«Я закрываю глаза на миг – и миг уже прошёл...
Пыль на ветру, всё — пыль на ветру» (с)
(...) меня разбудила тишина. Серая. В разломах трещин, с пустыми глазницами сучков столетних досок слева и справа. Тишина ползла по мне, в меня. Лишала желания двигаться, отнимая возможность дышать, пылью затмевая глаза.
Пустота торжествовала. И только, будто нацарапанное на морозном стекле, "нет" шевельнуло сознание: я — здесь.
Я. Здесь.
1.
— Да тихо ты! Не бойся. Нет здесь никого. — Колька полз по лестнице на мезонин, цепляясь руками за отшлифованные временем ступени. Ноги в сандаликах скользили по доскам, Колька злился, противно пыхтел и покрикивал на Ленку.
Ленка, сжав в кулак подол сарафана, осторожно передвигалась следом:
— А можно? Никто не придёт?
— Вот дура-то! Все ж умерли давно!
— А где они?
— Кто? Вот же дура! Давай руку, — Колька протянул сестре ладошку.
Они уселись здесь же у лестницы, готовые убежать в любую минуту.
Давно пустовавший соседский дом, ладный, крепкий, но какой-то уставший, как наработавшийся мужик, манил своей тайной, дразнил историями и бабушкиными рассказами про то, как бывало раньше. Хотелось потрогать руками это "бывало", ухватить за край, перевернуть так и эдак, что-то обнаружить и разгадать. В прошлом году Ленка нашла на бабушкином мезонине короб. Там была шляпа чёрная с сеточкой. Вся в завитках железная коробочка. Календарь. Словарь со смешными буквами без картинок. И туфли с бантиком. Красные.
— Пыли-то! Пыли! Книжку дедову на этажерку поставьте, коробочку протрите тряпочкой да возьмите себе играть, а другое верните на место. И чтобы цыц у меня! Ясно? Не тревожьте былое! Не ваши тайны! — Бабушка поджала губы и замолчала.
Колька живо забросал всё в короб и на пыльной крышке пальцем начертил: цыц!
— Серое всё. Пыльное. Надо тайну поискать.
— Чужую? — Ленка от страха чуть шевелила губами.
— Твою, что ли? Конечно, чужую, — усмехнулся пацан.
— А можно?
— Иди ты на фиг! А лучше сиди здесь и жди меня, — разозлился Колька и, осторожно ступая, согнувшись для порядка, двинулся в сторону лаза на крышу в углу мезонина.
Ленка вздохнула, как старушка на завалинке после хлопотливого дня, сложила руки в подол между коленок и принялась ждать.
Через время и от нечего делать она стала крутить головой туда-сюда, высматривая тайную тайну. Тайны не было. Никакой. Как не было никакой завалящейся коробочки, старой книжки или хоть шляпы, как в бабушкином коробе. "Чья эта шляпа такая дурацкая? "— крутилось в Ленкиной голове и не находило ответа. Она помнила, что бабушка ходила в платочке, тётя Маша и мама только зимой шапочки носили. А эта странная шляпа никак для зимы не подходила.
Что-то скрипнуло у лаза, девчонка вытянула шею, прислушалась и тихонько пересела от греха подальше к лестнице. Сквозь щель между досок пробивался свет с улицы. "Зачем мне эти тайны чужие? Я и бабушкины-то не знаю, — вздохнув, подумала Ленка.
— Всё, Лен. Пошли домой. Нет здесь ничего. Одна пыль! — отряхивал с коленок Колька. — Пусто. Совсем. Даже хуже, чем в амбаре у бабушки. Тьфу!
— А ты что искал, Коль?
— Не знаю. Но люди-то здесь жили? Жили! Значит, у них были свои тайны. У тебя есть тайна?
Ленка задумалась. Тайны у неё не было. Даже разбитая кружка — не тайна. Соврать, чтоб по-взрослому было? А про что? Засмеёт ещё. Придётся правду говорить.
— Нету, — потупившись прошептала себе под нос.
— А у меня есть! Я взрослый.
— С пылью? — с тихой завистью спросила Ленка.
— Нет. Чистая. Взаправда, но тайна. Пошли. — Колька взял сестру за руку, и они осторожно стали спускаться вниз, чтобы незаметно выбраться из старого заколоченного соседского дома.
Ленка ещё долго думала, какая тайна лучше: чистая или пыльная, и как ей жить теперь даже без малюсенькой тайны... хоть какой-нибудь старенькой коробочки, чтобы там была чужая история. Но чья? и зачем ей чужая? Чужое же брать нельзя. Вот интересно: тайну можно, а коробочку нельзя? Или и тайну тоже нельзя? И зачем они с Колькой искали её? Их никто не просил. Значит, нельзя. И шляпа ещё эта бабушкина тайная... Как в музее мамином: смотреть можно, а трогать нельзя. Даже пыль чужая.
2.
— Всё, Лен. В пыль! — Ксюха откинулась на спинку кресла и сложила руки на груди.
Ленка вздрогнула и подняла глаза на подругу:
— Не верю. В пыль — это ещё не всё, не конец. Надо поразмыслить о том, твоё ли всё это было. Может быть, чужое, а тебе хотелось чего-то своего, вашего. Да и было ли?
— Ой, только не начинай! Вечно ты со своими коробочками и чужими секретами носишься, как дурак с писаной торбой! Вот сколько тебя знаю, а так до сих пор и не пойму всерьёз ты или ... — Ксюха махнула рукой и потупилась.
— Понимаешь, я не уверена, что мною проживаемая история считывается другими правильно. Я вижу так, ты — иначе. Я иду, следуя своим правилам, ты — своим. Мы сколь угодно долго можем быть на расстоянии вытянутой руки друг от друга, видеть, но не пересекаться, не слышать, не понимать, не участвовать. Просто иметь в виду, как силуэт сбоку или впереди. Хотим мы этого или нет, но тайна поселилась в нас и живёт. Кому она, чужая, нужна? Что с ней делать, когда свои душат? Всё покрывается временем и... пылью.
— ... и от этой пыли не продохнуть. Стоит ли поднимать из этой разрухи хоть что-то?
— ... если что-то рухнуло, значит... было! Если было, значит, общее. Если общее, то уже и не тайна, а история. Чистая. Вот как эти простые буковки, -— Ленка потянулась за коробочкой со старыми кассетами и написала на пыльной крышке "любовь"
— Смешно. — Ксюха попыталась сдуть.
— Проверено. — Ленка улыбнулась. — Ты — здесь. Значит, не конец.
Тишина обняла подруг. Прозвенела надеждой и заполнила пустоту.
Всё дело, оказывается, в ... шляпе.