Монарх сострадания и совести

Глава Первая
Истоки поэзии Исаака Гуревича в его родословной

Исааку было всего четыре года, когда началась война. Такое ужасное событие не могло не врезаться в память маленького мальчика, да, впрочем, и в память любого человека, пережившего годы этого лихолетья. Пережили трагедию во времена кровопролитной бойни и сестренка Исаака Таня и его любимая мама.
Но первое впечатление осталось в памяти поэта Гуревича, как это ни странно, от мирного периода его жизни, от его первых детских воспоминаний.
Его мама крепко держит сына за ручонку, а он босичком идет, шагает по пыльной, полевой дороге. Ступни ножек утопают в теплой пушисто-воздушной пыли, а сам мальчик щурится от палящих лучей яркого полуденного солнца, которое хотя и находится высоко в зените над самой головой Исаака, а все равно умудряется ослеплять мальчика. Но он нисколечко не огорчается и надвигает на свои брови поля детской панамки, деловито переставляет ноги, чтобы успеть за шагами матери. А она-то и не торопится и не спешит, чтобы Исаак мог успевать за ней. Голубой купол чист и светел, и простирается до самого горизонта. Но как раз на краю окоема и появляются белоснежные комочки кучевых облачков.
Мальчишка обернулся и посмотрел назад. Там вдали возвышался господствующий довольно огромный холм. На этой высотке русские солдаты во времена Первой мировой войны сдерживали натиск германских кайзеровских войск. И весь холм был окутан бороздами-морщинами, в которые превратились, когда-то глубокие, чуть ли не в рост человека, окопы.
Вот на осевших и заросших густой травой окопах, и собирали мать с сыном алые, ярко-красные ягодки земляники. Правда, Исаак очень редко бросал ягодки в лукошко, которое держала в левой руке его мама. Собирал он землянику ловко и сноровисто, но все ягодки забрасывал тут же себе в рот.
Но мама словом не обмолвилась, а ласково улыбалась: пусть малыш полакомится вдоволь сладкой земляникой. Когда лукошко наполнилось до краев, сборщики ягод отправлялись домой. Лукошко несла мама, а для сына она собрала из веточек земляники,  с ягодками красивый букетик. Исаак с гордостью нес его в руке, как спортсмен-олимпиец горящий факел, чтобы запылал Олимпийский огонь, который и зажигают раз в четыре года для проведения спортивных Игр. Только вместо пламени «факел» мальчика состоял из веточек земляники, на которых зеленели узорчатые листочки, между густой зелени листьев робко выглядывали белоснежные созвездия с золотистыми зародышами ягод посередине венчика белых лепестков соцветия.
Но главенствовал ярко-красный и ослепительно алый цвет, созревших ягодок-земляничек. 
Исаака так и подмывало сорвать в букетике хотя бы одну ягодку и забросить её в рот, но мама его мысли будто прочитала, и сын, наткнувшись на её строгий и укоризненный взгляд, устыдившись своему крамольному умыслу, перестал покушаться на сладкие ягодки, которые украшали букет.
Особенно после того, как мама твердым и строгим голосом произнесла одну, не совсем еще понятную для сына фразу:
- Сыночек, мы собирали эту яркую ягоду в окопах, где погибали наши воины, проливая кровь, защищая от врагов свою Родину, нашу землю. И земля, и Родина запомнили их подвиг. Разве ты не видишь, Исаак, что ягодки земляники в твоем букетике очень похожи на алую кровь погибших солдат?
Мальчик смутился, но, соглашаясь с матерью, произнес.
- Да, мамочка, очень похожи ягодки земляники на капельки нашей крови. Когда я разбил себе нос, споткнувшись о камень на дороге и ударившись об землю, то из носападали на землю именно такие  ярко-красные капельки, как эти мои ягодки.
Но через месяц Исааку Гуревичу пришлось увидеть настоящие капельки крови на лице своей матери. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война.
Свои собственные первые мальчишечьи впечатления Гуревич и отразил, став поэтом в стихотворении, которое назвал кратко: «22 июня». В нем еще нет горечи и предчувствия беды. Не предчувствовали они оба – мама и сын. Состояние у них было благостное и радостное. Исаак так написал в нем: «Струила зелень радость всем, дышала чистотой природа». Но все мгновенно перевернулось вверх тормашками:
В туманной дымке день встает,
Воспоминанья бьют по нервам.
Двадцать второе настает,
Как в том далеком сорок первом.
Струилась зелень, радость всем,
Дышала чистотой природа.
И было мам е двадцать семь,
А мне всего четыре года.

Но нельзя судить по одному дню, пусть самому трагическому о своей судьбе, а тем более о судьбе страны. Вера в будущее помогла жителям нашей страны выстоять в этой страшной войне и победить. Свои чувства об этом Исаак Гуревич отразил в стихотворении «9 мая 2005 года». В этом стихотворении поэт упоминает и эпизод, который мелькнул в стихотворении «22 июня», как шальная звезда, скатившаяся с неба не в августовский звездопад, а именно в конце июня.
Но слава Всевышнему все трое: сестра Таня, Исаак и его мама остались живы. А вот его отец погиб в первые же ожесточенные бои под Духовщиной. Товарняк, в котором мать со своими малолетними пытались эвакуироваться, попал под бомбежку и загорелся, как свечка. Бомба взорвалась рядом с  вагоном, из которого выпрыгнула семья Гуревичей, но Таня и Исаак уцелели, а маму ребят ранило осколками.
Когда Исаак увидел на лице матери капельки, у него пронеслась предвоенная картина, когда он шел с восторгом, держа в руке букетик с земляничными ягодками, которые его мама сравнила с кровавыми каплями погибших солдат в Первую мировую войну. А теперь он, о, ужас, эти капельки крови на мамином лице:
Я перелистываю строки
Тревожной памяти своей,
Пацан из той войны жестокой,
Доживший до победных дней.

И ощущая каждым нервом,
Благословляю тишину.
Отец мой в страшном сорок первом
Под Духовщиной пал в бою.

В июньский день, не понарошку,
Фашистский самолет кружил.
В четыре года под бомбежку
Попал я и контужен был.

Кровавая вершилась драма:
Наш товарняк горел свечой.
И стала раненая мама,
В неполных двадцать семь, вдовой.

Здесь щебет птиц не умолкает,
И праздничный салюта гром.
Мы в кружки водку наливаем,
И все х погибших помянем.

Но с какой гордостью и благодарностью Исаак Гуревич написал о своей сестре Тане в стихотворении «Салют, сестричка!». Ей пришлось, хотя разница в возрасте у них была не велика – 6 лет, заменить и погибшего отца и раненую маму, здоровье которой резко пошатнулось. Вот и пришлось Татьяне нянчиться с братом, который рос сорванцом. Как сам себя поэт обрисовал «шкодливым» рос. Но если в детский садик Таня водила за ручку. А если братик выкидывал какой-нибудь озорной фортель, то возмездие за его шалость наступала мгновенно. Исаак вспоминает об этом возмездии шутливо и очень остроумно: «С серьезным видом ты, любя, давала мне худенькой коленочкой под зад».
Вот так по присловью и поступала Татьяна: «Шутя, любя», а её поступок не вызывал в душе малыша ни злобу, ни ненависть. Ведь с какой вежливостью он вспоминает этот эпизод с сестренкой, которая «худенькой коленочкой» давала ему пендаль.
Коленочкой, говорит поэт, а это очень нежное слово. Какая уж тут злоба.
А потом, когда читаешь стихотворение «Салют, сестренка» прекрасно понимаешь эпитет поэта и почему же у Танечки была «худенькая коленочка». Читая строчки поэта о своей сестренке, комок подкатывается к горлу, а слезы готовы вот-вот брызнуть из глаз. И понимаешь, почему коленочка у Тани была такой худенькой. Таня могла не только поделиться, как говорится, последним куском хлеба. Нет, она с самопожертвованием не делилась последним куском хлеба, потому что у неё в руках был не кусок хлеба, а маленький кусочек. И вот этот малюсенький кусочек хлеба и отдавала целиком брату, сглатывая судорожно слюну с голодухи.
Исаак это изобразил в стихотворении «Салют, сестренка» так: «Мне хлебца свой кусочек отдавала и с жиденькой похлебкой котелок». Но у Татьяны была масса еще и множество других отличных качеств, а не только самопожертвование. Она сеяла и пахала, а уроки учила по ночам. Не только сама была щедрой и доброй, но приучала к доброте  и своего брата.
Повзрослев, Татьяна заочно окончила ВУЗ и стала учительницей, в самом высоком смысле этого слова. Она не старалась уличить своего нерадивого ученика в том, что он пробездельничал на уроке и не сделал домашнего задания. Нет, Татьяна Гуревич старалась научить грамоте, знаниям и доброте, а не называть его бездельником и недоумком.
И она преодолела, благодаря стойкости и выдержке все жизненные невзгоды. Мало того, брат её брал в пример, а скорее всего, боготворил.
Вот как он сказал о стойкости сестры в стихотворении «Салют, сестренка». Хочу, опередив события раскрыть секрет названия стихотворения. Исаак Гуревич написал его ко дню рождения Татьяны, а чем салютуют в честь юбиляра, каждый знает: пробка из бутылки шампанского после громкого хлопка-выстрела летит в потолок, пена вместо фейерверка выплескивается из горлышка бутылки, и, если тамада ловкий человек, и искристый напиток попадает в фужеры на высоких ножках и пир начинается.
Но пока пена шампанского оседала в фужерах, поэт успел сделать реверанс своей сестренке: «Энтузиастка, сеятель и пахарь – дарила мне уроки доброты. Хоть жизнь твоя была, порой, не сахар, но не сдалась и выстояла ты». 
Поэт настолько был признателен своей сестре, что не только подарил ей на юбилей огромный букет чайных роз, правда, миллиона роз в нем не было, зато сам месяц от удивления примостился на подоконнике в квартире  Татьяны. И любовался роскошным подарком Исаака Гуревича. Об этом он рассказал по секрету всему свету мне: «… Месяц примостился на не, дивясь, как розы чайные в уборе благоухают на твоем столе». А теперь самое время дать слово  самому поэту, а вы, уважаемые читатели, сможете теперь насладиться шикарным тостом поэта:
В окошко просочился лучик ранний,
И скромно сел на лист календаря.
Сегодня день рожденья нашей Тани,
И я волнуюсь с самого утра.

Пропела песенку синичка звонко
И потянула память жизни нить.
За все тебя, любимая сестренка,
Хочу сердечно поблагодарить.

Ты мамочку и папу заменила,
Хоть младших классов школьницей была.
За ручку в садик бережно водила,
Когда была проклятая война.

Конечно, в жизни всякое бывало:
Мальчишкой я шкодливым был – не клад.
С серьезным видом ты, любя, давала
Мне худенькой  коленочкой под зад.

Мне хлебца свой кусочек отдавала
И с жиденькой похлебкой котелок.
Готовила, стирала, убирала,
А по ночам учила свой урок.

Хотя в пальтишке стареньком ходила,
Струили теплый свет твои глаза.
Ни одного мальчишку присушила
Сестрички Тани длинная коса.

Усидчивая девочка, на диво,
Терпение умела проявить.
Меня воспитывала и учила,
Как жизнь ценить и честный труд любить.

Одета скромно, в институт ходила,
И хорошо училась, не секрет…
Любовь и уваженье заслужила,
Трудясь учительницей много лет.

Энтузиастка, сеятель и пахарь –
Дарила  мне уроки доброты.
Хоть жизнь твоя была, порой, не сахар,
Но не сдалась и выстояла ты.

Мне душу обогреешь и уважишь.
Родней тебя, сейчас на свете нет.
И в помощи в час трудный не откажешь,
И дашь доброжелательный совет.

Я годы детства часто вспоминая,
Молю судьбу, чтоб берегла тебя.
Еще, Татьяна, от души желаю
Здоровья, счастья, света и тепла.

Тебя все поздравляем дружным хором.
А месяц примостился на окне,
Дивясь, как розы чайные в уборе,
Благоухают на твоем столе.

Как в детстве, ты сейчас смеешься звонко.
И мне милы морщиночки у глаз.
Мы за тебя, любимая сестренка,
Даем салют шампанским. В добрый час!

Но, поздравляя сестру Татьяну, Исаак не мог не вспомнить и о войне. Она не давала ему покоя: то опалит его пламенем военного времени, то припорошит его голову снегом седины. Та бомбежка в июне в июне 1941 года давно закончилась, но её отголоски по ночам будоражили душу поэта. А он свои откровения всегда перекладывал на лист бумаги.
Так поступил он и в этот раз, написал стихотворение «Весь поседел, совсем не понарошку»:
Весь поседел совсем не понарошку:
Когда пришла с фашистами война,
Попав четыре года под бомбежку,
Контужен был, но все же выжил я.

Сибирский холод и жару пустыни,
И ливни затяжные испытал,
И в пасынках судьбы капризной ныне
Друзей своих и близких растерял.

Не обнаружил счастья минерала,
Но с совестью и истиной в ладу.
Я, в поисках земного идеала,
Хотя и спотыкаюсь, но иду.

Исаак Гуревич не ограничился рассказами о своих близких родственниках. Его интересовали судьбы предков, их корни родословной. Еще в детстве он расспрашивал своих мать и сестру о судьбах дальних родственников. К его удивлению проследить судьбу своих предшественников до десятого, или того лучше, до двадцатого колена, не удалось. Причина оказалась до банальности проста: дед Исаака Пинтус Иткин был круглым сиротой.
Поэту Исааку Гуревичу ничего не осталось, как обычно делают в таких ситуациях люди, танцевать от печки. И он написал по рассказам мамы и сестры Тани целую поэму. Назвал эту поэму просто, не мудрствуя лукаво, «Про деда».
Дед был предком по материнской линии, и потому она носила его в девичестве фамилию. После замужества мать Исаака стала носить фамилию Гуревич.
Как ветер пушинку, Пинтуса случайно занесло в дом портного, и мальчишка попросил его обучить мастерству. Но прежде, чем стать «храбрым портняжкой» и поразить одним ударом семерых… мух, деду Исаака Гуревича пришлось выполнять всю черновую работу по дому. Он пас гусей, мыл полы в доме, а также помогал на кухне чистить овощи и мыть посуду. Что произошло дальше, уважаемый читатель, вы узнаете сами из поэмы Исаака Гуревича «Про деда»:
Под лазурным белорусским небом
В крепком доме на горе крутой
Жил в Холопиничах мамин предок,
Семьянин, хозяин и портной.

Он мечтал дружить с хорошей книжкой,
И хотел учиться с малых лет,
Но оставшись сиротой, мальчишкой,
Испытал немало разных бед.

К местному портному попросился,
Чтоб постичь профессию скорей.
Он пороть, кроить и шить учился,
Мыл полы, котлы и пас гусей.

А когда подрос, остепенился.
Завести семью свою решил.
Он на бедной девушке женился,
И всю жизнь в согласии с ней жил.

Был с начальной школьной подготовкой,
Но его ценили мужики.
Он кроил и шил на диво ловко
Армяки, костюмы и портки.


Чтил семью, как крепкую основу,
Дотемна трудился круглый год.
Курочек держал, овец, корову
И пахал весною огород.

К делу относился честно, строго,
И в местечке стали говорить:
- Пинтус Иткин – он портной от Бога.
И несли к нему обновы шить.

Годы мчались, вехи отмечая,
Он трудиться был всегда готов.
Дружная росла семья, большая,
А детей – аж, целых восемь ртов.

Посылал он их учиться в хедер.
Шить учил, по дому помогать.
Наносить воды побольше ведер,
Скот пасти и старших уважать.

Дом расширил и построил баню.
Малышей на саночках катал.
Взял к себе в семью сиротку Ваню.
Как родного сына воспитал.

Обучил детей молиться Богу.
Про закон еврейский говорил.
По субботам важно в синагогу
Он в костюме черном приходил.

А домой вернувшися от туда,
Стол давал команду накрывать,
Чтоб была кошерная посуда,
И не смели дети баловать.

Праздничный обед был вкусный, длинный.
И летели быстро, прямо в рот,
Фиш, гефилтэ и бульон куриный,
Бабка-бобка, тейгеле, компот.

Так на праздник только шиковали,
А по будням был расклад иной.
Жили скромно, но не унывали.
Потом добывая хлебец свой.

Дед семье был предан неизменно,
Все работе отдавая дни.
Дети разлетелись постепенно.
Старики остались жить одни.

И, когда не стало больше силы
Огород пахать и скот кормить,
Окна дома досками забили,
Сын и дочь их в Витебск взяли жить.

Пенсию на старости здесь дали.
Отдыхай, гуляй, играй в лото.
Но без дела руки горевали.
Шил костюмы, брюки и пальто.

Лет уже за восемьдесят было.
Шли к нему, чтоб получить совет.
Мать-природа силой одарила.
Был красив и крепок Пиня-дед.

В пятницу, как раз в конце недели,
Что-то он задумался всерьез.
Вдруг у деда зубы заболели.
Сам заказы по домам разнес.

И пошел он помолиться Богу
Бородатый, стройный и седой,
Прямо в городскую синагогу.
И вернулся вечером домой.

Ласково печался улыбался,
Пожелал: «Хранит пусть Боже вас».
Он со всей роднею попрощался
И спокойно умер через час.

Дедушку с почетом проводили,
Был июнь, царила тишина.
Прочитав молитву, схоронили,
А на завтра началась война…

Если бы мой дедушка очнулся
(умирать бы время не пришло),
Он в могиле бы перевернулся,
Как увидел б, что произошло.

В ясное и солнечное лето
Ворвались фашисты в мирный дом.
Всех евреев загоняли в гетто
И убили зверски их потом.

Старший сын от пыток умер в бане,
Но фашистам явки не назвал.
А предал его приемыш Ваня,
Что в местечке старостою стал.
 
Как видите, что Пинтус был трудолюбивым человеком и отличным человеком. Он не стал гоняться за птицей-счастья завтрашнего дня, не стал ухаживать за хозяйскими дочками, а женился по любви на бедной девушке. От их горячей любви и душевного склада-лада возникла настоящая дружная семья. И главной основой её стал кропотливый труд.
Пинтусу жена подарила восемь детей, и его семейный клан стал быстро разрастаться. Генеалогическое древо  стало мощным, развесистым. Ведь на каждой ветке вырастали с каждым трудовым годом новые побеги. Добро и достаток в доме возрастали из года в год, но все давалось не просто. Потом добывали свое благосостояние. Трудились и взрослые, и дети, а потом и внуки.
Пиня, благодаря своему крестьянскому труду стал сильным. А сильным - свойственна доброта. Он, помня свое полуголодное детство, кроме родных восьмерых детей взял в семью еще одного русского мальчика-сироту, которого звали Иваном.
Постарев, деда Пиню забрали в Витебск к себе старший его сын. Однажды дед серьезно заболел. Что поделаешь: «пришла беда, отворяй ворота». А предзнаменование оказалось зловещим. Пинтус умер от болезни и его похоронили на еврейском кладбище 21 июня. А на завтра началась война…
Это была трагедия для всей страны, но не только. Трагически, как вы поняли из поэмы, уважаемые читатели, в семейном клане деда Пинтуса произошла внутрисемейная трагедия. Фашисты поселили евреев в гетто, а потом стали их уничтожать.
Поэт относился к своему дедушке очень трогательно, а потому радовался, если это можно назвать радостью, что дед Пинтус умер вовремя. Не узнал он, вознесясь в небо, что на земле нашей грешной произошло еще одно святатство. Память о деде подло предал его приемыш… Ваня. Строчки поэта мне  полоснули по сердцу, словно острым ножом: «Старший сын от пыток умер в бане, но фашистам явки не назвал. А предал его приемыш Ваня, что в местечке старостою стал».
Вот так повторилась карикатурно пошло притча о поцелуе Иуды, предавшего своего Учителя - Христа. Это был знак стражникам-легионерам Понтия Пилата, римского прокуратора в Иудее. Но не помогли Иуде тридцать серебряников. Все равно его настигло возмездие и он повесился на суку осины.
Эту поэму о деде Исаак Гуревич посвятил светлой памяти своего дедушки Пинтуса Иткина. Поэт с горечью признается, что дедушку пожалел Сам Бог, и он не увидел и не узнал о гибели своих родных, зверски замученных в гетто.
А случай с Ваней, приведенный поэтом, здорово напоминает про присловье о Иване родства не помнящего. Иван не только позабыл доброту и благородство приемных родителей, а продался за тридцать серебряников гитлеровцам. Зато сам Исаак Гуревич никогда не забывал о своих родственниках. Особенно о матери.
Глава вторая.
День матери

Поэт был так благодарен матери, что готов как в сказке «Двенадцать месяцев», в которой говорится, как мачеха отправила в зимнюю стужу падчерицу собирать в лесу, где сугробы метель намела по пояс, подснежники. Мотив у мачехи был прост: раз есть снежные сугробы в лесу, значит, под ними скрываются и подснежники. Помогли девочке добрые дяденьки – месяцы года. Они стали меняться местами пока в лесу «стали птицы громко петь и расцвел подснежник». Барскую прихоть мачехи девочка не только выполнила, а еще приехала на санях, запряженных тройкой быстрых коней, да с подарочками от деда Мороза.
Исаак Гуревич, вдохновленный сказочными персонажами этой сказки, готов совершить в честь её волшебство и «в осень вырастить сирень». Об этом и о других своих желаниях он рассказал в стихотворении «День матери».
Он благодарит маму уже за то, что он появился на свет благодаря ей: «Открыв глаза в момент рождения, мы видим мамино лицо». Вот откуда и появился термин: «генетическая память». Малыш, однажды увидев лицо мамы, запоминает его на всю жизнь.
Он  сравнивает красоту и изящность матери с белокрылой чайкой, а детские годы ему запомнились как «золотые дни».
Поэт хорошо заметил и запомнил самоотверженность мамы, и обобщает её, распространяя это качество души на всех матерей на свете: «Все наши шалости прощаете, спешите сразу все прощать. Ошибки наши оправдаете, готовы детям жизнь отдать»:
С волненьем дату обозначили,
И в осень вырастим сирень.
Мы отмечаем праздник Матери,
Как лучший на планете день.

Вы наши чайки белокрылые,
Нам жизнь сумели подарить.
Родные, нежные и милые,
Ни с кем не можем вас сравнить.

Без вас исчезнет поколение
(И то не красное словцо.)
Открыв глаза, в момент рождения,
Мы видим мамино лицо.

В садах с тенистыми аллеями,
В те, детства золотые дни,
Вы нас катали и лелеяли,
И от болезней берегли.

Все наши шалости прощаете,
Спешите сразу помогать.
Ошибки наши оправдаете,
Готовы детям жизнь отдать.

Желаем Вам с сердечной силою
Здоровья, счастья, теплоты,
Чтобы дарили дети милые
Любовь, заботу и цветы.

Добро и нежность не утратили.
К нам ближе нет со всех сторон.
Примите, дорогие матери,
Сыновий низкий наш поклон!

Любой человек при упоминании о матери, тут же вспоминает популярную песню «Поговори со мною, мама…». Но что же делать поэту, если мамы уже нет на белом свете?
Но у Исаака есть возможность хотя бы заглянуть в глаза  своей матери. И он устремляет с вой взор на фотографию, где мама молодая и отец живой. Маме на фото всего двадцать два года. Но в глазах её та же материнская забота, и извечный вопрос всех матерей мира. Этот вопрос высвечивает в маминых глазах осенний лучик света, который просочился через стекло рамы окна, и в глазах засиял несказанный свет. Исаак как будто услышал мамин вопрос: «Как поживаешь, мой сынок?»
Мама молодая и красивая, но все видит от туда, с небес и, вздыхая, говорит: «Что происходит в самом деле? Открой свои сомнения сын. Твой взор скучнее стал и жестче, но места горю не давай. Крепись, смотри на вещи проще и оптимизма не теряй».
Перед пристальным взглядом матери Исаак Гуревич не может схитрить, хотя и в жизни он бывал, в основном-то, искренним и честным. Но в бурном жизненном море можно наделать немало ошибок, если ты движешься без руля и ветрил. И поэт не может кривить душой и признается матери: «Здесь столько фальши и рекламы везде приходится встречать. Все измеряется деньгами, и не умеют сострадать».
Но для матери поэта это признание сына не может её удовлетворить. И он признается, что мечтает изменить этот жесткий мир стяжательства, где главное достоинство состоит не в совести и сострадании, а в богатстве, и заявляет: «Пытаюсь, всех к добру призвав, своими теплыми стихами, стараюсь слабых поддержать».
Гуревич вздрогнул от резкого звука телефонного звонка. Но телефонную трубку он не стал снимать. От туда уже мама никогда не позвонит, а с другим человеком ему пока говорить не хочется.
Исаак оторвался от взгляда матери, сел снова за письменный стол и дописал стихотворение «Разговор с мамой». Слова пришли в голову сами по себе: «А телефон звонит упрямо, меня стараясь подбодрить. Но никогда не сможет мама уже со мной поговорить!»
Осенний вечер смотрит в рамы.
Луч света теплится едва.
Передо мною фото мамы,
На нем ей только двадцать два.

Прическа, кофта с монограммой,
На шее банта узелок.
Мне, кажется, сказала мама:
Как поживаешь, мой сынок?

Как ты идешь по белу свету
Среди исканий и тревог?
Ты ел блины или котлету,
Как без меня себя берег?

Что происходит в само деле?
Открой свои сомненья, сын.
Виски я вижу, поседели
И на лице полно морщин.

Твой взор скучнее стал и жестче,
Но места горю не давай.
Крепись, смотри на вещи проще
И оптимизма не теряй.

И я спешу скорей поведать,
Что в тайне от других храню:
Про неудачи и победы,
И про ближайшую родню.

Как брошен в жизненное море
Без компаса и без ветрил
Я не умел хитрить и вскоре
Немало шишек получил.

Песчинка в штормовом просторе.
Порядок выяснил вещей,
Что радость есть, но больше горя
И ряд досадных мелочей.

Мы у судьбы своей клиенты.
Но жребий каждому дан свой.
А за счастливые моменты
Здоровьем платим и тоской.

Здесь много фальши и рекламы
Везде приходится встречать.
Все измеряется деньгами,
И не умеют сострадать.

За всех «бодаясь» не заметил,
Как стал болеть и уставать.
Что осень жизни своей встретил,
А всех потерь не сосчитать.

Мечтаю долгими ночами,
Стараюсь слабых поддержать.
Своими теплыми стихами
Пытаюсь всех к добру призвать…

Мне детства вспомнились мгновенья
И радости прошедших дней.
Вдруг появилось настроенье
И стало на душе светлей…

А телефон звонит упрямо.
Меня стараясь подбодрить.
Но никогда не сможет мама,
Уже со мной поговорить.

 Кажется, Гуревич все сумел высказать маме в своем стихотворении «Разговор с мамой», но слишком горячо любил её, и любая личная вещь его все-таки напоминает ему о матери. Об этом говорится в стихотворении поэта «Старый дневник». Снова наступает ностальгия, когда Исаак стал перелистывать свою синенькую тетрадь, в которой вел свой дневник. В нем он записывал свои мысли в то время, когда была жива мама. И вот из глубины прошедших дней снова всплывают памятные воспоминания. И поэт пишет строчку: «Из блеклых листиков проглянет родное мамино лицо, и на душе теплее станет и мысли сложатся кольцо».
Эти мысли созвучны со словами популярной когда-то песни: «Любовь кольцо, а у кольца начала нет и нет конца». А вот с мамой он уже не смеет поговорить. Слишком грустное это занятие и надрыв души очень сильный. Поэт грустит и с ней злодейкой и разговаривает уже: «Я тет-а-тет встречаюсь с грустью, и с ней беседую за жизнь»:
Что знаем и храним в секрете,
Являя спесь за Божий дар.
Живем на этом бренном свете
Надувшись, как воздушный шар.

Убогой мыслью огорошить
Всех окружающих спешим.
И словно загнанная лошадь
К конечной станции бежим.

Но жизнь берет свое, она несется вперед без оглядки. И все же услужливая память даже в самые радостные жизненные моменты успевает подсунуть грустные воспоминания. Исаак вспоминает, как они жили с мамой в эвакуации, в глубоком тылу в городе Вольске на берегу матушки Волги.
И в глубоком тылу прозвучали громко и тревожно отголоски войны. В сорок втором году пришла в Вольск с фронта телеграмма матери Исаака Гуревича: «Ваш муж геройски погиб в бою, защищая нашу Родину. Приносим вам соболезнование».
Поэт об этом горестном факте пишет скупо, коротко, повторяя стиль полученной телеграммы в стихотворении «Ностальгический вальс». «Грозный сорок второй. Почтальон. Телеграмма. И красавица мама. Вмиг в свои двадцать восемь, оказалась вдовой».
А как раз в 1942 году на берегах той же Волги в лютые морозы город Сталинград, превратившись в руины не сдавался врагу. И выстоял. И именно под Сталинградом в начале холодной зимы следующего года сталинградцы нанесли сокрушительный удар по спесивости гитлеровцев и надломили им хребет. Почти миллион немецких солдат под командованием фельдмаршала Паулюса были окружены советскими воинами и, оставшись без продовольствия и боеприпасов, сдались в плен на милость победителя. Лучше быть в плену, но живым, чем лежать мертвым на заснеженных полях Поволжья.
А ребятишкам, которые учились в школе вместе с Гуревичем,  пришлось писать буквы не в тетрадках, а на газетных страницах. И не пером, а уголечком, не снимая с рук теплые рукавички. Зато, какие чудесные слова писали первоклассники. И первым словом, которое написал Исаак, было слово: «мама». Потом следовало слово «родина». Но и оно было синонимом слова «мама». Они как бы сливались в одно понятие. Недаром были везде расклеены агитационные плакаты, на которых женщина призывала солдат: «Бейте фашистскую гадину!». А, солдаты, поглядев на плакат, шли в бой с небывалой самоотверженностью. И говорили: «Родина – Мать зовет нас на её защиту!».
Третье слово было тоже значимое, и первоклассники писали его с большой заглавной буквы: «Верность!».
Но вот семья Гуревичей возвратилась в Витебск, и Исаак увидел и красавицу Двину и любимую, хотя и не такую полноводную и широкую как Двина, реку Витьба. Но именно Витьба дала название родному городу  Гуревича – Витебск.  А именно после окончания уроков неслись одноклассники Исаака сломя голову на берег Витьбы, где находился Ботанический сад.
Ходили ребята и девчата и на танцплощадку в парке имени Фрунзе. И танцевали до упора под звуки вальса, который исполняли музыканты духового оркестра.
Романтика, раскрытое сердце, которое жаждет любви. Запало и сердце Исаака Гуревича на красавицу Риту, у которой была длинная коса – до пояса. А как она умела кружиться в вальсе, что многим парням вскружило голову. Этот «Ностальгический вальс» до сих пор звучит в груди, в душе поэта:
Листья в золоте жарком.
Я иду старым парком.
От забот и печалей
Прогуляться в тиши.
Неба хмурится просинь.
Годы мчатся под осень.
Машет веткой березка,
А вокруг н и души.

Жизнь прошла без оглядки,
Был успех и накладки.
Город Вольск, что на Волге,
Грозный сорок второй.
Почтальон. Телеграмма.
И красавица мама.
Вмиг, в свои двадцать восемь,
Оказалась вдовой.

Догонялки и прятки.
Первый класс без тетрадки,
Без учебников даже
И почти без светла.
Рукавиц  не снимали,
На газетах писали:
Мама, Родина, Верность –
Дорогие слова.

Лишь уроки кончились,
Мы гурьбой собирались
И бежали на Витьбу
В ботанический сад.
Песни звонкие пели
И, мечтая, смотрели,
Как журавлики в небе
К югу клином летят.

Нас манила все х Муза.
Парк по имени Фрунзе,
Танцплощадка, девчата
И оркестр духовой.
Сердце счастью открыто
И с косой длинной Рита
Плавно кружится в вальсе,
Унося мой покой.

Там в задумчивой дали,
Мы любовь повстречали.
И в волнующем ритме
Сладко бились сердца.
Через годы и замять
Милой юности память,
С нами вместе остаться,
Я прошу, до конца.


Глава Третья
Служба в армии

Школьные годы промчались по судьбе Исаака Гуревича, как лихая тройка, стремительно со звоном бубенцов. Она вырвалась прокрустова ложе обязательных школьных уроков, зубрежки и домашних заданий. Казалось поэту – вот она долгожданная свобода. Теперь можно совершать, не спрашивая у своих родных и близких разрешения, любые поступки.
Но это были только мечты вчерашнего школьника. А они оказались лишь призрачными миражами. Лишь только потому, что его призвали в армию. Теперь географию страны Исаак стал изучать не по учебникам, а понял, что его Родина простирается на двух континентах Европы и Азии от Бреста до Владивостока.
Исаак Гуревич любил стихотворения Сергея Есенина, да и его стихи звучали не менее лирично и нежно, как у Сергея Александровича. Но проезжая к месту службы по сибирским просторам поэт понял, как Есенин в нескольких строчках сумел показать величие нашей Родины: «Десять тысяч в длину государство. В ширину тысяч около трех. И одно здесь нужно лекарство: сеть шоссе и железных дорог. Вместо дерева нужен камень, черепица, бетон и жесть. Города создаются руками, как поступками слава и честь!»
В стихотворении «В переулке» он показал, что не только милицейская а и армейская служба «и опасна и трудна, и на первый взгляд, как будто, не видна». Но в карауле и нужно вести себя тихо и незаметно. Часовой на посту должен не строевые песни распевать, разучивать, а вслушиваться чутко в тишину. И быть готовым к любой самой неожиданной ситуации.
И в первом своем карауле он сразу же понял суровость и опасность армейской службы:
Мороз нахально режет глаз
И щиплет нос в хмельном разуме.
Я в Нижнеудинске сейчас,
В предновогоднем карауле.

Устал и приуныл совсем.
Ногами бью, как масло в ступе.
Один на складе ГСМ
В огромных валенках, в тулупе.

Блестят сибирские снега.
Медведи улеглись в постели.
На сотни верст кругом тайга.
Скрипят, считая звезды, ели.

Завыл голодный волк седой
И в двух шагах промчался прямо.
Я вспомнил городок родной,
Где ждет сынка со службы мама.

Разумеется, салажонка поставили не просто в караул, а в предновогодний караул. Притом в такой трескучий мороз, что влажные реснички глаз паренька слипались от инея. По сибирскому морозу в кирзовых сапогах простоишь недолго. Но Гуревича снабдили огромными валенками, в которые можно не только ногами, обутыми в сапоги, влезть, а при желании можно двумя ногами залезть в один валенок. Только воин-первогодок так не поступил. Понимал, что тогда и шага не делаешь. А в двух валенках, хоть и огромных, можно передвигаться приплясывая.
Поэт сказал еще хлеще: «Ногами бью, как масло в ступе». Да и одет Гуревич был не только не только в шинель. Поверх её на него друзья натянули огромный, безразмерный тулуп.
Исаак слышал, как в курилке старослужащие пели песню про сибирские просторы: «Семьсот километров тайга, где водятся дикие звери. Машины не ходят сюда, бредут, спотыкаясь, олени». Он бы спел её обязательно, да в карауле это делать запрещено. И он устремил свой взгляд в бездонное и звездное небо. И вдруг заметил, что и верхушки елей, как будто направили свои острые пики тоже к небу. Словно помогали солдатику считать их.
Исаак понимал, что хозяин тайги – медведь для него не представляет никакой опасности. Он завалился в берлогу, ударился в зимнюю спячку и, тихонько посапывая, сосет лапу. Но… всегда опасность подстерегает тебя,  откуда ты её совсем не ждешь. Так произошло с Гуревичем, который нес службу на боевом посту: «Завыл голодный волк седой и в двух шагах промчался прямо».
Хотя волк был и голодный и матерый, только у таких бывалых волков проступает седина на загривке, но он именно по этому, зная как опасны люди с оружием в руках, пронесся сломя голову мимо стоящего на посту Исаака. У хищника блестели глаза от голода, а солдат не обратил на них никакого внимания. Он любовался как «блестят сибирские снега». Любая звездочка на небе любила бросить свой лучик на белоснежное покрывало, и искорки света зажигались на шестигранных снежинках. Красота неописуемая…
Такие караулы приходилось нести за время службы Гуревичу неоднократно. И когда звезды  сияли над головой, и когда на улице властвовала хмурая и мрачная погода. Но почему-то именно в такую мрачную погоду в голове у поэта мелькали светлые мысли.
Школьные влюбленности уже давно улетучились, а Исаак повзрослел и возмужал. Зато у него появились реальные желания найти себе настоящую спутницу жизни.
Внешняя красота женщины ни о чем еще ничего не говорит. Красота ослепляет мужчин, и кокетливая красотка поиграет на их нервах да и лишит их ума. Безумие же может очень навредить одураченному воздыхателю. Влюбленность испарится, а горький осадок будет еще долго причинять боль безумному сердцу, приносить не радость жизни, а страдания.
Но где же отыскать такую верную спутницу, с которой можно уверенно идти к заветной цели. В сердце Гуревича закладывается тревога, и он в стихотворении «Я не знаю какая ты?» просто бросает свой призыв всем женщинам: помочь найти ему свою половину. Он пока не может сам определиться и просит подсказать ему – кто же его  эта половинка…
Я не знаю какая ты? Где ты?
Может строгая, может смешливая.
Для меня важно вовсе не это –
Что красивая ты иль некрасивая.

Что,  быть может, кудрями играя,
Всех мальчишек лишаешь ума.
И твоя красота большая
На страдания в сем создана.

А, быть может, соседки – старухи,
Полны жалости показной,
Называют тебя вековухой
И смеются в душе, за спиной.

Для меня ты совсем иная.
Никогда не обижу тебя.
Будешь самая дорогая.
И хорошая – навсегда.

Я спешу, не зная усталости,
Чтобы вместе по жизни идти.
Только очень прошу, пожалуйста,
Помоги мне тебя найти.

Тема любви и женитьбы продолжает тяготить Исаака Гуревича. Его мальчишеская стеснительность не позволяет даже познакомиться с той девушкой, которой он явно нравится. У него, очарованного красотой девушки, когда дело доходит до разговора, язык к небу прилипает. Стоило бы проявить все свое красноречие, ведь поэт все же и умеет изящно строить мысль и образно разговаривать, он играет в молчанку. Чтобы не выглядеть какой-то букой, шофер выдавливает из себя какую-то односложную фразу, а дивчине болтушке и хохотушке этого мало. Чувства её льются через край, а паренек ей ни ответа, ни привета. Приходится ей хоть что-то сказать молчуну. Дать какой-то намек водителю, и она тихонько советует ему: «Будешь ехать мимо, заезжай». Переживания лирического героя поэт рассказал читателям в стихотворении «Случай в дороге»:
Ясным летним утром без умолку
Напевает песенку мотор.
По дороге, что ведет к поселку,
Вел машину молодой шофер.

На дороге девушка стояла,
Да такая, краше не найти.
Торопливо проголосовала.
Просит до поселка довезти.

- Что ж, садись! – Шофер ведет машину,
Голову слегка склонив к рулю,
И косит глазами на дивчину:
Очень уж понравилась ему.

Ехать очень медленно старался,
Чтобы дольше вместе с ней побыть.
Только все заговорить стеснялся,
А уж скоро девушке сходить.

И она к молчанью не привыкла,
За шофером начала следить.
Видит, парень вроде симпатичный,
Да стесняется заговорить.


Вот в поселок въехала машина,
А водитель сам не свой сидит.
Из кабины вылезла дивчина.
Он, как зачарованный молчит.

И она молчание хранила.
Только чувства лились через край.
Уходя, чуть слышно пригласила:
Будешь ехать мимо, заезжай…

Но кто же поймет женщин, как не сама женщина. Сестра Исаака Татьяна писала брату в армию, а он делился с нею своими тайнами, открытиями и даже просил совета  у Танечки-сестрички как ему поступить в той или иной ситуации. Однажды Татьяна Гуревич получила радостное письмо. Он нес караульную службу на аэродроме, куда приземлились новенькие МИГи. Самолеты надежные и проверены временем. Но новая модификация славного МИГа требовала  пройти жесткую проверку, а такую проверку выполняли летчики-испытатели.
Исаак нес службу четко и аккуратно. К самолету он не подпускал не только посторонних, а даже своих однополчан, с которыми был на короткой ноге, и даже дружил.
В тот день как раз поглазеть на новую модель МИГа решил дружбан Исаака. Но резкий окрик Гуревича не остановил «старичка», наоборот он вступил в перепалку с часовым:
- Ты что, Иса, белены объелся? Это же я, Витек, а не какой-нибудь шпион.
Старослужащий даже не ожидал от добродушного и покладистого паренька Гуревича такой прыти. А Гуревич, передернув затвор автомата, властным голосом резко произнес, что у «старика» мурашки по спине пробежали, и поджилки от страха затряслись:
- Стой, стрелять стану на счет три. Отсчет начался: ра-а-з, два-а-а… слово «три» произнести не удалось, нарушитель лихо развернулся на каблуках сапог на сто восемьдесят градусов и трусливо, трусцой побежал обратно восвояси.
Эту эффектную сцену увидела группа офицеров высокого ранга, один из них был даже в звании генерал-лейтенанта. А сопровождал он со своим кортежем двух гражданских лиц. Начкар, начальник караула подошел к Гуревичу и, откозыряв своему подчиненному, дав команду: «Вольно», объяснил Исааку, что на аэродром прибыли конструкторы этого нового самолета Микоян и Гуревич. Они желают лично присутствовать на испытании новой модели своего детища. А потому им разрешено находиться где угодно, и задавать вопросы и заслушивать ответы от кого угодно.
Исаак, уже отслуживший полтора года, браво откозырял начкару и доложил начкару:
- Вас понял, товарищ капитан! Данную вами мне инструкцию выполню четко.
Один из конструкторов усмехнулся и спросил капитана:
- А какая фамилия у этого молодца. Прямо как персонаж Ярослава Гашека из его книги «Бравый солдат Швейк».
- Его фамилия такая же краткая, как и у швейка – Гуревич.
- Однако, - сказал конструктор Гуревич, - мой однофамилец!
 Потом после некоторой заминки попросил разрешения у капитана:
- Любезный, а не могли бы вы мне посодействовать. Я хочу побеседовать с солдатом. Может быть, он не просто однофамилец, а мой какой-нибудь дальний родственник.
Как мог отказать какой-то капитан просьбе великого конструктора?
 И колесо удачи Исаака Гуревича закрутилось, завертелось с бешенной скоростью. И он, не успели уехать после удачного испытания новой модификации МИГа конструкторы, как Исаак получил внеочередной краткосрочный отпуск на десять дней, не считая дороги.   Исаак тут же дозвонился до своей сестрички и добился её согласия поехать не домой, к ней и маме в Витебск, а в город своей мечты – Одессу.
Таня стала выговаривать брату, что он эгоист, нужно сначала повидать маму, а потом приморский город, но Исаак сумел уговорить Таню сменить гнев на милость, и не обижаться, что он хоть одним глазком сначала повидает Одессу, а потом свою маму. Татьяна уступила брату, благодаря его витиеватой фразы, в которой прозвучал юмор прирожденного одессита, хотя её брат там никогда не бывал:
- Танечка, если я сначала заеду в Одессу, а потом домой, то сразу выполню обе просьбы: Увижу и Одессу и маму. Ведь все одесситы называют свой любимый город одним неразрывным словом: «Одесса-мама».
- Ладно, острослов, - согласилась Татьяна, и с грустью добавила,- жаль, что тебя в Ростове-папе нельзя встретить нашего папу. К сожалению он погиб на фонте в 42 году…
Про Одессу Исаак много слышал: и были, и небылицы. Слышал про криминального Мишу Япончика, который грабил–то как-то изящно и интеллигентно, зажравшихся  буржуйчиков, шикующих в ресторанах во времена НЭПа.
Ввалившись в зал ресторана, Япончик сначала стрелял из револьвера в потолок, а потом говорил миролюбиво искушенным купчишкой:
- Дамы и господа, прошу вас не беспокоиться и не делать резких движений – пристрелю на месте, как бешеную собаку. Чтобы не было подобных эксцессов, выкладывайте из дамских сумочек, а мужчины из своих бездонных карманов ювелирные украшения и денежные купюры. Но не вздумайте скрыть спрятать драгоценности и дежзнаки. Мои хлопчики обязательно их найдут, сделав шман.
Почтенная публика после такой трогательной  речи бандита выкладывала на стол около тарелок с осетриной и шашлыком все, что хранилось в сумочках и карманах почтенной публики. Сумочки перед проверкой и после так и оставались лежать открытыми, а вывернутые карманы так и торчали после обыска, как высунутые языки собаки, которые промчались в знойный летний полдень на свист своего хозяина.
Япончик, уходя восвояси, вежливо приподнимал шляпу в знак благодарности, посвистывая и напевая песенку:
Не один в пистолете патрончик,
Не один есть в Одессе блондин.
Но, по-моему, Миша Япончик
В своем роде, конечно, один.
Черный фраер  меня не обманет,
У него не такая душа.
Ну, а если меня он обманет,
Раздавлю как букашку и ша!

Вспомнил Гуревич и рассказ Александра Куприна «Гамбринус». Так называлась одна одесская пивная, которая располагалась на знаменитой Дерибасовой, или около неё.
Во время Махновщины  там произошел один случай, который потряс Исаака до глубины души. В «Гамбринусе» для завсегдатаев играл на скрипке один местный еврей. Он был очень талантлив и звуки музыки и слова песни выжимали слезы даже у толстокожих биндюжников, одесских портовых грузчиков. А когда звучали слова песни, то слабонервные посетители просто рыдали:
Скрипка, без меня ты жить не сможешь,
Так играй, любимая, и плачь.
Пусть тебя, как девушку нагую
До утра насилует скрипач.
И скрипач, наигрывая жутко,
Строил горы человечьих мук,
Так, что замолчали проститутки,
И был  слышен даже сердца стук.

 
В это мгновение в «Гамбринусе» и появились махновцы. И пьяный казак гаркнул:
- Замолчи, жид порхатый! Сыграй-ка для нас нашу песню «Ще не вмерла Украина от Киева до Берлина». Швыдче, швыдче…
Тут побледнел и скрипач, но не от страха. Его покоробила та бесцеремонность с какой ворвались в пивную махновцы, а оскорбления скрипач и не собирался переносить. Он сам сделал вызов судьбе, и показал свою стойкость, проявил такое мужество, которое находилось на грани героизма. Скрипач, не сказав единого слова, стал играть, а биндюжники подпевать в такт музыки:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой идти готов.
Это есть наш последний и решительный бой,
С интернационалом воспрянет род людской.

У атамана этой маленькой банды махновцев перекосилась физиономия. Он разгневался дюже, что скрипач не выполнил его приказ и не сыграл, сделанную им заявку «Ще не вмерла Украина…»
Махновец вырвал из рук музыканта скрипку, и со всего размаха хрястнул нежным корпусом деки скрипки об угол стола. Хруст, в щепки разлетевшего, музыкального инструмента сопроводил жалобный стон струн скрипки. Но и этого показалось махновцу мало. Он сбил с ног кулачищем скрипача, а когда музыкант упал на пол, бандит каблуком сапожища раздавил тонкие пальчики скрипача.
Прибыв в Одессу Исаак прогулялся по бульвару, постоял у скульптуры Дюка и полюбовался прибоем, вслушиваясь в шепот его волн.  А потом взял лист бумаги и все свои нахлынувшие воспоминания перенес на бумагу. Стихотворение он назвал «Лето в Одессе».
  Светится сигареты файер.
И всем кивая на ходу.
Я как одесский модный фраер.
По Дерибасовской иду.

Меня встречают чайки криком.
Пружинит мягко тротуар.
В сапожках яловых со скрипом
Выруливаю на бульвар.

Здесь море, щурясь близоруко,
Гоняет за волной волну.
Стою я в двух шагах от Дюка
И девушку Анюту жду.

Блестит пропеллер на погоне,
Томленье сладкое в груди.
Мне двадцать два еще сегодня.
Вся жизнь и счастье впереди.


В двадцать два года всем кажется, что счастье еще впереди, но Исаак с ностальгической грустью вспоминал в шумной, суетливой Одессе свой родной город, тихий и спокойный Витебск. Там он перед армией познакомился с одной милой девушкой. Но ему не хватило смелости признаться ей в любви. Но о смятении своих чувств Исаак вспомнил в Одессе и написал стихотворение с таким названием «Смятение чувств».
Ночь на землю сонную ложится,
Я тебя до дому провожу.
Город спит, а мне совсем не спится.
До утра по улице брожу.

А на сердце радость и смятенье,
Светлые, хорошие мечты.
И еще тревога и волненье,
Потому что есть на свете ты.

Я иду по улицам и скверам.
Тихо-тихо листья шелестят,
Сторожа и милиционеры
С удивленьем на меня глядят.

Так брожу осенней теплой ночью.
Светлый образ твой в душе храня.
Может, сладко спишь ты этой ночью,
А быть может, думаешь, как я.

Да, Гуревич замечал и тогда, что сторожа и милиционеры как-то странно и подозрительно поглядывают на его прогулку. И он даже пожалел, что у него не было в руках гармони, с которой влюбленный парень всю ночь бродил по городу и не давал покоя засыпающим девушкам. Или будил уже заснувших своей грустной мелодией. Но бывает очень хорошо побродить по сонному городу. Пусть косятся на него, или просто смотрят с недоумением на парня, который унесся на крыльях мечты, и он вспоминает, как когда сам Пушкин переживал восторг о встрече со своей любимой Анной Керн: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты. Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты!»
Но главное в той дальней прогулке запомнил Гуревич, были не косые взгляды постовых милиционеров, а его встреча на следующий день с одним замечательным парнем по имени Мишка.. этот парень родом из Витебска поступил в столичный институт. Но именно в Витебске Исаак Гуревич подружился с Мишкой.
Сначала Исаак не понимал характер друга, слишком он показывал на показ браваду, независимость свою и, может быть, даже свое какое-то хвастовство.
Но со временем Гуревич понял, что его дружок Мишка  прикрывает свою застенчивость этой показной бравадой. На самом деле у него трагическая судьба. Если Исаак Гуревич испытал в четыре года ужасы войны, то Мишка-то был помладше Исаака, но и его опалила другая война – Афганская, где наши воины выполняли свой  интернациональный долг.
Исаак Гуревич не мог пройти мимо этой истории, которая приключилась с его другом Мишкой, и он написал стихотворение с таким же названием, что и имя его товарища - «Мишка».
По центральной улице столичной
С беззаботным видом, будто туз,
Голову подняв, проходит Мишка –
Джинсы, куртка, фирменный картуз.

Громким смехом простаков смущает.
И его ничем не удивить.
Сникерсом девчонок угощает,
Предлагает Мальборо курить,

Но грустинка промелькнет порою.
Ведь из них не знает ни одна,
Что его родителей с собою
Унесла Афганская война.

Что живет в общаге – не в хороме,
Ничего не зная про уют,
Что воспитывался в детском доме,
За старанья послан в институт.


Он в науки по уши влюбленный,
Целый день на лекциях сидит,
Учит теоремы и биномы
И законы важные твердит.

А когда спустится сумрак сонный
И луна повиснет на забор.
Ходит часто разгружать вагоны.
Он с друзьями на товарный двор.

А в воскресный день, отставив книжки,
По широкой улице большой,
Голову подняв, проходит Мишка –
Парень с настоящею душой.

Как видите, уважаемые читатели, пришлось хлебнуть горя в детстве и отрочестве, но он не сбился с правильного пути, а стремился своим трудолюбием и желанием получить хорошее образование, чтобы стать полезным своей Родине. И Мишка добился своего. Пришлось ему «когда спустится сумрак сонный и луна повиснет на забор… часто разгружать вагоны». Но сначала пожил в детдоме. Его старания в учебе воспитатели заметили и рекомендовали поступить в институт. А государство помогало сироте материально. Хотя Миша понимал, что на одну стипендию не прожить, вот и подрабатывал, когда денег не хватало.
А чтобы не ударить в грязь лицом и показать тем, кто не знает, как трудно ему живется, и форсил перед девчатами: одевался по моде и девушек угощал сникерсами.
Но главный вывод поэта в конце стихотворения: «А в воскресный день, оставив книжки, по широкой улице большой, голову подняв, проходит Мишка – парень, с настоящею душой!»
Вот так Михаил и будет идти по жизни: с гордо поднятой головой и чувством собственного достоинства. Он стал настоящим, надежным парнем с открытой душой. И уже не надо изображать какого-то карточного туза. Он сам, своим умом, своим трудом добился и уважения и признания своих заслуг. Будь живы его родители, они бы порадовались успехам сына…
Но сколько бы веревочка солдатской службы не вилась, но все равно конец увидишь. За три с лишним месяца, когда остается сто дней до приказа Министра Обороны СССР о демобилизации призванных раньше на три года службы солдат, дембеля отмечают каждый день в настенном календаре, перечеркнув его крестиком, приближая еще на одни сутки финиш затянувшегося марафона. И каким замечательным и красивым им кажется это невзрачное и кое-кому, кто не служил в Советской Армии, это малопонятное слово «Дембель!». Таким словом можно ворон пугать, а солдаты радуются как дети, услышав это желанное слово… хотя, кто еще не отслужил положенный срок, возможно и взгрустнут и позавидуют по-доброму своим старшим товарищам. И порадуются, что они уже станут старослужащими. И это радует и греет их сердце.
Исаак Гуревич написал об этом приятном событии, о демобилизации с радостью и гордостью стихотворение «Мирные ждут рубежи». Он хотел сначала заголовок увеличить на одно слово «Нас мирные ждут рубежи», но потом раздумал. Кого, как не их, демобилизованных солдат, ждут мирные рубежи, а во-вторых он, как поэт, знал, что в литературе все поэты и писатели стараются назвать свое литературное произведение так, чтобы в нем не было больше трех слов. Так читателю легче и проще запомнить заголовок. Вот он немного поразмыслив и оставил заголовок покороче. Тем более, Бог тоже любит Троицу:
Поет паровоза веселый гудок,
Безоблачно небо, ни тучи.
Прощай, наш солдатский родной городок,
И вы, саксаулы и кручи.

Окончена служба – три года прошли.
Когда мы впервые одели
Погоны солдата Советской земли,
И крепко сдружиться успели.

Когда принимали присягу с тобой
И шли в караул до рассвета,
Чтоб мирное небо отчизны родной
Всегда было чистым и светлым.


Согрел нас немеркнущий дружбы огонь.
В короткое время привала,
А старая ротная наша гармонь
Хорошие песни играла.

И если нам трудно бывало порой,
Всегда мы друг друга бодрили.
Тревогу и радость солдатской семьей.
Мы поровну честно делили.

Нас новые мирные ждут рубежи,
Станки и колхозные жатки,
Но все ж, старшина нам на случай держи
Походные серые скатки!

Дембеля, только заняв свое место в плацкартном вагоне, осознали, что они гражданские люди, и уже грозный старшина не сможет приказать: «встать, лечь», «встать, лечь, отжаться 10 раз!». Многие сразу же, не расстилая постель, улеглись на жесткую полку, которая показалась им мягче пуховой перины, прямо в солдатских брюках-галифе и в гимнастерках, расстегнутых до пупа (так их ругал когда-то старшина Гусев: «Это что за безобразие?! Ходите расхристанные, расстегнув гимнастерку до пупа!»
 Хотя солдатскую гимнастерку, даже если бы кому-то очень хотелось расстегнуть до пупа, то сделать это никому бы не удалось – последняя пуговица ворота упиралась в солнечное сплетение грудной клетки.
Гудок паровоза взбудоражил ребят. Он показался таким веселым и радостным, а корявые ветки саксаулов такими красивыми и родными. Все даже немного взгрустнули, когда за окном поезда промелькнул солдатский городок. Он уже сейчас показался ребятам таким родным и милым. Все обиды канули в лету, а общие радости солдатской службы грели душу.
Кто-то попытался затянуть песню, да как петь без музыки. И, вздохнув тяжело, добрым словом вспомнили про свою ротную гармошку.  Но все же самое главное событие произошло у ребят в тот миг, когда поезд неспешно, он еще не успел набрать скорость, проезжал мимо казарм военного городка. Они увидели, что старшина Гусев стал на краю железнодорожной насыпи и отдал честь, проезжающим мимо, бывшим воспитанникам.
Было так радостно и волнительно, что они осознали: «Старшина-то вовсе не сухарь какой-то, или служка, который кроме «ать-два», ничего не понимает. Это же настоящий отец родной провожает их домой.
Кто-то из солдат не выдержал, быстро раскрыл верхнюю форточку окна вагона, и громко прокричал:
- Старшина, нам, на всякий случай, прибереги в каптерке походные серые скатки!!!»
Глава Четвертая
Исторические личности Витебска и не только…

Марк Шагал, что и говорить, стал со временем брэндом города Витебска, древнего и изумительно красивого. Шагал был учеником талантливейшего художника Юрия Пэна. Его классические картины могли бы уйти в лета любом аукционе, хоть за рубежом, хоть в России. В Москве и Петербурге было много богатых меценатов, которые скупили бы у Пэна любимые картины даже не под стук молотка на аукционе, а тихо и мирно сторговавшись с художником по Божьей милости.
Но как раз в этом и был камень преткновения. Юрий Пэн старался писать портреты и сцены из жизни своих земляков не для своей славы или же для пополнения мошны. Нет, у Пэна была благородная задумка – он хотел чтобы в его родном городе Витебске было как в столицах Российской империи в Северной Санкт-Петербурге, или Первопрестольной – Москве, собственная  картинная галерея и в ней выставляли свои художественные произведения художники-витебчане. За всю свою жизнь Юрий Пэн не продал никому, даже самому богатейшему меценату свое произведение искусства.
Благодаря этому трудно объяснимому поведению живописца (если не сказать больше причуда) город Витебск обладателем отличных полотен для городской картинной галереи.
Но Шагал не последовал примеру своего учителя. Он не стал писать картины в классическом стиле как Пэн. В начале двадцатого века среди творческой интеллигенции появились различные художественные течения: футуристы, акмеисты, импрессионисты и прочие.
У Марка Шагала классические картины из под его кисти так и не вышли. Трудно понять, что не хватало Шагалу стать классиком. Не хватило терпения постигать точности классических полотен, или же его захлестнула бурная волна новизны всяких измов, но Марку больше нравилось писать воображаемые фантастические образы, которые в природе-то не существовали. И он рисовал корову с бантом, служащую патефон, себя, летящего в облаках, держась за руку своей любимой девушки.
У Кафки было сказано одно гениальное изречение: «Сон разума порождает чудовищ», а сны Марка Шагала были хоть и карикатурные, но все же какие-то светлые, а не страшные и мрачные.
Может быть, поэтому Шагалу удалось привлечь меценатов к своему творчеству. А потратив деньги на картины, которые нравились далеко не всем зрителям, денежные тузы дальше уже действовали, начинали поступать как торгаши – стали рекламировать закупленный «товар». И термин, или лозунг: «Реклама – двигатель торговли» стал мощно выполнять свою функцию. Убедить покупателя купить не совсем понятную картину рекламные агенты, шустрые и бесцеремонные делали это с огромным успехом.
Исаак Гуревич увидел живописца Марка Шагала фантазером и романтиком, которому необыкновенные сюжеты картин приходят даже во сне. Такое бывало даже  мирового значения. Менделееву, например, приснилась таблица химических элементов, названная его именем, во сне. Да притом сразу целиком. Но видимо очень долго по нескольку раз прокручивал Дмитрий Иванович в уме расстановку химических элементов по атомным весам и валентности, прежде чем таблица Менделеева выкристаллизовалась в мозгу гениального ученого. А Исааку Гуревича удалось «подсмотреть» сон живописца и написал о своих впечатлениях чужого сна в стихотворении, которое посвятил «Марку Шагалу»:
Луч лунный в комнату попал.
Бумаги на столе белели.
На них, склонившись, парень спал.
Не смог добраться до постели.

Ему цветной приснился сон,
Как наяву, вершилось чудо:
Корова с бантом, патефон,
Комод, летящий и посуда.

С смычком, с кормилицей своей
Скрипач спешил на день рожденья.
А добрый ребе Моисей
Шел в синагогу на моленье.

Здесь Хаимке-бородобрей,
Стараясь, Пине правит пейсы.
В парадной тройке вдоль алей
Нихема-хохем плыл агрейсер.

И чинно, не касаясь крыш,
Свой запах растворя особый,
Прошествовала рыба-фиш,
И самовар с трубой багровой.

Луч зайчик солнечный послал
Сквозь щель на ставинькесосновой.
Туда, где парень крепко спал
С улыбкой детской и бедовой.

Он полон сил, в расцвете лет,
И в ожиданьи женской ласки.
Дремали кисти и мольберт,
Холсты и радужные краски.

Пока себя не показал,
Но мир узнает непременно.
Что в древнем Витебске Шагал
Писал картины вдохновенно. 

К теме великого земляка Исаак Гуревич вернулся еще раз, когда художнику в скверике, на углу улицы Покровской, а там на этой улице до сих пор стоит одноэтажный кирпичный дом, в котором и вырос Марк Шагал, установили памятник. Гуревич назвал свое стихотворение «Возвращение Марко Шагала». Название стиха так точно соответствует сути монумента, установленного в сквере.
Легендарного земляка скульпторы изваяли в бронзе уже в солидном возрасте. Если в предыдущем стихотворении Исаака Гуревича Шагал молод, полон сил, в самом расцвете лет и даже во сне с лица его не  сходит лучезарная улыбка, то на памятнике на задумчивом лице Марка затаилась легкая грусть. Он, прищурившись, смотрит в лазурное небо, прикрываясь от солнышка рукой. Его ладошка заменила художнику козырек фуражки, ведь головного убора на голове Шагала нет.
Марк пытается увидеть в плывущих к Двине облаках силуэт своей любимой, а она и на самом деле Бела изваяна в бронзе и парит над головой Шагала.
Да и у Шагала на лице не застывшая маска изваяния, а какая-то живая мимика. Скульпторы постарались и поработали над памятником на славу, что посетителям кажется, что в душе их земляка борются какие-то противоречивые чувства.
Исаак Гуревич тоже парень не промах, в его стихах даже ветерок и то одухотворен и оживлен: «Воспоминания сильны, щекочут чувства и волнуют, а легкий ветерок с Двины лицо художника целует».
Напомнил Гуревич в своем стихотворении, что Шагал был в Витебске назначен самим Луначарским комиссаром по культуре, и уже знаменитый Казимир Малевич переехал из столицы тоже в Витебск. Но вскоре художник стал известен и всему миру.
Предлагает читателям поэт версию, как сумел Марк Шагал возвратиться в Витебск. Оказывается замучила художника ностальгия. Любил веселый мальчик Марек и своего серьезного отца и маму, ходившую в простеньком платьице по Покровской улице, да и соскучился Шагал по своей верной собачке-псу с кличкой простой и обычной без затей – Шарик.
Исаак Гуревич словно лично видел, как Марк Шагал вернулся в Витебск: «Однажды на рассвете встал, как мальчик-шкодник оглянулся, походный чемодан собрал и в Витебск радостный вернулся». Похоже, что Исаак Гуревич точно угадал, как возвратился в Витебск мальчик Марик:
Предутренняя тишина,
Небес лазурные полотна.
Росой умытые дома,
И сердцу дышится вольготно.

Руку, как козырек поднял,
Немного наклонившись влево,
Сидит задумчивый Шагал
И чуть прищурясь смотрит в небо.

Воспоминания сильны –
Щекочут чувства и волнуют.
А легкий ветерок с Двины
Лицо художника целует.

Березок шелест над рекой.
Беседы с вечера до зорьки.
Как с милой Белой дорогой
Встречались на Успенской горке.

Любви пьянящее тепло
И птичье пенье на рассвете.
Как истинное волшебство,
Мгновенья сказочные эти.

Всплывает жизненный маршрут,
Как зарисовки на натуре:
И времечко, когда он тут
Был комиссаром по культуре.

Здесь старые евреи в тишь
Шли в синагогу по субботам.
Потом уехал он в Париж
И много творчески работал.

Всему известен миру стал,
Как Клод, Манэ и Айвазовский,
Но по ночам во сне летал
Над милой улицей Покровской.

Однажды на рассвете встал,
Как мальчик-шкодник оглянулся.
Походный чемодан собрал
И в Витебск радостный вернулся.

Над головой его парит
Жар-птицей молодая дева.
А он судьбу благодарит
И смотрит в ласковое небо.

Здесь в двух шагах отцовский дом:
Бежит к нему пушистый Шарик,
И мама в платьице простом,
А он веселый мальчик Марик.

Но и на этом Исаак Гуревич не остановился. Он решил рассказать читателям о веселом мальчике Марике поподробнее в стихотворении «Памяти Шагала».
Дом отцовский Марика находился неподалеку от Двины, а мальчик еще был очень простым мальчиком, но прекрасно понимал о таком преимуществе. Далеко ходить не надо, чтобы искупнуться не в речке, а широченной полноводной реке, до которой ходу минута-две, это большое огромное благо для ребятишек. Соскочил с постели, добежал до воды и нырнул в её глубину. Как Иванушка в сказке: в котел со студеной водой сиганул, а вынырнул не замухрышкой какой-то, а писанным красавцем. Природа благоволила Марику, и для ныряльщика не требовалось создавать трамплин, берег был высоким и крутым.   
Поэт в одной строчке, красивой и изящной, сумел показать, каким был шустрым и ловким в детстве Шагал: «И вдохнув побольше кислорода через миг свободно и легко, он нырял с обрыва прямо в воду, будто бы в парное молоко».
Отметил поэт еще одно обстоятельство, которое помогло Марику стать живописцем: в свой далекий и трудный путь Шагал взял самого надежного спутника – свою мечту. Может быть, именно заманчивая мечта и помогла Марку Шагалу подняться на пьедестал славы.
Ведь не было ни денег, ни покровителей, а ведь добился своего и стал известным живописцем.
Но кроме мечты необходима для подъема на постамент славы и вторая ступенька, которая называется вдохновение. Поэт объясняет очень просто, откуда взялось вдохновение у Шагала: он заглянул в небесную глазурь, и от восхищения разноцветной палитры небес, у него и возникло необходимое чувство в душе для художника – вдохновение.
Своим творчеством Шагал пытался изменить мир, чтобы он стал добрее и проще. Мечты Марика плыли и витали в облаках, как его нарисованные козы и колоды. У зрителей его художества вызывали теплую улыбку на губах, а значит, они становились доброжелательнее и мудрее:
Солнышко, проснувшись, нежно дарит
Лучик свой росинке на траве.
Прибегал веселый мальчик Марик
По Покровской улочке к Двине.

И вдохнув побольше кислорода,
Через миг свободно и легко
Он нырял с обрыва прямо в воду,
Будто бы в парное молоко.

По стране катились перемены.
Продолжал парнишка подрастать,
Брал уроки у Иуды Пэна
И с душой стремится рисовать.

Обладая взглядом интересным,
Украшая красками эфир,
Стал потом художником известным
И мечтал добрее сделать мир.

Красочные люди пролетают,
Козы и комоды в небесах.
И его картины вызывают
Теплую улыбку на губах.

Жизнь спешит, как кинопередвижка,
Нежные росинки на траве.
И другой теперь уже мальчишка
Прибегает по утрам к Двине.

Он в лазурь небесную заглянет
И, сраженный дивной красотой.
Вдохновенным живописцем станет
И прославит Витебск свой родной.

Те, кому с мечтою по дороге,
Память о Шагале сберегут.
Кадыши миньяном в синагоге
За его бессмертие прочтут.

Так Марик и добился того чего хотел. Раз люди становятся доброжелательнее, то и весь мир изменяется в сторону добра, доброты.
Следующим персонажем стихотворного творчества Исаака Гуревича стал известнейший французский писатель Проспер Мериме. Многие современные наши читатели, услышав это имя, вряд ли смогут сказать что-то интересное о творчестве Проспера Мериме.
Но Исаак Гуревич очень хорошо знал труды этого писателя и не сомневался, что скажи он кому-то в любой самой разношерстной компании одно лишь слово: «Кармен», и многие вспомнят эту смуглую девушку с черными волнистыми волосами, украшенные ярко-красной розой. Кармен – это испанская страсть, щелканье кастаньет в танце, это коррида, где тореадор один на один выходит на схватку с мощным быком, который может так поддеть на свои рога смельчака, что от этого удара тот и дух может испустить, и безжизненно рухнет на арену.
А Исаак Гуревич не относился к тем дилетантам, для которых имя Проспер Мериме было пустым звуком. При том, что Мериме был не только современником Пушкина и Проспер дружил с Александром Сергеевичем, и даже вели переписку друг с другом. Правда, Проспер Мериме не знал русского языка, и вряд ли дружба двух титанов литературы состоялась, если бы не отличное знание французского языка Пушкиным.
Пушкин еще в лицее мог читать французскую литературу Вольтера, Виктора Гюго и Проспера Мериме, Александра Дюма и Жан Жак Руссо.
А кто из нас не помнит хрестоматийное стихотворение  Александра Пушкина про удалого и ретивого коня: «Что ты ржешь, мой конь ретивый, что ты шею опустил? Не потряхиваешь гривой, не грызешь своих удил. Или я тебя не холю, или ешь овса не вволю, не серебрены подковы, не злачены стремена?».
Уверен, все читали это стихотворение в учебнике для пятого класса, как и второе известное всем школьникам стихотворение «Вурдалак». В нем трусоватый мальчик Ваня решился вдруг пройти через кладбище ночью, чтобы сократить дорогу до дома. Он испугался, когда на одной могиле послышалось чавканье и хруст костей.
Мальчика еще днем друзья запугали одной страшной историей, в которой говорилось, что на кладбищах вурдалаки выкапывают  из могил мертвецов и пожирают их трупы. Вот Ваня, заорав благим матом, и бросился бежать от вурдалака, куда глаза глядят, да глаза-то увидели не вурдалака, а обыкновенную собачку, которая стащила дома со стола куриную косточку и со смаком похрустывала лакомой вкуснятиной, прибежав с косточкой на могилу кладбища.
Так вот, оказывается, что автором этих стихотворений являлся не наш великий поэт Александр Сергеевич Пушкин, а… Проспер Мериме. Пушкин сделал блестящий, прекрасный перевод его стихов, но и указал, что именно он является переводчиком, и не более того. Я читал, а значит читал об этом и поэт Исаак Гуревич письма Мериме Пушкину в избранном собрании сочинений Александра Сергеевича. Там Проспер пишет: «Г-н Пушкин, посылаю вам  для перевода подборку из цикла «Песни западных славян» и прошу перевести их с французского на русский язык. Мы с приятелем, путешествуя по Сербии и Черногории, останавливаясь в придорожных гостиницах, записали их в тетрадь и желаем, чтобы устное народное творчество западных славян смогли прочитать и восточные славяне».
Но и в этой переписке  был один маленький секретик для большущей компании поэтов и писателей, как Восточной Европы, так и Западной. Проспер Мериме считался не только классиком, но еще и ловким мастером-мистификатором.
Проспер Мериме действительно получал задание собрать и записать сказки, песни, былины западных славян. Но на эту кропотливую работу ушли бы месяцы, а может быть и годы. Вот тут и пришла на ум Мериме одна авантюрная идея: надо расспросить в корчме или в таверне любителей старинных легенд, сказок, песен. И… используя благодатный материал записать все факты в стихотворном виде. А Проспер Мериме умел не только талантливо писать свою прозу, новеллы, но считался и прекрасным поэтом.
Вот он принялся сочинять стихи, приукрашивая песни западных славян своим мастерством, и в его аранжировке и получил эти стихотворения Александр Пушкин. Которые на русском языке зазвучали еще красивее и стали шедеврами.   
После этих фокусов и мистификаций в столице Франции  в Париже вышел стихотворный сборник  поэзии, в которых высмеивались с виду набожные монахи, а на самом деле прощелыги, которые жили в плотском наслаждении, сделались греховодниками такого ранга, что гореть бы им в гиене огненной, а не, закатывая свои глазенки вверх, читать молитвы.
Читателям показалось, что поэмы по стилю похожи на мастерскую руку и умелые сонеты Проспера Мериме, но сбивало с толку знатоков поэзии, что все поэмы были написаны… женщиной. Автором сатирических поэм являлась некая Клера Гюзаль. И чтобы не было никакого подвоха, на обложке книги красовался портрет женщины-поэта. Обаятельная дама бальзаковского возраста, а ей белокурые локоны ниспадали крупной волной на плечи поэтессы.
Но и это издание Клеры Гюзаль оказалось шуткой Проспера Мериме. Уважаемые читатели могут задать коварный вопрос: «А как же портрет женщины на обложке книги?»
Вот тут-то мне придется раскрыть еще одну очередную мистификацию Проспера Мериме. Мне о ней и рассказал сам Исаак Гуревич. Оказывается, Проспер Мериме, натянув вместо пояса женский корсет, а на грудь бюстгальтер, в котором  выпуклости лифчика были набиты для соблюдения  формы ватой, и поверх всего этого маскарада надел женское платье. Изящную прическу и вьющиеся локоны заменил Мериме обычный, но мастерски сделанный парик. Художник попросил Проспера перед сеансом позирования тщательно сбрить щетину двухдневной небритости с обеих щек и подбородка.
Вот так мистификация и на этот раз удалась. Но Исаака Гуревича заинтересовали не эти веселые проделки и мистификации Проспера Мериме, а творчество талантливого поэта и писателя. И он написал стихотворение, которое посвящается поэту Франции: «Просперу Мериме»:
       Притулился туман к земле,
Уступил ночке место вечер.
За столом человек в пенсне,
На подсвечнике тают свечи.

Табака больше в трубке нет,
Мысль парит на высоком герце.
Слово каждое в свой сюжет
Пропускает он через сердце.

На стене картина видна               
Выплывает из панорамы.
Запах чайных роз и вина,
Кавалеры и знатные дамы.

Драгоценности блещут тут,
Шелест шелка разнообразный.
Звуки музыки томной зовут
В мир любви и сладких соблазнов.

Примостился ангорский кот,
Нежно грея творцу колени.
Жизнь листки потихоньку рвет
И все меньше кусок шагрени.

В оглушительной тишине,
Мысль доверив бумаге белой,
На заре Проспер Мериме
Улыбнулся, закончив новеллу.

Когда я только начал читать стихотворение Гуревича, то смутился немного, читая «Притулился туман к земле», мне показалось сначала, что поэт притулился к письменному столу. Так причем тут туман. Но быстро опомнился. И стал взахлеб читать стихи Исаака Гуревича. Хотя туман-то притулился на землю, но притулился за столиком и сам поэт Мериме. Он так увлекся творчеством, что не замечает, табак-то в трубке выкурен, стекла пенсне чуть-чуть запотели, а «на подсвечнике тают свечи», зато мысли-то парят в воздухе, хотя рождаются они в его талантливой голове и идут, ложась на чистый лист бумаги от такого же чистого и яркого сердца поэта.
Как поэт Гуревич без слов понимает поэта Проспера Мериме. Он как будто читает мысли француза и чует запахи чайных роз и вина, которые стоят на столе, а персонажи его новеллы пируют на очередной светской вечеринке. Прожигатели жизни не понимают одно – жизнь, как шагреневая кожа с каждым мгновением скукоживается и уменьшается. Но именно об этом и пишет писатель и радуется, улыбается, что он хоть под утро, но закончил свой нелегкий, но такой радостный и одухотворенный труд.
После поэмы о Проспере Мериме Исаак Гуревич написал поэму и о классике Витебска – о Давиде Симановиче.
В ней поэт пишет, что не только в природе бывает осень, случается такой период и в человеческой жизни. К этому осеннему периоду у людей накапливается, как считает Гуревич, и «обид, и печалей – хоть тресни». Но стихи и песни Давида Симановича светлые и задушевные, а потому Исаак уверен, что «лучик надежды скользит по строке» и будет скользить под пером Давида и на листе бумаги. Как человек, Симанович – оптимист и жизнелюб. И его коллега советует: «заходи чаще к дамочкам в гости».
Давид Симанович и в самом деле был очень знаменит и издал двадцать поэтических книжек. Стихи Гуревича не менее талантливы, и я до сих пор считаю, что его творчество почему-то незаслуженно предано забвению. А вы, уважаемые читатели, как я думаю, уже убедились, читая это исследование творчества поэта Исаака  Гуревича, какой он замечательный поэт. Да и сам Исаак Гуревич нес свою поэзию, высоко подняв над головой её трепетные строчки, как знамя. И даже своего более удачливого земляка Давида Симоновича умудрился немного уколоть и написать с иронией в стихотворении-посвящении, как будто снял со своего барского плеча роскошную шубу и набросил её Симановичу на плечи, как королевскую мантию! «Делай все, что желаешь Давид, не спрося моего разрешенья!» Выпад хоть и колкий, и острый, но все же доброжелательный, хотя и ироничный, шутливый. Как будто Давид только и делал, когда занимался литературным творчеством, что постоянно спрашивал разрешения у Гуревича: Исаак, как ты думаешь, стоит ли написать про Проспере Мериме или о Марке Шагале?»
А Исаак Гуревич ему отвечал:
- Перебьешься, дорогой мой коллега! Я уже о них и сам успел написать!
И чтобы читатели и в самом деле не подумали, что у Исаака Гуревича имеются диктаторские замашки, поэт оценивает все достоинства поэта Витебска – Давида Симановича. Вот как красиво написал о нем Гуревич: «Пусть вплетая в мечту колорит, сохранив в чистоте свою совесть (монарх сострадания и совести, разумеется, не мог не упомянуть о таком качестве Давида, как совесть), нам поэзии гроздья дарит поэт настоящий Симанович».
Радуются успехам земляка и творческого человека Давида Симановича не только люди, а даже… птицы. Ведь поэты часто витают своими мыслями в облаках, вот птицы принимают их, поэтов, за своих собратьев. А Гуревич выбрал из всего птичьего царства самого красивого представителя, символа Беларуси – бусла. Бусел приветствует своего собрата, Давида Симановича: Бусел, в сини небесной паря, выражает восторг и участье». Как понимаете, друзья, что и бусел пожелал Давиду Симановичу здоровья и счастья!:
Осень жизни – года нелегки.
От обид и печалей хоть тресни
Нас поддержат Давида стихи
И его задушевные песни.

Луч надежды скользит по строке –
Знак участья натуры негрубой.
Благодарны за это тебе,
Уважаем и трепетно любим.

Постарайсягулять при луне,
Чтобы мысли не ныли и кости.
Как мужчина приятный вполне,
Заходи чаще к дамочкам в гости.

А, поскольку ты так знаменит,
Отметя суету и сомненья,
Делай все, что желаешь Давид,
Не спрося моего разрешенья!

Ты душою, по-прежнему, юн
И выходишь на телеэкраны.
И спешит с поздравленьем июнь,
В честь твою распуская тюльпаны.

Бусел в сини небесной паря,
Выражает восторг и участье.
От души поздравляем тебя
И желаем здоровья и счастья!

Пусть, вплетая в мечту колорит,
Сохранив в чистоте свою совесть,
Нам поэзии гроздья дарит
Настоящий поэт Симанович!

Подходя к юбилейной меже,
Сделал в творчестве много подвижек.
И на славную дату уже
Напечатал своих 20 книжек.

В них стихов животворных причал,
И открытого сердца частицы.
И идет, улыбаясь, Шагал
По написанным нежно страницам.

На поэзии бурной волне
Вместе с веком размеренно дышишь.
Жизни груз испытав на себе,
О проблемах с волнением пишешь.

Бега времени не превозмочь,
Как прекрасной симфонии звуки.
Есть твое продолжение – дочь
И любимые, милые внуки.

Хорошо, что у Исаака Гуревича пол-города друзей, поэтому ему часто приходилось писать заздравные стихотворения в их честь. Удостоился такой чести и прозаик Котляров Г.И.
Тьму разгоняет свет дневной.
Смеюсь я и переживаю.
И с наслаждением читаю
Твой сборник «Выбор роковой».

Твои герои не сдались,
Пройдя сквозь черствость и абразы.
Со строк коротеньких рассказов
Без фальши смотрит наша жизнь.

Следующим героем стихотворения Исаака Гуревича стал Юрий Дорн. С ним поэт познакомился в ИРО – в Иудейском Религиозном Объединении Республики Беларусь. ИРО издавало газету «Берега». Юрий был по своей сути подвижником. И на общественной работе он просто горел, не признавая никаких выходных дней. Ведь он был избран в Витебске президентом ИРО. Звание высокое, но не доходное, на общественной работе не очень-то разбогатеешь. Зато другим помогал по мере сил и возможности. Гуревич так представил читателям этого добросовестного и совестливого человека в стихотворении «Юрию Дорну»: «И если кто-то попросил от сердца, а не для  близира, старается по мере сил помочь скорее членам ИРО». Юрий Дорн и поступал по-джентельменски и слыл альтруистом. Кто-то из его друзей считал Дорна просто романтиком. А как не быть им, когда живешь в Синеокой Беларуси:
В краю ромашек и озер,
Где бусел кружит в небе чинно,
Живет на свете Юрий Дорн –
Хороший молодой мужчина.

Как истинно афрумер ид,
Не допускает ссор и кволэс.
Интеллигентен, эрудит
Ни разу не повысит голос.

С рассвета до поры ночной
Серьезно на активной ноте,
Построив распорядок свой,
С душой относится к работе.


Не знает выходного дня,
Чтобы в делах была подвижка.
А дома ждет его жена
И милый маленький сынишка.

Еще отмечу я момент,
На то особая причина:
Наш Юра ИРО президент
И обязательный мужчина.

И если кто-то попросил
От сердца, а не для близира,
Старается, по мере сил,
Помочь скорее членам ИРО.

Пускай искрится легкий снег
И будет на душе спокойно.
Ведь ты хороший человек.
Пусть будет Вас судьба достойна.

Вы веры истинный эстет
И Торы преданный романтик.
Здоровья, счастья и побед.
Ун лебен гут бис гундерт цванциг!

Своему другу и собрату по перу поэтическому Исаак Гуревич посвятил стихотворение, которое и назвал кратко: «Льву Шеру».
Лев Ефимович был консервативен, в самом лучшем значении этого слова: он писал сонеты, как когда-то четыреста с лишним лет великий поэт и драматург Вильям Шекспир. Его пьесы стали всемирно известными. В его сонетах пылали страсти, лилась кровь и кипела любовь. Исаак Гуревич сумел даже в коротеньком поздравлении с днем рождения показать мастерство Льва Шере. Исаак пишет: «Пускай играет в жилах кровь и будут розовы рассветы, надежда в чистую любовь и сочиняются сонеты». А в своем личном поздравлении сумел привлечь в свои союзники даже Всевышнего: «Пусть шлет Всевышний добрый знак, желаю искренне, Исаак!»
И вы знаете, уважаемые читатели, Всевышний Шеру добрый знак послал. Поэту Льву Ефимовичу повезло, его книга новых стихов вышла как раз ко дню рождения.
Декабрьский день. У нас с утра
Погода дарит настроенье.
Я, Лев Ефимович, тебя
Хочу поздравить с Днем рожденья:

Хороших пару слов сказать,
Отметить творческие сдвиги.
Здоровья, счастья пожелать.
Поздравить с появленьем книги.

Пускай играет в жилах кровь
И будут розовы рассветы,
Надежда в чистую любовь,
И сочиняются сонеты.

Пусть будет меньше суеты,
И  манят тайны мирозданья.
Пусть все сбываются мечты
И исполняются желанья.
Пусть шлет Всевышний добрый знак.
Желаю искренне, Исаак!

На дне рождения Льва Ефимовича собралась веселая компания, к которой примкнул не только Исаак Гуревич, а и Юрий Дорн. Они в перерыве между тостами травили анекдоты и упражнялись в остроумии. Гуревич спросил Юрия Дорна:
- Что-то вы сегодня не в настроении, не желаете ли поднять его? – И показал на рюмку водки.
Дорн безнадежно махнув рукой, произнес в отчаянии:
- Ладно, пусть валяется!
- Зря отмахиваешься, Юрий, - скептически отнесся Лев Шер, - послушай один хороший анекдот, и настроение улучшится тут же.
- Слушаю, - буркнул Дорн, и Лев начал рассказывать:
- Рабинович стал закапывать на огороде деньги, когда Хрущев объявил на съезде, что в стране к восьмидесятому году будет построен коммунизм. Сосед увидел непонятные действия Рубиновича и спросил: «Миша, что ты делаешь? Ведь скоро деньги никуда и так не пригодятся: наступит коммунизм и денег у людей вообще не будет.
- И что же в этом анекдоте смешного? – спросил Юрий.
Лев Ефимович нисколько не смутился и ответил с невозмутимым видом.
- Вся соль анекдоте в ответе Рабиновича. Он ответил четко и отрывисто: «А у меня деньги будут!»
Посмеялись все трое весело и задорно, а затем Юрий Дорн захотел сам рассказать новый анекдот:
- Пришел Марк Семенович на флюорографию, а потом спрашивает доктора, который разглядывает рентгеновский снимок грудной клетки: «Доктор, что у меня?». Врач отвечает: «Я вижу на снимке какое-то образование». Пациент возмущен: «Что значит какое-то? У меня образование не какое-то, а высшее юридическое!»
Обратились друзья и к Исааку:
- А ты, дружок, помалкиваешь? Набрал, как рыба воды в рот… расскажи нам что-нибудь этакое, забористое.
Исаак Гуревич, недолго думая, отвечает:
- Я недавно слышал разговор двух малознакомых людей.
- И что они говорили?
- Первый спрашивает: «Вы любите евреев?», а второй с невозмутимой миной на лице отвечает: «Нет, не люблю». «Вы антисемит?» - спросил первый. И тогда второй сражает собеседника на повал: «Ну, почему же сразу антисемит? Я очень люблю евреек.   
После дня рождения Исаак Гуревич не стал мелочиться, а решил написать сразу о двух творческих личностях. Они были не поэты, а художники. О, это не простые художники, и их связывают не только Музы, а и семейные узы – они, Александр и Ирина Кравцовы, дружная семейная пара. В них все уживается и конфликтов практически нет. Они простые и важные: знают свою цену, как мастеров кисти и мольберта, но в общении между собой и со своими друзьями просты и относятся с глубоким уважением к каждому индивидууму.
Посвящение Ирине и Александру у Исаака Гуревича получилось очень нежным и трогательным. Поэт ведь тоже по своей сути художник, только вместо масленых или акварельных красок, ярких и разнообразных, он использует свой арсенал из эпитетов, сравнений, образов и метафор. А писать Гуревич их портреты стал не как семейную пару, а как отдельную личность художника, у которого есть своя манера, свой стиль и своя абсолютно личная гамма красок.
Когда Исаак Гуревич впервые пришел к Александру Кравцову, то думал, что визит его продлится часок другой, но оказалось, что в доме Кравцовых такая необыкновенно роскошная аура, что поэт не заметил, как «плавно в небе луна загорается, в томной неге внимает душа».
Но уже в начале своего визита к супругам Кравцовым, он восторгался домом Александра и Ирины. В Англии говорят: «Мой дом – моя крепость». Если сказать об прочных семейных узах Кравцовых, то можно и согласиться с англичанами, но поэт Гуревич умилялся красоте чувств внутри и снаружи дома Кравцовых.
В Исааке сразу жен проснулась «ностальгия по детству-шкатулочке». Он почувствовал и услышал «флер сирени и трель соловья». А увидев «в заборчике дырочка», - обрадовался  этой детали, как ребенок.
И еще важный вывод сделал Исаак Гуревич, что в задушевной беседе открываются души. А с лица сбрасываются карнавальные маски, которые скрывают истинное лицо собеседника, вывод поэта прост: «С лиц снимает общение грим». А в целом стихотворение Исаака стало симфонией, у которой в финале звучат оптимистические  нотки – жизнь прекрасна и удивительна, когда знаешь, что у твоей семьи есть будущее.
Ностальгии по детству шкатулочке,
Флер сирени и трель соловья.
На приветливой витебской улочке
Проживает Кравцовых семья.

Светлый домик, в заборчике дырочка
И цветочки элитных мастей,
Александр и красавица Ирочка
Принимают с любовью гостей.

И в беседке, присев на колодочки,
Потеснив суету за забор,
Под гитару и рюмочку водочки
Задушевный ведем разговор.

Плавно в небе луна загорается,
В томной неге внимает душа,
В наших внуках судьба продолжается
И останутся наши дела.

Будут вехи простые и важные,
С лиц снимает общение грим.
Одинаковы вроде и разные
Мы надежду в душе сохраним.

Жизнь, как копия с березоньки котится.
Расплетается памяти нить.
Все, что было, уже не воротится,
Но не будем, друг милый, грустить.
 
Не менее интересно и изящно Гуревич написал оду и Ирине Кравцовой. Ведь она счастливый человек, и они пишут вместе не только картины акварелью, краски которой такиенежные, и можно добиться на картине множество тонов, полутонов и оттенков. Они акварелью мечтают раскрасить и свою личную жизнь. Это желание угадал и поэт: «при свечах до зорьки у камина, чуть пригубив шампанское «Мамзель», вы с Александром будете, Ирина, выстраивать по жизни акварель».
Октябрьским утром солнышко встречает,
Опавших листьев золотом горя,
Отраду в сердце сладко навевает,
Открыв четвертый день календаря.

С букетом чайных роз неповторимых,
С Днем Ангела, в благословенный час,
Взмыв топ али, прекрасная Ирина,
Спешит на крыльях, чтоб поздравить вас.

В картинах ваших искорки таланта
И этого не чувствовать нельзя.
Царит очарованья доминанта
В палитре красок чистой, как слеза.

И при свечах до зорьки у камина,
Чуть пригубив шампанское, «Мамзель»,
Вы с Александром будете, Ирина,
Выстраивать по жизни акварель. 

Дав «задание» старшине Исаак немного успокоился, он-то знал, что педант старшина «походные серые с катки», в которые закатаны были шинели дембелей, ярый служака будет хранить хоть до третьей ядерной войны. Лишь бы его место в коптерке никто другой не занял… но на Исаака нахлынули воспоминания, армейская служба еще удерживала его своей памятью и Гуревич вспомнил, как в их гарнизон приехала сама Эдита Станиславовна Пьеха. И он с наслаждением прослушал концерт этой дивы. Вот главное впечатление Исаака: «Поет Эдита Пьеха «Белый вечер», и снова умилен и счастлив я…»
Эту радость о встрече со знаменитой певицей Эдитой Пьехой Гуревич пронес через всю свою жизнь. Этот эпизод вроде бы незначительный, а почему-то он крепко засел в памяти и Исаак с ностальгией вспоминает его много раз. Ему было всего двадцать лет, когда он посетил концерт Пьехи. Но никогда он его не забывал. И всегда улыбался, вспоминая этот замечательный концерт Эдиты: «В апрельский вечер как не улыбаться и чуточку о прошлом погрустить. Теперь три раза мне уже по двадцать, а песни Пьехи помогают жить»:
Усталость отпустила мои плечи.
И в прошлое заветное маня,
Поет Эдита Пьеха «Белый вечер»,
И снова умилен и счастлив я…

Сибирская тайга и полдень летний,
Далекий гарнизон и писем нет,
Курсант из Витебска двадцатилетний
Эдиты Пьехи слушает концерт.

В апрельский вечер, как не улыбаться,
И чуточку о прошлом погрустить.
Теперь три раза мне уже по 20,
А песни Пьехи помогают жить.

И плавится душа от умиленья,
С далеким прошлым связывая нить.
Мне не забыть счастливых тех мгновений
И светлой юности не позабыть.



Глава Пятая
Любовная лирика

Свою любовную лирику Исаак Гуревич начал… Мне так хотелось сказать с первой любви, но поэт по-своему расставил акценты на своих искренних чувствах. И первое стихотворение, которое я прочитал про любовь лирического героя, было о его… неудачной любви.
Но радость любви, которая захлестывает нас сразу, как океанская волна, окатив ослепленного любовью человека с ног до головы, заставляет неудачника задуматься о превратностях судьбы.
Кому-то в голову приходят коварные планы о мести за оскорбление своих искренних чувств, кто-то скрежещет зубами от боли, которую нанесла, сама не понимая, что сделала больно, его возлюбленная. Но сердцу-то не прикажешь, а боль и злобу сразу и не вырвешь из него. Но обиднее всего, когда влюбленного парня его любимая девушка не сразу ошарашит своей изменой, а будет долго и упорно скрывать свою двойную жизнь.
Может быть она скрывает связь с другим мужчиной, что бы подготовить его к неизбежному разрыву, а может быть раздумывает как поступить: уйти сразу к другому мужчине, или остаться с первым. Говорят: была бы шея, а хомут найдется, но иногда для шеи новый хомут не совсем будет удачным, и так натрет её и причинит столько неудобств, что старый-то хомут покажется таким благом, а новая-то упряжь по сравнению со старой – ярмом раба или безразличного вола.
Но лирический герой сначала потерял голову от красоты девушки. У неё, казалось нет никаких изъянов: «и бровей твоих тонкие змейки, и шелка золотистых кудрей, и свиданья на нашей скамейке, и глаза, что синее морей».
Прозрение наступило не сразу, но шило в мешке не утаишь, и как бы его не пыталась скрыть от своего молодого человека свои секреты, он сердцем почуял неладное. Свиданья на скамейке происходили всегда ровно в восемь часов вечера, когда и Он и Она освобождались от дневных хлопот.
Попереживав, парень пожелал от всей своей щедрой души счастья девушке, сказав честно о своем решении: «Я к тебе не приду завтра в восемь. И вообще не приду никогда».
Но и прощаясь навсегда у лирического героя еще теплилась небольшая, но все же надежда, что девушка остановит его и попросит: «Не забудь завтра о нашем свидании». Поэтому Исаак Гуревич, надеясь все-таки на счастливый исход размолвки, стихотворение «Я всегда прихожу ровно в восемь». Не зря говорят: «Надежда юношей питает». Но в данном случае, в этой конкретной фразе можно бы заменить слово «питает» на слово более жесткое – «пытает»:
Я всегда прихожу ровно в восемь
Знаю, ты ожидаешь меня.
Скрылось лето и близится осень.
С той поры, как увидел тебя.

И бровей твоих тонкие змейки,
И шелка золотистых кудрей,
И свиданья на нашей скамейке,
И глаза, что синее морей.

Но с недавней поры замечаю,
Что печаль затуманила их.
Будто это не ты, а другая.
Вместе рядом со мной в этот миг.


У тебя появились секреты,
Ты неискренней стала со мной.
И, хотя, не сказала, что это,
Понимаю – явился другой.

Я подачек в любви не желаю,
Злую ревность в себе задавлю,
От души тебе счастья желаю.
Будь хорошей подругой ему.

Листья желтые. Хмурая осень.
В горле ком, а на сердце беда…
Я к тебе не приду завтра в восемь.
И вообще не приду никогда.

Отголоски боли от разлуки с любимой девушкой в судьбе лирического героя поэт Исаак Гуревич показал в стихотворении «А.П.» Заноза от зазнобы застряла в самом сердце влюбленного парня. Но  если её начать выдергивать, то можно причинить себе еще большую боль. А оно это надо? Нет, нет, нет…
Лирический герой вспомнил одну восточную притчу: «Один молодой человек спас хана на охоте. Его чуть е растерзал хищник, степной волк. Юноша во время сделал выстрел, и хищник не успел загрызть вельможу. Успокоившись, хан спросил меткого стрелка: «Проси, что хочешь и подарю тебе любую драгоценность, которую ты попросишь. Тогда ты запомнишь меня на всю жизнь».
Охотник попросил у хана золотой перстень с алмазными камушками. Вельможа помрачнел, но дарить драгоценный  перстень парню не стал. Резкий ответ возмутил охотника, и он стал требовать у хана вознаграждение, укоряя его: «Но ты же обещал мне сделать подарок, чтобы я, посмотрев на палец, всю жизнь вспоминал тебя!»
А хан, на то он и был ханом – коварным и хитрым, сказал юноше: «Я не отказываюсь от своих слов. Теперь, когда ты посмотришь на свой палец и не увидишь на нем перстня, сразу же вспомнишь обо мне. И так будешь вспоминать меня всю жизнь, что я пообещал тебе подарить перстень, а не подарил его тебе».
Вот так лирический герой Гуревича, хотя и не пришел ровно в восемь часов на скамейку свиданий. Но в стихотворении «А.П.» звучат пронзительные слова, которые как заноза застряли в душе героя: «Не пророню слова упрека. Один пройду остаток дней. Хоть поступила ты жестоко, но будешь в памяти моей».
Есть сон-трава и повелика.
Нет места счастью в мире слез
Давай без шума и без крика
Мы до конца решим вопрос.

Ты вспомни запах аромата
Сирени белой в ранний час.
Мы были счастливы когда-то
И пел соловушка для нас.

Часами над Двиной гуляли,
Не зная горя и забот.
О светлом будущем мечтали
А вышло все наоборот.

Не пророню слова упрека,
Один пройду остаток дней.
Хоть поступила ты жестоко,
Но будешь в памяти моей.   
 
В стихотворении «А помнишь ли ты?» услужливая память опять подсунула обиды прошлых лет. Но все-таки недаром говорят, что самый лучший враг, лекарь – это быстротекущее время. Не успел опомниться от того, что парень и девушка были, если и не родными, а хотя бы не чужими. Но уж точно они никогда не были врагами.
Тогда почему же в отношениях теперь такой ужасный холод? Но когда начинаешь листки календаря, на которых были записаны  и счастливые моменты. Вот на таком и одном листочке сказано: «Судьба нас берегла». А на другом - запись нельзя не читать без восторга: «Искренностью были мы богаты».
Да разве можно за какие-то огромные суммы денег приобрести искренность? Да ни за какие самые баснословные суммы! А они же это богатство даром получили от Бога, да все и растранжирили на своем сложном пути. Тяжело было постепенно и трудно подниматься в гору, но и при спуске с горы неумелому лыжнику можно легко себе свернуть голову. Остается только вспоминать,  какой прекрасной была их любовь: «Как синь небес и запах дикой мяты».
Исаак Гуревич, когда писал эссе о Проспере Мериме, он упомянул, как ангорский кот нежно грея творцу колени. А творец-то, то бишь, писатель Мериме, даже не замечает очевидного: «Жизнь листки потихоньку рвет и все меньше кусок шагрени». Это было предупреждение Мериме: чем больше ты работаешь по ночам, тем быстрее ты приближаешься к пропасти обрыва. Обрыва жизни. Ведь по легенде шагреневая кожа – индикатор продолжительности жизни. Как только она съежится до минимума, до абсолютного нуля, то жизнь-то и прекратится.
А в стихотворении «А помнишь ли ты?» опять возвращается к мистической теме про безжалостную шагреневую кожу. Чем стремительней бег жизни, тем быстрее тает, прямо на глазах, шагреневая кожа.
Но сколько не говори «халва, халва слаще во рту не станет. И я предлагаю вам, уважаемые читатели прочесть самим стихотворение Исаака Гуревича «А помнишь ли ты?»:
За горку красно солнышко ушло
И добрый бусел не кружит над гаем.
Считаем мы все лучшее прошло
И теплых чувств к друг другу не питаем.

А помнишь, как Судьба нас берегла.
И искренностью были мы богаты.
Любовь к себе манила и звала.
Как синь небес и запах дикой мяты.

Рождались сами нежные слова,
Сердца в томленье сладком замирали.
От радости кружилась голова.
Кузнечики на скрипочках играли.

В душе тепла частицу сберегли.
Не опустись до мелочей проказы.
Ведь не чужие мы и не враги,
Зачем кидать в лицо обиды фразы.

Иголками в лицо мне колет снег.
И сердца боль на годы перемножа  .
Свой продолжая бешенный забег.
Жизнь тает, как шагреневая кожа.

Лирический герой поэта Исаака Гуревича, наверняка, поражает читателей своею стойкостью и всепрощенничеством. Свое стихотворение об этом уникальном даре души героя, поэт назвал «Романс».
Притом обычное слово – романс можно интерпретировать до бесконечности. Был поставлен фильм Никитой Михалковым «Жестокий романс» по пьесе Александра Николаевича Островского «Бесприданница».
Если опустить в слове «романс» последнюю букву «с», то это будет уже любовный роман, который окончился горечью разлуки.
Романсы пели и на пароходе «Ласточка» цыгане и цыганки. Но хозяин «Ласточки» уже обанкротился и пароход-то уже был не его собственностью. У бывшего магната в кармане была вошь на аркане и блоха на цепи. Если сказать еще более хлеще и прямее, то финансы-то давно уже пели романсы.
Но если потенциальный муж бесприданницы Кондрашов выстрелом из пистолета убил свою любовь, выкрикнув: «так не доставайся ты никому», то лирический герой стихотворения Исаака Гуревича не только не убивает свою избранницу, которая давным-давно бросила его, не оправдав его надежды.
Зато герой поэта не сделал ужасную гримасу и не плюнул в след изменившей ему женщины. Лирический герой по всей своей сути благородный человек и не может так низко опуститься, что проклинать свою бывшую пассию, или обливать её словесной грязью.
Лирический герой даже спустя много-много лет разлуки остается верен себе и признается женщине, что он ей…благодарен!!! И вы, уважаемые читатели спросите за что, то ответ у поэта уже давно готов: «но благодарен все ж судьбе за муки счастья, что пришлось с тобою быть», кажется, разве можно поставить знак равенства между мукой и счастьем? Но как видите, можно… прочитайте стихотворение Гуревича «Романс» и вопросы сразу же исчезнут в небытие:
Глаза прозрачней неба голубого
И длинная роскошная коса.
Наивной взгляда не видал такого,
И на ресничке капля, как слеза.

Души восторг и пламенные речи,
И нежных чувств волнующий прибой.
А руки, что ложились мне на плечи,
На век сулили счастье и покой.

Прошли года средь горечи разлуки
И прошлого назад не возвратить.
Но благодарен все ж судьбе за муки
И счастье, что пришлось с тобою быть.

Но, как в одной реплике сказал замечательный артист – юморист Аркадий Райкин, любовь любовью, но могут родиться и дети». И как всегда Райкин оказался абсолютно прав. Бог послал лирическому герою Исаака Гуревича… сыновей. Об этом событии поэт и написал стихотворение, в котором он обращается к ним, и стихотворение назвал «Сыновьям».
Стихотворение такое жизнерадостное и трогательное, что вспоминаются сразу же слова колыбельной песни после передачи, которая шла  много-много лет подряд по телевидению и до сих пор продолжает идти «Спокойной ночи, малыши!».
Но  для своих-то двоих сыновей Гуревич не пожалел ни сил, ни времени, а использовал свой поэтический талант и написал «колыбельную», которую и посвятил «Сыновьям».
Читая строчки этого стихотворения любой любитель поэзии с умилением и нежностью прочитает про сыновей героя. Так наглядно, словно картину нарисовал художник, можно увидеть спящих малышей. Вот «деловито» посапывает Алешка, подложив под пухленькую щечку ладошку. Но он тихий только во сне, на самом деле бойкий, бедовый и шустрый мальчуган.
Но пока он спит, все  тени ходят по комнате на цыпочках, чтобы не спугнуть сладкий сон, который и видит улыбающийся Алешка.
А Сеня крепко прижал во сне свою любимую игрушку – чебурашку. Он дружит не только с крокодилом Геной, но и с Сенечкой. Их бабушка тоже, как может, оберегает сны внуков и грозит пальчиком часикам-ходикам. Чтобы они не так громко тикали. А то ишь как разошлись, двигая маятником туда, сюда, обратно. Но малыши не обращают на ходики никакого внимания. Их монотонные звуки тик-так, тик-так  только убаюкивают двойняшек-близняшек.
Поэт им пожелал «не проморгать птицу счастья» завтрашнего дня. Пусть она выберет не одного из сыновей, а сразу двоих. Раз родились они вдвоем, то пусть и счастье им двоим и подарит Птица- счастья…
Но читатели, как мне кажется, смогут сами оценить изумительное по красоте и трогательности произведение поэта Гуревича. И удивятся, скорее всего, не понятной для них пока фразе «Мою участь не повторите…»:
Ветерок тополя колышет.
Лист трепещет, прохладу ловя
А в кроватках устало дышат.
Мои милые сыновья.

Положив под щеку ладошку,
Начиная свой жизненный век,
Деловито сорит Алешка -
Бойкий маленький человек.

Здесь на цыпочках ходят тени.
От ребячьих забот устав.
Мне сквозь сон улыбается Сеня,
Чебурашку к себе прижав.

В зале дремлет слегка старушка,
Тише тикать велев часам,
Улеглись отдыхать игрушки,
Уступив свое место снам.

Спите, мальчики, отдыхайте,
Набирайтесь скорее сил,
Птицу – радость не проморгайте,
Чтобы каждый счастливым был.

Чтобы вас не настигла Фенита,
Та, что мне пришлось испытать.
Чтоб дорога была открыта.
И чтоб вас не забыла мать.

Сыновьям я своим желаю
Мою участь неповторить.
Луч надежды пускай сияет,
И уверенно в мире жить.

Но если прочитать не только одно стихотворение «Сыновьям», а весь цикл «Любовная лирика».
Брак с женщиной, которая подарила мужу двух сыновей-близнецов, оказался не прочным. Она не захотела «загубить свою молодость и красоту». Она жаждала свободу и отправилась в свободное плавание, а дети остались на воспитании «старушки». Если читатель внимательно читал стихотворение Исаака Гуревича «Сыновьям», то наверняка заметил фразу: «В зале дремлет слегка старушка». Вот она денно и нощно и опекала дитятков.
Но если вспомнить песенку из одной веселой оперетки «Без женщин жить нельзя на свете, нет нельзя!...» то лирический герой Гуревича и последовал этому совету, а так же, вспомнив про стихи и жанр и яркие персонажи оперетки, Исаак назвал свое стихотворение «Мадам»:
Гуляя как-то по холмам,
Как чудо дивное, поверьте,
Вы повстречались мне, мадам.
И поразили прямо в сердце.

Волшебный миг, желанный час.
О, Боже мой, скажи на милость.
Со мной такое лишь сейчас
На склоне лет моих случилось.

Простить заранее прошу,
Я вас тревожить не желаю,
Молчать не в силах, весь дрожу.
И Вас безумно обожаю.


Толкую что-то невпопад,
Когда Вас где-то повстречаю.
Ловлю лучистый ясный взгляд,
Томлюсь, волнуюсь и страдаю.

Что я не безразличен Вам,
Посылка вежлива, но стара.
Прощайте, милая мадам.
Поскольку я для Вас не пара.

Встречаюсь часто по утрам,
Мне что-то вовсе не до смеха.
С другим желаю счастья Вам.
Любви огромной и успеха.

Я стал неинтересен Вам.
Ловлю тоску во взоре чистом.
Я неугоден. О, мадам,
Быть не желаю эгоистом.

Воспоминанья обо мне
Пускай совсем не посещают.
Мне знать достаточно вполне,
Что холят Вас и обожают.

Быть может с Вами мы еще
Когда-то встретимся случайно.
Забьется сердце горячо.
В нем неразгаданная тайна.

Начнет немножечко щемить
И всколыхнется в неге страстной.
Но ничего не изменить
Уже в судьбе моей несчастной.

В своей привязанности к Вам
Моя судьба не разделима.
А Вы опять прошли, мадам.
С загадочной улыбкой мимо.

Пойду и брошусь в ноги к Вам,
Сгорая страстью за ответом.
Моя трагедия, мадам,
Что Вы не знаете об этом.

Как видите, уважаемые читатели, мадам не понадобились услуги лучников-спортсменов, которые метко  стреляли прямо в сердце влюбленных. Как любили это делать, например, Амур, или Купидон. Лирического героя поразила прямо в сердце сама Мадам-лично. И куда было деться лирическому герою. Как говорила Фаина Раневская: «Красота – страшная сила!». Но если у талантливой актрисы было гипертрофированное чувство, и она потешалась даже над своей внешностью, которая не отвечала эталонам красоты Греческих богинь Афродиты или Венеры. То мадам была красива, и если бы у неё было имя Елена, то можно было бы назвать мадам Прекрасной. Но если внимательно вчитаться в строчки стихов Исаака Гуревича «Мадам», то стрела этой охотницы Дианы попала герою не только в сердце, а и в голову. И он её… потерял. Я имею ввиду не Мадам, а именно свою голову. Герой признается в этом: «И Вас безумно обожаю,  толкую что-то невпопад…»
К сожалению, это была не любовь, а влюбленность Мамзелечки. Она быстро охладела к лирическому, даже очень благородному джентльмену, а может быть и месье. Поэтому герой сразу понял: «Я для Вас не пара».
Но ведь надежда умирает последней. Лелеет такую мысль и лирический герой. «Когда-то встретимся случайно, забьется сердце горячо. В нем неразгаданная тайна». Но мадам не гадалка и не будет разгадывать тайну своего бывшего любимца. Он-то не эгоист, зато у неё слишком много амбиций.
Поэтому и получилась не просто размолвка, а трагедия. Лирический герой еще любит её, а она его уже – нет. Эту точку отсчета разрыва их отношений поэт определил после одной  случайной встречи, где влюбленные разминулись как в море корабли, у которых разные курсы: «В своей привязанности к Вам моя судьба не разделима. А Вы опять прошли, мадам, с загадочной улыбкой мимо». Что же делать отвергнутому любовнику?
Лирический герой мечется и не находит ответа – что же сделать в этой ситуации не понимает. Посоветоваться с друзьями – могут поднять на смех. Хотя они не куры, а позубоскалить горазды. Посоветоваться с женщинами, умудренными горьким опытом? Те, скорее всего, смеяться не будут, но могут отбрить и даже не острой, а тупой бритвой, так что больше и спрашивать ни у кого не захочешь. Ответ будет до примитивности прост: «Так вам ловеласам и дон-жуанам и надо. Скольким женщинам вы жизнь испортили».
Хотя это чисто женская логикам. Они понимают только свою боль, свои обиды, а что сами кого-то из мужчин обидели, так это им невдомек.
Поразмыслив над сомнениями и мнениями обеих сторон, поэт Гуревич написал стихотворение «Гори моя свеча».
В нем лирический герой, который совсем запутался в своих противоречивых чувствах, провел несколько бессонных ночей при зажженных свечах на иконостасе, решил обратиться за помощью в самую высшую инстанцию, которая есть на нашем белом свете: он обратился за советом к … Богу.
О любви к своей Прекрасной Даме он Ему не поведал. Мол, обуял меня «сказочно-хмельной чарующий дурман». Мысли лирического героя путались, а «соль скупой слезы стекает по губам». И совет Всевышнего был как никогда кстати: все нужно принимать как должное – и радость встречи с любовью и пленительный обман. Так и Пушкин говорил. А ведь он тоже был поэтом от Бога: «Меня обманывать нетрудно – я сам обманываться рад!»
Горит моя свеча в вечерней панораме.
Поведал Богу все и вечным небесам.
Я о своей любви к одной прекрасной даме.
Про сказочно-хмельной чарующий дурман.

Привязанность мою не передать словами.
Довериться решил бумаге и стихам.
Как Вас боготворил, был в мыслях вечно с Вами –
И соль скупой слезы стекает по губам.

Сгоревшая свеча в предутреннем тумане
Терзает сердце боль и горькая печаль.
Судьбу благодарю за радость встречи с Вами.
Хоть это только был пленительный обман.

И все-таки очень трудно быть однолюбом. А лирический герой Исаака Гуревича был именно таким человеком.
Надо бы ему вычеркнуть из памяти свою бывшую пассию. Но они-то, как поется в одной песенке: «Жили по соседству, встречались просто так…»  Дальше эта строчка звучала так: «Любовь проснулась в сердце, и сам не знаю как».
В стихотворении поэта Гуревича «Шелестел старый клен за окном» сначала все так и было, только окончилось все не любовью, а разлукой. Надо бы позабыть о былом лирическому герою, но куда же деться однолюбу, если они живут по соседству?
Вот и видит он, мелькнула женщина, проходя мимо его дома, за окном. Вбежал, запыхавшись, в трамвайный вагон, схватился рукой за поручень. А за него держится и его любимая женщина. Герой расшаркался: «Здравствуйте, как хорошо, что мы встретились здесь». А в ответ ледяным тоном сквозь зубы процедила: «И вам не хворать». Она вышла на следующей остановке, а там, на мерседесе подкатил «крутой» кавалер.
Чтобы лишний раз не сталкиваться с Прекрасной Дамой лирический герой стал реже выходить на улицу, но дама сердце его не отпускала на свободу, и являлась к нему  бесцеремонно… во снах. И он пытается вновь признаться ей в любви. Но не успевает и… просыпается под шелест листьев старого клена. И, грустно вздохнув, говорит: «Задержался мой ангел, видать, на таежном крутом повороте. Попытаюсь признаться опять, но напрасно, ведь вы не поймете!»   
А в распахнутом окне, как насмешка звучит веселая и трогательная песня: «Старый клен, старый клен, старый клен стучит в окно, приглашая нас с тобою на прогулку. Отчего, отчего, отчего так хорошо. – От того, что ты идешь по переулку».
Теперь можно прочесть и все стихотворение «Шелестел старый клен за окном»:
Шелестел старый клен за окном,
И вечерняя млела прохлада.
Проходили Вы мимо окон,
И в трамвае стояли мы рядом.

А на днях парой будничных фраз
Обменялись в прохладной манере.
А потом в мерседесе не раз
Вы катились с «крутым» кавалером.

Профиль ласковый вижу, анфас
В сладком сне. Вы в костюмчике синем ,
Мне струите сияние глаз,
Называете нежно любимым.

Для себя ничего не прошу,
Опускаю вниз взор торопливый.
Я любовь в бедном сердце ношу
И желаю всегда быть счастливой…

Задержался мой ангел, видать,
На таежном крутом повороте.
Попытаюсь признаться опять,
Но напрасно, ведь Вы не поймете.

Забыться во сне, увидеть в них, что твои мечты и грезы осуществляются будто бы не во сне, а наяву поэту Исааку Гуревичу однажды удалось, и помогла ему ночь-колдунья. Он так и назвал свое стихотворение «Ночь-колдунья»:
Ночь подкралась на мягких лапах,
Чтоб избавить мир от забот.
И сиреневый терпкий запах
Над уставшей землей плывет.

Откровений пора настала.
Слышен шепот и нежный смех .
Кашемировым одеялом
Ночь-колдунья накрыла всех.

Люди сбросили все одежды,
Смыли грим и помады медь.
Видят в снах исполненье надежды,
Чтоб уверенней в завтра смотреть.

Но суть этой ночи не колдовская, а волшебная. В этой ночи нет злобы. Нет угрозы. Даже её приход не заметен: было светло, и вдруг наступила тьма кромешная. Нет, ночь-колдунья подралась тихо не заметно, будто «на мягких лапах» крадучись. А чтобы люди радовались жизни, ночь-колдунья подарила людям нежный сиреневый запах. А чтобы никому не стало обидно, она взяла и укрыла всех кашемировым одеялом.
Люди засыпают и во снах видят, что их надежды сбываются…
А в стихотворении  «Ноченька-душенька» поэт убрал сразу же тревожное слово «колдунья». И заголовок у него получился нежный и задушевный «Ноченька-душенька». Оба слова ласкают слух, как лебяжий пух. Поэтому ноченька-душенька и умудряется при посещении людей «отодвинуть жизни осень» и принести им привет от весны. Но главное, что в ноченьку люди не страдают бессонницей, а вот сама душенька не спит, а сторожит их сон. Стоит на посту, как часовой, и не позволяет коварным мыслям пробираться в их сны.
Она, ноченька-душенька не подпустит в сновидения даже волков, прикрывшихся  овечьей шкурой, напугать спящих:
Вдыхаю жадно благодать,
Журчанье вод и неба просинь.
Ко мне пришла весна опять,
Чтоб отодвинуть жизни осень.

Надежда надо мной парит,
Даря покой душе с любовью.
Лишь ночка-душенька не спит.
Заняв свой пост у изголовья.

Не забывает поэт Исаак Гуревич, что не стоит уподобляться люмпенам, которые считают, что «судьба-злодейка, а жизнь-копейка». Но, как говорил Павка Корчагин в романе Николая Островского «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека – это жизнь. И прожить её нужно достойно, чтобы не было стыдно за подленькое прошлое, за бесцельно прожитые годы». А значит, жизнь вовсе не копейка, а с судьбой нужно дружить. Раз Бог распорядился нам отдать временно эту судьбу, значит, и прожить с ней вместе тоже следует достойно. А еще лучше нужно идти с Судьбой рука об руку, даже еще лучше – жить с ней в обнимку. Об этом Исаак Гуревич и написал стихотворение «В обнимку с Судьбой»:

Коль живем с Судьбою не согласно,
Ей пытаясь в чем-то возразить –
Нас она туда поправит властно
И заставит поскромнее быть.

Хоть не спим от боли до рассвета.
Но сердца нам лечат соловьи.
Манят нас далекие планеты.
Верю, ждут нас лучшие миры.

Не стремитесь нажимать на стремя
И судьбы не рвите удила.
Будет к нам тогда добрее время,
И успешней ладиться дела.

Мужество и честь не растеряйте,
Сколь бы трудной не была стезя.
Доброту творить не уставайте.
Нам сдаваться попросту нельзя.
 
И с Гуревичем трудно не согласиться: не следует коня пришпоривать и погонять его ударом плети, когда скакун и так мчится во весь опор. А если наездник не понимает коня, то может и вылететь из седла, когда разозлившееся животное взбрыкнется. Удалой конь чувствует наездника и всегда выручит хозяина, если у него есть мужество и честь и сбросит с себя труса и подлеца.
Но как говорится: и судьба может сменить свой гнев на милость. Но для лирического героя Судьба не смогла уже перебороть скверный характер Мадам. Сделать милость такую, горбатого только могила исправит. Зато она подарила герою стихотворение Исаака Гуревича «Сновидение» прекрасный сон. В нем Мадам явилась «такая нежная, родная». Что ж счастлив тот, кто когда-то навеет человечеству сон золотой. Конечно же, когда счастливчик проснется, эйфория тут же испарится, но воспоминания о чистоте останутся. А за окном как раз и порхали, кружились снежинки «в белом вальсе»:
Пушистый легкий падал снег,
Застенчивый и молчаливый,
Чтоб одинокий человек
Мог стать немножечко счастливей.

Мир отвлекал от суеты,
Тепло и нежность пробуждая.
Ко мне опять явилась ты,
Такая нежная, родная.

И я судьбу благодарю
За незабвенные мгновенья.
Хочу взять за руку тебя,
Но это только сновиденье.

Следит Господь с небесных сфер,
Чтоб жили в мире и без фальши.
На Беларуси пост Эстер.
Снежинки кружат в белом вальсе.


Глава шестая
Не суетитесь господа

Есть в нашем языке крылатая фраза: «Не дай, Бог, нам жить в эпоху перемен». А эти перемены и принес черт в конце прошлого, двадцатого века. Казалось бы, через десять лет заканчивается юбилейный двадцатый век, и наступит век новый. Если всех всегда поздравляют своих друзей и родных с новым счастьем, с новым годом, то не грех многократно поздравить их и с новым веком. Тем более, что «Новый век» венчает и прошедшее тысячелетие и наступает после второго тысячелетия новый миллениум, новое тысячелетие.
Только радости от наступления нового тысячелетия и нового века мало кто из нас испытал. Сначала началась перестройка, хотя перестраивать, перекраивать страну назначили прорабов, которые не имели строительного образования. А потому и началась катавасия, перестрелка и уничтожение  наследия прошлого. Поэт Исаак Гуревич в своем стихотворении «Конец века» и посетовал немного об этом:
В обстановке лжи и равнодушия,
Сквозь кислотный дождь и черный снег,
От людского поседев бездушия,
К финишу ползет двадцатый век.
Ощущенье шока превалирует,
Нет надежды лучика в глазах,
Сердце кровоточит и вибрирует.
И душа купается в слезах.

Гуревич представил конец века не радостным возгласом, или броским оптимистическим лозунгом: Да здра…». Он не верил что за двадцатый век пора выпить за здравие. Исаак считал и видел конец века не через розовые очки, а через стекла своих окуляров очков, а потому хорошо и видел ясную картину мира и прямо заявил: «От людского поседев бездушия, к финишу ползет двадцатый век». Ползти приходится аутсайдеру. Лидеры уже поднимаются на ступеньки пьедестала и принимают золотые, серебряные и бронзовые награды. К ним бегут фанаты-болельщики, не глядя под свои ноги, и как слоны дотаптывают и без того почти бездыханного уходящего в никуда века.
И у лирического героя стихотворения Исаака Гуревича настроение препаршивое и даже шокирующее: «Ощущение шока превалирует, нет надежды лучика в глазах. Сердце кровоточит и вибрирует. И душа купается в слезах».
Но нельзя же постоянно бултыхаться в соленом море-океане слез, так и захлебнуться можно и пойти, булькая пузырями ко дну.
И читателям придется удивляться тонкому чутью поэта Гуревича. В новом веке он учуял… ветер перемен. Хотя мощная империя с аббревиатурой СССР и развалилась на куски, но две новые страны Россия и Беларусь не стали плевать на прошлые промахи и ошибки, а стали на прочном фундаменте могучей державы строить свои новые братские отношения. Хорошо, что в конце двадцатого века лидерами этих стран стали Владимир Путин и Александр Лукашенко. Хоть в ту пору уже модно стало называть друг друга не друзьями, не товарищами, а господами, у двух лидеров остались хорошие дружеские и товарищеские отношения.
Вот в этом содружестве двух стран Исаак Гуревич и увидел в конце ползущего на карачках века и на стыке другого века: быстрого, динамичного и по человечески понятного, то ясный свет в конце мрачного и темного тоннеля. А назвал стихотворение поэт предельно точно и просто: «Не суетитесь, господа»:
Непросто жить сейчас на этом свете.
Но, рейтинг подведя среди идей.
Мы в новое вошли тысячелетье.
Найдя вполне порядочных людей.

Не делайте без знания программу.
Умейте извлекать из фразы соль,
Не пейте, господа, по килограмму,
Не суетитесь и гоните моль.

Ищите в Божьей милости отраду.
Вы гений или просто идиот.
Но знайте, что богатства и награды
В том мире не включаются в зачет.

А на судьбу напрасно не ропщите
И не теряйте совесть никогда
С надеждой и достоинством живите
И это вам зачтет Господь тогда.

Как видите, уважаемые читатели, поэт при всех происшедших катаклизмах сумел нащупать твердую почву под ногами, под которыми в се качалось и рушилось в тар-тара-ры.
Исаак Гуревич оглянулся и увидел вокруг много «порядочных людей». Он сразу же примкнул в команду, которая сплотилась вокруг нового, твердого, энергичного лидера Александра Лукашенко, у которого не было ни денег, ни заморских мудрецов. В его руках было только одно оружие -правда  и второе – доверие народа. И хотя «господа» излишне не суетились, но их пустые хлопоты раскололись и рассыпались на мелкие осколки об гранитный и сплоченный монолит белорусского и российского народов.
У Гуревича в кармане были лишь вошь на аркане. да блоха на цепи. Но он возглавил избирательскую комиссию в Витебске, которая поддерживала народного кандидата Александра Григорьевича Лукашенко.
А «господам» Гуревич советовал с сарказмом и юмором: «не делайте без знания программу, умейте извлекать из фразы соль, не пейте, господа, по килограмму. Не суетитесь и гоните моль».
Стоит только удивляться, как поэт, у которого на уме рифмы и изящные образы, умеет прагматично разобраться в сложнейшей выборной кутерьме. Он все разложил по полочкам, что нужно агитатору: а) знания, уметь уловить главную мысль, концепцию кандидата: «фразы соль», не жрать водку по литру в день, которую выдают на халяву приспешники создания хаоса и беспорядка и умение разглядеть за маской серой невзрачной моли хищного и кровожадного, тайного врага.  Который втихаря столько напакостит, что добротные вещи и одежда народа превратится в прах, и люди останутся голыми и босыми.
Поэт, ставший  к трибунам призывает избирателей внимательно присматриваться  к другим кандидатам на выборах. Может быть кто-то и кичится своими знаниями и гением себя считает, но как известно: «услужливый дурак – опаснее врага». И Исаак Гуревич предостерегаетлюдей и призывает их быть бдительными: «Ищите в Божьей милости отраду. Вы гений или просто идиот. Но знайте, что богатства и награды, в том мире не включаются в зачет».
Прочитав эту сентенцию поэта, мне вспомнились созвучные слова другого поэта, но уже не белорусского, а русского Валерия Желтова из Санкт-Петербурга: «Ну, братья по разуму, ну, идиоты, наделали с вами мы детям работы. Но жить из-под палки и жить на халяву, увы, не приносит нам чести и славы».
Исаак умел, как отличный доктор угадывать необходимый пульс, который так необходим для выздоровления человека, страны, мира.
Но в семье не без урода. Пришлось Исааку Гуревичу и разочароваться в своих друзьях и соратниках по предвыборной комиссии  по выборам Президент. Ион написал эпиграмму на своего бывшего «дружбана», который задрал нос, как только его включили в списки участников в организации выборов Президента. Эту эпиграмму Гуревич назвал «П.И.»:
Подобно древним временам,
Бытует и сегодня мненье,
Что близость к благам и чинам
Меняют наши отношенья.

И мой неискренний дружбан,
Дар Божий взяв в займы для роста.
Вмиг важным стал, как полный жбан.
С ним стало говорить не просто.

Если в этой эпиграмме Исаак размазывает своим острым словечком «дружбана» по стенке, что не поможет никакой капитал, взятый взаймы, хоть у Самого Господа Бога, пока сам не научишься зарабатывать деньги, то в стихотворении «Суета сует» поэт говорит, что опровергать поговорку: «За труды праведные, не построить палат каменных» не будет еще очень рано. Многие ушлые ребята гребут лопатами и складывают в мешок украденное из казны государства «баксы», но при зорком оке государевом эта подпитка хапуг будет «не в коня корм». При том Исаак Гуревич ссылается на авторитетное мнение Экклезиаста, который изрек один раз: «Суета сует, все суета и томление духа», а теперь с тех пор и до сего времени, люди любят повторять слова мудрого человека. Не удержался от соблазна и Исаак Гуревич, и вынес изречение – афоризм Экклезиаста в эпиграф. А вот и текст стихотворения:
То, что баксы и блага видим мы,
Все гребя под себя, не секрет.
Но наивны в своем невиденьи.
То, что все суета сует.

Кто стяжает богатства старательно,
Сколь бы ни был хитер и крут.
В час назначенный обязательно
Попадет на Божий суд.

Нас терзает гордыни скверна,
Самолюбия топит балласт.
Только суть всего высказал верно
Мудрый предок наш Экклезиаст.

В «Суете сует» поэт предупреждает любителей наживы, что если кто и умудряется избежать суда праведного на этом свете, то избежать Божьего суда еще никому не удалось. Но даже и при жизни некоторых стяжателей злата-серебра Всевышний успел прищучить. Примеров нет числа. Свое личное мнение об этом феномене высказал и поэт Гуревич: «Кто стяжает богатства старательно, сколь бы ни был хитер и крут. В час назначенный обязательно попадет на Божий суд». А скверна гордыни и балласт самолюбия, а скорее самовлюбленности отлетает в сторону, как шелуха от подсолнечных семечек.
Дальше поэт вытаскивает за ушко на солнышко карьериста. Это мерзкий и отвратительный тип в человеческом обществе. Он, как хамелеон: прикидывается добрым и человечным, а на самом-то деле ради карьеры попрется на пролом по головам, по спинам, а если нужно,  то и по трупам к сияющей на вершине карьерной лестнице. И небо ему не кажется с овчинку, а звезды над  сияют алмазным блеском. Но для Гуревича, как истинному Монарху сострадания и совести отвратительнее всего в карьеристе ему кажется ухмылка этого типа, когда у человека горе, а тот радуется. Да и людей он делит на полезных для себя и бесполезных.   Зато очень уважает своего цепного пса, который сторожит хоромы хозяина. Эта «злая и ненасытная собака». Наверняка карьерист полюбил пса потому, что чувствует, что у них одна группа крови, а сам хозяин похож на злую ненасытную собаку, или же пес стал поразительно похож на своего хозяина.
А участь-то карьериста расписана поэтом такими крупными мазками кистью настоящего художника, что на голове волосы от ужаса могут зашевелиться. В голове Гуревича пропадают куда-то лирические доброжелательные нотки. А звучат жесткие, нелицеприятные слова, будто поэт стучит в набат, привлекая окружающих обратить внимание на бессловесную кончину карьериста. До полудня его увезли на кладбище в казенном катафалке, под «пьяного оркестра переливы. Плоть отдадут твою на корм червям и прорастет, возможно, куст крапивы». Корешки были уродливые и вершки оказались такими же – крапиве никто не рад. Она обжигает. А цветы в венке ведь тоже не настоящие, а искусственные – бумажные.
Порой за правду выдавая ложь,
Богатством бахвалясь, родней и чином,
По жизни нагло напролом идешь,
Шагая по сердцам и тонким спинам.

В клуб, в казино и в рестораны вхож
И у тебя друзей полезных море,
Но никому на помощь не придешь.
С ухмылкой смотришь на чужое горе.

Весь день, как жбан пустой, гремишь сполна.
Поесть и выпить любишь с чувством смака.

Твоя семья – безликая жена
И злая ненасытная собака.

Еще вчера произносил ты тост,
Как обскакавший всех в житейской свалке,
А нынче до полудня на погост
Тебя везут в казенном катафалке.

Речам внимая ложным и цветам,
Под пьяного оркестра переливы,
Плоть отдадут твою на корм червям,
И прорастет, возможно, куст крапивы.

Но Исаак Гуревич развивает тему «Карьериста», чтобы не будоражить его дух и прах, он пишет эпиграмму на «В.М.», за которой и спрятался тот же карьерист: В погоне за чинами и долларами В.М. растерял остатки духовных качеств, не осталось в его душе «ни тепла, ни человечности». А как пыжился-то, надувая щеки, но лопнул от тщеславия, как мыльный пузырь, а от неистовости осталась мутная  дымка. Хорошо смеется тот, кто смеётся последним. А «В.М.» хоть и был «не по возрасту смешлив», а остался от него один бзик.
О всех приличиях забыв,
И воспарив в дыму неистовости,
Ты, не по возрасту смешлив
И я сражен твоей неискренностью.

Чины и доллары ловя,
Все пыжится до бесконечности.
А потому Господь тебя
Лишил тепла и человечности.

В стихотворении «Как страус голову запрячу» Исаак Гуревич вовсе не желает уподобиться страусу, который, чтобы не видеть реальную опасность прячет голову в песок пустыни, не понимая, что тут-то опасность и приберет трусливую птицу к себе и забросит её, как добычу в свою охотничью сумку ягдташ.
Поэт в лихие девяностые столько испытал ужасных потерь в бандитских разборках, в уничтожениях трудового народа, которого стали называть кротким и паскудным словом быдло. Резало ухо и название вороватых и бессовестных людей таким высокомерным словом «господа», что ему показались годы военного лихолетья манной небесной.
В голод делились последним кусочком хлебушка, в холод собирались в комнатушке вокруг печки-буржуйки, и согревал детей и взрослых не только огонь в топке, а и надежда, что скоро кончится эта проклятая война и жизнь наладится. Вот и захотелось поэту уйти в воспоминания с головой, чтобы не смотреть на разгул ханжества и лжи, с которыми начал свою жизнь век двадцать первый.
Он начался так, вроде бы на оптимистической ноте, но рад бы попасть в рай, да грехи старые, давнишние его туда не пускают.
Все понимают, что наши две страны были и остались до сих пор островами сокровищ, но на остров сокровищ капитана Флинта, как известно всем, наложили глаз кровожадные пираты-моряки, служившие когда-то на корабле Флинта. Поэтому и надеялись поживиться денежным кладом, спрятанным на Острове сокровищ. Одноногий пират Билли Бонс, прикинулся добродушным дядечкой и надеялся поживиться пиратским «общаком».
В романе «Остров сокровищ» пиратов победили английские джентльмены-аристократы, но в России и Беларуси в девяностые лихие годы еще «Сатана там правил бал». И вместо пиратов Сатана помогал теперь бандитам, рэкетирам и вымогателям – коррупционерам.
Поэтому лирический герой поэта Исаака Гуревича и захотел спрятать голову в песок, чтобы не видеть Билли Бонса, которые вместо патриотизма разоряли Родину. Попугай капитана Флинта путешествовал теперь с Билли Бонсом научился за время грабежей пиратами торговых судов выкрикивать  одно слово: «Пиастры… Пиастры… Пиастры».
Ведь пираты при разделе «приза» после захвата торгового брига при дележке добычи только это слово и выкрикивали.
Прошло более четырехсот лет с пиратской вольницы, а Исаак Гуревич в начале лихих девяностых понял, что земной шар  будто повернул движения вспять и «в мире правят бал пиастры и торжествует Билли Бонс!»
Но пора познакомить со стихотворением поэта Исаака Гуревича читателей, предоставив им весь текст:
Как страус голову запрячу
В военном детстве ностальджи.
Век двадцать первый путь свой начал
В разгуле ханжества и лжи.

Ехидно щурятся зеваки,
Что грешный мир сгорит в огне.
И без стыда стремится накипь
Схватить побольше и себе.

Хоть занесен во все кадастры
Оптимистический анонс,
Но в мире правят бал пиастры
И торжествует Билли Бонс!

Эпоха Билли Бонса длилось не очень долго, империя Великобритании крепла, и уже государство обеспокоилось судьбой моряков торгового флота. Ведь они же везли товары на кораблях в разные страны. Англосаксы тогда очень гордились своей империей. Её колонии были на всех материках и континентах  и ходила об этом могуществе такая поговорка: «Великобритания единственная держава в мире, в которой солнце никогда не заходит за горизонт». И это так и происходило. На одном конце света вроде бы должна наступить ночь, но Солнышко уже на другом конце земли выкатывается из-за горизонта.
Поэтому торговые суда, которые караваном двигались по морю, стали сопровождать боевые военные суда. Стали появляться и на торговых кораблях вооруженные люди. Массовые грабежи на торговых судах резко прекратились. В старой Англии была поговорка «Мой дом – моя крепость». И Исаак Гуревич в своем стихотворении «Плоды прогресса» показал, как нувориши стали защищаться в девяностых от реальных бандитов. Они забаррикадировались металлическими дверями от всего окружающего мира.
Но и этого показалось нуворишам мало. Ведь на лестничных площадках жили не только богачи, а  и малообеспеченные люди. Вот они-то и страдали от «плодов прогресса».
Коммуналки исчезли, но на лестничных замашки пакостить соседу остались. Все, что творилось на лестничных площадках, с болью в сердце и написал поэт Гуревич. В 90-х у рэкетиров была в ходу поговорка: «В наши игры играют тигры», намекая, что трудоголикам, которые стали пенсионерами ы этом мире не выжить, а то и просто погибнуть. Вот супермены и выкаблучивались: то ночью, пошатываясь от паров алкоголя, нажмут кнопку звонка двери. Пусть старички потрясутся от страха. А иногда и вовсе поступают по хамски – начинают грубить и оскорблять соседей, которые не смогут ответить им тем же.
А бывает такие мелкопакостные поступки совершают, что диву даешься, - мусор из своей квартиры под чужую дверь высыпают. А потом еще и по телефону «хохмят»: «Ты чего же, старый пень, на площадке мусорную помойку устроил». Несомненно прогресс в отношениях произошел. И поэт-то, скорбя и сострадая, показывает вектор этого изумительного прогресса:
Век отходит, от коммуналок
Постепенно  избавив быт.
Но беспомощен стал и жалок
Наш напуганный инвалид.

Стали ставить стальные двери
Фирма Ман и тройной замок.
Не в соседях друг к другу веры,
Потому и следят в глазок.

Потешаясь в лихом размахе,
Подавая плохой урок,
Чтоб соседушка трясся в страхе,
Поздно ночью нажмут звонок.

Стали люди страшней, чем тигры,
Наглость, подлость спешит обнять.
Изучили крутые игры.
Гадя – чувствуют благодать.

 В безнаказанность твердо веря,
Переходят на грубый тон.
Мусор вам подметут под двери
Скажут пакости в телефон.

Приоткрылась сейчас завеса
В дальний космос и интернет.
И, вкушая плоды прогресса,
Двери вымазал мне сосед.

Что же делать этим беспомощным соседям, которые не могут дать отпор хамам? Может быть, стоило всем здравомыслящим людям объединиться и вытащить пакостников за ушко, да на солнышко? Вопрос следует за вопросом, а ответа не найти…
Ведь жизненные передряги заставляют обессиленных от старости соседей  качаться, как наклоняет до долу ветер былинку, сухие травинки. А в мыслях начинается разброд и сомнения. Вот Исаак Гуревич, посетовав на превратности бытия сел за письменный стол и написал стихотворение:

«Бредут сквозь мысли камыши,
Пытаясь выбраться на сушу.
Чтоб малость отдохнуть в тиши
И просушить от горя душу.

Наверно и моя вина,
И не прикроет близорукость,
Что вместо искорки тепла
Бал правят ханжество и скупость.

Этот вывод достойного и честного человека. Но Гуревич не только фиксирует какие-то негативные события. Он умеет сопоставлять факты и анализировать факты. Так вот о камышах, которые выбрались из воды на сушу. Они рады… но ведь они заполонили весь берег и тропинка. Которая вела людей к воде, заросла камышами. Что же им делать, как утолить жажду? Вода-то теперь далеко и труднодоступна…
Выход поэт находит после долгих размышлений и предлагает людям оставаться людьми, и с верой в Бога проторить снова тропинку к живительной влаге. Он не желает забывать мудрые заповеди Бога и призывает идти к истине всем: и праведникам и лжецам. И главная цель стихотворения поэта указана в новом его  четверостишье «Чтоб не заросла тропинка»:
Хоть ищут многие дорогу,
Где больше долларов собрать.
Народ наш свято верит Богу
И Тору будет соблюдать.

И чтоб не заросла тропинка,
Где шли когда-то мудрецы,
Идут молиться по старинке
И праведники и лжецы…

Советую всем прочитать этот афоризм.
В стихотворении «По линии лояльности» поэт выставил на обозрение всем читателям свою программу своего прозрения. Идея стихотворения проста и универсальна: «Человек должен оставаться всегда человеком». Сам он понимает свои «недостатки», которые на самом деле алмазные зерна порядочности. Лирический герой поэта лоялен и наивен. И именно благодаря этим качествам он может расплести клубок хитросплетений и интриг.
После этой фразы, которую я написал на одном дыхании, экспромтом, взглянул который раз на портреты Исаака Гуревича. На одном портрете он выглядит серьезным, и внешность его изящна и аристократична. Осанка  бравая, густая шевелюра, взгляд, пронзающий душу насквозь.
Стоп, задумался я… по-моему этого красавца уже где-то видел. Раздумывать мне долго не пришлось, хлопнув ладонью по своему лбу, вспомнил: «Так ведь это же вылитый комиссар Катани из итальянского сериала «Спрут». Его сыграл актер Микола Плачидо. Катани  расследовал преступление итальянской мафии. Щупальца, которой как у спрута, протянулись во все сферы деятельности государства. Мафиози применяли для своего обращения самые жестокие и беспощадные приемы: убийства, шантаж, запугивание, подкупы.
Вторая мысль была еще больше и бесшабашнее первой: «Так ведь сам Исаак Гуревич не только внешностью похож на Миколе Плачидо, он по своей сути настоящий комиссар Катани: принципиальный, бесстрашный, неподкупный, готовый прийти на помощь любому, хотя его оружие всего-навсего поэтическое перо.
Его поэзия пытается бороться  со злом, но кому-то, кажется, что бороться с мафией не возможно. Эта борьба похожа с ветряными мельницами, а сама мафия  - бессмертна и победить её невозможно.
Но Исаак Гуревич, как всемирно известный персонаж испанского писателя Сервантеса Дон-Кихот не верит в бессмертие мафии и защищает изо всех сил даму своего сердца – Дульсинею.
А когда я посмотрел на второй портрет Гуревича, на котором расплывался в добродушной улыбке, то понял, что его человечность и доброта самое главное оружие поэта. Он уверен, что Добро победит Зло. Эта мысль всегда  и помогала Исааку не сдаваться, а продолжать борьбу.
Вот сколько тепла души своей вложил Исаак Гуревич, чтобы родилось  стихотворение «По линии лояльности»:
  Не выставляюсь на показ,
Хотя во многом не согласен.
Мое отличие от вас,
Что я к «зеленым» беспристрастен.

Лоялен и не первый год.
Порой наивностью своею
Беспомощен, как дон Кихот,
Но защищаю Дульсинею,

Сейчас на пенсию живу,
А прежде только на зарплату.
Посильно бедным помогу.
И не завидую богатым.

Творю стихи – прозренья миг.
И рад, что в круговерти буден,
Я Божьи истины постиг,
Даря тепла частицу людям.

Но иногда и у Исаака Гуревича сдавали нервы и хотелось махнуть рукой и отбросить в сторону копье, которое поэт получил в награду за его неуемный характер от Сервантеса, чтобы не переводились на белом свете дон Кихоты. Но окружающий его беспредел не позволял сложить ему оружие. Поэтому, чтобы как-то защищать себя от вражеской орды и не получить инфаркт, поэт надел на себя рыцарские латы, продолжив свой праведный бой! Но главная суть в стихотворении «Рецепт» в том, что не стоит прикрываться в любой схватке, в любом споре принципа: «Своя рубашка ближе к телу». В этом и скрывается живучесть беспредела. Поэтому Гуревич с намеком на дальний прицел борьбы и дает советы и рецепты, как избежать инфаркта. От него обычно убегают легкой трусцой, а поэт считает, что нужно продолжать борьбу, но с холодной головой, сдерживая свои излишние эмоции:
Давно не удивляюсь беспределу,
Стараюсь погасить накал страстей.
Ведь всем своя рубашка ближе к телу
И каждому карманчик свой милей.

Нахраписто не ввязываясь в схватки,
Не открывайте зря козырных карт.
И будет в жизни все тогда в порядке,
А главное – не хватит вас инфаркт.

Если поэт Гуревич и избежал инфаркта, благодаря своему неизменному оптимизму, но боль из сердца из-за беспардонного плутовства и словоблудия, он не смог изгнать. Если уступить беспределу, то наступит «духовный мрак». Как он счастлив, когда видит своего союзника, которого поэт узнает по себе известным приметам: «Светлый взгляд, где мысли нить». Сам-то Исаак Гуревич человек великодушный. И если ему случается доставить кому-то неприятность, он старается тут же извиниться: «Если вас кого обидел - буду милости просить…». После всех этих страданий и переживаний поэт и написал стихотворение «Сердца боль»:
Не корю, не ненавижу
И не стану на мозоль.
Но когда я плута вижу,
Ощущаю в сердце боль.

Вместо светлой мысли – кляксы
Мажут истину сейчас.
Словоблудие и баксы –
Ваш сегодня звездный час.


По ночам переживаю,
Что вокруг духовный мрак.
Суд себе я учиняю,
Что содеял днем не так.

Счастлив, если вдруг увидел
Светлый взгляд, где мысли нить.
Если вас кого обидел –
Буду милости просить.

Нет плеча, где опереться.
Где вы, теплые слова?
Только б выдержало сердце
И не сдала голова.

Но разве успокоится боль в сердце, если тебе в душу плюют и топчут её несчастную грязными сапогами. Поэт умоляет Бога дать ему в награду хоть одно искреннее словечко. И тут нельзя не согласиться с автором стихотворения «Не топчите душу» поэтом Исааком Гуревичем. Доведись и мне узнать, что какой-то спесивый, но пустоголовый вельможа переходит запретную черту дозволенного, тут же послал бы его к … черту.
Но Исаак Гуревич очень деликатный человек, но отпор все же дает. И делает это очень вежливо:
Не осуждая спесь и пустоту.
И имиджа нисколько не нарушу.
Одно молю – не лезьте за черту.
И не топчите сапогами душу.

С годами ощущая жизни тлен,
Богатству не завидуя другого,
Прошу лишь у Всевышнего взамен
Мне дать в награду искреннее слово.

И вот поэт, нахлебавшись вдоволь сладкого не досыта, а горько до пьяна, пройдя очень сложную школу жизни и не в силах самому изменить ход истории, уповает на Всевышнего.
Именно он знал и о дате рождения поэта  и о направлении его жизненного пути. Мы-то не можем разгадать его помыслов, но ведь, так считает Исаак Гуревич, Бог отправляет нас на планету Земля в … командировку. И эта идея и воззрение поэта вполне укладывается в сентенцию: «Все мы гости на этом свете».
Только не надо забывать, что длительность командировки зависит не от нас самих, а от высших сил и… куда же деться от своей судьбы, от… своего поведения. Об этом и написал поэт в стихотворении «Командировка».
И в нем Бог поступает с людьми по-божески. Вот лирический герой из стихотворения «Командировка» прорывается через терновые заросли, чтобы помочь своим любимым и родным людям, думая, что и они безумно любят нас, а вместо благодарности получали предательский удар в спину. Он не только не помог им, а сам стал перебиваться с хлеба на квас. Вот тут-то и берет бразды правления Бог в свои руки, а Гуревич занес в вахтенный журнал на борту космического корабля вот такие записи: «Тех, кто творит добро, Бог заботливой рукой направил в рай». Вторая запись не менее эпохальная: «Тем, кто злословит и чужому горю рад, Господь командировку сокращает и без задержки отправляет в ад:
Дав время нам на самоподготовку,
В священном чреве матери храня,
Выписывает Бог командировку
К планете под названием Земля.

И здесь мы постоянно ощущаем
Наплыв страстей, соблазнов и тревог.
И терпеливо счастья ожидаем
На перекрестке жизненных дорог.

В трудах безмерных мы здоровье губим,
Всегда спешим, как будто на пожар.
А те, кого безумно крепко любим,
Нам могут в спину нанести удар.

На шмотки, на еду и папиросы
Где денег раздобыть гнетет вопрос.
Кредиты, обстоятельства и взносы –
И мы невольно опускаем нос.

Что часто жизнь не сладкий гоголь-моголь
Для каждого сегодня не в вновьё.
Страшней чем СПИД и атомный Чернобыль
Тревожит нас бездушье и вранье.

Все в этом мире шито-крыто.
«Зеленые» - заглавный идеал.
Лишь только у разбитого корыта
Обычно те, кто совесть не продал.

Бог видит положение такое
И кто творит добро, об этом знай:
Всех честных от издевок и разбоя
Заботливой рукой направит в рай.

А тех, кто не достойно поступает,
Злословит и чужому горю рад,
Господь командировку сокращает
И без задержки направляет в ад…

Как птицы, годы пролетают мимо,
Рукой махнем на слизь и воронье.
И жизнь, хотя порой невыносима,
Мы все спешим, цепляясь за неё.


Глава Седьмая

Зыбкое счастье

В стихотворении «Зыбкое счастье»  возвращается вновь к развалу Советского Союза. А как не возвращаться к этой теме, если он был свидетелем катаклизма, или по-белорусски «сведкай». Говорят, что мужчины не плачут, возможно, от физической боли крепкий, мужественный, волевой мужчина Исаак Гуревич и не плакал, но с возрастом становишься сентиментальнее и, с болью вспоминая агонию нашей общей страны, поэт испытывает ностальгию и смахивал с ресниц невольно набежавшую слезу.
И все же после мрачных воспоминаний Гуревич вновь преображался в добродушного, веселого и озорного, который живет искрометной поэтической думой, восклицал, как и многие его товарищи: «какое счастливое и радостное было то время».
И на самом деле то, а не «перестройка» было счастливым временем. Но каким зыбким оказалось счастье, в прошлом которое и было лучезарным как ясное солнышко на небосклоне, да все же закатилось за горизонт, а рассвет долго-долго не наступал.
Но рассвет все-таки забрезжил, а пока он не настал, у поэта Исаака Гуревича возникали новые вопросы: «И за что же мне такое наказание? Разве я был тунеядцем? Нет. Работал не покладая рук с малолетства». А внутренний голос подбрасывал в костер страстей дровишки, а иногда и подливал, что жар углей сильнее обжигал душу: «Не ты ли Исаак, восторгался хлесткими лозунгами «Свобода слова, свобода слова»? Вот за что боролись, на то и напоролись. Так сиди теперь ровно на стуле и молчи в тряпочку».
Но поэт не поддался на эти ухищренные, провокационные выпады обывателей. Его рука потянулась к перу, а на столе уже лежал дожидаясь хозяина лист, вырванный из тетрадки в клеточку. Вот на этом листочке и написал каллиграфическим почерком, округлыми буквочками, одна к другой прижимаясь, это необыкновенной глубины мысли, стихотворение:
Одолевая горечи слезу,
И будучи событий скорбным сведкай,
Не трутень я на жизненном возу,
В работу окунулся малолеткой.

Зайду в кафе. Бармен знакомый там
Плеснет в бокал обманчивого зелья,
Отмерит счастья зыбкого сто грамм,
А после будет горькое похмелье.

Свет заслоняет беспросветный мрак,
Флюиды злобы плавают в эфире,
Всю жизнь тянусь к добру, но все не так   
И нет сочувствия в сём бренном мире.


Но есть в стихах поэта «Зыбкое счастье» не только боль сердца, а и попытка обмануть себя, как это иногда мужчины, пытаясь залить свое горе спиртным «эликсиром бодрости». Истина, сказал философ, в вине. Но можно истину и утопить в стакане этого эликсира. Но, несмотря на свою интеллигентную натуру, поэт никогда не был мягкотелым.
Он даже в самые горькие минуты находил мужество не распускать нюни, а отбиваться от наплыва ностальгии помарем и гротеском. Нет, зыбкое счастье, это только малодушная попытка обмануть себя и Исаак Гуревич с усмешкой и издевкой подшучивает над самим собой, Исааком Гуревичем. А это уже победа…
Вот первый штрих просветления: «Бармен…плеснет в бокал обманчивого зелья, отмерит счастья зыбкого сто грамм». Да были до перестройки рюмочные, чуть ли не на каждом шагу. Захотел остограмиться – будьте любезны водочки в низеньком пузатеньком стаканчике, а к нему бутербродик с килечкой  и половинкой куриного яичка. Дешево и сердито.
Но ирония у поэта не иссякает. Он предупреждает любителей «зыбкого счастья», что после принятия на грудь нескольких таких пузатеньких мензурок их твердая походка превращается в зыбкую неустойчивую, а утром будет терзать не зеленый змий, а разъяренный на арене цирка тигр.
Но намного горче в переживаниях лирического героя из стихотворения Гуревича «Зыбкое счастье» не забвение на какое-то время под парами алкоголя, а злобной пропаганды на телеэкранах и в радио эфире. Об этом поэт упоминает очень краткой фразой: «Свет заслоняет мрак». А затем и вовсе вырывается на волю крик: «Всю жизнь тянусь к добру, но все не так, и нет сочувствия в сём бренном мире».
Тут следует сделать акцент на слове «сочувствия». Оно только подтверждает титул поэта: «Монарх сострадания и совести».
Нервные срывы от разочарования в жизни здоровья не приносят. Глядь, вроде еще не совсем старый, а голова-то уже, словно снегом посыпана – поседел сердечный. А ведь как юноши старались выглядеть посолиднее, постарше – отпускали усики, или бородку со щетиной недельной небритости. Я помню даже как один такой парень написал стихи на эту тему: «В наш быстрый век, мы быстро старимся: в тридцать иней на висках. Если молодость вам не нравится, сфотографируюсь при усах».
Поэт Гуревич к этой теме подошел более изящнее. И написал стихотворение «Весь поседел совсем не понарошку». И поседел он, вспоминая все свои жизненные невзгоды:
Весь поседел совсем не понарошку:
Когда пришла с фашистами война.
Попав в четыре года под бомбежку,
Контужен был, но все же выжил я.

Сибирский холод и жару пустыни,
И ливни затяжные испытал.
И в пасынках судьбы капризной ныне
Друзей своих и близких растерял.

Не обнаружил счастья минерала.
Но с совестью и истиной в ладу.
Я, в поисках земного идеала,
Хотя и спотыкаюсь, но иду.

Вот так поэт подводит итог в поисках истины. Возможно и не увидишь сейчас, в наше время, совершенного. Идеального человека, но надежду терять  никогда нельзя…
Об этом поэт заявляет твердо и с гордостью: «Не обнаружил счастья минерала, но с совестью и истиной в ладу. Я в поисках земного идеала, хотя и спотыкаюсь, но иду».
Только перед этим мы с вами, уважаемые читатели говорили о седине и сравнивали её с заснеженной вершиной горного хребта, а поэт Исаак Гуревич тут же показал нам, как Матушка Природа наносит грим на город Витебск, словно пудрой припорашивая его улицы снежком, написав стихотворение «Задумчивый вальс». Предновогоднее настроение понятно, а тут не только на улице трещат морозы, а погода сделала людям великолепный подарок - потеплело в городе и снежинки запорхали как маленькие балерины, кружась в белоснежном одеянии, под музыку вальса.
И лирический герой стихотворения «Задумчивый вальс» смотрит в окно на эту изумительную картину из уютной кухоньки.
Месяц, не дожидаясь непроглядной тьмы, засветился радостно на небосклоне и даже заглянул в окошко к поэту и подмигнул ему по-дружески, намекая: «Напиши-ка, дружок, в своем стихотворении и про меня. Поэты любят упоминать про мою красоту, а ты что же хуже их».
Такая откровенная поддержка подняла настроение поэту. И он в темпе вальса закружился, оказавшись в сладком плену воспоминаний.
А что обычно вспоминается в предновогодние ночи? Разумеется, ту волшебную пору своей юности.
Исаак Гуревич умеет очаровывать читателей своим искусным творчеством.
Вот лирического героя «Память-грусть бережно берет за плечи и ведет его в сказочную и волшебную страну, которая называется «Юность!»
Но снежинки умеют танцевать не только в декабре, а и в январе, феврале. Лирический герой попивает чаек у себя на кухне всю зиму. Заварка из цейлонского чая ароматная, душистая, а на вкус так хороша. Что пьешь чаек и жизни радуешься. Такой чай напоминает прошлые счастливые годы. На пачке была яркая этикетка в просторечии цейлонский чай называли «Три слона». Вот цейлонский слон с этикетки вместе с туманной дымкой от чашки чая начинает покачивать чаевнику своим хоботом. А может это лирическому герою только кажется. Но когда сидишь в одиночестве, что только не померещится в окне в вальсе снежинок:
Снежинки плавно кружат, фонари качая.
И наряжают город  в серебристый грим.
В уютной кухоньке сижу за чашкой чая
С душой своею, как на равных говорим.

Вот, подмигнув, в окно заглянул месяц ранний,
Мне посоветовав встряхнуться, быть бодрей.
Витаю в сладостном плену воспоминаний,
И на душе моей становится теплей.

Плывет мелодия задумчивого вальса,
И память – грусть за плечи бережно берет.
С волшебной юности поры мне не расстаться.
Пока она со мной – душа моя живет.

В твоих руках гитара с бантом семиструнная.
И взором ласково загадочно маня,
Как в том далеком, черноглазая и юная
С портрета смотришь, улыбаясь на меня.

Покой и тихую отраду навевает
Февральский вечер удивительный такой.
А слон цейлонский хоботом качает.
И с пониманием кивает головой.

Но после февраля природа просыпается и начинается весна. Только в душе у лирического героя уже отзвенели трели соловьев. Его любимая девушка, которая тоже подпевала соловьям, перебирая струны на гитаре, давно уже покинула его жилище, а герой, по своей сути, однолюб и не может сделать в своей судьбе крутой поворот. У Исаака Гуревича рождается новое стихотворение под весеннюю капель, которую он назвал «Хрустальная предутренняя тишь». Уже название стихотворения наводит на мысль, что поэт полуночничал, вспоминал молодость, грустил и разглядывал фотографию той милой и юной девушки, в которую был влюблен. Хотя и говорят, что «надежда умирает последней», да только у лирического героя эта надежда почему-то растворилась до последней капельки.
Вот герой, глядя на фотопортрет девушки, вздохнув тяжело и грустно, заявляет обреченно: «А ты с портрета на меня глядишь, но больше никогда не позвонишь.
Но злости на судьбу злодейку у поэта нет. А лирический герой умиротворенно говорит о своем нежном и трепетном чувстве, никуда не исчезло по прошествию многих лет: «Задумчивая. Ласковая грусть мне память благородную тревожит. Прохлада наполняет поры кожи, и я с надеждой Господу молюсь».
Нежность звучит в каждом слове поэта, в каждой строчке: Грусть – ласковая, память – благодарная и надежда только на Господа Бога, которому только Ему он и молится, открывая душу свою нараспашку. Зато мечты проплывают над головой лирического героя как тучки и, рассеясь, исчезают бесследно за горой:

Хрустальная предутренняя тишь,
Веселый дождик умывает крыши .
Выглядывает ласточка из ниши,
А облачко меняет свой неглиж.

И тучки, проплывая чередой,
Рассеясь, исчезают за горой.
А ты с портрета на меня глядишь,
Но больше никогда не позвонишь.

Задумчивая, ласковая грусть
Мне память благородную тревожит.
Прохлада наполняет поры кожи
И я с надеждой Господу молюсь…

Но как бы не было грустно лирическому герою, но воспоминания цепляются за одежду его и бередят своими клочками душу. И зябко становится ему.
Поэт Исаак Гуревич в стихотворении «Воспоминаний пора» затрагивает эту щекотливую тему. Воспоминания, какими бы они грустными не были. Не озлобляют лирического героя. Возможно, судьба сыграла жестокую злую шутку с ним, а он подобно Пушкину, заявляет: «Печаль моя светла». Но только не прямо, как Александр Сергеевич. Да разве можно перечеркнуть те нежные чувства лирическому герою. Если в сердце еще остались те чувства, которые не увидишь сейчас из-за туманной искры горизонта. Он и не пытается заглянуть за горизонт. Но видит как будто это случилось вчера. И они вдвоем, а особенно он видит и «глаз озорные огни» и помнит, что «до рассвета мы объяснялись в любви».
Лирический герой не надеется на чудо, но и не может выбросить под откос все. Что было пережито в юности. И он уверенно заявляет: «Юность, тебя не забуду. Нежность в душе сберегу». И эта фраза лирического героя является для него спасательным кругом:
Зыбкая слабая просинь,
Капает дождик с утра.
Жизни наметилась осень –
Воспоминаний пора.

В личном архиве не пусто.
В сером течении дней
Всплыли забытые чувства –
Сердце забилось сильней.

Плед твой лимонного цвета,
Глаз озорные огни.
Словно вчера, до рассвета,
Мы объяснялись в любви.

Что не бывать больше чуду.
Знаю и с болью пойму.
Юность тебя не забуду.
Нежность в душе сохраню.
 
Я уже говорил, что вторая книга стихотворений была издана Исааком Гуревичем под названием «Архив памяти». Как вы убедились, уважаемые читатели, что этот архив памяти поэта очень богат, драгоценен, а если хорошенько подумать, то убеждаешься. Что он бесценен. Такие трогательные, чистые художественные произведения, пронзив мрачные годы, все равно прорвутся на свет Божий и засияют на нашем удивительном небосклоне.
Так вот сам поэт Исаак Гуревич в стихотворении «Светлая печаль» уверенно говорит, что любые невзгоды, в том числе и печаль, которая тем более светла и чиста, нужно обязательно аккуратненько уложить в архив памяти. И мне можно сказать очень много теплых слов сестре Исаака Гуревича Татьяне, что она  бережно сохранила архив памяти своего брата. И только благодаря этому архиву, мне и удалось, проведя археологические раскопки, предоставить драгоценные золотые крупицы стихотворных ювелирных изделий Исаака Гуревича на всеобщее обозрение:
Что быт устроен не богато,
Я даже не переживал.
Метался и спешил куда-то
Всегда кому-то помогал.

И хоть судьбой обижен малость.
И на дворе царит февраль,
В архиве памяти осталась
Лишь только светлая печаль.

А тему воспоминаний Исаак Гуревич затронул и в стихотворении «Два бусла». Я уже упоминал, что бусел, по-русски аист, символ Беларуси. А два бусла – это же семья. А не одинокий доброход, который приносит в клювике супружеской паре запеленованного в детскую пеленку на капустную грядку долгожданного ребеночка. Но в стихотворении «Два бусла» поэт немножко ёрничает, посмеиваясь дружелюбно, рассказывает читателям об встрече двух закадычных друзей, которые и учились в одном классе и добились в жизни того, о чем грезили в юности, а теперь свои мечты осуществили. Правда сейчас на одну пенсию прожить трудновато, но выкроить деньги для встречи с другом все же удалось. Купили они водку «Два бусла», а стихотворение Исаак Гуревич назвал «Два бусла» с пенсии»
Жизнь прожита длинная, а времена были не предсказуемыми, поэтому и воспоминаний набралось вагон и маленькая тележка.
Их матери, обе овдовели в начале войны, работали в одном цеху, в котором тыл изготавливал оружие и боеприпасы для фронта. Дружок Исаака Витька, теперь стал Виктором. Он мечтал стать моряком, но перещеголял сам себя и в прыжке преодолел более высокую планку, чем хотел – он стал капитаном.
Исаак хотел стать поэтом, и стал им. Но стал не только вольнослушателем в вузе, а получил диплом педагога.
В любой задушевной беседе мужчины, а особенно, когда стоит бутылочка с этикеткой «Два бусла», не только воспоминания веселые моменты своей жизни, но и грустные. И вот тост поднимает поэт: «Все меньше нас теперь на встрече – иных уж нет, а те далече».
За такой тост пьют не чокаясь, что и делают друзья. Жаль, что часто им приходится осушать рюмку не чокаясь, но жизнь – суровая штука. Друзья морщатся, вздыхают, а на них «с грустью смотрят два бусла»:
Сегодня пенсия пришла,
Пьем с Витей водку «Два бусла».
И закусив редиской ранней.
Дымим в плену воспоминаний.


Ведем беседу про родных
И одноклассников своих.
Что детство скомкано войной,
И не пришли отцы домой.

Как вдовы-мамы ночь и днем
В цеху работали одном.
Аванс частенько шли просить,
Чтоб детям хлебушка купить.

Мечтал быть Виктор моряком
И капитаном стал потом.
Он, заслужив авторитет,
В морях проплавал много лет.

А я поэтом быть мечтал,
Но после педагогом стал.
А творчество который год
Мне оптимизма придает.

И не заметить нам нельзя:
Стареют школьные друзья.
Все меньше нас теперь на встрече –
Иных уж нет, а те – далече.

На кухне хорошо сидим,
В воспоминаниях парим.
Нас в детство память унесла,
И с грустью смотрят два бусла.

«Перестроечные» разруху и раздрай Исаак Гуревич переживал нервно скорбно. Особенно когда «перестройка» проходила под аккомпанемент «перестройки». Исаак Гуревич переживал нервно скорбно. Особенно когда «перестройка» проходила под аккомпанемент «перестройки». У него душа разрывалась от этих катаклизмов, и у поэта появилось желание, когда душа стала «расползаться» по швам, поставить на место разрыва обыкновенную «заплату», вдев в ушко хомутной иглы суровую просмоленную нитку, чтобы заплатка держалась крепко и долго.
И такую примитивную меру  поэт решил применить,  потому что мир, окружающий простых людей, стал миром для богатеньких «буратинок», а они-то и развели в нем черствость, или возвели обман в степени доблести. Вот Исаак Гуревич и стал как можно реже выходить в свет, в мир. Потому как света-то божьего не увидишь, а блуждать во мраке и потемках особенно-то и не хочется.
Но шить дратвой по живому, это же какую боль нужно испытать? И поэт сравнивает штопанье своей души, как по минному полю, которое образовалось с помощью бандитской братвы, а разминировать его еще не успели. Мины проржавели, а опытных саперов найти трудно, зато ходить по минному полю, где в беспорядке поставлены ржавые мины, очень, очень опасно! А куда денешься от такой беды? Ходить приходится, ощупывая каждый сантиметр минного поля, что бы найти островок безопасности и поставить ногу… По этому поводу и написал поэт Гуревич стихотворение «По минному полю»:
Пришивая на душу заплату,
Бережно протягиваю нить.
В мир на черствость и обман богатый
Я стараюсь реже выходить.

Боль терзает сильно при уколе,
Но иголки тоньше не найти.
Жизнь, как в минах проржавевших поле,
И я должен по нему идти.

Но если нельзя избавиться от походов по минному полю, не запираться же  в своей комнате, а все равно надо выходить в мир. Надо жить и радоваться солнышку, которое часто закрывают, как окно  занавески хмурые тучки. И поэт пишет стихотворение: «А жить надо». Название пришло в голову поэта после его дня рождения. Голова-то не трещала, не болела после чрезмерного употребления алкоголя. Свою норму Исаак знает. Уважаемые читатели знают, что в баре он довольствовался сто граммами водки, а на дне рождения на всю частную компанию была выставлена бутылка шампанского и покупной торт в красивой коробочке для чаепития в Витебской квартире. В Мытищи ехать не за чем, да и не с руки.
Но как шикарно сумел поэт показать читателям остатки пиршества на столе. Прочтите стихотворение «А жить надо» и убедитесь сами:

К тарелочке присохла вилка.
Брезгливо смотрит с высока.
Из-под шампанского бутылка
На бант с коробки от торта.

В любви и дружбе заверенья
Лишь через год прорвется нить.
Вчера отметил день рожденья
И значит дальше надо жить.

Какие иронические и хлесткие замечания к остаткам «барского» стола: «На бант с коробки от торта, брезгливо смотрит свысока из-под шампанского бутылка».
А вилочки присохли, от блюдечек не могут к пустым тарелочкам, а оторваться, вспоминая приторный вкус торта. До чего сладким оказался торт, не дай бог прилипнет кусочек и к одежде, даже с порошком «Мара» не отстираешь.
Но главный штрих в этой картине прошедшего праздника, так это слащавые и приторные, как сладость съеденного торта, заверения участников застолья о любви и дружбе. Но пусть же эти заверения прозвучат и через год.. хотя поэт сомневается в этом и пишет: «Лишь через год прорвется нить».
Но жить-то все равно надо…

Глава Восьмая
Ирония на современность

Больше всего на свете Монарх сострадания и совести Исаак Гуревич ненавидел в людях лицемерие. Они, эти лицемеры, а с их точки зрения радетели за правдолюбцев и правдорубов заявляют слезно, будто их слезы чистая божья роса, а на самом – то деле безбожно и тривиально врут. Если я говорю с прямотой, как меч древнего римлянина, то поэт Исаак  Гуревич сделал свое замечание лицемерам и ханжам изящно, но его ирония попала в нужную цель точно: не в бровь, а в глаз. А иначе, почему же промывали чистой водичкой свои бесстыжие глаза лицемеры? Об этом и написал поэт в стихотворении «Радетели»:
Нам в советники и свидетели,
Скользкий взгляд в сторону кося,
Лезут разные благодетели,
О согласии  не спрося.

Палец в воду тайком обмакивая,
Чтоб слезинку изображать,
Изведутся, хитро расспрашивая,
Чтоб побольше о нас узнать.

И умножив на сто, известное,
Растрезвонят на целый свет.
Ведь им вымазать грязью честного.
Удовольствия больше нет.

У всех этих советчиков взгляд скользкий, они не могут прямо и честно смотреть в глаза собеседника, чтобы не выдать свои грязные помыслы сразу же с потрохами. Поэтому и косят глазки, шныряют туда-сюда по сторонам. Не понимают или не хотят понять, что так можно и косоглазие ни за что, ни про что получить.
В известной поговорке упоминается, что был у одесского губернатора бесплатный советчик, но в стихах Гуревича советчики не только нахрапистые, а еще более лживее одессита. И цель этих радетелей примитивно проста и выпытать у простецкого человека все, что у него на душе накипело, а потом оболгать, обоврать его и выставить на посмешище.
Может у читателей появиться резонный вопрос: «Для чего эта хитрость? Зачем радетели лезут в душу не снимая на пороге грязные сапоги. Исаак Гуревич дает исчерпывающий ответ сразу на два вопроса. Во-первых, родители – иезуиты и интриганы: они умножат на сто все факты, что узнали и растрезвонят на весь белый свет в искаженном виде. Во-вторых, тут поэт берет паузу. И еще раз сам себе задает вопрос: для чего же «радетели» все это надо?  И вот ответ на спаренный в один вопрос он и отвечает: «Ведь им вымазать грязью честного, удовольствия больше нет».
Я знавал одного такого радетеля на работе: Он был угрюмым, хмурым человеком, но при этом мог влезть в душу человека без всякой смазки. Но если этот «радетель» начинал ходить по коридору, насвистывая веселый и задорный мотивчик, то все сотрудники наши срочно предупреждали друг друга: «Свистит, значит задумал сделать кому-то из нас пакость. Берегитесь!»
Как ни странно, но вскоре  предсказание сбывалось. «Радетель» «настучал» на человека наврав в три короба. Измазанного грязью лжи наказали, зато вруну устроили темную, а он стал «излучать» свет – фонари под глазами свое дело сделали. Но тут к месту и другая поговорка: «Горбатого могила исправит». Но ирония поэта этих радетелей все же заставила хоть на немножко, а задуматься: «Когда вылетают искры из глаз, так это же больно!»
Но иронизировать над другими проще. Куда сложнее иронизировать над собой. Но если человек это делает, то он поднимается над самим собой и заслуживает к себе великое уважение.
В стихотворении «Обращение к парикмахеру» Исаак Гуревич и решил иронизировать над собственной персоной. Я уже рассказывал читателям о красивой обаятельной внешности Исаака Гуревича, которая повторяла имидж Миколы  Плачидо, сыгравшего в киносериале «Спрут» главную роль – комиссара Катани. У комиссара пышная шевелюра тала редеть, особенно, на  макушке.
И лирический герой стихотворения решается посетить парикмахера. В стихотворении «Обращение к парикмахеру» он и обращается с интимной просьбой: постричь его так, чтобы проплешина на темечке не так бросалась в глаза посторонним людям. А ведь когда-то многие красотки заглядывались на пышную шевелюру героя. Теперь же ему приходится объяснять мастеру острых ножниц и расчески, что многие фотоателье рекламировали своими портретами модные мужские прически, сделанные в парикмахерских Витебска, и автор стихов не однократно занимал среди конкурентов престижные места.
Лирический герой гордится своей шевелюрой и заявляет парикмахеру, что он не дилетант какой-то, но здравый смысл заставляет смирить гордыню клиента, и он воспринимает реальность трезво, и, тяжело вздохнув, признается парикмахеру: «Хоть и прикроете часть плеши, уже не стану молодым»:
Богатством шевелюры теша,
Умел красавицу пленить.
Я Вас прошу, с учетом плеша,
Нас по возможности постричь.

Не дилетант в таких вопросах
Я, пережив победный хмель,
На многих выставках причесок
Был не последняя модель.

Реально «за» и «против» взвесив,
От  самолюбия храним,
Хоть и прикроете часть плеши,
Уже не стану молодым. 

О своей самокритичности рассказал читателям поэт в стихотворении «Корзина для бумаги». Как любой творческий человек, Исаак Гуревич не мог писать свои удивительные стихи по красоте и краткости сразу же начисто. Он с пристрастием к самому себе, перечитав написанное и найдя какие-то огрехи, изъяны, промахи выходил из себя. И гнев его первым испытывал лист бумаги, на котором с такой любовью корпел, трудился долго поэт. Лист, скомкав одним движением руки лирический герой, как опытный баскетболист, отправлял свой неудавшийся черновик в корзину для бумаги.
Но стихотворение Исаак Гуревич посвятил именно ей «корзине для бумаги». И такое название соответствовало характеру этой безмолвной  и терпеливой корзинки. Она молчала и думала о безалаберности своего хозяина: «Такие шедевры поэт сочиняет, а разбрасывается ими, будто его стихи мусор какой-то.
Но и сам герой понимал, что пишет-то он с душой. Взять хотя бы его одну строчку: «Треснули словно от толчка, как пуля мысли у виска. Схватив перо, подобно шпаге я доверяю их бумаге».
За ночь корзина для бумаги наполнилась до краев. И это обстоятельство: швырять комочки смятой бумаги стало некуда, лирический герой прекратил это неблагодарное занятие. Хотя для надежды и была распахнута настежь дверь. Она не посмела переступить порог. А автору не хватило сил после бессонной ночи вытащить из корзины черновики, разгладить их все ладонью на столе и выбрать самый лучший вариант, записанных на бумаге своих мыслей.
Зато сформулировать причину своего малодушия: он доверил свой адский труд не редактору газеты а… корзине для бумаги. А что с неё безмолвной и бездушной возьмеж-то:
Проснулся, словно от толчка.
Как пуля, мысли у виска.
Схватив перо, подобно шпаге,
Я доверяю их бумаге.

Своих переживаний груз
И горечи потери вкус,
Сомнений узелок расслабил,
А злобе места не оставил.

Я постарался не забыть
Всю боль души моей излить.
От дум тяжелых «каб збегчы».
Чтоб сердцу стало малость легче.

Один в тиши ночной без света.
Писал до самого рассвета.
В открытой искренней манере.
И отворил Надежде двери.

Написанных той ночью строк
Снести в редакцию не смог.
И сдал, не проявив отваги,
На суд корзине для бумаги.

Зато Исаак Гуревич был снисходителен к своим собратьям по перу. Ему Г.И. Котляров дал прочитать свой новый сборничек только что выпущенный в издательстве и еще пахнущий типографской краской, но такой интересный и задушевный, хотя автор Котляров назвал сборник очень грешно и грязно «Выбор роковой».
А Исаак Гуревич как ребенок радуется успеху автора «Выбор роковой». Получается-то, что выбор темы оказался прекрасным, как свет в конце тоннеля или «луч света в темном царстве». Читается сборник легко, с наслаждением и юмор Котлярова созвучен с юмором самого Гуревича:
Тьму разгоняет свет дневной.
Смеюсь я и переживаю.
И с наслаждением читаю
Твой сборник «Выбор роковой».

Твои герои не сдались,
Пройдя сквозь черствость и абразы
Со строк коротеньких рассказов
Без фальши смотрит наша жизнь.

После, посмеявшись над юмором в сборнике «Выбор роковой» поэт Исаак Гуревич и сам очень смешно и иронично в четырех строчках по телеграфному лаконичных и четких который раз иронизирует над собой. Свое стихотворение он назвал «Посыл». Какой это был посыл, и что поэт испытал, а кто, куда его послал. Сами убедитесь и узнаете, прочитав этот «Посыл»:
Сказав любезно: «Гутен морген»
Зашел я в наш печатный орган.
Но слушать там стихи не стали,
Лишь на другой меня послали.

Послали лирического героя очень далеко.
Но поэт Исаак Гуревич, конечно же, туда не пошел. Его мысли устремились высоко в небо, чтобы увидеть как и куда двигаются во Вселенной галактики. Ведь об неизведанных мирах и размышлял поэт глубокой ночью, а изложив свои гипотезы на бумаге, он отнес стихи в печатный орган. Но, или стихи редактору показались слишком заумными и длинными, хотя упрекнуть Гуревича в этом нельзя: его стихи лаконичны, изящны и нежны, или же у редактора у самого темы в голове не хватало, вот он и прибег к ненормативной лексике, чтобы поэты разные, такие-сякие не приставали к нему.
А в это время в судьбе Исаака Гуревича происходил, как когда-то и у Александра Сергеевича Пушкина, творческий подъем, или «Болдинская осень». Он написал и понес в печатный орган стихотворение «Оставлена «И»…». стихотворение составлено про реформу после революции алфавита русского языка. Тогда в нем до революции в царской России было 36 букв, а после неё осталось 33. Но даже от такой революционной реформы наш «великий и могучий русский язык» не пострадал.  Кириллице продолжала звучать симфонией, а латинице приходилось судорожно сглатывать слова – в ней-то букв было, да и сейчас столько же осталось – 26 знаков. Вот во время войны, когда фашисты зверствовали на наших оккупированных территориях, мирному населению приходилось вздрагивать от гортанных, каркающих звуков немецкой речи.
Но в стихотворении «Оставлена «И», поэт ни в коем случае не бравировал прекрасным знанием русского языка. Он, наоборот, считал себя «извечным школяром». И всегда обращался к Учителю направить на путь истинный, а не в печатный орган. Поэтому я сейчас, уважаемые читатели, ознакомлю вас со стихотворением поэта Исаака Гуревича, а вы уж сами определите, кто прав: я или печатный орган. Но сначала покажу вам как трогательно и уважительно обращался поэт Гуревич к Учителю: «Прошу, научи меня праведный Господи, надеяться, верить, любить и прощать»:
Оставлена «и», а безвинная «ижица»
Кому-то мешала, решили убрать.
А я как в Вселенной галактики движутся,
Смотря в купол неба, пытаюсь понять.

У каждого в жизни случается Болдино,
Когда в стихотворный впадаем угар.
Хотя и немало дорог уже пройдено,
Но я в этой жизни извечный школяр.

И в снег, и в дожди, через горы и плоскости
Шагаю, чтоб истины тайну познать.
Прошу, научи меня, праведный Господи,
Надеяться, верить, любить и прощать!

В стихотворении «Рецидив безответственности» поэт опять же подвергает остракизму самого себя. И надо отметить, что самобичевание удалось Исааку Гуревичу на славу.
Обычно все недовольные своей жизнью, браня судьбу или власть, но ни как не себя самого любимого. А вот взять на себя ответственность, хотя бы маленькую, совсем малюсенькую ответственность на себя, никто даже и не пытается.
А вот поэт Исаак Гуревич не только разорвал на своей груди тельняшку, он свою душу вынес на показ, хотя вряд ли бы кто осмелился раскритиковать свои ошибки, сделанные в процессе жизни. Чего стоит признать предательство «лучшего» друга. Но признать, что приходится пить лекарство  для успокоения боли в сердце, изготовленное самим – надо иметь огромное мужество и… иронию. Какой бы она не была горькой. И лирический герой пьет «пантокрин из собственных рогов, которые поставили подруги».
Но даже какое-то лицемерие свое перед властью, поэт не боится рассказать читателям, выставляя себя в не совсем приглядном свете: «А что на завтрак фрукты не берем, мы обвиним с тобой Фиделя Кастро», хороший найден выход из пикантного положения. Фрукты из  Кубы запретил теперь уже «заклятым друзьям» ставший вдруг диктатором, в угоду американцам, Фидель Кастро:
Витая в облаках и в мире снов,
Себя мы представляем в лучшем виде.
Ответственность не каждый взять готов,
Лишь на судьбу и власть всегда в обиде.

Набив на лбы и души тумаков,
И разуверившись в ближайшем друге,
Пьем пантакрин из собственных рогов,
Которые наставили подруги.

От неудач сперва «чернила» пьем,
А после не хватает на лекарства.
А что на завтрак фрукты не берем,
Мы обвиним с тобой Фиделя Кастро.

Исаак Гуревич, попав в перестроечный капкан, доведен до такого состояния, которое предлагал всем своим ненавистным людям великий актер кино Анатолий Папанов в кинофильме «Бриллиантовая рука»: «Чтоб вам всем жить на одну зарплату». А поэту приходится жить на одну… пенсию. А она–то, эта пенсия совсем мизерная. Она всего-то составляла тогда, да и сейчас процентов сорок от более менее приличной зарплаты. Вообще-то это слово зарплата – сленг. На самом-то деле она звучала изначально как заработанная плата. А в сокращенном варианте слово превратилось в нечто унизительное. Вроде бы как подачка какая-то. Зато огромная заработная плата, которую стали получать некоторые нечистоплотные чиновники, теперь называют жалованьем. Пожелали взять для размаха барского плеча и души нужную сумму денег – вот она желанная и составляет жалованье.
Но именно в этой главе «Ирония современности» поэт решил в конце этой иронической главы поместить свое трогательное и нежное стихотворение «Молитва за Беларусь».
Лирический герой, как и положено,  в субботу идет в синагогу. Произносит он там традиционные молитвы, но обязательно произносит Исаак Гуревич и написанную самим «Молитву за Беларусь»:
Глаза в морщинках мудрых строги.
Меноры мягкий свет плывет,
Когда в уютной синагоге
Молебен утренний идет.

Война осталась страшной раной.
Не забывая о былом,
Мы в мире хрупком постоянно
С надеждой в лучшее живем.

Кипа и талита одежда,
Чтоб Божья милость к нам пришла.
Я в Витебске родном, как прежде,
Живут в Израиле друзья.

Среди евреев Беларуси
Любовь к Всевышнему жива.
В молитвах Шма, Амида, Мусаф
Есть Торы вечные слова.

Я в это час субботний, ранний
Держу  свой в синагогу путь.
И помолюся там в миньяне,
Чтоб процветала Беларусь.


Глава Девятая

Монарх сострадания и совести

Как говорится, любая власть от Бога. Но в своем стихотворении, которое поэт Исаак Гуревич назвал очень четко, броско и символично «Божий дар», он говорит вовсе не о власти. Поэт говорит о своем личном даре, который ему подарил Бог. Он умеет определять людей по лицам: каков человек на самом деле, или же лицедей, который скрывает свою суть, натянув  свою очередную маску. Или жен добродушный и щедрый – поэт определит в один миг. И именно впервые Монарх сострадания и совести заявляет в стихотворении «Божий дар» свое кредо: «Несострадателя и плута обойду за сто шагов».
Ведь сам поэт Исаак Гуревич не Господь Бог» и он не сможет повлиять на человека, у которого нет ни стыда, ни совести, который никогда не посочувствует соседу. У этого субъекта нет сострадания к людям, ему все по барабану. Сам же Исаак Гуревич привык, или же свыкся со своей аскетической жизнью одинокого отшельника.
В его душе была одна. Но пламенная страсть: творить добро и своими светлыми и чистыми стихами, как  навигаторским компасом, показывать нужное направление в длинном жизненном пути людям:

Свою не ублажаю плоть.
Не шастаю по заграницам.
Но дал мне дар один Господь –
Определять людей по лицам.

Стесняясь попросить готов
Совета в трудную минуту.
Но обойду за сто шагов
Несострадателя и плута.

В стихотворении «Моя награда» поэт Исаак Гуревич продолжает даже не помышлял. Что он своим названием собирается выпросить, выклянчить лично для себя какую-то награду, вознаграждение. Я уже говорил выше о его аскетизме. Он продолжает выполнять свою миссию – освещать путь тем людям. Кто заблудился во мраке и лжи и беззакония, попал в глубокую  выбоину беспредела, или сбился с проторенной дороги.
И своей наградой считает поэт, что ему позволяет Бог творить в тиши ночей. Именно его творчество позволяет всем заблудшим определить вектор – куда же нужно идти, чтобы избежать краха.
Но разве можно какими-то эфемерными словами обозначить правильное направление пути в сложнейшей ситуации? Может задать вопрос поэту кто-нибудь из скептиков.
На это Исаак Гуревич в стихотворении «Моя награда» и отвечает неверующему скептику, что пишет-то Исаак совсем не так, как пишет любой из нас: «точка, точка, запятая, минус, рожица косая. Ручки, ножки, огуречик – вот и вышел человечек». 
Но надо понимать, что после точек и запятых получится не человечек, а пародия на него. Такую фигурку на листе бумаги не только маленький ребенок изобразит, а даже курица лапой начертает, нацарапает у себя на полу в курятнике.
Исаак Гуревич и в своем творчестве уникален и оригинален: он использует для написания стихов «вместо запятых и точек» частицы сердца и души». Вот уж без всякого преувеличения можно сказать о щедрости поэта Гуревича: «Он у себя от сердца и души отрывает частицу»:
Про зыбкость жизненного наста
И про вселенский беспредел
Пишу предупреждая часто.
И от раздумий поседел.


За неуют бессонных ночек
Награда – творчество тиши,
А вместо запятых и точек –
Частицы сердца и души.

После таких откровенных признаний, уважаемый читатель может воскликнуть с восхищением: «Какой мудрый человек, этот поэт Исаак Гуревич. Совсем не ожидая, что именно сам предмет восхищения, поэт, как раз, и выльет на голову обескураженного ценителя поэзии ушат холодной  колодезной воды.
Про ушат холодной воды я упоминаю фигуральный, а приведенные сейчас слова Исаака Гуревича   могут смутить любого любителя изящной словесности: «Я не мудрец. Мудреца из себя не корчу».
Тут я готов признаться и покаяться перед уважаемыми читателями за свою мистификацию. Такое изречение, которое я привел выше, поэт никогда не говорил. Но… все же написал на листочке бумаги, но опять несколько иначе. Он написал заглавие стихотворения «Я не мудрец», а затем с красной строки уже записал первую строку этого стихотворения: «Мудреца из себя не корчу…»
Но именно в этом стихотворении «Я не мудрец», поэт Исаак Гуревич выворачивает свою душу на изнанку, а уже эта искренность его показывает нам истинного мудреца. Если бы захотел прикинуться мудрецом глупец, то какие бы он умные рожи не корчил, все равно бы ему, присмотревшись, заявили: «Дурная голова тебе покоя не дает! Успокойся и перестань корчить рожи, глупец».
Поэт же просто говорит открыто о себе: он доступен для всех, выслушаю всех и отвечу на любые вопросы. Зато врагам своим, которые делают на него нападки, посылают порчу, делают ему гадости, отвечает: «Не дождетесь».
Но если видит, что соседу или просто постороннему человеку нужна помощь, то Исаак Гуревич: «Без проблем, помочь готов». Он не питает ненависти даже завистникам, а признает «только белую зависть». Поскольку понимает, что многие живущие с ним рядом умеют делать кое-что лучше, чем он сам. А вот не может терпеть тот тип людей, которые по своему криминальному характеру склонны к круговой поруке: ты мне – я тебе, и рука руку мает. Поэт же живет в ладу со своей совестью и сострадает тем, кому живется труднее чем ему. И только одно мучает и терзает его сердце, так это судьбы сыновей. Ему хочется, что бы они стали счастливыми людьми, а не жили бы как он на гроши… в стихотворении «Я не мудрец» Исаак Гуревич и излил свою душу:
Мудреца из себя не корчу
И доступен для всех вполне.
Я живу не взирая на порчу,
Что враги посылают мне.

Незнакомому и соседу
Без проблем помогать готов.
С чистым сердцем веду беседу,
Не жалея хороших слов.

Не питаю к глупцам ненависть
И стараюсь всех оправдать.
Признаю только белую зависть
И общения благодать.

Не дружусь с круговой порукой,
Не прошу ничего у людей.
Лишь живу с постоянной мукой
За судьбу своих сыновей.

От судьбы не требую много.
И хотя живу на гроши,
Обращаюсь с молитвой к Богу
И прошу покой для души.

Вот так сам монарх сострадания и совести, оказывается, нуждается в сострадании. Всем нам приходится в какой-то  момент перелистать прошедшей жизни страницы и переосмыслить её. Так поступил когда-то и поэт Исаак Гуревич.
Он стал перебирать свои жизненные эпизоды, словно бусинки, нанизанные на нитку – четки. Перебирая четки, впадаешь в медитацию, а поэт умеет мыслить образами, и вся жизнь его являлась путеводной нитью.
Это только каждая бусинка четок похожа друг на друга, но поэт перебирал, как четки, эпизоды своей жизни, а они-то были не одного калибра. Волшебство любви и горечь расставания, сменялись согласием и недопониманием. С болью в сердце отзывалось предательство друзей и насмешки своих коллег по работе. Что сразу же вспоминалось одна широко известная поговорка: «Хорошо, когда собака – друг, и очень плохо, если друг – собака». Когда делает подлость человек, который считался другом, обида кажется намного сильнее, чем, если удар нанес другой, незнакомый доселе человек.
Отметил поэт Гуревич и то, что он стал с каждым днем становиться терпимей к недостаткам других людей. А это и является признанием приходящей с годами мудрости.
Еще позже приходит вера даже в самых безнадежных людей. И это регулирует даже у растений, деревьев сама природа. Так и людей. Поэт создал в стихотворении «Живите настоящим», очень прекрасный образ: «Мне  машет веткой тополь за окном, и аромат струят его побеги». Взглянув на жизнестойкость природы, когда на засыхающем тополе из почки появляются листочки и побеги от которых струится пряный аромат, то вера в людей тоже начинает пробуждаться. Зеленые побеги ничего не знают о прошлых прожитых годах старым тополем. Они живут сейчас, они живут одним днем.
Вот тут-то поэту Исааку Гуревичу и пришла на ум метафора, которая стала названием стихотворения «Живите настоящим». Но разве мог даже в такой замечательный момент Исаак Гуревич обойтись без иронии? Конечно же – нет! И он завершает свое стихотворение с легкой усмешкой: «Живите только настоящим: «Живите только настоящим днем, как завещал нам мудрый Дейл Карнеги». А начало можете прочитать уже сейчас:
Сижу, перебираю жизни нить.
Что сохранил, а что успел прохлопать.
Но знаю, ничего не изменить.
И прошлого прорехи не заштопать.

Что говорить, конечно, было все:
Согласие и недопониманье,

Любви прекрасной волшебство.
Отрада встреч и горечь расставанья. 

Тепло дарило солнышко скользя.
А льдинку в сердце заронили снеги.
Не раз предали лучшие друзья,
И надсмеялись бывшие коллеги.

Что ложь и цепь стяжательства кругом.
Давайте душу бередить не будем.
Терпимей становлюсь я с каждым днем
И продолжаю всем вам верить, люди.

Мне веткой машет тополь за окном.
И аромат струят его побеги.
Живите только настоящим днем,
Как завещал нам мудрый Дейл Карнеги.

В стихотворении «За частоколом многоточий» поэт задевает очень важную проблему. Сам-то Исаак Гуревич очень открытый человек. И  прятаться, он никогда не прятался ни за острым частоколом, ни за сплошным забором. У него душа всегда распахнута настежь. Кроме того, у него есть еще два удивительных, уникальных качества: совесть и сострадание к бедам других людей.
Тем более у поэта никогда не было частокола, ведь он жил не в частном доме, в котором англичане любили с гордостью заявить: «Мой дом – моя крепость». Исаак Гуревич же всегда жил в многоэтажном доме в собственной квартире. В таких домах  частоколы не нужны. К тому же поэт был в своем амплуа – иронизировал сам над собой. Ведь частокол из многоточий, точек не выстроишь.  Для частокола, еще куда ни шло, могли бы пригодиться вместо кольев восклицательные знаки. А пока поэт в ночной тиши стихи пишет. При том пишет персонально кому-то, а кому – пока тайна. И Исаак доверяет её только звездной ночи, а все свои сомнения листу бумаги.
Гуревич слишком скрупулезный человек и не любит допускать огрехи  в таком святом деле, как поэзия.
Поэтическое творчество поэт сравнивает весьма оригинально: с ходьбой по краю пропасти. Очень опасное это занятие – один неверный шаг и летишь в бездну. Но Исаак Гуревич заботится не о себе, а о своем художественном произведении. Его может испортить одно неверное, неточное, корявое слово. Иногда может испортить стихотворение даже то злополучное многоточие, из которого поэт «собирался» изготовить «острый частокол».
А ведь многоточие – это незаконченная фраза, или мысль стихотворения.
Исаак Гуревич не любил принимать половинчатые решения, как и неоконченные произведения. Он все делает на совесть. Поэт не гонится и за гонорарами, он готов принять для себя единственный капитал: «капитал мудрого терпения».
Вот и терпит, и пишет свои очень трогательные и красивые стихи много лет, не давая себе передышки. А на пенсии даже отпусков не бывает вот и «пишет» Исаак Гуревич беспрестанно, как раб на галерах, прикованный цепью к скамейке, на которой сидят гребцы. И довольствуется даже обычному теплому слову при оценке его творчества.
Потом в его голове появляются новые мысли, яркие сюжеты, и он снова садится за письменный стол, и стихия творчества захватывает все его существо без остатка.
И Исаак Гуревич пока не выплеснет всю свою позитивную творческую энергию на лист, он не может отойти от письменного стола. И удерживает его на рабочем месте уже не цепь раба, а вдохновение свободного человека.
Только есть и у свободного человека путы, покрепче цепей – это обостренное чувство долга… и поэт яркой метафорой украшает это чувство долга: он сравнивает себя с часовым забытым на посту. Время несения службы окончено, а уйти не может, или смена задержалась, или распоряжение забыл отдать начальник караула:
Исколесив Судьбы своей дорогу,
Я не одну мозоль натер уже.
Как я живу, дано прочесть лишь Богу
По глубине царапин на душе.

За острым частоколом многоточий,
Как часовой, забытый на посту.
Я доверяю тайны звездной ночи,
А все свои сомнения листу.

Не жалуюсь и в прения не лезу.
Очки себе защитные достал.
Мне сердце бы из чистого железа
И мудрого терпенья капитал.

И находясь над пропастью у края,
Без отдыха который год подряд
Я каждый шаг свой с совестью сверяю.
И слову теплому, как манне рад.

В стихотворении «Из истории многим известно…» поэт Исаак Гуревич действительно на исторических примерах доказывает, как трудно быть  первопроходцем и как недолюбливали во все времена правдолюбцев. Примеры про правду, которая «глаза колет», а про правдолюбов говорят с издевкой: «Этот режет правду-матку прямо в лицо».
Оказывается многие не любят правду и называют её неласково: матушка, мама, мамочка, а резко и неприязненно произносят. Чуть ли невульгарное слово «матка». Кстати так называли всех русских женщин гитлеровские оккупанты в годы Великой Отечественной войны: «Матка дай яйки, млеко» - требовали фашисты от крестьянских матерей оброк.
Но наряду с тем, что правда глаза колет, была и другая поговорка про совсем бесстыжих  людей, которым «Плюнь в глаза за его наглость, а он утрется рукавом и скажет – это божья роса». Но это только народная мудрость. А Исаак Гуревич приводит исторические примеры: «Галилея угробили рано и Джордано сожгли на костре».
Это известные исторические примеры, что правду много раз принимали различные мракобесы за ересь.
Но подвижники-то стояли твердо на своем, а их за эти твердые убеждения жизни лишали. Зато были и хитроумные приспособленцы, как, например, персонажи из одной известной песни: «А современник Галилея был Галилея не глупее. Он знал, что крутится Земля, но у него была семья».
Вот как круто завернул в этом стихотворении поэт. Если кто-то говорил неправду, зная об этом, что лжет, значит он был подлецом. Зато те, кто говорили правду и не собирались отказываться от своих убеждений, погибали на кострах инквизиторов, или умирали в муках на дыбе.
Гуревич в стихотворении «Из истории многим известно» причисляет себя к стойким: «Я добро сеять в мире стараюсь, не взирая на злобу и ложь».
Уважаемые читатели, уже успели ознакомиться со стихами поэта о его предке дедушке Пинхасе и понимают, что поэту Исааку Гуревичу было брать с кого пример. Да и сам поэт признается, почему он решил «честность взять за главнейшее кредо, хоть и трудно на этом стоять»:
Из истории многим известно,
Правды участь всегда нелегка,
Тяжело в этом мире быть честным,
Как и в древние было века.

То, что жизнь на земле этой раем
Не была, современник, поймешь.
Я добро сеять в мире стараюсь,
Не взирая на злобу и ложь.

Человечество мрак постоянно
Порождает в своем естестве,
Галилея угробили рано
И Джордано сожгли на костре.

А сегодня лишь памперс и рамус
Наполняют каналы всех пресс.
Прав остался в веках Нострадамус
И грядет нам печальный конец.

От Исаака и Пинхаса дедов
Завещали отец мой и мать:
Честность взять за главнейшее кредо,
Хоть трудно на этом стоять.


И несмотря на предсказания Нострадамуса Исаак Гуревич все же остается оптимистом. Он находит соратников среди своих же  товарищей по поэтическому цеху и обращается к одному из них в стихотворении «Поэту».
В этом стихотворении поэт на своем горьком опыте желает подбодрить коллегу: «Не посчитай Судьбу ошибкой и верь, что ты не одинок». Дописав эту фразу об обращении Исаака Гуревича к своему коллеге, чтобы приободрить его, будто споткнулся во время быстрого бега об какое-то препятствие, но все-таки сумел удержать равновесие, а грохнулся на землю и проборонил её носом.
 Затем перечитал еще раз стихотворение «Поэту»:
От тягот поседев до срока,
Познав предательство и ложь,
Добро творишь, но одиноко
В реальном мире ты живешь.

Бациллы злобы и коварства
Тебя пытаются сломать.
В аптеках нет от них лекарства
И продолжаешь ты страдать.

Коль мысль достойная приходит
И вдохновенья неспокой,
Знай, это сам Всевышний водит
Твоей уставшею рукой.

Ты с донкихотством не простишься,
Хоть этим мир не удивишь.
Со злом, как с мельницей сразишься
И Дульсинею защитишь.

Унынию не поддавайся
И не погрязни в суете.
Помочь убогому старайся
И будь помягче к доброте.

Слезой и светлою улыбкой
Преодолеешь боль тревог.
Не посчитай Судьбу ошибкой
И верь, что ты не одинок.

Перечитав обращение, я убедился, что не лирический герой считал свою Судьбу ошибкой, а глубоко ошибался сам, считая, что Исаак Гуревич посвятил кому-то из своих друзей стихотворение «Поэту», хлопнув себя по лбу ладошкой, воскликнул: «Какой же я обалдуй! Ведь поэт вовсе не говорит с  поэтом, как звезда со звездой на высоком небосклоне. Исаак Гуревич этим названием «Поэту» делает себе установку как поступать дальше. Перенеся множество тягот жизненных и душевных трудностей.
Ведь это сам Исаак Гуревич поседел до срока, испытав боль предательств и лжи. Это его корежили и чуть не надорвали и без того пошатнувшееся здоровье: «бациллы злобы и коварства».
Как видите, уважаемые читатели, физически-то поэт был еще довольно крепок, а вот в душу-то его пробрался червь сомнения и выгрызал его самые красивые и добрые замыслы изнутри. Вот с этим злом он и решил «как с мельницей сразиться и Дульсинею защитить». При этом поэт понимал. Что ему «с донкихотством не проститься… и этим мир не удивить». Зато помучившись над листом бумаги всю ночь, Исааку Гуревичу к утру пришло вдохновение. Он отринул от себя усталость ко всем чертям собачьим и за пять минут написал стихотворение «Поэту». Но не эта скорость и неожиданное вдохновение поразили его в то время, когда он уже начал клевать носом в стол от взявшей в плен сна и грез дремоты. Он вдруг прозрел от мелькнувшей в его мозгу главной мысли во всем его творчестве: «это Сам Всевышний водит твоей уставшею рукой».
А потом мы удивляемся, почему так красива, трогательна и светла поэзия Исаака Гуревича? Его Сам Всевышний писать стихи помогает. Да и титул-то Монарх сострадания и совести поэт получил тоже от туда. Свыше! Теперь и все читатели поняли, что поэт Исаак Гуревич совсем не одинок, хотя в квартире и проживает один-одинешенек.
Мне же для большей уверенности хочется убедить основательно дорогих читателей. И как самый весомый аргумент всем вам приведу одно очень замечательное стихотворение Исаака Гуревича под ярким названием «На совет к Богу». Но из названия, если сначала не изучить суть самого стиха, вам покажется, а у меня-то сразу же мелькнула крамольная мысль. Что этот поэт идет к Богу давать советы. На самом-то деле Исаак желает получить от Бога советы – как жить ему дальше. И выслушивает советы Бога Гуревич понятно где: в синагоге…
В футболе часто говорят: «Матч состоится при любой погоде». Но это же азартная игра, где важен результат для игроков, а еще важнее итог матча для болельщиков. И на стадионе жаждут не хлеба, а зрелищ, и кипят бурно неугасимые страсти.
Исаак Гуревич идет не на стадион, где бушует океан азартных страстей, а в синагогу, что бы выслушать умиротворяющие советы Бога. Зато, как и в футбольных матчах болельщики, он ходит в синагогу в любую погоду: «В дождь и в снег я часто в синагогу на совет Всевышнего иду, слезы вытирая на ходу».
Почему же поэт так стремится, невзирая на погодные обстоятельства, обязательно посетить синагогу? Ведь всем же известно, что Всевышний суров и строг. Да, но никто не отрицает и то. Что Бог милостив. Многие и просят у Него, чтобы Он смилостивился над ними.
А в стихотворении Исаака Гуревича «На совет к Богу» неожиданно появляется Всевышний совсем в ином, не каноническом виде: «В кепи и вельветовой пижаме, симпатичный дедушка на вид, наблюдает целый день за нами, наш доброжелатель, Бог – аид».
Почему же привиделся Исааку Гуревичу Бог таким доброжелательным, добродушным и по-домашнему простым? Ведь все считают, что Бог видит их насквозь, а у каждого за душой  были не очень-то благородные поступки. А чтобы дети не совершали дурные поступки, то и вид у Отца должен быть грозным, а глаза строгими и острыми, как стрелы огненные, которые летят на землю во время грозы-гнева.
У Гуревича же симпатичный дедушка щеголяет перед людьми в модной кепи и в мягкой вельветовой пижаме, а не в шикарной бархатной. Ответ на этот вопрос прост: поэт доброжелательный, честный человек и ему не зачем бояться гнева Всевышнего. Ведь он милостив: «Выслушать с сочувствием сумеет, и на сложном в жизни вираже мне больное сердце успокоит и надежду поселит в душе». Исаак Гуревич на любом этапе своей жизни соблюдал главный жизненный принцип – справедливость и совесть. Вот и от других ожидал справедливости, совестливости и сострадательности:
Чтобы побороть в душе тревогу,
Слезы вытирая на ходу,
В дождь и в снег я часто в синагогу
На совет к Всевышнему иду.

В зыбком мире многие аиды
Слабых гнут, не чувствуя укор.
Терпим незаслуженно обиды
Только не умеем дать отпор.

В кепи и вельветовой пижаме,
Симпатичный дедушка на вид
Наблюдает день и ночь за нами
Наш доброжелатель Бог – аид.

Выслушать с сочувствием сумеет
И на сложном в жизни вираже
Мне больное сердце отогреет
И надежду поселит в душе.

Злобного обидчика поправит.
Скажет сострадательнее быть.
Справедливость во главе поставит.
И тогда мы лучше станем жить.

Об этих главных качествах поэт Исаак Гуревич снова упоминает в своем стихотворении «Презентация». Событие в его жизни очень знаменательное. Как раз и произошло накануне. Вышла в свет книга его стихов!!! Друзья поэта часто, почти всегда приходили к нему на его день рождения. И вот событие намного грандиознее совершается, чем собственное день рождения поэта. К этому дню за прожитые годы он уже попривык, а вот презентация книги, её день рождения друзья и он сам празднуют впервые. Поэтому и восторг неописуемый: Гип – гип, Ура! Ура! Ура!
А как долго дожидался поэт своего триумфа… Он, вздыхая, с сожалением произносит: «Да, задержался поезд мой на полустанке «Ожиданий». В нем скромный «День воспоминаний» - маршрут по жизни не простой».
«День воспоминаний» - это название первой изданной книги поэта Гуревича. Вторую книгу вы уже знаете более солидный стихотворный сборник, который называется «Архив памяти» завершил поэтический цикл художественных произведений поэта Исаака Гуревича.
Следует отметить, что оба названия и «День воспоминаний» и «Архив памяти», говорят о прошедших уже днях Гуревича, но две книги, к великому сожалению – это все наследие, но зато какое: звонкое, озорное, светлое, радостное, трогательное и очень доброжелательное. И название второй книги «Архив памяти» очень меткое. И, попав в цель, оно не позволит исчезнуть бесследно творчество такого уникального поэта, как Исаак Гуревич. Мастера художественного слова и Монарха сострадания и совести.
Потомки. Изучая «Архив памяти» могут прочувствовать все сложные и глобальные исторические моменты в течении ушедшего в прошлое двадцатого века. Если автор романа «Мастер и Маргарита» заявил, что рукописи не горят. То и «Архивы памяти» будут служить, как исторические материалы двадцатого века и начала двадцать первого столетия, открывшего третье новое тысячелетие, миллениум…
Теперь о монархе. Именно в стихотворении «Презентация» иронично, с усмешкой и с доброй улыбкой на лице произнес этот титул, который так подошел к его характеру: «Монарх сострадания и совести».
Исаак Гуревич и не собирался петь самому себе дифирамбы, он про монарха упомянул мимоходом, добродушно посмеиваясь: «Сейчас для вас уже не новость, что я, хотя не патриарх, но сострадание и совесть – главнейший для меня монарх». Вот так сострадание и совесть, ставшими символами поведения Исаака Гуревича, и в его глазах они казались главным кредо каждого главы государства отца родного – Монарха. И перекочевали устами его друзей, родных, читателей в его собственный аристократический титул: Монарх сострадания и совести».
Он никогда не старался повелевать людьми. Поэт Исаак Гуревич старался жить по-людски, и люди пытались перенимать его привычки и становились добрее и чище.
Хочется прокомментировать еще одно замечательное воспоминание Гуревича о позднем признании его, как поэта.
Он в «Презентации» упоминает об этом прискорбном событии так: «Да задержался поезд мой на полустанке «Ожиданье».
Услышав слово «полустанок», у меня сразу же промелькнула мысль, и я понял, на что намекает поэт Гуревич. Он напомнил нам о Чингизе Айтматове, ставшим классиком советской литературы, написавший роман о киргизском мальчике подростке, назвав его «Буранный полустанок».
В мгновение ока Чингиз Айтматов после издания книги «Буранный полустанок» сразу прогремел не только на всю страну, а его книги стали издавать и за рубежом.
Исаак Гуревич и сожалеет, что его первый сборник «День воспоминаний» задержался на полустанке «Ожиданий». Ведь если  бы буря перемен перестройки и лихие девяностые заставили нашу культуру, поэзию и литературу прозябать в глухомани на полустанке «Ожиданий», то имя бы поэта Исаака Гуревича гремело бы вместе с бравурными мелодиями не только как стихи, а и как песни.
Но время не вернуть вспять. А про пассажиров, которые прождали в стоящем вагоне на полустанке «Ожиданий» можно только пожалеть. По принципу: «Кто не успел – тот опоздал. И что толку, что сам-то Исаак Гуревич понимал цену и красоту своей поэзии, но она не вырвалась на простор, на большую сцену, а читались его стихи в кулуарах, или в маленьких дружеских компаниях.
Сам же поэт говорил своим друзьям сквозь слезы: «Не ёрничайте, мужики, что я порой слезу роняю. Когда Светлана Окружная читает вслух мои стихи:
Оставив важные дела,
Чтоб снять с души моей вериги,
Пришли коллеги и друзья
Поздравить с Днем рожденья книги.

Да, задержался поезд мой
На полустанке Ожиданий,
В нем скромный «День воспоминаний» -
Маршрут по жизни не простой.

Сейчас для вас уже не новость,
Что я, хотя не патриарх,
Но сострадание и совесть –
Главнейший для меня монарх.

Не ёрничайте, мужики,
Что я порой слезу роняю,
Когда Светлана Окружная
Читает вслух мои стихи.

Собственные стихи «Презентация» до слез растрогала автора. Но от природы, и от хорошей генной наследственности предков. Исаак Гуревич был терпеливым и стойким человеком. После «Признания» он берется еще за более сложную тему. Он пишет стихотворение под названием «Сотворю молитву».
Чтобы сотворить молитву требуется всю душу вывернуть наизнанку. А это не каждый сумеет сделать. Но мужества Исааку Гуревичу не занимать, да и душа у него открытая и доброжелательная. Вспомните хотя бы пожелания Льву Шеру: Пусть шлет Всевышний добрый знак. Желаю искренне. Исаак!»
Но что делать, если по ночам в тиши писал Исаак Гуревич очень часто стихи. Потом это вошло в привычку, а не каждый день, вернее ночь, посещает поэта Муза. А без Музы нельзя написать ни строчки, ни пол строчки. Как без воды: и ни туды, и ни сюды.
Вот произошло, что и должно было произойти – Исаака стала мучать бессонница. Но Гуревич никогда не поддавался унынию, а слово – депрессия и вовсе не признавал. Это слово для избалованных дамочек, а не для крепких мужиков. Раз нельзя писать. Почему бы с кем-то не поговорить? Возможно, кое-кто бы и возмутился на эту мою реплику про ночные разговоры. И резко возразил бы мне: «А где же найти собеседника, или собеседницу в глухую полночь?»
Но думаю, что я нашелся бы ответить что-то на подобный вопрос. Зато поэт не растерялся и рассказал читателям о своих собеседниках. И как он их отыскал в бессонную ночь: «По ночам я начал просыпаться для совета с Богом и душой».
Оказывается правильно говорят. Что все гениальное – просто:
Перестав брюзжать и обижаться
На здоровье и достаток свой,
По ночам я начал просыпаться
Для совета с Богом и душой.

Чувства и сомнения палитру
Не таясь развешу на плетень.
Повинюсь и сотворю молитву
И тогда добрее будет день.



Глава Десятая
Страдаю от нужды в духовном хлебе

Название главы настоящее поэтическое. Каждый человек стремится жить в достатке и проливает семь потов на сельскохозяйственной ниве, чтобы для семьи было вдоволь хлеба насущного… Есть на Руси железное правило: «Хлеб – всему голова».
Но ведь и в России и в Беларуси родилось в давние времена и третье правило о хлебе насущном: «Не хлебом единым живет человек». да он человеком и называется, что ему нужен и духовный хлеб.
Вот поэт Исаак Гуревич и печется не только о хлебе насущном, а и о духовной пище. Когда духовной пищи не хватает, а это происходит не по вине поэта. Многое зависит от внутреннего настроения общества и поведения властных элит. Именно они, как конь с шарами на глазах, могут завести народ в такие дебри, что мало не покажется. Пример лихих девяностых тому наглядный пример безалаберности, а скорее всего преступного умысла, или недоумства.
Исаак Гуревич как человек высокого интеллекта и страдал-то в основном от недостатка в духовной пище.  В быту он был не привередлив, даже можно сказать аскетичен. Об анчоусах и рябчиках не мечтал, на его пенсию за деликатесами не погонишься: не до жиру. Быть бы живу. Зато духовную потребность он заполнить стремился. И писал стихи даже по ночам.
Об этом он написал очень здорово в стихотворении «Бессонница». Город Витебск, его любимый и неутомимый к полуночи все равно погружается в сон. А бессонница, как разъяренная волчица, защищающая своих волчат, вцепилась в душу поэта и его одолевают мрачные мысли.
А тут еще появляется неприятное предзнаменование: «Сел на подоконник черный ворон, душу наполняя мне тоской». Вот сердце поэта и жгет бессонница. Ему ничего не остается делать, как от своего огонька зажечь ханукальные свечи об ушедших в мир иной его предков и друзей:
Спит устало мой любимый город,
День еще один закончив свой.
Сел на подоконник черный ворон,
Душу наполняя мне тоской.

Как мне разорвать тревог колечко –
На заре Всевышнего спрошу.
Чтоб не жгла бессонница сердечко,
Ханукальную зажгу свечу.

Но если с бессонницей не бороться, то можно довести свой усталый организм до такой крайности, что придется отдать душу самому Господу Богу. Но именно Бог и помогает поэту избавиться от этой хищницы – бессонницы. О божьей мудрости и рассказал читателям Исаак Гуревич в стихотворении «Божья благодать».
От усталости и бессонницы у поэта уже мысли пошли вкривь. Но после ночного бдения несколько дней подряд, даже вечером навалилась такая тяжелая  масса переживаний от неудач, что он «вздремнул тревожно».
Сон навалился быстро, но он был каким-то легким, воздушным, а видения были вообще изумительными. Поэт, как будто почувствовал легкий толчок, а это на его плечо положил свою руку Господь.
Поэт спросонья даже не понял, кто же его разбудил. Очень лик разбудившего Исаака человека был похож на какого-то очень знакомого ему добродушного дедушку. Беседа их оказалась приятной. Задушевной, что лирический герой «замлел от благодарности и погрузился в легкий сон». Вот так измотанный до нервного срыва поэт воспринял Божью благодать, и спасся от злой бессонницы:
В раздумьях я провел пол вечера,
Как тяжесть жизни превозмочь.
Вздремнул тревожно, а в полтретьего
Опять поднял меня Господь.

Чтоб дать больной душе отдушину,
На дядю доброго похож.
Меня с сочувствием выслушивал
И снял сомнения и дрожь.

Добавив благостной угарности,
Тихонько удалился он.
А я замлел от благодарности
И погрузился в легкий сон.

Но бессонница, дав передышку лирическому герою поэта Исаака Гуревича, не может отпустить на волю своего талантливого собеседника. Ведь каждую ночь бессонница выслушивает искрометные впечатления поэта. Он не загоняет бессонницу в угол, что бы поставить её на свое место, дав под бок ей несколько тумаков.
Нет бессонница очень довольна своим собеседником. Она считает его краснобаем, хотя его друзья называют великолепным поэтом. Но бессоннице нравятся образные выражения. Вот например эта фраза: «Луч луны, Алладин шастает по хате». Сказку об Алладине и его волшебной лампе мучительнице слыхала, но её собеседник знает много волшебных сказок. Даже «паучок в курточке ворсистой» присоединился третьим к этой честной компании, и отпустил на волю муху, которая запуталась в его сплетенных пенатах, переключился на рассказчика – поэта и слушает очередную его фразу: «ночь, привстав на носок, тычет в стекла носом».
Вот уже и четвертый слушатель появился. Любопытная ноченька-то оказалась.
И все очень удивились, когда поэт умолк. Нет, он не погрузился на этот раз в следующий успокаивающий его сон.
На этот раз поэт задумался о судьбе своих любимых сыновей. Они затерялись где-то, а он сам растерялся: «Давид грусти печать без конца и края: ведь куда написать сыновьям не знаю».
Если бы он знал, где сейчас  находятся сыновья, взял бы и бросился на их поиски. Да только и для поисков сыновей сейчас не подходящее время: «снег укрыл вязь дорог, зло поземка воет, мио исполнен тревог и сердечно ноет».
Но даже не это обстоятельство  печалит поэта, а то, что «жизнь уходит в песок, нет конца вопросам:
Луч луны, Алладин,
шастает по хате.
Я на кухне один
в сереньком халате.

Три часа. Паучок
В курточке ворсистой
И бумажный листок
Первозданно чистый.

Не дурманит висок
Сладкий сон печали.
Попиваю чаек
Пополам с слезами.

Давит грусти печать
Без конца и края:
Ведь куда написать
Сыновьям не знаю.

Снег укрыл вязь дорог,
Зло поземка воет.
Мир исполнен тревог
И сердечко ноет.

Ночь, привстав на носок,
Тычет в стекла носом –
Жизнь уходит в песок,
Нет конца вопросам.

И вот наконец-то, уважаемые читатели, мы добрались до «коронного» стихотворения этой главы с названием «Страдаю от нужды в духовном хлебе». Лирический герой страдает об этом благе давно, не один год. Но задает «безликая суета» и не дают исполнить заветную мечту и наполнить душу радостью разные жизненные обстоятельства. С кем можно пообщаться одинокому человеку? Кто зайдет на огонек к поэту, который каждый день, а вернее ночь, загорается в окне лирического героя, как маяк, для заблудившихся на улице прохожих. По этому ориентиру они поймут, что шли не к своему очагу и свернуть в нужную им сторону. А только такое же  постоянное ночное светило иногда заглядывает в окно своего собрата. Пусть у светящегося окна нет такой яркости как у луны, но во мраке и это неплохое средство сориентироваться…
А Исаак Гуревич пишет фразу: «который год лишь грустная луна в холодном небе, скользя сквозь тучи, дружески кивают». Он и этому приветствию рад. Но луна быстро скрывается за горизонт, сказав мимоходом: «Пока… пока…».
Вот и грызет героя «червь сомнений и печали». Единственные живые существа с кем можно пообщаться ночью в квартире только… тараканы. Они любят собраться на кухне, чтобы поживиться чем-нибудь съестным и начинают совещаться, и вместе с хозяином квартиры сетовать на участь. Но тараканы-то безмозглые твари, а сам-то поэт понимает, что его-то участь не будет выслушивать ни его, ни тараканов:
Страдаю от нужды в духовном хлебе
В безликой суете, который год.
Лишь грустная луна в холодном небе,
Скользя сквозь тучи, дружески кивнет.

Десяток светлых дней найдешь едва ли,
Когда душа от радости поет.
Грызет нас червь сомнений и печали
И отдохнуть спокойно не дает.

Рассвет туманный… Тараканы скучась,
На кухне совещаются сейчас.
И если даже сетуем на участь –
Она не пожелает слушать нас.

Мысли бродят у поэта в голове, а он выплескивает их на бумагу, чтобы читатели смогли понять, как трудно пробраться сквозь зарослей мрачных мыслей и отыскать хотя бы несколько светлых и ярких образов в этих зарослях весьма проблематично. Стоит только уповать на талант, который подарил Исааку Гуревичу Бог.
Почему наваливается грусть, и пробиться сквозь заросли мыслей стало труднее? На вопрос этот уже  философы и поэты уже дали ответ: «одних уже нет, а те далече». Но даже те, кого сегодня уже   нет , остались у поэта в душе, да их фотографии, висящие на стене, напоминают, что и они были в его судьбе.
Взглянув, на улыбающиеся родные лица на фотографиях, у самого Исаака Гуревича появляется нежная улыбка. И на душе все становится теплее: «Все сомненья мои, улавливая, хоть не слышу их голоса, улыбаясь мне и подбадривая, милых сердцу блестят глаза».
И тревога уходит из сердца, и стихотворение рождается и ложится на листок бумаги:
Пробираясь сквозь мыслей заросли
Посреди ночной тишины.
В тесной спаленке запах старости,
На окне паук – знак беды.

Как надгробные эпитафии,
Проливая  былого след,
На стенах висят фотографии
Тех, кого уже больше нет.

Все сомненья мои улавливая,
Хоть не слышу их голоса,
Улыбаясь мне и подбадривая,
Милых сердцу блестят глаза.

В Рош а – Шана уняв тревогу,
Перед Богом, склонив колени,
Попрошу тихо сладкого года
Для живущих и кто в Ган Эдене.

Лирический герой уже начинает привыкать к необычному жизненному ритму. Полуночные вахты его уже не кучают. Хотя период его творчества с двух до четырех часов ночи, а именно в это время его посещает Муза. Моряки считают такое время вахты самым трудным и присваивают ему особое название: «собачья вахта», когда от тоски и усталости хочется выть, как собака, которую посадили на цепь. Или хотя бы  потявкать на ночную мглу.
А поэт Гуревич даже над «собачьей вахтой» своей, которую несет изо дня в день добровольно, иронизирует. И стихотворение свое новое он начинает со слов: «Ночь явилась без опозданий». А как же еще может появиться ночь? Она настает точно по расписанию, так как вращается Земля миллионы, а может быть, и миллиарды лет, столетий, тысячелетий с одинаковой скоростью по законам гравитации и всемирного тяготения: «день, да ночь – сутки прочь!»
Когда-то великий поэт Вильгельм Шекспир в одном из своих сонетов устами одного великосветского недоумка спросил у другого такого же «умника»: «В чем причина ночи?» Если вдуматься в суть вопроса, то он имеет философское толкование. Хотя это и не парадокс мышления. Юморист Аркадий Райкин еще похлеще Шекспира загнул витиеватую фразу: «Один дурак может задать столько вопросов, на которые сразу не ответят сотрудники нескольких научно-исследовательских институтов».
Но идея насмешки Исаака Гуревича, скорее всего, вышла из гоголевской «шинели», а вернее из пьесы Николая Васильевича «Ревизор». Там городничий, посыпая свою седую голову пеплом, кричит от отчаяния, что его, прохиндея, обвел вокруг пальца, какой-то прощелыга столичный щелкопер: «Над кем смеетесь? Над собой смеётесь!». А поэт всегда иронизирует в своих стихотворениях, чтобы никто из читателей не впадал в меланхолию, читая его грустные строки, а с улыбкой воспринимал нашу суровую действительность. Поэтому причина ночи – это вращение Земли. Я  уже упоминал, что у поэта Исаака Гуревича литературный талант от Бога. И в стихотворении «Ночь явилась без опозданий» поэт показывает, что Всевышний благоволит ему. Даже наступившая  ночь помогает поэту: «пробуждает огонь желаний, гасит страсти тревожных дум». Что ж, спокойствие помогает любому человеку избежать психологический стресс.  А в помощь поэту Бог послал целую армаду ангелов, которые охраняют лирического героя со всех сторон:
Ночь явилась без опозданий
И отриня дня суетный шум,
Пробуждает огонь желаний,
Гасит страсти тревожных дум.

Взмыли ангелы, чья божья слава
Охранит меня в дождь и метель.
Михаэль занимает пост справа,
Слева встал богатырь Гавриэль.

Уриэль – импозантный детина
Вслух читает мне Шма перед сном,
Чтобы спал я спокойно и чинно,
За спиной Рафаэль со щитом…

Отступают тоска и тревога.
Сладкий сон сеет в душу покой –
Ведь Шехина великого Бога
Над моею парит головой.

Однажды Исаак Гуревич после бессонной ночи вышел усталый и изнеможенный из своего кабинета, в котором занимался  литературным творчеством, на балкон. А на улице такая прекрасная весенняя погода, просто благодать. Глядь, а ветку молоденькая липа через решетку балконную с только что распустившимися листочками ему, словно ладошку, поздороваться тянет. И душа поэта затрепетала от радости и запела.
Лирический герой воспрял. А поэт вернулся в свой кабинет и написал стихотворение «Моя душа»:
Моя душа поет и стонет,
То тонет, то взмывает ввысь,
Пока свой жребий не уронит,
Но ей с Судьбой не разойтись.

Нам редко солнышко сияет,
А чаще дождь и холода.
И жизнь по капле вытекает,
Как в жбане треснутом вода.

Весной молоденькая липа
Склоняет ветку на балкон.
А журавли с печальным криком
Летят на юг осенним днем.

Пусть будет небо голубое,
И сладким сон в ночной тиши.
Желаю счастья и покоя
И вдохновения души.

Светлое, чистое, голубое небо вдохновило Исаака Гуревича. Он только со скорбью думал прошедшей ночью, что у него «жизнь по капле вытекает, как в жбане треснувшем вода», а природа не балует солнечной погодой. Зато часто моросят холодные дожди. Но кто-то из ангелов Исаака Гуревича подслушал мысли поэта, и чтобы он не разочаровался от промозглой погоды, взял и брызнул на землю «веселым теплым дождем».
Поэт замер на балконе от восхищения, и любовался, какие удивительные чудеса стал творить освежающий дождик: Он брызгал каплями воды, словно гроздьями мелких ягод по крышам и заборам, не боясь спотыкнуться, или сорваться с карниза.
Потом, отбросив в сторону свои хулиганские выходки, занялся серьезной работой: «освежил от пыли город, разумеется, Витебск и «вымыл тщательно асфальт».
Увидев проходящий запыленный трамвай, дождик «прошелся губкой по трамваю». И пассажирский транспорт вновь приобрел свой первоначальный цвет – вишневый. А то ездил замусоленный серо-буро-малиновый и сам себе не нравился.
Вот так восхищенный, просыпающейся природой, Исаак Гуревич и сам расцвел. А про свои букеты он написал отличное стихотворение «Освежающий дождик»:
Во вторник, точно по минуткам,
Воды шутливо бросив гроздь,
Готовя мартовское утро,
Пришел веселый теплый дождь.

Скользя по крышам и заборам.
Мурлыча музыку под альт,
Он освежил от пыли город
И вымыл тщательно асфальт.


Погладил одинокий кустик,
Прося защиту у небес.
Предупредил, прощаясь с грустью,
Чтобы в крапиву тот не лез.

Прошелся с губкой по трамваю,
Вишневый цвет ему даря.
И удалился, напевая,
Сухарик сливочный жуя.

Он с ветерком парящим дружен,
И находясь всегда в пути,
Туда отправился, где нужен,
Чтоб людям радость принести.

На тучке спать уплыли звезды.
И светит солнышко опять.
Тебя, как друга, добрый дождик,
Я снова в гости буду ждать.

Эта история, как вы уже узнали,  завершилась счастливым концом. Поэт подружился с дождичком и пригласил его заходить к нему в гости. Но тут над небосклоном выкатилось, улыбаясь и сияя широкой улыбкой яркое солнышко. А на тучке, из которой капельки дождя и выкатывались на землю, умчались спать звездочки. Ведь звезды днем не занимаются освещением, а сияют, сверкая, глухой и темной ночью. А душа поэта наконец-то обрела и сама кусочек духов хлеба.
Зато уже несколько лет подряд Исааку Гуревичу пришлось готовить для самого себя обыкновенную пищу, чтобы поддерживать на уровне свое физическое здоровье. Духовному же состоянию поэта мог позавидовать любой Богатырь! Гуревич с рождения был щедрым человеком, и все изобретения кулинарные рецепты «о вкусной и здоровой пище» поэт не захотел запатентовать. Он опубликовал в стихотворном виде и разрешил пользоваться этими рецептами всем людям.
Может быть, никакой новизны в этих рецептах и нет, но ирония и юмор дополняют и улучшают вкус уже знакомых ингредиентов. Вспомните хотя бы хорошо известные поэтические строчки: «Я хочу напиться чаю, к самовару подбегаю, а пузатый от меня убежал как от огня».
А вот и «Рецепт заварки чая» от самого «кулинара» Гуревича и открывает новую, хотя и очень небольшую, главу поэта.
Глава Одиннадцатая
Кулинарные рецепты

Рецепт заварки чая

Если пожелаю чаю,
Сразу я плиту включаю.
На неё от вас не скрою,
Чайник ставится с водою.

Важно подождать, когда
Закипит ключом вода.
Не спешить и не дремать,
А «заварничек» достать.

В грязь лицом чтоб не ударить,
Враз «заварничек» ошпарить,
Внутрь заварку положить,
Кипяток залив, накрыть

Пять минут не суетиться:
Дать заварке «потомиться».
Кипятку чуть-чуть долить,
Процедуру  повторить.

Соли, сахара добавить
И пирог на стол поставить.
Слов плохих не говорить,
Наливать в стакан и пить!

Как видите, начало рецепта созвучно с классическим стилем. У Гуревича звучит рецепт так… если пожелаю чаю. Сразу я плиту включаю. А дальше следует подковырка Исаака, и он уточняет, что на огонь конфорки нужно ставить чайник… предварительно, налив туда до краев холодной воды, и еще воды не кипяченой. 
Неплохо звучит реплика поэта о мастерстве кулинара: «в грязь лицом чтоб не ударить, враз «заварничек» ошпарить».
Предупреждает поэт, что заваривание чая – это священнодействие и нельзя при нем говорить плохих слов.
Но самый «главный» совет поэта в конце стихотворения приводит читателя в шок. Оказывается вся эта суматоха и шаманство-камлания над «заварничком» нужно только до примитивного приказа: «Наливать в стакан и пить!»
Как тут не вспомнить один анекдотический диалог: «Киргиз, почему у тебя на лице такая темно-коричневая кожа?» ответ лаконичен и прост: «Чай пью». А почему у тебя шея такая тонкая, и сам худой, совсем тощий? Ответ мудрый и афористичный: «Вода, она и есть вода».
Но после рецепта Исаака Гуревича, я еще больше зауважал его. А прочитав стихотворение «Курземе (кофе)» и вовсе чуть ли не завизжал от восторга:
Настроен я на дружеской волне.
И многим в нашем городе известен.
Хасдэй-Давид мне дарит Курземе.
Чтоб больше написал стихов и песен.

Чтоб вскипятить водичку на огне,
Бюджет свой скромный не вводя в убыток,
Я приготовил без проблем вполне
Целительный с цикорием напиток.

Он помогает жажду утолять
И просветляет мысли и рассудок,
Сердечко не дает перегружать,
Позволит в норме сохранить желудок.

Теперь в шабат за чашкой на столе
С напитком замечательным балдеем.
Да здравствуют Хасдей и Курземе.
И наша мешпаха (семья) пусть не редеет!

Перейти с обычного чая на кофе в двадцать первом веке вполне реально. Кофе из поджаренных зерен, и перемолотых на ручной мельничке в новом тысячелетии никого не удивишь. Натуральный кофе стал божественным напитком для гурманов. При том в Турции принято смаковать этот божественный напиток в чашечке кофе, сваренного в специальной кофеварке, которая похожа на усеченный сверху конус, подается еще бокал с холодной водой, прозрачной и хрустально-чистой. Это для контраста: кипяток и холодная вода, от которой зубы ломит, а вкус и аромат кофе становится необыкновенно хороши.
Теперь таких кофеманов вряд ли найдешь. Появился растворимый кофе и священнодействие при употреблении кофе прекратилось.
Взял, зачерпнул из баночки чайную ложку растворимого кофе, залил в чашку кипяток и… напиток готов!
Но в ту эпоху, когда растворимого кофе еще не было, суррогатный напиток, по вкусу похожий немного на кофе был, он назывался цикориевый напиток. Но за неимением гербовой бумаги, пишут на простой.
И лирический герой в стихах Гуревича, с гордостью заявляет, как он, когда его финансы поют романсы, умудрился смаковать утром кофе. Выручил героя его друг, подарив ему пачку курземе. И не беда, что в коробочке цикориев напиток: дареному коню в зубы не смотрят.
Поэт об этом с радостью говорит: «Бюджет свой скромный не вводя в убыток, я приготовил без проблем целительный с цикорием  напиток». А дальше Исаак Гуревич перечисляет все прекрасные и полезные качества напитка с цикорием: жажду утоляет, рассудок просветляет, не перегружает желудок и не позволяет перегружать сердечко». Все тридцать три удовольствия на лицо. Балдеж, да и только.
Про рецепт приготовления вкусной и здоровой пищи Исаак Гуревич уже дал, про обед он распорядился, как генералиссимус  Суворов и отдал виртуально, разумеется, врагам, пусть они этим обедом сами подавятся, а зато ужин поэт  приготовлял с королевским размахом, ведь Монарх все-таки, читая стихотворение поэта «Ужин», можно было только слюньки сглатывать:
Безденежье познав в анфас и в профиль,
Ведь третий год на пенсии уже.
Я приготовлю жареный картофель
Без масла на большой сковороде.

И для заварки, не имея чая,
В кипящую бурлящую воду
Я корочку от хлебушка бросаю,
На две минутки волю дав огню.

Для аппетита эликсир не нужен.
Снотворное не стану принимать.
Я свой простой и калорийный ужин
Съем с наслаждением и лягу спать.

Нырну я в сны волшебные беспечно,
Где  дарит море синеву волны.
Мне богачи завидуют, конечно, -
Бессонница терзает их умы.

Почему у лирического героя ужин на одну персону оказался таким скромным – одно блюдо, но зато какое оригинальное, поэт объясняет безденежьем. Это безденежье объяснимо, на грошевую пенсию прожить, нужно иметь огромную изворотливость и талант кулинара.
С безденежьем, но ничего не поделаешь: герой изучил её и «в анфас, и профиль». Зато щедро делится со всеми пенсионерами своим рецептом приготовления ужина: «Я приготовлю жареный картофель без масла на большой сковороде. Коробочка напитка с цикорием уже давно опустела, но лирический герой изобретателен, он вот как выкрутился, чтобы картошечку-то чайком запить: В кипящую, бурлящую воду, я корочку от хлебушка бросаю на две минутки».
И не пустую воду хлебает герой после такой «кулинарной» процедуры, а вытащив корочку хлеба из кружечки, он со смаком начиняет кушать жареный картофель.
Оценивает поэт этот ужин положительно: «после сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать» эту процедуру лирический герой Исаака Гуревича делает после ужина, так как обед он просто игнорирует: «Я свой простой и калорийный ужин съем с наслаждением и лягу спать. Для аппетита эликсир не нужен, снотворное не стану принимать».
Зато во главе про кулинарные рецепты, поэт в стихотворении «Мюсли» рецептом с читателем не поделился. Мюсли – это восточное сладкое лакомство, в котором есть и орешки, и изюм. Она чем-то похожа на халву. Но Исаак Гуревич обрадовался не сладкому мюсли, а тому, посылочку-то с лакомством прислали ему с поздравление м к Новому Году (Рош а-Шана) его любимые, горячо любимые сыновья. Отыскался след Тарасов, а вернее следы Алеши и Сени. И поэт от радости ликует. Но поэт, прежде всего – творец, и он создает великолепное стихотворение, которое называет «Мюсли»:
В час Тишрея в дом мой рано
Солнца лучики пришли,
А в посылке к Рош а-Шана
Были вложены мюсли.

Чтоб здоровье не прохлопать
И остался острым ум.
Есть в продукте дивном хлопья
И орешки, и изюм.

Если вдруг темно и грустно,
И запасов не бог весть,
Дам совет: с веселым хрустом
Вам мюсли скорее съесть.

Для гурманов обозначим:
Прежде чем употреблять,
Молоком залив горячим,
Пять минут дать постоять.

К кофе подавать и к чаю,
Чтобы радость принесли.
Аппетита всем желаю
И, да здравствует, мюсли!

Если Исаак Гуревич раньше  отрывал ежедневно листки календаря каждый день, и не оставлял ни одного дня без строчки, то с некоторого времени поэт стал писать пожелания себе, друзьям, знакомым раз в году. Чтобы не забыть в каком году было написано стихотворение Исаак Гуревич в конце странички записывал координаты: «Город Витебск, 1 января, цифры года и номер домашнего телефона 477-849. Запомнить его было просто: две четверки, две семерки и по одной цифре еще: восемь и девять.
Самое короткое посвящение Новому году было у Гуревича 2001 году в миллениум:  «В круговерти текущих буден; хоть бывает порой нелегко улыбайтесь почаще люди. Не стесняйтесь творить добро!
А вот написав пожелание 2012 году, он в постскриптуме добавил:
Пусть не остудит чувств Мороз, и благородство воссияет. Исаак Гуревич первый тост за Вас с почтеньем поднимает!
А в этот раз он не оставил в конце поздравления ни число, ни дату, ни номер телефона… как будто предвидел, что этот год для него станет последним… И никому не понадобится его номер телефона. Абонент не ответит на звонок…
В 2017 году 14 марта я шел поздравить с днем рождения Галину Михайловну Грибкову, солистку хора «Ветеран». Этот хор получил звание народного, и многие зрители приходили, чтобы услышать звонкий задорный голос певицы. У подъезда, где отмечался день рождения Галины Михайловны, топтался мой знакомый солист из этого же хора с букетом цветов, поджидая время начала торжества.
Он спросил меня: «Написал о Давиде Симоновиче? Я пожал плечами и ответил: «Симоновичу написал поздравление сам поэт Исаак Гуревич. Так что Давид был обласкан и возвеличен еще при жизни, а вот поэт Гуревич почему-то незаслуженно забыт, и я пишу эссе о его творчестве.
- Это здорово, - произнес с восторгом коллега. – А про что пишет Исаак сегодня?
Мне пришлось грустно вздохнуть и сказать:
- Он сейчас ничего не пишет.
Приятель поднял удивленно брови и спросил: «Почему?»
Мой ответ: «Он умер…», потряс приятеля, и он бросился в расспросы.
- Когда? Я почему-то не слышал о его смерти… как давно он умер, в прошлом месяце…
Я скорбно покачал головой и ответил:
- Он умер уже давно – пять лет назад.
Теперь покачал скорбно головой мой знакомый и, промямлив:
- М-да, а я-то и не знал об этом. А ведь Исаак никогда не жаловался на здоровье… Он умер от сердечной недостаточности.
Мне вновь пришлось тяжело вздохнуть и поправить второй раз приятеля:
- По-моему, - ответил я, - наш Великий поэт Витебска умер не от сердечной недостаточности, а от недостатка сердечности…
Вместо эпилога

Исаак Гуревич не зря ходил постоянно в синагогу. Там встречали его как родного, подсказали, если создается трудная жизненная ситуация, обращаться в Еврейский благотворительный фонд «Хасдэй – Давид. И Исаак, воспрянув духом, написал стихотворение, посвященное благотворительному фонду:
Древний Витебск в красе многоликой
И заря над Двиною встает.
В скромном доме на улочке тихой,
Где растут резеда с повеликой,
Центр еврейский работу ведет.

Пусть играют мелодии скрипки
И огнями сияя манит,
Нас встречает теплом и улыбкой
Центр любимый наш Хасдэй – Давид».

Всю историю нашу расскажут
И еврейские книги дадут,
Виды Родины древней покажут,
Старину и действительность свяжут,
И напомнят обычаи тут.

Помогают едой и одеждой
И лекарство бесплатно дают.
Все проблемы решив ваши между
В справедливость, вселяя надежду,
Волонтеров к больному пришлют.

Если вы испытали потребность,
Без стесненья идите сюда.
Здесь встречают тепло и душевность,
Ощутите заботу и нежность.
И отступят печали тогда.

Мы, когда собираемся вместе,
Каждый близок, как друг или брат,
Исполняем еврейские песни,
Рассуждаем о долге, о чести
И «гоняем чаи» на Шабат.

Был Гапеевский мост, где Московский,
И картины там Пэн рисовал,
Часто Фрадкин гулял по Яновской.
В бронзе кресла, сидя на Покровской,
Глядя в небо мечтает Шагал.

Опускается кислевский вечер.
Мы молебен отслужим сполна.
Затеплим Ханукальные свечи,
С песней праздник энейнэм отметим
И абисэлэ выпьем вина.

В мирном небе пусть бусел летает.
И живет веселее народ.
Всем здоровья и счастья желаем,
С оптимизмом дружить завещаем
Пусть вас каждого Бог бережет!

Именно в еврейском благотворительном фонде Исааку Гуревичу пришла мысль написать стихотворение «По законам Торы». В нем поэт рассказал простую истину: если исполнять  законы Торы, то мир будет во всем мире:

По Тори истинным законам
Мы богу верность сохраним.
И в память павшим миллионам
Поможем искренне живым.

Не суетись в помпезном чуде,
Где сытость – черствость родила.
Останутся на память людям
Лишь только добрые дела.

Умерь тщеславие и праздность,
И самолюбия балласт.
Не верь в поступков безнаказанность
И знай  - Господь за все воздаст.

Не жмитесь, не храните тыщи
В песке на поле дураков,
Чтоб духом не были вы нищи
И не пинали чудаков.

Жизнь беспристрастна и сурова.
И ты себя не пожалей,
Чтобы голодных и без крова
На свете не было людей.

Свои богатства приумножишь,
Коль алчность наберет разбег.
Но в мир иной забрать не сможешь,
А в гроб положат только чек.

А разуверившись в кумире,
Гаси скорее злость в груди.
Ведь все мы гости в этом мире,
И ждет нас вечность впереди.

Добро – как высшая награда.
И не жалей его творить.
Почаще каяться нам надо,
А не себя превозносить.

Нас разброс ал Господь по свету
И вновь решил собрать сейчас.
Но равенства, как прежде, нету
Еще сегодня среди нас.

Что мания величья губит
И не склоняем голову,
За это насне очень любят,
И рвут порою, как траву.

Прошу, коль путник постучится,
Пусти скорее на порог.
Дай хлеба и воды напиться
И мицву защитает Бог.

Пусть входит совесть в час рассвета
В сердца к мздоимцам и лгунам.
И мудрый Бог отметит это,
И мы построим третий храм.

Улыбка вместо шолахмонес
От тех, кто жаден и суров.
Прошу вас: «Идун, гот рахмонес!»
И не жалейте теплых слов.
А в стихотворении, посвященном Ребе Менахему Менделю Шнеерсону поэт Исаак Гуревич показал, что поговорка «Один в поле не воин» была опровергнута именно Ребе Шнеерсоном. Он стал подвижником и один сумел открыть около 2000 еврейских школ.
Оружием же и главной направляющей силой у Ребе была только его лучезарная улыбка. И силы добра помогли Шнеерсону сотворить такой невероятный подвиг:
Мы не можем оставаться равнодушными, пока
каждый ребенок, мальчик и девочка, не получат
надлежащего морального просвещения.
Ребе
Заря едва проснулась в небе.
В означенный всевышним срок,
В семье Любавических ребе
Родился сладенький сынок.

Открыв глазенки с милым ликом,
Увидев мамин силуэт,
Он возвестил веселым криком
Свое явление на свет.

Чтоб жизнь была светлей и краше,
И родословную хранить,
Назвали ласково Менаше
И пожелали долю жить.

Чтоб обминули все напасти
И был здоровым и умён,
Прося сынку у Бога счастья,
Молился Мендель Шнеерсон.

Чтоб в мир суровыйчестным вышел,
Был добр и старших уважал
Господь слова его услышал
И благодать свою послал.

Кружился буслик плавно в небе,
Суля надежду и покой.
Менаше босоногий бегал
На речку с чистою водой.

В перелицованном пальтишке.
Ин грейсер регун, ин дем винт
Шел в хедер, прижимая книжки,
Англиклихер, геборте кинд.

И, исполняя волю Бога,
Как истинно афрумер ид,
Ходил исправно в синагогу
Творить молитву Шахарит.

Чтоб приобщиться к знаньям мира,
В сердечке робость поборя,
Собрав в баульчик хлеб и сыра,
Уехал мальчик за моря.


В часы тревог и испытаний,
Умея мудрость проявить,
Он сделал вывод: сила знаний
Поможет людям лучше жить.

С открытым взглядом, энергичный,
Слов попусту не говорил.
И, позабыв о жизни личной,
Себя народу посвятил.

Заветы Ребе не забыты,
В них благородства ореол.
Им были на земле открыты
Две тысячи еврейских школ…

Тамуза третий день красавец
И синагоги силуэт.
Как прежде штэтелеЛюбавич
Встречает ласковый рассвет.

В заботах о духовном хлебе
Мы продолжаеи связь времен.
И нас подбадривает в небе
Улыбкой Ребе Шнеерсон.

Перечитав до конца свою рукопись, мне пришлось вернуться к моей полемике с приятелем, где мы расходились во мнениях, от чего умер поэт: от сердечной недостаточности, или же от недостатка сердечности.
И я снова вспомнил, что когда я произнес фразу: «Исаак Гуревич умер», мой знакомый опешил, он пять лет после смерти  поэта думал, читая стихи поэта, что Гуревич преспокойно пребывает на белом свете, живет, радуется жизни и занимается литературным творчеством.
Вот тут-то я и понял, что Исаак Гуревич, получив признание от своих друзей, и в самом деле до сих пор живет в сердцах его друзей. Он стал бессмертным!
По крайней мере его обессмертили стихотворения поэта:
Глаза в морщинках мудрых строги,
Миноры мягкий свет плывет.
Сегодня в нашей синагоге
Молебен праздничный идет.

Война осталась страшной раной.
Не забывая о былом,
Мы в мире хрупком постоянно
С надеждой трепетной живем.

Кипа и талита одежда,
Чтоб божья милость не ушла.
Я в древнем Витебске как прежде,
А в Хайфе – лучшие друзья.

Здесь чувств божественных палитра
И слез прозренья не стыжусь.
Звучит торжественно молитва
За государство Беларусь!






Патриот живет припеваючи
РОМАН
Часть первая
ВСТУПЛЕНИЕ

Руководитель любительского хора «Патриот» Леонид Иванович Тихонович, в котором все исполнители очень интересные люди, повидавшие многое на своем веку, ведь они – «дети войны», разъясняет всем участникам хора, откуда возникло это такое яркое, почетное название – «Патриот»!
Это название появилось на свет после конкурсного отбора, который провел Тиханов первый руководитель певческого коллектива.
- Предложений было много и в шапку, которую пустил по кругу мой предшественник, сыпались листочки с названиями ансамбля на все лады и вкусы. Эрнест вытряхнул их из фуражки на стол и стал зачитывать вслух варианты и предложения артистов. Вдруг… он, словно споткнувшись на всем скаку, остановился и, подняв вверх палец, потребовал внимания и радостно воскликнул: «Вот так будет называться наш хор – «Патриот».
В зале повисла тишина, все замерли, а потом послышались, как часто писалось в газетах, - «бурные и продолжительные аплодисменты». Кто-то, когда зал затих, даже громко прокричал трижды звонким голосом: «Ура! Ура! Ура!»
Эрнест Абелевич Лиозненский

Эрнеста в семье называли все родственники уменьшительным именем – Эриком.
Его отец Абель Юдович  Лиозненский родился в Сураже в 1899 году, был кадровым военным и служил в Красной Армии офицером в звании лейтенанта. В Сураже молоденький лейтенантик познакомился с очаровательной девушкой Фрумой, которая тоже влюбилась в стройного, молодцеватого офицера, и они вскоре поженились.
Эрик родился в 1939 году. По Европе уже начинала распространяться «Коричневая чума». Пришедший к власти в Германии в 1933 году Адольф Гитлер внедрял в головы немцев фашистскую идеологию, в доктрине которой во главу угла ставилась арийская высшая раса, которая должна повелевать остальными «недочеловеками». Эти «ундерменши» должны стать рабами и беспрекословно, бессловесно, как скотина какая-то исполнять все приказания арийцев и работать, работать, работать, но на них.
Но не все, даже сами немцы, не считали, что иметь право жить на земле свободно, должна только само провозглашенная высшая раса.  И первым заявил об этом немец-коммунист Эрнст Тельман. Он и стал вождем рабочего класса Германии. В честь Тельмана и назвали родители сына.
А в Советском Союзе писали школьники-первоклассники в своих тетрадках: «Мы не рабы, рабы не мы!». Кто-то из самых шустрых ребятишек заметил, что если в конце фразы про рабов написать: «рабы не мы» слитно «рабы немы», то и получается, что именно этого и добивается Адольф Гитлер – рабы должны быть немыми, бессловесной скотиной.
Эрик родился в 1939 году, в котором и началась Вторая мировая война – фашисты напали в сентябре на Польшу.
Когда Абель взял малыша на руки, то услышал громкий и звонкий крик сына.
- Ты посмотри, Фрума, и послушай - сказал он, - артистом станет сын, певцом.
С первой же маршевой ротой Абеля Лиозненского отправили на фронт.
- Фрумочка, береги сына – воскликнул лейтенант и расцеловал на прощание жену и сына… И поцелуй оказался на самом деле прощальным! Лейтенант Лиозненский погиб в 1944 году в декабре, освобождая от фашистов Австрию. Оставалось полгода до Победы, но не увидел отец Эрика праздничный Салют.
А Фрума Львовна работала в Сураже участковым врачом. Поэтому ей удалось сесть в санитарный поезд вместе с сыном, который последним уходил из Орши в тыл страны. Фашистские стервятники – самолеты с черными, жирными крестами на крыльях, яростно завывая, сбрасывали свой смертоносный груз – бомбы на железнодорожную станцию.
Машинисту паровоза удалось вырваться из кромешного ада и на участке, где железнодорожная колея ныряла в лес, остановил состав, скрывшись под кронами деревьев.
При бомбежке еще в Орше Фрума двух дочерей: десятилетнюю Юлию и одиннадцатилетнюю Полину вместе с Эриком оставила лежать в придорожном кювете, а сама бросилась перевязывать раненого солдата, который из обычной трехлинейной винтовки Мосина стрелял в пикирующий бомбардировщик.
Медврач едва успела перевязать раненого и оглядывалась, что бы приказать санитару помочь отнести снайпера в вагон, как рядом разорвалась бомба. Один осколок угодил и в Фруму.
  Но она, зажав рану ладонью дошла до кювета, где укрывались её дети, и попросила девочек:
- Полинка, Юлечка, возьмите на руки Эрика и пойдемте вместе со мной в санитарный вагон.
Лесная остановка поезда разъединила детей и мать. Эшелон в лесу расцепили на две части. В один состав загрузили раненых, в том числе и Фруму Львовну, а троицу: Полину, Юлю и Эрика в состав, который увозил эвакуированных в город Октябрьск Саратовской области.
  Полина и Юля всполошились:
- Мы хотим с мамой ехать, - пустите нас в вагон, - упрашивали какого-то военного, который распоряжался комплектацией новоявленного Ноева ковчега. Семь нор чистых в одном углу трюма, семь нор нечистых в другой отсек. Но офицер им ответил:
- Не унывайте, девочки. Вы заберите своего братика и садитесь вот в этот состав. Там есть персонал, который присмотрит за вами. А с мамой вам все равно поговорить не удастся. Она в бессознательном положении, и с ней занимаются хирурги. Отлежится на больничной койке и разыщет вас.
Фрума Львовна, выздоровев, так и осталась работать в эвакогоспитале с номером 3280. Он находился, его основная база, в здании бывшей школы. Душа её рвалась к детям, а медицинская служба не позволяла покинуть госпиталь.
Зато она разыскала место, где нашли приют две её дочурки и ненаглядный и единственный сыночек Эрик. Узнав, что в Саратовскую область отправляется санитарный самолет в город Октябрьск, она напросилась у начальства сопровождать туда раненых. Надеялась, что сможет повидаться со своими детьми и забрать их с собой на базовый госпиталь.
Радости девочек не было предела:
- Мама, мамочка, мамулечка наша дорогая, - прыгали вокруг Фрумы Поля и Юля и по очереди целовали свою мать. – Ты нас разыскала, разыскала. Обещала и обещание свое сдержала.
- Родные вы мои ребятишки, - смеялась и плакала Фрума. – Эрик-то, Эрик-то какой богатырь стал. Не по дням, а по часам растет. А вот, что разыскать-то я вас разыскала, а забрать вас с собой прямо сейчас я не смогу. В Куйбышеве, это сейчас так Самара называется, негде в госпитале даже яблоку упасть. Койки к койке сдвинуты, что продвигаться можно только бочком. Но в следующий раз я что-нибудь придумаю и заберу вас с собой.
- Дай, мама, честное слово, - с серьезным выражением лица проговорила Поля.
- А без честного слова вы уж мне и не верите? – улыбнулась мать.
- Верим, мамочка, верим, - залепетала Юля, - только все равно дай нам честное слово, чтобы нам спокойно жилось.
Фрума сдержала свое слово, но с божьей помощью. Ей удивительно повезло. Эвакогоспиталь из Куйбышева перебросили в … Октябрьск. А пока Лиозненские жили в семье рабочего лесхоза. Эрнесту запомнилось самое лучшее лакомство в детстве.
- Юля, - просила сестру Поля, - приготовь для ужина пять картошин.
- Почистить? – спрашивала сестра.
- Нет, Юлечка, не надо. Отмой кожуру от грязи, и я напеку «тошнотиков».
- Каких еще «тошнотиков»? – удивилась Юля.
- Да драников! – ответила Поля. – Только картошка, которую я насобирала на поле, мороженая и имеет неприятный привкус и запах, что к горлу тошнота подступает. Вот я и стала драники называть тошнотиками.
- Эх, - вздохнула Юля – когда ты сказала слово «мороженая», у меня слюнки потекли. До войны мое любимое лакомство и было сливочное мороженое, а сейчас из мороженой картошки мы «тошнотики» пекем.
- Не огорчайся, Юля, - попыталась утешить сестру Поля, - я не буду больше их так называть, а говорить поджаренные картофельные блинчики. Ты посмотри на Эрика: он уплетает мое блюдо за обе щеки.
Когда мама девочек и Эрика приехала в Октябрьск, жить им стало веселее и сытнее. Эрику, когда ему исполнилось шесть лет, вообще, стало вольготнее и свободнее.
- Вот скоро пойдешь в школу, сынок, - говорила Фрума, - отойдет твоя уличная вольница. Дай тебе волю, так ты домой и носа казать не станешь. Все носишься на улице, как сумасшедший. Готов сутками дома не показываться. Так ты у меня, сынок, и от рук отобьешься, а ведь скоро в школу пойдешь.
- Не отобьюсь, - серьезно пообещал мальчишка. – Да и школа мне нипочем. Меня Юля уже читать, считать и писать научила.
- Нипочем, - хмыкнула мать. – Нам Акуле-каракуле нипочем , нипочем, мы Акулу-каракулу кирпичом, кирпичом… Смотри, горе ты мое луковое, учительница в первом классе такая строгая, что быстро тебя обуздает и стружку с тебя снимет. Шелковым у неё станешь.
- Ладно, мамочка, шелковым, так шелковым, - согласно кивнул головой Эрик. – Я сбегаю во двор, там меня мальчишки ждут в футбол играть. Без меня они могут и проиграть, я в каждую игру пару голов минимум забиваю.
- Я и не знала, что у меня растет форвард, главный бомбардир, - вздохнула Фрума. – Ладно, беги к ребятам, забивай им на радость голы…
Но поиграть в этот день Эрику не удалось. На улице он услышал выстрелы, вверх взлетали разноцветные ракеты! Люди радовались, как дети, обнимались, целовались, смеялись и плакали.
- Что случилось, Юля? – спросил Эрнест сестренку, а она крикнула:
- Ты слышишь, что говорят, как ликует народ?! Победа! Мы победили?! Войне – конец!!!
Мама домой пришла тоже радостная и веселая и сказала:
- Мировой день. этот день 9 мая 1945 года я запомню на всю оставшуюся жизнь. Такой неповторимый и чудесный день.
В комнату заскакивали мамины подруги, садились за стол и поднимали тосты за Победу. Плясали, танцевали. В вихре вальса выскакивали на улицу и подхватывали куплет песни: «Выходила на берег Катюша, выходила на берег крутой».
Потом Фрума зашла снова в дом. От её радости не осталось и следа.
- Что случилось, мамочка?! – насторожилась Поля.
- Не куда и не зачем мне теперь на крутой берег выходить. Нет в живых моего степного и гордого орла. Погиб он, освобождая Австрию, а я даже не знаю где его могила.
И в доме Лиозненских повисла тишина. Мертвая тишина…
Через некоторое время вернулась с работы Фрума Львовна радостная и сообщила:
- Вот и настала пора возвращаться на Витебщину. Теперь я в Витебске смогу выйти, как княгиня Ольга когда-то, на крутой берег Двины. Но только лишь чтобы полюбоваться её величавостью, красотой, широтой и стремительным течением.
В конце ноября 1945 года семья Лиозненских приехала в Витебск. Фрума сняла частную квартиру на улице Пороховой на Марковщине. Дом был частный, а хозяева – староверы.
Вот в этом доме староверы и выделили Лиозненским три комнаты. Эрик сразу же столкнулся со странностями хозяев. Он захотел попить и сделал попытку взять пустую кружку, стоящую около ведра, до краев наполненного чистой водой из колонки. Но хозяйский мальчишка дал ему по рукам и не позволил взять кружку:
- Не смей трогать кружку! – крикнул паренек, - ты не старовер, и кружка станет от твоего прикосновения поганой. Можно брать воду из ведра только своей посудой.
Зато вскоре к староверам приехал родственник. Он служил при немцах полицаем и отсидел четыре года в лагерях за пособничество гитлеровским оккупантам. Вот ему хозяева, как единоверцу, пить из своей кружки разрешали, хотя он был фашистским прихвостнем, изувером, но зато своим в доску старовером.
Полицай помалкивал в тряпочку, что он участвовал в карательных операциях против партизан и ненавидел евреев. Только эту ненависть свою он прилюдно показывать боялся. И хотя пил не из поганой кружки, а из чистой, чистеньким от этого не стал. После лагерей он прожил на земле Витебской лет десять и загнулся. Не помогла ему ни вера старинная, ни чистая кружка.
А мама Эрика работала в больнице честно и добросовестно, и ей дали ордер на заселение в доме ЖАКТа в семейном общежитии. На каждом этаже была квартира с тремя жилыми комнатами по 10,5 метров квадратных. Вот и разместилась семья Лиозненских на этих просторах с десятью с половиной квадратных метров вчетвером – по два с половиной метра на ребенка и три метра их матери.
Но Фрума Львовна радовалась, как ребенок. Ведь это же государство выделило ей жилье и частнику теперь не нужно платить за проживание. А жилплощадь, где разместились Лиозненские, платить приходилось, но какие-то жалкие копейки, а не рубли.
Во второй комнате разместился военный со своей женой, а в третьей три девушки – молодые специалисты. Но с соседями жили Лиозненские дружно: ни ругани, ни ссор не было. В коммуналках очень часто одни соседи «дружат» против других и готовы кровушку попить, если кто-то долго засидится в туалете, или займет на долго газовую плиту, чтобы сготовить обед или ужин.
Наоборот, ключи от комнат клали на полочку в прихожей, а для «конспирации» прикрывали от постороннего взгляда папкой-скоросшивателем. Настоящий коммунизм. Молодые специалисты девчата брали у тети Фрумы посуду с полки на кухне. Единственным условием для пользования кастрюлями, тарелками или ложками была фраза: чистота – залог здоровья! И посуда блестела после мытья как новый пятиалтынный.
Лиозненским же приходилось спать на полу на матрасиках, которые сворачивались в трубочку утром, и аккуратно складывались в штабель возле окна на день. одна девушка из молодых специалистов вышла вскоре замуж и переехала жить к мужу.
Две другие девчонки не упустили свой шанс расширить себе жилплощадь. Пока комендант из ЖАКТа чухался, девушки купили себе платяной шкаф, и поставили его на место третьей койки, которую вытащили в коридор, и поставили её «на попа», чтобы не мешала проходу.
Фрума Львовна встала на очередь на квартиру. Она получала не только зарплату врача, а и пенсию за погибшего мужа.
В 1955 году Полина уехала и стала жить самостоятельно, а вскоре получила семья Лиозненских однокомнатную квартиру на Московском проспекте в Витебске.
- Вот, наконец-то, поживем по-человечески, - облегченно вздохнув, заявила Юле и Эрику мама. – А то жили, как в проходном дворе, того и гляди, что кто-нибудь спросонья на тебя наступит.
Обе сестры Эрика окончили медучилище – пошли по стопам матери, а он поступил в политехникум по проспекту Черняховского, и окончил факультет «Электрооборудование промышленных предприятий и установок». Затем стал работать на предприятии «Монолит». Фрума Львовна не вмешивалась в дела Эрнеста.
- Я одобряю твой выбор, сынок, - сказала она Эрику. – И никогда не буду вмешиваться в твои планы. И если у тебя есть знания и тяга к электротехнике, то и реализовывай их.
- Знания, мама, есть, - ответил сын. – Кто не знает закон Ома, тот пусть сидит спокойно дома.
- Значит, станешь мастером своего дела, - кивнула Фрума.
Эрик стал отличным мастером дела. Он серьезно относился к самому незначительному поручению начальника цеха. И когда начальник цеха, или мастер спрашивали:
- Эрнест, ты выполнил свое задание в срок? – то он отвечал вопросом на вопрос:
- А было ли когда хоть раз, что я не сделал свою работу вовремя? 
Мастер, получив ответ, не бежал проверять ни качества работы, ни количество. За свои слова Эрнест привык отвечать и не бросал их на ветер. У него не было альтернативы для ответа: Да или нет? Ответ был всегда положительный.
За время работы Лиозненского на «Монолите» сменилось четыре начальника, восемь мастеров, а с последним директором он не ладил. Как-то на партийной конференции Эрнест задал вопрос с места директору:
- Почему у нас на «Монолите» рабочие так мало получают? Зарплата у них мизерная.
- А что у вас голова болит за рабочих? – ехидно спросил начальник.
Но ехидная усмешка никак не подействовала на правдоискателя. Лиозненский ответил быстро и дерзко:
- За кого же должна болеть моя голова, как не за рабочих? Не я, а партия сказала, что у нас в стране гегемон – это рабочий класс, а не директор.
- Значит, вы  очень недовольны моими действиями?
- Даже очень не доволен. А вы?
- А я бы с удовольствием подписал вам заявление на увольнение по собственному желанию… Я имею на это право, как руководитель предприятия.
- Мне кажется, что не имеете ни права, ни авторитета, чтобы уволить меня. Вот проработайте на «Монолите», как я – 44 года, изучите дотошно предприятие как я, и тогда я вам низко в ножки поклонюсь и сниму головной убор. А что вы можете предъявить в свой актив: три с половиной года проработали прибористом. Окончив политехнический институт, поработали три года технологом, а потом ушли в армию. После армии поработали немного на телезаводе, где не проявили себя никак и вот пришли к нам на «Монолит».
- К чему вы перечислили мне эту беллетристику? – спросил директор Эрнеста.
- Чтобы вы ответили – можно ли мне  после конференции занимать очередь?
- Какую еще очередь? – покрутил головой начальник. – И куда?
- Чтобы на прощальном вечере побыть немного с вами… - ответил Лиозненский.
- Я не собираюсь устраивать никаких прощальных вечеров, - заявил директор. – Вы придумали какую-то чушь!
- Я ничего не придумываю и не выдумываю, а ответственно заявляю, что вы наш завод на колени-то поставили, а на лопатки уложить еще не сумели. Теперь пытаетесь умыть руки и улизнуть от ответственности.
- Вы говорите, да не заговаривайтесь, Эрнест Абелевич, - сделав обиженную, выдохнул злобно директор. – А то…
- Что – «А то»?
- Да вылетите из завода как пробка из бутылки забродившего кваса!
- Но это вы зря горячитесь, уволить меня, руки у вас коротки. Я работаю не за страх, а на совесть, брака на работе у меня нет, не пью, не прогуливаю, не ворую и «несунов» презираю. А вот вы узнали, что директор телевизионного завода Бобров уходит на повышение в Министерство электронной промышленности заместителем министра и уже подали заявление, что можете использовать освободившуюся вакансию и занять место уволившегося Боброва. Да вот рабочие завода выступили против вашего назначения директором, заявив, что у вас скверный характер и работаете спустя рукава. Если и примут вас на телевизионный завод, то только технологом.
- Уволю… - выдавил сквозь зубы директор. Но хриплый голос его не подействовал на Эрнеста.
- Вы зря так гневаетесь, - сказал он. – Нервишки расшалились, а потом давление повысится. Увольнять меня не за что, я уже говорил, но повторю: не пью, не курю, не ворую. Вспомните, как я добивался четыре раза повышения заработной платы рабочим. А ведь вы иногда по месяцу, по два месяца рабочим зарплату не выплачивали. Если и выплачивали потом, то частями.
На этом спор мастера-умельца и прохиндея директора закончился. Руководитель тоже вспомнил, как ершистый Лиозненский добивался пару лет назад доплат за вредность производства. При пайке деталей в измерительных приборах пары свинца, какие бы респираторы не применялись, в легкие пайщика все-таки попадали.
Чтобы не заболеть требовалось курортное лечение, лекарства, а все эти мероприятия дорогостоящие и влетают рабочему в копеечку. Вот вредный Лиозненский и стал  бороться за возвращение льгот за вредность на производстве.
А тут в 1986 году 26 апреля случилась авария на атомной электростанции «Чернобыль». И облако радиоактивной пыли частично проплыло по территории Беларуси. Это событие усилило накал страстей и на заводе «Монолит». Особенно волновались рабочие, которым приходилось дышать парами свинца.
Тут-то и вспомнил директор, как Эрнест Лиозненский написал о его самоуправстве не областному начальству, так как Эрнест писал несколько раз, но безрезультатно, а самому Президенту Республики Беларусь Александру Григорьевичу Лукашенко. Копию письма получил и директор завода, и у него екнуло сердце от прочитанного забористого текста. Вот что писал Эрнест Абелевич:
Уважаемый Президент! Нас ограбили и обворовали, отобрав у нас самое дорогое, что есть у человека – здоровье. Мне не перечислить сколько человек умерло, и в каком еще довольно молодом возрасте, но у всех был один и тот же медицинский диагноз: «Рак дыхательных путей». И это заболевание происходило из-за проникновения в легкие паров свинца.
Вспомнил директор завода «Монолит» и ответ Президента. Он пришел в Витебск с космической скоростью – очень быстро, через два дня: «Вас лишили льгот неправомочно и несправедливо. Льготы будут восстановлены вам с момента подачи заявления и в полном объеме».
О, как обрадовался Эрнест Абелевич! Он показал письмо от Первого лица Государства во всех отделах завода «Монолит», которые отвечали за выплату льгот. И как музыку слушал их ответы:
- Вот теперь мы можем выплачивать льготы на законных основаниях. Их будут получать все – от уборщицы, до начальника отдела. Все специальностям, которые работают в цехах завода «Монолит».
Спортивная закалка Эрика, учеба в школе.

Учительница первого класса, куда привела учиться сына Фрума Львовна, посадила мальчика на заднюю парту, как называли её несколько поколений школяров «камчатку». Зрение у Эрика было прекрасное, а если бы оно было и слабое, то читать написанное учительницей, которую за глаза называли «Мадам», ему не было надобности.
Как вы знаете, уважаемые читатели, Эрнеста писать, читать, считать уже научила его средняя сестра Юля.
- Лиозненский, ты почему сидишь за партой, сложа руки? – спрашивала мальчика Мадам. – Не можешь сложить два плюс три?
- А чего тут складывать-то, Лариса Ивановна? Я и так знаю, что будет пять, - отвечал Эрик.
- Ишь ты, отличник выискался, - буркнула недовольно Мадам. – Иди к доске, пока ученики выполняют классное задание, прочитай по слогам вот эти слова.
Эрнест вышел к доске и, посмотрев на строчку, в которую учительница  ткнула изящным пальчиком, быстро и без запинки прочитал:
- Мама, зима, домик.
Лариса Ивановна удивленно подняла брови вверх и спросила:
- Эрнест, зачем ты выучил эти слова наизусть? Читай, пожалуйста, по слогам. Не научишься читать по слогам, вообще, не научишься читать.
- Лариса Ивановна, я уже умею читать. Весь учебник запомнить невозможно, откройте Букварь на любой странице, и я прочитаю там любое слово – сказал Эрик.
Мадам последовала совету ученика и опять указала строчку и попросила Эрнеста прочитать все слова, что написаны на ней. Реакция учительницы была неожиданной. Она вскипела и гневно на повышенных тонах стала отчитывать, как она посчитала озорника:
- Прекрати хулиганить, Лиозненский! Я же тебя попросила по-русски – читай слова по слогам!
- Но я уже умею читать, так зачем же я буду притворяться, что читать не умею? – возразил Эрик.
Это еще больше раззадорило Ларису Ивановну, и она воскликнула:
- Какой несносный характер у этого мальчика. Возьми свой Букварь и иди и садись за свою парту.
Эрик угрюмо забрал учебник и, нехотя поплелся к себе на камчатку.
- Эх, быстрее бы перемена! – подумал он. – вот покидаем мячик на улице.
Как не поджидал звонка Лиозненский, он прозвучал внезапно. И Эрик слоя голову понесся на улицу. Его знакомые мальчишки с его улицы уже поставили «штанги» ворот на каждом углу по два кирпича, уложенные друг на друга. Вместо мяча футболисты использовали травяной мешок, набитый так туго, что «мячик» послушно летал в нужную сторону после пинка – удара ногой доморощенного футболиста. Только скорость полета мяча, набитого травой, не очень-то устраивала Мишку, который на год с лишним был старше Эрика. И он попросил своего друга, такого же переростка как и он сам Васю:
- Васек, ты на большую перемену принеси детский резиновый мячик. Мы с ним станем играть порезвее.
Зато Эрика Мишка похвалил:
- А бегаешь ты, Эрнест, очень резво. Ваську обгоняешь, хотя ты его на два года младше.  Будешь в моей команде нападающим, форвардом. Только порезче бить по мячу научись.
Эрик же и в самом деле был хорошим спринтером. Он побеждал на дистанциях 100, 200 и 400 метров своих ровесников. Учитель физкультуры гордился им и говорил своему воспитаннику:
- Стайер может позволить себе, Эрнест, спланировать с какой скоростью он может преодолевать длинную дистанцию с разной скоростью. Можно тянуться за лидирующей группой бегунов, а потом перед финишем выскочить из-за их спины, как чертик из ларца, и резким спуртом преодолев последние метры, оборвать грудью финишную ленточку. А спринтеру так нельзя…
- А как можно? – спросил тренера Лиозненский.
- Не можно, а нужно, Эрик, перед стартом сжаться в тугую пружину и, при хлопке стартового пистолета, или просто при моей команде «Марш!», вылететь камнем как из пращи и пулей не пробежать, а пролететь по беговой дорожке! Любое промедление, если и не смерти, то поражению, а это уж точно, подобно. Знаешь, как говорят бывалые ухари: «кто не успел – тот опоздал». Ты воспитывай в себе, Эрнест, психологию победителя: только я, и никто другой, должен стать первым.
- Так первым хочет стать не только я, а все мои друзья, - ответил Лиозненский. Но на главный пьедестал, на самую её вершину поднимается только один человек.  Я часто бываю в тройке лидеров, но не всегда первым.
- Поэтому я и говорю, что не только скорость важна в беге на короткие дистанции, а и психологический настрой. Ты, Эрик, будешь первым, не сядь на мель, чем крепче нервы, тем ближе цель!
- Занятно говорите, - сказал восторженно Эрнест. – Я тоже хочу, очень хочу быть первым, а потому и держу спортивную форму спринтера и зимой и летом.
- Ну, лыжи, лыжный спорт требует не столько скорости, сколько выносливости, - уточнил тренер. И Эрнест тут же ответил:
- Так зимой я не на лыжах бегаю, а на коньках, а это постоянные спринтерские рывки. Ведь я не просто  бегаю на коньках, а играю в русский хоккей с мячом. Там так играют азартно и весело, а иногда и по-спортивному зло, что дух захватывает: рывок, бросок, гол!!!...
- Правильно, Эрик, нужно обязательно играть и в хоккей, и футбол, - сказал тренер. – Там не только совершенствуешь свое мастерство бега на короткие дистанции, но и свой характер.
В 1958 году Эрнеста Лиозненского призвали в армию. Отправили его на Камчатку.
- Вот, - писал он матери, - в школе я сидел на последней парте – на камчатке, а теперь меня отправили служить на Камчатку.
Попал Эрнест служить в войска МВД, охранять заключенных. С ними, с этими правонарушительным контингентом, он не общался. Его служба была иной. Лиозненский охранял заключенных снаружи. Казармы находились почти рядом с берегом Тихого океана.
На боевом посту он в бинокль смотрел на прибой, видел бурные приливы и спокойные отливы, но втайне он мечтал увидеть на противоположном берегу города Америки. Но перед глазами представала бескрайняя даль океана. Но кромку берега Камчатки, её песчаные пляжи, Эрик видел и невооруженным глазом. Иногда ему удавалось выйти на берег Тихого океана, чтобы насладиться дыханием могучей водной стихии. Где-то вдали сновали рыболовецкие суденышки – сейнеры. Иногда всплывала на поверхность океана массивная туша, нет, нет, не кита, а подводной лодки. Её поверхность, окрашенная мрачновато-темной краской, лоснилась от солнечных бликов. Поэтому разглядеть подробно детали субмарины Эрнесту никогда не удавалось.
Своей маме Эрик писал:
- Мамочка, каким же я был наивным. Все хотел, как когда-то Колумб, увидеть в позорную трубу Америку. И только потом понял тщетность своей мечты. Разве можно в обыкновенный бинокль, пусть даже с многократным увеличительным окуляром, разглядеть противоположный берег Тихого океана, на котором находятся Соединенные Штаты Америки? Ведь между нами расстояние более десяти тысяч километров. Зато мне помогло не умереть от скуки и монотонности нашей службы, что я занимаюсь спортом: легкой атлетикой и футболом. Меня приняли в дивизионную сборную по футболу. В сборной я играю тем же правым крайним нападающим, как когда-то играл и в школьной команде. Тренер мною доволен. Я результативен: хоть один гол за игру, но умудряюсь забить. За редким исключением – когда мяч упрямо не желает попасть в сетку ворот.
Хорошо, что я научился самоотверженно играть в футбол до армии. Еще в школе мое умение отметили и пригласили играть за команду Коврового комбината на Марковщине. Наша футбольная команда выступала не только за первенство в городе, но и в области среди районов. Вот где помогли мне мои успехи в беге на короткие дистанции. Сделав обманное движение, финт с мячом, нужно нестись стрелой, сломя голову к воротам противника и наносить меткий удар по воротам. Габариты-то у них огромные: 8 метров 32 сантиметра в ширину, а 2 метра 44 сантиметра в высоту. Но для таких вратарей, как наш Лев Яшин из Московского «Динамо», кажутся размером в бумажный лист для печатной машинки.
Мне уже никто из болельщиков не кричит «Мазила!» Но я сам себе никогда не прощу, что около школы в игре на перемене, я так сильно ударил по резиновому мячику, что он, вращаясь по спирали и попал… в оконное стекло. Нам тут же запретили играть в футбол на переменах в школьном дворе. Зато мы расчистили площадку на пустыре, где валялись кирпичи и мусор. И стали тренироваться без всякого опасения, что расколотим опять школьное окно.
Записался в клубе я, мама, и в хор. Руководителю его понравился мой тембр голоса: «Из тебя может получиться со временем, - сказал он мне, - неплохой солист. Твой баритон, правда, нужно еще долго отшлифовывать, но пока будешь петь в хоре». Как там поживает мой дядя Яков? Он мне прислал на Камчатку небольшую посылочку. Передай ему огромное спасибо.
До свидания! Целую крепко тебя и моих сестренок.
В хор надоумил записаться Эрнеста его сослуживец. Однажды Лиозненский, проходя мимо курилки под навесом-грибком и со скамейками по периметру, где посередине стояла жестяная, металлическая урна для окурков, услышал грустную мелодию. Он остановился, чтобы получше услышать слова песни, и замер сам от щемящей тоски. Песня была явно зэковская, но парень пел так задушевно, что Эрнест встал, как вкопанный, и на одном месте так и простоял с замиранием сердца, слушая песню:
На заливе лед весенний тает,
Скоро здесь ромашки зацветут.
Только нас, родная, под конвоем
В лагеря на Север повезут.
Снова эти пыльные вагоны,
Стук колес, неровный перебой.
Снова опустевшие перроны
И собак конвойных злючий вой.
Отсижу я срок и вдруг придется
Возвратиться в низенький твой дом.
«Здравствуй», - скажет мать и спотыкнется,
Затаив в груди невольный стон.
Бросит, приготовленные розы.
Скажет: «Здравствуй, сын, пришел домой».
На глазах непрошенные слезы,
Потому что сын совсем седой.
… Помню ночь таежную, глухую
На крутом скалистом берегу.
О тебе, родная мать, тоскую
И в горячем сердце берегу.

Эрнеста вывела из оцепенения наступившая тишина. Он шагнул под грибок курилки, сам-то с детства не курил, да и к водке не притрагивался, и даже кружку пенистого пива не пригубил и, подойдя к артисту из погорелого театра, оплакивающего свой дом, свою крепость, представился певцу, протянув руку для рукопожатия:
- Меня звать Эрик, а как тебя зовут?
- Леха, - ответил сослуживец и, протянув в ответ свою пятерню, добавил:
- Держи краба, Эрик!
Разговорившись, Лиозненский узнал, что Алексей несет службу внутри тюремных помещений. Там-то он и услышал и запомнил слова этой песни.
Зато Леша еще раз удивил Эрнеста. Он сказал:
- Ты знаешь, Эрик, мы с тобой раньше не пересекались, так как я ездил в дивизию на спортивные сборы. Но знаю, что и ты вошел в нашу сборную по футболу. Мои друзья рассказали мне про твои бойцовские качества. Говорят, что тебя сбили на поле перед ударом по воротам, устроив «коробочку», да с такой силой, что у тебя ребра затрещали, и пришлось уносить с поля на носилках к докторам.
- Да, - кивнул Эрнест, - были люди в наше время, не то, что нынешнее племя… богатыри, не вы! Плохая нам досталась доля, не многие вернулись с поля. Не будь на то Господня воля, не отдали б Москвы. Не только ребра поломали, но и предплечье руки сломали. Она как плеть повисла. Хорошо на мне, как на собаке, все быстро заживает. Один раз я хотел забить мяч в ворота противника головой, но в воздушную дуэль вписался твердолобый верзила-защитник. Он хотел головой отбить мяч в сторону, а заехал своим колчаном мне в переносицу. Провалялся я на больничной койке госпиталя с искривлением носовой перегородки немного и снова в бой.
Мне Леха только головой покрутил:
- Ишь, ты, какой шустрый! И швец, и жнец, и на дуде игрец! В футбол играть умеешь, песни петь горазд, а теперь скажи мне честно: Может быть, и стихи пишешь!?
- Пишу, - кивнул Лиозненский. – Вот подошел я недавно к берегу Тихого океана и написал стихотворение кончиком пера, которое обронила на плотный морской песок, какая-то крупная водоплавающая птица.
- Ты, Эрик, на ходу подметки рвешь, – произнес с удивлением Леша. – На каждый мой чих отвечаешь: «Здравствуй!». Так прочти же мне это стихотворение тот час, если ты его и вправду написал.
- Написал, - ответил Лиозненский, - и с удовольствием сейчас его прочту:
Из под пера, сверкнувшего в руке
Упала тень, затмив свершений сроки
Скажи: «Зачем ты пишешь на песке?» -
Волна спросила, скатывая строки.
Отступят в сне густых потомков лет
Как истины из сборниковгортанных.
Строка сбегает за волною вслед,
Чтоб с нею говорили океаны.

- Концовка твоего стиха, - сказал с изумлением Алексей, - величавая и надменная. Волна по сравнению с океаном, ноль без палочки, а туда же желает чтобы с ней говорили на равных все океаны планеты.
- А почему бы волне не гордиться, что она малая, но частичка мирового океана? – спокойно ответил Эрнест. – Ведь говорят же ученые: «По одной капле можно определить из чего состоит морской океан.
- Да ты, Эрик, прирожденный философ, хорошо умеешь рассуждать, анализировать, мыслить, - похвалил сослуживца Алексей, а Лиозненский поддержал друга:
- Один древний философ как-то сделал интересный вывод, сказав: «Я мыслю и значит я – существую!» Вот и я написал стихотворение и назвал его «Мысли».
- Прочитай его мне. Видишь, я превратился весь только вслух! – воскликнул Леха, а Эрнест не заставил ждать:
О, мысли, вы – пчелиный рой:
Спешите и сбиваетесь порой.
Вы иногда умны, приятны
И отутюжены опрятно.
Порой же мысль сумбурна, горяча
И мечется, спасения ища,
Порой она бредет, как в лабиринте.
Порой несется словно в спринте.

- Неплохо, - оценил Алексей. – Мысли и впрямь роятся, как пчелы, в нашей голове. Надо иметь не только музыкальный слух, чтобы выбрать из сумбура какофоний этого жужжания только один правильный аккорд. А вот с отутюженными, приглаженными мыслями я не согласен. Если они попадут в стерильную среду, то их эффективность быстро увянет.
- Так я и не собирался выхолащивать мысли, а пустил их в стихотворении своем в творческий поиск: когда побродишь долго в бессмысленном лабиринте, то возникает огромное желание – нестись вскачь, не разбирая дороги.
Новые друзья помолчали, а потом Леша спросил:
- А про любовь, Эрик, у тебя что-нибудь написано?
- Разумеется, - ответил Лиозненский, - слушай:
Я дарю тебе солнце в густой синеве.
Я дарю тебе сны, как лазурь голубые!
Я дарю тебе росы на первой траве
И весеннюю песню – цветы полевые.
Подарю я на плечи туман, словно шаль.
Подарю тебе звезды – алмазы ночные,
Подарю тебе времени вечность и даль,
И прошу: «Будь богиней моею отныне».
Я дарю тебе звонкой капели хрусталь
И просторы полей под небесною синью,
Подарю тебе песни живую печаль,
Брошу к дивным ногам сероглазой богине
И вечернюю мглу, и пленительный свет,
И сияние звезд, и просторы Вселенной.
Подарю тебе все, только ты мне в ответ
Лишь один нежный взгляд подари на мгновенье!

- А ты оказывается сердцеед! – оценил стихотворение Эрнеста Алексей. Ты делаешь такие щедрые подарки, которые не мог дарить самый богатый царь во всем мире. Ведь ты же бросил к ногам любимой женщины все богатства мира, не оставив ни одной капелечки для других мужчин, им-то что теперь дарить? Взамен же сам, вообще, ничего не просишь. Разве это подарок: один единственный нежный взгляд, притом на одно мгновенье, взамен на такое шикарное богатство?
И Эрнест негромко ответил:
- Любовь бесценна и она не продается и не покупается. На любовь надо отвечать только любовью…
Разговор так увлек Лешу и Эрика, что они не заметили, как вышли из курилки, а стали по тропке спускаться к береговой песчаной полосе к кромке океана…
Ветер стих и стоял штиль. На морской глади не осталось ни одной морщинки, и Эрнест, улыбнувшись, отметил:
- Я теперь понимаю, почему этот океан назвали Тихим. Он сейчас такой спокойный, ласковый.
- Да, Эрнест, - согласился Леша, и хитровато поглядывая на собеседника, добавил, - теперь я хочу прочитать одно великолепное стихотворение в нашу тему. Его написала женщина, я немного подзабыл, как её зовут: толи Нина Новосельцева, толи Новоселова, но поэтесса она от Бога. Да что я тебе заранее рекламирую её стихи. Лучше я тебе прочитаю их:
Как привыкает к чуду человек…
Ах, как он быстро к чуду привыкает.
Оно его уже не привлекает,
Оно ему даровано навек.

И вот тоска берет его в тиски,
На чудо он взирает равнодушно.
Оно домашним стало и послушным,
Варит обед и штопает носки.

Леша сделал многозначительную паузу, словно собираясь произнести сенсационное сообщение, но его опередил Лиозненский и произнес:
- А стихотворение-то этой поэтессы вовсе не божественное. Какое-то обыденное, да и звучит как-то грустно.
- Одну секунду, Эрнест, - прервал друга Алексей, не торопись наперед батьки лезть в пекло, а дослушай стихи до конца.
Эрик хотел продолжить монолог, но реплика Леши не позволила это сделать. И то, что он услышал, привело его в восторг. Лешка, подняв руку вверх, словно успокаивая несуществующую публику, торжественно произнес:
  Но океан с названием скромным – Тихий
Лишь притворился Тихим – Он Великий.

Вот это да! – покрутил головой от наслаждения Лиозненский. Две последние фразы придали совсем другую окраску стихотворению. Конечно же, наш Тихий океан имеет и второе достойное и заслуженное название – Он Великий. Как и душа у любимого, но очень покладистого и тихого человека, может быть великой, великодушной, доброй и ласковой – одновременно. Но вернемся к футболу. Это хорошо, Леша, что ты тоже играешь в футбол, и тоже нападающим. Значит, будем встречаться не только в гарнизоне, а и вместе ездить на игры по футбольному календарю наших вооруженных сил.
- Нам предстоит игра со СКА Одессы, и ты скоро увидишь волны Черного моря, которое воспевал одессит Леонид Утесов. Надеюсь, Эрнест, что я увижу твои пушечные удары с обеих ног. Сам говорил мне, что, играя на правом краю, бьешь по мячу так же сильно, как и правой. Смотри, не разнеси в дребезги штанги ворот.
- Да, Леша, слышал я эти байки, что кое-кто из нападающих имел такой сильный удар, что в одной из игр футбольных, сбил верхнюю перекладину ворот и чуть ли не придавил деревянным брусом вратаря. Но все это вымысел азартных болельщиков…
- Эрик, не бывает дыма без огня, - разгорячился Алексей. – У нас есть много бомбардиров, у которых пушечный удар. И стал перечислять, загибая пальцы:
- Стрельцов, Бобров, Елисеев…
Лиозненский рассмеялся и сказал:
- Не трудись, Леша: на руках и ногах у тебя пальцев не хватит, чтобы перечислить наших богатырей-футболистов. Про них уже былины сочиняют поэты, которые фанатично любят футбол. Вот послушай одну сказочную былину: «Вот раньше бить умели – Сила! Ворота в щепки разносили. И был для вратарей грозой – Бобров: Когда тот бьет, вратарь  выходит из ворот! А если мяч случайно схватит вдруг… Глядишь останется без рук».
Лешка заразительно захохотал, что и Эрика разобрал смех. Посмеявшись, Алексей спросил:
- Так ты говоришь, тебе досталось от «колунов», что чуть ли нос в лепешку не превратили?
- Как будто ты, Леха, не видишь, что у меня профиль правильный, как у истинного римлянина. Но все переломы рук, ребер и носа происходили не по спецзаказу – вырубить меня из игры, а случайно. А вот по ногам меня частенько били, чтобы меня увели с поля запасные игроки прихрамывавшего на одну, а то и на две ноги. Но игра в футбол такая азартная, что травмы во время футбольной игры для меня стали нормой.
- А вот Пеле, Эрик, умеет так финтить, что его ни разу не смогли ударить по ногам.
- Так-то Пеле, - вздохнул Лиозненский, - он пока не коронованный мастер футбола, но наверняка этому бразильцу её водрузят на его курчавые волосы. И почему в команде Бразилии так много мастеров футбола: Пеле, Дади, Вава, Гаринча? А в нашей футбольной сборной раз-два и обчелся?
- Тут, Эрнест, никакого секрета нет, - ответил Алексей. – Бразильские мальчишки с трех-четырех лет играют на морском пляже в футбол. Наши же приходят в спортзал. В секцию футбола, и тренер им говорит: «Вот это, хлопцы, мячик. Его можно ударить носком ноги, или по другому пиром, внутренней стороной стопы, или щечкой. Ударишь сильно пиром – мяч  полетит с огромной скоростью вперед, но точность удара смазывается. Удар щечкой намного точнее, но он скорее удобен для носа, чем для удара по воротам. Слишком слаб и вратарю достанется легко. Зато в Бразилии к тренеру приходят уже подготовленные футболисты, хотя мальчишкам еще нет и десяти лет, но каждый уже знает свое амплуа: «я умею хорошо играть в защите, я нападающий, но левой бью сильнее, чем правой… А я могу стать на ворота…»
- Теперь мне понятен успех бразильских футболистов. Но даже среди равных и умелых есть свои самородки, - согласился Лиозненский, - и имя этого футболиста – Пеле!
- Кстати, Эрнест, запомни и заруби себе на носу, что это у бразильцев не настоящие имена, а их прозвища, - проинформировал друга Алексей, - настоящее имя Пеле – Этсон Рантес доно Симеанто. А Вава на самом деле Освальдо Иззидио Нетто.
Не успел Леша продолжить длинный список настоящих фамилий и имен бразильских футболистов, как Эрик решил показать и свою эрудицию и встрял в разговор:
- А знаешь ли ты, Леша, что у Гаринчи болела нога?
Алексей, пожав плечами, ответил, но на прямой вопрос не отреагировал, будто бы и не слышал его вовсе:
- Да мало ли, что у него болит. Тот о том и говорит. Вот тебя, Эрик, сколько раз «подковали», но ты потрешь ушибленное место, где синяки и шишки, и опять бежишь зарабатывать на пироги и пышки.
- Леха, не надо увиливать от ответа, - погрозил в шутку Лиозненский пальцем приятелю. – Понимаю, что ты об этом не знаешь – у Гаринчи был в детстве артроз колена, и он стал хромать на одну ногу. Но бразилец оказался настырным, упорным парнем, а в футбол влюбился всерьез и надолго. Он свой физический недостаток превратил в уникальное достоинство.
- Как же хромоту можно превратить в преимущество? – удивился Алексей. – Ты дружище ври, да не завирайся!
- А ты, Леха, если чего-то не знаешь, так умей выслушать знатока, а помалкивай, - усмехнулся Лиозненский.
Алексей хмыкнул и приложил руку к уху, мол, слушаю вас, ваше величество и повинуюсь.
- Гаринча, - продолжил разговор Эрик, - при обводке защитника переносил центр тяжести тела на хроменькую, коротенькую ножку, а длинною ногою, как косой пулял мячик по прямой. Хавбек уступал форварду дорогу, он думал, что Гаринча, раз наклонился на ногу, которая калека, то туда и понесется с мячом. Гаринче это как раз и было нужно. Он в гордом одиночестве бежал в след за мячом, а приблизившись к воротам противника, расстреливал вратаря в упор, не оставляя никаких шансов отбить мяч ни руками, ни ногами, ни головой. Гол был неминуем.
- Ладно, Эрик, - заулыбался Алексей, - ты сегодня меня уел. Но языком молотить это не голы забивать. Посмотрю, так ли ты будешь ловко играть на футбольном поле.
Лиозненский парировал выпал Леши тот час:
- Время покажет… Ты уж, Леха, извини, но я думал, что финты Гаринчи ты-то уж знаешь.
После Одессы, где камчадалы выиграли с крупным счетом 4:1, они продолжали турне по стране с триумфом. Обыграли команду «Ильмени» в Новгороде, свели в ничью в Хабаровске, проиграли 2:0 с ЦСКА.
В Новгороде предлагали Эрнесту остаться и играть на первенстве вооруженных сил за «Ильмень».
- Как же я уйду из своей команды? – спросил «свата» Лиозненский. – У нас отличный, дружный коллектив. Такая сыгранность, где мы понимаем маневр каждого из нас.
- Вот из-за этих качеств мы и предлагаем вам перейти в нашу команду, - нажимал на Эрнеста сват. – У нас  вы поступите в военное училище, но будете играть в футбол. А зачеты сдавать в училище можно и по утвержденному и согласованному с вами графику. И получите звание – лейтенант. Получите и однокомнатную квартиру. Только играйте с таким же энтузиазмом, как играли против нашего «Ильменя».
Но никакие посулы не смогли соблазнить Лиозненского.  Его уговаривали остаться и в других городах. Но Эрнест отвечал везде одинаково:
- В Витебске у меня остались мама и две мои сестры. Одни женщины, а я единственный для них мужчина: сын и брат. Не могу я к ним не приехать. Я же уезжая на Камчатку, дал слово, что обязательно вернусь в Витебск. А слово нужно держать обязательно, точно так же, как верно служить Родине и выполнять военную присягу.
После такой отповеди и «сватов» физиономии становились хмурыми, или кислыми. Это зависело лишь от менталитета и темперамента уговорщиков.
Но больше всего в футбольном мире ценил Эрнест Абелевич турне Московского «Динамо» по Англии.
В 1945 году, когда еще Уинстон Черчилль управлял туманным Альбионом, к родоначальникам футбола  поехало Московское «Динамо» и провело пять матчей. Англичане, принимая зарубежных футболистов на своем поле, почти за столетие ни разу не проиграли.
Не только Московское «Динамо» разрушило миф о непобедимости англосаксов,  но заложило краеугольный камень в победную стратегию российского футбола.
Динамовцы из пяти матчей в трех выиграли, а два – свели в ничью. И это были не тусклые игры, а по-настоящему боевые схватки. На чужом поле ничья в футболе издавна считалась хорошим результатом для команды мастеров футбола. И Леша удивленно спросил:
- Эрнест, и откуда ты это все знаешь.
Ответ был прост:
- Итальянцы называют болельщиков футбола фанатами и Тиффани. То есть больными тифом, так горячо, как в бреду и при высокой температуре ведут себя итальянские болельщики. Но и в России есть темпераментные люди. Наверно, я отношусь к ним, и память моя запоминает острые детали различных футбольных матчей, как наших спортсменов, так и зарубежных. – сказал Эрнест.
- Хорошо, тогда расскажи мне, кто из футболистов играл за Московское «Динамо»? – спросил Алексей. – Мне с трудом верится, что обычный футбольный клуб, пусть даже и столичный, смог обыграть, тем более - трижды,  английскую сборную.
- Во-первых, - стал загибать пальцы Лиозненский, - на воротах стоял наш знаменитый вратарь Хома – Алексей Алексеевич Хомич, твой тезка. Он с ловкостью обезьяны ловил мячи, летящие в наши ворота. Во-вторых, динамовцев укрепили Елисеевым из Ленинградского «Зенита» и Всеволодом Бобровым из армейского клуба ЦСКА. Вот благодаря стараниям всех перечисленных знаменитостей, и других не менее известных футболистов Московского «Динамо», и были побиты на своем родном поле непобедимые англичане. Наша победа в Великой Отечественной войне в 1945 году повлияла даже на наших футболистов из Москвы.
- Не только на москвичей, - откликнулся Леша, - а и на нас. Мы находимся на краю света, а в турне по Советскому Союзу везде побеждали и только один раз проиграли, так не кому-нибудь, а самому ЦСКА! А в первенстве вооруженных сил – это самый ведущий и хорошо обеспеченный спортивный клуб. Лидеры столицы, они и в Африке – столица.
- Но и столичные штучки могут задрать нос, - возразил Эрнест. –Прохлаждаются на поле, считая игроков, приехавших на турнир с периферии слабаками, и нарываются на прямой удар отчаянных парней, таких как мы, и проигрывают.
Ведь англичан победило «Динамо», а не ЦСКА. Так вот я придумал каверзный вопрос для столичных снобов: «Кто забил первый гол в ворота непобедимых англичан и выиграл матч?» Этот вопрос у меня есть и в стихотворном варианте: «Феноменальный и триумфальный успех у Динамовцев в Англии был. Так кто же тогда англичанам победный-то гол им забил?»
- И кто же? – спросил Алексей. – Ты, Эрик, не тяни кота за хвост, а поведай мне эту тайну за семью печатями. Не у всех такая светлая память, как у тебя.
- Отвечаю, - улыбнулся Лиозненский. – Послушай мою разгадку, не совсем на хитреца загадку: «У Карцева блистательный рывок. Профессионально точная работа. Но лучше знаменит он, как игрок, забивший первый гол в английские ворота».
- Эрнест, - изумился Леша, - и когда же ты успеваешь сочинять эти стихотворения. Меня тренировки так изматывают, что мне сна не хватает, чтобы восстановить силы. А ты вот даже стихи писать успеваешь. Когда же ты их пишешь?
- Вот во снах я и пишу стихи, - ответил неожиданно Лиозненский.
- Да ты не шуткуй, Эрик, не шуткуй, а скажи мне по правде, - сказал обиженно Леша.
- А я вовсе не шучу, - ответил Эрнест и пояснил, – вот послушай мое стихотворение «Сны», и ты сам поймешь, что я тебя не разыгрываю:
Жалею тех, кто спит без сновидений,
Пусть даже черно-белых, не цветных.
Порою, что не даст прошедший день нам,
Проходит чередою яркой в них.
Пусть медики твердят, что самый крепкий,
Здоровый сон – без призрачных картин
Как хорошо, когда под наши веки
Проскальзывают радостные сны.
Когда взлетаем над цветущим маем
На дельтапланах с крыльями зари.
И этих легких крыльев не теряем
Под встречным ветром сплетен и молвы
Рождаемся и старимся в полетах
Из повседневной зыбкой суеты.
Короткий путь  ощущеньем взлета,
Проделав над покровом темноты.
И снова обретаем притяженье,
Когда в окно обрушится рассвет.
Жалею тех, кто спит без сновидений,
У них, наверно, и полетов нет.

Да, Эрик, я-то думал, что ты подшучиваешь надо мной, говоря, что тебе стихи во снах приходят, - насупился Леша. – А ты просто издеваешься надо мной.
- С чего это ты взял, что я издеваюсь?
- Ты же сказал мне, что жалеешь тех, кто спит без сновидений. И вынес мне приговор – у меня нет полетов, так как сны не снятся.
- Леша, я и не думал, что ты такой сентиментальный. И не хотел тебя обидеть. Летай, порхай над землей и во сне, и наяву. В этих снах мы духовно и растем. А у тебя уже внутри сложилась очень тонкая натура, если ты так остро реагируешь на мои высказывания, которые коробят тебя. У меня не только во сне, а даже наяву появляются вовсе не радостные, а грустные мысли.
- И что же тебя мутит и баламутит?
- Срок службы, Леша, нам государство определило – три года. А я же вижу, что наши некоторые старики, старослужащие уже отмолотили свои положенные три года, а их не демобилизуют – нет замены из пополнения. Рождается-то после войны мало детей. Вот и придется, наверно, и нам отдуваться за демографическую «яму». Вот какой паленый финал моей службы я ожидаю.
- Я тебе, Эрик, сочувствую. Ты ожидаешь еще неприятности, а для меня они уже появились. Ведь я тоже служу уже четвертый год и не ропщу. А ты только ожидаешь их, а уже завибрировал.
- Дома у меня, Леша, женский батальон. Вот домой душа и рвется. Ожидаю, когда увижу своих родных. И написал стихотворение «Ожидание».
- Прочитай мне его, Эрик! 
- Слушай:
Ожидается сильный ветер
В замороженное окно.
Новорожденный смотрит месяц
На вечернее полотно
Голубые ложатся тени
В непривычной тиши дворов
Снова слышу как в нетерпеньи
Гулко в жилах клокочет кровь.
Ожидается сильный ветер,
В парк последний спешит трамвай.
За стеною кого-то в сети
Ловят ласковые слова
Чьи-то. Кто-то во сне вздыхает,
Где-то музыку не унять.
Люди, здания засыпают,
Только мне не уснуть опять.
Ожидается сильный ветер,
Хоть прогнозы молчат давно.
Ожидается сильный ветер,
Ожидается все равно.
Ожидается потрясенье,
Как спасенье всему, чем жил.
Ожидается воскресенье,
Воскрешенье моей души.
Не прощенье, а очищенье
От смиренности и тоски.
Нет, не бегство, а возвращенье
К сердцу сердца, к руке – руки.
Песни к голосу на рассвете,
Возвращенье себя к себе.
Ожидается сильный ветер,
Сильный ветер в моей судьбе.

- Ты, Эрик, несколько раз повторил словосочетание «сильный ветер». Но по смыслу стихотворения я понял, что ты не боишься сильного ветра, а с нетерпением ждешь его, не так ли? Не думал я, дружок, что ты ждешь великих потрясений в твоей судьбе. Я, например, боюсь, что вернусь домой, а моя любимая девушка меня-то и не дождалась…
- Нашел о чем горевать, Леша. Слышал песенку, в которой есть такие слова: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно – кому повезло!»
- Слышал, но потери других намного легче воспринимаются, чем свои личные, - тяжело вздохнув, ответил Лиозненскому его друг, а он тут же его «подбодрил»:
- Мне как-то один из дембелей рассказал про своего земляка, который приехал на гражданку год назад. Так вот ему любимая девушка, хоть и дождалась своего суженого-ряженого, но преподнесла еще один пикантный сюрприз. Вот я и написал по этому поводу стихотворение «Сюрприз».
- Так чего же ты молчишь? Читай мне вслух это стихотворение.
Лиозненский встал в артистическую позу и объявил, словно конферансье на сцене:
- Сюрприз!
Алексей махнул рукой:
- Не чуди, я жду этот сюрприз с нетерпением.
И Эрнест стал читать стихотворение с выражением, произносил диалоги действующих лиц «Сюрприза» раздельно:
В первую брачную ноченьку Инна
Шепотом мужу: «Хотел бы ты сына?»
«Сына? Еще бы! Конечно, родная!
Честно признаться о нем и мечтаю!»
«Что ж поздравляю с отцовством тогда!»
«Как это так? Я отец уже, да?»
«С бабкой в селе он, три годика, Вова!»
«Что ж ты до свадьбы об этом ни слова?»
«Ну не сказала… И что?! Эко дело!
Может сюрприз тебе сделать хотела!»

Алексей захохотал:
- Вот сюрприз так сюрприз. Не сюрприз, а сюрприще. Пока парень служил в армии три года, она время не теряла – родила сына. Только вот от кого? Я недавно слышал нечто подобное в анекдоте: «Приехал домой муж и видит в комнате троих детей – один младше другого. Он сразу же и запыхтел, как самовар: «Откуда в нашем доме появились эти ребятишки?» «Первый появился, когда тебя в армию призвали. «А второй?» - спрашивает муж. «После того, как ты в отпуск из армии приехал», - отвечает так бравонько и жизнерадостно женушка. «А вот этот, третий, который на горшке сидит? Откуда он появился?» Жена, капризно поджав губки, дерзко отвечает: «Ну, сидит и пусть себе сидит! Он же тебе не мешает».
Приятели весело посмеялись.
Родственники Лиозненского и его Витебские друзья

Дядя Яша посылочку племяннику прислал. Брат Фрумы Львовны знал, что Эрнест не пьет и не курит, и в посылке не было резиновой грелки с плотно притертой пробкой, чтобы водка, которую в грелкуналивали любвеобильные родственнички солдата доводила их любимца до гауптвахты. Он прислал пряников, печенья, конфет и даже пару шоколадок.
Яков Львович положил в фанерную коробку посылки листок бумаги, в котором желал племяннику здоровья, успехов в футболе и в армейской службе. А в конце послания пошутил: «Расти, Эрик, большой и не будь лапшой».
Это было в характере дяди Яши. Он у него был твердый, как стальной стержень. Яков Львович занимался пошивом верхней мужской одежды сразу же в послевоенные годы. Тогда Эрик запомнил детскую считалочку при игре в прятки: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой?»
Пальцем на кого при слове «такой» указывал «счетовод», тот должен был назвать понравившуюся профессию. Опять считалка продолжалась, если профессию мальчишка выбрал неправильно, то «счетовод» становился судьей и объявлял неудачнику приговор: «Буду резать, буду бить – все равно тебе водить!»
У Эрнеста была цепкая память, и он почти никогда не водил, умел в уме вычислить какую профессию нужно выбрать, чтобы не водить в прятках.
Но после первого раза, когда мальчик услышал считалку про компанию, сидящую на золотом крыльце, он спросил Якова Львовича:
- Почему на царском или королевском крыльце сидели, дядя Яша, совсем не важные люди, а с простыми рабочими специальностями: портной и сапожник?
- Ты зря так пренебрежительно относишься, племянничек, к моей профессии – портной. Ведь на златом крыльце сидели два умелых ремесленника: портной и сапожник, поскольку это были особи приближенные к императору, как говорил великий комбинатор Остап Бендер. Портной и сапожник, а вернее  их мастерства были необходимы, как воздух и царям и королям. Ведь их наряды и обувь должны быть не только блистательны, но хорошо сидеть на этих велико поставленных вельможах. Ведь даже царей и королей их подданные встречают по одежке. Хорошо и величаво идет император, значит и в государстве дела идут отлично.
А если первое лицо государства выйдет перед народом в затрапезном виде, то грош цена этому правителю.
- А мне, дядя Яша, даже в голову не приходило, почему к вам с таким почтением относятся ваши клиенты. Мне мама говорила, что они работают и в райкоме, и даже в обкоме партии, и щедро расплачиваются за сшитые вами костюмы.
- Какую щедрость ты имеешь в виду, Эрик? – спросил племянника дядя. – Я называю им цену и срок, когда костюм будет готов. И они соглашаются на мои условия, или не соглашаются.
- А разве кто-то отказывается от пошива одежды у вас, дядя Яша? – спросил Лиозненский.
- Да, Эрик, был один такой фрукт. Я сделал замеры, прикинул раскрой и убедился, что материала, который клиент принес,
 хватит с припуском. И назвал цену…
Дядя Яша замолк, и Эрнест затормошил его:
- Неужели он отказался шить у самого лучшего и модного портного не только в Витебске, а может быть, во всей Беларуси?
- Отказался! – кивнул Яков Львович. – Но через пару дней пришел снова ко мне.
- Хорошо, что он опомнился, - улыбнулся Эрнест, но улыбка его тут же погасла, когда он услышал от дядюшки резкий ответ:
- Ничего хорошего в его приходе я не увидел. Я отказался шить ему костюм.
- Но он же согласился с назначенной вами ценой?
Яков Львович ответил:
- Если я назначил цену, то свое слово держу и вымогать более высокую сумму денег никогда не буду. Разумеется, что спрос порождает и предложение, но резкие скачки между ними не допустимы. Так поступают не настоящие мастера своего дела, а спекулянты. Я к такой категории людей не отношусь, а вот мой отказавшийся клиент мне не нравился и с нравственной стороны.
- Чем же он вам не угодил, дядя Яша?
- Да я человек простой и неприхотливый, и угождать мне не надо. Зато у клиента были замашки обыкновенного жлоба. Для него все люди относились к двум категориям: к скоту, или к быдло. Себя же он ценил очень высоко, хотя сам-то был ничтожным пигмеем.
После разговоров с дядей Яшей, мальчик поделился своими  размышлениями с мамой. Она отнеслась серьезно к этому и стала рассказывать про своего брата, про его принципиальность и уникальность в портном мастерстве.
- Эрик, - начала беседу Фрума Львовна, - ты же читал сказку «Храбрый портняжка»?
- Читал, - кивнул сын.
- Так вот этот подмастерье, увидев как мухи облепили его сладкий кусок пирога, схватил полотенце, или полоску ткани и шлепнул ею по мухам. Семь из них задрали лапки кверху. А портняжка, написав на ткани «Одним ударом семерых», предстал перед изумленными зрителями богатырем-силачом. Так таким хвастуном наш дядя Яша никогда не был. У него был наметанный глаз, и если он сделал размеры пиджака, или брюк, то клиенты с первой же примерки, не снимая только что сшитой одежды, уходили в обновке домой. Не требовалось нигде ни убавить, ни прибавить. Вот какой уникальный портной наш Яков Львович. И все говорили ему – «Спасибо!»
- А старшие пацаны с нашей улицы говорят, что за «спасибо» ничего не булькает.
- Эрик, не смей повторять после хулиганов такие гадости, - возмутилась мама. – Яша шил так, что другие портные не могли даже близко приблизиться к его качеству. Если скажет, что сшить одежду за один день, значит, к вечеру завтрашнего дня можно было приходить человеку на примерку. Иногда он просил срок в два дня, и редко в три дня, если заказы ему уже были сделаны на это время. Он педантично готовился к работе и также педантично выполнял её в срок. Если нужно, он ночью спать не ляжет, пока работа не будет готова.
Мама помолчала, а потом спросила сына:
- Ты меня понял?
- Да, мама, но не понял, почему ты на меня накинулась за «спасибо»?
- Потому что его клиенты благодарили не словами, а материально. Одни принесут ему баночку красной икры, другие, побогаче, принесут баночку черной икры. Другие притащат копченый окорок, а третьи бутылочку хорошего армянского коньяку.
- Такой щедрости я не ожидал от клиентов дяди Яши, - покрутил головой Эрнест.
- Но все это было, - сказала мама. – И если бы не подарки и денежные гонорары моего брата, с которых он мог  помогать нам, я не знаю, как бы мне удалось одной женщине поднять троих детей на ноги.  Я получала, что и говорить, пенсию за вашего погибшего отца, но денег мне никогда не хватало, катастрофически.
Сказав это, Фрума отвернулась в сторону. Она не хотела, чтобы её  сын увидел на её глазах слезы.
Из армии Яков Львович встретил племянника с радостью. Он сказал ему, как Тарас Бульба когда-то своим сыновьям:
- Ну-ка, повернись-ка, сынку! Экой ты смешной какой.
Заметив, что Эрик нахмурился. Дядя спохватился и сказал:
- Не обращай на меня внимания, Эрнест, ты выглядишь по-солдатски: стройный и щеголеватый. Значит, ты стал настоящим воином.
- А то, как же, дядя Яша! – улыбнулся племянник. – Я же присягу на верность Родине давал. И я её выполнил с честью. Я же не мог служить плохо. Память о моем погибшем отце не позволяла мне нести службу кое-как. Я даже стихотворение написал об этом и назвал это стихотворение «Присяга».
- Так прочитай мне его, - попросил парня дядя Яша, и он стал читать:
Военных дней былая слава
Не угасает и сейчас.
Героев подвиги по праву
Определяют путь для нас.
Со всей внушительною силой
Они примером служат нам,
Чтоб жизнь и цвет Отчизны милой
Вовеки не отдать врагам.
Достойно приняв эстафету
От наших дедов и отцов,
Приносим мы присягу эту
В рядах сегодняшних бойцов.
Клянемся нашему народу –
Исполнить долг свой до конца.
Бесстрашно защищать свободу
Пока стучат в груди сердца.

- Хорошее стихотворение, - одобрил племянника дядя. – Патриотическое и от всего сердца. Будто и в самом деле принимаешь присягу и клянешься, что ты готов в любую минуту выступить на защиту своего народа, защищать свой родной край.
- Спасибо, дядя Яша, что напомнил мне о нашем родном крае, о Витебщине. Ведь в армии я скучал не только о своих родных и близких мне людях, но и о древнем нашем Витебске. И про него я тоже написал стихотворение.
- Очень хорошо, Эрик, я весь – внимание, - расцвел Яков Львович. И племянник с задушевными интонациями прочитал стихи о Витебске:
Над древним Витебском моим
Трепещут дивные зарницы.
Горбатый месяц пилигрим
Читает звездные страницы.
Там где-то музыка слышна,
Парит свободно и крылато.
В такую ночь мне не до сна, -
Не плачь, о, лунная соната!
А утром все растает в дым.
И сердце ровно будет биться.
Над древним Витебском моим
Трепещут дивные зарницы.

Дядя Яша одобрил творчество племянника:
- Стихотворение, Эрик, незаурядное, с яркими образами нашего древнего Витебска. Над ним «трепещут дивные зарницы», а «горбатый месяц – пилигрим», путешествуя по звездному небу, перелистывает страницы, чтобы прочитать и расшифровать на небе тайну своей судьбы. Музыка у тебя «парит свободно и крылато», а поэтому в лунную ночь вполне уместно сравнить мелодию, которая звучит над Витебском с лунной сонатой, которую так любил слушать Владимир Ильич Ленин… У меня, Эрик, сердце замирало, когда я слушал тебя. А ты, случайно, не пробовал написать более глобально, обширнее. Да ты привязался к Витебску душой, но наша синеокая Беларусь тебе тоже является Родиной.
- Дядя Яша, любой поэт обязательно в своем творчестве упоминал про свой родной край. И я не исключение. У меня в своей коллекции есть стихотворение «Беларусь». И я тебе с удовольствием его прочту. Мне раньше и в голову не приходило, что ты так тонко чувствуешь поэтическое слово, что мне, кажется, ты сам втайне пишешь стихи.
- Нет, племянничек, я не пишу стихи, - признался Яков Львович, - хотя в юности пытался рифмовать слова, но вовремя понял, что поэзия - капризная дама, и не каждому встречному, поперечному дарит она радость творчества. Зато у меня есть дар понимать красоты поэзии. Прочитай, мне, пожалуйста, про нашу синеокую Беларусь.
- Пожалуйста, - как эхо повторил просьбу дяди племянник, и стал читать стихи:
Беларусь ты моя синекрылая,
Край прозрачных озер и лесов.
Беларусь моему сердцу милая –
Запах синих твоих вересов.
Беларусь, край шумливый, березовый,
Соловьиные песни в лесах,
И над Витьбой закат нежно-розовый,
Кукованье кукушки в борах.
Беларусь, ты моя синеокая,
Жаворонка веселое пение.
Беларусь, твои реки глубокие,
Вод прозрачных их к морю движение.
Синь и небо твое голубое
Я навеки в душе сберегу.
Витьба шепчется нежно с Двиною.
Пред тобою я в вечном долгу.

Эрнест, окончив декламацию стихотворения, умолк. Молчал и Яков Львович. Эрнесту стало как-то неуютно от этой наступившей тишины, и он спросил:
- Дядя Яша,  неужели вам эти мои стихи не понравились?
- Ну что ты, Эрик, - улыбнулся дядя, - у меня сердце зашлось, когда я услышал фразу: «Витьба шепчется нежно с Двиною». Это же так трогательно. Воды двух рек, сливаясь воедино, действительно, вроде как, о чем-то шепчутся. А о чем  они могут шептаться? Разумеется о Беларуси. Про нашу Белую Русь ты в четырех строфах упомянул пять раз, а потому это стихотворение звучит как, песня, как гимн нашей Синеокой стране – Беларусь. А ты руководитель оркестра, который играет музыку для Беларуси, дирижерской палочкой отсчитывает ритм, такт: Беларусь, Беларусь, Беларусь…
Беларусь у тебя и синекрылая, синеокая, милая. И даже запах синих вересков так стройно укладывается в синее пространство нашей родной страны, перед которой мы, в самом деле, в вечном и неоплаченном долгу. Но ведь, сколько было попыток очернить нашу синеокую Беларусь. А особенно  оппозиционеры пытались очернить и нашего Президента. Ему даже пришлось выдворять перед выборами наших российских политиков: Бориса Немцова и Ирину Хакамаду, которые пытались «раскрыть глаза» белорусам на «нашего  последнего диктатора Европы».
- Через некоторое время совсем по-другому смотришь на прошедшие события, - согласился Лиозненский. Особенно когда мы перешагнули двухтысячелетний рубеж и живем уже в третьем тысячелетии. Но «лихие девяностые» именно Борис Немцов и Анатолий Чубайс с группой своих «младореформаторов» старались развалить экономику России, нашего соседа. Дипломированных менеджеров сейчас больше, чем людей с рабочими специальностями. Но чтобы менеджерам что-то продать, нужно рабочим что-то сделать. А если нет продукции, то, что же торгашам продавать? А Чубайс, проводя «прихватизацию», выпустил бумажные ваучеры, по которым можно было купить, якобы,  автомашину «Волга». Да только россияне эти ваучеры за пол-литра водки продавали, которая стоила три рубля, а не 40 тысяч рублей, как «Волга». Вот в 90-е годы Россия и балансировала на краю бездны экономического краха до дефолта…  Под пятой рыночного экстрима, навязанного от сладкого туземного «монетаризма». После такого изуверства экономика, индустрия, сельское хозяйство в казне быстро опустела и все хозяйства, которые еще могли дышать, прозябали на медные деньги. А наш Президент удержал Беларусь от коллапса.
- Да, Эрнест, Беларуси повезло, что в трудное время у руля нашей страны оказался настоящий лидер, - сказал Яков Львович. – А в России команда «младореформаторов» со своими залихватскими идеями «броска в рынок» упраздняли плановую систему управления народного хозяйства страны. Это же последнее дело крушить и перекраивать систему управления, но возобладал над практическим разумом  «анархо» - либерализм. Безрассудность Гайдара и его компании выдавалась за доблести. Но философ и социолог с мировым именем Александр Зиновьев высмеял это словоблудие, попав не в бровь, а в глаз «реформаторам»: «Система управления государством создается десятилетиями, а не распоряжениями обезумевших дилетантов». А вот наш Президент проповедовал другую идею: «Государство должно иметь свое призвание. И идеальное имя этого призвания – справедливость». Хорошо, что на политической арене России появилось еще одно знаковое имя: Владимир Путин. Напоследок тебя прошу, племянничек, не забывать и о своих национальных корнях.
- Я, дядя Яша, не знаю даже еврейского языка, воспитывался в России, затем в Беларуси и говорю на русском языке. Но в Витебске действует Еврейский национальный центр, и я хожу туда на собрания, или на другие мероприятия.
- А с кем-нибудь дружишь в этом Центре?
- Я подружился с руководителем хора, музыкантом и поэтом Евгением  Клемятом. Он поляк, но в Еврейском центре не обращают внимания на национальность. Там не важно, кто ты по национальности и какого религиозного исповедания. Культура разных народов помогает объединяться им под одной крышей. Так в республике Беларусь в городе Витебске и образовалось в конце прошлого тысячелетия Иудейское религиозное объединение. Но мы с Евгением Клемятом познакомились еще в 1980 году. И свело нас, как это ни странно – горе…
- А что такое произошло в 1980 году. Что вы с Евгением загоревали?
- Ты же знаешь, дядя Яша, что я поклонник Владимира Высоцкого. Его хрипловатый, иронический голос и до сих пор звучит в моих ушах. Высоцкого не выпускали на официальные театральные, эстрадные подмостки, хотя как актер он играл в театрах и снимался в кино. Но на концертах официальных он не выступал, запрещали. Поэтому и слушал магнитофонные записи «подпольных» концертов Владимира Семеновича Высоцкого. Вся наша, тогда единая страна, была в восторге от его песен. А в 1980 году Владимира Высоцкого не стало, как тебе хорошо известно.
- Мне известно об этом, Эрик, но причем тут ты и Евгений Клемят. Ведь вы же не были в Москве на Олимпиаде и не могли присутствовать на похоронах поэта барда, которому поклонялась вся страна.
- Да, дядя Яша. Мы с Евгением не были в Москве, но я крепко подружился с Клемятом. На Женю нельзя было смотреть без сожаления. Он глубоко переживал. Как рано ушел из мира сего Владимир Высоцкий. И я, чтобы как-то облегчить страдания Клемята, предложил ему: «Женя, вот поэт Михаил Юрьевич Лермонтов написал стихотворение на смерть гениального поэта России – Александра Сергеевича Пушкина. А голос поэта Высоцкого слушала так же вся Россия. От школьника до небожителей Кремля, хотя они и не позволяли выступать окольному барду официально, но записи магнитофонные у них были, и они с удовольствием слушали бунтарские песни Владимира Высоцкого.
- Эрик, ваша реакция с Клемятом мне понятна. Все скорбели тогда, прощаясь с Высоцким. Ты скажи мне конкретно, что вы предпринимали, чтобы почтить память Владимира Высоцкого?
- Я впервые за всю свою поэтическую жизнь предложил Евгению Клемят написать в соавторстве стихотворение, посвященное Владимиру Высоцкому. Евгений спросил меня:
- Как ты себе это представляешь? Я знаю, как писали два соавтора Илья Ильф и Евгений Петров свою сатирическую повесть «Двенадцать стульев». Так вот, как рассказывали они о своем литературном процессе. Оказывается, Евгений Петров искал тему, сюжеты про похождения мошенника и великого комбинатора Остапа Бендера, а Илья Ильф, имея талант хорошего стилиста, «причесывал» написанное Евгением Петровым. Они даже событие смерти Остапа Бендера долго обсуждали: жить ему или умереть, а потом бросили в кепку две бумажки и герою «Двенадцати стульев» выпал тяжкий жребий: Киса Воробьянинов зарезал Остапа, чиркнув по горлу лезвием опасной бритвы.
И мне пришлось сделать предложение Жене:
- Давай мы сядем за письменный стол и будем независимо друг от друга писать текст стихотворения. А потом перечитаем оба по очереди наши вирши и отфильтруем: Самое интересное оставим, а второстепенное отбросим в сторону без всякого сожаления. Вообще отделим зерна от плевел.
-Давай! Будем собирать для стихотворения зернышко к зернышку, и оно у нас должно зазвучать так, что все поймут, какого поэта мы потеряли – согласился Евгений Клемят.
- А ты его можешь мне сейчас прочитать вслух? – спросил дядя Яша племянника, и Лиозненский, кивнув головой, стал читать:
С тобою мы грустили и смеялись,
С тобой мы покорили массу гор.
В подводной лодке вместе задыхались,
И в цирке заводили разговор.
Но вдруг как будто гром по белу свету
- Оборвалась гитарная струна:
Узнали мы – Володи больше нету,
И в ужасе застыла вся страна.
Мы позабыли истины простые,
Но нам порой припомнить их дают.
И если родился поэт в России,
Поэта обязательно убьют.
Свинцом пробьют, петлею ли удавят,
Иль водкой, словно ядом, опоят.
Царям нужны, которые их славят,
И не нужны, что правду говорят.
Его травили, мучили и гнали,
Как в песне про охоту на волков.
И гончих по следам его пускали
И обложили сотнями флажков.
Теперь его врагов найдем едва ли,
Все прославляют, но сюжет совсем не нов.
Мы много лет тому назад слыхали,
И Пушкина жалели будь здоров!
Так как Высоцкий не споют другие
Среди запасов вьюги и снегов.
Хрипел поэт в простуженной России
В чаду угарных, шумных кабаков.
Был хриплым голос у него недаром.
Не мог, поверьте, голос быть иной.
Хрипел певец охрипшею гитарой,
Хрипел певец простуженной струной.
Теперь твердят в газетах и с экранов,
Что если бы он не ушел так рано,
Сегодня б наше время прославлял.
Чиновник, спрячьте ножницы и пленку,
Расческу прячь, пора давно понять,
Его не причесать под перестройку,
Его у нас во веки не отнять!
И над могилой, убранной цветами,
Под нежный шорох стройных тополей
С закрученными за спину руками
Стоит поэт с гитарою своей.
И пусть сегодня поминать не в моде,
И туговато со спиртным пока,
Мы соберемся, вспомним о Володе, 
И выпьем по глоточку коньяка.

Дядя Яша слушал внимательно, а когда Эрнест смолк, он сказал:
- У меня даже мурашки бежали по коже, когда ты читал стихи о Высоцком. Мне показалось, что не ты читаешь стихи о Высоцком, а сам поэт, взяв в руки гитару, поет надрывно о гибели Владимира Высоцкого, словно это какой-то персонаж из греческой трагедии. Когда ты прочитал строчку: «И в ужасе застыла вся страна» - ужас охватил всего меня.
- Меня тоже охватил ужас, когда мне прочитал строчки Евгений Кмят: «Хрипел поэт простуженной России в чаду угарных, шумных кабаков». Да, тогда страна и на самом деле была уже больной, простуженной, а потому и певец великой страны хрипел, играя на «простуженной гитаре». Есть такая поговорка про бунтарей, где говорится, что их надо причесать под гребенку. А Евгений Клемят увидел другой образ в этой избитой истине. Он сказал, что Высоцкого нельзя «причесать под перестройку». Владимир всегда посмеивался, что нельзя перестраивать не построенное здание. Вот тогда-то я и понял, что Высоцкого никогда и ни кому от нас не отнять.
- Но, Эрик, ты говорил, что Евгений Клемят не только поэт, а и музыкант. Вы пробовали спеть вашу поэму или балладу, не знаю, как назвать ваше поэтическое произведение? – спросил Яков Львович.
- Конечно, - сказал Лиозненский. – Мы долго работали над песней о Владимире Высоцком. Я писал стихи, Евгений писал. Потом мы вместе отсортировали фразы, строчки, строфы. А Евгений тут же начинал петь, играя при этом на гитаре. Его музыкальный слух позволял быстро подобрать мелодию, которая бы звучала, завораживая слушателей. И мне , кажется, что песня у нас получилась на славу.
- Чему еще хорошему ты научился у Евгения Клемята? – спросил дядя племянника.
- В Иудейском религиозном объединении выходит газета «Берега». А у Евгения очень хорошая память, и при встрече со мной он иногда рассказывает мне интересные истории.
- Так расскажи мне, Эдик, хотя бы одну.
- Женя мне рассказал одну интересную историю об Эли Визеле, писателе, который был узником нацистских концлагерей. Он  посвятил свою жизнь, рассказывая всем правду о Холопасте. За его публикации наградили и Эли Визель стал лауреатом Нобелевской премии.
Но, как ни странно, писателем Визель стал именно в концлагерях. Эли вел записи. Он впервые же дни в лагере понял, что его жизнь перевернули навсегда. То, что раньше казалось ему непоколебимой истиной, рассыпалось как кучка пепла из крематориев. Вот одна его запись дословная:
«Ночь ликовала, в небе сияла утренняя звезда, и я тоже стал совсем другим. Прежний я – мальчик, учивший Талмуд – исчез в языках пламени. Осталась лишь похожая на меня оболочка. Черное пламя проникло в мою душу и испепелило её».
Разве эта запись Эли не достойная литературная веха на жизненном пути будущего Нобелевского Лауреата? Точно также набатом звенит в ушах читателей еще одна фраза писателя: «Если я выжил, на то была причина. Я должен прожить жизнь не просто так. Я  получил шанс выжить, но он мог достаться и кому-то другому. Поэтому я и говорю от лица того человека. Но я знаю, что никогда не могу сказать то, что сказал бы он».
- А как ты считаешь, племянник, - спросил Яков Львович, - не слишком ли мудрено говорит писатель о шансе, который достался ему и он выжил?
- Это кажется только на первый взгляд, – ответил Лиозненский. – Но если знать биографию Визеля, то реплика писателя отточена и огранена его талантом публициста. Ведь Эли в 15 лет попал вместе с  отцом в трудовой лагерь «Буна – Верне», или как еще называли «Освенцим – 3». Они пробыли в нем восемь месяцев, работая на износ. До конца ужаса дошел один из них.
- А что случилось с отцом?
- Истощенный и ослабленный болезнью Шлама Визель преодолел вместе с сыном «марш смерти» - пеший переход в Бухенвальд и умер от побоев немецких солдат, немного не дожив до Победы – 29 января 1945 года.
- Дядя Яша, а за что удостоился Визель Нобелевской премии?
- Путь Эли к этому триумфу был долог. Когда образовалось после войны государство Израиль, он поехал на землю обетованную, и его пригласила работать ежедневная израильская газета «Eдиот (Ахропот) на должность собкора во Франции. Он быстро приобрел известность и стал очень популярным журналистом. В 1961 году Эли освещал суд над нацистом Адольфом Эйхманом, отвечавшим в нацистской Германии за «окончательное решение еврейского вопроса», а в 1987 году Визель сам выступает свидетелем на суде «мюнского мясника»  Клауса Барби.
- Как же он стал писателем, дядя Яша?
- Эли десять лет не мог сесть за письменный стол. Мешала ему психологическая травма, полученная во время Холопаста. А свое безмолвие объяснял так: «Я боюсь использовать неправильные слова», но вскоре понял, что говорить о трагедии еврейского народа просто необходимо.
- И когда Эли издал книгу, как она называлась? – спросил Лиозненский.
- Первая версия мемуаров Визеля называлась «И мир молчал», состояла из 800 страниц. Книга была издана в Аргентине. Через два года Эли издал книгу с названием «Ночь» адаптированную и «концентрированную» французскую версию первой книги, сократив её до 127 страниц. За свою жизнь он написал 60 книг, но главной его книгой так и осталась «Ночь». Она была переведена на 30 языков, и книга исповедь разлетелась по миру и раскуплена в 10-ти миллионном тираже «Не передать этот страшный опыт, - говорил писатель, - это значит предать его». А вот экранизировать мемуары Эли отказался, что тогда произведение утратит свой подлинный смысл.
- Нобелевская премия помогла издавать  новые книги писателю?
- На деньги премии писатель создал «Гуманитарный свой фонд» и открыл мемориальный музей Холопаста в Вашингтоне. На входе в здание музея выбиты на камне слова: «Ради мертвых и живых надо говорить об увиденном».
«И снова колос из земли пронзает – Поэзии волшебная строка»

Эту фразу произнес поэт Михаил Рудаков. Но и Эрнест Лиозненский, вернувшись в Витебск, ощутил на себе волшебную силу поэзии. Он уже дня не мог прожить без новой, яркой строчки. Его поэтический диапазон намного расширился. У него появились циклы из созданных им стихотворений: «О поэзии», «Басни», «Ностальгия», «О природе», «Грибные стихи», «Посвящения», «О Родине, мой город». И, разумеется, главный цикл «О любви».
Когда его сестра Юля увидела этот список циклов, написанных стихов Лиозненским, она воскликнула:
- Как ты быстро стал писать стихотворения, Эрик! А все это время, пока ты творчески работал, считала тебя начинающим поэтом. Ты уж не сердись на меня. Прочитав только оглавления, я уже поняла, какую титаническую работу ты проделал.
- Как на тебя мне обижаться, сестричка. Ты столько дала мне знаний в детстве, что я до сих пор перед тобой в неоплатном долгу. А твоя реплика про тему «начинающего поэта» меня нисколько не покоробила. Но ты одна считаешь меня  начинающим. И я, чтобы не оправдываться перед каждым таким упреком, написал стихотворение об этом.
- Так, прочитай же мне его, - оживилась Юля. – Хочу узнать, насколько ты самокритичен.
- Пожалуйста:
Не обижаюсь, если начинающим
Зовут меня, ведь это так и есть!
Не обижаюсь. Даже чту за честь!
И эта честь, как говорится, та еще.
И нет, не просто новую тетрадь
Я начинаю в полусвете зыбком –
Я начинаю сердцем прозревать,
И помогать рождению улыбки
Следы с чужого горя вытирать.
Я начинаю вглядываться в мир.
Он молод, нов и мне еще не скучен,
Я в нем еще к успеху не приучен,
Я в нем еще вещами не приручен,
И тесен мне скупой уют квартир.
И все затем, чтоб завтра не порвать,
Пустить по ветру строчки надо звонче!
И все затем, чтоб заново начать -
Начать и никогда уже не кончить.

- Эрик, - сказала Юля, когда брат окончил декламировать, - ты и впрям не сердишься на тех, кто тебя называет начинающим поэтом. Такое красивое и мудрое стихотворение новичку не удалось бы написать. Ты настоящий альтруист и говоришь своему обидчику вежливо и изящно: «Не обижаюсь. Даже чту за честь». И ты не озлобляешься на несправедливые выпады завистников.
- С чего это ты взяла, Юлечка, - перебил сестру «начинающий» поэт, _ На каком основании ты сделала вывод?
- Да взять хотя бы твою фразу: «Я начинаю в полусвете зыбком… Сердцем прозревать и помогать рождению улыбки». Ты с радостью смотришь на окружающий тебя мир и своими стихами приносишь радость твоим читателям и слушателям.
- Что еще тебе понравилось в этом стихотворении?
- То, что для тебя духовность поэзии выше, чем домашний уют. Был такой поэт Павел Коган, который написал стихи о бригантине. Так вот он сказал в нем: «Пьем за яростных, за непокорных, за презревших грошовой уют». До сих пор романтики с удовольствием напевают строчки из когановской «Бригантины»: «Надоело говорить и спорить, и смотреть в усталые глаза… В Флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса». Так и у тебя: «Ты к успеху не приучен и вещами не приручен», тебе даже «тесен скупой уют квартир». Ты хочешь вдохнуть свежий воздух свободы и собираешься «пустить по ветру строчки надо звонче!» Пусть звенят твои строчки звонче. Твое стихотворение будут «помнить так же долго, как «Бригантину» поэта Когана. Её помнят, хотя есть и те, кто ворчит: «Кому нужны старые песни?»
- Юля, ты попала точно в цель – не в бровь, а прямо в глаз, - обрадовался Эрнест. _ В моем цикле «ностальгия» у меня размещено стихотворение «Старые песни». Я сейчас его прочитаю.
- Слушаю, - встрепенулась сестра, а Лиозненский стал читать стихотворение:
Мотив негромкий песен старых –
Воспоминаний ностальгия,
Как в дальних облачных отарах,
Скопились капельки тугие.
Вот-вот прольются щедрым ливнем
На поле памяти без края.
О том, каким я был счастливым,
Теперь нередко вспоминаю.
А может это юность только,
Которая бывает краткой.
И месяц был лимонной долькой
Не кислою, а сладкой-сладкой.
Под этим месяцем бывало
Струились ливни поцелуев,
И все казалось: мало, мало!
Я помню чувственность былую.
Она живет во мне поныне
И греет чем-то недопетым…
Словно костер на кочующей льдине
Я существую сейчас в мире этом.
Мир и просторен мне и тесен.
Мечты о будущем благие:
Мотив негромких старых песен,
Воспоминаний ностальгия.

Да, Эрик, - сказала задумчиво сестра, - все новое, это хорошо забытое старое… Стихотворение твое «Старые песни» насквозь пронизано ностальгией. Что даже облака в небе от былых воспоминаний готовы прослезиться. Ведь «облачных отарах скопились капельки тугие» и вот-вот хлынут на землю «щедрым ливнем». Очень хорошо ты изобразил юность. В молодости и серп месяца казался «лимонной долькой», но «не кислою, а сладко-сладкой». Но сейчас прошлое кажется призрачным миром и у тебя в стихах «Старые песни» создал уникальный метафорический образ юности! Она представлена тобой, как «костер на кочующей льдине». Юность оказалась сейчас в дымке полумрака и только мерцает пламя костра вдали, разожженного на льдине, уплывает эта яркая точка мимо наших взглядов далеко-далеко вниз по реке. И в этом стихотворении у тебя звучит настоящая поэзия.
- Может быть, может быть, - не произнес, а будто прошептал Эрнест. – Поэзия очень иллюзорное понятие. Как она зарождается, как она овладевает ушами людей, никто не знает, но все желают быть с ней накоротке. Только Поэзия – капризная и скрытная дама. Кажется, что она только была где-то рядом, шагнешь туда, а она машет мне косынкой уже в другом месте. Поэзию, как жар-птицу, как удачу трудно ухватить за хвост. И я, как слепой котенок, тыкаюсь носом по всем углам в Храме Поэзии, но никак не встречусь с её Величеством.
- Эрик, а ты взял бы все слова, что мне наговорил и написал бы стихотворение о твоей неуловимой поэзии, - предложила Юля брату. И он ответил тут же, словно ожидал этого вопроса, или предложения.
- Я уже написал стихотворение «Поэзия», и сейчас же прочту его тебе:
По твоей иду тропе –
Не горю, не плавлюсь…
Только что-то сам себе
До сих пор не нравлюсь!
Так мучительно порой,
Что до слез обидно:
Сердце светится тобой,
А тебе не видно…
Не держи меня в тени
Ради песни новой,
В душу радость зарони
Незаметным словом…
Я найду твою волну,
И тебя из дому,
Как любимую жену,
Не отдам другому!
За твою святую честь –
Знать бы, где ты дремлешь,
Все, какие ни на есть
Исходил бы земли.
И тоскуя и любя,
В поисках тревожных
Я бы выплакал тебя,
Если б было можно.

- Эрик, да ты же написал признание в любви Поэзии, - улыбаясь, сказала Юля брату. – Ты предан и верен ей, и твердо заявляешь Поэзии: «И тебя из дому, как любимую жену, не отдам другому». Но, хотя ты и заявляешь своей пассии, что сам себе не нравишься, да в тайне надеешься, что и она, поэзия, любит тебя и пожалеет твои нервы. Вот как ты сам себя истязаешь: «Так мучительно порой, что до слез обидно: сердце светится тобой, а тебе не видно…». Нет, Эрик, Бог не Ермошка – видит немножко. И твой наказ, твою мольбу Поэзия  непременно услышит: «И держи меня в тени ради песни новой, в душу радость зарони незаметным словом». Поэзия уже звучит в каждой клеточке твоего тела. Она уже заронила в твою душу «незаметные» слова и уже эти яркие слова и освещают тропу, на которой уверенно шагает твоя муза. Да ты и сам чувствуешь, что идешь правильным путем и осознаешь, что твои задумки новых стихов ни в огне не горят, ни в воде не тонут. Некоторые твои коллеги – поэты в момент творческого простоя, спада, начинают прикладываться к стопке и постепенно спиваются. А ты же, мой любимый братик, не только не злоупотребляешь спиртным. Ты совсем не пьешь, сохраняя светлый ум.
- Ты, Юля, точно угадала причину моей стойкости. Я рад, что устоял в юности перед соблазном, и не стал употреблять это страшное зелье Зеленого змия – алкоголь. А с опустившимися талантливыми людьми мне приходилось сталкиваться. Про одного такого поэта я и написал стихотворение «Вместо».
- Какое-то непонятное название ты придумал, брат, - сказала Юля. – «Вместо»! Вместо чего?
- Я тебе не буду расшифровывать название стихотворения, сестричка. Я тебе это стихотворение лучше прочитаю:
Если выступил успешно,
Своему успеху рад.
Режиссер, поэт известный,
Выпивал сто пятьдесят.
Если было выступленье
Не ахти, он со слезой
И со скорбным выраженьем
Выпивал стакан, другой.
И пошло – обрюзг от лени,
Опустился он. И вот,
Нынче, вместо выступлений,
Он, посапывая, пьет.

- Было бы смешно, если бы не было так грустно, - сказала Юля, - за этого слабака. А ведь он же режиссер и поэт известный, но стал пьяницей, который за рюмкой тянется. И эта тяга подняла его не на вершину славы, а шандарахнула его со всего размаха с олимпийских высот на нашу грешную землю. Вот и посапывает наш «поэт известный», как свинья, завалившаяся в грязь, свои очередные сто пятьдесят граммов. Хотя еще недавно он таким как ты, трудягой, которые еще звезд с неба не хватают. Нос задрал, да и не заметив край пропасти, свалился в бездну, оказался в грязной луже. Вместо лаврового венца триумфатора, который свалился в ту же лужу, режиссер посыпает свою затуманенную голову пеплом. Вот и твой любимец Владимир Высоцкий иногда злоупотреблял горячительными напитками. Хотя я знаю, на какую высоту ты вознес талант нашего барда.
- Ты говоришь о стихотворении, которое мы написали в соавторстве с Евгением Клемятом? 
- Да.
- А у меня написано еще одно стихотворение, про Владимира Высоцкого. Оно называется «Гамлет в гимнастерке». Да, Высоцкий иногда и выпивал. Хотя и говорят, что Владимир был выпить не дурак, но есть еще одна русская пословица: «Пьяный проспится – дурак никогда». Такого умного, ироничного, озорного и доступного для народа поэта, давно не было у нас в России. И я воспевал его, его поэзию, и буду воспевать Владимира Высоцкого всегда.
- Эрик, на Востоке говорят: «Если повторять слова: халва, халва, халва…, слаще во рту не станет. Ты лучше прочти мне, брат, свое стихотворение «Гамлет в гимнастерке».
- Пожалуйста! – сказал Лиозненский.
Ваганьково. Свидание с Высоцким.
И место встречи изменить нельзя.
Цветы, стихи – земным признанием высоким
У ног его. Поэт был прав: он весь в друзьях
За горизонт спешил строптивый
Замкнулся нервом первый круг.
О, боль утраты, дай мне силы,
И дай умения перу,
Которым не министр культуры,
И непочетный друг – поэт,
Я подберу кандидатуру
На вековечный монумент.
Уже впрессовывает вечность
Совсем не гладкий жизни бег.
Твое обличье человечье
И поклонение тебе.
Уж было время разобраться,
Отбросив сплетен балаган,
От Монреаля и до Братска,
Кем ты остался для землян.
Прости чинуш ты, ради Бога.
Не тем ли был, мол, берегу.
Да, дело не в Марине Влади,
Мы пред тобою все в долгу.
Коль докатились до дремоты
И рапорт превратили в гимн,
Мы назовем еще высоты
Бойцовским именем твоим.
Не эпитафией надгробной
Хочу, чтоб стал и этот стих,
А данью памяти народной –
Народ поэту все простит.
Все, кроме фальши и измены,
А в этом ты безгрешен был.
По фальши до самозабвенья
Ты меткой песней  честно бил.

Лиозненский, словно споткнулся на этой фразе и умолк.
- Эрик, и про такое великолепное стихотворение ты молчал? – удивилась Юля.
В ответ Лиозненский лишь вздохнул, а потом сказал такое, что сестра удивилась еще больше.
- У меня спазмы в горле не позволили дочитать «Гамлета в гимнастерке» до конца. Но и этот отрывок о многом говорит. Я не идеализирую Высоцкого, как человека. У каждого из нас есть свои недостатки и слабости. А Владимир Высоцкий как поэт, как яркое событие в литературе, не подражаем и велик. Хотя даже памятник Владимиру поставили не на постамент, а прямо на землю. С одной стороны это хорошо: он с нами, среди нас, такой же простой и земной. Хотя я бы поставил этот памятник Высоцкому на  Эйфелеву башню Парижа. Она была бы символом всемирной выставки и стала бы пьедесталом поэту мирового значения, вполне сгодилась бы.
- Теперь, Эрик, я понимаю твое обращение к небесам: «О, боль утраты, дай мне силы и дай умения перу». Ты уже в этом отрывке стиха ты начал отбрасывать в сторону «сплетен балаган». Высоцкий писал «без фальши и без измены», и в этом поэтическом качестве он на самом деле был перед  народом безгрешным. Все любили его: от бомжа до членов Политбюро. Но я тебя прошу, брат, дочитай до конца это стихотворение. Я хочу понять, почему же ты назвал стихи «Гамлет в гимнастерке»?
- Юля, ты этот вопрос задала в самый нужный момент. Я дочитаю стихотворение до конца, и ты  сама поймешь мой замысел – ответил Лиозненский и стал читать:
Не датский принц, а ты терзался
Извечным: «Быть или не быть?»
И как на дзот, на ложь бросался,
Чтоб сердце в правде обнажить!
Без страха рыцарь, без упрека,
Как все великие раним.
Ты не терпел людских пороков
И звал гитарой в бой на них.
Пусть иногда струна хрипела,
А голос сердцем покровлял.
Но ты ведь был одним из первых,
Кто в Кремль ворота открывал.
О полосе ты пел нейтральной.
Но сам нейтральным никогда
Ты не был. Даже и опальным
Бойцом ты в наших был рядах.
Был знаменосцем непокорным,
Вперед смотрящим трубачом.
В невзгоды стало нам опорой
Твое надежное плечо.
Снимался ты в «Живых и мертвых»,
Погиб, я помню, рядовым.
Потомкам «Гамлет в гимнастерке»,
Придешь ты в славе, молодым.
Как ты, что в сорок пятом кони
Твою тачанку защитив.
Без их геройства ты едва ли
Нашел бы правильный мотив.
Я не могу тебя Володей,
Назвать, как Вознесенский смог,
Но ты по духу и по роду,
Мой друг на весь земной мой срок.
И я борюсь, чтоб всякой дряни
Был даже запах истреблен.
Бываю, правда, дрянью ранен,
Тогда беру магнитофон.
И голос твой дает мне силы
Бить снова словом по рвачам…
За горизонт спешит светило,
Что б завтра новый круг начать.

Окончив декламировать стихотворение, Эрнест спросил сестру:
- Что то, Юля, ты притихла?
- Думаю… - откликнулась она, - когда я услышала строчку: «И я борюсь, чтоб всякой дряни был даже запах истреблен», то вспомнила, как ты открыто выступал с критикой на общем собрании предприятия «Монолит», направленной на самого директора этого завода. По твоему поступку и поняла, что Высоцкий влиял в годы застоя на желания людей. Жить по правде, а не холуйствовать, не лебезить перед чинушами. Ты не побоялся, когда на заводе отменили льготы за вредные условия труда написать самому Президенту Беларуси. И выиграл бой с бюрократами. И помог тебе твой характер и… разумеется, Президент.
- Светлая идея, как свет солнца, - сказал Эрнест, - даже если она и скрывается из-за мракобесия за горизонт, то все равно восходит над землей по законам природы. В этом я был всегда уверен. Высоцкий создал много иронических стихов, бичевал людские пороки словом, а сам был очень ранимым человеком.
- Я не спрашиваю тебя, Эрнест, почему Владимир Высоцкий был таким ранимым, ты сам ответил на этот вопрос в стихах: «как все великие – раним». Но ты его показал и несгибаемым бойцом. Он у тебя бросался на ложь, как на дзот, из которого неумолкаемо строчит пулемет. «Был знаменосцем непокорным, вперед смотрящим трубачом». Угадал ты и то, что Высоцкий придет к молодым потомкам, но уже с лучезарною славой за спиной. А ведь его песни актуально звучат и сейчас.
- Да, Юля, и мне его голос, но главное мысли Высоцкого придают мне силы. Он останется популярным на все времена, как Сергей Есенин. Со дня рождения Сергея Александровича прошло сто лет, а, кажется, он никогда и не покидал нашу родину. И я написал стихотворение «К столетию Есенина». И пусть я сейчас почти вдвое старше его, но до сих пор я называю его на «Вы».
- Так будь любезен, братец, прочитай мне стихотворение про Есенина.
И Лиозненский стал читать стихи:
Вы, Есенин, писали стихами,
Что по смыслу просты и ясны.
Вас березки в полях целовали,
В ваших строках все краски весны.
И метельные зимние вьюги
Пели песни под шепот снегов.
На коленях сидели подруги,
Лай собачий будил тяжесть снов.
Вас хмельная вода уносила
По Российским кабацким местам,
И в стихах мать встречать выходила,
Тосковала по письмам листам.
Вы влюблялись, любили, теряли,
Звонкий смех будоражил сердца,
Своим строкам судьбу доверяли –
У бессмертия нету конца.
Вам, Есенин, сегодня столетье,
Вы – народная гордость навек.
Канет в лету годов лихолетье,
И Вам жить, пока жив человек.

- В твоем посвящении к Есенину, Эрик, гулким эхом звучат есенинские мотивы. Ты говоришь: «Все березки в полях целовали», а у меня в памяти всплывает строчка поэта: «Я готов березке каждой, ножку ей поцеловать». Услышала фразу» И метельные зимние вьюги пели песни под шепот стихов» и у меня сердце заколотилось сильнее: вьюги пели под шепот снегов». Такая живая картинка, и мне вспомнилось стихотворение Сергея Есенина, которое он посвятил актрисе Августе Миклонивской:
Ах, какая вьюга
Просто, черт возьми,
Пробивает крышу
Белыми гвоздями.
Только я-то знаю
Что в своей судьбе
Непокорным сердцем
Я прибит к тебе.

- Да, я, Юля, выступаю теперь в любительском хоре «Патриот», и выбрал для своего репертуара песню на стихи Есенина про клен заледенелый. Песни на стихи Сергея Есенина воспринимаются на ура, под громкие аплодисменты. И в этом не моя заслуга, а Сергея Александровича.
-Да, Эрнест, ты заслуги Есенина ярко преподнес для читателей в предпоследней строфе, показав его величие, как поэта: «Вы влюблялись, любили, теряли», звонкий смех будоражил сердце. Своим строкам судьбу доверяли – у бессмертия нет конца». Не сомневаюсь, что поэзия Есенина и принесла лирическому автору бессмертие. В 1925-ом в ночь с четвертого  на пятое октября, в свой тридцатилетний юбилей Сергей Есенин написал четыре коротеньких стихотворения. Ему в этот день явно было не по себе, хотя, казалось бы, тридцать лет – самый яркий возраст. Но в голове у Сергея Есенина звучит грусть, разочарование. Погода в эту ночь была ветреная, и падал снежок. Вот одно из них:
Снежная заметь крутит бойко,
По полю мчится чужая тройка.
Мчится на тройке чужая младость.
Где мое счастье? Где моя радость?
Все укатилось под вихрем бойким,
Вот над такой же бешенной тройке.

Я, Юля, никогда не обращал на даты написания стихов поэтом, - сознался Лиозненский, - но сейчас чувствую, что в ночь после дня рождения, в день тридцатилетия Сергей Есенин впал в депрессию. Такое настроение не характерно для него. Он всегда был задорным, дерзким и веселым…
- Но из песни слов не выкинешь! – вздохнула Юля. – Он  был один в день тридцатилетия и, глядя в окно на пургу, которая швыряла в стекло крупинки снега, обращался к своей любимой женщине, которая не захотела отмечать его юбилей:
Плачет метель, как цыганская скрипка.
Милая девушка, злая улыбка.
Я ль не робею от синего взгляда?
Много ли нужно, и много не надо.
Так мы далеки и так не схожи,
Ты молодая, а я все прожил.
Юношам счастье, а мне лишь память.
Я не заласкан – буря не скрипка.
Сердце метелит твоя улыбка.

- Тут Есенин немного стряхнул с себя уныние, сказал Эрнест. – И умело и образно анализирует ситуацию. Плач метели он сравнивает с зажигательной музыкой цыганской скрипки. Но вспоминая злорадную улыбку синеглазой девушки, понимает, что они уже давно разошлись, как в море корабли, и былые отношения никогда не станут как прежде трогательными и нежными. Произошел трагический разрыв в любовных отношениях. Но ты, Юля, не томи меня. На чем сердце поэта успокоилось?
- Настроение поэта, братец, кардинально не изменилось, но все-таки метель за окном утихла, и лунный свет засиял в окошке, отодвинув мрак в помещении в сторону. Есенин немного успокоился. И уже с восхищением воспевает не свою любовь, а природу:
Вечером синим, вечером лунным,
Был я когда-то красивым и юным.
Неудержимо, неповторимо
Все пролетело… далече… мимо…
Сердце остыло, выцвели очи…
Синее счастье! Лунные ночи!

- Но, именно, в лунные ночи людям мерещатся картины из прошлой жизни. Когда нервы на пределе вспоминаются не самые счастливые моменты. Не исключением были видения и у Сергея Есенина, - завершила свою мысль сестра.
- Юля, и ты не играй на моих нервах, - с дрожью в голосе произнес Эрнест.
- Произошло вот что, - сказала она, - Сергею Есенину удалось перебороть себя. Он подавил жестко в себе упадническое настроение. Вышел на улицу в лунную ночь, но не полез, как лунатик, на крышу, а прогулялся до дома когда-то любимой девушки. И …
- Что за и …, Юля, не томи меня.
Сестра улыбнулась и продолжила фразу:
- И заглянул в окно… А теперь внимательно слушай меня:
Не криви улыбку, руки теребя.
Я люблю другую, только не тебя.
Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо –
Не тебя я вижу, не к тебе пришел.
Проходил я мимо, сердцу все равно –
Просто захотелось посмотреть в окно.

- Вот теперь все стало на свое место, - улыбнулся Лиозненский. Жизнь прожить – не поле перейти. Многие пережили подобные стрессы, как Сергей Есенин. Пришлось, однако, как-то пережить и мне подобный разрыв. Об этом я написал стихотворение «Исповедь», и сейчас я исповедаюсь перед тобой:
Меня забыли вы теперь,
А может быть и правильно.
Там, где за мной закрыли дверь,
Теперь другие правила.
Там есть любовь и спору нет,
Цветами пахнет в комнате,
Там на стене другой портрет.
А где другой? Не помните?..
Теперь в семье другой очаг,
И нежный свет за шторою.
Уста другие при свечах
Целуют тело голое.
А мне не спится до зари.
Обида душу мучает,
Цветы я вам не приносил,
И приходил по случаю.
Цветы другой несу теперь
В семейную обитель.
И мнится мне, открою дверь,
И скажут: «Заходите».

- Исповедь, как мне кажется, Эрнест, хороша и довольно искренняя. Только, братец, разрыв твой со  своей возлюбленной не твоя вина, а твоя беда. Дело не в цветах и не в подарках, хотя и это немаловажная деталь в семейных отношениях. Как и поцелуи обнаженного тела за шторкой спальни. Скорее всего, эта женщина влюбилась в другого мужчину. А почему? Это всегда тайна за семью печатями. Если даже спросить эту женщину нейтральному человеку, то и он не услышит конкретный ответ. Слишком это очень тонкая нить, которая умеет крепко связывать семейные узы. Но твоя исповедь честна, а любовь может снова придет, может быть вернется она в другой ипостаси?
- Ты, Юля, словно мои мысли прочитала, - удивился Эрнест. – У меня есть стихотворение с названием «Любовь вернется». Я сейчас прочитаю его:
В вечернем небе вспыхнула зарница,
Над городом повисла тишина,
Так отчего, мой друг, тебе не спится,
Быть может, виновата в том она?
Что песня ваша была недопетой,
Что к вам природа была недобра,
Что дождь был нехорошею приметой,
Он лил тогда, как будто из ведра.
Ты с нею был и видимо напрасно,
Холодность пусть останется скале.
Гляди, на небосклоне в платье красном
Заря стыдливо ластится к земле.
Так развенчай скорей свою упрямость.
Пусть добрый дождь зальет огонь обид.
Всколышет душу утренняя пряность.
Любовь вернется и тебя простит.

- Красивый ты образ, Эрик, создал в этом стихе, образ любви. Он музыкой звучит в метафоре: «Гляди, на небосклоне в платье красном Заря стыдливо ластится к земле». Очаровательное сравнение – когда затихает, как заря, в девичьей груди любовь, и девушка, немного стыдясь своей вспыхнувшей страсти, ласково обнимает своего возлюбленного парня, уже никакой ливень, который льет будто из ведра, не погасит первое чувство. Но я, брат, что-то не слышала стихов про золотую осень, а ведь ты помнишь, как любил фразу другого поэта классика: «Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото, одетые леса…»
- Конечно, Юля, я очень люблю золотую осень, особенно в пору золотой осени, когда после похолодания наступает снова теплая солнечная погода. И у меня написан цикл «Осенние мотивы». Вот можешь послушать одно стихотворение из него:
Пожухли, высохли травинки,
И стали ноги холодней.
Смотрю на золотые снимки
Берез и стройных тополей.
У станции, у серых зданий
Оделся в золотое клен.
Он для меня – напоминанье
О красоте родных сторон.
Как на заказ стоит погода,
На каждом кустике багрец.
И лес – оставленный ларец,
Где золото лежит у входа,
Кружится роем мошкара.
Днем солнце ярче на припеке,
До холодов еще длеко,
Хоть и прохладны вечера.

- Да, Эрнест, вот в такие дни золотой осени мы любим, ходить в ближайший лесочек и собирать грибы. Я помню, ты в какой-то растерянности, рассеянности ходил по перелеску и словно не видел, что под ногами полчища грибов. Они так старались попасть тебе на глаза, а ты их, как говорят в народе, в упор не видел. Когда мы стали собираться идти домой. В твоей корзинке было не густо: как сейчас помню, на дне корзинки лежало всего семь грибочков. Разумеется, семь – число счастливое, но грибная «тихая охота» тогда тебе явно не удалась.
- Я с тобою, сестричка, полностью согласен, кроме одного твоего выпада. Мне «тихая охота» удалась тогда, как никогда раньше в походах по грибы. В тот день, Юля, я написал целый цикл «Грибные стихи». И о каждом собранном в лесочке грибочке я написал по одному четверостишью. А потому и бродил по лесу, как рассеянный с улицы Бассейной… Но для каждого мини-стиха я придумал броское название.
- Так прочти мне «Грибные стихи».
- Пожалуйста: «Где родня»:
Потеплело. У сосенок
Соскочил сморчок спросенок.
Взор ладошкой притеня,
Смотрит, где его родня?

- Бравенький грибок ты увидел, ладошкой глаза от солнца прикрывает, чтобы разглядеть на полянке свою родню, а ведь даже не подозревает, что он невзрачный сморчок. А кто из грибов у тебя второй по очереди?
- Стишок я назвал: «Встал на ножку». Строчок действительно, выбрал такую неожиданную позу, что я чуть ли не наступил на его шляпку и на ножку – ногой:
И строчок на ножку плавно
Встал у диких тополей.
Негритянская головка -
Ножка лотоса белей.

Потом увидел около хоровода березок с золотыми монистами на платьях, как подберезовик примеряет шапку.
- Это такое шапочное знакомство у тебя с грибами получилось, – пошутила сестра.
- Да, Юля, - отозвался Эрнест. - Со мною познакомилась парочка грибов, которые ломали передо мной шапки. Это подберезовик и лисичка. Сначала про подберезовик, раз начал о нем, о первом говорить. Назвал стихотворение «Начал шапку примерять»:
Подберезовик проснулся,
В теплый дождик окунулся.
Ничего не мог понять –
Начал шапку примерять.

- А стихотворение про лисичку я назвал «Ну и шапка»:
Из-под ив глядит лисичка,
Ножка – трубка невеличка.
Вместо шапки у гриба
Громофонная труба.

- Ты, Эрик, хорошо подмечаешь особенности грибов разного сорта. Подберезовик и впрямь после дождичка в четверг растет, как на дрожжах. И шапку ему нужно примерять чуть ли не через час. Быстро растут подберезовики. Только одел гриб шапочку, а уже глядь, и новую шапку надо примерять, а шляпа лисички-сестрички действительно похожа у модницы на граммофонную трубу. Лисичка и сама бы с удовольствием песенки распевала, как граммофонная труба, да вот голос потеряла, охрипла, и молчит себе в тряпочку. Но ведь ты, брат, до семи еще не досчитал. Что у тебя дальше?
- Дальше я написал стихотворение «Давятся белки». Это лесные красотки обратили внимание на сыроежки:
Сыроежки недотроги
Сели стайкой у дороги.
«Ну и ну» - дивятся белки, -
Собрались на посиделки».

Затем заметил в траве на просеке грибочки и сочинил четверостишье: «играет в прятки»:
За пеньком на просеке
Стоит валуй курносенький
В коричневой панаме
Играет в прятки с нами.

Эрнест, дочитав очередную строфу, умолк, ожидая комментарии сестры. Но и она после бурного ранее обсуждения поэтических образов брата молчала, пока он сам не сказал:
- Понял не дурак, сейчас дочитаю седьмой стих из цикла «Грибные стихи». Он называется «Как тельняшка»:
А волнушка под коряжкой –
Полосата как тельняшка.
Так давайте за полоски
Называть грибок «Матросский!»

- Последний аккорд твоих песен, братик, получился очень веселый и звонкий, - сказала Юля, подводя итог циклу «Грибные стихи».
Репетиции хора «Патриот»

- Эрик, ты позавтракай, пожалуйста, а то все остынет, - попросила мужа Валентина Петровна. – Нам сегодня на репетицию надо, а до нашей подшефной школы нужно около часа добираться, автобусы же ходят по расписанию. Провороним время, и будем переминаться с ноги на ногу, поджидая другой рейс.
- Спешить нужно, не торопясь, - ответил Лиозненский. – Как в пословице: «Тише едешь, дальше будешь». Ты лучше кошек покорми, Валя. А мне одеться, лишь подпоясаться, чтобы спину пряменько держать.
Пока муж трапезничал, Валентина пошла из кухни в коридор и позвала своих любимцев: Мурку и Маркиза. Кошка Мурка, не смотря на свое приблатненное имя, была аристократкой – породистая и талантливая. Валентина избаловала её, но все команды своей хозяйки Мурка выполняла беспрекословно.
Когда Валя, натянув над полом коридора тоненькую веревочку, командовала Мурке, словно дрессировщица львов или тигров:
- Мурочка, ап!- кошка сжимала свое изящное тело в тугую пружину, попятясь немного назад для разбега, а затем, оттолкнувшись лапами от пола, стрелой взлетала над натянутым шнуром и мягко и плавно приземлялась на другой стороне препятствия.
- Валя, наша Мурка не сумела побить свой рекорд? – спрашивал жену Лиозненский, на что она отвечала:
- Она умеет барьеры брать, но 142 сантиметра её олимпийский рекорд, зафиксированный нами давно. И не стоит поднимать Мурке планку выше. она ведь не молодеет из года в год, а стареет. Уже шестнадцатый год живет в нашем доме.
- Ладно, Валя, это я тебя для порядка подначиваю. Ты нашего Маркиза Карабаса потренируй, а то он забьется куда-нибудь под кровать, и носа от  туда не кажет.
- Эрик, у нашего Маркиза имя, как у дворянина, а он ведь на самом деле дикий и без породистый кот. Как только к нам гость переступает через порог, как Маркиза и след простыл. Удирает от чужих глаз подальше, будто сглаза боится. Хорошо хоть делает это отступление кот мелкой сапой, втихаря.
Пока супруги перекидывались шутливыми репликами, муж успел позавтракать, и Валя предложила примерить обмундирование для концертного выступления или репетиции.
Валентина надела белую кофточку и юбку защитного цвета, подобрав под пилотку свои кудрявые волосы, посмотрелась в зеркало.
Эрнест уже был в офицерских полушерстяных брюках и в таком же кителе, на котором на плечах были погоны с двумя просветами со звездочкой майора. На груди кителя позвякивали медали. В хоре «Патриот», хотя они часто выступали, а хор считался любительским, уже зародилась традиция – выступать только в военной форме. Название хора заставляет держать марку: «Ведь от тайги до Британских морей – Красная Армия всех сильней».
С такой патриотической песни и зарождался хор «Патриот». Бравурная мелодия, словно ручеек текла, лилась из горла певцов-артистов: «Так пусть Красная сжимает страстно свой штык мозолистой рукой. И мы едины, непобедимы, пойдем в последний, смертный бой…».
Пока Лиозненские добирались до школы, Валентина сказала мужу:
- Ты знаешь, Эрик, нам руководитель хора «Патриот» Леонид Иванович Тихонов посоветовал нам с Галиной Михайловной Грибковой спеть песню дуэтом.
- А почему бы и нет? – заулыбался Эрнест. – Голос у Галины Михайловны звонкий, выразительный, молодой. Хотя у нее совсем недавно четырнадцатого марта мы праздновали славный юбилей. Галине исполнилось 90 лет, а она так задорно поет, что кажется ей всего-то лет тридцать, молодая девчонка, да и только. А как приплясывает, когда это нужно, что каблучки стучат об пол, словно испанские кастаньеты. Я написал к юбилейной дате Галины Михайловны стихотворение. Помнишь, Валя?
- Помню, как такое забыть. Прочитай.
- С огромным удовольствием кивнул Эрнест и стал декламировать:
Как птица примчалась к вам славная дата
Одна из самых славных ваших дат.
Ведь в этой дате вы родились когда-то,
Всего-то девяносто лет назад!
Но в них вместился миллион событий,
И к юбилею подведен итог:
Ведь позади и яркий свет открытий,
И тяжесть дальних пройденных дорог.
Вершины жизни так круты, строптивы…
Вы с блеском покоряли их всегда!
В успехах хорового коллектива
Сияет ваша яркая звезда.
От всего сердца шлем вам поздравленья,
Ведь прожитые годы – не предел.
Желаем счастья, крепкого здоровья,
И множество других прекрасных дел.
Душа пусть остается молодою,
А сердце бьется радостно в груди.
Пусть беды вас обходят стороною,
Вам жить да жить – у вас все впереди.

- Хорошо написано, Эрик, по поэтически красиво. Сюрприз Галине Михайловне. Поэтов профессиональных среди нас нет, вот мы и взяли за образец слова и музыку песни, в которой клен стучит в окно, из кинофильма «Девчата», да и спели нашу оригинальную версию для нашей певуньи.
- Так и ты спой мне, светик, не стыдись, - попросил муж. - Голосок у тебя славный, соответствует твоей фамилии Славина.
- Спою, - согласилась Валентина Петровна, - но с условием, что и ты будешь мне подпевать. На улице ни души, но если кто и услышит, то только обрадуется. Эта песня о клене была когда-то хитом, но и сейчас она на слуху и осталась такой же популярной как прежде.
Они негромко, но трогательно, с небольшой грустинкой в голосе запели:
Юбилей, юбилей, юбилей стучит в окно,
Собрались здесь все друзья поздравить дружно.
Отчего, отчего, отчего нам так светло?
Оттого, что нам Галина улыбнулась!

Не беда, не беда, что бегут твои года.
Ты представь, что лето к нам опять вернулось.
Отчего, отчего, отчего так хорошо –
Оттого, что нам Галина улыбнулась!

Погляди, погляди, погляди на небосвод,
Как сияет он безоблачно и чисто!
Отчего, отчего, отчего душа поет –
Оттого, что жить Галине лет под триста!

Встречные прохожие с улыбкой оглядывались на дуэт. Одна девочка даже попыталась подтянуть песенку пожилых людей до мирового шедевра и вступила, вклинилась в мелодию «Старого клена», и последняя строчка зазвучала еще лиричнее и оригинальней: «Оттого, что Галя любит гармониста».
Лиозненский тоже заулыбался:
- Видишь, Валя, как нам с тобой молодежь помогает? Песни о любви будут жить вечно. А в марте ведь не только юбилей и день рождения Галины, но и международный женский день. Вот я и написал стихотворение, которое посвятил тебе, Валечка, и всем нашим солистам-женщинам хора «Патриот». Правда, я больше упор сделал на поздравление тебя лично, но и про других женщин не забыл. Посвящение тебе так и называется «Валечка»:
Ты наша честь, достоинство и совесть.
Тобой гордимся мы – твои друзья.
Дай время, о тебе напишем повесть.
И шубу бросим в грязь, как делали князья!
В томленье сладкий март – проказник,
Международный женский праздник
Достойно всем отметить надо!
Вы наше счастье и отрада!
Учитывая повод веский,
Среди снегов взошли пролески.
И с ощущеньем новизны,
Чаруют запахи весны!
Мы милых женщин поздравляем!
Тепла, здоровья им желаем,
Любовь и нежность ощутить,
Спокойно спать и в ласке жить!
Прекрасны будьте, как картинки,
Вы наши «любыя жанчинки!»
Вас благородно, гордо, чинно,
Поздравят с праздником мужчины!

- Спасибо тебе, Эрик за шикарное поздравление, - поблагодарила мужа Валентина. – А помнишь, как в прошлом году, в марте мы поздравляли ветеранов в доме-интернате с Международным женским днем?
- Конечно, - сказал Лиозненский, - только там на нашем концерте присутствовали не только женщины, но и женщины. Я помню, как растрогался от нашего выступления инвалид Великой отечественной войны 2-ой группы, заслуженный учитель БССР Сопроненко. Он даже прямо во время концерта написал стихотворение. В нем он благодарил нас, а свое творение озаглавил «Творческому коллективу «Патриот» от слушателей дома-интерната». Ветеран понял, что наш хор «Патриот» живет припеваючи… И стихи Сапроненко получились от души, он благодарил наш «Патриот» от всего сердца:
Спасибо тебе «Патриот», что ты нам подарил
Чудесные, нежные песни свои,
В них будто бы нас ты сердечно просил
Любить все просторы родимой земли.
Любить всех людей, с кем сейчас все живем мы.
Дарить им и верность, заботу и ласку,
И жить в доброте, всегда нежно влюбленным,
Минуя и гнев, и иные напасти.
Мы рады тебе, «Патриот», за старанье
Вернуть нам в сознание прежнюю юность.
Вернуть незабвенные наши свиданья.
От песен прекрасных они в нас очнулись.
Так будьте же, гости, всегда вот такими,
Дарите вы песней своей доброту.
Чтоб мир и любовь воцарили незримо,
Убрали с Земли и вражду, и войну.
Пусть мы расстаемся счастливыми с вами.
Желаем вам счастья, здоровья, богатства,
Живите до ста лет вы богатырями,
И пойте вы песни о дружбе и братстве. 

- Да, я тоже тогда удивилась, как заслуженный учитель Беларуси. Так трогательно оценил концерт нашего хора «Патриот». А ведь это заслуга и руководителя нашего хора – Леонида Ивановича Тихонова, - сказала Валя. Он заботится о каждом из нас. В прошлом году Леонид Иванович в день твоего рождения поздравил тебя, да так умно, выразительно и …
- … Душевно, - подхватил муж, и стал читать стихотворение Тихонова:
Эрнест, от коллектива честь имею,
Поздравить с днем рожденья тебя рад.
Возможно, в этот раз сказать сумею
Тебе прекрасных много слов подряд.
В лучших коллективах выступая,
Ты народным стал уже не раз.
До тебя достать… как до Китая,
Хоть стремятся очень много глаз.
Ты стихов уж написал немало,
Женщинам любимым посвящал…
Оглянись и вспомни, как бывало,
Сев за стол, поэму накатал.
Пусть трудностей и прежде много было
Но гулко сердце билось, не тужило,
Тебе и с Музой милой подфартило
Её нигде не спрячешь, ведь не шило,
Когда любовь идет из глубины, из сердца,
Стихи красиво можно написать.
Ты узелок шнурка в солдатских берцах
В любой момент сумеешь развязать.
Ты много пел, и петь любил романсы.
Сейчас он6и еще в большом ходу.
И, повышая в нашей жизни шансы,
Тебя всегда имеем мы ввиду.
Друзья кругом, сейчас они вот рядом,
Но плохо быть в одном мужском ряду.
Среди подруг идешь цветущим садом,
Приятней быть с цветами на лугу.
Мы все тебе желаем вдохновенья,
Еще тетрадь стихов насочинять.
И чтобы городское население
Тебя при жизни стало прославлять.
А мы сейчас тебя уже поздравим,
И свои рюмочки на скатерти расставим,
По сто наркомовских мы граммов в них нальем,
И вместе дружно песню запоем.
А ты споешь любимые романсы,
Они повысят сразу наши шансы
Нам настроение на высоту поднять.
И чтобы за столом нам больше не скучать,
Твоей хозяйке честь, хвала и слава,
Ведь ты одет, ухожен и обут.
Она с тобою выступает, словно пава.
Ну, что еще сказать? Отлично! Гут!

- Вот видишь, сколько теплых и ярких слов сказано руководителем хора «Патриот», - произнесла Валя. – И он своими высказываниями, поддержкой каждого из нас. И мы ходили на репетиции, как на праздник.
- Согласен, - кивнул Эрнест, - но только мы идем на репетицию налегке, и мило беседуем между собой, а Тихонов несет с собой любимый музыкальный инструмент – баян. Это только хулиганы придумали реплику: «А зачем козе баян?» Разумеется, что баян козе на том же жаргоне «по барабану». А Леонид Иванович бережет музыкальный инструмент, как зеницу ока. У него пара кнопок западает, так он отверточку малюсенькую с собой в чехле баяна носит. Если нужно, он подкрутит, подвертит кнопочки, и музыка льется опять, как по маслу. Ему лямки чехла до репетиции в школе так плечи и руки оттянут, а ведь ему пальчиками-то нужно еще два часа мелодию играть.
- Ты кому объясняешь про подвижничество Тихонова? - спросила Валентина Петровна, и сама же ответила. – Я знаю  сама, что любительские коллективы держатся на трех китах: на энтузиастах, таких как Леонид Иванович. А их, ты сам знаешь, раз-два и обчелся. А мы уж сколько лет верой и правдой выступаем в «Патриоте». И поем не одну и ту же песню, наш руководитель каждые  три месяца меняет репертуар. А быть и идти в ногу со временем, работа, как говаривал вождь мирового пролетариата Ленин, - «архиважная».
  - Валечка, спасибо тебе за ликбез. Но ведь и мы с трепетом относимся к Леониду Ивановичу. Я родился в начале мая, а он в конце июня. Так сама понимаешь, что отметив мой день рождения, стали гот овиться сразу же к чествованию новорожденного, и никогда не стареющего Тихонова. Я уж и не помню, кто предложил спеть «ораторию» в день рождения Леонида Ивановича. А вот слова запомнил навсегда. Мы переделали на свой лад слова из популярной песни «Малиновки веселой голосок». И хор «Патриот» исполнил её:
К столу сегодня дружно собрались
Любовь, Надежда, Вера и Везенье.
И словно в доме звездочки зажглись –
Они пришли к тебе на День рождения.

А припев был вот таким:

Поздравят все торжественно
Тебя от всей души!
Ты выглядишь божественно,
О прошлом не тужи!

Второй куплет тоже впечатляет:

Спешат года неведомо куда…
И внуки очень быстро подрастают…
Лишь в сердце только доброта –
Так пусть она тебя не покидает!!!

- А вторая песня была на мотив про Олимпийского Мишку – «До свиданья, Москва, до свиданья!» - вспомнила Валя:

Нет не «стольник» тебе, не «полтинник»,
Молод ты, хоть и внуки растут.
С днем рождения, наш именинник,
Поздравляем тебя нынче тут.

Припев был озорной и веселый:

Соберутся друзья
И напьются «за здоровье!»
Будут петь до утра
«С Днем рожденья, гип-гип – ура!»

Второй куплет звучал не менее душевно, и песня уносилась в небеса, как сделал это «Ласковый Миша», ухватившись за гирлянду воздушных шариков:
А еще мы желаем успеха
И добра и любви до конца!
Чтобы праздника звонкое эхо
Целый год согревало сердца.

Когда Валя стала напевать припев, Эрнест тоже присоединился к ней:

Соберутся друзья
И напьются «за здоровье!»
Будут петь до утра.
С Днем рождения, гип-гип- ура!

Вернувшись домой, Лиозненские занялись каждый своим делом. Эрнесту нахлынула ностальгия, и он вспомнил, что в поздравлении его Тихонов упомянул одну важную деталь: «Тебе и с Музой подфартило». Это был тонкий намек, что после ухода в мир иной первой жены Эрнеста Аси, его супругой стала Валентина Петровна Славина. Валя тоже осталась одна, и они решили соединить свои судьбы.
Эрнест радовался, что их души оказались созвучными, как камертон: зазвенит струна одного из супругов, в тон этой же струне начинает звенеть струна и второго.
А ведь прежде отыскать вторую половинку  свою Лиозненскому приходилось терпеть и кораблекрушение и фиаско. Он взял свой стихотворный сборник, наобум раскрыл его и увидел на странице стихотворение «Любовь и скарб». В нем говорилось о красивой и стройной девушке, с которой познакомился он, Лиозненский. Она же относилась к нему несколько высокомерно. Эрнест казался капризной девушке несколько неуклюжим, по сравнению с собой.
Эрнест стал читать стихотворение, но ничего уже не дрогнуло у него на сердце, а в мыслях промелькнуло: «Забавная история, но благодаря ей я стал спортсменом». А строчки в вихре вальса понеслись перед его глазами:
Я влюбился. Она сложена
Как гимнастка Латынина – дивно!
Но в укор мне привыкла она
Ставить вид мой – отнюдь не спортивный.
Я учел это. Вскоре уже
У меня появились гантели,
А помимо забот о душе –
И заботы о собственном теле.
Шубу с шапкой забросил в сундук,
Подружился с морозом и ветром.
И вторым финишировал вдруг,
Пробежав кросс на пять километров.
Я освоил хоккей, фехтованье, борьбу,
Я играл в баскетбол и увлекся футболом,
Изучил скоростную ходьбу,
Штангу, плаванье, водное поло.
Посещал я с утра дотемна
Тренировки, кружки, состязанья.
А любимой не видел…
Она оставалась, увы, без вниманья.
Вид спортивный вполне у меня,
Где отыщешь атлета такого?!
А любимая третьего дня
Вышла замуж … Увы! За другого.

Эрнест вспомнил, как прочитав стихотворение его школьный дружок Миша, хмыкнув, иронически сказал:
- Не могла уж три дня подождать.
- А может, мне не надо было ехать на соревнование, где пришлось бежать кросс в пять километров. Даже там я оказался не первым, а вторым.
- Не горюй, Эрик, - стал успокаивать друга Мишка. – Каждый стремится к своему идеалу: стать сильным, красивым, влюбиться в принцессу и очаровать её…
Но ты добился тренировками в спорте многого: стал крепким и здоровым парнем. А здоровье не за какие деньги нельзя купить.
Повзрослев, Эрнест и Мишка встретились, когда Эрик женился на Асе, которая стала не только его женой, но и другом.
- Как живется тебе, Эрик, с этой красавицей? – спросил Миша.
- У нас с Асей не жизнь, а песня – ответил Эрнест. – Я даже песню сам написал. Сначала это было просто стихотворение «Песня», поэтому я и прочту его тебе, Миша:
Дыханье подснежников белых,
Прозрачные капельки рос,
Румянец черешен неспелых
Твой образ мне в сердце принес.
Мы встретились утром туманным,
Чуть слышно журчанье ручья.
Любовь твоя самой желанной
Наградой была для меня.
Блуждают оркестры галактик в ночи,
Свое бы им солнце найти.
Но только влюбленным Вселенной ключи
Откроют к светилу пути.

- Ну как? – спросил друга Эрик.
- Яркое стихотворение, как букет цветов, - ответил Миша. – Тут тебе и подснежники с капельками росы и робкий румянец черешен. Но разве небольшой букетик полевых цветов сравнится с громадьем галактик? Они у тебя блуждают в ночи, как оркестр бременских музыкантов. Ночи-то прохладные и все музыканты ждут, когда выглянет из-за горизонта солнышко. А ты любовь к своему солнышку – Асе отыскал сам. Нашел же от Вселенной ключи и подобрал ключик из этой связки к сердцу своей любимой Аси. Только вот я припева твоего не услышал.
- Что верно, то верно – сказал Лиозненский. – Припев я тебе еще не успел прочитать. Их у меня всего два припева: три строфы стихотворения – припев. Еще три строфы и снова припев. Так что я тебе не успел все стихотворение «Песня» прочитать. Но сначала послушай, Миша, мой песенный припев:
И шлют мне созвучия искры огня
На крыльях высокой мечты.
Два солнца сияют теперь для меня,
И солнце на небе и ты!

Припев получился крылатый. – сказал Миша. – А у птицы два крыла, у тебя появились не только крылья, а и два солнышка: одно на небе, другое рядом с тобой – Ася! А теперь не томи меня. А прочти стихотворение «Песня» до конца.
- Слушай на здоровье, произнес Эрнест:
Струится тропинка лесная,
Играет колдунья луна.
Лечу на свиданье и знаю,
Что вечною будет весна.
Разносятся гамм переливы.
Поют нам с тобой соловьи.
О том, что я самый счастливый,
Глаза  не сказали твои.
Блуждают оркестры галактик в ночи
Свое бы мне солнце найти.
Но только влюбленным Вселенной ключи
Откроют к светилу пути.

Трогательно, - кивнул Миша другу головой, - ключи от Вселенной и любви вы держите крепко в своих руках вместе с Асей.
- Именно так, - согласился Эрнест. Вот ты, Миша, сказал мне, что припев получился крылатым. И ты угадал, у меня есть крылатый не только припев, но и целое стихотворение:
Учи меня летать, мы с высотой знакомы.
Должны мы стать ведущим и ведомым.
Зови меня, веди по верхнему маршруту
Мой друг, мой командир, придирчивый инструктор.
Крылатая судьба, готовь меня ко взлету,
Я меряю себя по в сем твоим высотам.
Мне в жизни повезло. Но самое большое
Идти крыло в крыло с крылатою душою.

У Миши засияло лицо, и он сказал:
- Ты очень удачное нашел сравнение: «Идти крыло в крыло с крылатою душою». Тебе, дружище, и правда, повезло в жизни, что встретил такую необыкновенную спутницу, с которой можно вольно летать. У нас три измерения: ширина, длина и высота. А у птиц – четыре. Мы, стоя на земле, можем подпрыгнуть только в высоту, а вниз мы опуститься практически не можем: земная твердь не позволяет нам опуститься под землю. Птицы же не шагают по земле, а летают в воздухе. А в полете для неё нет никаких препятствий. Она может управлять своими движениями: опускаться вниз и вновь взлетать вверх. Может птица лететь и по горизонтали во все стороны. Свобода её ничем не ограничена. И тебе, Эрик, повезло, что нашелся для тебя и «командир, и придирчивый инструктор». Но смотри, чтобы голова не закружилась.
Эрнест улыбнулся:
- Я голову потерял давно … от счастья. У меня даже написано одно четверостишие на эту тему:
Твой портрет всегда ношу с собой –
Он на полотне души написан.
Твой портрет с автографом «Любовь»
Будут ли еще ко мне вопросы?

-У матросов нет вопросов, - ответил Миша и спросил. – а как поживает твоя старшая сестра Полина? Мне, кажется, первой ушла из вашей семьи и вышла замуж. Кто родился: девочки, мальчики?
Лицо Лиозненского потемнело, словно накрыла небо темная туча, вот-вот готовая пролиться дождем по земле. Но Эрнест сумел справиться с комом, который подкатил ему к горлу, и произнес глухо:
- Полина первая из нашей семьи стала жить самостоятельно. Но ты перепутал старшую сестру с младшей. Это Юля вышла замуж и родила детей. А Полина никогда не выходила замуж, и детей у неё не было. Она всю жизнь прожила одна и рано умерла.
Миша насупился, попав впросак, нахмурился и с грустью промолвил:
- Извини, дружище не хотел тебе причинить боль. - И, посмотрев внимательно на Эрнеста, добавил, - не к месту и не ко времени я затеял этот неприятный для тебя разговор.
А Эрик вдруг спросил будто невпопад:
- Какой сегодня день?
- Вторник, – машинально ответил Миша, и был удивлен ответу друга.
- Миша, я прочитаю тебе стихотворение, посвященное Полине «Какой сегодня день?», и ты сам поймешь мое состояние:
День порою очень долго тянется,
А порою пролетает птицею…
И неважно вторник, или пятница,
Но какою он ляжет страницею.
День бывает ласковый и солнечный,
Всюду начинается удачею,
Светит солнце с высоты безоблачной
Золотое, яркое, горячее.
В синем небе распевают горлинки,
Столько света и тепла и пения!
В общем, ни сучка и не задоринки –
Тихий день без всякого волнения.
Упадет он гладкою горошиной,
Упадет он, словно в воду брошенный.
Что же в нем как горечью пронизано?
Нет, не нужен тот покой непрошенный,
Если языком коровы слизан он…
День проходит, а припомнить нечего.
А тоска зеленая и вечная.
А бывает непогодь ненастная
Над полями тучи поразвесила,
Были за день нападки разные.
Ты устала, а на сердце весело…
День исканий, промахов, дерзания
Может станет он, как знать заранее,
Настоящей радости жемчужиной.

Миша, выслушав Эрнеста, задумчиво произнес:
- Ты хорошо и трогательно, Эрик, рассказал об одиночестве своей старшей сестры Полины. Взять хотя бы о течении времени. Если день ласковый, солнечный, радуется женщина такой прекрасной погоде, и в руках все ладится, и душа поет вместе с горлинками гимны солнышку, которому даже облака не мешают светить ярко и горячо. Непогожий день же не только сам по себе мрачен, он навевает на женщину тоску. Вспоминаются нерадостные события, а неудачи. Тяжело на сердце, если живешь одна одинешенька в четырех стенах. Словом не с кем  обмолвиться, поделиться чем-то сокровенным.
- Ты хорошо сумел проникнуть в суть стихотворения «Какой сегодня день?», но я написал еще одно стихотворение, посвященное сестре. В нем тоже иносказательный образ. И в нашей личной жизни, как и в природе, бывают и похолодание и теплые весенние дни. Не говоря уже о солнечном лете. Но как говорится в народе: «Погода не будет плохой, если ты одет по погоде». И не надо обольщаться теплым дням зимой. Морозы возьмут свое после оттепели. Ведь в разное время, в разных точках нашей земли перепад температур колеблется даже в течении дня в зонах с резко континентальным климатом до 15-20 градусов. Но годовая температура всегда постоянна с погрешностью в полградуса: в ту, или иную сторону.
- Ладно, Эрнест, ты меня заинтриговал, - улыбнулся Миша, - своим сообщением и комментариями непрочитанного стихотворения. Я слушаю тебя.
И Лиозненский выразительно стал декламировать:
Январь прикинулся апрелем,
Он так, подлец, сыграл в апрель,
Что окна жирно запотели,
Потом затренькала капель.
Деревья скинули тулупы,
И облака пошли ко дну…
А воробьи, как сердце глупо,
Почти поверили в весну.
И только, в прятки не играя
(Кой с кем такое было в старь)
Упрямо предостерегая,
Твердил настенный календарь:
Январь, январь, январь, январь!

- Классно! – выдохнул из груди восхищенно Мишка. – У Пушкина в поэме «Евгений Онегин», которую автор называл романом в стихах, есть такие яркие строчки, ставшие хрестоматийными: «Мороз и солнце, день чудесный. Чего ж ты дремлешь, друг прелестный? Проснись, красавица. Проснись…» но и наш классик в этом же стихотворном романе показывал капризы природы: «В тот год дождливая погода стояла долго на дворе. Зимы ждала, ждала природа… снег выпал только в январе».
- На третий день… - подхватил и продолжил пушкинскую строчку Эрнест, но тут же осекся. Миша состроил обиженную мину и попросил друга:
- Эрик, не хулигань. Я и сам помню эту цитату из «Онегина». Я больше не буду щеголять своей эрудицией, и выскажу свое мнение не о Пушкине, а о тебе.
- Давай, давай высказывайся, – кивнул Эрнест, и Миша произнес:
- Осмелюсь доложить тебе, что ты с одной стороны бесцеремонно, а может быть даже несколько хамовато и грубовато выразился о зимнем месяце, с которого начинается Новый год. Почему ты назвал январь – подлецом? Ведь ты же сам показал, что январь умеет артистически перевоплощаться и играть даже не свойственные ему роли. Надо сказать, перевоплотиться январю в апрель очень трудно. Разве январский холод может растопить жаркое сердце месяца. Ведь с оконных стекол, у тебя в стихотворении, друг, растаяли морозные ледяные узоры и… «окна жирно запотели».
- Миша,- остановил пылкую речь друга Эрик, - раз ты уж упомянул всуе, что с января начинается Новый год, так ему уже по штату положено быть артистом. В первый день Нового года происходит театральное представление, в котором задействуют сразу несколько персонажей: Дед Мороз Красный нос, борода из ваты, Малыш – Новый год и Снегурочка, внучка Деда Мороза. А подлецом я назвал январь не от злости, а от восторга, как он сыграл хорошо свою роль апреля, что «окна жирно запотели». Тот же Пушкин, когда ему удавалось написать новый литературный шедевр, прыгал от радости, хлопал себя по бокам ладонями и кричал от восторга: «Ай, да Пушкин, молодец сукин сын!»
- Не будем, дружище устраивать словесные перепалки, - пошел на примирение Михаил. – Я хочу отметить сильные стороны твоего  поэтического произведения. Ты показал оттепель в январе динамично: капель затенькала, деревья скинули меховые пушистые тулупы, а облака вообще утонули в лужах – «пошли ко дну». Хорошо ты прошелся и по глупым воробьям – они поверили в весну.
На этом слове Мишка, как будто, споткнулся, а потом сказал грустно:
- Но только в конце стихотворения я понял, что именно на всех нас, не только на твою сестру Полину, действует быстротечное время, а года мелькают перед глазами молниеносно: день и ночь – сутки прочь. Нам всем, когда подходит преклонный возраст календарь упрямо предупреждает: январь, январь, январь, январь!
«Берега» Земли обетованной

Друг Лиозненского Евгений Клемят работал в еврейском центре Витебска, обладал очень обширной и интересной информацией о своих соотечественниках. Он её черпал из газеты центра «Берега» и общаясь с сотрудниками. В конце сентября 2016 года Евгений сказал с прискорбием Эрнесту:
- 28 сентября в тем-авивской больнице «Шиба» скончался на 94-ом году жизни бывший президент Шимон Перес. Он был девятым президентом Израиля. Его избрали в 2007 году, в июле. И до июля 2014 года он управлял еврейским государством.
Помолчав, друзья продолжили разговор. Первым откликнулся Лиозненский:
- Я узнал еще год назад, что со 2 января 2013 года в конце своего президентского срока Шимон Перес стал самым старейшим руководителем государства на нашей планете. Мудрый человек… а где его жена похоронила?
- 30 сентября на горе Геруль в Иерусалиме. На этой траурной церемонии присутствовали правительственные делегации со всего мира. И что удивительно, Шимон Перес наш земляк, он родился в Беларуси в деревне Вишнево Воложинского района Минской области.
- А как он попал в Израиль?
- Шимону было 11 лет, когда он со своими родителями уехал на землю Израиля. В 1934 году уже немецкие нацисты во главе с Гитлером заявили о себе и родители собрались переехать на родину. Надо сказать, родители  Переса приняли правильное решение. Их родственники, которые остались в Вишнево в 1941 году погибли. В одном из своих интервью Перес рассказал, что произошло с его родственниками, оставшимися под Минском. «Когда фашисты пришли в наш город, дедушку и всех местных евреев заперли в синагоге и сожгли».
- Когда же Шимон Перес начал свою работу в правительстве Израиля? – спросил Эрнест.
- Как только образовалось государство Израиль, так Перес и стал работать в правительстве, - ответил Клемят. – Был Министром обороны, играл ключевую роль в создании авиационной, электронной промышленности Израиля.
- Я слышал, - сказал Лиозненский, - что многие ученые мира за активную модернизацию Израиля в военной сфере называли Шимона Переса: «технократом номер один».
- Это правда, - подтвердил Евгений Клемят, - но он не зациклился только на технократии. За семьдесят лет своей политической карьеры Шимон Перес проявил универсальность. Он занимал различные посты: Министра иностранных дел, Министра Финансов, Министра транспорта, министра по развитию Галилеи и Негава, пока, не покорил главную вершину иерархической лестницы – стал премьер Министром. При такой интенсивной работе Перес умудрялся еще писать книги. Он стал автором одиннадцати книг.
- И о чем он писал? – спросил Эрнест.
- А о чем может писать президент государства? – усмехнулся Евгений. – Разумеется, о своей стране. Я приведу одну лишь цитату из прозы Патриарха израильской политики, и станут понятны смысл и суть – это любовь к народу Израиля и патриотический порыв сберечь суверенитет государства.
- Так что же сказал Шимон Перес?
- Он в одном из тезисов в предвыборной программе за пост президента написал: «Территория Израиля в длину добыта его солдатами и крестьянами. Своей территории в ширину он лишен из-за наличия вокруг государства арабских стран. Зато высоте Израиля можно увеличиваться беспредельно – её потенциал в достижениях ученых страны и инженеров. Системе образования и в общем интеллектуальном уровне.    
- интеллектуальный уровень общества, Евгений, зависит во многом от руководства Израиля – согласился Эрнест. А Шимон Перес это доказал, стал лауреатом Нобелевской премии в 1994 году. Но меня поразило не это, а что нобелевский лауреат приехал на свою историческую родину – в Беларусь. При этом он приезжал дважды – в 1994 и 1998 годах. А когда он был президентом, то в деревне Вишнево на доме, в котором он родился и рос президент Израиля, была открыта памятная доска и фотовыставка: «Шимон Перес: путь от Виленской улицы в Вишнево на Президентскую улицу в Иерусалиме». Любопытно, что на этой церемонии присутствовала дочь Шимона Переса Цвия Вальден.      
- Да, Эрнест, - сказал Клемят, - Шимон Перес после школы жил и учился в молодежном сельскохозяйственном поселении Бен- Шимон. Вот откуда родилась его фраза, что длину Израиля протоптали не только солдаты, а и крестьяне. Ведь ему пришлось в юности столкнуться с сельским хозяйством. И именно в Бен Шимоне познакомился Перес со своей будущей женой Соней Гельман. И они прожили душа в душу долгую супружескую жизнь.
- И в том же 2013 году – дополнил друга Эрнест – представитель МИДа республики Беларусь торжественно вручил памятное свидетельство о рождении. Представитель Белоруссии с казал израильскому  Президенту: «Это документ, который я торжественно вручаю сегодня, подтверждает тот факт, что 2 августа 1923 года на Белорусской земле в деревне Вишнево вы появились на свет».
- Мне приятно осознавать, - сказал Клемят, - что на нашей белорусской земле родился Нобелевский лауреат. Но и любые истории о жертвах Холе поста до сих пор всячески изучаются, чтобы этот ужас не смог повториться никогда. Меня заинтересовало одно известие, промелькнувшее в прессе. В 2014 году профессор Хессу Гафт,   исполнилось тогда 80 лет, подарила мемориалу Холепоста «Яд – Вашем» экземпляры журнала «Солнце в доме», который издавался в нацистской Германии. Родители Хесси – Яков и Полина Левинсон выступали на эстраде и были весьма талантливыми певцами. Латвия им показалась тесной для их искусства, захотелось попытать счастья в Великой Германии, и они переехали туда на гастроли, а потом и вовсе решили остаться там. Собирались сделать карьеру в классической мсузыке. Для этого поселились в Берлине – столичные слушатели и зрители лучшие ценители, нежели провинциальные.
- Они сумели добиться успеха?      
- Да, Эрик, - они исполняли арии в опере, но когда в Германии пришли к власти фашисты, отец Хесси потерял работу. Он был евреем и националисты по национальной принадлежности лишали многих прав ни в чем неповинных людей. Яков устроился мелким коммивояжером и   предлагал домохозяйкам разные мелочные товары, на прибыль, вовсе не рассчитывая. Лишь бы не голодать. В 1935 году уже вовсю начались еврейские погромы, а Хесси исполнилось всего полгода. Полина Левинсон гордилась красотой своей кудрявой дочурки и отвела её фотографироваться на память к известному берлинскому фотографу Гансу  Баллину..
- Женя, - спросил товарища Эрнест, - причем тут фотография красивой девочки, и антиеврейские погромы? Ты все смешал в одной тарелке с супом. И приправу, и мух. А надо бы приправу с мясом отдельно, а мухам в супе и делать нечего!
Женя Клемят только посмеялся:
- В восточной кухне употребляют в пищу кузнечиков, муравьев, может быть и мух там едят. Но у нас, если муха и попадет случайно в суп, то её ложкой вычерпывают из бульона и выливают его вместе с мухой-цокотухой в мусорное ведро.
Затем, поняв, что немного переборщил, Евгений осекся и стал серьезно объяснять другу, в чем был фокус.
- Дело в том, что через несколько месяцев после фотосессии Полина Левинсон обнаружила на обложке нацистского журнала фотографию своего ангелочка Хесси. Потрясенная женщина стала стараться не появляться на улицы с дочкой. Она боялась, что прохожие, увидев их вместе с Хесси поймут, что «идеальный арийский ребенок» на самом деле родился в еврейской семье.
- Но куда глядел фотограф? – возмутился Лиозненский. – Зачем же он послал фото ребенка на конкурс без согласия матери девочки? Он же подставил доверчивую женщину. Его оплошность могла привести к гибели и Хесси и Полины Левинсон.
- Ты все правильно говоришь, Эрнест, - согласился Клемят, - это поняла и сама Полина Левинсон. Нацистский журнал назывался «Солнце в дома». И вот на лицевой обложке его появляется Солнышко – обаятельное личико Хесси. Она и сияет в журнальном доме как солнце. Но фотограф Ганс Баллин, спокойно восприняв нападки Полины, сказал: «Прекратите истерику. Никакой моей ошибки в этой истории нет. Я сделал это специально, послав фотоснимок в журнал «Солнце в доме» на конкурс. Не беспокойтесь, нацисты ни о чем не узнают. Я-то знал, что вы евреи, но решил доказать, что нацистская расовая теория не стоит и выеденного яйца. Ведь сами вожди третьего рейха не смогут отличить еврейского ребенка от «арийского».
- Почему так фотограф нелепо пошутил? – спросил Евгения Эрик.
- Ганс, прежде чем послать снимок в журнал для обложки показывал своим клиентам из Социал-националистической партии  и хвастался им: «Посмотрите, как я сделал удачно снимок арийской девочки».
- Это он так ядовито подшучивал над фашистской антиеврейской пропагандой? – спросил Лиозненский.
- Отчего же? – ответил Клемят. – Он наносил удар по идеологии нацистов. А если и шутил, то шутка фотографу удалась. Ведь фотографию выбирал для журнала «Солнце в доме» сам Иозеф Геббельс. Министр пропаганды нацистской Германии, а отличить лицо еврейской девочки от арийской не сумел. Более того, фотография Ганса Беллина имела такой грандиозный успех, что попала не только на обложку журнала, но и на открытки, которые, как горячие пирожки, разошлись по всему третьему рейху. И покупатели этих открыток умилялись ангельскому личику Хесси Гафт, которой сейчас восемьдесят лет. Она профессор химии в Нью-Йорке, и заявила, передавая нацистский журнал со своей фотографией в музей, откровенно: «Теперь я чувствую себя отомщенной».
- Хорошо, когда дети счастливее своих родителей, - сказал Эрнест.   
- Но и у детей с родителями бывают конфликты…
- Да, Женя, ты абсолютно прав, наша жизнь непредсказуема, - согласился Лиозненский, но тут же сделал противоположное заявление. – Но знаешь, как поется в одной популярной песне: «Родительский дом – надежный причал». И я написал одно лирическое стихотворение, которое посвятил тебе и назвал его «Родительская пристань»:
Нам в жизни нужна небольшая
Родительская пристань по праву,
Что примет всегда, как родная,
И прошлый позор твой и славу.
И там ты не будешь незваным,
Хоть бодр, хоть с душевною раной.
А будешь родным и желанным
В одежде любой, даже рваной.
Всегда там тебя ожидают,
Все лучшее то, что найдется,
И кружка горячего чая
С большим наслаждением пьется.
Войдешь ты туда утомленным,
Не хнычь, а возьмись за гитару.
И будешь в пути окрыленным,
Надежда поможет, как парус!

Спасибо тебе, Эрик, за сердечное поздравление. Родительская пристань на самом деле спасала меня, принимая и мой позор, и мою славу. И какая бы беда ни случалась со мной, встреча с родителями действовала на  меня как бальзам на кровоточащую рану. Домой, действительно, не обязательно появляться во фраке и с бабочкой на белоснежной рубашке. Помните картину Рубенса «Возвращение блудного сына». Отец прощает своему сыну, стоящему на коленях, все его прегрешения, хотя он и пришел к нему в рубище и в стоптанных до дыр на подошвах сандалиях. А парус надежды нам необходим всегда. Кстати, ты знаешь, что в четверг состоится встреча с читателями в библиотеке Янка Мавра  с поэтом Львом Полыновским?
- Знаю, - ответил Эрнест, - и обязательно приду. Я ему благодарен уже тем, что Лев Абрамович в моем стихотворном сборнике лирических стихов о любви «Я дарю тебе» в предисловии к нему написал стихотворение, посвященное мне:
Мечты возвышенной певец
И мук сердечных песнопевец.
По тонкостям признаний – спец,
Любви Вы выразили прелесть.
«Счастливые стихов не пишут»
В стихах Вы мудро изрекли.
Сам Бог признанья ваши слышит
И святость чистых душ хранит.
Хоть жизнь нелегкою была
В трудах, потерях и заботах,
Но память в вас всегда жила
О романтических высотах.
Да жизнь вся ваша – как романс,
Струящийся сквозь душ напевы.
А лирика всех вводит в транс
Тоскою о прекрасной деве.
Пусть «Сильный ветер» по судьбе
Промчится в ритме вдохновенья,
И вы – чарующей звезде
Вновь посвятите песнопенье.

На поэтический вечер Льва Полыновского Лиозненский пришел вместе с женой Валентиной Петровной. Представляя слушателям, директор библиотеки Жанна Викторовна, сказала:       
- Лев Полыновский, имея такое громкое имя царя зверей – лев, совсем негрозный по своей натуре. Он скромен, но его имя звучит по-царски в мире поэзии. Жанна предоставила ему слово. Полыновский представился, рассказал о своей творческой биографии, и немного, а потом опять же поступил по-королевски, ведь короля представляет свита.  Вот и Лев Полыновский и предоставил присутствующим в зале читателям по очереди прочитать его стихотворения.      
Так многогранно он сам бы свою поэзию, может быть, и не представил бы. А благодарная публика читала стихи поэта от души. После одного стихотворения у слушателей заблестели слезы. И было от чего переживать за героиню стихотворения Льва Полыновского. На экране  монитора появилась фотография девушки, с обаятельной улыбкой, которая наклонила свою кудрявую головку над пышным букетом цветов. И в зале словно повеяло их тонким ароматом. Но когда слушатели услышали слова стихотворения Льва Полыновского, то у многих ком подкатил к горлу:
Опять встает перед глазами
Красавица в расцвете сил
Живыми яркими цветами
Её портрет украшен был.
Очаровательной улыбкой
Сияет, глаз не отвести.
Дрожит упругий воздух гибкий
И словно шепчет ей: «Прости!»
Прости за то, что мы: живые,
Красу не можем уберечь,
И что твои глаза большие
Не смогут уж любви зажечь.
Ты радости живой творенье,
Чудесной сказки идеал.
Мы просим у тебя прощенья.
Ведь счастья миг твой не настал.
Ведь ты проклятому фашисту
Решительно сказала: «Нет!»
Отчизне преданной и чистой
Проходишь через толщу лет.
Чем быть любовницей злодею,
Уж лучше в муках умереть.
Кровь в жилах тот час леденеет,
Когда представишь её смерть.
Еврейка за непослушанье
Повешена врагом была.
Звезд ослепительных мерцанье
В её душе пронзила мгла.
Ей двадцать пять едва лишь было,
Начало жизни, самый цвет.
Война Гиту Глазину сгубила,
Гляжу печально на портрет.

Женщина, читавшая стихотворение Льва Полыновского, выполнила свою роль с блеском. Читала она по-артистически красиво, с выражением, чеканя каждую фразу. А последнюю, и вовсе произнесла так трагически, что у многих слушателей сердце застучало сильнее, услышав грустное: «Гляжу печально на портрет». Все внимательно смотрели на фото Гиты Глазиной.
И только один человек в зале не смотрел на портрет Гиты. Это был Лев Полыновский. Как только прозвучало слово в монологе «Прости!», поэт опустил голову, и уперся лицом в свои ладони, и замер безмолвно в этой молчаливой позе. Может быть, Лев Полыновский захотел так скрыть свои эмоции – ведь недаром говорят в народе: «Глаза это зеркало души!». А может быть, он хотел скрыть слезы, навернувшиеся на глаза? По любому приходилось поэту переживать вновь и вновь трагедию девушки, погибшей лишь за то, что она была не только красавицей, а и гордой и свободной женщиной, предпочитая смерть позору. Поэт сказал, что наступила мгла, когда Гиту казнили. Но звезды будут так же ослепительно сиять в небе, напоминая людям, живущим на этой земле, слова, которые сказал и писатель Юлиус Фучик в своем «Репортаже с петлей на шее»: «Люди, я любил вас! Будьте бдительны!»
Эрнест оживился, когда услышал песню, которую исполнял дуэт – мужчина и женщина «Человек есть сияющий храм».
- Какое яркое название! – восхищенно шепнул Лиозненский жене. – Все считают, что в человеке столько пороков и грехов, что он становится вроде изгоем ада. А в стихах Льва Полыновского звучат такие чистые и позитивные слова:
Человек есть сияющий храм
Надо только увидеть сиянье.   
Оно больше всего нужно нам,
С высочайшим блаженством слиянья.
Человек есть космический мост
Между таинством и вдохновеньем
И мечты дерзновенный полет,
Плод любви и сердец вдохновенье.
Человек фейерверком чудес
Переполнен весь в тайных глубинах.
И красы ослепительный блеск
Всех цветов на волшебных картинах.
Человек есть чудесный цветок,
Распустившийся в саде познанья,
Его каждый мельчайший росток –
Это отблеск глубинный признанья.
Надо только его полюбить.    
Понять родственность духа со всеми,
Светлой радостью лишь озарить,
И звездой засияет на небе и
Галактик космический рай
Покорит его гений безбрежный.
Лишь его назначенье открой
И возвысится духом мятежный
Станет выше седеющих гор,
Больше дальних вселенных, бескрайних
Только в нем человека воспой.
И всех счастьем одарит реальным,
Засияет ярчайшим огнем,
И сольется с гармонией мира
Космос весь, отразившийся в нем.
Зазвучит как волшебная лира,
Надо только войти в резонанс
И духовные струны настроить.
Ведь у каждого есть такой шанс
Свою жизнь гениально устроить!!!

В паузе, которая образовалась после аплодисментов и во время их, Эрнест и Валентина успели перекинуться репликами:
    - Это гимн, ода человеку, - сказала Валя.         
- Это оратория человечеству, - дополнил муж. Ведь если человек приравнивается к храму, то другое название его – Собор, означает единение людей. Но Лев считает, что человек не малая песчинка в мире Космоса, а является мостом «между таинством и вдохновением», и его дерзновенная мечта – покорить космос частично уже осуществилась 12 апреля 1961 года. Первый космонавт Юрий Гагарин сделал один виток вокруг Земли, увидев её всю с высоты орбиты. Но этот виток – начало спирали человеческого развития в покорении космоса. А Полыновский продолжает воспевать человека, выводя по траектории спирали его все выше и выше: Он и фейерверк чудес, и яркий цветок, и мятежный дух.
- А мне больше всего понравилось  в этом стихотворении, что если человека воспеть, то и он одарит всех своих близких реальным счастьем. И вся гармония мира прозвучит волшебной лирой для человечества, как ты изволил уже сказать, Эрик.
- Я еще лучше скажу, хотя уже лучше Льва никому не сказать, и я повторю только слова поэта: «Надо только войти в резонанс и духовные струны настроить. Ведь у каждого есть такой шанс – свою жизнь гениально устроить!!!»       
- Так Лев сам себе и устроил гениальную жизнь, - откликнулась Славина. – У него написано восемь.
Валентина Петровна споткнулась на слове «восемь», а потом, улыбнувшись, сказала:
- Полыновский создал восемь тысяч стихотворений: уму непостижимо, как он мог столько написать художественных произведений.
- Они не только поэтические, но и философские, - добавил Эрнест.
Уже дома супруги продолжили разговор о философском складе ума Льва Полыновского.
-  В прошлом 2015 году раву Арье Левину исполнилось бы 130 лет со дня его рождения, - сказал Эрнест. – Тогда он вдохнул в себя первый глоток воздуха. И со временем дыхание Левина стало тем ветром, который задул в паруса «новорожденного» государства Израиль. А ведь родился Арье, которого называют теперь великим праведником мира, его основой, под Белостоком. Но в 1905 году он приехал в Иерусалим. Как оказалось – навсегда.
- И почему Арье Левин стал так известен? – спросила Валентина.
- Своим поведением и образом жизни, - ответил Лиозненский, - оказавшись в Иерусалиме он ходил в синагогу, получил звание раввина и женился. В день свадьбы он и попросил свою молодую жену пообещать, что они в жизни будут довольствоваться только малым. Тем, что у них есть, и никогда не будут сожалеть о денежных потерях. Но самое главное жить будут дружно, без всяких ссор.
- Видишь, как они просто поступили, - сказала Валя, - распахнули руки, как крылья для полета, и отправились в головокружительные дали рука к руке, плечо к плечу.
- Так и мы с тобой живем душа в душу, – улыбнулся Эрнест и продолжил рассказ – Главным принципом в семье у них стало так: «Жена – это часть меня самого, - заявил Арье, - и я буду всегда ощущать нашу неразрывную связь с  тобой».
- И это условие он выполнял?
- Да, - кивнул Эрик, - Хрестоматийным можно считать такой поступок Левина. Он привел к врачу на прием и с порога заявил: «У нас болит нога». При этих словах врач услышал мольбу о помощи, а на лице Арье увидел искаженное от боли страдание. Будто у него и в самом деле болела нога. Но Левин придерживался еще одного принципа.
- И каким же был этот принцип?
- Арье считал, что нужно уметь уступать друг другу. «Знай, говорил он жене, - человек должен быть гибкий, как тростник, а не крепким и прочным, как кедр. Это наставление я получил от моих учителей, и они мне разъяснили суть этого принципа: «Во время бури кедр может сломаться, а тростник только наклонится. Когда буря утихнет, тростник выпрямится. Тот, кто умеет уступать, преодолеет легко все жизненные бури. Тот же, кто этому не научился, уподобится негнущемуся кедру, которого может сломать очень сильный ветер.
- Мудрым человеком был раввин Левин, - кивнула Валя и спросила, - а что еще интересного узнал о принципах Арье?
- Он говорил так: «Если человек сделал другому великое добро, а в ответ не получил побои, избежал синяков и шишек, то он должен считать себя счастливым. И благодарить того, кого он облагодетельствовал.
- За что же говорить такому неблагодарному человеку «спасибо!» ? – удивилась Валентина.
- Да хотя бы за то, что его не избили до полусмерти, - ответил муж. – Мне в детстве мама говорила: «Не делай, сынок, добра, то не получишь и зла». Я тогда удивлялся её парадоксальной фразе: «Как же, делая добро, можно получить в ответ зло?», но вслух свое недоумение маме не высказал. А спустя годы понял, как права была моя мама.
- Оказывается, нужно подходить даже к парадоксальным выражениям творчески, - задумчиво произнесла Валя. И Эрик тут же отреагировал на реплику жены:
- Поэт Борис Пастернак как-то написал: «Цель творчества самоотдача». Если исходить из этой формулы, то для раввина Левина была творчеством его жизнь. Взять хотя бы несколько примеров из жизни самого Арье. Он был духовным наставником в начальной религиозной школе. Дети жили там в ужасной нищете, хотя школа и называлась «Древо жизни». И поэтому раввин Левин помогал, чем мог, хотя сам жил скудно. И однажды Арье заметил, что один мальчик ходит в школу босиком.
- И что предпринял раввин Левин?
- Он купил на свои деньги ботинки мальчику. Но зная, что многие родители считают, бедность – не порок, а высшая ступень праведности и аскетизма и даже подвигом жизненным, то понимал, что подарок учителя они не примут. И он стал экзаменовать этого ученика, зная, что голова у него светлая, умная и на все вопросы мальчик ответит с блеском. Так оно и получилось. После экзамена Арье торжественно вручил ботинки, как награду за отличные знания, и отец и мать мальчишки приняли дар с благодарностью.
- Вот этот поступок равви созвучен со словами Льва Полыновского в стихах «Человек есть сияющий храм» - «надо только его полюбить, понять родственность духа со всеми. Светлой радостью лишь озарить и звездой засияет на небе».
- Неплохо ты, Валя, подметила эту созвучность, - заявил Эрнест. – Для Арье никогда не существовало понятие «чужая беда». Он не собирался отводить чужую беду рукою, когда свою-то нельзя было ногой отпихнуть, но один случай говорит о его самопожертвенности. В Иерусалиме к нему обратился один знакомый и попросил одолжить денег. В кармане у Арье Левина не было ни одной лиры, а зарплату обещали выдать к вечеру. Не задумываясь, раввин попросил у лавочника ему необходимую сумму до вечера и выручил бедолагу. А вечером выпал глубокий снег. Ах, какой был великий соблазн отдать лавочнику долг рано утром, а не поздним вечером.  Но дал слово – держи его. Арья по колено в воде пошел вечером  отдавать долг.
-  Поступок достойный духовного учителя, - согласилась Валя, а муж продолжил беседу, еще привел пример:
- Больше всего прославился раввин Равье поступками, за которые его стали называть «отцом заключенных». Он стал посещать в тюрьмах евреев, осужденных британскими властями и членов подпольных организаций. Не боялся Левин ни арабского ножа, ни британской пули, а навещал своих «сыновей» каждый Шабат и каждый праздник. Он даже стал официальным раввином для заключенных, так как поставил одно условие – он не будет получать за это ни копейки. И он молился вместе с заключенными, разговаривал с ними, стал связующим звеном между их семьями, а иногда просто заполнял их вакуум тюремной жизни. Узники вспоминали: «мы считали в камерах дни до визита Раве Арье». Но он мог только сожалеть, что уходя из тюрьмы, не мог взять ни одного из заключенных с собой в свободный мир. Зато сами заключенные говорили ему с благодарностью: «Вы приносите к нам глоток свободы из недосягаемого для нас свободного мира».
- Изумительные слова благодарности, - удивилась Валя. Но следующий пример мужа заставил её даже прослезиться:
- Однажды Левина вызвали поздно вечером, почти ночью, чтобы раввин исповедовал приговоренного к смерти заключенного. Арье сказал британскому офицеру: «Хорошо. Приготовьте тогда два столба – один ему, а второй для меня. Я не могу стоять и смотреть, как вешают еврея в святом городе. И офицер дрогнул, назвав Левина: «Гением милосердия и любви к ближнему».
- Я никогда не слышала о таком подвижнике, - сказала Валя. – Он сказал, что не может смотреть на казнь в святом городе, и с этими словами он сделал шаг к своей святости.
- Ты абсолютно права, Валя, - сказал Эрнест. – Я поясню тебе, в чем был источник его бездонного милосердия и любви к ближнему. Арье спросил своего внука: «Есть два вида людей – любящих правду и ненавидящие ложь. В чем различие между ними?»
- И внук сумел ответить на такой философский вопрос? – удивилась Валентина Петровна. – Я бы ответить сразу не сумела.
- А внук тоже признался, сказав: «Не знаю». И попросил деда растолковать, в чем же разница. Раввин Арье стал пояснять: «Между этими понятиями, как говорят в Одессе, есть большая разница, между ними огромное расстояние, как между Западом и Востоком. Тот, кто любит истину, он видит в человеке только хорошее, и поэтому любит его и доверяет ему. При следующей встрече с хорошим человеком, он сможет увидеть и раскрыть еще что-то новенькое и хорошее и станет относиться к своему уже другу еще с большей любовью.
Возникла пауза, и Валя спросила:
- Эрик, а как относился раввин ко второму типу людей, к лживым?
Лиозненский словно ждал этот вопрос:
- Казалось бы, между людьми, которые любят правду, а другие ненавидят ложь, нет никаких противоречий, обе эти группы пытаются отыскать истину. Но все же тот вид людей, которые ненавидят ложь, увидев лживую сущность в другом еврее, станет еще более отдаляться от него. А в итоге, сначала начнет недолюбливать соседа, а потом и вовсе возненавидит его.   
Выслушав мужа, Валя призадумалась, а потом высказала свою точку зрения:
- Вот теперь я поняла главный принцип Арье Левина. Нужно больше любви людям, а меньше ненависти. Даже если эта ненависть направлена по лжи, тянуться же всем нужно к правде и любви. Но сможем ли мы сами поступать, как поступал Арье Левин? А остались ли слова благодарности людей, которым помогал Арье?
- Да, остались такие теплые воспоминания от заключенных, которых раввин посещал в тюрьме. Они считали его ангелом во плоти. Вот слова одного бедолаги: «Благодарю Всевышнего, двери моей камеры открылись, и я вышел на свободу. Это Он послал мне своего ангела». Нечто подобное записал еще один узник: «Когда он гладил мою руку, я чувствовал, что он молится обо мне, чтобы мне было хорошо. Как будто рука ангела касалась меня. Но я видел, как из его глаз как будто скатывалась слеза. Ведь он переживал, что спасение мне еще не пришло».
- Понимаю, что не все удавалось и раввине Арье, - согласилась Валя.
- Да, - произнес Эрнест, - но он вселял надежду в сердца узников совести, это же для британских офицеров они были преступниками, а на самом деле они боролись за свободу своего народа. И я тебе приведу, Валя, одну фразу, которую все без исключения заключенные говорили друг другу: «Его глаза освещали темноту наших камер. Для нас он был мостом к поколениям, которые жили до нас. И связующим звеном по пути к Всевышнему».
- Пути Господни неисповедимы, - сказала Валентина Петровна. – и по разным путям люди приходят к своим убеждениям.
- Вот именно, - согласился Лиозненский, - одни мечтают попасть в рай на небе, другие пытаются создать рай на земле. Вот, например, основатель советской физики Абрам Иоффе в начале тридцатых годов прошлого века выступил с инициативой построить в стране огромные дома – на миллион человек каждый дом. Академик Иоффе предложил сделать техногенный город, наподобие сегодняшнего Сколково, где в этих  многомиллионных домах разместятся инновационные лаборатории для создания, как сейчас говорят «нана технологий». Дом должен быть круглым, без окон: все удобства внутри дома – свет, канализация, вентиляция, отдельные квартиры и лаборатории. Все для науки, а отапливать дом не требуется.
Иоффе рассчитал, что тепло человеческого тела равно одной секции батареи парового отопления. Свет лампочек не будет уступать солнечному свету. А тепла будет хватать с избытком, и потому-то и нужна будет вентиляция.
- В девятнадцатом или в восемнадцатом веке были ученые социалисты-утописты, - сказала Валя. Так вот они тоже мечтали о такой утопии: Создать город Солнца, где каждый человек будет счастлив. Никогда не будет войн, и идея о городе Солнца лопнула. Как мыльный пузырь.
- Валя, - сказал Эрнест, - у Абрама Иоффе были реальные расчеты, и построить такой город будущего могли бы, но сразу после Первой Мировой войны и Гражданской у СССР не хватило бы материальных средств выполнить такой экзотический проект. Его идея, скорее всего, может пригодиться для создания базы для проживания на других планетах наших космонавтов – землян.
- Вот эта идея хороша, - согласно кивнула Валя. – Но каковы же гигантские размеры должны были быть у этого небоскреба?   
- Абрам Иоффе считал, что радиус цилиндрического дома должен быть около километра, а значит диаметр его в два километра. Не только практичным этот дом был бы в эксплуатации, но и себестоимость одного квадратного дома стала бы в разы дешевле, чем стоят сейчас жилые дома в наше время. А до предприятий и учреждений он собирался разместить в доме так, что максимальное расстояние от жилого сектора до работы можно было бы преодолеть за семь-восемь минут ходьбы пешком, без галош, зонтиков и простуды. Не требовался бы в этом варианте и городской транспорт: толкучка в трамваях, автобусах. А метро заменил бы лифт.
- Мечтать не вредно, - вздохнула Валентина Петровна. А как бы здорово жилось нам, попади мы в этот дом. Ведь песни петь в хоре «Патриот», выступать, читая стихи в местах культурных центров, было бы очень здорово.
- У Владимира Высоцкого была песенка про утреннюю гимнастику, так бард срифмовал утренний чай и кофе с фамилией академика Иоффе. Володя умел даже в серьезном проекте увидеть иронический образ. Но не будем больше вспоминать о несбыточном… Ты мне расскажи лучше как складывается ваш дуэт с Галиной Михайловной Грибковой?
- Получается очень неплохо. У Грибковой природный дар эстрадной певицы, а начала она петь и выступать в составе хора «Патриот» уже не совсем молодой, - ответила Валентина, - но молодой задор до сих пор звучит в её голосе.
Грибкова Галина Михайловна

Глава первая
Военное детство

Когда началась Великая Отечественная война Галине Тихоновой (её девическая фамилия) Грибковой исполнилось перед вражеским нападением  фашистов на СССР пятнадцать лет. Она родилась 14 марта 1926 года, а до начала войны 22 июня 1941 года оставалось три с лишним месяца.
А до Витебска немецкие танки докатились за пару недель. Отца Гали – Михаила Прокопьевича Тихонова призвали в армию в первый же день войны. Он попрощался со своей женой Марией Яковлевной, обнял, поцеловал и, оглядев комнату, где замерли, как сфинксы, как мумии, с безжизненным выражением лица его дети: дочь Галя 15 лет, старший сын Михаил – ему исполнилось уже 16 лет, и он получил паспорт, и трое младших сыновей: Георгий 13 лет, Володя 12 лет, и двенадцатилетний Виктор, и Михаил шепнул на ушко жене:
- Машенька, как ты справишься с такой оравой одна без меня? Ума не приложу…
- Мишенька, не рви себе сердце, - попыталась успокоить мужа Мария. – Бог не выдаст, свинья не съест. Живы будем, не умрем. Ты же знаешь, какая я выносливая.
- Это так, - вздохнул Михаил. – Но как приживется в нашей семье Виктор? Он же не родной нам с тобой. Мы же его усыновили после смерти твоей сестры. Я то относился к нему даже лучше, чем к свои детям, а как он будет ли слушаться тебя без моей крепкой руки, никому не известно.
- Брось ты, Миша, переживать. – Не жили богато, нечего и начинать. Когда разливаешь по тарелкам суп, то где четыре тарелки, там и на пятую хватит поварешки супа, - рассуждала Мария. – Ты себя на фронте береги. Помни, что нам после войны придется семью на ноги поднимать. Маленькие детки – маленькие бедки. А большими вырастут, столько хлопот и забот прибавится. Тогда уж мне одной такую ораву не поднять…
У Марии Яковлевны на глазах заблестели слезы и она, смахнув их тыльной стороной ладони, сказала:
- Все, дорогой ты мой муженек, ступай себе с Богом. Долгие проводы – долгие слезы, я не хочу рыдать, чтобы детей не напугать. Я верю и надеюсь, что мы скоро отгоним за кордон супостатов, и ты вернешься домой с победой.
- Я тоже уверен, что скоро вернусь домой, - сказал Михаил и торопливо зашагал к двери.
Ребятишки, очнувшись из оцепенения, бросились за ним с криком:
- Папка, папочка, возвращайся поскорее домой. Мы тебя любим и ценим, дорогой ты наш!!!
Отец остановился, каждого погладил по голове и крепко-крепко всех расцеловал, приговаривая:
- Слушайтесь маму и помогайте ей, как можете. Вы же почти все взрослые ребятки. Я надеюсь на вас. Ведь у неё в семье почти все мужики, кроме Галинки…
Никто из них  и не предполагал, что война не окончится ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц и даже не через год. Уже через пару недель Мария Яковлевна, увязав в узелок чашки, ложки, кружки, буханку хлеба, и как были по-летнему одеты, налегке в рубашках и платьицах втиснулись в вагон последнего поезда, который отправлялся в сторону Москвы.
Но в Москве семью Тихоновых даже не выпустили из вагона, а, прицепив его к другому паровозу, эшелон с беженцами отправился в Башкирию. В Уфе их распределили по группам, и семью Тихоновых отправили в захолустный степной поселок, в котором было одно-единственное предприятие – стеклозавод.
Мария Яковлевна и устроилась туда работать. Семья ютилась в избушке-развалюшке, но уже без старшего брата Мишки. Он исчез с их горизонта еще не доезжая Уфы. Когда паровоз, маневрируя, подцеплял их вагон к другому эшелону, Михаил сбежал по дороге, но успел шепнуть Гале:
- Сестричка не переживай за меня. И потом скажи маме, что я жив, здоров, и пойду в военкомат и попрошусь отправить меня на фронт. Наш батя уже воюет, и мне нельзя отсиживаться в тылу. У меня же есть паспорт в кармане, а значит я самостоятельный человек, и должен брать на себя ответственность. Идет война, и я буду защищать свою Родину. Только пока маме ни гу-гу. Скажешь ей о моем побеге завтра. Скажи ей, что я очень её люблю, и вернусь домой после победы.
Мария Яковлевна стойко перенесла побег сына:
- Ладно, Галя, Миша наш не лыком шит, и не пропадет за понюшку табака. Он крепкий и здоровый парень, хотя его до восемнадцати лет, до совершеннолетия вряд ли призовут в действующую армию. Будем ждать от него писем, а я сделаю запрос в Уфу в военкомат и укажу адрес поселка, где мы будем жить.
Мария Яковлевна сделала запрос, и через некоторое время душевная боль её отлегла от сердца.
- Ребятишки! – радостно воскликнула мать, прочитав казенный, скупой ответ из военкомата. – Наш Миша действительно обращался в военкомат Уфы, но военкомат, как я и предполагала, отказал ему. Сослался, что несовершеннолетних ребят в армию призвать не может. Зато предложил он нашему Мишеньке поступить в военное  артиллерийское училище, которое располагается в Казахстане. Там он станет курсантом, а когда окончит училище через два года, то ему присвоят звание лейтенанта и отправят в действующую армию. Дела на фронте не так хороши, что надеяться на скорую победу не стоит. Хотя уже под Москвой фашистам дали наши солдаты по зубам. А день в Великой Октябрьской революции Сталин провел парад на Красной площади. Так что пока Михаил учится стрелять из пушек, может быть, над Москвой прозвучит салют Победы из артиллерийских орудий, и наш Мишка будет одним из салютующих.
    - Хорошо бы, мама, - вздохнула Галя, - побыстрее закончилась эта проклятая война.
- Хорошо бы, - кивнула головой Мария Яковлевна, - а то на тебя, Галинка, мне смотреть больно. Ты с голодухи уже до того отощала и вытянулась вверх, как сухая былинка, что тебя от дуновения ветерка качает. Ты как тростинка, одежда прохудилась и латаная, перелатанная, а обувь каши просит. Пальцы ног вылезли наружу. Так и простудиться и заболеть недолго. Зарплату нам на стеклозаводе уже полгода как не дают.
- А как же нам жить-то, мамочка? – вздохнув тяжело, спросила дочь.
- Мы выдуваем в формах стекла для керосиновых ламп. Они для разных ламп, есть пяти линейные, семи линейные, десяти линейные, будто нужны различного калибра. Мне предложили, Галчонок, взять в счет зарплаты эти стекла керосиновых ламп.
- Чудаки у вас работают на стекольном заводе, - сказала Галя. – Кто же будет грызть стеклянные трубки для керосиновых ламп. А у нас стекло на лампе имеется.
- Галинка, это ты чудачка, - улыбнулась Мария Яковлевна. – Грызут стекла только фокусники, да и то вряд ли. фокус на то и фокус – это обман зрения зрителя. А вот продать стекла для ламп на рынке в райцентре можно реально. Я тебе в мешок стекла уложу, переложив их тряпьем, что бы они по дороге не разбились, а ты их на рынке продай, и купи на полученные деньги тут же на рынке муку. Я из муки этой знаешь, какую вкусную затируху сварю.
- Ура! – закричали младшие братья, - давно мы затируху не пробовали. Вот будет нам праздник, так праздник! Собирайся, Галя, будем ждать тебя с нетерпением.
Галинка натянула лямки мешка на плечи и отправилась в дальний путь. До райцентра было двенадцать километров, и мама подняла девочку рано утром. Во рту у неё не было ни маковой росинки, братья со стола подобрали последние крошки еще вечером.
Галя шагала по дороге очень осторожно, как бы мама хорошо не уложила в вещевой мешок, сидор по-солдатски стекла, но береженого Бог бережет. Стекло хрупкое и может разбиться даже от резкого толчка. Чем дольше она шла по дороге, тем больше уставала. Хорошо на обочине дороги лежали камни-валуны. Девочка присаживалась на них перевести дух и, отдышавшись, отправлялась дальше. Она вспомнила слова отца:
- Галинка, ты такая у меня красивая, стройная девочка, что все парни будут сходить от твоей красоты с ума! Сероглазая ты моя, девочка, вырабатывай в себе силу воли. Жизнь прожить – не поле перейти. Могут в жизни встретиться столько препятствий, и, чтобы их преодолеть, нужна стойкость неимоверная.
От воспоминаний этих и откуда силы у Галинки брались. Зато подходя к базару, у неё появились сомнения:
- Я же никогда ничем не торговала, как же я продам стекла для ламп? – думала девочка, но все обошлось хорошо.
Как только Галина подошла к прилавку и спросила у тетки в пуховом платке, повязанном крест на крест на груди, чтобы потеплее ей было:
- Вы не разрешите мне поставить мой мешок на прилавке, женщина тут же задала ей вопрос:
- А что у тебя есть в этом мешке? Какой товар ты принесла?
- Стекла для ламп керосиновых, - ответила Галина.
- Ой, девонька, какой ты дефицитный товар нам принесла. До стеклозавода идти нам не с руки – далеко, а свои дела дома бросить нельзя. А тут ты за семь верст киселя похлебать пришла, явилась, не запылилась. Да я у тебя сразу три штуки куплю, да и мои соседки тоже товар раскупят, глазом моргнуть не успеешь.
Все дальше произошло быстро, как в сказке. Тетенька в пуховом платке только с виду была угрюмой и какой-то злой, но от Галининого известия она расцвела, как роза зимой и кого-то пригласила взмахом руки к незадачливой продавщице стеклом для керосиновых ламп, кому-то задорно подмигнула и затараторила скороговоркой:
- Налетай, подешевело – было рубль, стало два. Стекла для ламп моя знакомая принесла, сейчас зевнете, завтра пешком до стеклозавода пойдете. Помните за морем теплушка – полушка, да рубль перевоз.
Стекла у Галины женщины, прибежавшие на крик тетки, были готовы из рук вырывать, а деньги укладывали прямо на прилавок около мешка девочки.
Тетка собрала этот ворох в одну кучку, а потом аккуратно разложила денежные купюры в одну стопочку, и цифру собранной суммы денег озвучила для Галины. А она поблагодарила торговку:
- Спасибо, тетенька, вам за такое участие ко мне. А я боялась, что до вечера проторчу, а мне еще двенадцать километров до дома. Так я до ночи  и дойти до дома не успела б. Вот бы вы мне подсказали, где мне ржаной купить…
- А чего ж мне не подсказать? – толи спросила, толи продекламировала рыночная торговка. – Да я тебя прямо до моей товарки проведу, которая мукой-то торгует. У неё подешевле муку и купишь.
Сказано – сделано, и повеселевшая Галина зашагала не торопясь за семенившей мелкими шажочками теткой.
Продавщица муки, слюнявя пальцы, пересчитала денежные купюры, закатила глаза под лоб и вынесла вердикт:
- Получается, что хватит тебе купить на одно кило двести граммов ржаной муки.
Она огромным совком зачерпнула из куля муку, высыпала её в кулек из плотной бумаги и положила этот пакет на чашку весов, а на вторую тарелку весов поставила гирьки: одну килограммовую, а вторую двухсотграммовую. Чашка с гирями перетянула тарелку с кульком муки, и чтобы уравновесить их, знакомая тетки зачерпнула тем же совком, но самым его кончиком, немного сыпучей сероватой смеси и добавила в кулек муки. Равновесие было установлено. Два гусиных носика весов остановились на одном уровне.
- Вот теперь нормалек! – сказала тетка, и приказным тоном добавила. – Забирай девушка-красавица свой товар, кушайте на здоровье.   
Нести муку домой было и радостней и немного полегче. Но голод – не тетка и целый день без пищи повлиял на Галину не лучшим образом. Она судорожно сглатывала слюну, набежавшую в рот, а голова начала кружиться, и в ушах отдавался какой-то звон.
Если с утра девочка своими длинными, стройными ножками ритмично и быстро меряла многокилометровую дорогу. Хотя и устраивала для себя от слабости передышки. То теперь она плелась, еле передвигая, переставляя ноги и, вглядываясь в дорожную даль, старалась быстрее увидать каменный валун, чтобы плюхнуться на него, присесть на несколько минут и передохнуть чуток.
Зато подняться с камня было очень трудно, словно за спиной в мешке лежало не один килограмм муки, а целая тонна.. вот тогда-то Галина и решилась развязать рюкзак. И очень бережно, чтобы ни одна пылинка муки не просыпалась из её щепотки, что она ухватила тонкими длинными пальчиками, которые обычно называют люди – музыкальными, и с какой-то нежностью высыпала эту горстку муки в рот. Галина долго слюнявила эту клейкую мучнистую массу, перекидывая язычком её с одной щеки на другую, пока она само-собой не отправилась в горло.
- Вот тебе и затируха! – подумала девочка. – Сырая мука, а вкусная, словно каша, сваренная в чугунке в русской печке.
Галина даже не поняла, как её рука потянулась помимо её воли в мешок, и щепотка муки опять увлеклась из кулька и была переправлена снова в рот.
- Ой, спохватилась Галя, - что я делаю, ведь дома ждут меня мама и братики, надо идти побыстрее домой.
Она отправила еще щепотку муки в рот и, усилием воли, поднялась с валуна и побрела к дому. Когда она шла в райцентр, то отдыхала на валунах-камнях очень редко. А теперь, почему-то, она сама не понимала почему, камни стали появляться на обочине дороги все чаще и чаще.
Наконец-то заблестели огоньки керосиновой лампы в двух окошках её избушки. Галя остановилась, чтобы перевести дыхание, и посмотреть сколько же муки осталось в её кулечке, который так хорошо был упакован в мешке.
От усталости сердце так и колотилось и трепыхалось, как у загнанного охотничьими собаками зайчика, а теперь оно и вовсе застучало, заколотилось глухими ударами, как у набатного колокола… Кулечек был пуст!
Галя не верила ни своим рукам, ни глазам:
- Какая-то ошибка! – мелькнуло в голове девочки, словно молния – мысль. Она скользнула пальцами руки чуть ниже, под кулек, но там оказалась обыкновенная пустота.
- Что я скажу маме? – в отчаянии подумала Галя, а слезы ручьем потекли из глаз. Но, собрав всю волю в кулак, Галина переступила порог.
- Что случилось, доченька? – спросила взволнованно Мария Яковлевна, а Галя, сквозь слезы, еле сумела сказать:
- Мамочка, я съела всю муку! И даже не знаю, как это у меня получилось.
Мама и братья застыли безмолвно, как в пьесе Николая Васильевича Гоголя «Ревизор». Застыла, словно каменный истукан, Галя, мама, братья.
Первой в голос заплакала, заревела Галя, потом мама, а затем в их рев, как в слаженном хоре заплакали и братья Гали. Галина плакала от стыда, Мария Яковлевна от жалости к доченьке и сыновьям, а сыновья от обиды, что ожидание затирухи оказалось напрасным.
Первой перестала плакать Мария Яковлевна, она обняла Галю и стала утешать её. Когда дочь стала судорожно всхлипывать и вытирать кулачками глаза, мама обняла сразу всех своих сыновей и, похлопывая их по плечам. И говорила им тихонько:
- Сейчас я по всем сусекам поскребу, со всех углов муку в одну горстку сгребу и сварю всем нам затируху. Ведь вода в печке у меня уже вскипела. Перестаньте плакать  и садитесь за стол. Жора, Володя и Витя как по команде уселись на лавку и стали вдыхать запах булькающей в чугунке затирухи, а Галя подошла к своей кровати и рухнула на неё, не раздеваясь.
- Что с тобой, доченька? – воскликнула Мария.
- Что-то мне, мамочка, плохо! – сказала Галя. – Мутит меня с голодухи-то. Я и сама не знаю, как это так получилось. Мне и белый свет сейчас не мил.
- Все перемелется, доченька, - улыбнулась Мария Яковлевна, - и останется только мука, а не мука. Всё мы детки-конфетки переживем.
Утром Галина проснулась рано и увидела, что мама сидит у окна и плетет из лыковых полосок какую-то рогожку. 
- Для чего ты это делаешь, мамочка? – спросила Галя, а мама тут же ответила:
- Это не рогожка, доченька, а основа лаптя – подошва его.
- Неужели лапоть будет такой широченный, – удивилась девочка, - в нашем поселке я не видела таких крупных мужчин, у которых были бы такие огромные ступни, как у атлантов Зимнего дворца в Ленинграде.
- Галинка, наивная ты моя, я лапти для атлантов плести не собираюсь. Иди ко мне и поставь свою ножку на рогожку.
- Ты, мама, уже и стихами заговорила, - улыбнулась Галя, - рифмуешь два слова: ножка и рогожка.
Тем не менее, дочка выполнила указание матери и поставила босую ступню на свеж сплетенную лыковую рогожку.
Мария Яковлевна взяла химический карандаш, послюнявила его заточенный перочинным ножичком острие грифеля и аккуратно  ступню ноги дочери и произнесла:
- Вот такая будет подошва лаптя, я, разумеется, сделаю припуск, что бы не только твоя нога в лапоть помещалась, а вместе с намотанной на ступню портяночкой, онучкой. А концы рогожки с левой и правой стороны возле пальчиков я заплету, и у твоего лапоточка получится носок, а сплету концы рогожки около пятки, и у лаптя получится задник. Но давай-ка, девонька, возьми полоски лыковые и сделай без моей помощи такую же заготовку для левого лаптя. А то твои ботинки расползлись по швам и ремонта требуют. А пока ты в школу в лаптях походишь.
Галина стала плести рогожку наподобие первой маминой заготовки, а Мария, направляя лыко постыгом (это такое приспособление для плетения лыка), придавала своей заготовке форму лаптя.
Когда Мария Яковлевна отставила свое готовое изделие в сторону, у Галины появилась в руках новая заготовка.
- Есть такая народная поговорка: «На ходу подметки рвет» - улыбнулась Мария, - а ты, доченька, себе подметку для лаптя сплела мимоходом. Из тебя, Галя, толк выйдет.
- Выйдет, мама, - согласилась девочка, - только бы моя бестолочь, бестолковость во мне вчерашняя не осталась.
- Ладно, дочурка, проехали. Кто старое помянет – тому глаз вон. Ты же не специально этот поступок совершила, а случайно, нечаянно…
- Мамочка, ты всегда говорила и мне, и мальчикам, что за нечаянно – бьют отчаянно, а сама и пальцем нас никогда не тронула. Почему?
- А потому что «почему» кончается на «у», как говорил электрик Мечников в книге Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» про проходимца и пройдоху Остапа Бендера: «насилие – не есть метод воспитания, а согласие – это непротивление обеих сторон».
- Мама, когда ты успеваешь книги читать? – удивилась Галя. – Я принесла «Двенадцать стульев» из библиотеки школы полторы недели назад, а все не могу дочитать книгу до конца. А, оказывается, ты её уже прочла, да еще выучила наизусть цитаты.
- Книжку ты всегда успеешь прочитать, - кивнула Мария Яковлевна. – Ты продолжай заниматься так же успешно, как учишься сейчас в школе – на одни пятерки, мне сказали, отвечаешь.
- Это же не только от меня зависит, но и от тебя, мама! – сказала Галина.
- А при чем, дочка, тут я? Я школу давным-давно окончила.   
- При том, мамочка, что мне передалось от тебя твоя смекалка и сообразительность.
- Так вот и на занятиях применяй эту твою смекалку, а не сиди часами, выполняя домашние задания. Мне уже учителя жаловались на тебя, что из-за твоего старания учиться только на пятерки, ты частенько стала падать в обморок. Правда, это?
- Правда, мама, но учителя жалеют меня. И сказали, раз я такая слабенькая, то не будут допускать меня до экзаменов.
- Да ты что же, дочка, хочешь на второй год остаться? – забеспокоилась мать. – А ведь мечтала поступить в ветеринарный институт в Уфе.
- Мама, ты дослушай меня до конца. Я не только мечтаю поступить в Государственный Башкирский институт, а обязательно поступлю. Ведь мне разрешают не сдавать экзамены, а выставят в аттестат мои оценки – одни пятерки. Я получу аттестат с отличием, не сдавая экзамены.
- Это хорошо, - улыбнулась Мария Яковлевна, - значит, у тебя будет время, помогать мне плести лапти. – Их в поселке у меня готовы с руками оторвать. А расплачиваются и мясом и салом и даже мукой. Так что сиди ты, доченька дома, питайся получше и плети лапти, раз у тебя эта работа в твоих руках ладится. Оказывается, ты не только прирожденная отличница, но и сапожник, а вернее сапожница. Ты и мальчиков привлекай лапти плести. А если не смогут, то я их пошлю лыко драть. Вот говорят в народе про бедных людей: «их ободрали, как липку». Вот пусть и наши пацаны обдирают липки и ивы, тогда не будут нищенствовать, а хорошо одеваться и питаться. И они не падали в голодный обморок, как ты.
- Мамочка, я и так стараюсь тебе помогать. Ведь из кожи лезу, что бы мы хорошо жили. А плести лапти, мамочка, это ты здорово придумала! Если в деревнях и поселке у людей денег нет, то продукты питания у всех, кто занимается подсобным хозяйством, всегда имеются. Так глядишь, мы все вместе и выживем.
- А как же, доченька, артелью-то можно любого супостата победить. Вот помнишь, недавно в письме отец написал, что фашистов из Беларуси гонят в три шеи, Витебск наш освободили. Да и Мишенька писал, что освободив Псковскую область, их полк прорвался в Беларусь, но бои шли севернее Витебска. И он очень хотел, что бы его артиллерийская батарея помогла бы освободить родной Витебск. Но и он участвовал в освобождении родной страны.
Лапти плести у Галины получалось раз от раза лучше и лучше. Она уже не только спрашивала у мамы, как лучше сделать то или другое место, а сама стала усовершенствовать свое мастерство. Однажды она предложила матери:
- Мамочка, оказывается самое уязвимое место в лаптях – подошва. Носок и задник лаптя целехонькими остаются даже при длительном износе, а подошва протирается за это время до дыр.
- Так подошва постоянно трется о землю, вот и протирается до дыр быстрее, чем верхняя часть лаптя! – это естественная причина износа любой обуви. И мы тут не причем.
- Конечно же, мама, мы не причем. Но если мы будем плести подошву не одним слоем лыка, а двумя, то износ подошвы уменьшится в два раза.
- Ты права, Галя, - согласилась Мария Яковлевна, - только тебе придется в два раза дольше корпеть над одним заказом. Плести двойную рогожку намного сложнее, чем в один слой.
- А я, мама, уже попробовала плести подошву в два слоя. У меня получилось. Да и время я потратила на такое плетение, не в два раза больше, а чуть-чуть больше, чем плести в один слой рогожку. Зато люди будут нас благодарить.
- Согласна, доченька, - кивнула Мария Яковлевна. – Пусть нас с тобой благодарят люди. И не только говорят «спасибо». Мужики соседи любят поговорку: «За спасибо в стакане не булькает». И за качество обуви можно будет подбавить цену. С двойной подошвой и товар наш – лапти, будут быстрее раскупать.
- Это, мамочка, уж не мое дело торговаться за мое рукоделие! Ты в нашем доме хозяйка.  Сама и решай денежные вопросы. Мое же – лапти плести добротные и прочные.
С тех пор дела в семье Тихоновых пошли в гору: Еды стало хватать, а вот на одежку денег не хватало. А в школе Галина стала участвовать в художественной самодеятельности.
В школе стеклозавода был драмкружок с давних пор. И в нем главенствовали местные аборигены. Галя смотрела спектакли драмкружка из зала. Руководительница кружка Галина Петровна заметила в зале симпатичную и высокую девушку Галину Тихонову. Фаина Петровна решила поставить на школьной сцене пьесу драматурга Виктора Гусева «Твоя няня». Главные роли быстро разлетелись. Их расхватали «именитые» местные актеры школьники. А вот на эпизодическую роль  персонажа под названием «Полная гражданка» не находилось.
Девочки-десятиклассницы хотели играть стройных и блистательно-красивых девушек. Играть же какую-то толстую тетку, у которой и слов-то кот наплакал: ни бэ, ни мэ, ни кукареку, никому не хотелось.
Фаина Петровна подошла к Галине и, окинув её взглядом с головы до ног, предложила:
- Будешь играть «полную гражданку»?
- Да, я согласна играть любую роль, даже если в ней одна фраза: «кушать подано!», только выступить в роли «полная гражданка» я думаю, мне не удастся.
- Почему же ты, Тихонова, так считаешь, что тебе не удастся сыграть «полную гражданку»?
- Так я же не полная, а очень худенькая… - с дрожью в голосе произнесла Галя.
- У тебя, Тихонова Галина, имеется самое главное качество для роли «полная гражданка» - твой гренадерский рост и зычный голос. В нашем клубном драмкружке одна мелюзга собралась, и каждый артист, или артистка считают себя непревзойденным гением, хотя голосок у этого таланта звучит, как писк комара – тонкий и занудный.
- А откуда у меня полнота появится?
- А это проще пареной репы! – сказала удовлетворенно Фаина Петровна, - почувствовав, что переговоры сдвинулись в нужную сторону, и стоит ей немного поднажать на девочку, и она согласится, - руководительница громко скомандовала Галине:
- Ну-ка передо мной как лист перед травой!
Галина безропотно подчинилась команде, и встала перед Фаиной Петровной навытяжку.
- Все у нас с тобой получится, Тихонова, - выдавила после продолжительной по Станиславскому паузы руководительница драмкружка. – Вот сюда, ткнув рукой в живот Гали, - продолжила смотр Фаина Петровна – подушку подвяжем, а сюда ваты, - и указала на грудь девушки.
Потом, немного помолчав, добавила:
- А может быть, обойдемся и без ваты, грудь-то у тебя высокая.
Лицо Галины залилось краской и Фаина Петровна, заметив смущение девушки, неожиданно сменила свой командный голос на доброжелательный:
- Галина, ты не красней, не стыдись, а гордись своей статью. Если у автора пьесы Виктора Гусева написана «полная гражданка», то мы тебе присвоим новое имя «статная женщина». Да еще в тексте я специально для тебя несколько дополнительных фраз добавлю. Будешь играть статную красивую женщину?
- Буду! – обрадовалась Галя.
Фаина Петровна обрадовалась тоже, особенно после того, как по её просьбе Галина спела песню, слова которой на листке бумаги были написаны рукой руководительницы драмкружка:
- Вот видишь, Тихонова. На спектакле по пьесе Гусева твоя песня будет очень красива, которую ты споешь. И это не тавтология, а моя железная режиссерская логика: в спектакле о песне должна звучать отличная песня, супер – отличная. И я уже вижу триумф моего спектакля. А «полная гражданка», превратившись  из худенькой девочки в статную девушка сыграет свой бенефис и сорвет бурные аплодисменты. Нет, Галя, зрители устроят тебе овации. Такой уникальный голос, как у тебя заслуживает уважения и признательности почтенной публики.
Галина прилетела домой, как на крыльях, хотя с Фаиной Петровной она просидела после репетиции еще часа три. Оказалось, что Фаина замечательный сценарист и режиссер.
Как после оказалось, Фаина Петровна стала и провидящей. Были и бурные аплодисменты, переходящие в овацию, несколько раз вызывали «полную гражданку» исполнить на «бис» песню, которую спела Галина Тихонова: «Расцветали яблони и груши. Поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой. Выходила, песню заводила про степного сизого орла. Про того, которого любила, про того, чьи письма берегла…»
Голос Галины звенел, взвивался вверх, плавно кружил над залом, а зрители, словно губка, впитывали звуки музыки, и их губы шевелились, мысленно повторяя лирические слова песни «Катюша».
А Галя продолжала петь: «Ой, ты, песня, песенка девичья, ты лети за дальним солнцем вслед. И бойцу на дальнем пограничье от Катюши передай привет. Пусть он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поет. Пусть он землю сбережет родную, а любовь Катюша сбережет». Весточка о том, что Катюша сбережет свою любовь к солдату, окрыляла и зрителей. Многие женщины писали письма на фронт мужьям, сыновьям, братьям, отцам и с нетерпением ждали весточки от них. С нетерпением. Выглядывали в окошко, когда появлялась почтальонша с тяжелой и громоздкой сумкой на плече, где хранились треугольные письма бойцов, очень похожие на летающих ласточек, и с горьким вздохом закрывали окна, когда почтальонша проходила мимо их дома.
 Фаина Петровна угадала успех спектакля «Твоя песня». Но не ожидала, что Галину Тихонову отметят и жюри. Когда девушка получила грамоту, она несколько раз перечитала её. Там красивым каллиграфическим почерком было выведено: «Награждается ученица 10 класса стеклозаводской школы за отличное  исполнение в пьесе Виктора Гусева «Твоя песня» роли «Полной гражданки».
Под этими словами стояла витиеватая завитушка подписи Председателя исполкома и дата: апрель, 1944 год.
Учеба в институте и путевка в жизнь

Галина поехала в Уфу поступать в институт, мама мечтала, чтобы её дочка получила высшее образование, но в какой именно институт будет поступать Галина, ни она сама, ни мама даже не задумывались. И когда увидели в газете объявление: «Объявляется набор студентов на первый курс  Башкирской сельскохозяйственной академии. Сдача экзаменов – город Уфа. Факультет ветеринарный». Дальше стоял адрес академии.
- Вот, Галинка, это то, что нам с тобой и надо, - сказала Мария Яковлевна таким тоном, каким выносит приговор прокурор из чрезвычайной тройки: «Приговор окончательный и обжалованью не подлежит». И дополнила: в сельском хозяйстве очень хорошо живется в колхозе или в совхозе ветеринару. На его плечах лежит все хозяйство: коровки, овечки, свиньи. А у колодца жить и ключевой водички не напиться, дураком надо быть. Ты, Галя, хоть питаться будешь нормально. Все свежее и молоко, и мясо.
- До молока и мяса мне, мамочка, как до луны пешком – ответила Галя. Надо более четырех лет проучиться, чтобы диплом ветеринара получить. Пока учишься и на стипендию живешь «полной гражданкой» мне стать не предвидится.
- Не падай духом, доченька, да и брюхом тоже не падай. Будем тебе помогать, если сможем… - сказала Мария, и отвернулась от дочери, чтобы та не увидела её слезы.
Галина натянула на себя старенькое платьишко, обула самые новые, хорошо сплетенные ею самой лапти, а в рюкзачок, в котором стекла от керосиновых ламп носила на базар продавать, уложила жакет и кирзовые сапожки, начищенные кремом до зеркального блеска, что можно было в этом блеске и отражение своего лица увидеть.
- Ой, Галинка, я и позабыла, что тебе выдали эти сапожки, как премию за первое место в спектакле «Твоя песня». Так зачем же ты тогда в лапти обулась?
- Я, мамочка, боюсь сапожки поцарапать, берегу их как зеницу ока. А в лаптях мне ходить сподручно, мы же не баре какие-то. Буду на занятия в академию ходить в лаптях, а на танцы обувать кирзовые сапожки.
- Ты, доча, танцами-то не очень увлекайся. Женихов-то по одежке встречают, а по уму провожают. Учиться тебе надо.
- Одно другому не мешает, - ответила Галина.
- Ну, ну, - хмыкнула Мария Яковлевна, - ты лучше бы спортом занялась. Сейчас немного окрепла, а будешь спортом заниматься, то здоровее в три раза будешь.
Приехав в Уфу, Галя сдала документы, и её, как отличницу, зачислили на ветеринарный факультет.
Когда Галя увидела в списках зачисленных, то с восхищением воскликнула:
- Ну, вот я и студентка!
Проходящий мимо молодой человек, явно постарше Тихоновой спросил её:
- А куда такую красивую девушку зачислили в нашу алма-матерь?
- На ветеринарный факультет.
- Так значит, мы будем коллеги – улыбнулся паренек и представился: - А как тебя зовут?
- Галина – ответила Тихонова и спросила: - А как тебя зовут?
- Меня-то – Гавриил, - я тоже учусь на ветеринарном факультете, но уже на втором курсе. Если что-то не поймешь на лекции, то обращайся ко мне. Я отличник.
- Так и я тоже не лаптем щи хлебала, - ответила Галя. – У меня в школьном аттестате тоже одни пятерки.
- Это хорошо, Галя, что ты про лапти сказала. А я все гадал, что же это такая непонятная обувь на твоих ножках красуется. И вот теперь вспомнил – это лапти. И частушку про эту обувь знаю: «Эх, лапти, вы лапти мои, лапти лыковые! Их носите ребятё, батя новые сплетет».
- А Галю вдруг какой-то бесенок под бок толкнул, и она сказала симпатичному пареньку:
- Я тоже люблю петь задорные частушки, но песни петь мне нравится больше. А ты-то, архангел Гавриил, любишь петь песни?
- Люблю, и, значит, споемся – ответил Грибков, такая фамилия была у Гавриила и добавил: - Вот ты, Галя, уже и над моим именем потешаешься. А ведь твое имя и мое начинаются на букву «Г».
- У тебя, Гавриил и фамилия на букву «Г» - Грибков. Так что ты «Г» в квадрате – пошутила Галя, а Грибков тоже подхватил шутливый тон девушки:
- А мы вдвоем, выходит «Г» в кубе. Значит, математику мы уже с тобой вспомнили. Провели хорошую разминку для гимнастики ума, – резюмировал Гавриил. – А спортом ты, Галина, занималась в школе.
- Конечно, - ответила Галя, - носила в рюкзаке стекло на рынок за двенадцать километров от поселка. Два раза сходила туда – сюда и обратно и словно марафонскую дистанцию проделала. Только знаешь, Гавриил, я не люблю панибратства, но и обращаться к своему однокашнику по казенному официально, тоже не хочу. У тебя есть, кроме Гавриил, какое-то уменьшительное имя?
- Есть! – засмеялся радостно Грибков, - дома меня называли родители и Гаврюшей и Гавриком. Называй меня хоть горшком, только в печку не ставь. Или выбери сама, как будешь меня называть.
- Я буду, - сказала Галя, - если ты не возражаешь, называть тебя Гаврик.
Она задорно и широко улыбнулась, что Гаврик сам засверкал, как новый гривенник, только что отчеканенный, и весело произнесла, - а иногда, когда буду в хорошем настроении, постараюсь называть тебя и Гаврюшей.
- Называй меня Гаврюшей почаще, - закивал головой Грибков и тут же сменил тему:
- Галинка, а ты знаешь, как появилось название этого башкирского города – Уфа?
- Не знаю, - честно призналась Галина, - а вот город Салават Полеев назвали именем командира башкирских кавалеристов, отряд которых вместе со своим вождем и бесстрашными воинами и примкнул к восстанию Емельяна Пугачева. Почему столицу Башкирии назвали – Уфа, я не знаю.
- Тогда внимательно слушай меня, Галя, - обрадовался Гаврик. – Видишь, по рельефу местности Уфа построена на холмах. Вот на вершину горы, когда в Уфе было два или три дома, поднимались два пожилых человека: муж с женой, старик и старуха… Шли они, взбираясь на гору по извилистой дороге-серпантину и порядком подустали. Но, когда старичок поднялся на вершину холма, он перевел дух и промолвил: «Уф». А старушка-то была глуховатая. Она приставила ладошку к уху и переспросила мужа: «А?». Вот так  и стали Уфа называть Уфой. Внучек старика и старухи был остер на язык и, услышав два слога, сказанные дедушкой и бабушкой одновременно, повторил уже слитно слова: Уфа, Уфа, Уфа!». Наше поселение назовем Уфой!
- Хорошая легенда! – одобрила рассказ Гаврика Галина. – Приму твою рекомендацию во внимание и стану заниматься спортом, чтобы не задыхаться, поднимаясь на крутую горку.
- Жалко, Галя, что мы не будем заниматься в одной группе, - вздохнул Грибков, а Галина с серьезной миной на лице произнесла:
- Так останься на второй год в своей группе. И все дела!
- Нет, - покачал головой Гаврила, - я побыстрее закончу академию, и буду ждать, когда и ты станешь академиком!
- Задумка хороша, - улыбнулась Галина, - да только мне мама всегда говорила: «Не загадывай вперед – куда Бог приведет».
Осень выдалась в том году сухая и теплая. На уроках физкультуры могли заниматься не в спортзале, а на институтском стадионе. Физрук в группе, где училась Галина Тихонова, приучал студентов к свободному выбору видов спорта. На одном занятии Галина бежала стометровку и пробовала свои силы в спринте. На следующем уроке Олег Иванович предлагал пробежать по дорожке вокруг футбольного поля полтора километра.
На третьем занятии тренер привел одну группу студентов в сектор для прыжков в длину, а другую группу в сектор прыжков в высоту. Галина попробовала даже толкнуть ядро, а затеи Олег Иванович предложил:
- Тихонова, попробуйте метнуть копье. Никто еще не смог запустить копье так умело, чтобы оно перелетело через все футбольное поле.
Галина взяла в правую руку копье, завела его за спину, а потом, сделав несколько прыжков вперед, с разбега метнула копье вперед и с наслаждением наблюдала, как оно, словно птица, которая сложив крылья, взвивалась ввысь и продолжает свой полет дальше уже по инерции.
Копье остряком ткнулось во все еще зеленый газон футбольного поля, не долетев метра три до выставленной на поле вешки. Это была рекордная отметка для копьеносцев института.
- Галина, - сказал с восхищением Олег Иванович, - несколько тренировок и ты побьешь рекорд нашей академии по метанию копья. А он, этот результат, держится уже лет пять-шесть. Из вас, как спортсменки, выйдет толк.
- Толк-то у меня может быть и выйдет, а вот бестолочь останется.
Тренер даже засмеялся, оценив юмор Гали, и сказал:
- Какая бестолочь, в метании копья нужен опыт и длительные тренировки. А ты хотела с первого же раза побить рекорд студентов института. Чудес, милочка, в спорте не бывает. Победы достаются только тем спортсменам, которые многодневными, а может быть и многолетними тренировками совершенствуют свое мастерство.
- Да я, Олег Иванович, из кожи лезу, чтобы добиться хорошего результата, а, выступая на соревнованиях, жилы рву, стремясь стать первой.
Тренер опять заулыбался:
- Тихонова, я же давно наблюдаю за тобой, ты универсальна во всех видах спорта, и заметил: ты волевая девушка и характер у тебя твердый. Такой характер даже в мужской сборной я редко у кого видал.
- А я в твердости характера, Олег Иванович, не виновата, - ответила Галина. – Жизнь у меня и у моей семьи была трудная, а трудность закаливает человека, и характер становится твердым. Без этого качества ничего в жизни, да и в спорте, не добьешься.
- Значит я, Галя, - уважительно ласково обратился к ней тренер, - не ошибся в тебе, и предлагаю стать институтской сборной десятиборной.  Многоборье включает в себя все виды спорта, в которых я предложил попробовать группе вашего курса.
Включение тренера в институтскую сборную по многоборью хорошо повлияло и на бытовую жизнь студентки Тихоновой. Гале выдали, как и всем членам команды многоборцев, спортивный трикотажный костюм – брючки в облипку и такого же цвета майку с длинными рукавами.
Галина даже свое пообтрепанное и полинялое платье, аккуратно сложив его в конвертик, положила в прикроватную тумбочку. А в спортивном костюме и в кроссовках стала, как в какой-то униформе, ходить и на учебные занятия в аудиторию.
Лапти свои, как деревенскую реликвию, девушка спрятала тоже в тумбочку, до поры, до времени. Более того, Галине тренер выдал бесплатные талоны в институтскую столовую для дополнительного питания.
Соседка Гали по общежитию Клава Сергеева, узнав у подруги, что ей выдали талон на бесплатное питание, сразу же полюбопытствовала:
- Везет же некоторым. Стипендия у нас такая мизерная, что в студенческой столовой можно «шикарно» подхарчиться, получая трехразовое питание: утром чай, в обед чаек, а вечером чаище – перемена в пище. А тебе еще дали и бесплатный талон на питание. И какие деликатесы ты, Галинка, по нему получаешь?
- Мне и во сне такой вкусной еды, которую я получаю в столовой бесплатно, никогда не снилось, - ответила Галя. – На этот талон дают мне один раз в день похлебать какую-то баланду. Она жиденькая, жиденькая. Черпаю ложкой из миски это мутное месиво, а в ложку или две крупинки зацеплю, или три горошины. А вот кусок хлебушка хорошего качества.
- Ничего себе горошины, - съязвила Сергеева Клава, - ты и так была и выглядела как принцесса, а начала заниматься спортом, то выступаешь величаво…
- Словно пава?! – хмыкнула Галя, но ирония ее Клаву не сбила и она, вызывающе поджав губы, добавила:
- Не как пава, а как королева: гордая, красивая и статная. Жаль, что в спортивной сборной корону не выдают, а только медали. Зато какие: золотые, серебряные и бронзовые. Так что ты, Галя, озолотишься по-королевски. Ведь на одном соревновании по каждому виду спорта медали выдают?
- Нет, за общий результат, - ответила Тихонова Галина. – Я однажды заработала 2253 очка и заняла первое место. Но медаль, которую я получила, хоть и называется золотой, но она отлита из металла желтого цвета. Пусть не золотая, ну и что? Никто из спортсменов никогда не продаст свою награду, завоеванную кровью и потом.
- А кровь-то причем? – спросила Клава. – Понимаю, что на тренировках ты проливаешь семь потов, но не кровь же.
Галина ничего не ответила Клаве, а сама задумалась:
- Для таких нагрузок, которые наваливаются на меня во время тренировок и на соревнованиях одной стипендии маловато. А тут еще по Указу Сталина в нашей ветеринарной академии и стипендию отменили. Правда, как советские войска стали наступать по всем фронтам, Сталин восстановил другим Указом нам стипендию. Но именно во время безденежья я нашла выход – стала донором, и благодаря этому и выжила. Перед взятием крови доноров кормили, а после сдачи крови, выдавали деньги.
- Что ты, Галя, вслух-то вдруг стала размышлять, - удивилась Клава, - Уже не свихнулась ли ты с голодухи-то?
- Не дождешься, Клавочка. Я в школе на отлично училась, и сейчас не двойки получаю. Мне Гаврик, а он на курс старше меня, помогает разобраться в спец предметах. Он же уже этот материал хорошо проштудировал. А, сдавая кровь, я не только поступаю благородно, но и получаю от этой акции двойную выгоду: во-первых, помогаю выживать раненым бойцам, когда им переливают мою кровь, а во-вторых, я сама себе этом поступком зарабатываю на жизнь. Особенно сдача крови помогла мне, когда все мы не получали стипендию. И я горжусь, когда понимаю, сколько наших солдат спасли доноры, сколько бойцов выжило, благодаря нам. Так что у меня не только четверо братьев по крови, а намного, не измеримо много братьев по крови.
На тренировках на стадионе многие спортсменки, ожидая свою очередь на забеги, метание копья, или на прыжки, тихонько не привлекая внимания со стороны однокурсников, пели популярные песни. Очень часто утесовскую песню из фильма «Веселые ребята»:
Нам песня строить и жить помогает
Она вперед нас зовет и ведет.
И тот, кто  с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет.

Галя как раз во время очередного отдыха, так же подтянула припев песни. Её звонкий, задорный голос сразу же выделился из многоголосого хора.
Все бы и пошло своим чередом, но это сольное выступление Галины Тихоновой в составе импровизированного хора, которое не могло остаться незамеченным для специалистов-музыкантов, как раз и заметила руководительница самодеятельности института Петрова. Она проходила в клуб академии, сокращая расстояние. Через стадион.
- Ты слышишь, Мария Трофимовна, - сказала своей подруге руководительница, - это голос запевалы?
- Как же его не услышать. – ответила Петровой Мария Трофимовна, - голос уникальный.
- Так вот, Мария, и займись ею, - посоветовала, а скорее всего, приказала Петрова. – Эта девушка должна выступить на нашей сцене. Она должна петь у нас.
Мария Трофимовна не стала откладывать поручение петровой в дальний ящик, а сразу же подошла к Тихоновой Галине.
Познакомившись, Мария предложила Галине выступить  с сольным номером в клубе.
- Я бы с радостью выступила, - ответила Тихонова, - да не в чем. Появиться на сцене в трико и кедах я не смогу. Слишком ущербно выглядеть при исполнении песни я не хочу, да и не сумею. От стыда сквозь землю, нет сквозь пол сцены провалюсь.
- Галина, так неужели у вас нет даже обычного платья? – удивилась Мария Трофимовна.
- Есть у меня одно-единственное платье. Но оно не годится для сцены. Так. В обычном обиходе оно и сойдет, но появиться в нем на публике, я не смогу.
- Галина, я тебя умоляю, - стала упрашивать Тихонову Мария, - ты приди хоть в чем на репетицию. Тебя Петрова хочет послушать и подобрать для тебя репертуар.
- А зачем же мне репетировать ваш репертуар, - вздохнула Галина, - если мне выступать-то не в чем?
- Галина, пожалей ты меня! – не сдавалась Мария Трофимовна. – Мне же Петрова, если ты не придешь на репетицию, голову оторвет и скажет, что так и было.
- Ладно, Мария Трофимовна, - обреченно махнув рукой, согласилась Тихонова. На репетицию я приду. Так и быть, как говорят студенты про экзамен: «Пять минут стыда и позора, а в зачетной книжке государственная оценка троечка появляется.
- Галина, - заулыбалась Мария Трофимовна, - я уверена, что ты не можешь получить посредственную оценку за свое исполнение песни. Оно заслуживает только отличной оценки. Как говорила одна моя знакомая учительница Валентина Павловна: «Троечник может стать отличным человеком, а посредственность - никогда!»
На репетицию Галина пришла в платье. Перед ней в прекрасном наряде выступила профессиональная певица из Уфимского драмтеатра, и исполнила несколько арий из оперного репертуара. Выступив, артистка сошла со сцены, и села в кресло первого ряда.
У Галины и сердце заколотилось от восхищения, так гулко и громко, что Тихоновой показалось, стук сердца слышат все, и артисты, и зрители.
Но она всегда держала данное ею слово, и раскованно, а может быть, даже несколько вальяжно появилась на сцене, и стала исполнять предложенную ей песню.
При первых же звуках песенной мелодии Галина заметила краем глаза, что местная знаменитость неторопливо встала с кресла и пошла из зрительного зала в гримерку. Но сбить с толку Галю было уже нельзя. Она спела одну песню и совсем осмелела. Все участники самодеятельности перед Галининым выступлением расселись на стульях зрительного зала. И … наградили Тихонову громкими аплодисментами. Овация превратилась в шум прибоя, волны которого с грохотом накатываются на песчаный пляж, а потом, шурша, скатываются, шелестя назад в воду. Но от следующей волны грохот увеличивается в разы, а для Гали он превращался в бальзам для сердца. Которое гулко колотилось, но уже не от страха, а от радости.
Когда же Галина увидела, что оперная певица вернулась в зал и уже не в королевском наряде, а в обычном, хотя очень изящном платье, и снова  села на первый ряд в кресло. Она и вовсе успокоилась. Но когда Тихонова увидела, что артистка не только аплодирует ей, а еще и громко выкрикивает ей: «Браво, браво, бис!», и вовсе ошалела от счастья.
После выступления к Гале подошла оперная певица и сказала:
- Галина, я попрошу  вас, зайти вместе со мной в гримерку.
Тихонову резануло слух обращение артистки «вас», и она подумала:
- Значит, ей понравилось мое выступление, если она обратилась ко мне на «ВЫ». Хотя, я же слышала, подходя к певице, как она говорила своей подруге: «Эта девочка будет петь! И она должна петь, у неё талант от Бога, и ангельский голос».
Все эти похвалы льстили Галине, и она молча продефилировала в гримерку певицы.
А когда увидела, что повешенное на стене на плечиках то прекрасное королевское платье, переливается разноцветными блестками, и вовсе ахнула от восторга, всплеснув руками.
Артистка вдруг по дружески улыбнулась и, как-то по лебединому, гибко, взмахнув рукой, сделала шикарный жест, указав на висящее платье:
- Это мой подарок вам, Галина. У вас такой красивый, изумительный голос. Что даже не вздумайте отказаться от моего подарка. Ведь публика встречает нас артистов по одежке. А уж потом провожает за кулисы аплодисментами, если мы произвели на них впечатление.
- Это не только королевское платье, – выдохнула напряжение из груди Галина, - но и королевский подарок. Поэтому я не могу, не смею отказаться от платья.
А в голове Галины уже роились мысли. И она мечтала:
- В таком шикарном платье я буду выступать на сцене. А вот мои начищенные до зеркального блеска ботиночки теперь тоже пригодятся.
Зимою Галина Тихонова снизила свои интенсивные нагрузки на стадионе. Шел снег, стояли морозы, и пришлось поддерживать спортивную форму, тренируясь в спортзале. Но многие дисциплины в многоборье в  спортивном зале было выполнить нельзя:
- Какое же метание, да и ядро не толкнешь. Для копья нет такого расстояния на тренировках в помещении, да и толкать ядро в спортзале не рекомендуется – ненароком и деревянный настил пола можно в щепки разнести.
Но свою неуёмную энергию девушка решила тратить на катке. Их в Уфе появилось много.
- Как, Тихонова, ты смотришь на соревнование по конькобежному спорту? – спросил её тренер.
- Никак, - ответила Галина, - я никогда не стояла на льду на коньках. Один раз попробовала. Но ноги в ботинках вихляются в разные  стороны и так же разъезжаются. Теперь я понимаю русскую поговорку: «Идет, как корова на льду». А вы говорите бегать!
- Я знаю, что говорю, - улыбнулся физрук. – Вот тебе коньки, и после занятий изволь прийти на тренировку. Уверен, что к концу тренировки будешь плавно раскатываться по катку.
Как бы то ни было, но Галина на самом деле к концу тренировки сделала несколько кругов самостоятельно, и ноги стали её слушаться. 
- Для первого раза, – сказал с удовлетворением тренер, - вполне прилично. Я же говорил: глаза боятся, руки. Тьфу ты, а ноги делают, хотя и отмашки рук очень важны в конькобежном спорте. Без взмахов рук в такт скольжения, скорости хорошей не добьешься. А это главное условие для конькобежца – скорость. Скорость…
На соревнованиях по бегу на короткую дистанцию – 100 метров, Галина Тихонова к концу сезона заняла второе место:
- Молодец! – сказал тренер.
- Размазня… - ответила Галина, - ведь могла бы еще немного поднажать, и первое место у меня было бы в кармане!
- Не огорчайся, Тихонова, не все так плохо, - постарался утешить физрук Галину, - Ты билась до последнего шага, до последней секунды. Но, как говорят французы: се ля ви – такова жизнь. И в жизни сослагательного склонения нет: если бы. Да кабы, то во рту бы выросли грибы.
Галя улыбнулась и подумала:
- Как хорошо, что тренер напомнил эту старинную присказку про грибы. Пойду ка я к Гавриилу Грибкову, и поплачусь ему про проигрыш в беге на сто метров. Да и нам с Гаврюшей необходимо обсудить, что он будет делать после защиты диплома. Мне еще один год придется учиться в ветеринарной академии и жить в Уфе. Но его же на работу в столице Башкирии не оставят. Зашлют моего Гаврика в какую-то тьму таракань, куда Макар телят не гонял. А ветеринару без стада коров даже у черта на куличках делать нечего.
- Не бери в голову, Галинка! – постарался своей бравадой Гаврила понять настроение своей любимой девушки. – Мы же теперь с тобой – не разлей вода. Но меня отправят по распределению в другой город Советского Союза. Я ходил в деканат и узнал, куда мне предстоит уехать.
- И куда же, Гаврюша?
- В Пензу. Так что год нам придется провести в разлуке с тобою, Галочка, целый год… Но и это испытание мы с тобой переживем. Я буду писать тебе письма. И отправлять их в Уфу раз в неделю…
- Каждый день! – в голосе Галины звучали не только суровые, но и веселые нотки.
- Ты мне приказываешь? – поднял удивленно вверх брови Гаврик, и, не дожидаясь её ответа, добавил: - Понял, не дурак. Буду писать письма тебе, Галинка, каждый день.
- Ну, вот и ладушки, - заулыбалась Галя, - мне твои письма будут согревать душу.
После окончания института в Уфе Галине предложили поехать в Алтайский край в Барнаул.
- А, нельзя ли вам посодействовать мне, чтобы и моего мужа Гавриила Грибкова, он сейчас работает в Пензе, отправили в Алтайский край.
- Молодых специалистов, которые состоят в браке, по закону должны направлять на работу в одну местность, - заявил декан. – Мы пошлем в Пензу запрос, где укажем, куда вы поедете по нашему направлению, он тоже будет направлен в Барнаул. А там вы уже оба решите куда, в какое хозяйство вам ехать.
- А, будут ли в Барнауле рабочие места для нас двоих? – усомнилась Галина.
В Алтайском крае существует огромный дефицит таких специалистов для сельского хозяйства, как вы. Там нужны и ветеринары и зоотехники. Там такие просторы, куда ни глянешь степь, да степь. Хотя есть в Алтайском крае и горы, но вы поедете туда, где простираются пастбища для крупнорогатого скота. Вам выделят даже квартиру для совместного проживания.
На Алтае супруги Грибковы на самом деле любовались бескрайними просторами. Багаж у них был невелик: два чемодана и два рюкзака. Но поселились не в отдельную квартиру. А предложили подождать немного до ноября.
- Почему же нам подождать до ноября? – спросил Гаврила директора совхоза, и он ответил:
- Тогда только освободится квартира, предназначенная для Грибковых. Рабочие совхоза, которые проживают там, уже уволились. Но освободят квартиру только осенью. Они свои вещи укладывают в контейнер. Как только вывезут его на железную дорогу, так вы и заселитесь.
- Ладно, Гавриил Александрович, не возмущайся, - постаралась сгладить неловкость Галина, - я директора совхоза прекрасно понимаю: «Скоро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Мы пока и в семейном общежитии немного перекантуемся. Другой свободной квартиры у вас же, все равно, нет?
- Вместе с вами нашли компромисс, обрадовался директор. А потом, взглянув на чемоданы и рюкзаки спросил:
- Это и все вещи, что вы привезли с собой?
- Да, - без тени смущения произнесла Галина, - все свое мы с мужем носим с собой. Но рады и тому, что у нас имеется. Ведь мы только что институт окончили. Студентами быть перестали, но и студенческую жизнь на семейные рельсы еще не успели перевести. Вот пока и поем студенческие беззаботные песенки: «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год». Только думаю, что трудовые будни принесут нам не только хлопоты, а и семейный бюджет наш станет более объемным, чем при студенческой стипендии.
- Все будет, дорогие мои молодые специалисты, нормально. Не  боги горшки обжигают. Будете хорошо трудиться, то и жить сумеете отлично, - сказал директор. – Эта истина не требует доказательства, это- аксиома.
На том и порешили, и директор свое слово сдержал. В ноябре супруги Грибковы въехали в квартиру, которую он им любезно предоставил, обеспечил жилплощадью. Тут и порадоваться бы, но не тут-то было…
Когда директор совхоза укатил на своем «козлике» - автомобиле, Гавриила прокомментировал их переезд, нахмурясь:
- Глухомань-то какая!
А когда Галина распахнула дверь в щитовой одноквартирный домик, то у неё исчезла на лице улыбка:
- Вот это да! – с грустью произнесла Галя, - квартира-то пустая. Стены голые, внутри ни стола, ни стула, или хотя бы табуретки, или скамейки. Да и кровати нет.
- Где наша не пропадала, - махнул рукой. – Вместо стола нам послужит один чемодан. Мы его положим плашмя на подоконник. Он и так широкий, но чтобы отсервировать стол, ширины подоконника нам с тобой, Галинка, явно не хватит. На втором чемодане мы будем сидеть за столом, он превратится для нас в лавку. Кровать же нам с тобой и вовсе не надо. – На полу будем с тобою, Галинка, заниматься, как говорится, половою жизнью. Вещи же свои на чурбаны разложим. Я на улице под окнами видел среди колотых дровишек не расколотые чурки.
Но оптимизм мужа Галя не поддержала, и высказала свое мнение:
- Мы с тобою, Гаврик, не квартиру получили, а первобытную пещеру, в каких раньше неандертальцы проживали. Только вместо пещерного костра печка «буржуйка» стоит в углу. Тут и свет, и тепло, и приготовление пищи, тридцать три удовольствия, а все остальные удобства во дворе.
- Ладно, Галя, присмотрись тут в доме, вещи распакуй, а я за хлебом в магазин пока сбегаю.
Вернулся домой Гаврила с пустыми руками и, обескураженно застыл на пороге.
- Что, детинушка, не весел, что головушку повесил, - съязвила Галя, - хлеб в магазине уже до нашего приезда весь расхватали?
- Если б расхватали, - тяжело вздохнул Гаврила, - тут гораздо хуже, хлеб в магазине никогда и не продавали. Местные жители покупают в сельском магазинчике муку и сами в печке выпекают хлеб.
- Кошмарный наш сон продолжается, - вздохнула Галя, - не знаю, что и делать?
- А что делать? – пожал плечами муж, задрать штаны и бегать. Вот что нам только остается.
Галина уж было хотела всплакнуть, слезы так и наворачивались на глаза, но сумела сдержаться и сказала мужу:
- Помнишь, Гаврюша, я тебе рассказывала, как однажды в детстве меня мама послала купить в райцентре муку, чтобы потом сварить на печке затируху, а я не смогла донести муку до дома, а с голодухи всю муку и съела по дороге.
- Конечно же, помню, - ответил Гаврик, - только ты на что намекаешь? Хочешь, чтобы я сбегал в магазин и снова купил килограмм, двести граммов муки для затирухи?
- Да, хотя бы так! – улыбнулась Галина.
Гаврила развернулся и хотел распахнуть дверь на улицу, как вдруг раздался громкий стук.
- Открываю, не глухой, - крикнул Гаврила и осторожно, чтобы не стукнуть в лоб дверью стоящего на крыльце незваного гостя, распахнул дверь.
Незваный гость оказался не хуже татарина, а очень дружелюбным молодым человеком:
- Здравствуйте, соседи, - произнес он весело и задорно, а Гавриле протянул правую руку, чтобы поздороваться лично с главой семьи, и сказал невозмутимо:  - держи краба, меня звать Вася.
Гаврик пожал пятерню соседа, а потом, заметив в другой руке Василия буханку хлеба, засмеялся, сказав тоже озорно:
- Это ты нас с Галинкой хлебом с солью встречаешь, как самых дорогих гостей? – и назвал свое имя – Гавриил!
- Ну, вот мы и познакомились, соседушки, - сказал Василий. Я узнал, что Гаврила за хлебом в магазин ходил, вот и принес вам не каравай, а буханочку хлеба. Ведь в народе говорят: «Прежде чем купить дом, познакомься с соседями, и узнай, что они за люди». Вот я и пришел познакомиться с вами, будем дружить?
- А то, как же, Василий, - улыбнулась Галина, - вам же огромное спасибо за помощь и сочувствие к нам. Не зря же говорят на свете: «Мир не без добрых людей».
Но вскоре все изменилось в этом дальнем глухом краю. Началось освоение залежных целинных земель. Бескрайние поля распахивались тракторами, засевались пшеницей, и собирали по началу огромные урожаи. Стране после войны нужен был хлеб. Труд животноводов сразу же приобрел все. Молоко, мясо необходимы были для приезжающих в степные места целинников. И Гавриил и Галина почувствовали необходимость и значимость своего труда.
В магазине появился не только хлеб, но и бытовые товары. Галина пела новые целинные песни: «Ой, ты зима морозная, ноченька яснозвездная. Скоро ли я увижу свою любимую в степном краю?»
Гаврила смеялся:
- Хорошо, Галинка, что мы с тобой вместе приехали. Не пришлось мне дожидаться свою любимую в степном краю. Я видел, в магазин привезли даже гармони. Получу зарплату и куплю тебе гармонь. Ведь ты без песни жить не можешь.
- Спасибо тебе, Гаврюша. Пойдем мы с тобой по жизни с песней и гармонью жить припеваючи.
Но слова из целинной песни «Ой, ты зима морозная!» попали точно в цель. В алтайских степях климат резкоконтинентальный: днем солнце припекает и заставляет раздеться, снять верхнюю одежду и остаться в майке. Или в блузке с короткими рукавами. Зато ночной холод мигом вытеснял дневную жару, и морозная холодрыга заставляла натягивать на себя теплую одежду, вплоть до тулупа или полушубка.
Грибковы привыкли и к резким перепадам температур в течении одних суток, хотя ночью даже в квартире, щитовой домик Гаврила называл «щелевой», было прохладно, что зуб на зуб не попадал. Приходилось молодоженам вечером протапливать печку. Дрова, которые были сложены в поленницу перед их заселением, быстро исчезли. Прожорливая печная топка их испепеляла сначала до красноватых угольков, а потом до сизой золы. А в степи деревья не растут.
Но предприимчивый Гаврила придумал топить печку подручными средствами – кизяками. Этот термин супруги Грибковы узнали от местных жителей: кизяки – это навоз в коровнике. Под ноги коровам в стойле подстилают солому, а её коровы удобряют своими «лепешками». Навоз убирают из коровника на улицу, и когда влага на ветру и жарком солнце испарится, то рабочие совхоза и используют эту смесь для ночного отопления своих жилых помещений. Кизяки горят синим пламенем, согревая хозяев домов.
Когда Гаврила привез для отопления кизяки, он сказал:
- Я тебя хочу порадовать, Галинка, которая еще не знала о завезенных кизяках.
- И чем же ты меня порадуешь? – спросила жена.
- Я думаю, тебя развеселит один анекдот, который я услышал сегодня.
- Ну, так чего ты тянешь кота за хвост. Рассказывай!
- На колхозном собрании вышел на трибуну председатель и объявил: «Я хочу сообщить вам товарищи колхозники две новости. Одна плохая, другая хорошая. Начну с первой – коровник у нас зарос навозом». Председатель, как хороший оратор сделал паузу, а потом сообщил и «хорошую» новость: «За то этого навоза у нас товарищи очень много!»
- Это ты к чему говоришь, Гаврик, - спросила Галина.
- Так я привез домой тот навоз – «кизяками» называют его местные аборигены. Теперь топливо для обогрева дома у нас с тобой много.
Кизяки чадили, дымили, но в доме становилось даже в лютые морозы тепло.
Возвращение на Витебщину

Специалисты: ветврачи и зоотехники требовались нарасхват в Беларуси. Нашлась работа на родине и супругам Грибковым. Правда, устроиться в одном хозяйстве специалистам одного профиля было труднее, но муж и жена не хотели работать в разных совхозах. И Галина стала немного нервничать.
Муж постарался успокоить супругу:
- Не расстраивайся, Галинка, найдем мы с тобой работу в одном хозяйстве. Была бы шея, а хомут-то найдется.
- Это смотря какой хомут. – ответила уже с улыбкой Галина, а то потянешь, не примерившись, этот хомут, да и натрешь до крови свою шею, на которой держится дурная голова. Я готова везти тяжкий груз нашей «телеги», но работа должна быть в радость нам, а неподневольная повинность.
- Так я для чего тебя подбадриваю, Галочка? Чтобы ты не беспокоилась! Найдем мы с тобой работу вместе и будем опять жить припеваючи.
- Сейчас, Гаврюша не до песен, нужно сначала устроиться на хорошую и достойную работу. Но я до сих пор благодарна оперной певице. Что она оценила мой голос, его звучание, музыкальность. Если бы кроме неё нашелся бы еще один специалист, который смог бы еще и поставить его, возможно, и жизнь бы наша пошла по другому. Вот тогда на самом деле, мы стали бы припеваючи жить. А пока сидим дома и ищем работу по специальности.
На следующий день Галина вошла в дом сияющая:
- Гаврюша, меня приняли на работу в Витебскую областную бактериологическую ветеринарную лабораторию. Она находится на Юрьевой горке. Работа интеллектуальная, не только производственная. Но и изыскательская, научная, можно сказать. Я всегда хотела не просто зарабатывать деньги, а работать с удовольствием, творчески.
- Я так рад за тебя, Галинка, что твоя мечта сбылась. Наверно, сегодня такой для нас удачный день. Ведь я тоже устроился на работу в пригородном хозяйстве. Придется нам каждому работать самому по себе. Кстати семейственность в одном коллективе никогда не приветствовалась. А на Алтайском крае нас приняли работать вместе, как молодых специалистов. Теперь я сам с усами, а ты сама по себе в баклаборатории.
- Что не делается, - все к лучшему, - подвела итог Галинка, - зато будем стремиться увидеть друг друга дома.
- А как же по другому? – поддержал супругу муж, - вместе, так тесно, а врозь – хоть брось! Жаль, что вряд ли нам удастся бежать после работы, сломя голову домой. Производство любое, особенно сельскохозяйственное, суеты не любит. Если работа не закончена, нельзя из-за каких-то минут все бросить и идти домой, а там. Хоть трава не расти. Думаю, что для животноводства это самое главное – пусть травка растет густая-прегустая.
Так и полетели вереницей рабочие дни у Грибковых. По вечерам вместе пили чай. Обсуждали новости, которые происходили на работе и играли в шахматы. Научил играть в шахматы Галину муж. Но вскоре Гаврила понял, что научил он Галинку играть в шахматы на свою же голову.
Жена сначала проигрывала мужу и стала приносить из библиотеки книги по теории игры в шахматы. Различные шахматные задачки они разбирали вместе с Гаврилой, и вскоре он заметил. Что его Галинка щелкает эти задачки, как орешки.
Затем выиграть у Галины мужу приходилось все труднее и труднее. Гавриил как-то заметил:
- Галя, когда я тебя научил играть в шахматы, ты, как великий комбинатор Остап Бендер, любую шахматную партию начинала, не отличаясь разнообразием, а делала ход пешкой е - два, е - четыре.
- Ну и что же? – улыбнулась Галя. – Остап Бендер придавал во время турнира в Васюках многозначительное выражение своему лицу. Но продувал каждую партию васюковцам. А я теперь не теряю лица при игре, придуманной в древнем Китае, или же другими мудрецами Востока. И начинаю играть с тобой на равных. Один раз выигрываешь ты, а на другой уж я. У нас сложился паритет в игре: проигрыш – выигрыш, и наоборот.
- Что поделаешь, - развел руками Гаврила, – научил тебя на свою голову.
Подошло время, когда три вечера подряд Гавриил все партии проиграл. Последняя партия третьего вечера далась особенно тяжело. Сначала завязалась азартная игра и интрига: кто-кого, оставалась до последнего хода. Делать этот ход должен бы Гаврила. Он, подперев голову кулаками, долго сидел, озирая глазами шахматное поле с поредевшими фигурами, а затем потянулся павой рукой к королю. Но ход так и не сделал. А сделал решительный жест – положил фигурку короля на шахматную доску плашмя, знак своего поражения, чтобы не произнести это ненавистное для него слово за эти длинные три вечера: «сдаюсь!»
Как бы не подпирал Гавриил свою голову руками, но склонить голову шахматного короля ему все же пришлось. А Галине муж предъявил ультиматум:
- Все, Галя, заигрался бес на скрипке! Больше я с тобой, моя родная, играть в шахматы не буду.
- На нет и суда нет! – ответила Галина. И в шахматы они с мужем дома больше не играли. Но, когда муж остыл, она сказала ему:
- Гаврюша, вспомни, как ты говорил мне: «Галка, я тебя научу хорошо играть в шахматы. Лучше меня, тебя никто не научит». Так вот я и убедилась теперь, что ты стал настоящим моим лучшим учителем. Но закон природы гласит: «Учителя всегда ученики превосходят».
Зато в Витебске проводили шахматные любительские турниры. Вот в них-то и стала участвовать Галина Михайловна. Областная газета «Витебский рабочий» организовала шахматный турнир для любителей шахмат. В этом турнире Галина Михайловна Грибкова и стала победителем, заняла Первое место. Победительнице вручили грамоту. И она показала её мужу с долей тревоги:
- Вот возьмет и скажет мне: «Зачем ты, Галя, поддразниваешь меня – «Я стала победительницей областного турнира на приз газеты «Витебский рабочий», где заняла первое место. Я и так знаю, что ты играешь лучше меня. А ты мне грамотой в нос тыкаешь!»
Но Гаврила встретил известие Галины с радостью:
- Как я рад, Галинка, твоей победе в этом турнире. Ведь ты же не только меня перещеголяла и обыграла в пух и прах! Среди шахматистов-любителей ты обыграла весь наш город. Так как же мне не радоваться такой твоей победе! У твоих ног, моя шахматная королева, лежат все поверженные шахматисты нашего города. Они стали твоими верноподданными  … В том числе и я, твой верный слуга!
Через несколько дней, а может быть и месяцев, Галина Михайловна не считала, сколько воды утекло и пролетело времени, появился на пороге её муж. По сияющему лицу Гаврилы жена не сомневалась, что произошло какое-то необычайное событие в его работе. В это время Гаврила работал уже энергетиком на фабрике «Красный Октябрь».
Галина сказала:
- Проходи домой, Гаврюша! Что ты встал, как вкопанный, на лестничной площадке? Как будто и не родной мне вовсе.
- Родной, родной, Галинка! – ответил Гаврила, а его улыбка стала еще радостней. – Ты тоже можешь гордиться мной. Твой муж, Галина, не объелся груш, а его наградили, как и тебя, грамотой.
Гавриил протянул жене грамоту, а Галя с гордостью и прочитала её текст: «В честь дня энергетика награждается Почетной грамотой Гавриил Александрович Грибков за добросовестный труд и активное участие в общественной жизни фабрики «Красный Октябрь».
Прочитав слова благодарности, Галина и сама расцвела от счастливой весточки и сказала:
- Принимай, Гаврюша, мои поздравления и троекратный поцелуй в награду, с трехкратным «Ура, ура, ура!» такое событие нужно хорошо отметить.
- Так в чем же дело, Галинка, все, что есть в печи – на стол мечи! – воскликнул муж и сделал широкий жест рукой, показывая, как надо из холодильника выкладывать на скатерть стола всякие вкусненькие яства. Не скупясь, а со щедростью великой и радушием.
Заглянула на огонек к супругам Грибковым, и Галинина мама, Мария Яковлевна Тихонова и сказала дочери:
 - Поеду я, доченька, завтра в Минск, проведаю твоего двоюродного братика Володю. Сама знаешь, что он воспитывался у нас, как родной мой сын, вот и хочу навестить его. Наверно, у него масса своих забот, так может ему и поделиться-то не с кем.
- От меня, мамочка, передавай наш семейный привет. И сообщи ему, что мы всегда будем рады его визиту к нам. Пусть не стесняется, если что. Чем можем, тем и поможем. Прошу тебя лишь об одном, мама, как вернешься из Минска, заезжай к нам. Узнать очень хочется, как ему живется в столичном городе.
Мария Яковлевна поехала на автовокзал, и через десять минут услышала объявление диктора:
- Объявляется посадка на автобус, следующий по маршруту Витебск-Минск.
Поднялась суматоха, у передней двери возле кабины водителя автобуса образовалась пробка, столпотворение пассажиров. Мария Яковлевна еле втиснулась в открытую дверцу, вошла в салон, крутя в пальцах билет, и спрашивала каждого встречного, поперечного:
- Ребята, девчата, ведь у меня же шестое место. Оно же впереди. Нужно занимать место, согласно купленным билетам.
Едва шагнула Мария Яковлевна вдоль рядов кресел, как увидела незнакомого солидного мужчину с сединой на висках. Он уже сидел в кресле, махал ей рукой и негромко, но очень четко и ясно говорил:
- Гражданочка, проходите ко мне. Вот оно ваше шестое место, оно находится рядом со мной. У меня пятое мест, а вот оно ваше рядом – шестое.
Чтобы легче было пролезть на свое место Марии Яковлевне, мужчина запихал поглубже под сиденье свою красивую дорожную сумку. Было видно, что он не часто берет её с собой в дорогу. За версту было видно, что сумка выглядела почти новой. Как будто хозяин её только что приобрел в магазине.
Мария Яковлевна села на свое законное место и поблагодарила своего галантного соседа:
- Огромное спасибо! Дай Бог вам здоровья!
- И вам того же желаю! – откликнулся пассажир.
Автобус тронулся, впереди предстояла долгая дорога, и у соседей завязался разговор.
- Какие неотложные дела заставили ехать в столицу? – спросил сосед Марию Яковлевну.
- Захотелось сына проведать, - ответила Тихонова. – Хотя он нам с Михаилом Прокопьевичем приемный сын. Моя сестра рано умерла, и мальчика-сироту Володю мы взяли в свою семью. И нам с Мишей Владимир дороже родного ребенка. А вы куда собрались.
- Мой товарищ пригласил повидаться. Он директор одного крупного совхоза.
- Интересно! – воскликнула Мария Яковлевна. – Так у нас в семье многие работают в сельскохозяйственных предприятиях. А как зовут вашего знакомого? Может кто-то из моих родственников с ним пересеклись, общались.
- Вполне возможно, мир тесен, - ответил мужчина. – Его фамилия у многих на слуху, ведь он еще в годы войны прославился, участвуя активно в партизанском отряде. Так бил фашистов, что получил высшую воинскую награду, стал Героем Советского Союза.
- А-а-ах, - невольно вырвался удивленный возглас из груди Марии Яковлевны. – А я-то, чудо морское, с самого начала нашего знакомства, мучилась: на кого-то очень знакомого мне человека вы похожи. А только теперь я поняла: Вы наш легендарный командир партизанского отряда Минай Филиппович Шмырев, батька Минай.
- Я не привык, Мария Яковлевна, к такому славословию. Надо быть проще в отношениях с людьми. Какие-бы у тебя не были заслуги. Не люблю лести.
- У меня, Минай Филиппович, нет никакой лести к вашей персоне. Зато гордость, что я беседую с Героем Советского Союза, руководителем партизанского движения Беларуси, переполняет мое сердце.
- Я вижу ваше искреннее восприятие ужасов Великой Отечественной войны, - кивнул головой Шмырев. – Всему нашему народу пришлось пережить голод, холод, лишения. У меня в семье тоже погибли мои родные. Эти переживания и до сих пор рвут сердце людей нашего поколения.
- А кроме как повидаться с Дубровским, Минай Филиппович, есть ли еще у вас дела в Минске? – спросила Мария Яковлевна.
- Разумеется, - кивнул Шмырев, - война войной, как говорят, а обед по распорядку. Я выехал на день раньше, чем мне надо. Вот пообщаюсь со своим товарищем, с Дубровским. И начну решать государственные дела. Ведь я же депутат Верховного Совета Беларуси.
Но и после этого всякого замечания беседа земляков не прерывалась, пока автобус не подъехал к автовокзалу Минска. Шмырев раскланялся и пошел спокойно и уверенно к спешившему к нему Дубровскому. А Мария Яковлевна еще долго смотрела на радостную встречу боевых друзей.
- Это надо же, - думала Мария Яковлевна, - такой заслуженный человек: Герой Советского Союза, депутат, а обладает такой скромностью. Не занесся, нос не задрал и поехал решать государственные дела в Минск не на шикарном персональном лимузине, а как обычный простой смертный человек, как все мы, поехал в командировку простым рейсовым автобусом.
При встрече с Володей Мария Яковлевна, поздоровавшись с сыном. С гордостью похвасталась:
- А я, Володя, со Шмыревым познакомилась.
Вернувшись домой, в Витебск, она шла по улице и, как только видела. Что навстречу идет кто-то из знакомых, опять с восторгом восклицала:
- Вчера ездила в Минск, и в автобусе сидела рядом с самим Батькой Минаем. Познакомились, и поняла какой он скромный, обаятельный и интересный человек. Наши дела, витебчан, решает на государственном уровне.
Галина встретила маму с восторгом. И после её рассказа сказала:
- Мамочка, ты теперь свою руку-то, которой поздоровалась с Батькой Минаем, не мой.
Мария Яковлевна заулыбалась, но, погрозив пальчиком дочери, сказала:
- Не говори глупости, доченька, буду, буду умываться по утрам и вечерам, а нечистым трубочистам стыд и срам, стыд и срам. Но эта встреча со Шмыревым врезалась в мою память навсегда. Сколько жить буду, буду эту яркую встречу вспоминать. Ты-то как поживаешь?
- По-разному, - ответила Галина. И ей вспомнилось одно событие, которое потрясло до глубины души, впрыснув в кровь жил огромное количество адреналина… Она не испытала ужасы бомбежек, работая в тылу, или обучаясь в академии. Но на Алтае с ней произошел случай, который врезался в память на всю жизнь.
Галину Грибкову вызвали в район на какое-то очень важное совещание. Рано утром она запрягла вороного коня Орлика в сани, и отправилась в район. Уже начиналась весенняя распутица, а потому Галина и выехала пораньше. Подморозило, и конь легко перебирая ноги, отмерял километры по выпавшему снежку. Вскоре показалась речка, покрытая рыхлым ноздреватым льдом. Днем весеннее солнце сияло ярче, и лед на реке стал подтаивать. Поэтому по зимнику. Дороге через реку решались не все. А до моста было приличное расстояние – около двух с половиной километров вперед, и столько же отмахать верст от моста до райцентра по другому берегу реки.
Галина, окинув зимник пристальным взглядом, стала размышлять:
- Весной лед на реке очень коварный, могут быть и промоины, или очень слабый и тонкий лед, на заезженной колее переправы через реку. Наверно придется делать пятикилометровый трюк. Но тут выплывший солнечный диск из-за горизонта осветил по ярче дорогу через реку, и Галина увидела, что на выпавшем ночью снежке проложена санями какого-то лихача свежая колея.
- Ой, была, не была! – решилась Галя. – Где проехал на коне один человек. Проедет и другой.
Она дернула левую вожжу рукой, и крепкий конь, цвета вороного коня, послушно свернул на зимник.
Полозья зашуршали, заскользили на первопутку, и у Галины отлегло от сердца.
- Я правильно сделала выбор, - мелькнула у неё в голове.
Совещание в райцентре затянулось, и, хотя день весной прибавляется с бешенной скоростью, она выехала из городка в сумерки.
Отдохнувший и подкрепившийся конь, Галина, уходя на совещание, бросила ему охапку сена, и он с хрустом сжевал душистый и калорийный корм, теперь бежал размеренно и довольно бойко. Льдинки на лужах, раскисшей к вечеру дороги звонко лопались под копытами Орлика, и под полозьями саней.
На развилке дороги Галина задумалась. Разум подсказывал ехать по дороге и делать приличный крюк через мост, а ретивое ей зудело: «сворачивай на зимник, авось и пронесет, и ты сэкономишь время, сократив дорогу на пять километров!» и Галина, махнув рукой, воскликнув:
- Ай, была, не была! – свернула на зимник.
Орлику легко было бежать по знакомому насту и у Гали отлегло от сердца. 
- Молодец я, молодец, как соленый огурец! – подхвалила сама себя и …
До берега противоположного оставалось метров пятнадцать-двадцать, как орлик споткнулся на полном ходу, и его крепкий и тяжелый круп пробил задними копытами подтаявший снизу лед. Конь тревожно заржал и стал погружаться в воду.
Он судорожно пытался передними копытами выкарабкаться на лед. Но крепкий его зад еще глубже уходил под воду.
- вот и хана нам! – горько подумала Галина, но тут же взяла себя в руки. Эти мысли в голове у неё пронеслись за долю секунды, но Гале показалось, что пролетела целая вечность!
Первое, что ей пришло в голову, походило на паническую капитуляцию:
- Надо сжаться в комок и выпрыгнуть на лед, оттолкнувшись посильней от саней. Сани еще в воду не погрузились и вероятность остаться в живых довольно большая.
Но тут же из глубины души вырвался крик:
- А как же, Орлик? Он же утонет в реке и захлебнется в воде.
Галина отчаянно закричала:
- Но, Орлик, давай, дорогой, выскакивай из воды. Ты же сильный и могучий конь!
Этот горестный вопль женщины вороной конь услыхал и предпринял попытку взобраться на лед передними ногами. Он так рванулся вперед всем телом, что передние копыта его вонзились шипами подков в рыхлый лед, и Орлик, как гимнаст на турнике, подтянулся, дрожа от напряжения всем телом, и вытянул из воды и задние копыта.
Еще мгновение… и сани прошуршали по крошеву раздробленного конем льду, да так быстро, что Галина не успела даже ноги промочить.
Когда конь выскочил на берег вместе с санями, в которых сидела молчаливая Галина, он громко заржал. Это конское ржанье прозвучало для женщины гимном. Сами собой пришли в голову слова из песни: «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно».
Галина не слезла, а выпрыгнула из саней, и откуда у неё силы только взялись, потрепала Орлика за холку, обняла его за шею и … заплакала, шепча ласковые слова утешения:
- Ты у меня умница, Орлик. Ты спас и меня и себя. А теперь, чтобы не заболеть, не простудиться, шагом марш вперед, вперед!
Галина подбежала к саням, схватила в руки вожжи, но рука не осмелилась, не поднялась подстегнуть коня ударом вожжи. Она, только причмокнув губами, повторила, как просьбу Орлику:
- Вперед, милый мой конек-горбунок Рекорд, вперед… Ты и на самом деле совершил рекордный прыжок, а на санях проскочила по воде вместе с тобой как по суше. Чудеса в решете: перелететь через разливное море и ног не замочить! Хочешь верь, хочешь не верь, Галина Михайловна, а все у тебя получилось ладненько. Рекорд тоже успокоился и развил рекордную скорость, стремясь домой, а заодно и согреться от быстрого бега. А Галина тоже понимала, что дорога домой всегда кажется короче дороги из дома до одного и того же населенного пункта. Но её забеспокоило, что она сама себя  назвала во втором лице: «Ты, Галина Михайловна, да притом не просто Галка, или Галя, а высокопарно – Галина Михайловна».
- Все неприятности остались в прошлом, - подумала Галина Михайловна. А тут же она вернулась и к сегодняшней жизни. И к своей работе в баклаборатории.
Сотрудники лаборатории восхищались работоспособностью Галины Грибковой. Она не только трудилась, как говорят, на износ, но и скрупулезно выполняла самые сложные поручения.
Вот парторг и предложил вступить Галине Михайловне в ряды КПСС. И сам дал ей одну рекомендацию.
На партсобрании все прошло гладко, Грибкова была у всех на виду, как на ладони. А кандидатский стаж прошел незаметно и быстро, и она стала коммунистом. Но когда секретарь парторганизации сказал ей:
- Вот вы теперь и член КПСС! – Грибкова озорно засмеялась.
Парторг с удивлением посмотрел на неё и спросил с долей обиды в голосе:
- Я не вижу коммунист Грибкова повода после моего поздравления для смеха. В чем дело?
- Вы уже извините меня Сан Саныч, - посерьезнела Галина, я просто вспомнила один анекдот, когда вы назвали меня членом КПСС, про чемпиона мира по шахматам американца Бобби Фишера. Он перед матчем с советским шахматистом Борисом Спасским прислал нашему генсеку Леониду Ильичу Брежневу короткую телеграмму, в которой стояло только одно слово: «КПСС».
- А что имел ввиду чемпион мира по шахматам Фишер? Это был подвох. Или провокация?
- Нет, Александр Александрович, когда наши товарищи расспросили Фишера и попросили его разъяснить, что же он имеет ввиду. То американец ответил: «мое слово «КПСС» никаким образом не относится к коммунистической партии Советского Союза. Это я послал телеграмму, чтобы предупредить Бориса Спасского, что его ждет участь Тиграна Петросяна, который потерял в игре со мной титул чемпиона мира по шахматам. Аббревиатура КПСС – расшифровывается в моей телеграмме как: «Конец Петросяну Спасайте Спасского».
Сан Саныч посмеялся, а потом предложил:
- Вы оказывается, не только хорошая исполнительница порученной вам работы, но и остроумная и эрудированная женщина. Поэтому я даю вам первое партийное поручение: будете редактором нашей стенной газеты. А то я вижу в сегодняшней стенгазете одно славословие, а нужны и критические заметки, и статьи. Но в них должны звучать не только голые факты, какого-то нарушения дисциплины, а острая сатира, сарказм и юмор. А смех друзей действует на лодырей, прогульщиков, бракоделов намного эффектней, чем просто резкое замечание начальства.
- Спасибо за доверие – сказала Галина и занялась за дело.
Сначала Галина проехалась «бороной» по любителям устраивать получасовые перекуры. Они не только отлынивали от работы, но и отравляли атмосферу в производственном помещении.
Курильщиков редактор стенгазеты так отчихвостила, что они, лишившись премии, выскакивали из помещения на улицу и, словно нашкодившие школьники, прятали в рукаве дымящуюся папироску. Или сигаретку.
Но главный удар по разгильдяйству и расхлябанности в баклаборатории Галина Михайловна нанесла не по мелким сошкам. А по самой главной фигуре – по директору. Слухи о том, что директор занимается темными и грязными делишками, ходили в лаборатории давно.
В том, что директор строил себе дом тут же рядом на Юрьевой горке, предосудительного, в общем-то, не было. Каждый имеет право построить дом, но … на свои личные сбережения. А директор часто путал личный карман, где хранились деньги, с государственным карманом, а это уже уголовно-наказуемое деяние. Посылалась бригада в лес и заготавливала бревна для стен дома. Использовался государственный транспорт для перевозки строительных материалов. Получал премии за перевозку их и водитель грузового автомобиля. Но когда произошел несчастный случай с шофером при погрузке бревен в кузов. Ропот работников превратился в возмущение: особенно когда в коридоре лаборатории появилась стенгазета, а в ней фельетон под названием «Спиногрыз».
Директора затрясло, как в лихорадке, когда он увидел в стенгазете фельетон про него и карикатуру собственной персоны. Художник постарался на совесть, и все. Кто подходил к стенгазете разражались гомерическим хохотом, а чтобы не лопнуть от смеха, держались за животики. У некоторых особо смешливых людей. Даже текли от хохота слезы. Они смахивали их со щеки и, тыкая пальцем в карикатуру, взвизгивали: «Ой, мамочка родимая, как похож наш-то на этого урода. Рыло-то как перекосило, как перекосило…». Дальше смех переходил в икание.
Директор заскочил в кабинет Галины Михайловны и хлопнул дверью об стенку так, как словно фугасный снаряд разорвался. Со стены отвалился кусок штукатурки, вместо звука разрыва снаряда ухнул басовитый голос директора:
- У-уберите не-емедленно эту-у дря-янь...!
Галина с невозмутимой миной на лице спросила ехидно:
- Неужели ваш портрет называется так некрасиво – дрянь?!
Директор опять взвыл:
- У-у-у…
Но Галина, не дослушав очередного завывания, прервала его на этой высокой ноте:
- Не уберу.
Физиономия директора перекосилась и стала ассиметричной в точь-точь как на карикатуре. Но он продолжал тянуть свое у-у-у, но вдруг заиканье его закончилось, и Галина услышала нечто вразумительное:
- У-уволю!
- А вот это уже фи-гуш-ки! - в тон директора произнесла Галина Михайловна. Руки коротки.
- Тогда с сегодняшнего дня я перевожу тебя в технички. Будешь убирать помещение и мыть полы.
Через полчаса Галина получила на руки под подпись в журнале регистрации приказов свой экземпляр этого эпохального документа. Секретарша сморщила низенький лобик вроде бы для сочувствия Галине, но лукавые огоньки бесовской усмешки явно выдавали злорадство особы «особо приближенной к императору».
Прочитав текст приказа, Грибкова со спокойным лицом, на котором не дрогнул ни один мускул, спросила:
- Я должна сегодня же переквалифицироваться в уборщицу? – и услышала в ответ:
- Да – да прямо сейчас. Берите ведро, швабру, тряпку и начинайте наводить чистоту.
Наступила пауза. Галина, как прирожденная актриса паузы умела держать долго и упорно – по-станиславскому.
Секретарша не ожидала такой замешки и спросила:
- Вы меня поняли, что нужно сейчас же выполнять приказ. Если вы сейчас не приступите мыть полы, вас уволят за нарушение дисциплины. 
- Милочка, - спокойно стала объяснять секретарше Галина, - я иду мыть полы, только хотела уточнить у вас: сколько раз сменять водичку в ведре. В приказе об этом не сказано.
Слова Галины Михайловны вызвали бурю. Правда. Эта буря проходила в стакане воды, и шторм не нанес никаких существенных повреждений, которые бы повлияли на репутацию Грибковой.
Она после работы направилась в отдел партийного контроля и написала докладную записку на самоуправство директора.
Когда комиссия прибыла в лабораторию, директор предложил председателю комиссии:
Иван Васильевич, сейчас я соберу всех наших работников в актовый зал, и вы сможете узнать каждого мнение по нашему инциденту. Пусть и Галина Михайловна Грибкова услышит голос народа, и поймет, что нужно считаться с их мнением, и мнением и решением директора. Дисциплину на предприятии еще никто не отменял.
Директор опешил, когда председатель партконтроля заявил:
- Зачем надо устраивать Ледовое побоище на Чудском озере у Вороньего камня. Будем договариваться на берегу, прежде чем пуститься в опасное плаванье. Мы не будем нарушать ритм работы лаборатории. Выделите мне и моим сотрудникам небольшой кабинетик, и прошу приглашать ко мне для беседы по одному человеку. Поручите это своему секретарю, и мы начнем опрос мнений ваших сотрудников. 
- Иван Васильевич, но у меня их больше сорока человек. Если вы будете разговаривать с каждым по пятнадцать-двадцать минут, то и за трое суток мы не сможем разобраться с сутью конфликта. Хотя он и выеденного яйца не стоит.
- А кто вам сказал, Сергей Петрович, что нужно за час – полтора опросить всех людей? – спросил Иван Васильевич, - тут дело тонкое, и я буду разговаривать с каждым членом вашего коллектива. Ни вы, ни Грибкова Галина Михайловна не должны присутствовать при этом разговоре, чтобы не оказывать психологическое давление на них. Нельзя кавалерийским наскоком добиться истины. Помните символ правосудия: Фемида держит в руке весы и стоит с завязанными глазами. Она не знает, чья чаша с грузом ошибок перетянет, но уверена, что так объективно вынесет вердикт. Так поступали в древности, так почему же мы не можем воспользоваться опытом предков?
Директор развел руками, и по его беспомощному взгляду было видно, что он не ожидал такого неожиданного поворота событий.
Собеседование началось. В кабинет директора никто не проходил, хотя секретарша приглашала очередного сотрудника на беседу с партконтролем, она предлагала всем:
- Можете предварительно зайти для консультации в кабинет Васильевича!
Зато каждый выходящий из кабинета Сергея Петровича тут же, сияя глазами, направлялся в коридор или кабинет, где мыла полы Галина Михайловна.
- Въедливый мужик Сергей Петрович дотошно расспрашивает нас, но по вопросам уже видно, что выведет он нашего шельмеца на чистую воду.
- Надеюсь, что правда восторжествует! Коротко отвечала Галя и продолжала проворно шуровать шваброй.
Вскоре опрошенные лаборанты, собравшись вместе и, узнав, что ни одного плохого слова в адрес Грибковой не было сказано, сообщали с радостью это Галине.
Когда Галина вышла во двор здания и стала наводить порядок на площадках и дорожках, к ней то и дело подбегали «болельщики», и спрашивали:
- Галина Михайловна, вы что здесь делаете, победа близка, ура, мы ломим, гнутся шведы! Пойдемте к нам в здание.
Но Галина отвечала им всем одинаково:
- Что делаю? Видите метлу?
- Видим.
- Так вот я ею подметаю дорожки. Метлой – мету! Нужно же сор из лабораторий с полов-то вымести.
И каждый поражался эзоповым языком Грибковой, но кивал, соглашаясь головой, и говорил:
- Мы рады, что нашелся хоть один порядочный человек, который не побоялся мести сор из избы. Они хотели унизить тебя, Галина Михайловна, а к тебе и грязь-то не прилипает. Нет, не скроют тучи солнце, нет, не скроют.
На бюро парторганизации по результатам проверки вынесли решение – директора снять с работы по утрате доверия коллектива.
Новое назначение

Прошло немного времени, как конфликт с директором был улажен. Дышать и работать в баклаборатории стало легче. А на своем обычном творческом рабочем месте Галина Михайловна и вовсе расцвела. Но … её неожиданно вызвали  в Витебский обком партии к первому секретарю.
Он радушно вышел из-за стола и поздоровался, и пригласил присесть Грибкову за длинный стол для проведения совещаний, а сам сел не в кресло, а на стул напротив Галины Михайловны, и начал разговор издалека.
- Вы прекрасно знаете, что в нашей Витебской области на селе не хватает специалистов сельского хозяйства: агрономов, животноводов, механизаторов, из-за острого дефицита  специалистов этих профессий. И дела идут в наших совхозах не совсем хорошо, а в некоторых хозяйствах из рук вон плохо.
- Да, я примерно знаю обстановку на селе, - кивнула Грибкова, - но причем тут лично я? Работаю в баклаборатории и провожу научные изыскания для сельского хозяйства.
- Вот-вот вы работаете в городе Витебске, а на селе специалистов не хватает. Тогда как многие ветеринары и агрономы отсиживаются в городе и затаились там, в кабинетах, просиживая штаны в уютных креслах. Вот где скрывается потенциал для тружеников села. Посмотрите вот на эту таблицу.
Первый секретарь Витебского обкома положил листок бумаги перед гостьей, и она увидела две графы: в одной количество ветеринаров и агрономов, в левой колонке их реальная потребность. А в правой колонке стояло количество специалистов сельского хозяйства, засевших в кабинетах города.
Галина Михайловна поняла, почему руководитель обкома КПСС выложил эти данные на её обозрении, и сказала:
- Вижу наглядно, что при нехватке специалистов на селе, в городе их переизбыток.
- Вот именно, - воскликнул собеседник, - что имеем, не храним, а потерявши плачем. Есть у нас в области совхоз «Шарковщинский» захудалый, захудалый. Но именно, зная ваши бойцовские качества и твердость характера, я предлагаю вам возглавить его. Вы согласны?
Пауза тянулась долго и томительно, а потом Грибкова воскликнула, всплеснув руками:
- Ай, была, не была! Как любил говорить мой отец про отчаянных лейтенантов во время Великой Отечественной  войны. Они были бесстрашными и шутили, затевая самые невероятные атаки и воинские операции: «Дальше фронта не сошлют, меньше взвода не дадут!» Возьмусь я за это ваше безнадежное предприятие, и буду изо всех сил жилы из себя вытягивать, но и совхоз постараюсь вытащить из болота на ровную шоссейную дорогу.
- Мне нравится ваш оптимизм! – заулыбался первый секретарь обкома партии и добавил, - тогда ударим по рукам. Он встал со стула, обошел вокруг стола и пожал Галине Михайловне руку, обхватив её обеими ладонями, долго тряс, приговаривая: - Я тоже желаю крепко взяться за такое трудное дело, и напомню вам тоже одну народную поговорку: «Раз взялся за гуж, не говори, что не дюж!»
Заулыбалась и Галина Михайловна:
- Не знаю, что выйдет из этой затеи, но даю слово – сделаю все, что в моих силах. Расхлябанность не допущу, но и мордовать людей не буду. Им и так не сладко живется, а значит, с удовольствием будут помогать мне, улучшать жизнь на селе. Только в дружеском взаимодействии с коллективом можно будет добиться успеха.
- Хорошо, - кивнул партработник, - только заранее вас предупреждаю, что Первый секретарь КПСС Никита Сергеевич Хрущев нацеливает совхозы на внедрение такой сельскохозяйственной культуры, как кукуруза. Если внедрить кукурузу в рацион кормов молочного стада, то удои повышаются вдвое. А листья кукурузы такие сочные, мясистые и широкие, что пустив их на силос, можно обеспечить витаминным кормом коров и в зимний период. Даю вам дружеский совет: внедряйте такую прекрасную культуру, как кукуруза в севооборот совхоза.
- Постараюсь внедрить, но не уверена, что у меня пойдет сразу все, как по маслу, - ответила Галина Михайловна. – Я слышала, что кукурузе в верхах уже и титул присвоили «Королева полей». Зато в народе, а язычок у людей бывает ох, какой остренький, уж частушку придумали: «Хочешь быть передовым – сей квадратно-гнездовым» - Это так в народе «прославляют» квадратно-гнездовой способ посева кукурузных зерен в поле. Поживем – увидим!
- Надеюсь, что вы будете интенсивно жить и прозорливо смотреть вперед, внедряя передовые методы выращивания кукурузы. И помните, сам Никита Сергеевич Хрущев держит под внимательным прицелом посевы кукурузы не только в южных районах и областях нашей страны. Но и надеется на продвижение кукурузы в северные районы нашей страны. А наша Витебская область, как раз и является самой северной областью нашей Белорусской республики.
- Это-то меня и смущает, – вздохнула Грибкова, что наша Витебская область самая северная из всех остальных областей республики.
- Не стоит унывать Галина Михайловна, - сказал секретарь обкома партии, - не было таких крепостей, которые бы не брали штурмом коммунисты. Взять хотя бы Великую Победу в войне с фашистами. А в мирной жизни победы добиваться будет намного легче.
На этом оптимистической ноте аудиенция Галины Михайловны с секретарем обкома и закончилась.
Но оптимизма у Грибковой немного поубавилось, когда она, осматривая хозяйство совхоза «Шарковщинский», принимая его под свое руководство, зашла в телятник. В кормушках у телят, хоть шаром покати. Телята сбились в одну группку. Прижимаясь телами к друг другу. Она подумала, что это сделали телята, чтобы им было теплее в помещении телятника, где разгуливали сквозняки, которые проникали через разбитые стекла окон.
Подойдя к стаду телят, Галина вдруг заметила, что куча мала при её приближении к телятам, зашевелилась, и теленка, который стоял с краюшку, оттолкнули от общей массы.
В этом эпизоде не было ничего странного, если б от толчка теленок не отлетел бы в сторону, а задние ноги его, и теленочек так и застыл в такой позе, прижимаясь задом в бетонный пол телятника. Он сделал несколько попыток подняться на ноги, но они не слушались своего хозяина, разъезжались в разные стороны. Да и свой зад теленок не мог, не в силах был оторвать от пола.
У Галины Михайловны перекосилось лицо от жалости к своему уже питомцу. А в голове промелькнуло:
- Говорил мне муж, что я буду теперь коровам хвосты крутить, а тут придется теленочка за хвост поднимать. Ведь задние ноги у него разъезжаются. Он так ослабел, что ноги и разъезжаются у него, как у коровы на льду.
Галина, увидев, как к ней подошла заведующая фермой Анна Павловна, спросила её:
- И от чего ваши телятки так обессилили?
- Знамо дело, - пожала плечами Аня, - витаминов в кормах не хватает.
- Так в чем же дело? – спросила Галина, и, не дожидаясь ответа, приказала, - поднимай-ка быстрее своих телятниц и шагом марш в лесок собирать хвою с елок. Запаривайте хвою и этим целебным и лечебным отваром  отпаивайте теляток.
Анна помчалась к телятницам, и они, взяв с собой ведра, направились в ближайший лесок.
- Куда же, Анна Павловна, направляетесь с подойниками всей фермой? – спросила рабочая совхоза «Шарковщинский». – Доить коров в поле уже поздно, а за грибами в лес еще рано. До грибного сезона еще далеко.
- Хвою собирать будем в лесу, Лиза, - пояснила Анна дотошной любопытной женщине, - и заваривать хвойный настой, чтобы телятки витамины употребляли.
- Чегой-то ты, Аня, стала такой ласковой? – спросила подругу Лиза. – Своих подопечных телятками называешь.
- Это не я стала такой ласковой, а назвала телят так ласково директор совхоза Галина Михайловна Грибкова. Да только объяснила она мне приказным тоном. Я еще сразу же подумала: как могут уживаться в одном человеке два разных чувства: мягкость и жесткость!?
- Не знаю, - ответила Лиза, - поживем – увидим. Но мне, кажется уже сейчас, что у нового директора добрая душа при всей её внешней жесткости. Назвать так телят – телятками, это кума дорогого стоит.
Хвойный отвар, а так же помощь и поддержка обкома не только словами, но и комбикормом, сделали свое дело. Телятки встали на ноги. они перестали садиться задом на холодный пол, а чтобы погреться и поиграть, взбрыкивали задними ногами и носились по телятнику, ошалело задрав головы к потолку, а хвосты тоже поднимали вверх трубой.
Но кроме комбикорма и грубых кормов молочному стаду, коровушкам, так называла их Галина Михайловна, требовались и сочные корма. Стадо уже начали выгонять в поле пастись, и коровушки, тяжело и грустно вздыхая, смачно пережевывали зеленую травку. А впереди предстояла посевная компания.
Перед Галиной стала дележка: «Что сеять – кукурузу или … Про «или» сказать у Грибковой язык не поворачивался, и она решила переговорить сначала о посеве кукурузы с агрономом.
Петр Петрович на вопрос директора совхоза:
- Как вы относитесь к посеву кукурузы в нашем «Шарковщинском»?  Ответил с прямотой истинного римлянина, который умел решать все вопросы только мечом.
- Для нас этот вариант, обыкновенное самоубийство!
- Вы так безапелляционно заявили про посев кукурузы, что мне стало не по себе, – сказала Галина, - почему сев кукурузы станет для нас крахом?
- Да потому что у нас глинистые почвы – один суглинок, а супесей совсем мало, - ответил Петр Петрович. – Так откуда же взять росткам кукурузы силу, мощь, сочность и набрать необходимую массу для корма скоту. Мы истратим деньги на семена, на горюче смазочные материалы для вспашки, посева и уборки урожая, а взамен получим пшик – ноль без палочки и вылетим в трубу с такой бухгалтерией. Ведь кукуруза вырастет от вершка два горшка, и даже на силос скосить её не придется, зачахнет на корню. О початках кукурузы и говорить нечего.
Агроном чем дальше говорил, тем больше раздражался и металл громы и молнии на «новаторство» в агрономии.  Но Галина Михайловна слушала его внимательно, не перебивая. И когда специалист, выпустив пар, решил сделать передышку, прекратил свою пафосную риторику, она спокойненько спросила агронома:
- Петр Петрович, критиковать-то других каждый умеет, а вы можете что-то предложить как альтернативу кукурузе? Может быть, вы подумаете, немного поостыв, и с холодной головой дадите мне профессиональный совет. Ведь я все-таки по профессии ветеринар, а не агроном. Вам же, как агроному, и карты все в руки.
Петр Петрович и впрямь тут же остыл, улыбнулся и сказал:
- Карты мне в руки брать не придется. Я в азартные игры, а тем более с государством играть не собираюсь, буду всегда в проигрыше, а вот бесплатный совет заинтересованного человека дам с удовольствием. У нас самогонщики во времена НЭПа говорили: «Если вы не дураки, разводите бураки». А даю совет такой – на наших полях хорошо растет клевер. Бывают летом клевера такие мощные и рослые, по пояс человеку. Можно и сочные корма высаживать, турнепс например, или те же бураки – кормовую свеклу. Для производства сахара она не годится, а как корм для скота – за милую душу. Клевер можно скашивать по нескольку раз в сезон, и молочные удои будут всегда на высоком уровне.
- У вас Петр Петрович не только мужественный характер, как у древнего римлянина, но и ораторский талант Цицерона. Я слушала вас, развесив уши…
- Секундочку, - прервал Галину Михайловну агроном, - я вам лапши на уши не вешал…
- Да я вас, Петр Петрович, и не обвиняю в фарисействе, наоборот, увидела здравый смысл в словах вашей пламенной речи. Но как можно посеять на полях клевер, когда мне придется отчитываться за урожай кукурузы?
- Очень просто, - ответил агроном, - нам же нужно для буренушек не название корма, а сам корм. Есть такая поговорка: «Меня хоть горшком назови, только в печку ухватом не сажай». Так вот и мы на 200 гектарах земли, что нам запланировали под кукурузу, посеем элитные семена клевера, а отчитываться будем, как будто мы и не клевер вовсе посеяли, а квадратно-гнездовым методом Королеву Полей – кукурузу. И все будет путем, или как говорил один мой дружок: все будет пучком.
- Это каким же образом все будет пучком? – покачала головой Грибкова.
- Так вы же будете докладывать не о промежуточных результатах, - стал пояснять директору совхоза Петр Петрович, а конечный результат сводки о надоях. Они будут свыше нормы, и с области ни один куратор не появится на наших полях.
- Так-то так, - замялась Галина Михайловна, - только мне немного не по себе. Это по лагерному называется туфта.    На Беломорканале работал один художник. Но выработку ему нужно давать было, чтобы заработать на пайку хлеба, откатать несколько тачек грунта из русла канала в отвал на насыпь. А на самом деле этот художник рисовал портреты своих начальников, или делал татуировки зекам. А ему начальники ставили каждый день в отчете выполненную норму. А зеки за наколки-татуировки, особенно за красивые наколки, расплачивались пайками хлеба.
- Не беспокойтесь, Галина Михайловна, - успокоил директора агроном.
- У нас же никакой туфты не будет, а только маленькая, совсем маленькая хитрость. Я не сомневаюсь, что мы получим рекордные надои. Кстати о птичках, а чем закончилась эта история о художнике? Он стал доходягой и загнулся на стройке Беломорканала?
- Нет, художник выжил, а вернувшись домой, когда закончился срок заключения, стал известным и знаменитым художником. Видели картину «Утро перед битвой на поле Куликовом»? Ее выставил мастер в Третьяковской галерее. Когда он встретился со своим товарищем, бывшим зеком, то кореш, хлопнув художника по спине, воскликнул: «Ну, Степка, ты прошел грандиозный путь от татуировки до Третьяковки».
Галина Михайловна, как бы подводя итог их беседы, сказала:
- Если будут у коровушек рекордные надои, а телятки станут не только употреблять молоко, но вырастая, станут в общее стадо, и сами давать дополнительные литры молока, тогда и на самом верху будет безразлично, чем кормили в нашем совхозе буренок. Результат будет налицо. Нам бы только не потерять лицо лидера и осуществить задуманный план.
- Будем стараться, - сказал бодро Петр Петрович. – Наш план реальный и основан на местной кормовой базе. Английский фантаст Герберт Уэльс, приехав в Москву, чтобы переговорить с лидером коммунистов Лениным, в книге «Россия во мгле» назвал Владимира Ильича – «кремлевским мечтателем», а мечту Ленина утопией. Но Россия за несколько лет, а не столетий, как Англия, стала Великой державой, индустриальной, могучей страной, победив неграмотность населения, подготовила инженерные и научные кадры. И через шесть лет после войны вывела на околоземную орбиту космическую пилотируемую ракету с первым в мире космонавтом Юрием Гагариным.
- Вы, Петр Петрович, считаете, что наш план реальный, а не какая-то химера или утопия, – сказала Галина Михайловна, - и это хороший знак. Помните, как спартанская женщина лаконично напутствовала своего сына, уходящего в бой? Она произнесла свое пожелание и просила вернуться домой: «На щите, или со щитом». Что означало или погибнуть в бою, защищая Спарту, или победить в схватке. И вернуться домой с победой, держа в руках щит!
- Мы выйдем осенью со щитом в руках! – сказал уверенно Петр Петрович. – Надо только настроить всех на достижение результата. И тут вся тяжесть этого трудного процесса на ваши плечи.
- Я ответственности не боюсь, а победителей не судят! Будем стараться и с вами, и с о всеми совхозными рабочими, и планы по молоку выполним!
Областное начальство сначала не обращало внимания на показатели захудалого, вечно плетущегося в конце таблицы показателей за месяц. Или в кратких сводках надоев за день, но когда через три месяца на третьей строчке появилось название совхоза «Шарковщинский», Грибковой позвонили из Витебска. Звонила женщина из сельхозотдела, чиновница мелкого ранга, мелкая сошка. Галина Михайловна услышала недовольный, раздраженный голос статистки:
- Ваши цифры по надоям молока реальны, или это плод вашей фантазии?
- Реальны! – сухо и коротко ответила директор совхоза. Её покоробил тон сотрудницы статистического отдела области, а в ответ услышала снова пренебрежительные нотки голоса в телефонной трубке:
- А вы уверены, что ваши подчиненные не блефуют, не втирают вам очки?
Грибкову начинала злить назойливость областной сотрудницы, и она опять безапелляционно заявила в телефонную трубку:
- Уверена! – а затем, озорно улыбнувшись, добавила: у меня хорошее зрение. Но если к вечеру глаза устают, то я вынимаю очки из футляра и прочитываю внимательно все сводки и документы. А очки никогда не оставляю на столе моей секретарши, чтобы она их не протирала.
В телефонной трубке Галина Михайловна ответа не услышала, но по взволнованному дыханию абонента поняла, что её дерзость достигла цели. И как в воду смотрела.
- Посмотрим на вашу уверенность, когда к вам нагрянет комиссия из Витебска, а может быть и из Минска. Руководство области и республики решили посетить ваш совхоз, и лично ознакомиться с вашими достижениями.
- Милости просим! – ответила Галина Грибкова и положила трубку телефона на рычажки.
Телефон умолк, и в кабинете, как говорят остряки, наступила мертвая тишина…
Приезд высоких гостей не заставил долго ждать, но когда делегация высокопоставленных лиц появилась в конторе совхоза «Шарковщинский» Галина Михайловна и Петр Петрович были поражены. В кабинет директора совхоза, о точном времени прибытия делегации из Витебска не сообщили, вошел … секретарь ЦК КПСС Мазуров Кирилл Трофимович и секретарь витебского обкома.   
Галина Михайловна встала из-за стола, вышла поздороваться с Мазуровым и сопровождающими его лицами. А после этого, широким жестом показав на свое директорское кресло, предложила Мазурову:
- Присаживайтесь, Кирилл Трофимович. Мы готовы выслушать все ваши замечания.
- А какие я могу сделать вам замечания, - удивился Мазуров, - если я не знаю сути дела, и не осмотрел  ваше совхозное хозяйство своими глазами. А цифры показателей вашего совхоза и так ребят у меня перед глазами. Лихо вы рванули в этот год с надоями молока. Вот что значит посеять кукурузу на площади 200 гектаров. Если вы, Галина Михайловна не возражаете, то проедемте с вами во владения Королевы Полей.
- Поля, на которых растут корма для дойного стада, Кирилл Трофимович, находятся очень далеко, замялась Грибкова. – Если вы не возражаете, осмотрим сначала молочные фермы, как они механизированы, как оснащены доильными аппаратами, и в какой чистоте находятся коровники. И в каких замечательных бытовых условиях находятся наши доярки.
- Что ж, хозяин – барин, - улыбнулся Мазуров. – Вам виднее, с чего начинать осмотр хозяйства совхоза.
Осмотр продолжался неторопливо, и Галина Михайловна немного успокоилась. Кириллу Трофимовичу, она это сразу отметила при посещении первого же коровника. Порядок и чистота фермы понравились. Он задавал вопросы дояркам и радовался их задору и доброжелательности.
Когда высокий гость подошел к автомашине, чтобы проехать ко второму коровнику, он обратился к Галине Михайловне:
- Удивительно, с какой нежностью говорят ваши доярки про своих животных: коровушки, теляточки, как будто они не крестьянские девушки, а воспитанницы института благородных девиц из Смольного монастыря.
- А что же тут удивительного, Кирилл Трофимович, - ответила Грибкова. – Не даром, в народе говорят: «Ласковое слово и кошке приятно». Корова-то тоже любит ласковое слово. Говорят, что в западных странах, чтобы у коров повышались надои, веселую музыку по радио и приемнику включают. И это не выдумки. Говорят, что молока надаивают больше те коровы, которые слушают музыку. У нас такой возможности нет, но приласкать коровку ласковым словом и наши доярки смогут.
- Интересное и неожиданное открытие, - удивился Мазуров. И кто из доярок стал первой называть так своих коровушек?
Вопрос секретаря ЦК застал Галину Грибкову врасплох, и она замялась. Выручил её агроном:
- Кирилл Трофимович, обратился он к высокому гостю, - пальма первенства принадлежит не доярке, а самой Галине Михайловне. Это она начала, когда пошел падеж молодняка, стала отпаивать телят хвойным витаминным настоем и называла их теляточками, а коров – коровушками. Вот доярки сразу же и переняли у неё ласковое отношение к животным. И на душе светлее и удои молока повышаются.
Но сколько бы не пыталась оттянуть время поездки для осмотра полей кукурузы, но и этот скользкий момент настал…
Они, агроном и директор совхоза, ехали в одной автомашине с Мазуровым, и Кирилл Трофимович, оглядывая поля с темно-красными головками цветущего клевера, такого высокого, мощного и сочного, вымахавшего почти по грудь агроному, который во время остановки легковушки выходил из салона Волги и, сделав пару шагов в поле, останавливался в этом буйном полыхании клеверных стеблей.
Мазуров спросил Петра Петровича:
- Понимаю, что вы хотите сразить меня наповал таким прекрасным видом вашего богатырского клеверища, но я хочу заблудиться и в джунглях тропического леса из стеблей кукурузы! - Молчание повисло в воздухе. Наконец, не скрывая своего непонимания, он спросил директора и агронома – Где кукуруза?
Галина Михайловна ответила уклончиво:
- На этих полях должна была расти кукуруза, но на такой пашне Королева Полей не растет, а чахнет. Зато вон, какие клевера у нас вымахали. Говорят же,  что русскому в пользу, то немцу смерть. Кукуруза хорошо растет в южных странах. Например, у нас в Молдавии, там солнце ярко светит. А у нас небо постоянно в тучах, а на суглинистых почвах кукуруза не растет, от переизбытка влаги загнивает на корню. Наш северный край знаменит клеверами.
Мазуров долго молчал, молчали и пассажиры, выслушав откровение директора совхоза и агронома.
Потом Кирилл Трофимович спросил их:
- Молчите? Ну-ну! Тогда мой совет вам – продолжайте и дальше так многозначительно молчать. Будем считать, что кукуруза помогла вам повысить надои молока.
Проехав несколько километров молча, Мазуров, сидевший рядом с водителем, на первом сиденье, обернулся назад и по-отечески подбодрил директора и агронома:
- Не вешайте носа! Главное иногда бывает не приказ срочно выполнить вышестоящего начальника, а дело сделать правильно. Выгодно и в срок. Так поступают умные люди. А заставь дурака богу молиться, так он и лоб себе расшибет. Такие дураки кукурузу и на Шпицбергене бы засеяли, а на этом острове Северно-Ледовитого океана только каменный уголь добывают. И плодородной земли там нет – вечная мерзлота.
- Кирилл Трофимович, - помолчав заговорила Галина Михайловна, - когда я приняла совхоз, люди по полгода не получали зарплату, оголодали, обносились, и… опустили руки. Отбить крестьянину руки – плевое дело, а вот восстановить ему доверие надо время. Мне одна талантливая учительница, а я от её наставлений и стала круглой отличницей, говорила: «Надо ученика или ученицу не уличать, что он не выучил урок и закатать ему в дневник двойку. Ученика надо научить! Может быть, он не выполнил домашнее задание, потому что не может понять правила прописания, или не понял теорему. Аксиому изучать не надо. Её нужно запомнить и все – на то она и аксиома. А всему остальному должны научить школьников учителя!»
- Хорошая и мудрая учительница была у вас, - улыбнулся Мазуров. – я приведу вам строчку из стихотворения одного замечательного поэта Андрея Дмитриевича Дементьева: «Учителями славится Россия! Ученики приносят славу ей. Не смейте забывать учителей!»
- Ваш урок, Кирилл Трофимович, я тоже никогда не забуду. Хотя и говорят, что руководителями и лидерами не становятся, окончив школу, техникум или вуз, а они появляются на свет в роддоме. Но и ребенок после рождения не станет сразу на ноги, а долго учится этому искусству – ходить самостоятельно. Поэтому, чтобы сделать правильный шаг и не упасть на землю камнем, требуется поддержка. Я её от вас получила.
- Я тоже прошел, набивая синяки и шишки, прежде чем стал секретарем ЦК КПСС. А у вас есть и ум, и энергия, чтобы стать умелым руководителем. Советую вам заняться и общественной работой.
Галина Михайловна восприняла совет Мазурова, как наказ ей. Она стала баллотироваться в депутаты Витебского горисполкома. И её избиратели выбрали. Там ей пришлось решать самые разнообразные вопросы.
Получили в горисполкоме сигнал. Кожевенный завод, построенный на берегу Двины, сбрасывает без очистки сточные воды в реку. Когда Галина Михайловна подходила к реке, где рядышком стоял кожевенный завод, на неё пахнуло таким смрадным запахом, что депутат тут же достала из дамской сумочки носовой платочек и закрыла им и рот, и нос.
Директор завода попытался даже иронизировать, услышав реплику Галины о смердящем запахе:
- Ах, какие мы нежные… Запах кожи вам  не нравится! А как терпят эту вонь наши рабочие?! И ничего, поворчат, поворчат и снова за работу. Деньги – то им платим вполне приличные.
Галина Михайловна ответила директору в его же манере разговора:
- Вы мне рот-то не затыкайте, я его и сама платком закрыла. Вы нарушаете все санитарные нормы на кожевенном производстве и издеваетесь над природой. Вода в Двине была испокон веков экологически чистой, а теперь вдоль берега реки плывет мутная грязь и жижа. Готовьтесь к самому строгому взысканию и закрытию завода. Пока не наладите очистку сточных вод, ваше производство работать не будет.
Директор на угрозу депутата только криво ухмыльнулся: «Мол, мели Емеля, твоя неделя». Но он не знал, что статная красивая женщина имеет стальной характер, и энергично добивается порядка, где бы она не работала. Кожевенное производство закрыли, и началось строительство очистных сооружений.
Хрущевская оттепель

Хотя благодаря мудрости Мазурова Галина Михайловна не попала под раздачу и гнев Хрущева за «своеволие» во время носильного внедрения кукурузной культуры в нечерноземной полосе, но кукурузная тема оставила в её душе неприятный осадок.
Насыпал вскоре соль на рану её же благоверный муженек Гаврюшенька.
- После смерти Сталина, которого Хрущев при жизни хвалил напропалую: великий вождь, отец всех народов, но сам Никита Сергеевич никогда не был даже в десятке лидеров. Зато на следующий день после смерти Иосифа Виссарионовича, 6 марта 1953 года ЦК партии, Совет Министров и Президиум Верховного Совета СССР поспешно провели совместное совещание.
- Почему же, Гаврик, ты сказал нажимая на слово «поспешно» было проведено совместное совещание? – спросила Галя, качая на коленях своего сына-первенца Сашу.
- Да потому, что совещание проводить надо, но тело Сталина еще не перенесли в зал. Народ был в трауре, а в это время делили … посты. Но Хрущева не было во главе списка на главный пост страны. Премьер-министром стал Маленков, а его заместителем и заодно Министром внутренних дел Берия, а дальше по ранжиру выстраивались и получили посты Булганин, Каганович, Микоян и Молотов. В народе и считали, что Молотов соратник Сталина и займет пост Первого секретаря ЦК КПСС, но этого не случилось. Находился в тени и Хрущев. Ведь он был всего на всего первым секретарем Московского обкома партии.
- С Хрущевым все понятно, - согласилась жена Гаврилы, - но почему же Молотов не стал первым?
- Для меня это осталось загадкой, - пожал недоуменно плечами муж. – Но еще более загадочным оказался отказ от премьерского кресла, по собственному желанию Маленкова, и в тот же день избрание списка нового Секретариата ЦК КПСС, на первом месте стояла фамилия Хрущев Н.С., потом со второго места списка Лаврентия Павловича Берию переместили с помощью Маршала Жукова в тюремную камеру. А в сентябре 1953 года Никита Хрущев стал Первым Секретарем ЦК КПСС, осуществив прыжок рыси.
- Когда я, молодая спортсменка, участвовала в беге на длинные дистанции, то тоже не пыталась с первых шагов бежать впереди всех. Рассчитывала силы, дыша в спину лидера, и делала в нужный момент гонки мощный рывок. Благодаря умелой тактики, я занимала первые места в многоборье. Значит и Никита Хрущев выбрал правильную тактику.
- Да, но как быстро и резко сменилась его стратегия к Сталину, - сказал Гаврила. – Не знаю, как и назвать одно высказывание Никиты Сергеевича – демагогией, или провокацией: «Сталин держал коммунистические и рабочие партии в своем кулаке силой, террором и навязыванием им действия в интересах Советского Союза в ущерб интересам мировой революции.
- Круто, - вздохнула Галина, - только именно Сталин, как я знаю в Тегеране в 1943 и в феврале 1945 в Ялте был инициатором конференций, на которых обсуждались совместные действия для победы во второй мировой войне. Три лидера: СССР, Великобритании и США «большая тройка» заранее решали, каким станет миропорядок после окончания войны. Кроме того, еще в 1949 году в Тегеране Иосиф Виссарионович понуждал открытие второго фронта на западе своими союзниками. А они все тянули и тянули время, пока советские воины не подошли к Берлину, как тогда называли к «логову фашистского зверя».
- Ты, Галинка, не зря присутствуешь на политзанятиях и партсобраниях. Да так именно и было, - согласился с женой Гаврила. – Но я был шокирован выступлением Хрущева на двадцатом съезде партии в феврале 1956 года. И трех лет не прошло со смерти Сталина, как началась нехвальба Хрущева о начале нового периода творческого подхода времени свободы и демократии и конец «тягостному периоду, диктатуры и мрачному анализу вещей».
- Помню и я это время, - сказала Галина. – Последний день двадцатого съезда проходил при закрытых дверях. Предстояли выборы, и никто из делегатов съезда и не подозревал, что Хрущев прочитает им второй «секретный доклад», направленный против Сталина. На самом деле доклад Хрущева о культе личности Сталина не был секретным. Как говорится, Никита Сергеевич рассказал о культе Сталина по секрету всему свету. Первым секретарям братским компартиям Хрущев текст «секретного» доклада разослал до начала двадцатого съезда. А после съезда распечатку доклада получили все зарубежные делегации.
Я была в шоке, ведь имена Сталина и Ленина всегда стояли рядом на одной строчке. И мы считали, что Сталин – это сегодняшний Ленин. А наша коммунистическая партия называлась Ленинской.
- Но, Галина, - стал говорить Гаврила, - самым страшным для меня стало, что «верный ленинец» Никита Сергеевич Хрущев начал убирать из политбюро одного за другим «оппозиционеров». Потом подставил ножку Маленкову, заменив его временно Булганиным, Хрущев создал «дело» об антипартийной группе, где Никита Сергеевич добрался и до Молотова, пнув даже примкнувшего к антипартийной группе Шенипова. Все были до мозга костей настоящими партийцами, вдруг превратились в антипартийную группу. Молотова, как когда-то и Меленкова, освободили по «собственному желанию». Если это и было собственное желание, то желание самого Никиты Хрущева.
- Так почему же антипартийная группа и, в которой столько было опытных работников. Не смогла победить одного, взлетевшего неожиданно на Олимп, Хрущева? – спросила Галина мужа.
И он ответил:
- Судьба любого из нас непредсказуема. Ревизионистская тенденция Хрущева крепка, но и его противники члены президиума сплачивались, и летом 1957 года на одном из заседаний Президиума ЦК партии в Кремле после многочисленных упреков Хрущев оказался в меньшинстве. Полянский в устном разговоре привел такой факт, что Никиту Сергеевича сняли с поста Первого секретаря. И назначили Министром сельского хозяйства, язвительно процедив: «Займешься серьезно, в полную силу своей любимой кукурузой». Однако это положение длилось несколько часов. Маршалы в тайне забили тревогу и в Кремль и из Кремля, ни одна бы муха не проскочила.
- Но ведь Хрущев тогда каким-то образом, отстраненный от власти, а сумел избежать «позора» - управлять сельским хозяйством, а у руля страны остался стоять, - сказала с недоумением Галина.
- Помог устоять Хрущеву Маршал Жуков. Он отдал распоряжение и во все концы страны полетели самолеты. Чтобы из периферийных городов привести членов Пленума ЦК КПСС – в Москву. Тот же Полянский приверженец Хрущева, ворвавшись в Кремль, потребовал впустить всех прибывших в зал заседаний. Вышел из зала Ворошилов, но впустить их в зал отказался. Вот тут-то и сказал Климу Полянский: «Если не подчинитесь, мы прибегнем к силе и арестуем вас». Хрущевские ставленники вошли в зал и изменили положение – его сторонников стало большинство, и Хрущев остался Первым Секретарем ЦК КПСС.
- Удивительное дело, - сказала Галина. – Жуков помог Хрущеву удержаться у власти, а он отправил Маршала Победы в ссылку на Урал командовать военным округом. Для Жукова это было унизительным ударом судьбы.
- Удары судьбы особенно посыпались на СССР после двадцатого съезда, - вздохнул Гаврила. Приободрились те, кто хотел свергнуть социализм везде, где он победил после жесточайшей Второй Мировой войны. В 1956 году взорвалась бомба в Венгрии  и в Польше.
- Про Венгрию я слышала, а вот про Польшу не знала, - высказалась Галина.
- В Польше умер её руководитель Берут, а умер-то он в Москве. И Польша была охвачена  в 1956 году хаосом, смятением, как и Венгрия. В ней смута началась с Имря Надя. А в Польше в это время выпустили из тюрьмы Владислава Гомолко, который был некоторое время Генеральным Секретарем польской рабочей партии, но был осужден за оппортунистические и националистические взгляды. И Хрущев считал, что Гомолко является настоящим фашистом. Он с членами Политбюро вылетел на самолете в Польшу и прямо на аэродроме грубо пожурил польских руководителей: «Мы кровь проливали за освобождение этой страны, а вы хотите отдать её американцам». Американцы поддерживали и организовали смуту и в Венгрии.
- Мне не понятно, Гаврик, поведение Хрущева, - сказала Галина. – С одной стороны он заявил раньше, что Сталин – это Ленин, сегодня и даже поляков упрекнул, что в Польше наши воины кровь проливали. А они хотят отдать её американцам. Так почему же Сталин, по мнению Хрущева, перестал вдруг быть последователем Ленина?
- По-моему Хрущев использовал имя Ленина для прикрытия своего популизма. На всех фасадах зданий висели плакаты «Догоним и перегоним Америку!» А на самом деле стали отставать по темпам развития промышленности и сельского хозяйства, а рынки и магазины стали пустеть. В промышленности даже новый токарный станок назвали «ДиП», то есть именем из аббревиатуры части лозунга: «Догоним и Перегоним…». Но техника в промышленности так и застыла на одном месте, как в сказке о спящей царевне, намного долгих лет. А подручные Никиты Сергеевича вопили, что Советский Союз переходит «в высшую стадию коммунизма». Даже настоящие коммунисты были застигнуты врасплох, какой коммунизм, если в стране зерна из собственного урожая не хватает для выпечки хлеба, зато тысячами тонн завозят из «запыхавшейся» Америки.
- Да, когда Хрущев заявил, что наше поколение будет жить при коммунизме. Я и сама засомневалась в искренности и реальности такого заявления. Но ведь во время двадцать первого съезда КПСС начались противоречия между дружескими компартиями, куда были приглашены представители коммунистических партий всех стран и народов. Ты вникал в суть этих противоречий?
- Да, яблоком раздора стало мнение китайской делегации. Они пришли с мыслью. Что необходимо угомонить страсти. И первоначально приготовили документы, пронизанные примиренческим духом и терпимостью. С докладом должен был выступить Дэн Сяопин. Он как любой мудрец из Поднебесной империи, по-видимому, подготовил выступление в двух-трех вариантах в зависимости от ситуации. Но китайцам пришлось отбросить примиренческий характер их доклада в сторону. И отвечать жестко на выпады Хрущева.
- Как отреагировал Никита Сергеевич?
- Хрущев сидел, схватившись за голову руками, словно на скамье подсудимых, а «бомбы» его оппонентов  сыпались на его головушку. Но перед этим он выступил первым, придерживаясь коварной тактики. Казалось, что он произносит изысканную, мирную речь без открытых выпадов, намекая, что он не желает распрей, не хочет раскола, мол, все идет хорошо. А затем взорвался и выплеснул всю желчь на компартии Китая и Албанскую партию труда, заявив, что он «обладает наследием и монополией ленинизма». Но китайская делегация выступила против такого «дирижера», который направляет и управляет всеми коммунистическими и рабочими партиями мира, взмахами дирижерской палочки. Только оркестрантам-музыкантам в зале показалось, что в руках у Хрущева даже не палочка, а дубина. Вот так Хрущев испортил отношение с Китаем и с Албанией. С Дэн Сяопином и с Энвером Ходжи.
- А как отреагировали на это китайский лидер Дэн Сяопин и албанский Энвер Ходжа?
- Китай разорвал, практически, отношения с Советским Союзом. А Энвер Ходжа написал статью «О «культе личности» Сталина». И зачитал на Московском совещании коммунистических и рабочих партий в ноябре 1960 года. Я сохранил эту речь Ходжи, и ты можешь сама прочитать, о чем говорил албанский лидер Энвер.
Галина взяла газету и прочитала:
 «Что происходит в наших партиях? Что происходит в нашем лагере после двадцатого съезда КПСС? Мы, албанские коммунисты, никогда не были пессимистами даже в самые мрачные времена истории нашей партии, а будем реалистами. О единстве всех партий говорят много.  Оно необходимо, и мы должны бороться за то, чтобы упрочить и сцементировать его.
Возьмем вопрос о критике Сталина и его дела. Будучи марксистско-ленинской партией, наша партия полностью отдаст отчет о себе, что культ личности является вредным и чуждым коммунистическим партиям и его движению. Мы все должны не только допускать развитие культа личности, который сдерживает активность масс и отрицает их роль, но всеми силами бороться за искоренение его.
Но, по нашему мнению, на двадцатом съезде и особенно секретном докладе товарища Хрущева вопрос о товарище Сталине не был поставлен правильно. Сталин был сурово и несправедливо осужден товарищем Хрущевым и съездом.
Товарищ Сталин и его деятельность являются достоянием не только коммунистической партии Советского Союза и советского народа, но и всех нас. Между коммунистическими партиями Китая и Советского Союза имеются разногласия, то Хрущев не мог говорить, что решения 20-21 съезда одобрены и приняты всеми коммунистическими и рабочими партиями мира, а потому он должен был проявить великодушие и последовательность в суждениях и действиях Сталина, и сделать, чтобы решение по этому вопросу было принято вполне сознательно всеми коммунистическими и рабочими партиями всего мира! В этих вопросах не должно быть двух мерил.
В таком случае, почему на 20-ом съезде товарищ Сталин был осужден без предварительных консультаций с другими компартиями мира? Сталин был предан «апофеме». И многие братские партии узнали лишь тогда, когда империалисты напечатали тайный доклад товарища Хрущева и пачками выбрасывали его на рынке?»
Галина вытерла бусинки пота, выступившие от волнения на лбу, тыльной стороной ладони и спросила:
- Гаврюша, так получается, что осудили Сталина не легитимно, а втихаря, колейно?
- По докладу Энвера Ходжи выходит, что именно так и было. Да какой же секрет был в этом докладе Хрущева, раз о нем заявила вся иностранная пресса. А сам руководитель Албанской партии труда, не поддался шантажу и запугиванию извне. Да ты прочти, Галинка, дальше, вот с этого абзаца, а я послушаю.
И Галина продолжила чтение:
«Албанская партия труда проявила трезвость и справедливость в вопросе о Сталине, сохранила признательность этому славному марксисту, которого при жизни ни один «храбрец» среди нас не осмеливался критиковать, и которого после его смерти стали обливать грязью, при чем создается невыносимая обстановка, ибо обезглавлена целая славная эпоха Советского Союза, эпоха, когда было создано первое в мире социалистическое государство.
- Видишь, Галя, - прокомментировал Гаврил, - как получается: Хрущев целился в Сталина, а попал рикошетом и ранил свою страну. Руководитель маленькой страны Албании увидел близорукость лидера огромной державы: он вместе с водой выплеснул из тазика не только ребенка, а обезглавил невзначай свою страну. И Энвер Ходжа восхищается тем, что сумел создать Сталин: «Советский Союз стал колоссальной великой державой, успешно строящей социализм, а в период Второй Мировой войны проявившей легендарный героизм и разгромившей фашизм, освободившей наши народы, эпоха, когда был создан могучий лагерь социализма». 
- Извини, Галина, я не удержался и прочел сам этот абзац. В нем идут отголоски благодарности не только албанского народа, а и жителей многих стран. По которым прошла катком фашистская орда.
- Прекрати, Гаврик, - отмахнулась Галина, - мне интересны твои заключения! И продолжила чтение:
«Албанская партия труда считает несправедливым и немарксистским, чтобы из всей этой эпохи были вычеркнуты имя и великое дело Сталина, как это стараются сделать. Славное и бес смертное дело Сталина должны защищать все мы, - кто не защищает его, тот оппортунист и трус. Товарищ Сталин, как лицо и как вождь Коммунистической партии большевиков, является после смерти Ленина самым выдающимся вождем международного коммунизма. Сталин боролся за право рабочего класса трудящихся во всем мире. Если бы товарищ Хрущев и его советские товарищи смотрели на этот вопрос так, то не были бы допущены те большие ошибки, которые произошли. Но они подошли к вопросу о Сталине слишком примитивно просто и только сквозь призму Советского Союза. Подошли однобоко и видели только его ошибки, полностью почти упустили из виду его великую деятельность и великий вклад в дело укрепления Советского Союза. Закалки КПСС, подъема экономики СССР, промышленности, колхозного сельского хозяйства и его роль в руководстве Советским народом в достижении великой победы над немецким фашизмом».
- Галя, а пишет ли албанский лидер Энвер Хаджа об ошибках Сталина?
- Пишет, что за такой насыщенный и длительный период с героическими подвигами в войне и победе не могло не быть ошибок, притом не только личных ошибок Иосифа Сталина, но и руководства коллективного органа Компартии. Кто из них, в том числе и Хрущев, сможет сказать, что они не допускали ошибок?  Да я сейчас тебе процитирую слова Энвера: 
«Но можно ли говорить, что сам Сталин является творцом этого культа личности? Культ личности Сталина обязательно надо было преодолеть. Но была ли необходимость и правильно на того, кто упоминал имя Сталина, сразу же указывать пальцем? А не того, кто пользовался цитатами Сталина смотреть искоса?»
- Тут я согласен с автором доклада, - сказал Гаврила, - когда великого талантливого писателя Михаила Шолохова спросили, как он относится к культу личности Сталина, Шолохов ни на минуту не задумываясь, ответил: «Культ-то. Конечно, был, но была же, несомненно, и сильная, мудрая личность!» этой фразой Михаил Александрович, лауреат Нобелевской премии подчеркивал, что личностей такой величины, как Сталин, сейчас, да и после его смерти не было даже рядом. Перечеркнув все заслуги Сталина, Хрущев поссорился с Мао Цзэдуном, лидером Компартии Китая.
- Да, Гаврюша, а ведь какая крепкая дружба была у Советского Союза с Китаем. На каждом углу висели плакаты, где китаец и русский пожимали друг другу руки, и надпись лозунга: «Русский с китайцем дружба навек!»
- Я тоже помню эти слова про дружбу Китая и Советского Союза, - кивнул Гаврила. Но мне резануло по сердцу как некоторые деятели, которые клялись недавно в любви товарищу Сталину, стали поспешно и с особым усердием разбивать памятники Сталину. И переименовывать города, носившие его имя. А выпад Хрущева на китайскую делегацию в Бухаресте меня вообще шокировал: «Вы цепляетесь за дохлую клячу, так если хотите, то приезжайте и заберите его останки!» И это сказал человек, который выплясывал на застольях у Сталина гопака. И Хрущев вынес останки Сталина и захоронил у Кремля.
- Так почему же Энвер Ходжа, не соратники Хрущева, так резко стали на защиту Иосифа Виссарионовича Сталина? – спросила мужа Галина.
- Сталин – соратник Ленина, и они боролись с мировым капитализмом и империализмом, - ответил Гаврила. В этой борьбе Сталин всегда был на стороне Ленина. Иосиф Сталин никогда не высказывал беспочвенного оптимизма при достижении побед, но никогда не видел и в пессимизм перед лицом возникающих трудностей. Именно в трудностях он показал себя исключительно зрелым деятелем, уверенным в своих мыслях, решениях, действиях. Его величие в том, что умел овладеть сердцами народа и мобилизовать их энергию, закалить и сплотить в борьбе и битвах всех народов Советского Союза и победить в Великой Отечественной войне коварного и опытного врага – фашизм.
- Я это тоже прекрасно понимаю, это внешние враги всячески пытались очернить Сталина, - дополнила мужа Галина, - как только его не называли: «Тираном, убийцей, кровопийцей». И эти клеветнические ярлыки расклеивались во всей буржуазной прессе с особым цинизмом в «характеристиках».
- Но и во враждебном мире капитала были у Сталина, и защитники и поклонники. Например, писатель Анри Барбюс написал книгу «Сталин». Вот несколько фраз из этой книги: «Он установил и поддерживает контакты с рабочим, крестьянским и интеллектуальным народом СССР, а также и с революционерами мира, у которых в сердце их родина. Следовательно, более чес 200 миллионами человек. Это прозорливый и остроумный, и скромный человек. Он по-детски улыбается. Во многих отношениях Сталин похож на Владимира Ильича: Такое же овладение теорией, такая же деловитость. Такая же решительность. В Сталине – больше, чем в кем то ни было, найдешь слово и мысль Ленина. Он – Ленин сегодня»
- Как здорово и точно оценил Анри Барбюс Сталина: «Он – Ленин сегодня!». Я слышала историю, которая была ли она правдой или выдумкой не знаю, но жесткость переговоров Сталина даже со своими союзниками стала притчей: Сталину позвонил Черчилль, и сидящий напротив вождя Молотов слышит ответы Сталина: «Нет, нет, нет, нет, да! Нет, нет, нет». После разговора с англичанином Молотов спросил вождя: «Иосиф Виссарионович, вы только на одну реплику Черчилля ответили утвердительно – «Да!» Что вам сказал британский премьер-министр в это время? «Он спросил меня: «Вы хорошо слышите меня, товарищ Сталин?»
Гаврила посмеялся над шуткой, которую рассказала ему жена, и добавил:
- Перед войной надо было быть начеку и готовиться к отражению любых действий гитлеровских нацистов, итальянских фашистов и японских милитаристов. Сталин предложил правительствам великих капиталистических держав Западной Европы создать союз, военный блок против гитлеровской «коричневой чумы». Но они же отклонили его предложение. Более того, они отвергли и нарушили те договоры о мире и сотрудничестве с Советским Союзом. Надеялись, что гитлеровцам удастся уничтожить «семя большевизма» и Колос на глиняных ногах рухнет от первого же удара «бронированного кулака фашистов по планам Гитлера блиц-крик «Молниеносная война» продлится не более двух недель. Но Советский Союз победил и спас человечество от фашистского рабства. Тот же Черчилль после победы говорил о Сталине: «Я уважаю этого великого и выдающегося человека. Очень немногие люди в мире могли понимать сложные вопросы. На которые мы тратили многие месяцы. Он же улавливал все за секунду.
- Да, после таких слов Черчилля, который сразу же после войны произнес «фултонскую» речь, в которой прозвучала идея об изоляции Советского Союза, о «железном занавесе», чтобы отгородиться от нашей великой страны, даже не верится, что так образно сказал о Сталине Уинстон Черчилль, - сказала Галя, а Гаврила тут же отреагировал:
- А как можно понять Хрущева с его «секретным» докладом на 20-ом съезде, если Никита Сергеевич в 1943 году в честь 70-тилетия Сталина назвал на юбилее его «гениальным вождем и учителем» и продолжил славить: «Имя товарища Сталина – это знамя всех побед советского народа, знамя борьбы трудящихся всего мира!» Но Историю не обманешь – Хрущев плут, чем захватил власть, и плут чем нисложил его с престола Брежнев. Как аукнется, так и откликнется… А вот Энвер Ходжа в своих воспоминаниях показывает совсем другого «вождя международного пролетариата».
- И в каких же красках нарисовал портрет Сталина лидер далекой страны Албании? _ спросила Галина, и он стал объяснять ей то, о чем говорил Энвер Ходжа.
- Он впервые встретился с Иосифом Виссарионовичем Сталиным в июле 1947 года. Делегация Албании возложила венок к подножию Мавзолея, побывала внутри Мавзолея и посетила  Центральный музей Владимира Ильича Ленина. В книге отзывов Ходжа сделал запись: «Дело Ленина бессмертно, оно будет жить в сердцах грядущих поколений. Память о нем всегда будет жить в сердцах албанского народа». Энвер вспоминает, что на приеме у Сталина он почувствовал товарищескую атмосферу. Сталин говорил тихо, спокойно и со своей родной располагающей теплотой и спросил: «Есть ли рабочий класс в Албании. Энвер честно признался, что в его стране рабочих очень мало, небольшая горстка, зато крестьянство преобладает. И Сталин дал албанцу дельный совет: «Имейте ввиду, что крестьяне вначале боятся коммунистов, предполагая, что они отберут от них землю. Враги же могут воспользоваться этими страхами и внести раскол между крестьянами и рабочими. Но они же оба труженики, и только союз крестьян и рабочих выведет Албанию на новый уровень развития». Но самое главное, что это Сталин предложил назвать Энверу Ходжи партию не коммунистической, а Албанской партией труда. В этом названии отражалась вся суть албанской партии.
- Что еще посоветовал Сталин албанцу?
- Он предложил, чтобы государство народной демократии оказывало помощь крестьянству. А для этого необходимо создать МТС – машинно-тракторные станции. «Трактористы – сказал Сталин, - должны быть на службе у крестьянства. Они должны разбираться в сельском хозяйстве, культуре, почвах. И благодаря своим знаниям добиться роста производства. Трактористы – представители рабочего класса и, работая в постоянном контакте с крестьянством, если будут честно и добросовестно трудиться, скрепят союз рабочих и крестьян».
- Какую же еще мысль изложил Эвер после встречи со Сталиным в воспоминаниях, - спросила мужа Галина.
- В разговоре со Сталиным Ходжа отметил, что у Иосифа Виссарионовича была замечательная черта. Он никогда не отдавал приказов и не навязывал своего мнения, а советовал, вносил разные предложения: «Это мое мнение», «Мы так думаем», «Вы, товарищи, смотрите и решайте сами исходя из вашей конкретной обстановки, в зависимости от ваших условий». Сталина интересовало все – имеются ли леса, чтобы строить малые суда для флота, как обстоит дело в стране с железнодорожным транспортом, а узнав, что кукуруза в Албании растет лучше, чем пшеница, дал задание своему помощнику принести горсть элитных семян кукурузы, которая дает огромные урожаи в его родно Грузии.
- А для чего так дотошно расспрашивал Сталин лидера Албании: «Оборудование фабрик, для железных дорог и сельскохозяйственную технику мы предоставим вам по кредиту – пообещал Иосиф Виссарионович, - и вы выплатите их нам, когда у вас появятся возможности платить, после урожая. Со своей стороны, пусть Албания пошлет своих сыновей в Советский Союз рабочих и крестьян учиться. Только хорошие специалисты могут продвигать свою Родину вперед».
А затем Сталин спросил гостя: «У нас на Кавказе есть местность, которая называется Албания. Имеет ли это название отношение к вашей Албании?
- И что же ответил Сталину Энвер?
- Он сам точно не знал про это совпадение названия местности и ответил уклончиво: «Многие албанцы в течение веков во времена жестокого оттоманского ига, войн и походов османских султанов и падишахов, часто были вынуждены покидать свои родные края и переселяться на чужбину, образуя новые поселения. Так произошло с тысячами албанцев, которые еще в пятнадцатом веке, после смерти нашего национального героя великого воина Албании Скандербега, переселялись куда глаза глядели.
- А что удивила гостя Сталина?
- Чтобы не быть голословным он пригласил Энвера на дачу для просмотра художественного фильма «Трактористы». И Ходжи фильм очень понравился, и высказал свое мнение Иосифу Виссарионовичу: «трудясь и живя с людьми, этот тракторист смог стать уважаемым крестьянином руководителем». Сталин обрадовался такой оценке фильма «Трактористы» и сказал гостю: «Чтобы уметь хорошо руководить, надо знать думы массы, а чтобы узнать, о чем масса, коллектив думает, нужно идти в массы».
- Гаврик, а были ли еще встречи албанского лидера со Сталиным?
- Он приезжал к Сталину в 1949 году, после того, как в Албании прошел Первый съезд партии. Энвер рассказал Иосифу о решении на Первом съезде в Албании: «Наш народ, - сказал Ходжа, - скромный и трудолюбивый. И взял курс на социалистическую индустриализацию, путем умножения государственных предприятий и постепенной коллективизации в виде сельскохозяйственных кооперативов на добровольческих началах». И опять Сталин дал Энверу хороший совет: «По-моему с коллективизацией сельского хозяйства не следует торопиться. Это я говорю на опыте Грузии. Ваша страна горная, рельеф её местности различен, как и у нас на Кавказе. У нас колхозы в горах были созданы намного позже, чем на равнинах в России.
- А что посоветовал Сталин Энвару насчет кадров?
Гаврила засмеялся и ответил жене так:
- Сталин привел гостю цитату, которую сам давно, уже придумал: «Кадры решают все!» А потом стал давать конкретные советы албанцу: «Мы послали к вам специалистов, как и договорились.  И они, не жалея сил и времени сами добросовестно работали и научили так же добросовестно работать ваших рабочих. Но эти специалисты не всегда будут работать в Албании, контракт отработают и уедут. Потому вам, Энвер, надо заняться подготовкой своих кадров, местных специалистов. Нужно построить вам и открыть университет в Албании. Это важный вопрос. Сколько бы ни приезжало к вам иностранных кадров, все равно придется иметь свои. Университет же станет крупным центром для подготовки будущих кадров». И Ходжи согласился со Сталиным: «Вы правы, специалисты приезжают издалека, и зарплата у них намного выше, чем у наших мастеров. Но, если им предложить зарплату, как у албанских специалистов, то они не согласятся у нас работать.
- И Сталин не помог отрегулировать эту разницу в зарплатах с Энвером? -  спросила Галина мужа.
- Помог, - сказал Гаврила. – «Для нефтяной промышленности – сказал Сталин Энверу Ходжи – пусть приезжают специалисты из Азербайджана или из другого уголка Советского Союза. Нефтяники должны быть великолепными специалистами и меть богатый опыт работы на нефтяных вышках. У нас свои правила относительно материального обеспечения специалистов, коль мы посылаем в помощь братским народам специалистов, нужную разницу в окладе будет доплачивать советское правительство.
- Вот это королевский подарок Сталина албанскому народу, - с восхищением произнесла Галина, а потом спросила: - Гаврюша, а были ли у албанцев к Сталину вопросы по международным отношениям?
- Были, - ответил Галине муж, - Энвер рассказал Иосифу Сталину о своих натянутых отношениях с Югославией, и у них произошел вот такой диалог:
- В отношении албанцев в Косове, Македонии и Черногории Тито проводит политику жестокого террора, - сказал Ходжа.
- Много ли албанцев проживает в Югославии? – спросил Сталин, - какого они вероисповедания?
- Цифра внушительная – ответил Энвер, - больше миллиона албанцев. Почти все они мусульмане. Для белградской клики Косово  является весьма уязвимым местом, поэтому там и сильный террор.
- Албанскому правительству нужно проводить осмотрительную, умную, прозорливую политику, и тогда дела у вас, Энвер пойдут хорошо. А скажите. Какое еще государство стучится к вам в дверь для установления дипломатических отношений?
- Мы поддерживаем отношение с французами. У них есть правительство у нас в Тиране, а у нас свое – в Париже.
- А есть ли дипломатические отношения с Соединенными Штатами Америки и Англии?
- Таких отношений с этими странами у нас нет, - ответил Ходжа. - США еще в 1945 году поставили нам условие для установления отношений – признать все заключенные соглашения, подписанные антинародным правительством Зогу, которые носят кабальный характер. А англичане хотят иметь военные базы в наших морских портах. Они давно добиваются своих целей, хотя англичане не помогли нам освобождать страну, когда мы уничтожили нацистов, они появились тут как тут. На нашей территории находились военные миссии под маской союзников по антифашистской войне, участвовали в нашей операции по уничтожению немецкого гарнизона в Сарандо. Мы приняли их условие с оговоркой: после завершения операции в нашем порту на юге, английские корабли должны уйти, туда, откуда пришли, в море. А они надумали захватить не только наш порт на юге, а все наши порты.
- Вы правильно поступили, товарищ Энвер, - согласился Сталин. – Что касается баз, которые англичане хотят иметь в ваших портах, никоим образом не соглашайтесь. Хорошо охраняйте свои порты.
- Мы никогда и никому не сдадим их, - ответил категорическим тоном Энвер, – если понадобится, мы умрем, но их не сдадим.
Сталин хитровато улыбнулся и сказал:
- Храните их, и не умирайте. Тут нужна дипломатия.
- И чем же закончилась эта история? – спросила Галина, а муж ответил ей:
- После такого ультиматума англичане сели в свои корабли и отправились в Грецию.
- И после такой интересной беседы встреча Сталина и Ходжи закончилась? – сказала Галина.
- Нет, - ответил Гаврила, - Сталин предложил выпить по бокалу вина, а Энвер пригубил божественный напиток и отставил фужер в сторону. Вот тут-то вождь и спросил гостя: «Почему так мало? Вы вчера выпили больше! Выручил Энвера Молотов: «Вчера ему поступила радостная весть с родины: у него родился 31 марта в Тиране сын. Вот наш гость от радости и выпил вчера побольше. Сталин с улыбкой и предложил воскликнув: «Поздравляю! Давайте же выпьем за новорожденного младенца и вашу супругу!»
- А что ответил на это поздравление Энвер? – спросила жена Гаврилу, а он сказал:
- Ходжа поблагодарил Иосифа Виссарионовича: «Да и вы живите еще сто лет, товарищ Сталин!» На что вождь усмехнулся, прищурив, свои желтые как у рыси глаза, и спросил: «Сто? Всего сто – это мало. У нас в Грузии имеются старики, которым исполнилось уже 145 лет. А они все еще живы, бодры и жизнерадостны».
- А как отреагировал на это албанец?
- он был не только лидером Албании. Но и великолепным дипломатом, быстро отреагировав на реплику Сталина сказал: «Еще сто лет, так поздравляет наш народ уважаемых и великих людей – еще других, следующих после первого столетия, еще других сто лет!» Напряженность за столом сразу же спала, и Сталин повеселел, пришел в отличное состояние духа и произнес: «Вот так будет хорошо. Я согласен с вашим мудрым народом!»
Супруги вернулись в 1990 год, когда страну ввергло в хаос соперничества двух политических деятелей Горбачева и Ельцина. Они ввергли в хаос страну своими перестройками перестрелками и политикой, которая привела к обнищанию народа, появились пустые полки в магазинах, а чтобы добывать предметы первой необходимости и еду, все, а вернее половина страны путешествовали, стали торгашами и бросились, сломя голову, с мешками и баулами по свету. Вторая же половина наших граждан превратилась в вымогателей и бандитов и отнимали добытые деньги у торгашей челночными поездками за бугор.
И вот в журнале «Новый мир» Гаврила Грибков прочитал одно интересное произведение Леонида Завальнюка и ознакомил с ними жену, называлось оно «Отрывок из страшного сна»:
Страшный парадокс: на полях прогресс, а на столе недороды
Занервничал Человек – время и собрал народы.
Господи, какое расслоение! Слон, слон…
Эй, сказал, - В темноте не вижу. Вы кто? – свои!
- А точней? – самодержавный демократизм плюс самовитая
державность
Долой засилие инородцев, их хитрость и великородность!
- А вы кто? – Будь готов! – К чему? – Ко всему на свете.
- А это кто за вами? Охваченные кооперативным энтузиазмом
старики, подростки и дети.
- А это кто с измученной физиономией и подбитым глазом?
- Это я – многострадальный все отрицающий разум!
Слушай мою команду: «Сомневайсь! Раз-два. Вольно.
- А вы кто? – Мы ударная группа прогрессивной фаланги
«Довольно!»
Как что начинается, мы тут же говорим, что это уже перехлест.
А вы кто? – Мы не «кто», а «откуда». Мы с отдаленных звезд.
Хотя формально вроде бы из разных городов и провинций.
Но есть и целители духа и даже великие провидцы.
Прекрасно!.. А теперь вопрос ко всем: может быть среди вас
 есть врачи, земледельцы. Сиделки и прочие?
Обстоятельства складываются так, что позарез нужны элементарно знающие инженеры, добросовестные рабочие…
- Есть! – крикнули хором. – Но мы в ином высшем качестве.
И если возвратимся в прежнее, будут одни убытки.
В лучшем случае построим некий гибрид БАМа и Магнитки
А идеальное общество черная мгла закроет.
Поймите, наше дело перестраивать.
А потом кто надо придет и где надо построит.
- Придет?.. Но кто же именно, кто?! – Нет ответа.
И более того, расползаться стали в смятении великом.
И вскоре расползлись все. И остался один.
Стоит и укоризненно покачивает усатым ликом.
И Человек-время решил вывалить на него все наболевшие
вопросы.
- Извините, - говорит, - уж раз вы остались,
Значит, хотели продолжить разговор.
Но я не знаю кто вы. Представьтесь. – долго молчал.
А потом полез в карман, достал папиросы.
- Кури, не бойся! – сказал. Прекрасная штука.
«Герцеговина флор».

Гаврила, дочитав эту поэму или былину Завальнюка спросил Галину:
- Ну, какое твое мнение об этом произведении Леонида?
- Впечатляет и шокирует! Поэт, как философ Кафке показал читателям, что «сон разума порождает чудовищ». Разве не парадоксально, что у такой богатой природными ресурсами страны на столах «Недороды»! А реформаторы-экспериментаторы пытаются столкнуть лбами представителей всех многонациональных республик Советского Союза. Разве не ведет к расколу Союза такие провокационные лозунги, оскорбляющие честь и достоинство наших братских республик. «Долой насилие народов, их хитрость и великоплодность!»
- Ты хорошо подметила Галина, это великодержавное хамство. Дружбу разрушить просто, а вот наладить после разрыва отношения очень и очень трудно. А я поражался, как в таком небольшом стихотворении Леонид Завальнюк издевается над потугами младореформаторов заменить государственные предприятия на сплошные кооперативы. Разве могут создать частное предприятие «старики, подростки и дети», охваченные «кооперативным энтузиазмом»? Всех реформатов перестройки объединяет «многострадальный всеотрицающий разум» с лицом пропойцы и алкоголика. Об этом «командире» напоминает и намекает поэт: «Это кто с измученной физиономией и подбитым глазом?» Но если разуму «элиты» и человека, который орет: «Сомневайтесь! Раз-два. Вольно». Почти по солдатофепеки: «упал, отжался!»
- Да, Гаврюша, но и дебелизм когда-нибудь заканчивается. Поэт устами «разумных» преобразователей страны задается вопросом, а остались ли специалисты в стране, или все они ринулись за «бугор» в шоп-туры. Спохватившись, вопят: «Есть ли среди вас врачи, земледельцы, сиделки? Позарез нужны знающие инженеры и добросовестные рабочие»
- Спохватились, да поздно,- подхватил Гаврила. – Специалисты без практики теряют квалификацию, и те, кто трудился на великих стройках века: на БАМе, или Магнитке «расползлись в смятении великом». И вот тут-то все вспомнили про иконописный лик вождя всех народов. Человек-время собирается вывалить на человека, который создал такую могучую страну, как Советский Союз, вывалить все непонятные вопросы. А значит – Время все расставит на свои места, и разделит все по справедливости – одним воздаст по заслугам, других предаст забвению…
Одиссея родителей Галины Тихоновой

Отец Гали Михаил Прокопьевич Тихонов не только ушел добровольцем на фронт из Витебска, когда фашисты напали вероломно на Советский Союз, сразу же на следующий день после начала войны с гитлеровской Германией 23 июня 1941 года. Ему пришлось уйти, так же добровольцем, и в начале Первой  Мировой войны, которую развязала в Европе Кайзеровская Германия в 1914 году.
Но Михаилу Прокопьевичу Тихонову еще не наступило совершеннолетие. Хотя дух патриотизма гулял по России, и молодые ребята рвались в армию, чтобы успеть повоевать. Михаилу Тихонову казалось, что война продлится не более месяцев трех-четырех и к новому 1915 году все солдаты Российской империи вернутся по домам.
Но блажен кто верует. Война, которая началась лихо с Брусиловского прорыва, замедлила свой разбег, и начались длительные, затяжные бои.
Попал Михаил Прокопьевич на фронт в конце 1915 в начале 1916 года. Первый марш бросок Миша Тихонов выдержал с трудом. В штабе его полка, где привыкли двигать по карте разноцветными карандашами целые армии и мерили сто километровыми переходами. Вот и померил штабс-капитан Иванов на карте в маршруте пехотного полка двадцать верст, хотя после оказалось восемьдесят с гаком. А в гаке не какие-то метры, а еще километров пять-шесть.
Михаила к концу перехода шатало из стороны в сторону от усталости. Но чем дольше солдаты шагали, тем громче недружелюбно урчала и погромыхивала то с левой, то с правой стороны пушечная канонада.
Прапорщик Васильев, шагавший рядом с Мишей Тихоновым, сквозь зубы процедил:
- Так мы сами к германцам в пасть и попадем! Лезем в мешок, как слепые котята. Бой идет и слева и справа, а мы, как очумелые премся вперед, да вперед. Чего молчишь, Тихонов?
- Я, ваше благородие, никогда не испытывал землетрясение, но брюзжание немецкой артиллерии очень походит на толчки и гул вулкана Везувия. Пришлось мне в Петрограде увидеть картину в музее «Гибель Помпеи». Все бегут в разные стороны, а здания рушатся от толчков вулкана. А мы, наоборот, так и лезем под канонаду…
- Ишь ты, какой умненький Тихонов, - удивился прапорщик Васьков, - а с виду обыкновенная деревенщина. Ты откуда родом-то?
- Я из Витебска, - откликнулся Михаил, и прапорщик с удивлением воскликнул:
- У меня закадычный дружок оттуда, я бывал у него и хорошо знаю Витебск. А где ты жил там в Витебске? В каком месте?
- От Успенского собора и ратуши начинается широченный проспект. И от него ручейками скатываются к Двине улицы Винчевские, их много, целая дюжина – двенадцать улиц Винчевских. Вот мы на седьмой Винчевской и жили в доме моего отца Прокопия Михайловича. Он еще при жизни завещал эту огромную домину моей старшей сестре Елене Прокопьевне.
За разговорами Васьков и Тихонов не заметили, как стемнело, и низко краешек неба с той стороны с той стороны, откуда слышался артиллерийский гул, вспыхнул розовым трепещущим огнем, который не потух и до утра. В этом мерцающем свете пожарища и прошли однополчане Васькова мимо разрушенных деревень.
Часть домов была покинута жителями. В других - люди ютились в погребах, где нашли укрытие при артобстреле. Вместо стройного ряда улицы шеренги домов, в ней зияли дырки от разрушенных хат, словно выбитые зубы во рту драчливого подвыпившего мужика. А там, где до боя возвышались дома, оставались груды мусора и щебня.
На дымящихся обломках домов копошились погорельцы, в основном пожилые женщины, или глубокие старушки. Каждая рылась в золе на своем пепелище, в надежде отыскать какие-то предметы домашней утвари. И что -то в самом деле откапывали в золе.
Но не успели солдаты грустно поглазеть на разрушенные дома, как дорогу преградил подразделению Васькова конный разъезд.
- Эй, прапорщик, - окликнул Васькова есаул, - сворачивай с большака и пробирайся до места назначения проселочными дорогами. Карта местности, надеюсь, у тебя есть.
Перед рассветом Тихонов Михаил увидел перед въездом в поселок название нужного им населенного пункта и сообщил:
- Прапорщик, мы наконец-то дошли до пункта «А», осталось разыскать дом, в котором расположился штаб. У крыльца штаба молодой казак, под дружный хохот его друзей, измывался над седым евреем в длинном сюртуке. Он подбрасывал вверх пятак, приказав старику поймать монетку на лету. Но старец не успевал растопыренной пятерней схватить в горсть пятачок, и он неизменно падал в грязь.
Когда старик нагибался за монетой. Казак шлепал его по заду шашкой плашмя. А орава казаков стонала, захлебываясь от смеха.
- Прекратить издеваться над человеком, - выкрикнул со злостью Васьков, и хохот оборвался на полу ноте.
Выглядывающие в окно маленькие девочки, с облегчением вздохнули. Им было очень жалко своего сивобородого дедушку.
Михаилу удалось увидеть на следующий день Николая Второго. Он как раз в те дни объезжал Галицию. На перроне железнодорожной станции выстроился почетный караул для встречи императора. Прошли два поезда со свитой государя и спустя немного подошел на станцию и царский.
Васьков и Тихонов взглянули на Николая Второго, которого встречал великий князь Николай Николаевич, и увидели его смущенного, уставшего и немного осунувшегося и постаревшего, чем его гордый профиль, который чеканился на рублях и медалях.
Но Михаил Тихонов тут же отбросил в сторону жалость к царю, за его стеснительностью и какой-то боязливостью скрывается суть повелителя. И по приказу этого слабого с виду человека, даже по движению лишь брови, казнят и милуют, жалуют и решают судьбы миллионов людей. А Николай Второй, подъезжая к станции и не подозревал, как его оценит рядовой солдат Михаил Тихонов. Он по обычной привычке записал в дневник фразу, глянув в окно литерного поезда, оставил эпохальное сообщение потомкам:
«Серый день как вчера. С утра дождь, слякоть. Гляжу в окно на дорогу. По ней бесконечной вереницей тянутся пленные. Везут раненых. Стреляет пушка. Снова стреляет, сегодня как вчера, завтра как сегодня. И так каждый день, и так каждый час».
При встрече с Николаем Вторым на перроне присутствовал и подпоручик Михаил Тухачевский. Он служил в роте капитана Веселаго, и его подразделение, брошенное против австро-венгерских войск второго сентября 1914 года, успешно форсировало реку Сан. В этом бою Тухачевский получил орден Святого Владимира четвертой степени, а его командир – орден Святого Георгия четвертой степени.
Михаилу Тухачевскому повезло с командиром. Капитан Веселаго еще в Русско-Японской войне пошел добровольцем на фронт, и имел колоссальный опыт. Но самое главное – отличную храбрость. Поэтому и Тухачевский стал воевать храбро и умело и за полгода боевой службы был награжден пятью орденами: Святой Анны, II, III и IY степени, один из них с подписью «За храбрость», и орденом Станислава.
Мише было всего двадцать два года, а он имел уже столько наград. Мало кто из русских офицеров мог похвастаться таким количеством отличий, полученных в течении полугода. Получилось, что Тухачевский получал очередной орден через три недели напряженных боев. Вот уже кто служил не жалея живота своего, так это Михаил Николаевич. Но сам Тухачевский был недоволен – он мечтал получить Георгиевский Крест.
Но вместо Георгиевского Креста, чуть ли не получил кладбищенский крест 5 ноября Тухачевского тяжело ранили и отправили в Москву в госпиталь. Но тщеславие не позволило долго валяться на койке в госпитале. Он рвался на фронт. Вот так пересеклись пути Михаила Тихонова и Михаила Тухачевского во время встречи Государя Императора Николая Второго.
Тухачевский заметил глаза, горящие лихорадочным блеском, своего тезки Михаила Тихонова. Восхищение солдатика вызвало обилие его орденов, а ведь Тихонов был немного младше подпоручика. Но гордыня Михаила Николаевича не позволила снизойти до общения с нижним чином, и Тухачевский заговорил с прапорщиком Васьковым:
- Как приятно видеть, прапорщик, что твой ординарец глазами ест меня! Его ослепил блеск моих наград.
- Миша Тихонов, как и вы, господин подпоручик, мечтает, не жалея живота своего, воевать за Россию. Он добровольцем пошел на фронт, как и вы.
- Что позволено Юпитеру, - поморщившись, произнес Тухачевский, - то не позволено быку, хотя мы с ним одинаково пошли на фронт добровольно, но почему вы думаете, что я пошел на фронт воевать за Россию?
- Да потому я так думаю, господин подпоручик, - ответил Васьков, что вы служите в русской армии, а не в германской. Но, если у вас есть другое мнение, то выскажите его мне прямо в глаза.
- Я пошел воевать на фронт не только за Россию-Матушку, - ответил Тухачевский, как сделали многие друзья мои сослуживцы. Я пошел добровольно воевать, понимая, что если воевать самоотверженно и героически, то можно будет сделать быстро карьеру, притом блестящую карьеру. Я хочу к тридцати годам стать генералом.
Михаил Тихонов невольно услышав такое откровение своего тезки, оглядел с ног до головы Тухачевского с откровенной симпатией. Перед ним стоял угловатый, худощавый юноша, но очень элегантный в своем офицерском мундире. Бледное лицо с римским профилем и с черными, хорошо причесанными волосами, делало его похожим на Бонапарта во время Итальянской компании.
А прапорщик Васьков прямо и упрекнул Михаила Николаевича:
- Вы, господин подпрапорщик, рассуждаете не как русский патриот, а придерживатель явному  низкопоклонничеству перед европейским Западом.
- Нет, прапорщик, я никогда не пресмыкался перед Западной Европой, и никто не заставит меня преклоняться перед нею.
- Теперь мне, господин подпоручик, непонятно ваше пренебрежение к Западу. Не объясните ли мне почему?
- Все очень элементарно, Ватсон, - усмехнулся Тухачевский, - чувство меры является обязательным для Запада, а для нас в России крупным недостатком.
- А что же нам нужно?
- Нам нужна отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого. Поэтому нам, русским подходит больше одеяние диктатуры. Латинские и греческие культуры не предназначены для нас!
- И что же вы считаете, подойдет для нашей России кроме диктатуры?
- Я считаю, что Ренессанс и христианство главные несчастия – ни для человечества!
- А как же вы собираетесь преодолеть это несчастье?
- Нужно уничтожить прежде всего европейские качества: гордыню и меру…
Две революции в 1917 году - февральская и октябрьская позволили Михаилу Тихонову вернуться в Витебск, но долго починить родительский дом ему не удавалось. Он влюбился. Красавица-соседка Мария Яковлевна покорила сердце бывшего фронтовика.
Но и поженившись. Семейная идиллия не состоялась. Михаил Прокопьевич привел жену в отцовский дом, но Михаила сестра Елена Прокопьевна не смогла найти общий язык с женой брата. И Михаил Тихонов, зная, что в Петрограде можно найти и хорошую работу с приличной зарплатой, и семейную комнату в рабочем бараке, собрали свой нехитрый скарб в узелки и уехали в Питер.
Но не только разногласия Михаила с сестрой Еленой стали причиной отъезда молодоженов в Питер, похожее на поспешное бегство. Дело было в другом. В Витебске Михаил столкнулся с однополчанином, который предложил ему денег на первое время: одеться, обуться, сыграть свадьбу с красавицей Марией. Но… Как только Миша и Маша обвенчались, начались неприятности.
К Михаилу подошел его однополчанин Иван Лагутин и сказал Мише:
- Долг – платежом красен! Я тебе помог в трудную минуту, а теперь я сам нуждаюсь в помощи. Мне самому позарез нужны деньги. Слово за тобой, Миша.
У Тихонова и челюсть отвисла. От такого поворота дела, и он стал взывать к совести Лагутина:
- Вань, да у меня в кармане – вошь на аркане и блоха на цепи. Мы же договаривались, что я буду возвращать деньги не сразу, а гасить долг понемногу каждый месяц.
У Ивана по перекошенному лицу появилась ухмылка, но это подобие улыбки гасилось холодным блеском глаз Лагутина, а зубы полуоткрытого рта его, показались Мише хищным оскалом.
- Мне нужны деньги сейчас и сразу. Но я понимаю, что у тебя нет ничего, кроме анализов, - прошипел Иван Лагутин. – и требую помочь мне в одном деликатном деле.
- И что это за дело такое деликатное, - выдохнул из своей груди Михаил. Надежда появилась у Тихонова и он подумал:
- Может быть все и обойдется. Я готов выполнить любую работу и любое поручение Вани. А вслух Миша произнес: - Ты скажи, что нужно сделать. Чтобы погасить долг, я в лепешку расшибусь, а выполню любую твою просьбу.
- я сейчас скажу тебе о сути дела, только ты не своему обещанию задний ход – взад пятками никто из нас не шагает. Я предлагаю тебе распотрошить мошку одного буржуя, который затихарился на одном хуторе. Я знаю, что у тебя после фронта осталась винтовка, да и у меня оружие имеется, вооружены и мои друзья-товарищи. А там хорошо можно поживиться. Ты останешься при своих, без доли, зато я спишу с тебя все твои долги.
- Иван, - сказал с грустью в голосе Михаил Тихонов, я не смогу участвовать в бандитском налете. Я не могу ставить на карту судьбу моей семьи. Ты же знаешь прекрасно, какая у меня красивая жена. Ты же был у меня шафером на свадьбе… И подставить её под удар, оставив её одну без мужа, в случае моей гибели, я не хочу.
- Значит, вот ты какие песни запел. Мишка, - рявкнул на приятеля Лагутин, - Предупреждаю, что если вякнешь где-нибудь о моих планах, то твоя Мария точно останется вдовой. Так что закрой свой рот на замок. Но это еще не все. В нашей команде существует неписаный закон: вход рубль, а выход – два рубля. Я требую тогда от тебя тогда вот что, что ты мне отдаешь весь свой оружейный арсенал – винтовку, все боеприпасы и гранаты. После выполнения моего приказа можешь забираться к своей жене под юбку. А денежки будешь гасить помесячно.
- Ладно, такой расклад меня устраивает… - ответил Михаил, голос у него сначала дрогнул и был нерешительным, но чем дольше велась беседа, он с каждой секундой крепчал, и разговор пошел на жесткой ноте. – Только имей ввиду, Ваня, мне не раз приходилось смотреть смерти в глаза, и знаю цену оружия. Я тебе его отдам, но ты должен мой долг списать тут же, как только получишь весь мой арсенал.
- Хорошо, мы будем квиты, как только ты мне отдашь свое оружие, - согласился Иван Лагутин.
Его быстрота согласия немного смутила Мишу, и он каким-то шестым чувством понял навалившуюся на него с Машенькой опасность. И тревога Тихонова сразу же подтвердилась.
- Все мы под Богом ходим, - сказал Лагутин. – Могу и я под пулю попасть. Но мои дружки повязаны со мною кровью. И они стукачей прикончат, даже если меня убьют в перестрелке.
Михаил и бровью не повел, а оружие бандиту Лагутину Ивану передал все.
- Ты, Мишка, теперь тоже замазан. Из твоей винтовку будут застрелены охранники хуторянина. А чекисты умеют вычислить, кто был хозяином этого ствола. И моли Бога, чтобы я остался в живых. Мои надельники тут же расправятся с тобой, если что-то со мной случится.
Дома Мария Яковлевна, взглянув на лицо вернувшегося в хату мужа, сама побелела, потом потемнела и спросила:
- Что случилось, Мишенька?
- Беда… - выдохнул Тихонов и, рассказав весь разговор с Лагутиным, предложил:
- Поедем-ка мы с тобой, Машенька, в Петроград. Хотя петербуржцы и говорят: «Питер – город маленький», на самом деле в этом огромном Мегаполисе нам с тобою можно спокойно, как песчинкам затеряться, что никакие лагутинцы нас не разыщут.
Сборы были недолгими. Умелые руки Михаила Тихонова были востребованы и молодожены стали жить размеренной и счастливой жизнью. Сначала в их семье родился сын Миша, а потом и дочка Галина. После смерти Ленина город переименовали в Ленинград.
В начале декабря 1934 года прямо в штабе революции Смольном застрелил проходящего по коридору Сергея Мироновича Кирова отщепенец Николаев. И Путиловский завод переименовали в Кировский завод.
На Путиловском заводе Миша столкнулся с другим однополчанином – Виктором Волковым.
- Витя, какими судьбами ты попал в Питер, – обрадовался встрече с сослуживцем Михаил Тихонов. – Как там поживает мой тезка Михаил Тухачевский? Он так хотел стать генералом?
После смены друзья-однополчане продолжили разговор, как и договорились при встрече.
- Судьба Тухачевского, - начал разговор Виктор Волков – уникальна. Про его отчаянную храбрость мне тебе рассказывать не надо. Сам видел какой иконостас у Михаила Тухачевского был на груди. Он, вернувшись после московского госпиталя в лейб-гвардии Семеновский полк, который разместился под Ломжей в Польше. Там – то наш Тухачевский попал не в бой, а в огромное кровопролитное сражение. Я еле уцелел в этом бою.
- И ты помнишь, что творилось в этом бою? – спросил Тихонов.
- Разумеется… Неприятель стал с утра буквально осыпать опушку леса снарядами, как тяжелой, так и легкой артиллерии. Эта канонада длилась около  трех часов с перерывами. Ураганный огонь усугублялся из-за отсутствия ходов сообщения между окопами. Атакуемая рота, где сражались Веселаго и Тухачевский, не получила своевременное подкрепление, и наши русские солдаты пошли в рукопашную схватку. И почти никто из солдат и офицеров назад не вернулся.
- Так значит Михаил Тухачевский погиб?
- Сначала геройски погиб командир роты Веселаго, имевший награду Георгиевский Крест за храбрость, он яростно и храбро сражался в этой рукопашной схватке до конца. Его смогли заколоть штыками четыре немецких гренадера. На теле доблестного капитана Веселаго насчитали двадцать пулевых ранения и множество штыковых ран.
- А почему ты молчишь о судьбе Михаила Тухачевского? Он погиб?
Виктор Волков ответил уклончиво:
- В газете «Русский инвалид» от 37 февраля 1915 года появилось сообщение о гибели Тухачевского. Прочитав это известие, мать Михаила Мавра Петровна с трудом перенесла этот удар. Но, оказалось, из-за неразберихи в канцелярии роты, сообщение оказалось ошибочным. Ходили разные слухи. Одни говорили, что Тухачевский, получив удар прикладом в лоб, потерял сознание и был взят в плен, другие говорили, что подпоручик сдался в плен добровольно. На его теле не было ни одной царапины, и он благоразумно поступил.
- Какое же это благоразумие, если он сам сдался, а не попал в плен по ранению, - возмутился Тихонов.
- А вот я думаю, - ответил Виктор Волков, что Тухачевский смотрел вперед далеко-далеко. Логика его понятна, хотя поступок оправдать невозможно – сдаться в плен позорно. Но объяснить можно любой поступок: «Попав на тот свет, сбежать невозможно, а вот из плена удрать удавалось многим.
- Хорошую ты отговорку придумал, Витя,- сказал Михаил, - а где же сидел пленник Тухачевский?
- Он пытался трижды бежать из плена, но ему не везло, замести следы не удавалось, и вот Тухачевский оказался в печально известном интернациональном лагере Баварии, куда свозили самых неисправимых беглецов. Посадили Михаила Николаевича в форт № 9 крепости Ингольштадт. В нем были русские, французы, англичане, итальянцы. А Тухачевский еще в кадетском корпусе научился хорошо говорить по-французски.
- Какие же привилегии имел подпоручик Тухачевский, если он сидел в лагере у немцев? – спросил Тихонов.
- В форте № 9 крепости Ингольдштадт французский язык ему очень пригодился. Он познакомился с капитаном де Голлем, с которым разговаривал по-французски. Так Тухачевский узнал, де Голль сидел в плену в городе Щучин в Западной Беларуси, а потом уже попал в Форд № 9. Жили де Голль и Тухачевский в одной комнате.
- Как в комнате? – воскликнул изумленный Тихонов Михаил, - ведь в форте № 9 наверняка были тюремные камеры, а не комнаты. 
- Не забудь, друг, - отозвался Виктор Волков, что оба были офицеры, и они жили в комнатах. Они спорили о христианстве, о Боге, искусстве и литературе, о Бетховене и о России. И, разумеется о русской загадочной душе. Тухачевский был помоложе де Голле и в спорах горячился. Поэтому фамилию заядлого спорщика Тухачевского французы в шутку переделали на «Тушатусского». Фраза «Ту-ше-а-атус» переводится с французского языка, как – «касается всех». А все свои тезисы в спорах, разумеется, касались всех его  оппонентов. Да они и сами понимали огромную эрудицию русского офицера.
- А чем еще пленники форта № 9 занимались в камерах или комнатах? – спросил Миша Тихонов.
  - А чем могут заняться пленники форта? – повторил вопрос  Витя Волков и сам ответил: - Русские офицеры играли в шахматы, а французы – в бридж. Тухачевский  купил себе скрипку и все свободное время что-то наигрывал. Мотивы были, в основном, заунывные. А де Голль был замкнутым человеком и внимательно читал немецкие газеты, делая карандашом памятки на полях. И, читая о победах Германии, пытался упрямо найти хоть какие-то мелкие штрихи или черточки уязвимости и промашки немецких командиров. По газетным статьям французский капитан кропотливо изучал характеры военных и гражданских представителей Кайзеровской Германии и выискивал у них слабые места и сильные стороны. Он был очень объективным человеком. Французского капитана де Голля называли за его богатырский рост, в сто девяносто сантиметров – Коннетаблом, а обаятельного очаровашку Тухачевского – Тука или ласково – Миша. Просто Миша и все тут.
- Но все же Тухачевскому удалось добиться своего, и он стал в Советской России красным генералом – сказал Тихонов.
- Бери выше, дружок, - он стал Маршалом, – ответил Волков. – Но сначала нужно было двум соседям по комнате сбежать из крепости. Первым сделал попытку де Голль, но его быстро поймали. В августе 1917 года попытался сбежать из крепости и Тухачевский. Во время прогулки Михаил Николаевич сбежал и пересек швейцарско-германскую границу. После побега на берегу Желевского озера обнаружили труп умершего русского офицера, по всей видимости от истощения. И все почему-то решили, что это труп сбежавшего Тухачевского. Вот так его и похоронили второй раз.
- Здорово! – сказал Михаил Тихонов. – Говорят иногда. Когда происходит непонятное событие в жизни у человека: «Без меня, меня женили». А тут без согласия офицера его дважды «похоронили». Не зря говорили, что Тухачевский Михаил – везунчик. Он и от бабушки ушел и от дедушки ушел.
- Да вскоре Михаил Тухачевский оказался в Париже. Может быть, он надеялся разыскать в столице Франции де Голля?
 - И он отыскал своего сокамерника?
- Нет, Тухачевский каким- то образом без денег и документов пересек две границы, а попав в Париж, явился на прием к русскому аташе к графу Игнатьеву. Который перешел через полгода на службу к большевикам. Так вот граф написал в тот же день сопроводительное письмо военному аташе  в Лондоне генералу Ермолову: «По просьбе бежавшего из германского плена гвардии Семеновского полка подпоручика Тухачевского много было приказано выдать ему деньги в размере, необходимом для поездки до Лондона. Прошу вас так же не отказать в помощи ему для дальнейшего следования».
- И генерал Ермолов помог ему, - спросил Михаил Тихонов?
- Да в середине октября 1917 года Тухачевский оказался в Петрограде, где его и застала Октябрьская революция.
- А как же царскому офицеру удалось попасть в Красную Армию?
- Михаил Николаевич уже в 1918 году сумел познакомиться со Свердловым и Куйбышевым, а благодаря знакомству с ним и с Владимиром Ильичом Лениным и Троцким. Обыкновенный подпоручик, но за храбрость получивший столько орденов заинтересовал первых лиц Нового государства. С их легкой руки и началась сумасшедшей скоростью военная карьера Тухачевского. Главным козырем его было вступление  в марте 1918 года в ряды  РКП (б) и июне того же боевого восемнадцатого года он уже командует  Первой армией Восточного фронта. В январе 1919 года Тухачевскому доверили командовать 8-ой армией Южного фронта, где начались легендарные победы командарма. Он, подпоручик громит, начинает громить войска белой армии, которыми руководили прославленные царские генералы: Деникин, Колчак и Врангель.
   - А каким образом попал Тухачевский воевать в Польшу? – спросил Волкова Миша.
- Михаил Николаевич сам имел польские корни, но он проникся идеей мировой революции и как интернационалист не считался с национальными интересами. Наоборот, он дал толчок для освобождения от польской интервенции Западной Беларуси, провозгласив: «Дорога к мировому пожару революции проходит через труп Польши». Правда, в Польше красноармейцы оказались в плену. В марте 1921 года Тухачевский участвовал в жесточайшем подавлении Кронштадтского мятежа, а в мае этого же года Михаила Николаевича направляют на разгром крестьянского восстания в Тамбовской губернии.
- Так он, выходит, прославился в гражданской войне, может быть даже больше, чем в войне с Кайзеровской Германией, - спросил Тихонов Виктора.
- И после окончания Гражданской войны Тухачевский не почивал на лаврах. В мае 1928 года Тухачевский уже командует войсками Ленинградского военного округа, а в 1931 году стал заместителем наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета СССР. Ему было только 42 года, когда присвоили Тухачевскому высшее воинское звание – Маршал Советского Союза. И, получив маршальское звание, которое имел только Климент Ефремович Ворошилов, стал его первым заместителем. А ведь Ворошилов возглавлял наркомат Обороны СССР.
- Я горжусь. Что мы Виктор, знакомы с таким великим человеком, как Михаил Николаевич Тухачевский.
Дома Михаил Прокопьевич рассказал своей жене Марии Яковлевне, что оказывается подпоручик Тухачевский, под началом которого Михаил служил, стал большим военоначальником.
- Я рада, Миша, - сказала Мария, – что твой боевой командир прославился не только в Первую Мировую войну, а сумел дослужиться до второго лица нашей легендарной Красной Армии. Это знакомство тебе может быть и пригодится, когда-нибудь в трудную минуту.
Энтузиазм был у супругов Тихоновых в то время очень огромным. Сколько планов и мыслей роилось в их головах. Но приближался роковой 1937 год, год репрессий. Когда Рокоссовский был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Германии, то ужас обуял Марию Яковлевну.
- Мишенька, родненький ты мой, - запричитала жена Тихонова, - я гордилась, что ты был знаком с Тухачевским. А теперь это может выйти тебе боком. Тухачевский теперь не герой Красной Армии, а враг народа. Ты служил под его началом и даже был на короткой ноге с ним. Тебя тоже могут обвинить в чем угодно по принципу: «Яблоко от яблоньки недалеко падает». Давай-ка мы уедем из Ленинграда от греха подальше. У меня подруга в Алтайском крае живет, поедем туда.
- Чего ты, Машенька волнуешься, у нас же малые дети, кому надо оставить их сиротами.
- Миша, я как раз за детей больше всего и боюсь, не надо испытывать судьбу. Соберем свои манатки и бегом на Алтай. Кому в голову придет, что «враги народа» прячутся в такой глухомани?
Сборы были недолгими. И семья Тихоновых отправилась на Алтай.
Галина Михайловна и не предполагала, что в Алтайский край судьба приведет её с мужем Гавриилом Грибковым после окончания академии второй раз. Но первый раз семья Тихоновых прожила на Алтае  недолго. Они уехали по приглашению родственников на Украину.
Путешествие Тихоновых продолжается

Галине исполнилось 12 лет, когда её мама Мария Яковлевна родила сына Георгия. Они еще жили в Алтайском крае, а Михаил отправился в разведку  на Украину. Когда Тихонов Михаил Прокопьевич вернулся на Алтай за семьей, он подошел к зыбке, в которой качался малыш Гоша, мальчик заплакал.
Михаил, посмотрев на красное, сморщенное личико младенца, сам нахмурился и сморщился, как от зубной боли:
- Маша! – произнес грозно и громко имя своей жены Михаил, – это же не мой ребенок! С кем ты его нагуляла без меня?
- Опомнись, Мишенька, - заплакав, сказала Мария, - посмотри на него, он же вылитая твоя копия. Мне никто кроме тебя никогда был не нужен, а ты меня к каждому столбу ревнуешь. Уже старшему сыну 13 лет, а Галинке – 12. Когда она подошла к Георгию, к Гоше, так малыш руки к ней протянул, а ведь и Галина копия твоя и моя кровиночка.
- Маша, - после долгого молчания снова обратился к жене Михаил Прокопьевич, - да, я ревную тебя, но если мои два первенца – сын и дочь на меня похожи, то этот мальчишка ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. Хорошо бы мне тебе задать хорошую трепку. Но у меня на это рука не подымается. Ты такая красивая, и я тебя так люблю, а ты…
Миша закрыл глаза руками и отвернулся, а Мария Яковлевна зарыдала навзрыд.
- Миша, Миша, - обняла за плечи мужа Мария Яковлевна, - зачем ты рвешь мое сердце немыслимыми подозрениями. Ты же знаешь, что я не стерва какая-то. Всегда любила только тебя.
В это время Гоша, словно почувствовав, что разговор идет о нем, забился в люльке, заколотил ножками, освобождаясь от пеленки, и зарыдал горько-горько.
Михаил одним движением плеч сбросил ладони жены со спины и приказал:
- Сама не ной и пацана успокой…
Но Мария заплакала еще безутешней, уткнувшись головой в спину мужа.
Помогла разрулить ситуацию Галина. Она подхватила своего братишку на руки, и унесла малыша в другую комнату, напевая:
- Баю – баюшки – баю, спи мой Гоша на краю. Придет серенький волчок, схватит Гошу за бочок.
И мальчишка, словно испугавшись, что сейчас и впрямь выскочит из под лавки серенький волчок, затих, замолчал.
Замолчала и Мария Яковлевна, и, вытерев рукавом блузки слезы, сказала мужу:
- Вот видишь, признал наш сын родную кровинушку. Галинка его вмиг успокоила. Пойду-ка я к сыну. Видимо проголодался он, вот и просит грудь у мамки.
Мария Яковлевна ушла в другую комнату. Вслед за Галей, а Михаил так и остался сидеть в оцепенении, как монумент, как статуя… Отношения были слишком натянутые. Михаил почти никогда не подходил к ребенку, даже после переезда на Украину. Но чем больше ревновал муж жену, и больше он ненавидел «не своего» ребенка, тем больше любили Георгия Мария Яковлевна и Галина.
Галина, чтобы её отец не привязывался к маме, нянчила на руках Гошу все свободное время. И только отдавала братика Марии Яковлевне, чтобы она покормила сына грудью.
Но одно горе загородило другое горе. У Михаила Прокопьевича умерла старшая сестра Елена Прокопьевна. Она-то и отписала по завещанию дом в Витебске брату. Проделав такое длинное путешествие по городам и селам Советского Союза, семья Тихоновых вернулась в свой родной город Витебск.
Много воды утекло с тех пор, когда Мария Яковлевна и Михаил Прокопьевич в спешном порядке сбежали от нависшей над ними бандитской угрозы. Как пелось в песне тех времен: «Победили атаманов, разогнали воевод, и на Тихом океане свой закончили поход». Ликвидировали все бандитские группировки и в Витебске. А семье Тихоновых можно было бы жить, поживать и добра наживать. Но началась Великая Отечественная война, а Михаил Прокопьевич ушел на войну добровольцем.
Мария Яковлевна дожидалась мужа с фронта в Витебске, а её дочь Галина продолжала учиться в Уфе.
Она получила письмо от матери: «Милая Галинка, наконец-то мой муж Мишенька вернулся домой с Победой. Но не сразу же после взятия Рейстага, где он со своими товарищами добивал фашистского зверя в его же логове, а почти через год спустя после такой долгожданной Великой Победы. Группу солдат, с которыми он прошел огонь и воду и медные трубы погрузили в литерный эшелон, и он понесся с курьерской скоростью на Восток.
Но, когда поезд был на подъезде к Витебску, Миша готов был спрыгнуть с подножки вагона на ходу, что бы побыстрее вернуться в дом, который отписала по завещанию нам его старшая сестра Елена Прокопьевна.
Он был в отчаянии, когда поезд, не сбавляя скорости, пронесся дальше, вглубь России. Но его командир приказал закрыть на ключ все тамбурные двери, а своим подчиненным сообщил, что они едут выполнять секретное задание Главнокомандующего Сталина. Передать свой боевой опыт новобранцам на Дальнем Востоке.
Миша был восхищен, когда эшелон остановился на каком-то забытом Богом полустанке, на берегу озера Байкала. Мишины друзья, сразу же  окунувшись в холодную байкальскую воду, и выпив свои наркомовские сто граммов, запели песню: «Славное море, священный Байкал. Славный корабль – омулевая бочка. Эй, Баргузин, пошевеливай вал! Молодцу плыть недалечко. Долго я тяжкие цепи носил, долго бродил я в горах Атакуя. Старый товарищ бежать пособил – ожил я, волю почуя…»
Но Байкал – это было еще две трети пути. Мишу и его друзей привезли на берег Тихого океана. А там снова в бой с японскими милитаристами. По просьбе Америки и её президента Рузвельта Советский Союз в лице Иосифа Виссарионовича Сталина решил разгромить японского агрессора. Шли бои в Манчжурии, в пустынных песках Монголии прошли много верст. Чтобы зайти японцам в тыл, а не идти на скрытые в сопках железобетонные укрепрайоны напролом голой грудью. От мощного удара советских войск Япония капитулировала. Война оказалась скоротечной, и все наши подразделения, которые были перекинуты с одной войны на другую, демобилизовались и вернулись по домам в родные семьи.
«Радость Победы не затмила ярость потерь боевых товарищей. Да и Миша еще больше посуровел. Ко мне-то он относился как и прежде с огромной любовью, а вот на Георгия как прежде, так и посматривает косо. А когда Гоша невзначай что-то и скажет поперек, так и сразу же получает хорошего тумака. Как известно на бедного Ванюшку всегда летят все камушки.
Никак не хочет признавать родства Георгия твой отец и мой муж. Но как говорится: «Пережили голодовку – переживем и изобилие». Расскажи доченька, как ты поживаешь, как учишься? Скоро ли защита? Как к тебе относится твой любимый парень Гаврюшенька? Крепко обнимаю, целую, мама».
Галинка и радовалась и запереживала, еле сдерживала слезы, и тут же с умилением впитывала в себя теплую волну. Которую излучали добрые мамины слова.
Не откладывая намерения написать ответ маме, Галина взяла лист бумаги и написала ей ответ. Письмо было длинное и сумбурное, но главное что написала Галина Тихонова, так это была её просьба и клятва:
- Мамочка, - писала Марии Яковлевне дочь, - у меня сердце обливается кровью, зная, что мой любимый братишка Гоша получает от отца ни за что, ни про что синяки и шишки, а не пироги и пышки. Я жду и не дождусь, когда получу диплом и стану работать. Мы решили с Гавриком уехать сразу же на работу. Он тоже ждет не дождется, когда я получу диплом об окончании ВУЗа. С ним я посоветовалась – можно ли забрать к себе в семью моего брата Георгия. Ведь ему скоро исполнится двенадцать лет. А в двенадцать лет и три года подряд до начала войны я качала его на своих руках. Так что я стала не только его сестрою, но и мамкой. Напиши мне, можем ли мы с Гаврюшей приехать к тебе за Гошей. Гаврик с радостью сказал, что примет Георгия как родного человека и даже надеется, что мой братишка нам помогать управляться в домашнем хозяйстве будет.
Мать дала Гале согласие, и после направления в Алтайский край в их молодую семью влился и Гоша. Галина уже не Тихонова, а Грибкова не заметила, не успела оглянуться, как Георгий достиг призывного возраста. Но парень уже был почти самостоятельный и хотел не обременять своих покровителей – старшую сестру Галю и её мужа Гаврилу.
На красивого высокого парня уже стали заглядываться девчата. Назначали ему свидания, а он приглашал некоторых из них в кинотеатр на последний сеанс. Но серьезных планов (ни на одну красавицу не строил).
- Ты что же Георгий, - спросила брата Галина, - так и будешь продолжать разбивать девичьи сердца? Останови свой выбор на той, которая тебе всех дороже и милее, всех красивей и умнее.
- Галинка, да я до армии не собираюсь жениться. Призовут меня служить, да отправят меня далеко-далеко, где кочуют туманы, нести армейскую службу. И когда меня не будет рядом с моей любимой девушкой, то около её будут увиваться мои же друзья. А может быть и незнакомые мне парни. Красивых парней тоже много. И кто-нибудь из них вполне может приглянуться Свете или Любе. Я до сих пор не знаю, кто из них больше мне нравится. Но как кто-то из парней начнет оказывать им знаки внимания, то их сердца растают и они выскочат за понравившегося им молодого человека замуж. Все – финита ля комедия, как говорят французы.
- Я и не знала, Гошенька, - ответила сестра, - что ты не только шустрый и работящий мальчик, а еще и умненький – разумненький. Но, мне кажется, твою романтику в армии  выбьет быстро ротный старшина. Мне мой старший брат артиллерист, который сбежал в начале войны на фронт, а потом учился в военном училище, рассказывал про принцип старшины: «Чтоб служба медом не казалась – нарочно усложняет её!»
- Не пугай, сестричка, пуганный я! – ответил с грустной улыбкой Георгий. – Сама знаешь, сколько мне подзатыльников надавал мой папочка. Если бы не твоя поддержка и ласка, сестрица, то стал бы зачуханный и занюханный. Спасибо тебе и Гаврику, что приютили меня под своим крылышком. Может быть, и я научусь хорошо летать. Я же здоров, как бык, и хочу стать или десантником, или летчиком.
- Десантником ты стать можешь. Вымахал с версту коломенскую, а вот поэтому же признаку тебе летчиком не стать. С таким богатырским ростом в кабину самолета не втиснешься – посмеялась Галя и добавила: - но будешь, как и твой отец – гренадером.
Медицинскую комиссию Георгий прошел без сучка, без задоринки: зрение прекрасное, слух отличный, физические данные на лицо, психически уравновешенный и хороший вестибулярный аппарат.
Военком выстроил призывников по ранжиру и правофланговым в первом ряду, благодаря своему росту оказался Георгий Тихонов.
Когда прозвучала команда: «Смирно!», Гоша вытянулся во весь свой огромный рост, а при команде: «Направо – равняйсь!», так и остался смотреть вперед. А в голове с гордостью пронеслось:
- Это же призывники равняются на меня. Я- правофланговый!
Но как только прозвучала обычная команда: «Отставить!» и Георгий опустил высоко вздернутую вверх голову и расслабил свою стойку в коленях, на него обратил внимание старшина и молодцевато рявкнул:
- Георгий Тихонов, выйти из строя. Два шага вперед – арш!
Гоша выполнил команду, но старшина продолжал заставлять призывника играть роль болванчика, подавая ему бесконечные команды:
- Смирно, вольно, смирно, вольно.
Георгию вспомнились стихи одного известного поэта, вернее его перевод с английского языка:
- Если сволочь-сержант до точки довел, не упрямься, как бык, не стой как осел! Будь верным солдатом своей Королевы!
Но старшина словно почувствовал, что слишком переборщил с тренировкой покорности новобранца, сказал уже без лишнего пафоса:
- Пойдемте-ка Тихонов, со мной снова в медчасть. Не нравится мне твоя выправка, не выйдет из тебя бравый солдат.
Георгия шокировали слова старшины:
- Я еще и дня не прослужил в армии, а этот федфебель доморощенный уже заранее вбил в свою дурную башку. Что из меня не получится бравый солдат.
Но в медпункте, когда его заставили разуться и босиком стать под ростомер, чтобы измерить еще раз его рост, то вместо злости на старшину, на Гошу напало уныние.
Медсестра стала извиняться перед старшиной:
- Вы извините меня, пожалуйста, товарищ старшина: замеряла рост Тихонову, но не подумала, что у призывника короче левая нога правой на четыре сантиметра. Но ведь я же не хирург, а обычная медсестра.
Галина словно сердцем почувствовала неприятность, и она следом за старшиной и братом вошла в медпункт. Когда услышала от медсестры вердикт, то спросила не её, а у председателя медкомиссии для призывников:
- И что теперь будет с моим братом?
- Ни чего не будет, - ответил врач, пожимая плечами, - получит, как говорят в народе, белый билет, где будет записано: «К службе в армии не пригоден». А вы что не замечали, что ваш брат хромает?
- Да хромота почти не замечалась, - ответила Галя. – А когда видели, что прихрамывает, думали, что натер мозоль.
Мрачные мысли испортили настроение не только Георгию, но и Галине.
- Какой позор, - размышлял Гоша, - надо мною будут все девчонки смеяться. Белобилетников часто презирают и ребята и девчата. Мне же нельзя будет теперь на улицу выйти. Все, особенно подростки. Будут на меня пальцем тыкать и дразнить: «Белобилетник, белобилетник!»
А Галину страшила мысль другая:
- Неужели мой папа в порыве гнева. Что Гошка не его сын, покалечил моего брата, когда он был на руках у моей мамы. Вывихнуть ножонку пацану для отца не составляло никакого труда. Силища-то у Михаила Прокопьевича всегда была неимоверная. Дернул, быть может, мой папа за ножку Гошу, а теперь он хромой на всю жизнь.
- Что будем делать, Георгий? – спросил брата жены Гаврила.
- Не знаю еще… - пожал плечами Гоша. – Я учился в одном классе с одной девочкой. Мы сидели с ней за одной партой. И когда меня дразнили школьники и мальчики, и девочки «хромоножка, хромоножка», она бросалась на моих обидчиков-мальчишек с кулаками. И хотя кулачки были маленькие и слабенькие, но ребята отскакивали от неё в сторону. А девчонкам Нина вцеплялась в волосы и таскала и дергала больно их за косы. Поеду, проведаю её. Только ты, Галинка, да еще Нина из моих ровесников только и относились ко мне с любовью
- А помнит ли тебя Нина? – спросила Галина.
- Помнит, - кивнул Гоша. – Мы с ней собирались вместе поступать в институт. Спасибо вам с Гавриком за все хорошее. Я до сих пор не могу забыть, как ты учила ребятишек в Алтайском крае играть в пятнашки. Но не просто бегать друг за другом, а потом догнать и хлопнуть ладошкой по спине. Или по плечу, зафиксировав таким образом, свой успех, а выдумкой, с какой особенной песенкой или прибауткой.
Галина улыбнулась и сказала:
- Гоша, ты уже за девушками ухаживаешь, а все еще детство вспоминаешь. Тебе было двенадцать лет, когда мы с Гаврилом привезли тебя на Алтай, и познакомился с местными ребятишками. Вот я и научила играть вас в эту игру: гуси и волки.
- Да я помню, как играют, - признался Георгий, - но только подзабыл немного слова считалки.
 - Сейчас, Гоша. Я тебе напомню их, и ты сразу же вспомнишь, - сказала Галина, и начала напевно говорить слова детской игры:
- Я спрашивала одних игроков: «Гуси, гуси», а ребятишки откликались: «Га-га-га!»  Тут же задавала второй вопрос: «Есть хотите?», а «гуси» задорно отвечали: «Да-да-да!» А потом сразу же жаловались мне, что попасть им домой трудно, на пути есть преграда: «Серый волк под горой не пускает нас домой!» Ну как, вспомнил команду, которую я подавала вам?
- Вспомнил, сразу же, как ты только «га-га-га» и про «да-да-да». А когда «гуси» жаловались тебе: «Серый волк под горой не пускает нас домой», ты отвечала: «Так летите, как хотите!», а мы все бросались наутек в рассыпную, а «волки» пытались догнать «гусей», летящих на всех порах, сверкая пятками. Только я никогда не попадался «волку» в пасть. Следовал твоему девизу, Галина. Помнишь, что ты говорила мне?
- Как же, Гоша, мне забыть свой девиз: «Я всегда должна быть лучше всех, в любых делах!» А когда была маленькой. Ни один «волк» меня не мог догнать. И это пригодилось мне на соревнованиях по многоборью. Я много очков зарабатывала в беге на разные дистанции. И в спринте и строем я оставалась непобедимой.
- Вот и я не хочу сдаваться, Галина, - ответил Георгий. – Благодаря тебе я научился не только жизнестойкости, а даже на гармошке играть и на баяне. Ты приучила меня читать книги, и я столько прочитал литературных шедевров и узнал произведения классиков, которых читал взахлеб, не отрываясь одну книгу за другой.
- Так я тебе этот баян, Гоша, подарю на память. Иди по жизни, братец, припеваючи.
- За баян тебе, Галинка. Огромное спасибо. Я на нем научился ловко играть. Когда тебя не было дома, я втихаря брал баян в руки и наяривал одну мелодию за другой. Видимо у меня и у тебя был музыкальный слух от природы. Но даже ты не очень-то любила играть на гармошке. Но все же  даришь мне баян, а себе оставляешь гармошку.
- Гармонь эта, Гоша, очень уникальная. Она с так называемым немецким ладом. И играть на такой гармони очень трудно. Но когда растягиваешь меха гармони, то надо нажимать на одни кнопочки, а когда сжимаешь меха гармони, то необходимо нажимать на другие кнопочки. И тогда получается симфония, многозвучие. Я часто не успевала нажимать на нужную кнопку немецкой гармони, и получался сбой мелодии. Куплю-ка я себе хорошую русскую гармонь, чтобы ловчее было играть на ней. Мне кажется, чем проще, тем лучше.
- Так зачем же ты мне отдаешь баян, Галина? – спросил Георгий. – Я наловчился играть и на гармошке с немецким ладом.
- Раз я тебе подарила баян. То назад поворачиваться не стоит. Играй, Гоша, на здоровье на баяне, и радуй своих слушателей своей игрой. А для меня баян немного тяжеловат. Все-таки я хоть и старшая сестра, но все же – женщина. Я себе новую гармошку куплю. Успехов тебе, Георгий и в работе. И в личной жизни.
Георгий не захотел возвращаться в Витебск. Он только заглянул в свой родной город на денек, повстречался с Ниной, и они решили поступать в гомельский железнодорожный институт.
Михаил Прокопьевич даже сожалел, что Георгий не задержался хотя бы на несколько дней в родном доме и городе. Время лечит, и все какие-то обиды или неприятности забываются, а остаются добрые и теплые воспоминания. Поэтому Гоша и помнил доброту и отзывчивость старшей сестры всю жизнь, а обиду на отца старался позабыть, но выдернуть эту занозу из сердца было бы больно. Зато при полнокровной семейной жизни Георгия детские обиды стали ему казаться пустяками, мелочными эпизодами прошлой жизни, на которые не стоит уже обращать никакого внимания.
Галине же, возвратившись в свой родной Витебск пришлось пережить много радостных дней, но два события крепко врезались в её память, причиняя до сих пор боль в сердце.
Её брат Георгий не осуществил свою детскую мечту – стать десантником. А вот сын Галины Михайловны Александр Гавриилович так же был настроен. Служить не просто в армии, а именно в ВДВ, в воздушно-десантных войсках. Он стал заниматься спортом, накачивал мускулы на тренажерах в спортзале. Учился в школе хорошо и был дисциплинирован. Галина радовалась, что её Саша  вымахал к призывному возрасту под два метра. И был почти на голову выше матери. Хотя и мама была не птичкой-невеличкой, а рослой и стройной женщиной.
Александр Грибков свою мечту осуществил и прослужил отлично в войсках дяди Васи. ВДВ появились в 1930 году, и отцом десантников стал генерал Василий Маргелов. Вот и стали в честь основателя воздушно-десантных войск десантники называть, сначала в шутку, а потом и всерьез и с гордостью себя – войсками дяди Васи.
Когда Саша демобилизовался, Галина Михайловна, увидев сына, ахнула от счастья и гордости. На груди сына было много значков, и спортивные и за отличные армейские успехи.
- Сашок, сказала Галина Михайловна сыну, – с тобой не стыдно будет мне и по улице прогуляться. А уж наш прекрасный женский пол будет тебе при встрече улыбаться, а когда мы благополучно пройдем мимо очередной красавицы, я уверена, что любая девушка, которая нам повстречается на улице, обязательно оглянется тебе в след.
- Мамочка, ты не смущай меня такими намеками. Сама же мне говорила. Что очень трудно отыскать и мужчине и женщине свою половинку. Красивых женщин много, а своя суженая-ряженая только одна. А если не станешь искать свою половинку, то и семейная жизнь не заладится. Да ты и сама знаешь, что, сколько много теперь разводов. Я на примере моих друзей знаю. Все мои знакомые ребята женились по любви. Но почему-то их семейная лодка быстро разбивалась о бытовые неурядицы.
- Я рада, Саша, что ты так возмужал, рассуждаешь ты очень мудро и выработал твердые убеждения. Ты выдержишь стойко любые жизненные испытания.
- Несомненно, мама, но лучше бы эти жизненные испытания пореже валились нам на голову.
- Мне кажется, Сашок, что тут ты заблуждаешься. Не испытав трудностей, человек начинает теряться, преодолевая небольшое препятствие – возразила сыну Галина Михайловна. Ты не обижайся, Александр, но я по своим неудачам и невзгодам убедилась в этом. Не спорь со мной.
- О, мамулька, я не собираюсь никогда с тобой спорить. По принципу одной присказки: «Шутить с глупцом да биться с подлецом и спорить с женщиной – все Боже, что черпать воду решетом. От всех троих спаси нас, Боже!»
- Ох, Сашенька, ты уже и меня причислил к этой зловредной троице. Не помню, кто написал  из поэтов эту едкую эпиграмму. По-моему Державин.
- Не помню и я, мама, кто именно написал этот афоризм. Эта фраза уже стала крылатой и облетела весь мир несколько раз.
Вот с таким радостным настроением возвращались мать и сын домой. Но едва Александр снял парадный китель, брюки и оделся в тренировочный костюм, на лестничной площадке послышался шум и гам, в которых слышалась и отборная матершина, и трехэтажный мат.
- Сын соседки, беспробудный алкаш разошелся, - перехватив недоуменный взгляд Александра, пояснила Галина Михайловна: - Не обращай, сынок, на это никакого внимания. Милые бранятся – только тешатся. Каким бы ударом не был Авдотьин Митька, но она ему прощает все его грубости. С детства мыкается с ним. Воспитывала его одна без мужа. Вот Дима и распоясался. Наверняка он деньги у матери на выпивку вымогает. Но как только Авдотья даст ему трешку на поллитровку водки, Митька тут же успокоится.
Александр, пожав плечами. С матерью спорить не стал. Но когда в дверь к Грибковым забарабанила  несчастная соседка, а её сын заорал с таким остервенением, что хоть всех  святых в округе вон выноси от греха подальше, Галина Михайловна попросила сына:
- Саша, наверно этот скандал никогда не прекратится. Не хотела я, видит Бог, вмешиваться в чужую семейную жизнь, но я думаю. Что если ты даже выглянешь на лестничную площадку, то вся эта кутерьма утихнет сама собою.
- Хорошо, мама. Я уже открываю дверь.
Галина встрепенулась и сказала сыну:
- Только, Сашенька. Проводи примирение соседей деликатно. Без армейских грубостей.
- Не волнуйся, мама, все будет хорошо, - ответил Александр, - постараюсь его угомонить. Буду говорить с ним вежливо, но твердо. Мы же не вмешиваемся в их жизнь, но и скандалы закатывать среди бела дня нам не надо.
Александр вышел в распахнутую дверь соседей на лестничной площадке и в квартире оценил обстановку. Митька сначала окрысился на соседа:
- Какого беса ты приперся в мою квартиру? – но Саша был само хладнокровие. Да тем более сосед был тщедушным и плюгавеньким мужичком.
- Митя, не хами мне! Это, во-первых, квартира не твоя, а твоей матери. Ты на свою квартиру не заработал. А во-вторых ты орешь благим матом. Что это не понравится не только мне, а и другим соседям. Моя мама – не конфликтный человек и в милицию звонить не будет. Притом, зачем ей нужна милиция, если рядом с ней есть защитник. А милиционеры тебя мигом в кутузку упрячут за хулиганство. Посидишь ночку в обезьяннике и сразу же обретешь человеческий образ.
- Ты кто такой?! – брызгая слюной, заоралМитяй. Ты чего это меня обезьяной обзываешь, да на милицию намекаешь? Видел я твои угрозы на канале через телевизор. И песенку, о которой ты мне намекнул, я тысячу раз слышал, но мне все равно это по кочану и по барабану: «Обезьяна без кармана потеряла кошелек, а милиция узнала, посадила на горшок. Видел я эту милицию на мусорной свалке и в гробу в белых тапочках. С меня им нечего взять, кроме анализов!
Александр невозмутимо слушал этот словесный бред соседского Митьки. Когда Дима выдохся, Саша сказал его матери:
- Авдотья Ивановна, вы зайдите, пожалуйста, к нам в квартиру. Моя мама хочет о чем-то с вами переговорить. А мы с Дмитрием по душам и побеседуем.
Митька попытался сказать еще что-то гнусное, но поперхнулся и замахал недовольно руками. А его мать тихонько прошмыгнула мимо Александра и скрылась за дверью в квартире Грибковых.
Предмет его ненависти, которая дала ему жизнь, Митяй проводил глазами, и как будто смирился, что угрожать матери бесполезно и зашипел как змея, которой прищемили, наступили на хвост, на стоящего рядом Сашу Грибкова.
- Ты меня припомнишь еще не раз Сашка. Я тебе покажу куськину мать.
- Ой, ой, Митя, - усмехнулся Саша, - ты уж перестань меня так пугать, а то я задрожу сейчас от страха, как осиновый лист и зарыдаю, как невинный младенец, которого обидела невзначай мама.
У Митьки перекосилась физиономия, он выпучил от такого вежливого нахальства соседа свои глаза, которые и так были у него на выкате по природе. Но от злобы не мог выдавить из себя даже словечко.
Саша, воспользовавшись замешательством соседа, положил мягко свои огромные ладони на хилые Митькины плечи, развернул его корпус тела и прислонил Дмитрия спиной к стене прихожей. Как только Александр направился из квартиры соседей восвояси, Митя вышел из оцепенения и рванулся… нет, нет, он ринулся не за Сашей, а вглубь своей квартиры на кухню.
Митька знал, что ему надо на кухне. Он не собирался там похлебать свеже сваренного супчика, а подбежал к разделочной доске, лежащей на столе возле мойки, и схватил кухонный нож, больше похожий на кавказский тесак – кинжал, для разделки рыбы и мяса. Схватив холодное оружие, у Сашиного соседа закипела от злобы кровь в жилах, а в висках застучали молоточками рубленые односложные фразы:
- Убью… убью… убью.
Не успел Александр Грибков прикрыть за собой входную дверь квартиры, как она вроде бы сама собой снова открылась.
- Сквозняк, что ли такой сильный появился – мелькнула в голове мысль у Саши. Вот так резко открылась дверь и громко хлопнула створкой об косяк дверного проема.
Он ни о чем не подозревая, повернулся всем корпусом своего тела на лестничную площадку, как острая жгучая боль пронзила его в области живота.
По сравнению с его богатырским ростом Митька казался пигмеем и ударить тесаком в грудь обидчика ему бы не удалось. Саша и от первого же удара кухонного ножа мог бы потерять сознание и рухнуть на порог своей квартиры, но так и остался стоять на пороге, остолбенев от жгучей боли.
А Митька как мясник продолжал наносить удары в область Сашиного живота. Его белая футболка в четырех местах покраснела от булькающей крови. Глаза Александра затянулись мутной пленкой поволоки. И он стал медленно оседать на пол, подгибая колени, пока не рухнул на керамическую плитку пола лестничной площадки.
Галина Михайловна только успела подхватить сына за плечи, чтобы Саша не ударился головой об бетонный пол, но быстро оценив обстановку, схватила трубку телефона, который стоял в прихожей на тумбочке, и набрала на крутящемся автоматом диске два коротких номера: 02 и 03. Это были бесплатные номера милиции и скорой помощи.
Раздирающий душу вой сирен двух автомобилей спецслужб послышался почти одновременно. И Галине Михайловне показалось, что звуки сирены такой необычайной силы. Что у нее могут полопаться в ушах барабанные перепонки.
И все же милицейский наряд появился возле квартиры Галины и Авдотьи быстрее, чем санитары скорой помощи. Слезы душили горло Галины Михайловны, и она взмахом руки показала старшему лейтенанту и сержанту милиции на дверь, за которой скрылся бандит.
Грохот разбитой посуды на кухне и отчаянный вопль Митьки слились воедино. Скоро оперативники выволокли, упирающегося разгильдяя из квартиры на лестницу. И Галина Михайловна заметила, что на руках соседа поблескивают холодным блеском наручники.
Санитары и врач уложили бездыханное тело Саши на носилки. Галина Михайловна, как сомнамбула в лунную ночь, побрела по лестнице вслед за санитарами. Ей разрешили сесть в карету скорой помощи и сопровождать сына до хирургической палаты.
Но в операционную, наблюдать за работой хирурга ей никто не позволил, и Галина Михайловна уселась на стоящую в коридоре банкеточку, уперлась спиной об стенку и молчаливо всматривалась вдаль длинного коридора, уставясь в одну точку.
Операция длилась долго, а матери Саши показалось, что она длится целую вечность. Наконец, кто-то из ассистентов хирурга выскользнул осторожно через узкую щель, чуть-чуть приоткрытой двери операционной и обратился к безумно страдающей матери:
- Мамаша операция прошла удачно. Но все сейчас зависит от организма вашего сына. Но такой крепкий, как он, я уверен, сумеет выкарабкаться из комы. За ним наблюдают самые лучшие врачи нашей клиники. Дежурство установлено круглосуточно, и я предлагаю вам поехать домой и отдохнуть, успокоиться от стресса.
- А вы сообщите мне, когда он придет в сознание? – сказала Галина Михайловна, как ей показалось громко и твердо, а на самом деле голос её был едва слышен и походил на тихий шелест листвы от легкого дуновения ветерка.
- Обязательно, - произнес вежливый помощник хирурга. – Но считаю. Что пару дней вы не звоните и не приходите в больницу.
Но разве могла Галина Михайловна выдержать дома, сидя у безмолвного телефона два дня? Она звонила постоянно дежурной медсестре. Спрашивала, какая температура у сына, какое у него состояние здоровья, и спрашивала, когда же ей разрешат свидание с Сашенькой.
Сколько бы страстно не ожидала Галина свидания с сыном, оно произошло внезапно и неожиданно. Летела мать к сыну на всех парусах. А только около самой двери в палату, где лежал Александр, она спохватилась, взяла себя в руки – сердце биенно колотилось в груди, но она усилием воли  успокаивала себя:
-Спокойно, спокойно, Галя! Все будет хорошо. Раз разрешили встречу – дело пошло на поправку.
Открыв дверь, она увидела бледное лицо сына. На нем сияли округлившиеся до размера чайного блюдечка глаза,  они светились знакомой до боли улыбкой. И мать немного успокоилась, взяла себя в руки.
- Здравствуй, Сашенька, как себя чувствуешь?
- Так себе, - поморщился сын, а потом добавил ласково, - как я рад тебя видеть, мама.
Потом капризно, как в детстве, пожаловался:
- Я уже полтора дня как пришел в сознание, а тебя нет и нет в палате, а так хотелось увидеть твою улыбку.
- Не огорчайся, сынок. Я вообще не хотела из больницы уходить, но меня чуть ли не под конвоем отправили домой. А сегодня вот проявили милость и разрешили свидание с тобой. Хотела принести тебе гостинец, что бы ты чем-нибудь полакомился, но мне категорически запретили приносить в палату любую еду. Сказали, что пока не заживут раны, будут кормить тебя искусственно. Так что – терпи, казак, атаманом будешь! Пока же не сердись, поставили мне условие разговаривать с тобой не более десяти – пятнадцати минут. Но зато будут пускать к тебе каждый день.
Галина Михайловна поцеловала сына и вышла из палаты. Частые встречи были приятны для сына, но разрывали на части сердце матери. С каждым новым посещением Галина Михайловна видела, как тускнеют глаза Александра. И настал день, когда мать вошла в палату, а сын даже не сумел перевести на неё свои зрачки: не лицо, а предсмертная маска. Как вперил равнодушно глаза в потолок, та и не смог перевести их на входящую в палату Галину Михайловну.
А она, словно тень, бесшумно вышла в коридор, затем вихрем влетела в ординаторскую, и, забившись в истерике, стала умолять сидевших там врачей:
- Ну, сделайте, пожалуйста, что-нибудь! Мой сын умирает!
 В этот день ей исключительно повезло: в ординаторской находился главный хирург больницы Шиенок Владимир Николаевич. Он, бегло окинув с ног до головы бунтующую мать и улыбнулся, что бы сбить накал страстей, сказал:
- Ба, знакомые все лица! Не беспокойтесь, уважаемая мамаша, сделаем обязательно сейчас новую операцию, и не как-нибудь, а как следует.
Владимир Шиенок, тщательно вымыв руки с мылом под краном умывальника, одел резиновые перчатки и пошел в операционную. Галина Михайловна не отходила от двери. Он за все время операции вышел в коридор лишь один раз, для того, чтобы успокоить Грибкову:
- Я нашел наконец-то незаштопанную дырку в кишке, мои коллеги допустили в прошлый раз преступную оплошность. И гной через это микроскопическое отверстие попадал в организм, и если бы не ваша резкая реакция на ухудшение здоровья сына, могла бы состояться трагедия. А теперь ваш сын встанет на ноги через неделю.
Шиенок ушел в операционную, а в душе Галины Михайловны боролись противоречивые чувства:
- Разгильдяи, - возмущалась она, - какая безответственная халатность. Да за такое головотяпство надо гнать их из хирургической клиники.
Но потом Галина, погасив с трудом вспышку гнева, стала размышлять об ситуации с холодной головой:
- Спасибо тебе, Господи, что в этот трагический миг рядом оказался Шиенок Владимир Николаевич. Операция длилась около четырех часов, пока хирург не обнаружил брак своих коллег. Да и теперь неизвестно сколько понадобится  времени, чтобы благополучно завершить её.
Переживания за судьбу своего сына настолько помутили память Галины Михайловны, которой она сама так гордилась, что как только Шиенок сообщил ей о найденной дыре в кишечнике сына, яркая вспышка в её мозгу выхватила из провалов памяти один эпизод, связанный с хирургом Владимиром Николаевичем Шиенок.
Маме Галины Марии Яковлевне было уже далеко за восемьдесят, и эта энергичная, подвижная женщина вдруг неожиданно захворала. Мария Яковлевна всегда бодрилась, даже когда и случались недомогания, но от просьбы дочери, сходить к терапевту отмахивалась:
- Не бери в голову Галя! Да на мне еще пахать, да пахать можно, а ты мне предлагаешь какую-то чушь: «Сходи в больницу!». Если ходить в больницу, да толкаться в очередях, то быстро поверишь, что и сама болею. Не дождутся мои подруги этого. Я болеть не хочу.
Но когда наступила у матери непроходимость кишечника, Галина Михайловна вызвала скорую помощь. Вот тогда-то и обнаружили врачи у Марии Яковлевны раковую опухоль. Начались консультации с терапевтами, потом онкологами и выяснилось, что срочно нужна хирургическая операция. Метастазы настолько проникли в мышечную ткань организма матери, что операция должна была начаться немедленно.
Но восемь хирургов на консилиуме, куда допустили даже Галину Михайловну, твердили друг за другом одну фразу:
- Делать операцию необходимо, но я не уверен, что сердце пожилой женщины сможет перенести её. Я не хочу оказаться виновником гибели пациента на операционном столе.
- Но вы же давали клятву Гиппократа, что будете бороться за жизнь больного до последнего его вдоха, - взывала к совести и к мужеству хирургов Галина Михайловна.
Но все пожимали плечами, качали в знак отрицания головой и, отвернув глаза в сторону, ссылались на одно:
- Не хочу заведомо стать убийцей. Вы этого хотите?
Смерти матери Галина Михайловна не хотела и опять обращалась к каждому хирургу:
- Я могу написать расписку, что не буду вас в чем-то обвинять. Но, если никто не согласится, вы будете виноваты все!
Среди врачей произошло замешательство, и вдруг, откуда ни возьмись, в ординаторской появился Шиенок Владимир Николаевич. Он спросил:
- В чем дело, коллеги? – услышав причину, пожав плечами, сказал, - так вот где собака-то зарыта. А мне симпатична эта милая, спокойная старушка. Понимаю, какую невыносимую боль она терпит, а вы только разглагольствуете на гуманитарные темы. Но кроме врачебного постулата: «Не навреди!» существует и другой: «Помоги больному, избавь его от боли!» Я пожалуй прооперирую Марию Яковлевну Тихонову сам.
Мать Галины Михайловны увезли на каталке в операционную, а Шиенок стал подготавливать хирургические инструменты, которые могут пригодиться в его сложной работе. 
Галина как села на скамеечку около двери операционной, так и застыла неподвижно на ней, как мумия, не промолвив ни единого словечка, не пролив ни одной слезинки. Наконец-то наступил долгожданный момент, и в коридор вышел, улыбающийся врач – Владимир Николаевич. У Галинв Михайловны отлегло от сердца, и она непроизвольно тоже улыбнулась, но тут же, спохватившись, что сейчас не до улыбок, спросила хирурга с дрожью в голосе:
- Все в порядке, Владимир Николаевич? Мама будет жить?
Шиенок невозмутимо ответил:
- Врать не буду, но и обольщать вас огромными надеждами не буду. Операция прошла удачно, но сказать про пожилого человека все в порядке, у меня язык не поворачивается. Зато я полностью уверен, что ваша мама будет жить, это точно! Но…
Пауза, которая наступила после сказанного неопределенно – «но» длилась, как показалось Галине Михайловне вечность. Когда же  Шиенок выдохнул из себя застрявшее в голосовых связках слово: «недолго», она тут же задала другой вопрос:
- Недолго – это сколько?
Владимир Николаевич пожал плечами и сказал начистоту:
- Я мог бы ответить уклончиво, мол, сколько нам отмеряно жить одному только богу известно, но я не буду лукавить и отвечу прямо: Около года-то ваша мамочка проживет! А у вас крепкие нервы… - под конец спросил врач.
- Как стальные канаты, - ответила Грибкова, и тут же спросила хирурга, - Это для чего вы спрашиваете?
- Хочу показать итоги своей работы, если вы не слабонервная. Пройдемте в операционную, и убедитесь, до какой степени расползлась в организме вашей мамы раковая опухоль.
Шиенок указал Галине Михайловне на эмалированный тазик, и она, глянув на него, а скорее на его содержимое, подумала:
- Да как же  в мамином животе могло поместиться столько раковых метастазов? Они же наверняка целый пуд весят, а грызли изнутри тело моей мамочки…
Прошло время, и ровно через год после операции Галина Михайловна бодро шагала после репетиции в хоре «Патриот» домой, как в её голове мелькнула мысль: «А не сбылось ли пророчество хирурга?».
Она открыла дверь в квартиру и увидела заплаканную дочку, которая с дрожью в голосе произнесла:
- Мама, бабушка моя сегодня умерла…
Вскоре за женой Марией Яковлевной ушел в мир иной и отец Галины Михайловны. Участнику трех войн Михаилу Прокопьевичу Тихонову Указом Президиума Верховного Совета Республики Беларусь было присвоено звание «персональный пенсионер», и пенсия у отца Галины Михайловны была повышенной пожизненно. Не только дети помнили о заслугах отца и матери, помнил о них белорусский народ.
А на репетиции хора «Патриот» Галина Михайловна разучивала задорную песенку про мужчин. В этой народной песне звучал частушечный лад, и Галина вспомнила, что когда ей исполнилось восемьдесят лет, она дала себе зарок:
- После празднования юбилея, я в хор уже ни ногой.
Но какая-то сила, видимо это была сила общения, тянула каждый раз, когда нужно было идти на репетицию, солистка Грибкова шла в хоровой коллектив.
- Нет не зря я как-то сказала, - думала Галина Михайловна, - это надо по жизни идти припеваючи.
А потом, как бы оправдывая себя, за эту маленькую слабость, отметила:
- Привычка – вторая натура. Но у меня же хорошая привычка. Хотя как  говорят, я уже не в гору поднимаюсь, а с горы съезжаю, но это меня не раздражает, а радует. Ведь какую жизнерадостную песню я сейчас исполняю.
Слова песни так и крутились на языке у Грибковой, и она не заметила, что на ходу тихонько напевает:
Дело к вечеру, а солнышко сияет горячо.
Посидим у прялки, бабы, потолкуем кто про чё.
Ой, куда-куда ты катишься, глубокая река.
Ну, какой же, бабы праздник не хорош без мужика.
Нам, конечно, веселее и спокойнее при нем,
Да стопроцентного-то бабоньки, не сыщешь днем с огнем.
Пока ходит в женихах уже и весел и не пьян,
А женился, так и выплывет какой-нибудь изъян.
Этот водочку так любит, этот режется в «козла»,
Ну, а этому поди-ка ты, соседушка нужна.
Что уж верно, то и верно с мужиками-то и грех.
До того перекочено. Разогнала бы их всех.
Ой, подружка, не ругайся, ой, подружка, не греши,
Иной раз они бывают даже очень хороши.
В жизни трудности бывают, что нам делать без него?
Коли бабе худо станет, опереться на кого?
Что уж верно, то и верно, мы не станем спорить тут.
С мужиками веселее, ладно уж, пускай живут!   
 
Исполнив эту песню, Галина Михайловна услышала гром аплодисментов. А потом начался «разбор полетов». Вопросы посыпались со всех сторон:
- Где же ты, Галинка, такую уникальную песню раскопала?
- Сейчас за прялками-то, Михайловна, бабы не сидят, а вот на лавочки у подъезда бабушки-старушки мужикам до того косточки перемывают добела.
- Ай, как говорят, черного кобеля не отмоешь до бела! А если мужик «козел», то он и водочку хлещет, за воротник закладывает, да и в домино в сквере режется, а с женой и поговорить некогда даже вечером. Хоть солнышко и греет еще горячо, но говорить о чем?
- Про соседку и говорить нечего. Любят мужички гульнуть на стороне. Не люблю я изменщиков.
- Ты, подруга, говори, да не заговаривайся, - изменяет тебе муж. Небось соседушка-то сама на него вешается.
Подполковник Виктор Васильевич слушал, слушал комментарии женщин, а потом с улыбкой промолвил:
- Мне понравилось великодушие Галины Михайловны.
- Виктор, а в чем же её великодушие? – послушался тут же вопрос.
- Так Галина Михайловна  подарила всем мужчинам на свете право на жизнь! Вспомните последнюю строчку песни: «С мужиками веселее! Ладно уж, пускай живут!»
- Наверно, за этот оптимизм и великодушие и наградили нашу Галину Михайловну «Дипломом за пропаганду здорового образа жизни и долголетний и плодотворный труд по развитию художественной самодеятельности».
Дипломом этим наградили Галину Михайловну Грибкову за участие в концерте, посвященном 60-летию Великой Победы. Галина вышла на сцену в военной форме медсестры. На голове армейская пилотка, в гимнастерке, подпоясанной кожаным ремнем с медной пряжкой, начищенной до зеркального блеска. Талию Галины можно было обхватить в кольцо пальцами рук. Такая она была тонкая и хрупкая, как тростиночка. На погонах не было звездочек, но полоска в один просвет по длине погона говорила, что звание её от лейтенанта до капитана.
Ведущий объявил: «Исполняется песня: «Школьный вальс», солист Галина Грибкова.
С первых же прозвучавших слов шум зала, который до этого напоминал глухой шум морского прибоя, мгновенно стих. И в этой звенящей тишине лился ручейком голос Галины Михайловны:
Легкий школьный вальс
Тот, что был у нас,
У него была судьба такая,
Помню как сейчас,
Наш десятый класс
Закружила вьюга фронтовая.

С первых же строчек в сердце любого слушателя: кто слышал не раз эту песню и кто её никогда не слышал, пронзила щемящая тоска – да и у десятого выпускного класса в 1941 году выпала такая трудная судьба, а выпускников подхватила, как прошлогодние листья уже безжалостная фронтовая вьюга.
А второй куплет «Школьного вальса» совсем уже звучал не по-школьному, хотя проникновенно лирически, а по-взрослому. Опаленные огнем войны вчерашние мальчишки сразу ка-то повзрослели, кто-то погиб в первые дни боев, а кто-то и остался жив, но уже понял, что хоть его и ранили, но все же, он остался пока жив.
Фронтовой санбат
У лесных дорог
Был прокурен и убит тоскою.
Но сказал солдат
Что лежал без ног,
Мы с тобой, сестра, еще станцуем.

Галина Михайловна увидела на лицах некоторых слушателей невольно навернувшиеся слезы. Ведь трудно воспринять, что палатки медсанбата, который расположился в ближайшем к фронтовой полосе леске «убит тоскою». Зато жизнестойкость раненого солдата, «что лежал без ног» и приглашает на танец красивую девушку-медсестру, уничтожает любую тоску напрочь. Это не бравада любого бесшабашного солдата, а его суть – он бился до последнего патрона, до взрыва. И передает это бесстрашие, как эстафету другим воинам, которые заняли его место в строю.
Галина Михайловна знала смысл третьего куплета песни «Школьный вальс», а потому сама, еле сдерживая слезы, запела, передавая зрителям одухотворенность этой милой девушки – сестры милосердия:
И сестра, как мел,
Вдруг запела вальс,
Голос дрогнул, закачался зыбко.
Улыбнувшись всем:
Это я для вас.
А слеза катилась на улыбку.

Галина словно впервые поняла, исполняя «Школьный вальс». Смысл фразы: «улыбаться сквозь слезы». Но эта фраза в песне, прозвучавшая еще немного в другом контексте, только усиливает восприятие поющей медсестры: «А слеза катилась на улыбку». Но как бы не старалась  слеза стереть улыбку с лица медсестры, это горестное событие не произошло. Так как медсестра и женщина, собрав волю в кулак, чисто по-мужски, не позволила улыбке улетучиться. И трагедия не произошла… она отступила под натиском медсестры и её воли. А как раз о мужестве и воле и прозвучало в последнем куплете этой песни:
Много лет прошло,
Не могу забыть
Тот мотив, что пелся с болью.
Много лет прошло,
Не могу забыть
Мужество солдатское и волю.

Рефрен не смазал глубокий смысл песни. И хорошо, что прошло много лет, а война уже в далекое прошлое. Прошло много лет, но в памяти народа не стираются такие трогательные эпизоды, которыми насыщен до отказа «Школьный вальс». И про мальчиков, не вернувшихся с войны. И про девочек, которые так ждали своих любимых, но не дождались… Не по своей вине не дождались. Хотя они, мальчишки и обещали расправиться с «насмешниками». Но не смогли это сделать – погибли смертью храбрых.
Но именно про их храбрость и волю и вспоминают все последующие поколения мальчиков и девочек.
Гром аплодисментов прокатился над зрительным залом. Но это был радостный и совсем не страшный гром.
После 2005 года, в котором отпраздновали 60-летие дня  Великой Победы, незаметно подкрался и 2006 год. А как раз в марте этого года и отметила Галина Михайловна Грибкова свой восьмидесятилетний юбилей. Она всегда была преданной подписчицей газеты «Витьбичи», и газета не осталась в долгу перед своей верной подписчицей. Журналист газеты «Витьбичи» Наталья Дроздова как раз к юбилею Галины Михайловны в рубрике газеты «И возраст здесь не при чем» опубликовала свой материал о Грибковой, который трогательно назывался: «Галинка, Галя, Галина Михайловна»:
«Она родилась в марте, но вернее было бы сказать: с ней родилась сама весна! Столько безудержной энергии, жизнелюбия и нескончаемого потока жажды познания мира, участия во всех делах – домашних и школьных – проявилось с детства у веселой озорной девчушки. И имя у неё под стать звонкое – Галинка.
Она всегда торопилась жить, опережая во всем своих школьных и классных подруг. Так еще в школьные ученические годы Галинка закончила экстерно ускоренные педагогические курсы – были такие курсы во время войны. Но по окончанию десятилетки в глубоком тылу, в Башкирии в её столице Уфе, Галя поступила в сельскохозяйственную академию.
Выпускница уже с мужем уехала в Алтайский край осваивать целину. Жизнь забросила её в Беларусь, и она несколько лет проработала директором совхоза имени Маркова в Шарковщинском районе Витебской области. А затем здесь же ей довелось стать главным ветеринарным врачом района.
Переехав с семьей в Оршу стала преподавать в техникуме, опять же свою любимую науку – ветеринарию. Вообще-то о Галине Михайловне Грибковой можно ничего не говорить, а перечислить все, к чему прикоснулась её неуемная душа, чему научилась за свою жизнь, и читатель сам сможет оценить энергию и характер этой женщины.
Но все же можно и перечислить для порядка её достижения. Так вот, еще смолоду, она увлекалась легкой атлетикой, конькобежным спортом, имеет разряд по шахматам. А так же закончила курсы: шоферов, кройки и шитья, экскурсовода и рентгенолога – все с отличием!
Она участница и медалистка выставки достижений народного хозяйства СССР в Москве. Трижды Галина Михайловна становилась дипломантом областных смотров «Играй, гармонь». А со своей гармонью она не расстается уже 18 лет, является участницей витебского хора ветеранов войны и труда под руководством Ивана Кондратюка. Причем 10 лет является бессменной старостой коллектива.
Вы думаете это все? Нет, надо знать Галину Михайловну: теперь она серьезно увлеклась бильярдом. И кто же из вас может сейчас сказать, что ей исполнилось 80 лет?!»
Галина Михайловна, прочитав статью Натальи Дроздовой, сразу же вспомнила об игре в бильярд. Тем более её память освежила фотография, на которой под зеленым сукном бильярдного стола склонилась сама героиня очерка Грибкова и примеривается кончиком кия нанести резкий и точный удар по шару.
Около правой лузы стола стоит другой игрок – интеллигентная светловолосая, а может быть просто седая, женщина в белой кофточке и черном жакете. В левой руке она держит кий вертикально, а в правой руке дама-бильярдистка держит мелок и потирает им кончик кия, чтобы, не дай Бог, удар получился бы не вскользь, а прямо по центру шара.
Но, похоже по лицу «блондинки», она уже потеряла надежду на выигрыш. На столе осталось три шара и до её удара может очередь и не подойти.
Когда Галина Михайловна задумала поиграть в бильярд, а она научилась играть, когда муж был жив и здоров, то вспомнила о своей закадычной подруге Полине и предложила ей:
- Давай зайдем в бильярдный клуб и погоняем шары от борта к борту, да рикошетом в лузу.
Полинка засмеялась:
- Я что-то нигде не видела, чтобы в бильярд играла женщина.
Галина улыбнулась:
- Не видела – увидишь, как играю я, и самой захочется попробовать точности удара и меткости попадания шара в цель.
Но Полина отказалась, а тут на счастье Грибковой ей нашелся партнер по бильярду, а вернее партнерша – подруга Полины – Света. Света тоже как-то пробовала играть в бильярд с мужем и «покатать шары» научилась.
Когда две женщины вошли в бильярдный зал, к ним подошел молодой парень и спросил с удивлением этого необычного зрелища:
- Уважаемые барышни, у нас не танцевальный зал, а игровой. Вы случайно не перепутали помещение?
- Нет, не перепутали, - заявила уверенно Галина Михайловна. – Может быть, у нас не очень высокий класс игры на бильярде, но на своем уровне и будем соревноваться друг с другом.
Парень, пожав плечами, согласился представить дамам бильярдный стол, но поставил условие:
- Вечером все столы заняты игроками высокого класса. Но вам как, как новичкам и дилетантам я позволю играть днем. Но вы должны понимать, что возраст возрастом, денежки платить за игру в бильярд за нашим столом вам придется. Такое у нас условие.
Сговорились по цене и по времени, Галина и Светлана стали играть в бильярд. Зато они играли не за деньги, а на интерес. Кто проигрывал, тот приглашал к себе на чаепитие. А проигравшая на чаепитие тоже приходила не с пустыми руками. Так что игра была такой же азартной и интересной, как и у настоящих мастеров бильярда.
Посмотреть на играющих в бильярд женщин приходили зеваки. Они разделились на группы: кто-то болел за Свету, а кто-то за Галю, как футбольные фанаты. Болельщики азартно реагировали на удачи и на поражения игроков. Одни кричали:
- Мазила!
А другие подхваливали за удачный удар:
- Вот так, молодец! Зашпурила ударом об шар, а затем от борта в лузу. Классно!
Но ставки за игру постоянно росли, и играть в бильярд женщинам стало накладно. Вот тут-то им помогла фотография, сделанная журналисткой Натальей Дроздовой.
Галина Михайловна как-то посетовала журналистке на слишком высокую оплату для них за игру в бильярд, а она посоветовалась с редактором газеты «Витьбичи», и редактор помогла старушкам-веселушкам решить их проблему. Она позвонила директору бильярдным клубом и спросила его:
- Молодой человек, вы когда-нибудь видели женщин, которым идет девятый десяток и играли в бильярд? – спросила Наталья Яковлевна.                               
 - Если честно, то нет, - ответили по телефону.
- А вы расспросите своих сотрудников, - предложила Дроздова, - и узнаете, что две женщины солидного возраста делают рекламу вашей бильярдной. У них появились и поклонники, и болельщики, которые устроили подпольный тотализатор и делают болельщики ставку на своих любимых игроков – женщин.
В трубке несколько секунд редактор «Витьбичей» не слышала ни одного звука, а потом заведующий произнес:
- Это меняет дело. Посоветуйте, что же мне нужно сделать?
- Совет мой прост – окажите женщинам внимание, встретьте их у входа с цветами и вручите персонально каждой по букету. И разрешите им бесплатно играть за облюбованным им столом. Хотя бы два раза в месяц. Ведь за них будут болеть не только поклонники, а и их внуки. А это уже самая надежная смена в вашей бильярдной.
- Спасибо, я так и поступлю. Не сообщайте своим протеже, что я согласился на ваши условия. Пусть для них это будет сюрпризом…

Жизнь продолжается, а песня помогает жить плодотворно

Очерк Дроздовой напомнил Галине Михайловне, как она попала на конкурс «Играй гармонь» и стала трижды лауреатом его.
В дверь позвонили, и хотя Грибкова не ожидала гостей, она распахнула дверь, думая, что это соседка решила проведать её. На пороге стоял статный и красивый мужчина. Лицо его показалось знакомым, хотя она точно подметила, что никогда с ним не встречалась. Но вдруг яркая вспышка озарила её сознание:
-Так это же Иван Артемьевич Сериков – заслуженный артист Беларуси, и не только… Он еще способный хореограф, руководитель танцевального коллектива. И вот такая важная персона явилась ко мне в дом.
Молчание прервал Иван Артемьевич. Он представился хозяйке квартиры и спросил:
- Вы Грибкова Галина Михайловна?
- Да… - отозвалась настороженно она.
- Я узнал, что вы играете на гармони и лирические песни распеваете.
- Я пою, в основном, частушки, - не стала выпячивать свой талант Грибкова.
- Так это-то мне как раз и надо. Вы не только играете на гармони, а и частушки поете. А к нам в Витебск приезжает знаменитость – Геннадий Заволокин. Он ведет передачу на телевидении «Играй гармонь!». Я предлагаю принять участие в ней. Вы согласны?
Галина не задумываясь ответила:
- Согласна.
- Тогда будьте любезны, сыграйте мне что-нибудь из вашего репертуара и спойте. Я очень хочу послушать вас.
- Бедному одеться – только подпоясаться! – воскликнула Галина, она вскинула ремни на плечи своей любимой Шуйской гармони, по купечески лихо развернула мехи гармошки и так рьяно стала наяривать частушки, что на лице заслуженного артиста засияла улыбка:
- Мы с вами, Галина Михайловна, не позволим своему родному Витебску ударить в грязь лицом. И сам Заволокин, и его строгое жюри оценят ваше азартное исполнение частушек. Они задиристы и по-народному просты и интересны. Любому слушателю понравятся.
Как артист, Сериков почувствовал мощную энергетику Галины Грибковой, но удивлялся трижды, что она получала гран-при.
А в 2010 году частушка Галины Михайловны стала победительницей конкурса года. Год качества заканчивался. Таким объявили десятый год - годом качества, и газета «Витьбичи» тут же откликнулась на это с долей иронии: «Не всерьёз, а чуть с чудачеством…».
Читатели восприняли с удовольствием эту рифму: «Год качества чуть с чудачеством». Так как иногда в погоне за качеством производители гнали все же количество. Считая как в диалектике: «мол, количество всегда перерастает в качество». А таких «философов» в любой стране хватает.
Частушку опубликовали в «Витьбичах»: «Ой, подружки дорогие, как же «Витьбичи» люблю! На газету подпишусь я, зато сала не куплю!»
Журналистка под частушкой сделала приписку: «Такую частушку посвятила нам известная исполнительница, участница художественной самодеятельности и наша давняя подписчица Галина Грибкова. Зная, что жанр этот очень легкий, веселый и любимый в народе, редакция решила объявить конкурс на лучшую частушку. Заканчивается 2010 год, который был объявлен Годом качества. Так почему бы и не вспомнить об этом? А давайте, друзья, не всерьез, а чудачеством пропоем на тему качества! Лучших авторов частушек ожидают призы от «Витьбичей». Дерзайте!»
После такого частушечного фурора Галину Михайловну пригласили на главную роль, с легкой руки Ивана Артемьевича, в пьесе: «Встреча. Весна».
Уже по названию Грибковой было понятно, что спектакль будет с мужской окраской. Но как оказалось, после прочтения роли, пьеса была лирической комедией! Героиня, которую должна играть Галина, являлась неприятной сплетницей и склочницей.
Она сочиняла небылицы про соседей, про своих дальних и близких родственников. Как собака-ищейка подглядывала, подсматривала и подслушивала за влюбленными парочками, а, разнюхав про их взаимоотношения, разносила по секрету всему свету про них сплетни.
А Галина Михайловна нашла такую изюминку в драматургии пьесы, что роль склочницы из отвратительной, превратилась в смешную, комическую, что зрители, схватившись за животики, покатывались со смеху.
Почему же не посмеяться, если парень с девушкой скрылись за околицей деревни, а уединившись, стали обниматься и осыпать друг друга горячими поцелуями. А склочная баба по-пластунски подползает к ним и комментирует на свой лад их поступки.
А вездесущая сплетница уже подслушивает разговор родителей этой парочки влюбленных и врет и тем и другим, переворачивая факты с ног на ноги, что несчастные родители готовы нестись сломя голову к своим чадам и пытались спасать их от несчастной любви.
Когда люди, о которых распускала сплетни склочница, грустили, горевали, переживали, Галина Михайловна артистическими способами углубляла драму: она пела, юморила, отпускала плоские шуточки, а иногда, когда девушка от несправедливой обиды начинала горько плакать, пускалась в пляс!
В другом случае Грибкова, когда  веселилась молодежь, повязывала на голову косынку, подвязав её под подбородком тугим узлом и напялив на себя плюшевую жакетку, нахмурив брови, бранила молодежь. Делала все, чтобы испортить парням и девушкам настроение.
Но у спектакля, несмотря на козни склочницы, был счастливый конец. Все закончилось сказочными приготовлениями к свадьбе. А главная героиня пьесы «Встреча. Весна» оставалась удрученной, словно не она обижала молодежь, а они обидели её.
На самом же деле «влюбленные» парень и девушка после спектакля за кулисами подошли к Галине Михайловне и сказали:
- Уникальность успеха нашего спектакля состоит в том, что у неё в этой роли склочницы никогда не было такой прекрасной, превосходной артистки, как вы!
Спектакль играли на сцене в преддверии дня Великой Победы в Великой Отечественной войне. Получила юбилейную медаль к 60-летию Победы и Галина Михайловна Грибкова. Она с гордостью вспоминает, что в удостоверении к юбилейной медали, выданной ей, расписался сам Президент Беларуси Александр Григорьевич Лукашенко.
Получила Грибкова еще одну юбилейную медаль за освобождение Беларуси в 1944 году от немецко-фашистских захватчиков.
И в удостоверении она увидела с радостью подпись Президента Лукашенко.
Поработала Галина Михайловна и начальником пионерского лагеря в Здравнево. Здесь когда-то была усадьба художника Ильи Ефимовича Репина, но в войну её сожгли и разрушили до основания. Потом музей-усадьбу Репина восстановят, а тогда пионеры отдыхали в палатках.
Но радости от этого «неудобства» у детей не убавилось. Вот где пригодилась физкультурная закалка Грибковой. Она, не взирая на свой высокий пост – начальник лагеря, сформировала две футбольные команды из женского персонала пионерского лагеря. А физруку поручила организовать футбольные матчи не только среди детей. Но и для двух взрослых футбольных команд.
Благодаря спортсменке Галине Михайловне, её команда заняла первое место. Не в обиде осталась и вторая взрослая команда. Они получили грамоту… за второе место. Третье место во взрослом турнире никто не получал. Ведь третьей команды в пионерском лагере «Здравнево» не было…
Зато фотограф заснял великолепный момент футбольного матча. Галина Грибкова забивает в ворота противника решающий победный гол! Фотоснимок она и сейчас хранит, как реликвию.
Судьями были старшеклассники, и они были строги и неподкупны. За любое нарушение правил, или грубости, раздавалась трель судейского свистка. А если защитник, пардон, защитница сбивала нападающего в зоне вратарской площадки, то строгий главный судья назначал пенальти.
Мальчик отмерял, широко шагая, положенных одиннадцать метров, ставил мяч по центру ворот, и лучший бомбардир из женской сборной наносила удар.
После попадания меча в створ ворот, раздавался одобрительный гул, а если мяч пульнули выше ворот, или он пролетел слева или справа от штанги,  то слышался оглушительный свист, или улюлюканье и крики: «Мазила!»
Понурив голову, и без того смущенная своим промахом бомбардир отходила в сторону.
Поэтому Галина Михайловна гордится, что она в честной борьбе сумела забить решающий гол.
Но главным своим успехом в спорте, в искусстве Галина Михайловна считает небольшой эпизод на сцене:
- Я горжусь, что в балете  «Лебединое озеро» Петра Ильича Чайковского, смогла станцевать танец маленьких лебедей, когда мне было всего-навсего восемнадцать лет. Если бы журналисты рассказали бы об этом, то меня бы занесли в Книгу рекордов Гиннесса. Хорошо хоть фотограф запечатлел мой личный рекорд на фотографии.
Для наградного отдела в Минск отправлял характеристику начальник отдела культуры Витебского горисполкома Кибисов.
Он начал характеристику Галины Михайловны Грибковой с упоминания её рабочего стажа, а проработала женщина, которая должна была уходить на пенсию в 55 лет, ни мало, ни много, а 42 года. Стаж солидный для женщин, чтобы начислило государство полновесную пенсию, нужно было проработать двадцать лет. А Галина Михайловна в два раза больше.
Дальше Кибисов перечислил, все посты, которые занимала Грибкова, когда она работала на Витебщине: главным ветврачом совхоза, директором совхоза имени Маркова, директором ветлаборатории в Россонах, преподавателем в оршанском техникуме по подготовке специалистов для сельского хозяйства и в Витебской академии ветеринарной медицины. После выхода на заслуженный отдых подвижница отдыхать не собиралась, а стала активно участвовать в художественной самодеятельности в клубе ветеранов войны и труда «Ветеран». Её кипучая энергия позволила до своего восьмидесятилетия выступать на сцене восемнадцать лет. Но и теперь она продолжает выступать солистом в хоре «Патриот».
Уникально, что Галина Михайловна выступала с огромным успехом в разных видах творчества: стала популярной солисткой хора, сочиняла и пела частушки и юморески, ставила хореографические номера и десять лет оставалась неизменной старостой творческого коллектива. Да и сейчас, когда ей уже девяносто, она неформальный лидер.
Её коллектив выступает и участвует в конкурсах самодеятельных коллективов, и артисты получили дипломы Первого и Второго Всебелорусского фестиваля народного мастерства «Беларусь – моя песня». А персонально за отверженный труд свой сама Галина Михайловна получила медаль «Участник Сельскохозяйственной выставки в городе Москва» и «Почетной грамотой Президиума Верховного Совета Беларуси».
Однажды Грибковой позвонили из Витебского отдела культуры, и мужской голос спросил её:
- Галина Михайловна, у меня к вам огромная просьба: не смогли бы вы со своим артистическим талантом посодействовать нам в организации агитбригады с названием «Матери против наркотиков»?
- А что я должна делать в этой агитбригаде? – спросила Грибкова.
- То же, что вы делаете с таким блеском в вашем хоре – петь патриотические и лирические песни, играть мини-сценки, где осуждаются пьянки, наркотики и другие негативные и вредные привычки молодежи.
- Такое задание для меня не в тягость, а в радость, - ответила Грибкова, - новые люди, новые впечатления. А сама шикарная роскошь в жизни людей – это человеческое общение.
- Отрадно слышать, Галина Михайловна, ваше согласие, - сказал заведующий отделом культуры. – Но хочу вас предупредить, что агитбригада будет выступать не только в Витебске, а и во всех районных центрах области. Не боитесь, что поездки утомят вас?
- На здоровье пока не жалуюсь и готова колесить по Витебщине, лишь бы избавить молодежь от наркотической зависимости. Наркотики – это чума нашего времени. Пусть правоохранительные органы предпринимают свои меры, а тем более песенное звонкое, всегда было надежным лекарством от всех бед и напастей и вызовов времени в нашем обществе.
- Спасибо на добром слове, Галина Михайловна, - кивнул ей собеседник и добавил: - тогда послезавтра ваш первый выезд в Россоны. На родину Петра Мироновича Машерова.
В автобусе Галина Михайловна села в кресло в середине салона и примостилась у окошечка, что бы лучше было оглядывать окрестности в поездке. Рядом с ней вскоре подсела другая участница агитбригады.
- Скорее всего, моя ровесница… - на глаз определила Грибкова. И представилась соседке, спросила её: - А как вас зовут?
- Евгения Ивановна Зезюлькина, - с невозмутимым видом произнесла женщина, но тут же расцвела в улыбке и задорно произнесла: - Называйте меня просто Женей.
- А меня тогда Галей, - отозвалась Грибкова. – Совсем недавно мы праздновали день Великой Победы, но и другая дата 22июня 1941 года всегда будет откликаться с болью в сердцах не только наших ровесников, Женя, а и в сердцах потомков, чьи семьи затронула война. А она затронула прямо или косвенно всех жителей нашей страны. Мой отец воевал на трех войнах, а мы с мамой были эвакуированы в глубокий тыл, но жить и там пришлось не сладко.
- Я этот страшный день, - ответила Женя, - тоже запомнила очень хорошо. Это было воскресение и мы, ребятишки, мне было двенадцать, через полтора месяца исполнилось 13 лет, радовались, что собрались, все четверо детей, столько было нас у мамы, в своем доме вместе.
- А где вы жили?
- В деревне Ананино Витебского района. В этот день папа и мама пошли в город закупить продукты. Когда они вернулись, то мы, взглянув на их мрачные лица, забеспокоились, предчувствуя неладное. А когда мама сказала, тяжело вздохнув: «Детки, началась война…», то слова прогремели для нас, как гром среди ясного неба.
- Но ты же, Женя, не представляла, что такое война.
- Да, Галя, я окончила уже пять классов, но успела прочитать уже много книжек про войну, хотя самой видеть и слышать об ужасах войны не приходилось. Но вскоре война дала нам знать о себе. Я пошла с папой в Витебск на кирпичный завод, где находился магазин, в котором продавали хлеб. И вдруг папа крикнул: «Смотри, Женя, немецкий самолет летит». Я взглянула – самолет летел так низко, что на крыльях я увидела  черные жирные кресты. Милиционер, который дежурил около магазина, вытащил из кобуры пистолет и стал стрелять по пролетающему над нашей головой самолету. А я испугалась, не за папу и себя, а за экипаж самолета: «Как же можно стрелять по аэроплану, ведь в нем сидят люди, а милиционер стреляет по ним. Они же могут погибнуть». Но когда из самолета посыпались бомбы на головы мирных жителей, и они падали на землю окровавленные, тут-то и поняла, какое это ужасное слово: Война!
- А я успела эвакуироваться, - вздохнув, произнесла Галина, - тебе же пришлось увидеть фашистских захватчиков лицом к лицу. Как ты восприняла оккупантов, когда они появились в Витебске? 
- Немцы заняли город 9 июля и сначала шныряли по дворам, выпрашивая у женщин: «Матка, яйки, яйки». И мое первое впечатление, которое сложилось от такой картины, было, что война не такой уже страшный черт, каким его малюют. Но меня удивило вот что – по улице шел немецкий солдат не в кирзовых сапогах, как наши русские солдаты, а в добротных кожаных ботинках. Из-за жары фашист закатал рукава кителя до локтя, а пуговицы расстегнул все до пупа. Брюки же и вовсе снял, а шел в семейных широких трусах.
Галина, представив себе такую картину: истинный ариец щеголяет перед мирным населением в одних трусах, заулыбалась, а Евгению спросила:
- Невероятно и представить себе «щегольской наряд гитлеровца. Но прошли дни, первое впечатление сгладилось, и начались суровые будни оккупации. Что больше всего врезалось тебе в память?
- Страшный голод! – коротко ответила Женя, а потом медленно выдавила из себя слова, стала пояснять:
- Как началась война, магазины сразу же закрылись. У кого были кой-какие запасы, те еще держались, а нам пришлось есть лебеду. О хлебе только мечтали, или ночами мне снилось, что я ем настоящий хлеб, а не из мякины. Папа не работал в совхозе, так как ему придавило одну ногу бревном, и он стал инвалидом. Вот и получилось, что мы сильно голодали.
- И как же вам, Женечка, удалось выжить?
- Как ни странно, но нашу семью спас именно инвалид – папа. Он был хорошим, умелым сапожником. И к нему потянулись односельчане – кому ботинки, или сапоги починить, кому валенки подшить. Денег он за работу не брал, а клиенты соглашались рассчитываться за папину работу продуктами. Но все равно четверых наших ртов прокормить было трудно, и я всегда ощущала страшный голод. А когда получала что-то съестное, так глотала как голодная собачонка, не разжевывая пищу. Но была еще одна беда – бомбежки.
- И как же вы скрывались от них?
- Как только мы узнали, что началась война, папа взял лопату и выкопал в огороде, подальше от дома, окоп. В нем мы и пережидали бомбежки. Мама мне поручила опекать маленького братика, которому было всего два года. Вот я с ним самой первой и неслась в окоп. Дом наш стоял неподалеку от шоссе Витебск-Сураж, так партизаны взорвали мост, чтобы парализовать движение фашистских оккупантов, а они, в основном, бомбили город Витебск, но бомбы залетали и в наш огород. Одна бомба, которая разорвалась с нами рядом, оставила такую глубокую воронку, что в неё и шестнадцатиэтажный дом мог бы уместиться.
- А почему же вы не прятались в своем доме? Мишень-то не очень и большая, и для бомбардировки не совсем подходящая? – спросила Галина.
- Если бомбежка начиналась внезапно, то мы с братишкой прятались в погребе, спускаясь под пол, в котором была сделана крышка. Но в темноте братик пугался и отчаянно кричал и плакал. Однажды осколок от разорвавшейся рядом с домом бомбы пробил стену, и братишка, увидев зияющую дыру в стене, не стал сопротивляться мне, когда я его тащила вслед за собой в подвал.
- А видели ли вы бомбежки по Витебску?
- После немецких бомбежек на Витебск было страшно смотреть. Над ним небо было залито багрово-красным заревом. Но когда фрицы заняли Витебск, то и бомбежки прекратились.
- А встречалась ли ты, Женя, с предателями? Которые встали на сторону оккупантов?
- В 1942 году в нашем доме поселились немцы, обычно они выгоняли из дома всех, кто проживал в нем. Не считались, есть ли в семье дети, или нет. Но у нас был большой дом, и нас фашисты из дома не выгнали, учитывая, что отец инвалид, а мать связана по рукам четверыми ребятишками. Они отвели нашей семье в своем доме для проживания только кухню. Папа, как истопник, топил печку, и они с мамой спали на нарах около топки. А мы, ребятишки спали на печке. Было тепло и уютно лежать на горячих кирпичах. Так вот предателей явных не было в нашей деревне, но появился какой-то доносчик, который доносил немцам о партизанских семьях. Потом узнали фамилию этой гниды. Тайным агентом фашистов стал некий Дорожкин. Он написал заявление в комендатуру на семь семей, у которых сыновья ушли в партизаны. Прошли по деревне аресты. И тут на 8 марта пропал мой старший брат Петя.
- Его тоже арестовали гестаповцы?
- Мы не знали, но для нашей семьи это было трагическое событие. Все мы плакали, плакали… Стали искать Петю, и важна была о нем любая информация. Ведь мой старший брат ушел с тремя дружками в другую деревню на вечеринку к девушкам и бесследно исчез. Кто-то папе сказал, что Петьку видели за колючей проволокой в пятом полку, и мы носили туда передачи, вареную картошку. Самим было есть нечего, но варили картошку в мундирах, и несколько картошин передавали за колючую проволоку и просили передать их Пете Зезюлькину.
- Вы были уверены, что картошка досталась именно вашему брату?
- Мы только просили хотя бы узнать про него. Но увидев, какие исхудалые и измученные лица заключенных, я безропотно отдавала последние крохи с нашего стола этим бедолагам. Но никто не мог дать нам ответа: Содержится мой брат Петя в концлагере, или нет. А оставаться в неведении было и больно и страшно. Потом пришла какая-то сердобольная тетка из той деревни. Куда Петя пошел на вечеринку и сказала: «Не плачьте вы про своего мальца и его друзей. Они ушли с партизанами».
- Хорошо, что вы получили добрую весточку – обрадовалась Галинка.
- Радость-то была недолгой, мне до сих пор тяжело вспоминать об этом случае, - призналась Евгения Ивановна. – Родной брат папы, мой дядя, который жил в той деревне, куда ходили на танцы мой брат с друзьями получил какую-то другую информацию. Мол тетка сболтнула что-то лишнего, а Петька зашел поесть и обогреться к дяде и все… А мы-то было уже и успокоились, узнав, что наш Петя живой!
- Так чем же закончилась эта история? – спросила Галина Михайловна.
- Но донос Дорожкина гестапо отреагировало в феврале 1943 года. Арестовали всех семерых. Пришли полицаи и арестовали папу, но даже и моего дядю, брата папиного. Мама боялась, что нас всех расстреляют. И вс коре меня, маму и младшего братика выгнали немцы из дома на улицу. Вот какая история приключилась: брат в партизанах, папа в тюрьме Витебска, а мы втроем на улице. А старшую сестру мою Машу немцы отправили в Германию на работу во благо третьего рейха.
- А как сложилась личная судьба твоя? – спросила Евгению Галина.
- Да я еще не все рассказала про папу. – ответила Женя и стала говорить. – Еще до папиного ареста в наш дом зачастили полицаи. Пришел один с предложением: «Ванька, иди к нам в полицию». Потом появился другой помоложе: «Иван Павлович, ты когда придешь к нам в полицию служить?» А папа все тянул, отговаривался, что чуть попозже, не сейчас. А если бы выгнали нас немцы из нашего дома пораньше, может быть и остался мой папа живой. Мы так и не узнали до сих пор, как сложилась судьба наших родных людей. 
 - А ты то, Женя, как затерялась в этом водовороте военного лихолетья, куда прибило ветром листочек, оторвавшийся от своей родной веточки?
- Меня в 1943 году увезли в концлагерь через 5-й полк из Витебска в товарном вагоне, в котором были щели размером в толщину пальца. Жуткий колотун и страшная холодрыга. Ехали сначала до Орши, и на этой станции простояли пять суток. Ни воды, ни туалета, а из еды одна буханка хлеба на три человека. Все крошки, что просыпались от буханки на солому, мы аккуратно подбирали и запихивали себе в рот.
- Ну, и натерпелась ты, подружка, дальше некуда… - посочувствовала Галя.
- Не говори… - отозвалась Женя. – Если ты сейчас спросишь меня, как я выжила, то я не знаю, что и ответить тебе. Зато на стоянке в Орше нас под конвоем выводили на улицу, чтобы оправиться. И я увидела, что на нашем вагоне было написано мелом слово «Бенякони». Подумала, что это наша конечная остановка, а потому очень удивилась, что нас из вагона выгнали на перрон в Вильнюсе и пригнали строем в лагерь смерти для военнопленных «Алитус».
- Но ты же, Женя, не служила в Красной Армии, - удивилась Галя, - так зачем же загнали тебя в лагерь смерти для  военнопленных?
- А меня, Галя, до тебя никто и не спрашивал где нужно разместить нас, - ответила Евгения Ивановна. – Но в «Алитусе» мы  пробыли около десяти суток. И каждый день нас со шмотками выгоняли из барака на улицу на проверку, а потом загоняли обратно в барак.
- А какая цель была у этой процедуры? Почему ежедневно вас выгоняли на улицу?
- Мне, кажется, что они отбирали, сортируя нас на какие работы, какую группу отправить. Ведь со мной в вагоне и в лагере «Алитус» были семьи. Вот надсмотрщики и отбирали, какая семья трудоспособная, отправляли в одну сторону. А которая больная – их отправляли в газовую камеру, а потом сжигали. Мы с мамой были где-то посередине. Хотя мама немного прихрамывала, но на вид была ничего. А я в шестнадцать лет вытянулась и казалась высоконькой. Вот нас и отобрали с мамой в итоге в немецкий рабочий лагерь «Бенякони».
- И какие же условия были в рабочем лагере «Бенякони»?
- Он состоял из полуземлянок, как какой-то погреб из ледяных сосновых жердочек. Его же зимой построили. Но внутри чугунные печки. В этих бараках нас и поселили. В них были двуярусные нары, на них мы и спали. Мама внизу, а я на втором этаже нар.
- Хорошо, что буржуйки можно было топить, и вы хоть не мерзли, - с сочувствием в голосе произнесла Галина, но Женя поморщилась, словно её ударили под дых, и она сказала:
- Затопили мы эту «буржуйку», но жердочки-то были, я уже говорила ледяные. Растаял лед и с потолка стало капать, а я лежала на втором ярусе, спрыгнула вниз и прижалась всем телом к маме. Печки, некоторые из них погасли. Стали чадить и многие узники угорели. Выскочили на улицу, кашляли и еле отдышались.
- А какие работы ты выполняла?
- Пилили лес. Деревья были хорошие – красная сосна. И с нас требовали пилить двуручной пилой, которую называли «Дружба -2», эти красивые сосны под самый корень. Чтобы пень спила возвышался над землей минимально, сантиметров по пять от поверхности.
- А кто твоим напарником был? Мама?
- Нет, комендант распоряжался, кто в какой паре будет работать. С молоденькой девочкой он ставил пожилого мужчину. Молодых парней в лагере и не было, одни старички.
- И как же ты, Женечка, справлялась с такой  вот непосильной работой? – спросила Грибкова.
- А куда мне было деваться, - ответила Евгения, - как бы мне тяжело не было, но если на работу не выйдешь, то тебя тут же отправят на… тот свет. Вот и приходилось не обращать на «мелочи» такие, как нечего надеть и обуть, а пилить лес нужно было зимой, что в лагере кормили очень плохо. Давали какую-то жидкую баланду в которой плавает несколько горошинок. Я всегда ходила голодная. И даже в бункере, где мы ночевали было холодно.  Настила деревянного на полу не было, а вместо него была постелена солома. Кроме того нашу делянку для лесоповала даже обстреливали.
- И кто же вас обстреливал?
- Не знаю, Галя, - пожала плечами Женя. – Были слухи, что это стреляли поляки, в других сплетнях фигурировали партизаны. Но в нашем лагере «Бенякони» от обстрела погибли двое: пожилой мужчина и четырнадцатилетняя девочка.
- А как ты, Евгения, сумела не только выжить в концлагере, но и освободиться – спросила подругу Галина.
- По щучьему велению, - улыбнулась Зезюлькина. – Проснулись мы как-то утром, а команда «Подъем!» не последовала. Вышли сами из бункера, а коменданта-то лагеря и след простыл. Нет его нигде. Потом самый умный мужчина сказал: «Немцы отступают, а нас бросили здесь. Тащить за собой им нет никакого резона. Самим бы ноги унести».
- Почему же так все внезапно произошло?
- Говорили нам, Галина, что немцы из Вильнюса направились в Лиду, но это не подтвердилось. Фашистов красноармейцы взяли в кольцо, и им пришлось ехать не в Германию, а назад, что бы соединиться со своими окруженными гитлеровскими частями. Наш лагерь стоял возле железнодорожного полотна, именно в вагоны мы и грузили спиленные деревья. Зато теперь, когда фашисты сбежали, начались обстрелы железной дороги постоянно. Вот мы и сбежали. Чтобы не попасть под артобстрел, в соседнюю деревушку. А наутро проснувшись, я не поверила своим ушам и глазам: Тишина стоит, ни одного выстрела, а погода солнечная-солнечная. Солнышко так играет своими лучиками-зайчиками. Через часа два, появились в деревне солдаты. Но мы уже не испугались, а обрадовались. Солдаты-то были русские. Вот они нас и освободили.
- И как дальше пошла жизнь у тебя и мамы? – спросила Грибкова.
- Да потому что мы растерялись, - сказала Женя. – Вроде бы нас освободили, а что делать дальше не знаем. Нам нечего есть, денег тоже нет, а без них ничего и не купишь. Да и домой ехать не сможем. Моя мама и мама моей подружки договорились с русскими солдатами, что их довезут домой до Витебска в вагоне-теплушке. А я со своей подругой остались работать в полевом передвижном госпитале, который расположился на территории школы в Бенякони.
- Как же вам удалось устроиться на работу?
- К нам с подружкой подошел сам начмед капитан Редькин и предложил: «Девочки, оставайтесь у нас в госпитале. В Витебске вам делать-то пока нечего. Я был в городе после освобождения – он весь разбит. Одни руины остались. Там нужны профессиональные строители, а не изможденные девчонки, как вы. У нас будете за ранеными ухаживать, на кухне будете поварам помогать. А пока возьмите да постирайте для раненых белье. А потом будете у меня на подхвате работать».
- Так и хорошо, Женя, что начали вы работать с постирушек. Это для женщин привычная работа, - согласилась Галя.
- Так-то оно так, да силенок-то у нас было очень мало, нас от ветра качало, - пожаловалась Женя. – Подвели меня санитары к трем огромным 250 литровым бочкам из-под бензина. В которых было замочено белье и сказали: «Вот это надо сегодня перестирать». Как мы это белье сумели перестирать и сама до сих пор не помню. Но после работы нас накормили, да еще с собой еды дали, чтобы поужинать можно было. Счастью моему не было предела.
- Так вы с подружкой и прижились в госпитале? – спросила Галина.
- Прижились, но сначала было страшновато, когда приходилось вместе с госпиталем переезжать с места на место. Когда мы записались вольнонаемными в полевой госпиталь, то не подумали, что полевой он потому, что двигается постоянно в след фронтом. И нам вместе с ним тоже надо ехать на фронт. Вот мы и расстроились. Но делать было уже нечего. Обратной дороги нет – военная дисциплина требует подчинения.
- Но ведь шли вслед за фронтом, а не на фронт, – возразила Грибкова, _ Так чего же вы боялись?
- по лесам бродили с оружием разрозненные группы оккупантов. Во время такого переезда немцы вышли из леса и дали очередь из автоматов по легковой автомашине, в которой ехал капитан Редькин. Она замыкала колонну полевого госпиталя. И все пули достались нашему начмеду. Последний бой был на острове Пиллау в Финском заливе. Оттуда нас отправили на отдых в частный дом где-то на хуторе.
- Хорошо отдохнули?
- Отлично, Галина! Мы проснулись утром 9 мая 1945 года, а кто-то из наших кричит нам: «Девочки, вставайте, война закончилась! Победа!»
А мы как ошалелые, выскочили на улицу, и давай плясать! Сколько радости было…

Владимир Крайнев

Гадские водители

Глава первая.
В современном Лукоморье
Чудеса в этот день начались с утра. В раздевалку шоферов и механизаторов промбазы зашел прораб по земляным работам Евгений Соколов.
- Под Всеволожском, в дачном кооперативе у богатенького Буратинка кто хочет поработать? - спросил Женя. – Командировка небольшая не больше месяца. Гонять туда КамАЗы каждый день из Питера и жечь солярку бесплатно шеф не разрешит. Придется ночевать на объекте. Нужны два водилы и экскаваторщик.
В раздевалке повисла тишина, молчание понятно: кому хочется трудиться у черта на куличках в отрыве от дома и семьи. Женя мгновенно понял ситуацию и сделал заманчивое предложение:
- Кроме зарплаты тем, кто согласится, сразу же выдам дополнительно командировочные и на три дня деньги на заправку.
Друзья Виталик Ребров и Богдан Сергеев переглянулись. За минуту до прихода прораба они обсуждали, у кого бы сшибить несколько рублей на обед и пиво, а тут все решается само собой – не было гроша, да вдруг алтын.
- Мы согласны, - сказал Ребров, - а кто из экскаваторщиков с нами поедет?
- А тут и выбирать не приходится, - ответил Женя, – свободен только экскаватор Саши Баркова. Вот Саша и будет третьим.
- Третьим нам Саша никогда не будет, - поморщился Богдан, – он не пьет.
- И очень хорошо, - обрадовался прораб. – Мне  там не нужны -  Еха, Тимоха и Колунай. Заказчик – серьезный папик. Под коттеджем решил в подвале устроить бассейн. Размер котлована 30 на 40 метров, а глубина его метров 10. Грунты в Лукоморье песчаные, а этот крендель желает до глины докопаться, чтобы дополнительную гидроизоляцию  на днище не делать.
- Жадюга твой хрюндель, - усмехнулся Богдан.
– Не жадный, а бережливый и умный, - вставил свое слово Ребров.
Только Женя, назвал папика не хрюнделем, а скренделем:
- Умный, умный, а дурак.  Такой глубокий котлован ему дороже станет, -  не согласился с другом Сергеев. – Нам ведь придется отложить съезд для спуска на дно  ямы  делать. А это дополнительные кубы для кренделя-хрюнделя.
- Мне заказчик платит не за кубометры вывезенного грунта, а делает почасовую оплату за отработанные машиносмены, - отмахнулся от водителей Соколов.
- Точно ты выразился – в Лукоморье едем, отметил Виталик. – Условия работы у папика сказочные.
- Да я не про пушкинское лукоморье имел в виду, - сказал Женя. – Это так район застройки под Всеволожском называется.
- Вот это да, какое поэтическое название для своего дачного кооператива новые буржуи придумали – Лукоморье, - изумился Саша.
- Да уж, - хмыкнул Богдан и скомандовал. – По машинам. Поехали.
Богдан оказался прав. Хрюндель был прижимистым мужичонкой, ярко выраженным скупердяем. Когда он отсчитывал Жене аванс от огорчения, что  со своими деньгами ему приходиться расставаться у Хрюнделя мелко-мелко тряслись руки.
- Жаден патологически, - отметил Виталий, когда друзья остались одни.
- Это не патология, - покачал головой Богдан. – Когда волк жадно жрет мясо своей жертвы – невинного агница, это не патология, а физиология. Хищник хочет, есть  потому-то, и загубил ягненка. Давайте-ка  ударно поработаем, а то отхряпает этот Хрюндель  нашу зарплату наполовину.  Он мне стал еще более неприятен.
- Ребята посмотрите-ка вон туда на горку, - встрепенулся вдруг Александр. – Только резко не поворачивайтесь и не сразу оба. Буржуй-то за нами в бинокль наблюдает.
Друзья по очереди взглянули на пригорок. Машина Хрюнделя уже скрылась за горизонтом, а сам он выполз на вершину горушки, и в стеклышках бинокля ярко поблескивало солнышко.
- Это хорошо, что мы заметили его «бдительность» сразу, - одобрил открытие Саши Ребров. Пусть папик следит за нами, а мы будем время от времени поглядывать на бугорок, не наблюдает ли Хрюндель за нашими действиями в бинокль. День большой…
Но обнаруживать слежку им не пришлось. Все свободная территория вокруг котлована была завалена кучками сваленного песка.  Да и не песок это был, а суглинок. Он прилипал к днищу, застревал, заклинивая задний борт, который болтался на верхних крючьях, заламывая кузов.  Машину приходилось дергать два-три раза, чтобы песок, мягко прошуршав по кузову, сваливался на землю.
- Молодцы ребята, - похвалил вечером бригаду Хрюндель. – надо бульдозер для планировки заказывать.
Он вытащил мобильный телефон и набрал номер Жени.
Прораб что-то долго объяснял Хрюнднлю и с каждым сказанным словом жени его и без того помрачневшее лицо становилось темнее.
- Ну и пройдоха же ваш прораб, - сказал он друзьям, закончив разговор. – Говорит, что трейлер для перевозки бульдозера, если он будет работать на объекте меньше 15 дней должен оплачивать я. В общем, насчитал мне за выполненную работу бульдозера вместе с доставкой его на объект и вывозом с объекта 20 тысяч рублей. С ума… сойдешь от такой суммы.
- Ну, зачем же так убиваться, Вячеслав Всеволодович – елейно улыбаясь, сказал Богдан Хрюнделю. – Мы и за полцены найдем механизм для планировки площадки. Может быть грейдер. Его машиносмена раза в три дороже, чем у бульдозера, зато он мобильный. Сам передвигается на собственных колесах. Проезжая Всеволожск, я видел, где-то грейдер. Поверьте моему честному, благородному слову, я его из-под земли достану.
- Ребята почти вся сумма в смете работы бульдозера составила его доставка на объект,  обрадовался и одновременно взмолился Хрюндель. – Найдите грейдер, пожалуйста, за пять тысяч…
- Нет, нет Вячеслав Всеволодович, - уперся Богдан – за пять тысяч ни один грейдерист сюда не поедет. А вот за семь с половиной, восемь тысяч думаю, что уговорю любого.
- Ну что же, делать нечего, грабители вы этакие, - вздохнул тяжело Хрюндель и полез трясущимися руками в барсетку за деньгами. – Вот тебе Сергеев семь с половиной тысяч. От сердца с кровью отрываю.
Папик укатил, а Богдан развернув веером пятихатки (пятьсот рублевые купюры), обмахивал ими свое лицо, как будто он вышел в жару на улицу из института благородных девиц. Приплясывая, напевал:
-  Лукоморье, Лукоморье, началися чудеса.
Как только исчез над пригорком блеск стеклянных линз бинокля, Ребров остановил рванувшегося в кабину КамАЗа Богдана:
- Погоди, дружище, не надо суетиться раньше времени. Зачем искать то, что нам совсем не нужно. Мы и без грейдера справимся! Саша ковшом экскаватора собьет верхушки на кучах, а мы с тобой колесами  КамАЗов  укатаем площадку. Только не будем залезать в рыхлый песок сразу двумя автомашинами. Один груженый будет с тросом дежурить на твердом грунте. В случае чего выдернет застрявшую пустую машину. А когда грунт уплотниться чуток, продолжим укатку гружеными КамАЗами.
Сказано-сделано. Работа закипела. Подспустив шины, чтобы поверхность соприкосновения колес с грунтом максимально увеличилась, КамАЗы мягко как на волнах покачиваясь, утюжили площадку. К обеду они выровняли ее.
-  Под ноль вывели, - сказал Саша. – Хватит прилизывать-то ее, начнем завозить грунт для второго слоя под планировку «грейдера».
Друзья расхохотались:
- Ишь ты, антиллигент-то наш, оказывается, хорошо воспринимает простой народный юмор. А на грудь, может, тоже примешь граммов по 170 водочки, - предложил Ребров.
Саша брезгливо сморщился:
- Водку не пью.
- Но от коньяка будет трудно отказаться. Тем более за чужой счет,  говаривал Папанов, пьют и трезвенники и язвенники, - сказал Богдан и опять помахал «веером», но уже перед носом экскаваторщика.
- От коньяка не откажусь, - махнул рукой Саша.
- Вот и ладненько, - утвердил решение экскаваторщика «кассир». – Полторы тысячи кладу в стабилизационный фонд (Богдан засунул часть денег в карман), а оставшуюся сумму разделил по-братски.
- Нет уж, нет уж, - торопливо одернул его Саша, знаю я твою братскую дележку. Трудно ее вспоминать без слез. Остальное делим поровну.
Виталлий вернулся с покупкой быстро и сообщил приятную новость:
- Теперь нам не страшны никакие происки империалистов и агентов иностранных разведок, которые  подло и тайно шпионят за нами из-за бугра. Джип с красивым номером из трех пятерок взят под наблюдение тремя местными пацанами за сто рублей и три бутылки пива в день они согласились дежурить посменно у бугра. Запишите их номера мобильных телефонов. Главное, чтобы у нас  «горючее» всегда было.
- Отлично, Константин, -  одобрил действия друга Сергеев.
-  Прекрасно, Григорий, - отозвался в ответ Ребров и собутыльники,  не таясь, уселись на травке трапезничать, пока не раздался необходимый сигнал пацанов:
- Едет ваш Хрюндель.
- Заказчик опять остался доволен работой, но подозрительно раздувая ноздри, принюхивался к запаху, которым благоухали водители:
- Гаишников что ли не боитесь?
- Мы же Вячеслав Всеволодович со строительной площадки ни-ни, - ответил за всех Виталий. – Неотлучно здесь находимся. Завтра грейдер опять вызывать придется, да вот беда он может подхалтуривать только после работы. А вы с 6 до полдевятого вечера своих детей в Питер на музыкальные занятия возите.  Поэтому завтра утром нам денежки для грейдериста оставьте.
- Зачем же вам деньги с утра, если механизатор будет работать вечером? Приеду с детьми домой и рассчитаюсь с ним.
- Ну что вы, он так не согласится. У него принцип – деньги вперед.
Утром пляска с веером и песня рок-музыканта и барда Богдана повторился. Барков Саша подслушал, что бормотал Хрюндель, выдавая деньги Богдану:
-  Вымогатели, гаденыши. Водители – расхитители.
- Какая низость с его стороны. Это нечестно. Сказал бы мне свои претензии прямо в глаза, нам такое оскорбление будет трудно пережить… без стакана. Виталик, у тебя роба не так перепачкана маслом. Сгоняй в магазин.
Но и Виталий, давясь от смеха, прежде чем забраться в кабину КамАЗа, высказал свое отношение по поводу недостойного поведения Хрюнделя:
- Я читал книжку «Адские водители». Там водители должны были привезти взрывчатку, нитроглицерин на буровую нефтяную вышку, где произошел пожар. Огонь нельзя было потушить водой – вышка находилась в пустыни. Требовался направленный взрыв колоссальной мощности. Но чтобы довести жидкий нитроглицерин в емкостях, который от любого неосторожного толчка при торможении может сдетонировать и взорваться отобрали пять водителей из тысячи. Им бросали на лобовое стекло куртку, неожиданно выпускали из-за скалы собаку, а претендент должен был не реагировать на внешний раздражитель и вести машину, как ни в чем не бывало. Премию, кто первым доставит нитроглицерин до вышки, обещали выдать немыслимую – 100 тысяч долларов. Четверо погибли, взорвались и только один остался в живых. Но когда счастливчик, получивший чек,  помчался на огромной скорости по  серпантину горных круч, мечтая о собственном бунгало  на берегу теплого моря, произошло несчастье. На машине  были перерезаны тормозные шланги. Адские водители не просто рисковали своей жизнью, они были обречены на смерть. Мы получаем не баснословные суммы в Лукоморье, но не рискуем своей собственной шкурой, как те бедолаги из «Адских водителей». Есть сказка Андерсена «Гадкий утенок» о том, как жалкий птенец превратился в прекрасного лебедя. Мы уже никогда не сможем повторить подвиг гадкого утенка и не станем прекраснее, чем есть на самом деле. Поэтому чего же вы обиделись на шипение Хряка-индюка  - гаденыш. Мы и есть не адские,  а гадские водители. Крутимся как ужи на сковородке и как змеи подколодные, пользуясь доверчивостью Хрюнделя, получаем вознаграждение ни за что ни про что. Чудеса.
- Ладно, Цицерон, - остановил разглагольствования Реброва Сергеев. – Душа горит, езжай в сельпо, не тяни волыну.
________________________________________
Чудеса продолжаются
Во время перекура и перекуса на стройплощадке появился незнакомый, но очень солидный импозантный мужчина:
- Ребята, это у вас свои собственные частные КамАЗы?
- Угу, угу, - закивал Богдан, так как у него рот был забит едой до отказа.
- А почему это вас так заинтересовало, почтеннейший. Надеюсь, вы не из налоговой полиции?
Незнакомец признался, что он пришел не с карающим мечом от правоохранительных органов, а с просьбой.
- Я тоже рядышком во Всеволожске дом строю, да дал немного маху. Весь грунт из котлована вывез на свалку, а теперь нечем пазухи у фундамента засыпать. Здесь же не грунт, а почти чистый песок. Вы ребятки шустрые, не смогли бы для меня несколько рейсов сделать?
- Почем? – деловито спросил захмелевший Саша Барков. Виталик вместо одной бутылки коньяка привез две бутылки водки. И перед самым обеденным перерывом Саша так близко подкопал песок под гусеницами, что, загружая КамАЗ Богдана, съехал в самим же отрытую яму. Да так шарахнул ковшом по машине Сергеева, и если бы в кузове не было загружено достаточно песка, то днище кузова клыки ковша изрядно бы повредили.
- По полторы тысячи за ходку.
- Но вы понимаете, что у нас могут быть неприятности и со служителями доблестной гибэдэдэ, - задал резонный вопрос Виталий.
- Конечно, конечно, - кивнул головой представительный мужчина. – Я все улажу. Ваши номера записал и не один гаишник вас не остановит.
- У матросов больше нет вопросов, - обрадовался Богдан. – Мы тотчас приступаем выполнять ваше задание.
На следующий день в обеденный перерыв их посетил другой паломник. Он был краток.
- Мне Александрович присоветовал к вам обратиться. Говорит, в Лукоморье  появились разбитные ребята, которые что угодно перевезут за умеренную плату. У меня после сноса развалюхи, которую я купил вместе с участком, осталась груда мусора. Предлагаю по две тысячи за ходку. Все-таки мусор грузить посложнее, чем песок.
- Приятно иметь дело с понятливыми, умными людьми, - сказал Виталий. – Показывайте дорогу  и фронт работ. Я еду за вашей машиной.
Мусор вывозили в поле за коровниками. В дверях одного увидели двух симпатичных девушек.
- С ними вести дипломатические переговоры придется тебе, - сказал Виталику Богдан. – Ты высокий, смазливый, молодой, а со мной, со старым перечником, они разговаривать не станут.
- Девочки, - окликнул доярок Ребров. – Попить по кружечке молочка не дадите?
Те, приветливо улыбаясь, кивнули, - заходите в гости.
Поставив пустой стакан на стол в раздевалке доярок, Виталий снова задал вопрос:
- Девчонки, а у вас нельзя будет вечерком в душе помыться?
- Тут немножко не совсем вкусно попахивает, - ответила Наташа и посоветовалась с подругой. -  Таня, ничего если ребята к нам домой вечерком приедут. Им ведь только помыться надо.
- Да, да, - подтвердил Богдан – нам только помыться, только помыться и ничего больше.
Вечером к одиноко сидящему в кабине пустого КамАЗа экскаваторщику подошел Хрюндель.
- А где твои два разгильдяя?
- На заправку уехали.
Через час заказчик приехал снова:
- И чем же они заправляются? Поеду, поищу.
Утром Хрюндель устроил друзьям выволочку:
- Не надо рассказывать сказки, хоть вы и работаете в   Лукоморье. Какие заправки, я видел ваш  КамАЗ у частного дома. Уже по бабам стали бегать?
- Вы что из полиции нравов?   - съязвил Виталик, а Богдан добавил:
-  Здоровые мужчины должны вести здоровый образ жизни.
- А не боитесь, что вас триппером наградят?
- Награды  нам не нужны, - отрезал Богдан. – Все равно или пропьем, или потеряем. Вячеслав Всеволодович свое наверстаем. Впереди два выходных – суббота и воскресенье. По сколько вы фирме платите за час? Восемьсот пятьдесят это круто. А мы с вас возьмем только по пятьсот наличными. В выходные вы все равно будете дома и посмотрите,  какие работящие водители трудятся в Лукоморье. Полюбуетесь  на наш ударный труд.
Удовлетворенный успешными переговорами на вполне выгодных условиях  Хрюндель удивился.
- Женя, - позвонил прорабу Виталик. – Нам на выходные домой бы съездить: перышки почистить, побриться, помыться, с женами повидаться. Так я думаю мы своим ходом на маршрутках доберемся. Надо быть рачительными, не сжигать зазря хозяйскую солярку.
Работали в субботу и полвоскресенья, как проклятые. При расчете у Хрюнделя руки не тряслись. Он даже неожиданно для самого себя проявил восторженные эмоции и, хлопнув в ладоши, заявил:
- Умеете и можете хорошо работать. Это у вас не отнять.
- А деньги тем более, - поддакнул ему Богдан, запихивая их в свой бездонный карман куртки.
________________________________________
А где у вас здесь кафетерий?
За следующую неделю котлован под купальный бассейн был почти вырыт, несмотря на постоянные левые рейсы. Песок Хряка возили всем желающим. Во вторник ехавших под шефе Виталика и Богдана впервые остановили гаишники. Богдан нетвердой походкой, но  твердо уверенный в своей правоте и безнаказанности  из-за обещания импозантного прикрытия их поездки по поселку в пьяном виде направился к патрульной машине ДПС.
Виталик переживал:
- Кажется, влипли. Импозантный обещал, но обещанного три года ждут, а выполняют обещание очень неохотно. А может быть эти из патрульной службы и не знают про их «льготные» номера?
Богдан  возвращался хмурый, с низкоопушенной головой.
- Ну что? Что тебе они тебе сказали? – торопливо, скороговоркой спросил Ребров. Оштрафовали? На сколько?
- Не оштрафовали, а цену нам они за ходку сбивают, - ответил Сергеев. – «Попросили» привезти два КамАЗа песка своему начальнику, но подешевле, по цене одной ездки – за полторы тысячи.
- Так разве это может нас испугать? – обрадовался Виталий. – Нашему бюджету это как слону дробинка, а рейтинг среди гаишников у нас оказывается настолько высок, что они просят песок привезти подешевле, а не требуют его бесплатно везти, на халяву.
- Ты как всегда прав, граф, - усмехнулся Богдан. – А граф был жулик.
Он сунул в руку Реброва листочек с адресом:
- Поедешь с грузом теперь первым ты. А то я опять буду «бригадирить».
Заулыбался после этих слов и Виталик.  «Бригадирить», по яркому выражению Богдана, означало то, что он, прикалываясь,  ехал по узкой дороге или улице виляя из стороны в сторону, не пропуская вперед следом идущие автомашины. Длинный «хвост» из грузовиков и легковушек Сергеев собрал такой неимоверной величины, что даже Ребров пожалел своих собратьев-водителей плетущихся сзади и попросил Богдана:
-  Ты бы побыстрее поехал. Посмотри сзади, сколько машин насобирали.
- Мне торопиться некуда: поспешить, людей насмешишь. А я и так первым еду.
Виталий задохнулся от смеха:
- А вы хам, сударь.
- Какой уж есть.
Рядом с командиром полка ДПС жил заместитель военного прокурора:
- Ребята,  - попросил он, – мне бы тоже пару машин песка не помешало. Почва на участке  торфянистая, а для помидоров нужна песчаная. Перелопачу песок с торфом – урожай будет.
Друзья согласились.
-Все выше и выше заказчиков наших полет, - прокомментировал звездную клиентуру Сергеев для приятеля, а работнику прокуратуры задал резонный вопрос:
- А не завязнем мы в вашем торфянике по самые помидоры?
- Думая, что нет, - ответил служитель Фемиды. -  А если, что товарищ вас выдернет, да и я окажу любую посильную помощь.
- Я верю вам больше, чем себе, - кивнул Богдан.
Виталий, ехавший, как и условились первым, быстро разгрузился и встал под экскаватор, дожидаться друга. Но ждать пришлось долго.
- Накаркал сам себе Богдан, наверно, застрял, - подумал Ребров. Загрузив песок, направился к прокурору. У него на даче Виталий увидел живописную картину.
Колеса КамАЗа Сергеева после пробуксовки полностью, по самые уши, зарылись в грунт. Богдан сидел на куче высыпанного им же песка и, покуривая сигарету «Мальборо», с интересом смотрел как зам. Прокурора лопатой откапывает возле затонувших шин грунт. Пот ручьем льется по лбу, шее, струится по лицу. Остановившись передохнуть, спросил:
- Богдан Анатольевич, как вы думаете, может быть, уже достаточно.
- Нет нужно еще метра два, по ходу движения прокопать. Иначе не выскочить, не выползти из вашей грязи, - вынес вердикт зам. Прокурору Сергеев. А подоспевшему Реброву прошептал:
- Копайте, Шура, копайте.
- Ты прекрати буреть-то, - не поддержал нахальное поведение друга Ребров. Взял вторую лопату и встал рядом помогать зам. Прокурору выполнять земляные работы. Столько грунта он в жизни не перелопатил бы если бы висящая в воздухе, как дамоклов меч мысль: вдруг Хрюндель приехал на объект – и, не обнаружив там друзей, отправится на их поиски.
Обрадовался, что приехал груженый, через полчаса  это обстоятельство пригодилось. Он легко выдернул пустой КамАЗ Богдана из болота.
Служитель Фемиды был справедлив и, признав свою вину, за задержку водителей по собственной справедливости и неосторожности. Рассчитался не скупясь – доплатил за вынужденный их простой.
Богдан смиренно забрал деньги и спросил с французским прононсом:
- А вы не подскажете, где здесь у вас в поселке кафэтэрий?
- Какой тут у нас кафетерий, - устало махнул рукой зам. Прокурора. – Здесь постучи в окно любого дома и покажи полтинник, вынесут без всякого промедления бутылку самогона.
- Спасибо за совет. Мы любим КВН, - отреагировал Сергеев.
- Что, что вы сказали? – не понял Богдана зам. Прокурора. – какой КВН, я  и не  собирался с вами шутить. В моих словах звучит только сермяжная правда о нашей суровой поселковой действительности.
- Да я тоже не собирался над вами подшучивать, - успокоил зам. Прокурора Богдан. – КВН – это так в народе самогон называют: коньяк, выгнанный ночью.
Сергеев не удержался и все же нанес служителю Фемиды небольшой такой малюсенький укольчик:
- Почему ночью, чтобы прокуратуре труднее было гонителя  за этим криминальным занятием застукать.
Саша Барков сначала отнекивался:
- Пейте сами эту отраву. Если коньяка не было, то хотя бы хорошей не палёной водки бы купили…
- Александр, не бузи! – остановил его возмущения Богдан. От сивухи в самогоне еще никто не умирал, а от паленой водки на тот свет пачками люди уходят. Мы   твоей не жаждем – пей.
Как всегда охмелевший Саша стал высказывать радикальные идеи:
- Поедем-ка друзья в Питер, домой на один вечерок, на побывку.
В воскресенье халтурили. Бабла в карманах не меряно. На буднях деньги рекой текут: надо их домой отвезти.
- Ай да, Сашка, ай да Сукин Сын – молодец, - воскликнул Виталий. – Такую сумму держать наличными в карманах неприлично. Обворовать могут, ограбить. Местные пацаны не для нас, а могут поставлять очередные даны, а против нас. Они-то видят, как мы сказочно живем и про молочные реки, текущие мимо кисельных берегов догадываются, настучат кому надо и алес. Прислушаемся к мудрому совету нашего философа. Съездим в Питер Богдан, ты не знаешь, где здесь остановка маршруток?
- Знаю – вон там за леском. Но сначала пойдем пивка попьем.
- Не стоит терять время, - уперся экскаваторщик.
-  Саша, не тарахти, мы же по пути пиво купим.
- В лесу?
- Да нет, как выйдем из лесополосы, сразу несколько ларьков с пивом и сигаретами в ряд выстроятся. Выбирай пиво и сигареты на любой вкус. В Лукоморье не только пиво – все есть.
________________________________________
Приключения бывают не только в Лукоморье
  Смеркалось, поэтому гадские водители не стали  тратить время, чтобы переодеться в чистую цивильную одежду. Она так и осталась висеть на плечиках запертой  в кабине КамАЗа.
Когда трое мужчин бомжеватого вида вышли из леса, продавщица в ларьке загрустила. Эти грязные в рваной промасленной спецовке пьяненькие чужаки вряд ли пополнят полновесными денежными купюрами ее кассу. Насобирают мелочишку на бутылку дешевого пива и пачку таких же вонючих сигарет, от которых  кашель даже у рядом стоящих у ларька ее завсегдатаев.
- Ну чего тебе, ханурик, надо? – с пренебрежением спросила хозяйка торговой точки у Богдана.
- Мадмуазель, сударыня, выбирайте, пожалуйста, выражения, когда ведете разговор с состоятельными клиентами. Нам надо три баночки пива «Туборг-грин» и столько же пачек сигарет «Мальборо».
- Ты сначала деньги покажи, - начала фразу в том же агрессивно-хамоватом тоне сударыня и поперхнулась. Богдан достал из-за пазухи объемную пачку пятисоток.
- Мальчики, вы мои дорогие, ненаглядные, - запела величаво арию уже из другой оперы мадмуазель. – Чего же вам пивко из жестянки-то попить захотелось? У меня «Туборг-грин» в холодильнике стоит и в стеклянной таре.
- Это хорошо, давайте нам три бутылочки холодненького пивка, - сражу же согласился Ребров, но Богдан был неумолим:
- И три баночки «Туборга» доставайте тоже. Мы их с собой в маршрутку заберем.
- Может быть, к пиву сухих креветок или пакетики  кириешек возьмете? – засуетилась продавщица. – Чтобы я со сдачей вас не задержала. Маршрутка до метро в Питер отправляется через 2 минуты. Я вам их уже в пакет уложила.
Друзья схватили пакет, даже не поблагодарив сударыню за великолепное сервисное обслуживание, и бросились к маршрутке.
Через минут  двадцать  Виталий с хрустом смял осушенную до дна жестяную баночку и направился по проходу к водителю маршрутки. Они как раз проезжали мимо витрины продуктового магазина, какого-то поселка на трассе. А проехать мимо него Виталию не хотелось.
- Коллега, ты, что не слышишь, как внутренне заднее правое колесо хлопает о наружное.  Спустило на остановке или гвоздь уже на шоссе поймал? – озадачил  вопросом водителя маршрутки Ребров.
Он беспокойно наклонил голову набок, прислушиваясь к стуку, а ноги автоматически надавили сразу на две педали – сцепления и тормоза. Газель стала как вкопанная. Он ловко, как десантник БМП, выпрыгнул из кабины и помчался вокруг маршрутки на обочину. Стал осматривать колеса. Пнув его ботинком, зло, сверкая глазами, набросился на Виталика:
- Ты что же это врешь?!
- Тс-с-с, - приложив к губам палец, остановил истерику обманутого водителя Ребров. Держи пятисотку. Будешь орать, нас пассажиры за непредусмотренную остановку растерзают. Того гляди до закрытия метро можем не доехать. Но ты поменяй, поменяй колесо-то, домкратом побренчи, пока я в магазин за пивком сгоняю.
Таксист судорожными  движениями ухватил купюру и кивнул головой.
- Мухой слетай. Одна нога здесь, другая там. А то пассажиры не только вас растерзают и мне на орехи достанется.
- Не беспокойся, командир. Все будет тип-топ. Изображай бурную деятельность, я  через  три секунды уже буду сидеть в салоне.
В салоне Богдан по достоинству оценил поступок своего младшего товарища.
- Ну, у тебя и голова! Не голова, а Дом Советов. Я сначала и не сообразил что к чему… А с этим, что будем делать?
Богдан стряхнул со своего плеча голову заснувшего Саши Баркова.
- Я водиле пятисотку дал, - ответил Виталик, - чтобы он на станции Ржевка высадил «спящую красавицу». Посадим его на лавочку и когда он очухается и увидит знакомую местность, то на автопилоте до дома доползет. Место тут тихое. А вот нам в метро лезть в таком виде не резон. Менты  остановят, обшманают и плакали наши денюжки. Таксиста попросить развести нас по домам – опасно. Если вырубимся в машине  тоже удачи не видать. Вызывай к кольцу маршрутки Вовку Добрынина, пусть он на своей машине нас по домам развезет. Пообещай ему награду, от которой невозможно отказаться.
________________________________________
В поисках потерянного Лукоморья
Хмурые, небритые, но зато в чистой одежде трое приятелей встретились на следующее утро на выходе из метро.
- Ты хоть помнишь номер маршрутки, на которой мы  из лукоморья приехали? – спросил Богдан Виталия.
Ребров отрицательно покачал головой и тогда Сергеев ткнул кулаком в бок   Баркова, находящегося до сих пор в прострации.
- Нашел вчера вечером свой дом-то?  - и когда Саша кивнул, добавил. -  Так иди и ищи теперь маршрутку, идущую на Лукоморье.
Виталий посмотрел в мутные, бессмысленные глаза Баркова  и усмехнулся, пожалел товарища.
-  Тебе не водку, а кислое молоко через тряпочку пить надо. Пошли вдвоем поспрашиваем.
Когда они подошли с помятыми лицами, и тяжело дыша перегаром к  опрятно  одетой женщине, Саша, еле ворочая языком, спросил:
- Не подскажете, как нам в лукоморье попасть?  - Она шарахнулась от них в сторону, пробормотав:
- Нажрутся до чертиков, до белой горячки, а потом Лукоморье им подавай.
Другие прохожие или пожимали плечами на, как казалось им странные вопросы о Лукоморье, а кто-то даже покручивал пальцами у виска.
Помощь пришла оттуда, откуда они ее не ожидали. Молоденький сержантик милиции подошел к ним откозырнул, щелкнув каблуками, потребовал:
- Предъявите ваши документы.
- В чем дело сержант? Почему,  мы мирные граждане, а не террористы какие-то заинтересовали тебя?
- Вы уже полчаса крутитесь около метро и пристаете с непонятными вопросами к прохожим.
Ребров протянул водительские права и стал  объяснять:
- Вчера начальство срочно вызвало нас из командировки из Всеволожска. Там есть дачный кооператив Лукоморье, а мы на маршрутках туда ни разу не ездили, только на КамАЗах. Будь любезен подскажи, как нам попасть в сказку.
И сержант им подсказал.
До воскресенья гадские водители никаких левых заказов не брали. У Хрюнделя по лицу блуждала все эти дни удивленно-радостная, загадочная улыбка.
- Я уж подумал, не сглазили ли вас после поездки в Питер? -  сказал он, когда задание по отрывке котлована было выполнено в срок и с отличным качеством. – Кончилась раскачка, началась горячка и результат на лицо.  В понедельник буду бетон в фундамент заливать, но и для вас, только для водителей,  у меня есть новое задание. Нужно  завезти 60 КамАЗов растительного грунта на газоны. Озеленители грузят чернозем своим экскаватором. Поэтому звоните своему прорабу Жене, пусть он экскаватор Баркова вывозит на базу.
Саша загрустил, а Сергеев и Ребров расцвели в улыбке. Растительный грунт: чернозем вперемешку с зелеными травниками содранного бульдозером дерна на приусадебных дачных участках ценился дороже зеленых долларов США. Да, что там падающий в цене доллар… Дороже золота, из которого была сделана в сказочном Лукоморье висевшая цепь на дубе том.
Они же, как кот ученый, бродят третью неделю по кругу, по золотой цепи и, кажется, это движение их бесконечным, что оно никогда не закончится.
________________________________________
Второе дыханье

Хрюедль привез Сергеева и Реброва на поле, где был сбуртован терриконом чернозем.
          - Поле чудес, - шепнул Виталий на ушко Богдану, – наш Буратино привез.
- А мы, значит, выходит с тобой Кот Базилио и лиса Алиса?- прыснул в кулак Богдан.
Хрюндель подозрительно посмотрел на них:
- Чего развеселились?
- Мы поражаемся, Вячеслав Всеволодович, нашей уникальной отечественной технике. – Богдан указал на экскаватор «Беларуська», этому трактору пора под пресс, а им собираются КамАЗы грузить. Зря вы поторопились Сашку-то в Питер отправить. Он бы нам в два  счета 60 КамАЗов загрузил.
Хрюндель поморщился недовольно:
- Я упрашивал председателя общества с ограниченной ответственностью разрешить мне своим механизмом загрузить грунт. Наотрез  отказался. Говорит, мы по талонам свой товар  отпускаем.   Учет, прежде всего.
- Против такого весомого аргумента  председателя ООО трудно спорить, - согласился Богдан и угодливо, но с плохо скрываемой издевкой повторил последнюю фразу Хрюнделя, -  учет, прежде всего.
Когда заказчик исчез, Богдан, вытащив из бардачка КамАЗа поллитровку водки и пустой стакан, постучал в кабину «Белоруськи». Из нее вылез замшелый, седой дед.
- Не возражаете, любезнейший, отметить наше знакомство, -  спросил старика Сергеев, протягивая ему стакан до краев налитой водкой. Наше совместное сотрудничество обещает быть продолжительным.
Когда экскаваторщик выпил, Богдан снова съязвил:
- По внешнему виду, мне кажется, вы и ваш механизм ровесники?
Дед на вопрос отвечать не захотел, а протянув стакан, потребовал:
- Ну ладно. Наливай еще сто грамм и больше не пытайся даже уговаривать меня, я на работе пить не буду.
- Да и мы тоже за рулем не пьем, - поддержал деда Виталик. – Когда  мы с Богданом выпиваем, то из-за руля выходим. На подножке кабины застолье устраиваем.
Дед на удивление друзей работал прекрасно. Четкие движения, никаких излишних поворотов, примерок и прицеливаний к кузову. Казалось, что машина настолько отдрессирована механизатором-старейшиной, что чудеса творит сама собой.
По пути к заказчику идущая навстречу «Тойота», моргнув фарами, резко затормозив, остановилась на обочине. Друзья тоже встали.
- Спасибо, дружок, - высунулся из окна кабины Виталик. – Только ты зря нас оберегаешь, чтобы на гаишников мы не нарвались. Они отворачиваются от нас, когда мы мимо них прошествовали, не хотят штрафовать.
- Э отношения с гаишниками – ваше дело, - сказал браток с бритым затылком из «Тойоты». – Мне машина две чернозема на дачу привезти надо. Вот адрес, вот деньги. По две с половиной тысячи рубля за ходку хватит?
Богдан не стал тратить слова и торговаться. Деньги братка быстро исчезли в его кармане. Он повернулся к Виталию:
- Ты езжай к Хрюнделю, а я следую за брателлой. В другую ходку мы поменяемся ролями. Ты повезешь чернозем дружбану, а я Хрюнделю. Процесс должен проходить непрерывно.
К деду они приехали почти одновременно. У Богдана в машине была зажата записка с адресом знакомого первого клиента, жаждущего чернозема. Он отдал адрес Виталию:
- Будешь потом возить и сюда. Но давайте обсудим сначала обстановочку сложившуюся на наших фронтах.
- Павел Васильевич, -  потом  обратился он к деду. - За бесперебойную  нагрузку двух машин, вам пятьсот рублей хватит?
- За глаза и за уши, - подтвердил договоренную цену дед.
- Тогда у меня к вам великая просьба, - Богдан проследил как пятисотку дед, аккуратно сложив вчетверо, упрятал в нагрудный карман пиджака, – если Хрюндель приедет, то вы не торопитесь с нагрузкой. Повороты стрелы делайте очень медленно, высыпая ковш, несколько раз примерьтесь,  куда же его высыпать в кузов. И…
- Не учите отца детей строгать,  -  отрезал Павел Васильевич. – Когда надо, то я найду, что сказать.
- Мы не хотели вас обидеть, Павел Васильевич, - добавил Виталий.  – Учитывая вашу энциклопедическую память и эрудицию, никто не сомневается, что нападкам Хрюнделя будет дан достойный отпор. А мы челночными перевозками не дадим усомниться заказчику, что все дело только в нагрузке. Принимайте весь огонь на себя.
Хрюндель действительно, как и ожидали приятели, был разгневан:
-  Почему вы медленно работаете? Зачем вы тянете резину? Я вам не позволю водить меня за нос.
- А что вы хотели от пожилого человека, Вячеслав Всеволодович. Его тракторишка вот-вот развалится, а он сам на ладан дышит. И так работает через не могу,  -  пожаловался Виталий.
- Поехали на поле. Я сам хочу посмотреть на погрузку, - не унимался Хрюндель.
- Поехали.
Богдан поставил КамАЗ под погрузку, а Виталий наблюдал за размеренными цирковыми движениями деда.
- Шапито, да и только.
Хрюндель выскочил из джипа:
- Вы что не можете грузить побыстрее?  - заорал  он на деда.
- Не могу! – кивнул ему Павел Васильевич.
- Дайте мне номер мобильного телефон вашего председателя, - кипятился Хрюндель. – Пусть он вас заменит.
- Пусть заменит, - согласился вроде бы дед, но в голосе уже зазвучали нотки угрозы.
- Алле, алле, - закричал в трубку мобильника Хрюндель. – Вы можете прекратить это безобразие. Что?.. сейчас я передаю трубку вашему Павлу Васильевичу.
- Возьмите телефон. Председатель желает переговорить с вами, - Хрюндель протянул трубку деду с ехидной улыбкой, довольный видимо ответом председателя. Васильевич слушал долго и внимательно, а затем резко пошел в нападение:
- На моем экскаваторе никто кроме меня работать не сможет, - сказал дед председателю – Полчаса не пройдет, как он поломается. Отремонтировать тоже никто не сумеет. Таких запасных частей и деталей вы нигде не найдете – их уже давно не выпускают. А если ты и дальше орать на меня будешь, то я твоему клиенту могу только совковую лопату предложить, она у меня есть. Пусть он КамАЗы вручную грузит.
Инцидент был окончен. Хрюндель зубами скрипел от злости, но был вынужден терпеть: за весь объем растительного грунта он уже оплатил председателю.
________________________________________
Все когда-то кончается
или  Прощай Лукоморье
На поле  чудес как-то приехал на старенькой «Волге» невзрачный мужчина средних лет:
- Черноземчику надо? – вежливо поинтересовался Богдан.
- Щебня, - сказал Невзрачный.
- Щебень нам отпускают по три тысячи рублей за машину, - назвал свою цену Богдан.
- Это дорого. Я думаю, что за две тысячи договоримся, - тускло невыразительно произнес  клиент и направился к «Волге».  Когда он уже хотел быстро распахнуть дверцу и сесть за руль, к нему подошел Виталий, хотя Богдан уже и высказал свое мнение.
- Жлоб. Пусть катится восвояси.
- А сколько же машин вам надо завезти щебня? – спросил Ребров, думая, что количество будет ничтожным,  две, три ходки.  Поэтому  ответ Невзрачного ошеломил:
- Машин пятьдесят-шестьдесят, думаю. Мне нужно  все дорожки возле дома заасфальтировать.
Богдан подскочил, как будто его пчела укусила:
- Мужчина, ну зачем же вы так торопитесь закончить разговор с нами. В нашем случае торг вполне уместен. Давайте поторгуемся.
- Давайте, - равнодушно сказал Невзрачный.
Сошлись на двух с половиной  тысячах. Чернозем для Хрюнделя был почти что вывезен, и новая волна инвестиций была кстати. Чернозем стал завозиться еще медленнее.
Когда гадские водители завезли последний КамАЗ растительного грунта, Хрюндель с облегчением вздохнул:
- Хотел еще работку вам подкинуть, но думаю теперь распрощаться. Встретились без радости, расстаемся без слез.
Виталий оценил юмор Хрюнделя, а через несколько секунд и его коварство:
- Мне тут надо на тротуарные дорожки щебня привезти, но вас задействовать уже не буду. Сотрудник на работе мне телефончик дал. Во Всеволожске есть водители, которые могут щебень мне подешевле привезти.
Хрюндель на глазах друзей набрал номер, зазвонил телефон Богдана.
- Алле, - ответил он.
Хрюндель остолбенел:
- Так эти водители – Вы?

________________________________________
Свет развитого автомобилизма идет с Востока
Из страны восходящего солнца
Виталик Ребров  и Володя Добрынин заядлые автомобилисты, земляки, однополчане. Двух парней из древнего города Центрально-Европейской части Росси призвали на Тихоокеанский флот. Во Владивостоке их разъединили. Виталика отправили в бригаду морской пехоты, а Володю матросом в бухту Разбойник. Когда Виталий прочитал Вовкину справку: «Моторист Добрынин закончил разбойничью морскую школу», восторженно завопил:
- На пирата выучился!
Так к Володе приклеилось прозвище – Пират. После демобилизации в  их пути до определенного времени разошлись. Виталий уехал домой к родителям, а Вова остался, понравился ему Владик – этот город камней и парней в бескозырках. Как же пирату жить без океана?
Отец Виталию преподнес милый сердцу подарок – купил автомашину «Москвич». Не поддержанный, а новенький. Как гордо говорил Виталий – нулевку, и был парень на седьмом небе от счастья. Но скоро пришлось спуститься на нашу грешную землю. Через пару лет Москвич стал рассыпаться на гайки. Почти 4 года служил он Реброву, который больше времени лежал под Московичем, чем ездил на нем. А отец радовался, что снял на покупку все сбережения. Через год, на обесцененные от инфляции деньги, можно было бы купить разве что кусок колбасы. А так какая никакая, а своя машина. Но и сам огорчался, когда, заглянув в гараж, видел не улыбающееся лицо сына, а его торчащие из-под машины ноги.
- Что, Виталий. Опять сегодня на дачу не поедем?
- Да я неисправность никак не могу найти. А книжку по ремонту и эксплуатации автомобиля где-то потерял. Осточертело ремонтом на ощупь заниматься.
- Сынок, ремонт ведь это не действие, а состояние души. Его нельзя закончить, а можно только прекратить. – попытался как-то успокоить Виталия отец, сходил домой и принес эту книжицу. – Вот бери. Эта книга теперь будет нашей библией.
- Нет, папа, она будет нам не нашей библией, а нашей камасутрой, – ответил сын и продал Москвич.
Так Ребров, получив несколько миллионов за «Москвич», стал миллионером. Но принял Виталий решение не позвонку другу, а по звонку от друга. Виталька был рад услышать хрипловатый басок Пирата:
- Виталик! – кричал в трубку Володька. – Мне предложили перегнать автомобиль в ваши края, а я не могу. Свою хочу купить. Приезжай ко мне. На перегоне машин подзаработаешь, да глядишь, себе захочешь купить машинешку.
- Какие у вас автомашины? – простодушно удивился  Виталий. – У вас же там и автозавода нет.
- Не скажи, – урезонил его друг. – У нас в Японии машины ха-арошие делают.
Добрынин собирался везти коммерсантов и перегонщиков на завод «Тойота» для закупки автомобилей. Седьмым в списке перегонщиков значилась фамилия Ребров.
Гид-переводчик вел экскурсию по заводу. Все показывал, все объяснял. Из одного, отгороженного от основного цеха, закутка слышался неимоверный грохот. А гид невозмутимо прошел мимо. Только после настоятельной просьбы показать русским, что же там такое, японец объяснил:
- Ничего особенного. Ученики делают сборку для европейцев. Машину с правым рулем переделывают на левый руль. Это у вас, у русских, делают автомашины на экспорт лучше, чем для своих потребителей. А у нас ученики, когда становятся мастерами, только тогда допускаются для сборки машин на внутреннее потребление.
Поразило Виталия и то, что в багажнике Тойоты не было никакого инструмента для ремонта: запаска, ключ-баллонник и белые перчатки.
- Ремонт в пути для японской машины – нонсенс. – объяснял еще во Владике в своем гараже Вовка. – Меня приятель один раз попросил из Японии привезти лобовое стекло. Камушек с дороги вылетел из-под колеса впереди идущего самосвала – и стекло вдребезги. Так продавец-японец, у которого я покупал стекло, так и не понял от куда мог взяться на дороге камень. Японцы даже когда дождик накрапывает, моют дороги из шланга. На дороге не то, что камень, песчинки не найдешь.
Виталий тогда спросил Добрынина:
- Как же ты на машине с правым рулем ездишь? Я, наверное, так не смогу.
- А я никогда на машине с левосторонним рулем не ездил. Только с правым. – пожал плечами Вовка и предложил Виталию. – Сделай пару кругов во круг гаража и вся наука. Погонишь машину в колонне, то через два дня про левый руль вообще забудешь.
Когда колонна идет организованной группой перегонщиков под началом одного человека, а все машины одного хозяина, то сложностей в дороге не замечаешь. Все помогают друг другу, никто не превышает скоростной режим и распорядок дня. Совсем другое дело – стихийно созданная группа. Гонят водители машины часов по 18 в день. Никаких остановок и привалов. Кто не успел, тот опоздал. Отставших никто не дожидается. Перекусывают на ходу, спят в машине. Время оговаривается только на сон. Признаются две команды: отбой и подъем. После подъема - в путь, после отбоя – спать. И так 10 дней без передышки. Этот ритм прочувствовал  Виталий на своей шкуре, когда перегонял уже свою машину несколько месяцев спустя. А пока Пират перед покупкой собственной «Тойоты» инструктировал его:
- Посредник изначально готов на любую уловку, чтобы навешать очередному лоху лапшу на уши. Незнакомого человека он обязательно обманет и нагреет на сделке руки. Но узнаешь ты об этом не сразу. Может быть через полгода, а может быть еще быстрее, месяца через два. Машину посредники готовят хорошо: заводится с пол-оборота, сделана диагностика, заменено масло. Установлены новые приборы. В предпродажную подготовку входят в основном наведение внешнего лоска: поверхность натирается, красится, лакируется. Подушки сиденьев обтягивают целлофаном. С первого взгляда машина как будто с конвейера. Но все что можно снять с автомобиля из деталей, которые снаружи не видно, оригинальная она или бэушная, поменяют точно. Но даже на такой «японке» у тебя не много хлопот: заливай вовремя бензин или солярку, меняй масло и не забывай иногда взглянуть на омывной бачок. Конечно же, очень четко нужно следить за бензином и соляркой – заправляйся только на официальной заправке. Про левое горючее забудь навсегда. Поэтому у нас с тобой два варианта. Можно купить машину у посредника, которого я знаю. Мы знакомы давно и он не обманет. Или выбрать машину на рынке. Он скорее даже не рынок, а стоянка для автомашин на продажу. Машин там втиснуто по две на одном квадратном метре. Пока выбираем станем грязные как черти. Но выберем по приемлемой цене и качеству. Захочешь побродить по автостоянкам без меня, не заходи на те, где весит японский флаг. На таких стоянках русским и собакам вход запрещен.
Виталию в длинной веренице машин одна приглянулась. Жалко, что на зеркале заднего вида трещина.
- Ноу проблем, сэр!
Зеркало в несколько секунд снято и также быстро и ловко поставлено новое. Виталий завел автомобиль.
- По-моему глушитель сечет. Прогорела труба то. – только успел сказать он и в руках продавца появился новый глушитель. Затем глушитель моментально исчез в багажнике его машины.
Павел произнес название судна и причала, заплатил деньги и пошел пить пиво. Машина через два часа будет стоять у борта его корабля. Он в этом уверен. Пират ему рассказывал об исполнительности продавцов. Привезут машину на трейлере. Все оформленные документы будут лежать в кабине, а ключи уже лежат в его кармане. При погрузке машины на палубу свои правила. Автомобили потяжелее грузят на середину судна, а полегче к его бортам.
Во Владивостоке Добрынин давал наставление Витальке, водя пальцем в атласе автомобильных дорог по предполагаемому маршруту.
- Между Читой и Хабаровском, Виталик, дорога никакая. Почти совсем нет дороги. Японец на своей машине поехал как-то с нами в колонне. На ухабах и колдобинах, что-то в ней повредил. Попытался гаишнику пожаловаться. Прапорщик показал жезлом на знак «Ухабистая дорога».
- Видел такой знак на границе?
Японец кивнул.
- Так вот – это значит, что знак действует на всей территории нашей страны.
Пират засмеялся.
- Анекдот конечно, но с большой долей достоверности. Предполагаю, что  он родился здесь. А вот в этом месте, – Вова показал на карту, – болото. Один раз я вляпался в историю. Километра 2-3 ни проехать, ни пройти. Спрашиваю у местного мужика, что же мне делать. А он, нахал, посоветовал:
- Покупай два ящика тушенки и три ящика водки. До морозов тебе этого хватит дожить, а по морозцу уже никакое болото нестрашно.
- После, когда распили поллитровку. – продолжил Пират. – рассказал мужичек, что есть на станции платформа. И можно этот участок по железной дороге форсировать. Платформа – местный бизнес. Все официально. От станции А до станции Б перевезут и даже квитанцию выпишут. Теперь может быть на этом участке насыпь сделали. Так ты и без платформы проскочишь. На дороге, если рассуждать по большому счету, то в общем не шалят. Между крупными городами есть свои смотрящие. Поэтому без поборов не обойдешься. Но поборы не смертельные – выжить можно. Зато отдал деньги и от одного пункта до другого тебя уже никто не остановит. Как будто тебе проездной билет выдали. Все схвачено.
После рассказа Виталик  задал   только один вопрос:
- Зачем такая сложная схема? Неужели нельзя купить машину в салоне или в магазине?
- Кто покупает иномарки в салонах? Крутые ребята, да элита: власть или бизнес. А желание покататься на иномарках есть у каждого автомобилиста. Поэтому поставка в Россию поддержанных иномарок будет продолжаться еще долго. В 1990 году приобрел нашу машину – отечественную. Проездил на ней года четыре. За последние 10 лет поменял уже пять японских. Каждая новая все более с лучшим качеством. Перегонял машины только для себя. Почему сделал ставку на японские машины? О первой причине я уже рассказывал – помогал мой друг. Во-вторых, лучезарный свет развитого автомобилизма идет с Востока, из страны восходящего солнца. Сейчас даже Америке, пионеру массового народного автомобиля, приходится выдерживать интервенцию японских машин. Их завозят туда до 30 процентов от ежегодной продажи американских моделей. А что может предложить Западная Европа? Мерседес. Но на одном мерине далеко не уедешь. Хотя я плохо знаю западный рынок и могу ошибаться. Но догадываюсь, что две автомобильные мафии борются за рынки сбыта. Западный Европейский освоил Европейскую часть России до Уральского хребта. Восточный Азиатский – Азиатскую часть России – Восточную Сибирь. Западная Сибирь – промежуточная зона для обеих групп. Противоборство всегда идет между ними. От сюда иногда и возникают вспышки активной борьбы за безопасность водителей. Отменить ввоз автомобилей с правым рулем! Значит пересиливает лобби западников. Как же нам обойтись без дешевых японских автомобилей? Значит начинают перетягивать на себя одеяло приверженцы Востока. Конечно, хочется, чтобы отечественные машины были лучше иностранных. Взять такую деталь – сейчас на многих иномарках устанавливается автоматическое сцепление, но изобрели его русские. Автобус Лиаз уже более 40 лет бегает с таким сцеплением по нашим дорогам. Но дальше автобуса у нас дело не пошло. Сейчас из российских автомобилей знаменит в мире один КамАЗ. Его победы в соревнованиях иностранцы признают, но все-же посмеиваются. Мол, что только русские не придумают, чтобы хорошие дороги не делать. Когда-то я смотрел с удивлением на Штирлица, который вел машину и одновременно выдумывал всякие каверзы для папы-Мюллера. Разве возможно такое? Вести машину и о чем-то постороннем думать. Сев в первую японскую машину я понял – можно.
 ________________________________________
Мечта о прекрасной автомашине
Кулибин известен в России как талантливый изобретатель и механик-самоучка. Про литературного героя Лескова – Левшу, подковавшего блоху без «англицкого мелкоскопа» - знает весь мир. А сколько таких Кулибиных и Левшей осталось в прошлом неизвестными и про скольких сегодняшних мы ничего не знаем? Виталию Реброву посчастливилось встретиться с таким народным умельцем Николаем Демьяновичем Иванковым. Для него не существует помятого после столкновения автомобиля, который бы он не мог восстановить. Твердый, прочный, но искореженный металл в его умелых руках становится мягким и податливым, как пластилин и кузов поврежденного автомобиля принимает после его работы первозданный вид. Поэтому он не шарахнулся от помятой в аварии Виталиковой «Тайоты».
А началось все у Иванкова с разгильдяйства деревенского киномеханика. На воскресные два сеанса: дневной и вечерний, он привез только одну киноленту для взрослых. Так первоклассник Коля Иванков вместо сказки посмотрел на сказочно-красивую, киношную, заграничную жизнь. Из всего калейдоскопа кадров ему запомнилась одна картина: дама в роскошном манто, сидящая в шикарной автомашине. В нее Колька влюбился сразу и на всю жизнь. Притом он не только полюбил Прекрасную… автомашину (тогда на женщин Коля мало обращал внимания), но и захотел создать ее своими руками. А пока на следующий день, в понедельник, на уроке рисования он воссоздал в тетрадке цветными карандашами образ своей любимой.
Отец-фронтовик, в войну потерявший ногу, по деревне передвигался в инвалидной коляске с ручным управлением. Однажды машина поломалась – не заводится и все тут. Позвали на помощь совхозного шофера. Он подергал проводки системы зажигания и изрек:
- Наверное, где-то контакты плохие. Вечерком или завтра с утра зайду.
Коля не стал дожидаться утра, слово «контакты» звучали в его ушах как музыка. Похоже, что поэзия мечты Коли может уже сегодня соединится с реальной прозой жизни. Он открутил все винтики на клеммах, пометил и записал на листке бумаги: какой и откуда он открутил, зачистил все контакты и вновь собрал схему. Включил зажигание – мотор заработал. Отец обрадовался, но еще больше гордился сыном, когда деревенские мужики одобрительно говорили:
- Вот  и мальчишка, а машину-то  он тебе наладил.
На Колю же свалилась двойная радость. Он стал не только популярным среди сверстников и взрослых - отец разрешил ему сесть за руль и самостоятельно водить машину. Как-то инвалидная коляска поломалась. Она была старенькая и это происходило часто. Коля учился все ремонтировать сам. Лез в двигатель осторожно, но без особенной боязни. Разбирал его на детали тщательно, фиксируя порядок разборки, запоминал,  записывал и вновь собирал. Лишние детали у него после разборки не оставались. Откуда у него появлялась такая тяга к механизмам Коля не знал. А мать считала и рассказывала это всем: это у него дар от бога.
На селе было всего два легковых автомобиля: у отца инвалидная коляска и у совхозного механика «Москвич». Как-то поломался и москвич. Двигатель москвича разобрали мужики из сельхозтехники. Механик только руководил и инструктировал их. Может быть, где-то он невнимательно посмотрел, но когда двигатель собрали и попытались завести, он не завелся. Колька во время сборки и разборки крутился около слесарей, но помалкивал, чтобы его не прогнали. Мол, не путайся, не крутись под ногами. А когда машина не завелась, сказал:
- А вы риски не совместили, когда двигатель собирали.
Слесари взглянули на двигатель – мать честная, на самом деле риски не совместили. Быстро перекинули, перекрутили детали, и поехал москвичек. А молва об этом чуде, сотворившем Колькой, впереди его покатилась:
- Колька-то помог нашему механику его личную  машину отремонтировать.
Когда инвалидная коляска пришла в полную негодность и превратилась в груду металлолома на колесах, отец вновь получил уже не инвалидную коляску, а запорожец. Коля из-за никуда непригодной коляски прославился. Сдав ее, куда и положено, на металлолом он занял первое место среди учеников школы по количеству собранного металлолома. Директор вручил ему «Почетную грамоту» и бесплатную подписку на газету «Пионерская правда». Зато отец не стал ему разрешать садиться за руль – новая машина, а прав у мальчика  еще нет.
- Не дай бог, что случится, – так он обосновывал свое решение.
И опять все произошло в воскресенье. Демьян наловил рыбы и как его тезка из басни Крылова, стал потчевать ухой друга. Но финал оказался не басенный. Друг под наваристую уху принес кое-что: сорокоградусную. Когда Демьян повез его домой на другой конец села, то не сумел разминуться с трактором «Беларусь». Протаранил он трактор с такой силой, что переднее колесо беларуськи укатилось под косогор. А в запорожце передняя балка чуть ли в кабину не заползла.
Коля, увидев изуродованный запорожец чуть не заплакал. Но чуть-чуть  не считается. Он обвязал тополь одним концом троса, а петлю второго конца закрепил на фаркоп. Тракторист гусеничного Т-75 зацепил свой трос за передние клыки запорожца. Вот тогда Коля не в институте (в нем он никогда не будет учиться), а на практике узнал курс «Сопротивление материалов».  Внатяжку выравнивать смятый металл не получилось. Сила внутреннего напряжения была такова, что трактор после остановки тянуло назад, в сторону тополя.  Коля посоветовал… Нет, он приказал трактористу делать протяжку небольшими рывками, так как  тракторист сначала возражал:
- Разорвем машину-то.
После каждого рывка Коля простукивал металл через дощечку молотком. Рихтовал, выравнивал, да так своими руками и отремонтировал машину.  Что надо перед покраской шпаклевать, Коля тогда еще не знал, но цвет краски подобрал в тон.
Отец из больницы домой приехал в запорожце пассажиром. Коля машину вел аккуратно и слушал отца:
- По машине даже ничего не видно, что в аварии побывала. Не скажешь, что я недавно на ней об трактор шандарахнулся.
Николай Демьянович Иванков работал много лет и на автобазах, и в автосервисе, но никогда не понимал отношения некоторых товарищей к своей профессии.
- Видно со стороны, как человек подходит гайку подкрутить, с какой стороны подбирается вмятину подрихтовать. Сразу понимаешь, любит ли он свою работу. Как некоторые работают.  То лучше бы совсем ничего не делали. Мне всегда хотелось за плохую работу кому-нибудь руки по самую майку открутить. Некоторые губят из-за денег машину. Заварят швы кое-как, сделают ремонт тяп-ляп, замажут вмятины в пять слоев. Лишь бы заказчику сдать, да так, чтобы он вовремя не успел заметить халтуру. Но не все такие. Много людей, которые делают свою работу с душой. А я по-другому и не могу. Мне, видимо, свыше дано чувствовать металл каждой своей клеточкой. В любом деле нужен талант. И если он у тебя есть – ты мастер. А если его нет, то на всю жизнь останешься подмастерьем.
Ребров, когда подошел к своей отремонтированной машине понял – работал мастер. Его мечта о прекрасной автомашине осуществилась благодаря человеку, который с этой мечтой прожил долгие годы.
 Виталий Ребров радовался, что чудеса могут происходить не только в Лукоморье.
- Если бы мы с Володькой специально захотели разыскать такого уникального профессионала механика по ремонту автомобилей любого класса, разновидности и марки, как Иваньков, то вряд ли бы сумели найти его. А нам удача привалила сама, случилось чудо. С этим мастером золотые руки мы любой перегнанной «из прекрасного далека» иномарки придадим самый привлекательный товарный вид. Разве это не чудо, когда машина из груды кореженного металла, похожего на гадкого утенка, превращается в прекрасного лебедя. За её рулем любой гадский водитель будет выглядеть прекрасным принцем.