Кредо поэта вдохновение и полет мысли

Глава 1. Поэзия – творения триединства: сказанного, недосказанного и несказанного
Эта мысль, которую вы прочитали в заголовке статьи, прозвучавшая в авторском выступлении под названием «Черный квадрат» поэта Дмитрия Николаевича Киршина к книге «Между небом и землей» поразила сразу. А ведь увидев обложку, на которой изображена колокольня, стоящая на островке суши, на невзрачной глади искусственного рукотворного водохранилища, а шпилем, не крестом, упирающаяся в пасмурное небо, я подумал, что между таким небом и землей, затопленной водой не будет жаворонок виться и напевать свои беззаботные песенки. А поэту не придет светлая мысль. Не появится у него и вдохновение; слишком тягостное впечатление производит картина обложки – храм поглотила водная пучина и помолиться Богу негде. И слава Создателю, что хоть колокольня уцелела, не осталась она безъязыкая, некому позвонить в колокол, чтобы залился он малиновым звоном во славу Господа Бога, на радость душе православной. Ведь под водной гладью не услышишь даже трели жаворонка.
Но прочитав вступление поэта Киршина «Черный квадрат», понял необычность его. Я упивался роскошным философским трактатом, да-да, друзья мои, только человек с философским складом ума и, разумеется, поэт мог написать такую возвышенную, изящную литературную миниатюру.
Раньше во времена Ренессанса  и чуть позже века этак через два-три философскими трактатами многие читатели наслаждались потому, что были хороши писатели. Их мысли становились крылатыми и разлетались в пресвященном обществе мигом, разбирались народом на цитаты, превращались в афоризмы и поговорки.
Например, французский физик Блез Паскаль, известный миру тем. Что сумел первым измерить величину атмосферного давления, и то соблазнился философскими изысками и написал трактат «О женитьбе». В нем Паскаль утверждал, что мужчине проще выбрать жену, чем найти любимую работу. Ошибся в выборе профессии – ты несчастен, а нравится работа, то от счастья на седьмом небе. С женой же намного проще: попадется хорошая женщина – ты счастлив, плохая, тоже не страшно, становишься философом. Этот вывод, видимо, Блез Паскаль, физики философ сделал, опираясь на собственный опыт.
 А трактат «Черный квадрат» поэта и философа Дмитрия Киршина написан им так мудро и творчески, потому, что поэт – философ не «замиряет душепреклонно перед кумирами». У него на все собственное мнение, а кредо – вдохновение и полет мысли. 
Так, например, он не признает охи и ахи вокруг «Черного квадрата» Малевича.
- А почему не ромб? -  язвит Дмитрий.
Он не считает, как другие обыватели, что в картине авангардиста просматривается нечто величественное: космос, цвет, философия. Киршин отрицает любой догматизм, предпочитает сомнения и искание: истинный художник должен выбрать путь для служения вечному. А взгляд его должен быть «устремлен не вдаль, а вглубь мира. И тогда он вырвется из границ черного квадрата, от деяний, приносящих славу и уничтожающих душу».
А унижаться Дмитрий не собирается, не желает, чтобы «в пламени гордыни затерялась искра Божия».
Поэт считает, что в несовершенстве мира нужно уметь разглядеть улыбку надежды и черты «будущего беззлобного величия». Именно беззлобного величия, ибо злобное величие – это деспотизм.
Он скорбит, что разрушительная простота, которая хуже воровства, таких насмешек над здравым смыслом, как черный квадрат, «свергает с трона искусства красоту».
Дмитрий Киршин уверен, что красота спасет мир и уповает на Господа:
- Помоги мне, ангел хранитель, не дай спуститься до низов и опуститься до верхов!
Только не опускаясь до «верхов» и остается поэт в творческом бессмертии: «Уходит век, но остается вечность».
Книга с поэтическим философским трактатом Дмитрия Киршина вышла в свет, когда природа начинает просыпаться от зимней спячки и расцветать, в апреле этого 2012 года. Я только закончил исследование его творчества, стихов, написанных в конце 2011 года «Свет истины проникает даже во мрак подземелья», как получил книгу блистательной поэзии Дмитрия Николаевича «Между небом и землей».
- Эти стихи поэта, - сказал мне приятель Евгений Малахов, прочитав несколько строк из стихотворного, только  что вышедшего сборника Киршина,  - напоминают мне стиль Сергея Есенина. Нет, Дмитрий не подражает великому русскому поэту. Он похож на Есенина только ярким образным языком поэзии. А мысли, обороты речи, выводы, неожиданные образы, метафоры, сравнения – свои. Только свои собственные.
- Его поэзия мне сразу напоминает поэзию Лермонтова, - сказал мне учительница Валентина Павловна Понамарева,  когда прочла два-три стихотворения Киршина. – Увидишь его, передай ему мое впечатление. Это я как педагог говорю. С детьми я часто читала Лермонтова.
Но после еще двух-трех стихотворений, когда я надоел ей вопросами: «А на какой странице это написано? А на какой вот это?», она вдруг восхищенно воскликнула:
- На какой, на какой. Да у него на каждой странице – шедевр. Нет, Лермонтову, хотя он и классик и отличный поэт, далеко до Дмитрия Киршина.
Итак, сразу два неискушенных читателя дали оценку творчеству Дмитрия Николаевича. Они сравнивали его с классиками: Есениным, Лермонтовым. Может быть, уже и Дмитрий Киршин стал классиком?
Про Лермонтова, например, говорили, сравнивая его с Пушкиным: «Если Пушкин солнце русской поэзии, то Лермонтов – луна». Но мне думается, что если и есть какая-то мрачноватая грустинка в поэзии Лермонтова, то у Киршина тоже есть в поэзии нотки грусти, но это светлая грусть.
Он считает, что вечность не заглушить ни златом, ни заклинаниями. А разрушительные символы духовной смуты не проникнут в ковчег бессмертия.

Глава 2. Есть только миг между прошлым и будущим – это наша жизнь
В первом разделе книги «Между небом и землей» - «Опальный возраст», поэт Киршин рассматривает два крайних промежутка нашей жизни: детство и старость. Но несогласно русской поговорке «Старый, что малый».
Оба и ребенок, и старик беспомощны и зависимы от благосклонности их родных. Сначала в детстве от родителей, а потом в пожилом, престарелом возрасте от своих взрослых детей. Потому то и дети и деды – всегда в опале. А значит, их возраст самый и что ни на есть – опальный. Но прелесть каждого возраста помнится человеку долго. Все плохое забывается, а помнится только хорошее. Вспоминаются трогательные моменты и сердечные, добрые эпизоды.
Напевала мама вполголоса над кроваткой своего дитяти и ребенок впитал эту колыбельную всеми фибрами своей души. Он обожествляет свою милую маму. А поэт Киршин вкладывает в уста своего лирического героя воспоминания. И герой этот мамин тихий голос сравнивает с голосом солнечной, божественной Мадонны:
 Над колыбелью – мамин шёпот…
 Душа младенчески бездонна,
 И чувства не треножит опыт.
Как наяву он слышит уже став взрослым, как мальчугану приказывала мама:
«Купаться, ваше благородье!»
И они брели по мелководью залива, чтобы окунуться, поднырнув под набегающую волну. И как было жалко, когда волны, вырвавшись на песок пляжа, смывали вылепленный на берегу из влажного песка сказочный дворец.
Зато подступает другое чувство:
«…У неба и у океана
 Дно проступает постепенно», - восклицает лирический герой.
Поэт этим показывает, что как опасно «скатиться в низы и не опуститься до верхов». И внизу и вверху только дно. А иногда  кто-то не выверяет свой пирс со звездой путеводной, а монотонно идет следом за падающей и сгорающей звездой. Поэт Дмитрий Киршин считает, что надежным компасом в жизненном пути могут стать иконы:
 И в образа глядим бессонно,
 Как в окна Божеского Дома.
И потому в праздник Рождества, когда сияет негасимый свет лампады и елочных свечей, то
 И озарённых детских лиц.
 Нет искренней и горячей
 Восторга, что из-под ресниц
 Струится, заполняя дом.
Это стихотворение поэта звучит как Рождественская сказка, в которой и плюшевый на вид зайчик танцует, как живой вокруг свечи. Сказочное счастливое детство. Как взрослые завидуют безмятежному ребенку, его детству. Но, когда в дверь стучится нищий бездомный ребенок.
Да его, конечно же, в день святого Рождества пустят на порог самые черствые люди, дадут в подарок необычную милостыню – черствую горбушку хлеба. Нет, его угостят по-королевски: и кусок праздничного пирога и торта вручат и плитку шоколада не пожалеют.
Но поэт Киршин знает участь этого бездомного мальчугана, ему суждено вернуться на морозную пронизанную холодным ветром улицу:
Под снегопад, под снегопад…
И потому восклицает:
Как это страшно – быть детьми!..
Оказывается не всем уготовлено безоблачное счастливое детство.
А иногда ребенку повезет, его родители вполне благополучные респектабельные люди, но черствы душой. На Рождественский праздник ушли в гости, не взяв с собой малыша. Его трагедия не менее страшна, чем того бездомное мальчугана, предали его равнодушные родители.
Он оглушен тишиной, подавлен страхом, оставшись один в ночной пустой квартире взаперти:
Удар стенных часов
о ночи возвестил –
 И раскололся мир
от первой нелюбви!
Прав поэт: горько и страшно иногда бывает быть детьми.
Прочитав стихотворение поэта «Испытание» мне сразу же вспомнилось сравнение Валентины Павловны Киршина с Лермонтовым. Кто не помнит лермонтовского «Демона». А у Киршина в стихотворении «Испытание» главный действующий герой – Белый ангел любви. Ему Бог доверил стать Хранителем новой души – в одном доме  должен народиться ребенок. Доверие нужно оправдать и
Ангел весь трепетал –
и в счастливой тревоге спешил!
Но спешил Ангел  напрасно  - ребенок родился мертвым. Горе матери неописуемо. Мерцает лампада и в полумгле видится Божий лик. Остывает кров, где скорбит мать над мертвым ребенком. Слезы все уже выплакала и…
Под покровом тепла
где-то близко ребёнок проснулся –
 Плач, похожий на смех,
возносился над миром ночным!..
 …Светлый ангел любви
почерневшим на небо вернулся.
Выпало  на долю Белого ангела любви тяжелое испытание – встретиться с материнским горем и он сам от этого горя почернел.
Но не все стихи Киршина написаны на грани нервного  срыва. Пишет он и о счастливом детстве:
 Раннее детство. Мечты, ожидания,
 Игры без устали, счастье без края,
 Смех без причины и плач без страдания –
 Дни благодатного рая.
В этом четверостишии поэта меня поразила метафора «Смех без причины и плач без страдания». Это же афоризм. На слуху другой - «Смех без причины, признак дурачины!». У Киршина читаем «Смех без причины и плач без страдания» - это признак счастливого детства. Когда плачут дети? Чтобы привлечь  внимание родителей. А как только обеспокоенная мама подбегает к ребенку и сама чуть не плача, спрашивает: «А ты не больно ушибся, сынок?». Малыш ладошкой смахивает со щек слезинки и засмеявшись (без всякой причины) тянет ручонки к маме: «Возьми меня на ручки!». Вот и вся причина для смеха и для слез. Нужно ребенку материнское внимание, её ласка и доброта.
Но все проходит и боль, и детство. У взрослого человека уже
Стон от усталости, слезы от боли.
А
За наслаждение щедро заплачено
 Ранами смуты сердечной.
Уже счастливое детство забывается. Вспоминается оно все реже и реже. Надежда на счастливое будущее еле теплится. Заканчивается стихотворение почти что как и та Рождественская сказка о которой я уже упоминал выше. Только не на снегопад выгоняют мальчишку. А на душе у взрослого  «Холодно, холодно… И никогда не согреться».
В стихотворении «Уход» его герой восхищается на рассвете лугом:
 Рассветный луг, не тронутый людьми,
 Каким его запомнили детьми
В детстве и мне нравились луговые неброские, но милые сердцу цветы. Я тогда не видел садовых цветов и многоцветный ковер луга  казался мне верхом совершенной красоты. Поэтому восторг поэта от рассветного луга понятен:
 Лишь там, на зачарованном лугу,
 Беспечно мчусь, исполнен юной силы,
 Цветы поют восшествие зари!..
 И сердце  охватывает грусть – а долго ли такая красота просуществует. Тревога множится от какого-то непонятного предчувствия, натыкаешься глазами на последнюю строчку поэта, и дух захватывает, а юный задор исчезает, спотыкаешься на бегу, читая последнюю строку:
Но ближе, ближе, ближе косари…
Тухнет  свет зари и замолкают, перестают петь цветы. У Алексея Константиновича Толстого есть бравурные строчки про аналогичную картину:
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
И о чём звените вы
В день весёлый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
О чем же могут весело звенеть колокольчики среди скошенной травы? Неужели был так наивен Алексей Константинович? Конечно же, они радуются, что уцелели. Не срезало их лезвие косы, и косарю было лень вернуться назад и сделать повторный взмах для нового прокоса. У Киршина ситуация драматичнее. Косари еще только приближаются к цветущему лугу… Но стихотворение поэт назвал не «Приход косарей», тогда бы никакой и интриги не было, а «Уход». Уход подразумевает поэт с луга цветов и стебельков луговой травы. …И превращение их в сено.
А в стихотворении «Старость» совсем еще молодой поэт Дмитрий Киршин переносит читателя из страны Детства в конец жизненного пути. Но если в детстве его герои впервые сталкивались с жизненными трудностями, с болью, со страданиями, то в «Старости» его герой, умудренный жизненным опытом, радуется жизни, каждому прожитому дню. Теплые вещи не дают остыть телу, а в голову приходят теплые мысли. Он, пройдя длинный жизненный путь, готовится опять в дальнюю дорогу, ведущую к его сияющей путеводной звезде:
 …Каждый вздох – мучительно вещий,
 В стуке сердца – эхо религий…
 Надеваю тёплые вещи,
 Открываю добрые книги.

 Не спешу за временем следом.
 Не сужу бессонницу строго.
 Разминаю ноги под пледом,
 До звезды готовясь в дорогу.

 Окунусь в лучистую высь ли?
 Утону ли в мути морозной?..
 По крупицам тёплые мысли
 Собираю осенью поздней.
В стихотворении, начинающемся со слов «Опальный возраст» и давший всему циклу стихов, который я исследую, Киршин сразу же поясняет, что в названии цикла ни при чем роман Бальзака «Опальный возраст». Виной этому – осенняя природа. Когда идешь по опавшим листьям, как по золотому ковру, пышному и мягкому, а он пахнет горечью потухшей листвы, то в голове роятся мысли и рифмы:
Опавшие листья, опальные годы…
И действительно опавшие листья походят на опавшие листки календаря прожитых дней, такие же пахнущие горечью – что листья, что дни опального возраста. А поэт Киршин сравнивает осенний, опальный возраст с верным псом:
 О старость, беспородный верный пёс, –
 Надёжней друга, неотступней тени, –
 Ты умной мордой тычешься в колени,
 Остаток дней веля прожить всерьёз.
А в завершающем четверостишие звучит такое откровение, которое только подтверждает изречение классика: «Любви все возрасты покорны». У Киршина это звучит так
 И прочитать в тускнеющих глазах
 Любви невысказанной строчки.
Однажды я увидел в автобусе  сидящую рядом со мной пожилую седую женщину с гордой осанкой и правильными чертами лица, с классическим чеканным профилем  записной красавицы. Можно было позавидовать ей, как удалось сохранить необыкновенную привлекательность в таком преклонном возрасте? Но опальный возраст выдавали потускневшие, поблекшие глаза. Они когда-то видимо были даже не васильковыми, ультрамариновыми. Но яркий цвет небесной голубизны замутился от пасмурной погоды, стал тусклым, старческим. И свою старость уже трудно этой бывшей красавице скрывать. Ведь глаза – это зеркало души. Поэт Дмитрий Киршин хорошо это понимает и потому и создает такие запоминающиеся образы:
 И прочитать в тускнеющих глазах
 Любви невысказанной строчки.
От этого повтора  хочу возвратиться к высказыванию Дмитрия Николаевича о триединстве в искусстве и тоже снова привести его: «В искусстве мало привести в трепет разум, ибо всякое творение есть триединство сказанного, недосказанного и несказaнного». Так и в любви, а это самое высшее в мире искусство, умеющее прочитать в тускнеющих глазах любви невысказанные строчки, как никогда необходимо. А поэт умеет увидеть то, о чем никогда не скажут вслух. А это дар Божий.
Дмитрий Киршин очень тонко чувствует, когда разум не ладит с душой и понимает в чем трагедия старости:
Сначала мир из нас уходит,
 И только после – мы из мира.
Но даже когда из нас уходит мир, а потом мы из мира перед глазами мелькают миражами картины из детства.
 Вот как об этом говорит поэт:
 Когда последний миг растрачу,
 Вернусь к истоку босоного,
 Прозрев, отдам в счастливом плаче
 Весь опыт, мудрость и удачу –
 За детский сон в ладонях Бога.

Глава 3. От любви до ненависти…
Во втором  цикле  стихов «Сердце за сердце» Киршин представляет читателям любовь во всех её проявлениях, во всех её ценностях. Мы часто употребляем поговорку «От любви до ненависти один шаг». Но была ли любовь, если она вдруг превратилась в ненависть?
Может быть, человек, который стал ненавидеть другого, только что любимого ему человека обманывался. Заблуждался в искренности своих чувств? Поэт Дмитрий Киршин в эпиграфе к циклу «Сердце за сердце» об этом говорит:
 Люблю! Люблю!.. Но снова обманусь!..
 И на прощанье нежные слова –
 Монеткой в море – брошу… Ты права:
 Я счастлив был!.. Я не вернусь.
Вот как интересно и замысловато говорит лирический герой: «Ты права:  Я счастлив был!.. Я не вернусь». Так что это было за счастье, от которого с такой легкостью отказываешься? В этом-то и загадка всех влюбленных, пути которых разошлись в разные стороны. Да они были счастливы, бросали в море монетку, чтобы возвращаться в счастливое время снова и снова… Так почему же лирический герой говорит на прощание нежные слова и бросает их в неизвестность, как монетку в море, но с твердой уверенностью, что он не вернется сюда; монетку, выброшенную в море, отыскать невозможно, как возвратить потерянную любовь.
В стихотворении Дмитрия Николаевича «Дикарка»  так много изящных поэтических находок, которые характеризуют и саму девушку-дикарку и атмосферу взаимоотношений с любимым юношей, её возлюбленным.
Днем дикарка инфантильна «под приглядом старух недоступной ты ходишь и строгой». Но с наступлением темноты ты, будто волчица «отдается свободе ночной».
А её юноша романтически ощущает встречи с ней:
Я к тебе приплыву
золотистой закатной дорогой,
 Серебристой тропой
возвращусь в полнолунье домой.
Невольно вспоминаешь, что на реке заря вечерняя выстилает закатную широченную столбовую дорогу, а в полнолуние на речной глади лишь блестит «Серебряная тропинка».
Герой стихотворения «Дикарка» сожалеет, что уходит лето и   «Жеребёнок тепла сентябрём, как просёлком, умчится…» встречаться  осенью будет с дикаркой сложнее – холодно, зябко, дождливо станет на улице. Пора бы и о семейном домашнем уюте подумать. Но этого домашнего тепла избегает девушка. А юноша только вздыхает.
Отчего темноту
выбираешь ты, будто волчица,
 И боишься войти
в мой ухоженный, солнечный дом?
Во втором стихотворении без названия поэт показывает слепую любовь, в которой главный двигатель – страсть.
 Во мне живут, сражаясь меж собой,
 Дух чувства и бездушие причины.
 Бесславно предрешён неравный бой –
 И карлик погоняет исполина,
 И жажда утоляется мольбой.
Вот как умело показывает на противоречивость чувств и борьбу страстей: «бесславно предрешён неравный бой» борьбе духа чувства и причину бездушия, где «карлик погоняет исполина».
От такого неестественного и унизительного состояния души сердце разрывается на части и не отдашь свое сердце за другое сердце, не заменить свои чувства, переполняющие сердце от другого сердца, если этих чувств в нем нет. Вот и погоняет карлик исполина.
А жажда утоляется мольбой.
Однажды я прочитал, найдя в ворохе невзрачных стихотворений одной поэтессы коротенький стишок.  Отложил его в сторону, но что-то в нем зацепило меня. Несколько раз возвращался к этим незатейливым строкам, с каждым разом выискивая в нем разгорающуюся искру Божию. Чуть-чуть подправив, я сопоставил его со строчкой Дмитрия Николаевича о том, что жажда утоляется мольбой.
А ведь поэтесса сказала о таком феномене утоления жажды неплохо:
Эх, жизнь – дырявое ведро,
Водою мимо льется.
Глотнешь два раза  - и уже увидел дно.
Но жажда
Как и прежде остается
А досыта напиться, не дано!
Но чем отличается поэт Дмитрий Киршин от безвестной поэтессы?  А тем, что если у поэтессы в ворохе стихотворений отыскалась одна такая жемчужинка, то у Дмитрия Николаевича в одном стихотворении находишь ворох таких строчек, состоящих из драгоценных камушков. Теперь есть смысл поговорить о ненависти, которую разделяет от любви один шаг. Стихотворение поэт Киршин назвал «Ярость любви». Откуда же появляется эта ярость, если после «шепота свидания» и «тайной сближения» появились клятва в верности до гроба и предложение  отдать друг другу руку и сердце. «… Где же таилась гордая злоба?» - восклицает поэт.
А причина проста – ревность! В священном писании сказано: «око за око». У Киршина же мстят за предательство, мнимое или явное, ревность же штука коварная, бьют в ослеплении и губят без цели.
Руку – за руку!
сердце за сердце!
Но какая жестокая расплата следует за эту безумную войну? Проигрывают её оба. Победителей нет! Поэт подводит итоги этой войны:
 За годы терпения – мне платить,
 Расплачиваться – тебе!
….
Довольно! На всё тебе полчаса –
 И прочь!.. Из души моей…
В этой гневной фразе окрике, приказе лирического героя чувствуется смятение. Он кричит, вопит: «Прочь!», а потом тихо говорит, почти шепчет: «Из души моей…». Не от него, не из его дома, а из души… прочь. Куда же подевалась любовь? И на этот вопрос дает ответ точный и ясный Дмитрий Николаевич:
…Любовь сегодня задержалась
 На тёмной стороне души.
Но любовь не может быть односторонней. В ней участвую два субъекта6 мужчина и женщина. Поэт Киршин дает им право высказаться обоим. В  его стихотворении «Враг» монолог от женского лица. Про лица это я неспроста. Мог бы написать и проще: монолог женщины. Но женщина эта сначала при расставании  отхлестала своего благоверного словами, а потом и до рукоприкладства скатилась. Ведь её когда-то возлюбленный на её гневные слова шуточки отпускал, обвинения «ломал как стрелы». Но шутки в сторону – он стал для неё уже врагом, а не другом.
 И она выносит врагу приговор:
 В примирение веры нет –
 С глаз долой, позабыть сегодня ж!..
 Град пощёчин вослед – наотмашь,
 Фото скомкано – твой портрет.

 …Но легко тебе, подлецу,
 Жить исхлёстанным по лицу!..
А в стихотворении «Размолвка» поэт рисует другую ситуацию и говорит от лица мужчины. Героя стихотворения женщина покидает молча, без истерики, без пощечин. Но от этого мужчине еще больнее, он чувствует, что вовсе это не размолвка, а уже явная трагедия:
 Уходящей фигуре вслед
 На крыльце встрепенулись тени,
 Вырос женщины силуэт
 Над обрывом ночных ступеней.
А в последней  фразе «вырос женщины силуэт над обрывом ночных ступеней» у поэта звучит апофеоз трагической развязки. Тут скорее показана трагедия не мужчины, а женщины. Для неё последняя ступенька крыльца становится краем пропасти, обрыва. Шагнет силуэт женщины во тьму и поглотит её не ночь, а бездна, в которую она шагнула. Хотя уже пропасть между мужчиной и женщиной пролегла давно. А вот уже последний шаг – и никакой надежды не остается:
 И родившийся дух потерь
 Не вернётся из тьмы с повинной –
 Затворясь, перережет дверь
 Света божьего пуповину.
Но у каждой вершины имеется своя пропасть, бездна. Хоть слово «бездна» и предполагает, что в пропасти нет дня, но у каждой пропасти и даже неглубокой ямы реально дно имеется. Синоним бездны – огромных размеров глубиной пропасти. А в переносном смысле «дно»  означает среду обитания низко павших морально людей. Но это дно злачных мест магнитом притягивает респектабельных людей, желающих испытать острые ощущения.
Все интимные подробности встречи представителей разных слоев общества показаны в одном из стихотворений цикла «Сердце за сердце»:
 Полночь. Тускло расцвечено
 Ресторанное дно.
 Полусладкая женщина
 Пьёт сухое вино.
Вроде это и не женщина вовсе, а так толстостенная пустая бутылка из-под «советского шампанского» - сухого полусладкого. Еще более ярко поэт показывает мастерство полусладкой женщины «заклеить и снять» мужчину:
 Миг – и грешницей шаткою
 Поплывёт меж людьми,
 И коснётся украдкою,
 Словно скажет: «Возьми!..»
Но мужчину готового уже опуститься в бездонную пучину  разврата вдруг начинают мучить сомнения: получит ли он удовольствие от предстоящего сомнительного удовольствия?
 Что мне, пьяному, пьяная –
 Страсть, награда, беда?!
 То ль пришёл слишком рано я,
 То ль забрёл не туда…
Но хмель берет свое, и только протрезвев под утро, мужчина понимает, что он получил не сладкий маленький кусочек счастья, а потерпел крушение.
Судьба другой пропащей женщины рассказана Дмитрием Николаевичем еще более плачевно. Сначала она выгоняет из дома своего собутыльника
 С глаз долой – пропадай в гульбе!..
 Эти крики хмельные в спину,
 Как осколки, ношу в себе.
И через несколько лет новая встреча. Мужчина-то  в гульбе не пропал, а вот женщина опустилась на самое дно. Любовь умерла, а носительница её, вернее её оболочка, существует на белом свете. Кинутый ею мужчина не озлобился, а стал добрее и благороднее. Тем и усиливается их драма.
 …Ты воскресла порою стылой
 Воплощением нищеты:
 Неживые плоды бутылок
 Собирала под вечер ты.
 Жизнь прошла на краю, в изгнанье,
 Но тебя мне простить дано –
 Будто вызван на опознанье
 Той, чьё имя забыл давно.
 То ль лукавый столкнул нас, то ли
 Помраченье любви свело…
 Обниму тебя после боли –
 Отстранённо, легко, светло.
Я уже говорил про поэта, сравнивая его с Лермонтовым, что грусть поэзии Киршина намного светлее классика. И вот лирический герой в стихотворении поэта говорит, обнимая и прощая свою бывшую пассию, опустившуюся на дно: «обниму тебя после боли – отстраненно, легко, светло». Уже отстраненно, но легко и светло. Таков и поэт Киршин.
Но в свое время и Лермонтов поражал меня своей способностью вникать в психологические тонкости женской души… «Ведь он был еще совсем мальчишка в свои двадцать пять лет, когда написал «Герой нашего времени». А так великолепно разбирался во всех жизненных хитросплетениях, мудрый был, как столетний старец, - размышлял я. – Даже, если бы он не написал ничего, кроме «Героя нашего времени», то он все равно бы остался классиком нашей великой русской литературы».   Вот и Киршин, хотя он и пережил Лермонтова по возрасту, поражает до сих пор умением понять душу и грешника и святого, пьяницы и трезвенника, познать любовь и ненависть, добро и зло. 
В стихотворении «Ярость любви», которое я уже анализировал, исследуя творческий почерк поэта, в самом начале говорится «Руку и сердце – вместе до гроба!». Но есть у поэта и другое стихотворение, которое называется «До гроба».
Но звучит в нем не ярость любви и даже не ненависть уже только обыкновенная злость и жестокость, мат и  сквернословие алкаша во время пьяного умопомрачения зарезавшего насмерть свою собутыльнику и сожительницу. В гроб-то положат её уже другие люди, но довел женщину до гробовой доски он. Сам убил, сам и в милицию  позвонил. Поэт в признании алкаша показывает его суть:
… «Убил лахудру!..
 Плохо помню… Зарезал, что ли…»

 «Воронок» подкатил под окна,
 Допросили соседей в сотой…
 «Я без Нюрки совсем подохну!..» –
 Горько вырвалось хриплой нотой.
Милиционеры, приезжая на вызов к трупу, очерчивают контуры положения лежащего на полу тела. Это обстоятельство и использовал в своем стихотворении поэт. Он не пишет ужастики, но свинцовую мерзость жизни дна показывает во всей красе. И милиционеры, следователи у Дмитрия Николаевича не только протоколы пишут, а и драму:
 Мелом выписан контур драмы
 На протёртом холсте паркета,
 И багрово-темны, как шрамы,
 Пятна крови меж пятен света.
Вот такой контраст драмы: пятна крови меж пятен света.

Глава 4.Если б губы твои не были медовыми
В финальной, завершающей части цикла «Сердце за сердце» книги «Между небом и землей» автор рассказывает читателям, что и медовый месяц не может длиться долго, вечно, а срок окончания ему уготовлен заранее априори – ровно месяц. Кстати, и мед становится не таким уж и сладким, а приторным, если его есть жадно и быстро столовыми ложками. А когда мед становится горьким, а любовь утекает, уходит куда-то, то наступает развязка и приходит разлука – вечная спутница любви.  Да, разлука взамен любви выпадет влюбленным при их расставании индульгенцию, но цена ее невелика – горькое одиночество, а не сладость меда любви. Дмитрий Киршин и ведет читателей по всему длинному пути любовной метаморфозы, на котором он разместил свои стихотворения как верстовые столбы на почтовом тракте.
А фразу, которую вынес в заголовок новой главы, я взял из позабытого городского романса, который любила исполнять вечерами под гитару дворовая шпана:
Если б губы твои не были медовыми
Не слетали с ресниц, огоньки бедовые
Все равно б полюбил я тебя, родная,
А за  что? А за что! Да я и сам не знаю
Дмитрий Николаевич в стихотворении «Гость» применяет эпитет «медовый» почти в самом конце поэтического этюда. Но это сладостное слово не единственное в арсенале поэта, от которого становится приятно на душе.
Парень и девушка уединились в деревенской избе, где 
Под матицею – сутолока мух
 В плетёном полушарье абажура…
 Темнеет:
Червлёный диск за озером потух.
Но им смех только помеха. Ведь темнота – друг молодежи.
Вместо света электрического у влюбленных зажигаются огни любви:
 Сердца вбирают негу травостоя,
 Втекает сумрак патокой густою,
 В нём, растворяясь, плавают слова…
Так поэт подготавливает читателя к сладости медовой. Ведь в сумрак вечера втекает в атмосферу помещения избы сладкой густой патокой. Она такая густая, что слова, которые витали, летали, порхали в воздухе, начинают плыть в тягучей вязкой жидкости патоки.  Медленно и неторопливо. На небосклоне начинаются загораться первые звездочки. Воздух становится прохладным, но сладость патоки даже в его прохладе остается существовать. И Дмитрий Киршин пишет о том, как себя комфортно чувствуют влюбленные:
 Легко дышать вдвоём
 Пречистым светом, что готов пролиться
 Из летних звёзд, невидимых в столице…
 «Москва – была!»
Медовый воздух пьём
Вот и подобрался Дмитрий Николаевич к эпитету «медовый». Влюбленные пьют медовый воздух и ночь, наступившая неторопливо до того сладка, что можно спокойно и уверенно назвать и её медовой.
Но как я уже упоминал и в сладости меда всегда есть горчинка. У парня и девушки есть страсть, влечение, но даже хотя бы объяснения в любви не было. А ведь так хочется в этот сладкий миг, чтобы было произнесено это волшебное слово: «Я тебя люблю!». Особенно этого желает девушка. И поэт Киршин угадывает её желание:
 Бок об руку – притихли без огня.
 Солгите мне, что любите меня!..
Следующее стихотворение автора книги «Между небом и землей» еще более слаще, более медвяней. Каждая новая строфа начинается с прилагательного – медовый. Стихотворение без названия, но если бы на то у меня было право, то я бы назвал «Медовый сонет». В нем все признаки сонета, те же четырнадцать строк. «Две семицветные радуги», по словам мастера, слагать венки сонетов русского поэта Евгения Раевского. В венке сонетов к литературным канонам каждый новый сонет начинается со слова, которым заканчивался сонет предыдущий. А у Дмитрия Киршина хоть и не венок сонетов, а только единственный сонет, поэтому он и начинает новую строфу с повтора слова – медовый. Я этот сонет поэта Киршина привожу целиком. Настолько он сонетный венок сплетен Дмитрием так изящно, что разорвать его – значит, уничтожить всю красоту художественного произведения:
 Медовый день на берегу любви…
 Пронизан воздух перекличкой чаек.
 Без недомолвок, страхов и утаек –
 Открытым сердцем, взглядом позови!

 Медовый вечер клонится к воде,
 Свежа волны гармония простая.
 Следы спешат под пеною растаять,
 Но вечны чувства в страстной правоте.

 Медовой ночью рыжий сумрак прян,
 И пьян, и сладок в трепетном сплетенье
 Бессонных тел, вкусивших наслажденье,
 Бессонных душ, ступивших в океан.

 В медовой мгле многоэтажных сот
 Пригубим поздний, дремлющий восход.
Итак, я собираюсь пройти по стопам поэта Киршина. Сначала он говорит про медовый день. Начинается прелюдия любви: на берегу крики чаек и без  страхов и утаек у влюбленных глаза настежь. И они не словами объясняются, а взглядами.
Медовый день плавно перетекает в медовый вечер. Приглушается, стирается яркий свет, надвигаются тени, также тают и следы влюбленных под пеной морской волны. Лишь чувственная страсть разгорается ярче и ярче. У медовой ночи Дмитрия Киршина «рыжий сумрак прян» - темнота становится золотисто-рыжей от света желтой луны. А пряный аромат ночи пьянит и заставляет трепетать не только души, но и тела, у которых в эту ночь любви, несомненно, бессонница.
И в этой медовой мгле, когда влюбленные попадают под утро в «многоэтажные соты» гостиницы, им остается только «пригубить поздний» и как они сами «дремлющий восход».
А потом  начнется новый медовый день. И так целый медовый месяц.
Я когда-то написал нечто похожее по сюжету на тему «Медовый месяц». Привожу свой стишок, не для того, чтобы посоревноваться с Дмитрием Киршиным, сражаясь с ним в поэтическом  рыцарском турнире. Отдаю сразу без борьбы приоритет таланту поэта Киршина, а привожу свой давний опус для контраста, чтобы оттенить  красоту сонета Дмитрия Николаевича еще больше, перекинуть мостик к дальнейшему исследованию творчества автора книги «Между небом и землей».
Если мы делили сутки
На часы и на минутки
И боялись, что минутки
Очень быстро пробегут.
Значит, нас соединяло
Не колечко из металла
И не запись в книге ЗАГСа
Создавала нам уют.
Если каждый месяц новый
Называли мы – медовый!
Значит, каждый новый год –
Нам как мед!
Дмитрий  Киршин и идет дальше и своего «Медового сонета» и моего стихотворения под названием «Медовые годы».
Поэт в стихотворении «Гость» пишет о мятущейся девушке, умеющей признаться в любви юноше, после близости с ним. А если он не испытывает к ней никакой любви, то хотя бы солгать, что любит её. После медовой ночи сонета Дмитрий Киршина остается некая неопределенность. Поэт не заканчивает свой сонет по сказочному сценарию: «После свадьбы Иван-царевича и Марьи-Моревны  жили они долго и счастливо и умерли в один день». Он не мог покривить душой, так как не знал, да и не мог знать, чем же заканчивается «Медовая ночь». Например, в другой волшебной сказке про Шахерезаду  она услаждала слух своего повелителя – тысячу и одну ночь.
Поэтому Киршин предположил, а что если после медовой ночи, медового месяца, медовых лет вдруг исчезнет в супружеской паре это волшебное чувство – любовь? Стихотворение у поэта опубликовано без названия, да опять же, и в сюжете опять неопределенность. Но страдания лирического героя, его трагедию поэт показал читателям бескомпромиссно, честно:
 Мой верный пёс, в колени не дыши.
 Любовь ушла – родник укрыт песками!..
 Я занавешу зеркало души
 Спасительными чёрными очками.
Если в «Медовом сонете» Киршин как под крики чаек без утаек влюбленные понимали о желании друг друга с одного взгляда и смотрели на партнера открытыми, сияющими от счастья глазами, то в этом стихотворении лирический герой обреченно вздыхает: «Любовь ушла». А чтобы скрыть эту тайну, этот секрет Полишинеля, он занавешивает «зеркало души спасительными черными очками». Неожиданный образ.
Зеркалом души называют глаза, а вот что он «занавешивает» их черными очками – это здорово. Ведь когда в доме умирает близкий человек, то зеркало (а глаза – зеркало души) занавешивают полотенцами, а наискосок их завязывают траурную черную ленточку. Близкий человек – жена жива и здорова. Она не ушла из дома, бросив мужа на произвол судьбы. Ушла любовь, а значит, она умерла не только в его сердце (он это предательски скрывает черными очками), но и в сердце его жены.
 Восторг и страсть разбиты на куски,
 Я голос чувства слышу словно эхо.
 Смешно себе заказывать венки,
 Да только сердцу нынче не до смеха.
Для похорон, в том числе и любви необходимо заказать венки. Вот тут-то и наступает противоречие: любовь умерла в душе, а бренное тело остается жить. Но как жить без любви? Сердце разрывается на части. Но Дмитрий Николаевич знает не об одной  подобной трагедии. Он пишет, что происходит с разбитым сердцем в другом своем стихотворении: 
 С волной, клокочущей в судьбе, –
 Ни пересилить, ни стерпеться –
 Прибоем вынесет к Тебе
 Пустую раковину сердца.
И венки для похорон души и любви смешно вроде заказывать, но пока пусть сердца не полностью и высыпались из равновесия, то сердцу и не до смеха.
Но как восстановить потерянное доверие и попытаться склеить куски разбитого сердца. Хотя народная мудрость и гласит, что разбитую вазу склеить невозможно – трещины-то всё равно останутся и их нельзя скрыть, замаскировать даже черными очками. Но надежда умирает   последней, а утопающий и за соломинку рад уцепиться, ухватиться. Но и рецепта для быстрого восстановления доверия тоже нет. Поэт Киршин  сожалеет об этом:
 Доверья нить тонка и коротка,
 Едва порвёшь – родятся боль и жалость…
 Бессонной пыткой в памяти тоска:
 Ушла любовь, а женщина – осталась.
От того, что женщина осталась, лирическому герою становится не слаще. Любви-то по-прежнему нет – остались только привычки. Женщина по привычке улыбается нелюбимому мужу и треплет по спине его верного пса. Пес верен своему хозяину. А женщина уже не верит ни одному его слову. У мужа осталась пустая раковинка сердца, а жена соткала вокруг своего сердца кокон. Запеленалась в него, спасаясь от внешней неблагоприятной среды от греха подальше. И живет сама себе.
…Она войдёт – с собой наедине,
 Как будто кокон сухости соткала, –
 И по привычке улыбнётся мне,
 И пса потреплет по спине устало.

Глава 5. Разлука ты, разлука…
В стихотворении «Разлука» и «Предзимнее расставание» поэт касается такой тонкой темы, как расставание с любимой женщиной, девушкой. Если в «Разлуке» его лирический герой пытается спрятать горечь разлуки в «улыбках-уликах» (как это верно подметил Дмитрий! Фальшивой улыбочкой не скроешь ложь, она улыбка эта только умножает фальшивость деланной натянутой улыбки), то в «Предзимнем расставании» мужчина намного старше своей возлюбленной, решает уйти от юного создания по-английски, не прощаясь.
 Дней золотые лепестки
 Осыпались…
  В тиши перрона
 Ещё коснусь твоей руки,
 Но сердце юное не трону.

 Я в запоздалый звездопад
 Мольбой покоя не нарушу
 И не найду дорогу в сад,
 Где ангел ожидает душу.
Лирический  герой поступает благородно, не пытается, имея опыт  любовных ухаживаний, соблазнить свою спутницу. Эти черты ему подарил поэт. В благородстве самого Дмитрия Киршина усомнится нельзя. Но как он создает такой витиеватый и ажурный орнамент: «Ещё коснусь твоей руки, но сердце юное не трону». А последние две строчки стихотворения звучат божественно, как органная музыка: «и не найду 9умышленно это делает) дорогу в сад, где ангел ожидает душу».разве можно соперничать с ангелом? Остается лишь вспоминать с тихой радостью те дни их встреч и свиданий, которые золотыми  лепестками осыпались в тиши на перрон. Для светлого юного создания и изящные слова и святые и светлые чувства.
А в стихотворении  «Разлука» лирический герой после первозданной любви:
 «Дикий пляж и мы блаженно-нагие:
 Те же души, только лица другие –
 Без прощального венца седины…» - не может примириться с суровой действительностью буден. Он потерял ту свободу, которая была у него на диком пляже. Его душу будто бы посадили в темницу:
 Был отъезд как арест:
 Три свидетеля, в купе заточенье,
 Полушёпот обещаний, влеченье…
 И тяжёлый чемодан, словно крест.
Но угнетает героя «Разлуки» более сильное чувство. Он только в разлуке ронял, что променял настоящую большую любовь на мелкую интрижку курортного романа. Но боится признаться в этом даже самому себе:
…Дай мне, Боже, не поверить себе,
 Уходящему по кромке прилива,
 Что любовь я промотал торопливо,
 Бросил в море, как монету судьбе.
Трудно пережить разлуку, но еще сильнее страх перед одиночеством. Нужно искать спутницу (спутника) жизни. И обжегшись на молоке, обманувшиеся или обманутые мужчины и женщины отодвигают свои эмоции в дальний ящик. Любовь с первого взгляда отодвигается на второй план – в силу вступает разум и трезвый расчет. И тут холостому, разведенному или просто одинокому мужчине необходим широкий круг знакомств и общений, чтобы из большого количества невест, девушек и женщин на выданье выбрать свою половинку.
Поэт Киршин свой раздел в книге «Между небом и землей» про ярмарку невест и назвал «На выданье». В этом цикле стихотворений трудно узнать мягкий лирический, романтический голос поэта. Раздел изобилует яркими образами, точными характеристиками претенденток на руку и сердце в свойственной ему манере творческого стихосложения, они сразу запоминаются читателям, западают в душу.
Но вместо романтики в цикле «На выданье» звучит жесткий прагматизм, а образы персонажей получаются гротесково-сатирическими, а стиль иронически-озорной.
Озорство Дмитрия Киршина начинается сразу же с эпиграфа:
И нет счастливей грядущего дня:
Какая ты, о, лучшая из женщин!..
Последнюю  строчку я придержу до времени, не произнесу, до своего комментария. Но эта строчка озорная и ироническая сразу же, сбивает возвышенный, даже высокий стиль повествования поэта, да как хлестанет по глазам читателя неожиданным смыслом её, как шмякнет воспарившее над землею в небеса воображение, прямо в грязную лужу, возвратив его на нашу  грешную землю. Извините, что так долго испытываю ваше терпение и спешу удовлетворить ваше любопытство. Что же это за строчка такая у автора родилась заковыристая?
Вот она:
Какая ты… по счёту у меня?
 А вот первый портрет женщины из картинной галереи, созданной поэтом Дмитрием Киршиным на его ярмарке невест в разделе книги «На выданье».
Говорят, что первым поэтом на земле был человек, сравнивший привлекательную женщину с красотой цветка. Этому примеру последовал и автор книги «Между небом и землей». Какой прекрасной строчкой начинается одно из стихотворений этого раздела у Дмитрия Николаевича «Распущенная роза – дивный цвет…». Но в эпитете «распущенная» сразу же чувствуется иронический подтекст. Распущенным считается бутон цветка, раскрывший свои лепестки для всеобщего обозрения. Но существует и другой вульгарный смысл и прилагательного «распущенная». Так называют женщину легкого поведения. У Киршина эпитет обозначает оба понятия.
И все же Киршин склоняется больше ко второму значению:
  Распущенная роза – дивный цвет!..
 Дурманно-обольстительна и страстна,
 Прекрасна, и жива, пока прекрасна,
 Пурпурная вакханка нежных лет!
Многие поэты поэты писали про розы и её шипы. Но поэт Дмитрий Киршин написал, высказав про этот банальный сюжет только ему присущее  мнение, ранее никем не высказанное:
 Но тронет лишь – и скрытые шипы
 Познает вдруг, и колкость вместо ласки –
 Извечна участь терпящих фиаско:
 Богаты жертвы, идолы скупы.
Ни один  воздыхатель потерпел фиаско, уколовшись о шипы распущенной розы. Польстившись на красоту распущенной женщины, он не получил взамен на свои полные богатством чувства щедрое вознаграждение: богаты жертвы, то есть поклонники, идолы скупы – их избранница – распущенная женщина. Она скупа  никогда  никому ничего не дарила. Она скупой идол и жадный потребитель чужого богатства.
Потому-то герой стихотворения и восклицает раздраженно-восхитительно:
 Распущенная роза, дивный цвет –
 Сорвать бы, растоптать! Да власти нет.
В другом  стихотворении уже герой Дмитрия Киршина высказывает своей бывшей жене удивление:
О, как разлука Вам к лицу!
 В ней ни намёка на страданье –
Но потом соглашается с её правом не поддаваться унынию:
 Вам незачем в расцвете лет
 Морщинами копить ошибки.
 С лукавинкой – ни «да», ни «нет» –
 Живые ямочки улыбки.
Герой не только не злится на инфантильность  своей бывшей супруги, он даже благословляет её:
 Да оградит Всевышний Вас
 От роковой случайной встречи!
Очень сильно и красочно  написан портрет поэтом и Безветренной женщины в противовес Распущенной. Но обе две крайние точки зрения, два противоположных полюса не пригодны для выбора мятущемуся герою. На полюсах и у нас на земле люди не живут, а только изучают их так на всякий случай, для науки.
Вот один штрих, один мазок кисти поэта-художника:
 Безветренная женщина –
 В практическом уме,
 Дипломами увенчана,
 Гордится резюме.
Автор называет Безветренную женщину современную бизнес-вумен «леди ледяной». Практическим умом ледяной леди поэт даже в какой-то степени восторгается, с иронической, правда кривой улыбочкой:
 Всё взвешено, исчислено,
 Зарыто про запас…
 Цветы дарить бессмысленно –
 Букет она продаст!
А в стихотворении «На выданье» - давшее название всему циклу, поэт рассказывает о другом типе женщин. Они мечтают сначала о Принце на Белом коне, а потом, как сварливая старуха из известной сказки Пушкина, пытается превратить своего мужа в раба, а его добычу «золотую рыбку» заставить служить у неё на посылках.
 Ты мечтаешь о принце на белом коне –
 Чтобы конюхом стал зачарованный принц
 И служил бы тебе наяву, как во сне,
 Пред наездницей падал покорнейше ниц.
В одной строфе Дмитрий Киршин показал как, покоряя принца, присвоив его себе, взгромоздилась  на него наездница  - его жена, как он превращается в подкаблучника, которого не только обувью, но и копытом, взнузданного, как и он сам, жеребца придавить. Селяви.!
Заканчивается  раздел афоризмами, подборку которых назвал поэт «Бисер». В книге книг еще советовалось не метать бисер перед свиньями. Но… для концовки «Ярмарки невест» цикла стихов «На выданье» трудно в конечном счете разобраться, что же ценнее для свиней – драгоценный бисер или отливающая перламутровым цветом грязь лужи, в которой  хрюшка и улеглась, чтобы поблаженствовать. А в афоризмах опять же полно язвительной иронии поэта Дмитрия Киршина. Но он же, эти перлы прежде чем представить на суд читателю где-то слышал. А народная молва мудра, хотя и иронична. Я приведу несколько афоризмов автора:
«Так изменить!.. И ладно бы – жене!»
«Найду кого-нибудь подевственней…»
«Как сладко не спалось мне этой ночью».

Глава 6. Что наша жизнь? Игра!
Продолжая писать портреты наших современников и современниц, Дмитрий Николаевич в свою картинную галерею, кроме женских лиц с их любовными похождениями, сотворенные и размещенные в разделе «На выданье», взялся за мужские портреты.
Поэт ничего не делает спонтанно. Он выбрал для своих картин натурщиков. Все окружающие его творческие люди, коллеги по перу, по литературе не ускользнули от внимательного пронзительного взгляда поэта. Он отобрал для поэтов отличные типажи, схожие по характерам, по своим воззрениям, стилю письма. Самые весомые и значительные собратья Дмитрия Киршина были запечатлены на портретах и попали в картинную галерею поэта. Он назвал свой вернисаж «Игра».
Но видимо, как и я, задался вопросом: «А так уж весомы и значимы его герои?». И написал по этому поводу эпиграф:
Ни Аполлон  и не Зевес
Не в помощь творческой натуре
Коль у поэта лишний вес
В литературе
И чтобы не обидеть всех своих персонажей он пальму первенства не отдал никому. Открыл цикл «Игра» стихотворением, извините портретом, в котором он воспел себя любимого. Даже не портрет написал, а гранитный памятник воздвиг. Рукотворный из-за отсутствия необходимых миллионных финансовых средств не смог, но на нерукотворный памятник у него ресурсы были. Ума и воображения у него хватает. Я ведь и свое исследование назвал «Кредо поэта – вдохновение и полет мысли».
Итак, вступление к циклу стихов «Игра». Называется оно «Примерка». Чтобы не сразу из жизни шагнуть на гранитный пьедестал и забронзоветь. Нужно сначала примериться: удобнее будет стоять на пъедестале, в какой позе. Хмуриться или улыбаться, показывать рукой вперед или же согнуть ногу как будто приготовился к прыжку в неведомое.
Читайте и наслаждайтесь «Примеркой». Я не сомневаюсь в значимости его и привожу стихотворение целиком:
 Светло лежится под свечами!..
 Кремля шопеновский уют…
 Шелка, залитые речами,
 С утра к процессии прибьют.

 Приладят мне венец героя,
 Слезами разродится враг…
 Тома души моей закроют
 В библиотечный саркофаг.

 Созвучья строк в анналы втиснет
 Потомка влажная рука,
 И над квартирою повиснет
 Мемориальная тоска.

 И не уйти с гранитной тверди,
 Святого бунта не начать!..
 На мне клеймо счастливой смерти,
 На мне бессмертия печать…
Не хотел исследовать это литературное произведение Дмитрия Николаевича, да глаза сами зацепляются за цветистые строчки, а в уме никак этого не избежать, возникают ассоциации: «тома души моей закроют в библиотечный саркофаг».
Унесется душа ввысь, вознесется на небо. Но останутся поэтические томики, в которые  он вложил свою душу. И не нужен поэту, как фараону, саркофаг. Пусть уж лучше его книги покоятся на полке библиотеки до поры до времени, пока их читатели не схватят из библиотечного хранилища, возьмут эти сокровища души поэта Киршина.
Он уже заранее шутит, что над его квартирою повешена  не мемориальная доска,  а тоска. Доску может быть, тоже повесят. Попозже. А тоска, она же  в материальных затратах не нуждается. О хорошем человеке, когда долго не видишь его, даже при жизни потосковать не грех. Например, мне когда-то дочка сказала своей маленькой дочурке, охарактеризовав меня: «Твой дедушка очень хороший человек», на что малышка ответила: «А я знаю еще одного человека в своем детском садике». «Кто же это? И почему он для тебя хороший?»,- с удивлением спросила внучку ее мама. «Это Петя. Он хорошо кушает и в тихий час не балуется, а спит».
Так вот, когда я долго не заходил к внучке в гости, она тосковала обо мне. Она так открыто и искренне об этом заявляла. Но хватит о грустном. Вернемся к стихотворению Киршина «Примерка». К двум последним его строчкам:  «На мне клеймо счастливой смерти, на мне бессмертия печать…».
Про первую печать говорить еще немного рановато, а вот знак второй печати я имею в виду о бессмертии, явно проступает, может быть, еще бледновато на челе Поэта. Думаю, что даже враги его, смахнув лицемерную слезу со щек, вперит взор свой затуманенный в знак оставленный рукою свыше на челе Дмитрия Киршина и буркнет злорадно: «Я же говорил, что у него там есть связи!». И покажет пальчиком на потолок.
Первый портрет в «Игре» поэт Дмитрий Киршин назвал «Петрушка». Этот тип известен не только в литературной среде. «Кто не смеется над шутом, кто не носил колпак?». Петрушка он живет в нас в той или иной ипостаси: или хохотать над шутом или самому носить шутовской колпак – не завидная эта роль. И вот уже и портрет шута Петрушки от Дмитрия Киршина:
 Лубочно красен, вечно пьян
 И зол на Божий свет –
 Поэт, ушедший в балаган –
 Отъявленный поэт.
Но Дмитрий Киршин  в отличии от других своих коллег не потешается над шутом Петрушкой. Он сожалеет, что за отпущенный ему век шут, так и не смог выдавить из себя раба, зубоскаля о поэтах, не стесняющихся лизать власть предержащих чуть пониже спины и ползать у них на коленях, выпрашивая подачки. Клоуны в цирке делятся на две масти: рыжий и черный. Рыжий клоун – Петрушка – тоже веселый, а черный – грустный. Раньше клоуна называли еще и коверный.
Поэт вздыхает о судьбе Петрушки и с сожалением говорит:
 Какая чёрная судьба –
 Быть рыжим на ковре!
Это он не о Петрушке говорит, а о поэтах с судьбой клоуна.
Второй персонаж портрета поэт назвал «Купец». Дмитрий показывает в этой миниатюре, как из бездарности делают дутую и важную персону:
 Врали дружно и бесстыже
 Свеженанятые перья –
 И налился плод престижа
 Под лучами лицемерья.
Поэт ушел в актеры, превратился из Шурки в Александра, но суть-то его засидевшегося в ресторане купчика…он может щедро, по-купечески вознаградить тех, кто ему поет аллилуйя. Купец, он и есть купец, как был купец им и останется. Он служит искусству торга, а не изящному искусству. От того-то Шурку, ставшего Александром «Александровской колонной» за глаза его прозвали.
В третьей миниатюре «Лауреат» Дмитрий Киршин пишет портрет писателя, лауреата разных премий, пишущего на потребу «почтенной публики». И за этот-то ширпотреб и получил известность этот поэт-писатель? На этот вопрос Дмитрий сам и отвечает:
 «Народ решает!» – суть пилатова
 В основе творческой известности!..
 С вершины Бунина – к Довлатову
 Грехопадение словесности.
А итог от этого грехопадения ясен и понятен:
 Литература – для забвения!..
 Литература – для целкового!..
«Лауреатом»  пишется, разумеется, литература не для собственного забвения. Как можно? Он же лауреат. Он пишет для целкового и для забвения исторической памяти других. За это ему щедро и отваливают лауреатские премии в известной сумме и валюте: тридцать серебряников. Таких «лауреатов» поэт Киршин  высмеивает в басне ли, сказке или же притче, названной «Ползущий к новизне».
Эту новизну маститого червя хорошо понимают пауки, мухи да лягушки-квакушки на болоте:
 Дремучей новью западают в души
 Валежник, мох и ржавая вода –
 Три откровенья,
дивных, как трясина –
 Их красоту не вычерпать до дна!

 …Под серым шпилем сломанной осины
 Маститый червь лоснится дотемна.
Четвертая  миниатюра поэта в его цикле стихотворений «Игра» называется «Святой» и посвящена она компании «православных»  поэтов.
Я не буду растекаться мыслью по древу. Место  «…Под серым шпилем сломанной осины» уже давно занято маститым червем, ну и пусть он сидит там и дожидается темноты. Не будем ему мешать самолюбованию. Представляю слово самому поэту. Он написал довольно остро и едко о «святых», но чтобы не отнимать у читателей их драгоценное время, я думаю, достаточно процитировать одно четверостишье поэта, и они все поймут:
 Много пафоса, много спеси,
 Мысли ёжатся в теме узкой…
 Занудит – и не слышно песни
 Беспредельной, исконно русской.
Следующий  пятый персонаж в портретной галерее, собранной Дмитрием по крупинкам – образ Ура-патриотов, которые  спекулируют и паразитируют на патриотической теме. Собирательный образ посвящен компании поэтов-алкоголиков. Эти квасные патриоты квас не употребляют. Им подавай напиток покрепче. «Я за Россию пью вино», - поднимает тост «самородистый поэт».
Дмитрий Киршин и назвал свое стихотворение «За Россию». Вот один из изысков поэта о квасном патриоте:
Я за Россию пью вино…

 Я досыта не ел давно,
 Совсем прилип живот к спине,
 Но трезво мыслить – не по мне,
 Без водки – кляклая строка,
 А тяпнешь – перлы на века.
 Вот мощь гранёного стекла!
 Ещё стаканчик…
Пробрала!
В стихотворении  «За Россию» звучит такой сарказм, что давишься от смеха от такой карикатуры на патриотизм, такую тонкую пародию:
 А всё жиды! В Израиль их!..
 Не допущу масона в стих,
 Я правду русскую сыскал!
 Я за Россию…
Заикал!
Не из-за таких ли вот ура-патриотов была пущена в девяностые лихие годы поговорка – «Патриотизм – последнее  убежище негодяев!». Дмитрий Киршин понимает это, потому то и создал в одном портрет такой огромный собирательный образ:
 Яд-рёна мать, Свя-тая Русь!
 Никак в тебе не разберусь!
 Ни на полушку, ни на грош
 Поэтов ты не бережёшь!..
 Эх, Родина, тудыть твою!

Я за Россию только пью…
Он, видите ли, пьет только за Россию. Наполни-ка жидкостью мощь граненого стакана до самых краев, то в помойное ведро её никогда бы не вылил. Осторожно приподнял бы стакашек и, чтобы не расплескать водку, поднес  к жадному рту и без всякого тоста и болтовни про Россию, выпил бы сорокоградусную в свою луженую глотку.
- Здорово! – подумал я. Собирался даже подумать, – Гениально! – но видимо дух поэта витал еще рядом со мной и мой взгляд невольно потянулся к первой строке другого стихотворения, последнего в цикле «Игра». Ия вслух прочитал мысли Дмитрия Киршина напечатанные в его книге «Между небом и землей»:
 Помилуйте, какой я гений?!.
 Не бился,
  не лишался сил,
 Не испытал бича гонений
 И даже робу не носил!

 Далёк от модных философий,
 В Париже не трепал хорей,
 Любил… но женщин,
  пил… но кофе,
 И недостаточно еврей.

 Не предрекал кончину Мира,
 Не распалял жестокий ум…
 И только свет,
  и только лира –
 Прозрения бессонных дум.
Последняя строка отрицает первую. Прозрение бессонных дум не к каждому приходит.

Глава 7. Жизнь коротка…
Этой  извечной и основной литературной темы: жизнь и смерть поэт Дмитрий Киршин посвятил целый раздел в книге «Между небом и землей». Автор назвал его – «На грани прощания», тем самым сузил её до предела. Он рассматривает пограничное состояние души и тела, когда тело вот-вот останется на земле, а душа воспарит в небо.
В цикле стихотворений поэта «На грани прощания» я отыскал ключ к разгадке тайны выбранного названия автором к книге «Между небом и землей». Оно было зашифровано в коротком всего два четверостишья стихотворении Дмитрия:
 Тоскливым и сумрачным зимним днём,
 Когда пелена застилает высь
 И разум застывший охвачен сном,
 К душе я взываю:
«Во плоть вернись!..
 Ты рано оставила свой приют,
 Бежала от горьких земных оков –
 Я жив!..»
Безответна…
Нас ныне ждут
 По разные стороны облаков.
А что же находится по разные стороны облаков? Правильно вверху – небо, внизу – земля. Вот и понятно стало название книги «Между небом и землей». Там в облаках и проходит граница между бренной жизнью на земле и смертью его. А под облаками парит умиротворенная душа.
Такое же короткое, но емкое по смыслу стихотворение поэта о предчувствии смерти, оно так и называется «Предчувствие»:
 «…Чёрной стаи несметная рать,
 Чёрных мыслей незримый судья…»
 «Полно, Цезарь, тебе ль умирать?!
 Стражи неба – охрана твоя!
 Верно войско, послушен сенат,
 Римлян битвы великие ждут…
 Уж не птицы ль героя страшат?»
 «То не птицы –
то вороны, Брут».
Казалось бы не больно значащий диалог двух приятелей. Какое из умиротворяющего разговора сможет родиться предчувствие? Упоминается о черных птицах, сбившихся в огромную стаю, которые навевают черные мысли. Но разве мало их собирается осенней порой над садами, лесами и пашнями? Их гортанные крики могут вызвать скорее раздражение или грусть о прошедших годах, чем какое-то тяжкое предчувствие.
Но, когда прочтешь имена героев, ведущих диалог, а эти имена знает весь мир, становится понятно – Цезарь не боится, он предчувствует приближение скорой и внезапной смерти. Птицы-то черные вороны, знак близкой беды, предвестники смерти. Они чуют добычу и шажки смерти.  Они чуют добычу и жаждут, когда появится возле дороги мертвое тело. Любят вороны клевать падаль. А вьются-то они над головой Цезаря. Он обеспокоен мрачным знаком и чувствует дыхание смерти. А своего будущего убийцу не боится, считает своим другом. Тут предчувствие изменяет римскому императору. А если бы и знал, то от судьбы уйти невозможно.
Для раздела «На грани прощания»   поэт Дмитрий Киршин и выбрал соответствующий эпиграф:
Стеной иль стражей окружись
С Безкосою напрасны войны:
В творения вдыхая жизнь
Бог выдыхает смерть невольно.
Смерть  неизбежна. В творении Бога, в человека Всевышний вдыхает жизнь – живительный воздух, насыщенный кислородом. А мертвый выдох, в выдохе только, остался азот и углекислый газ. Бог несет смерть Его созданию.
Так в чем же логика жизни, если она неизбежно ведет к смерти? Над этим размышляет поэт в стихотворении «Черный ангел». Оно тоже построено в форме диалога ангела с лирическим героем, который первым и задает вопрос ангелу:
 Что есть творение, ответь?!
 – Борьба надежды и сомнения
 За счастье жизненного тления.
 – И что же побеждает?
– Смерть.
 – И что же остаётся?
– Дух!
Далее ангел расшифровывает суть такого явления как Дух. Поэт с трепетом рассказывает устами ангела и про бытие и страшный суд. Но я приведу только пару строк из проповеди Черного ангела, ангела смерти, о силе Духа:
 В нём океан, земная твердь,
 Песчинка, лепесток, Вселенная,
 В нём грозное и вдохновенное…
 – Так что же побеждает?!
– Смерть!
И что же делать человеку после такого откровения Черного ангела? В двух следующих стихотворениях Дмитрий Николаевич  приходит к такому простому выводу: надо просить прощения у Бога и самому прощать людей за нанесенные ими обиды и радоваться жизни, которую подарил ему Белый ангел.
А Черный ангел всегда старается отнять её. Он на «ножах», по выражению Киршина. А его лирический герой говорит:
  Прощаю… Что моё прощенье
 Душе, богам принадлежащей?!
 Да и могу ли я, дрожащий,
 У Неба требовать отмщенья?

 Всё – суета пред этой бездной.
 Но здесь, у жизненного края,
 Так важно вымолвить: «Прощаю!»
 И в эхе различить: «Исчезну…»
Тут  хочется отметить, как старательно, ответственно и тонко работал над словом своего стиха – творения Дмитрий Николаевич. Помните как Родион Раскольников в романе Достоевского «Преступление и наказание» восклицал: «Кто я? Тварь дрожащая или что-то могу!». Герой Киршина считает совсем по-другому, чем герой Достоевского.  Если из Раскольникова возымела власть гордыня, то у героя поэта Киршина полное смирение:
 Да и могу ли я, дрожащий, (тварь Божия, прим. В. Крайнева)
 У Неба требовать отмщенья?
И не собирается  его требовать – он прощает. Ведь
 Всё – суета пред этой бездной.
А это  уже Дмитрий Николаевич обращается к Евангелийскому Писанию Екклесиаста: «Всё – суета сует и томление Духа». Небольшую миниатюру Дмитрий Киршин наполнил огромным философским смыслом.
Зато  во второе стихотворение  он вложил столько оптимизма, рассказывая про бунтарку жизнь, что он – оптимизм, переполняет  чашу терпения до краев и выплескивается наружу. Кому не хватает оптимизма, прибегайте к роднику Киршинского оптимизма и пейте его досыта и впрок:
 Бунтарка-Жизнь, верховная колдунья,
 Своей шаманской власти не тая,
 Зашёптывает судьбы в полнолунье,
 Сердца питает зельем бытия.

 Ей служит ворон самой чистой смоли,
 Обретший мощь в боях и мятежах.
 С ней Белый ангел дружен поневоле,
 Но Чёрный ангел – с нею на ножах.

 Приникнув к чаше, гений и невежда
 Пьют горечь мира многие года,
 Где в каждой капле с привкусом надежды –
 Неясный страх, отчаянье, беда…

 Колдунья-Жизнь поёт и стонет – слушай!
 Пляши до крови! Радуйся дотла!..
 Она святую трепетную душу
 На столько лет у Смерти отняла!
Но квинтэссенцию темы в разделе «На грани прощания» Дмитрий Киршина он развивает в одноименном  стихотворении цикла. Оно посвящено матери:
Лодка ткнулась в песок,
заскрипели ворчливо мостки.
 По тропинке наверх –
утомлённо, привычно, упрямо –
 Поднимается в дом,
суеверью примет вопреки.
Автор  не только не поддается суеверию примет, он, если уж встреча так неожиданно произошла, умоляет свою маму хоть поговорить с ним подольше: хотя примета и суеверие и очень страшное – если во сне кто-то из умерших родителей является к кому-то из детей, то он собирается забрать к себе на тот свет своего ребенка. Пусть он и взрослый уже:
 «Дорогая, постой! –
пересилим, отмолим примету.
 Не спускайся во двор
и к закатной реке не спеши!..
 Время счастья забыв,
мы в разлуке скитались по свету –
 Посидим на крыльце,
разговоры затеплим в тиши…»
Но, ни мама, ни её сын  не смогут повернуть время вспять и посидеть на крылечке, чтобы всласть наговориться. Теперь они могут встретиться и поговорить только во сне:
…Середина реки.
Остывающий воздух колючий.
 Мама в лодке плывёт,
исчезая из виду, одна.
Единственное, что смогла сделать для своего родного сыночка вопреки суеверию, так это уплыть в лодке в страну неизведанную, незнакомую одна, оставив своего кровиночку жить на земле. Они побыли на какой-то миг, на грани жизни и смерти и их прощание было светлым, они не только попрощались, но и простили друг другу, что при жизни как следует, не наговорились, скитаясь по белу свету.
Но мысленно-то Дмитрий твердо решил, какое же, последнее желание у него будет, перед тем как он предстанет на суд перед Богом. Свои мысли он обратил в стихотворении, которое посвятил маме и оно так и называется – «Матери»:
 Последним из земных желаний,
 Прощальной из живых наград –
 Твой ясный и глубокий взгляд
 Я попрошу…
Без содроганий
 Предстану Вечному Суду,
 Где страшно нищим и пророкам,
 Куда в смятении высоком
 По краю пропасти бреду…
 Лампада сердца догорает,
 Слабеют нити бренных пут…

 Поэты долго не живут –
 Поэты долго умирают.
В этом коротком стихотворении очень много метафор: «по краю пропасти бреду», «лампада сердца догорает», «слабеют нити бренных пут». В каждой строчке!!! Метафора. Это или взлет творческой мысли, или плоды вдохновения поэта? Кому это интересно знать? Будут читать с трепетом в сердце стихи, посвященные маме, читатели и только вздохнут, прочитав последние две строчки: «Поэты долго не живут» - верно! Они сгорают от своих бессонных дум и мечтаний. Но зато поэты долго умирают, их нет на земле, а книги их живут их жизнью. А некоторые не умирают и вовсе. Они становятся бессмертными. Но поэт Дмитрий Киршин еще довольно молод и до зимних холодов ему далеко. Пусть он лучше долго живет и творит такие шедевры, чтобы, не умирая, сразу шагнул в бессмертие.

Глава 8. Тысячелетние вехи
В разделе книги «Между небом и землей» «Русский сын» Дмитрий Киршин акцентирует, что кроме матери, которая его родила, у него есть еще любимая святыня, его Родина – Россия. А он – русский сын. Эти два понятия для поэта едины. Родителей и Родину не выбирают. Но не все, как поэт, трепетно и бережно относятся к своим святыням.
В стихотворении «Вехи»  сравнивает судьбу своей Матери-Родины  России, Руси по окончанию первого тысячелетия после Рождества Христова и второго. Это вехи знаковые не только своими троицами – тремя круглыми нулями в календарных датах, но и поворотными событиями в судьбе страны. В конце первого тысячелетия на Руси произошло первое крещение, и Русь стала Святой и Православной. А в конце второго тысячелетия произошло, по сути, второе крещение Руси. Атеистическое государство, новая советская империя, разрушена и новая Россия, еще и не империя вовсе, а на глиняных ногах колосс рухнувший. Но не угробленная  пока насмерть, вернулась еще к своим православным истокам, и Христианство возродилось, так как опять произошло массовое крещение на Руси – в России.
Но вот какой парадокс. Откинув прочь зачатки демократии Северной Руси во главе с Господином великим Новгородом, князья в междоусобной (гражданской) войне установили военную диктатуру  Великого князя и, приняв крещение, стала Русь мощным государством. Как это было, поэт ярко показал:
 Для князя – брат опасней печенега!
 Сильнейший отнял власть по праву волка,
 Когда низвергнул Ярополк Олега,
 Когда убил Владимир Ярополка.

 Ещё не завоёваны пространства,
 Ещё мутны языческие вежды,
 Но брезжится над Русью христианство
 Двойной звездой Страданья и Надежды.
А что же в конце двадцатого века? Разве до сих пор не пылает двойной звездой Страдания и надежды.
Может быть, надежды маловато, зато страданий – хоть отбавляй.
Поэт Киршин завершает вторую часть «Век» с тревогой и растерянностью. Он недоумевает, почему же после второго крещения Руси не появилась первоначальная святость:
 В кругу менял паломники смешны,
 Святое Слово для толпы – отрава.
 Ни дня в любви, ни часа без войны!..
 В чести – народом избранный Варавва.
Но самое  главное и детей-то не приучают к святости. Раз сами в Бога не верили, то хоть дети-то бы Веру познали!
Может быть, кто-то и не видит, как в конце первого тысячелетия сияющую  звезду Страдания и надежды, но у поэтов более зоркое зрение, чем у иных и он заявляет:
 Детей огнями ёлки веселя,
 Под Рождество не вспомнят о Мессии.
 …Как Богоматерь светлая, Земля
 Беременна грядущею Россией.
Какова роль России  во всем окружающем нас мире? И что будет, если земля разродится от беременности и Россия возродится, то, что грядет, что произойдет в подлунном мире? Дмитрий Киршин пророчит второй Всемирный потоп. Хотя он дискретно уже наступает местами: то в Америке, то в Японии смерчи и тайфуны будоражат водную стихию Мирового океана и целые города уходят под воду. Кстати, и в России есть легенда о сказочном волшебном граде Китеже, который, вместе, с церквями, колокольнями ушел под воду.
Вот в стихотворении «Китеж» в конце и есть пророческие слова поэта:
 Падёт Америки рубеж,
 И бездна поглотит Европу,
 И хлынет Китежский мятеж
 Волной священного Потопа!
А веселые хороводы под елочкой и игнорирование Рождества Христова, это еще цветочки. Каковы же будут ягодки? Да они уже есть. Сейчас в России появляются после второго крещения множество храмов. И по здравому смыслу вместе с новым храмом в этом месте должен появиться и Бог. Ан нет! Иногда случается Бог, нет даже не Бог, а божок. Вот об этой беде нашей Православной веры и написано Дмитрием Киршиным стихотворение «Магаданский бог». Оно посвящено поэтому всем храмам, построенным на воровские деньги. Написал стихотворение Дмитрий Николаевич в виде монолога от первого главного действующего лица – вора в законе:
 Я вхожу хозяином
в храм –
 Первый вор по прозвищу
Клык.
 По стенам – расписанный
хлам,
 В алтаре – страдающий
лик.

 Исповедник пуганный
здесь,
 Поднести торопится
крест.
 Робко-благодетельный
весь –
 Будто не из проклятых
мест.

 Свечи растревожили
мрак,
 Давит воронёная
сталь…
 Хватит о спасении,
дьяк, –
 Что мне эта певчая
шваль?!

 О братве помолится
пусть
 Нищая на паперти
чернь.
 Я ж для покаяния
пуст –
 Мёрзлая, колючая
стернь.

 Я построил сосланным
храм –
 И вхожу хозяином
в мир…
В Петербурге недалеко от Невского проспекта, напротив Казанского собора построен прекрасный великолепный храм. Но название у него пугающее – Спаса-на-Крови. Да построили его на месте покушения на царя Александра Второго освободителя. Он отменил рабство в России, крепостное право, а ему как шандарахнул террорист бомбу под конную карету и смертельно ранил императора. Автор книги «Между небом и землей» возмущается: разве можно строить храмы на костях, на крови? Но раз уж такое явление существует, он делает из него вывод космического масштаба.
Я приведу небольшую цитату из стихотворения поэта Киршина, и вы все поймете:
 На втоптанных и распятых
 Наш загнанный мир взращён.
 Дух ярости, дух расплаты
 Беспамятством защищён.

 Увечья презрев и драмы,
 Рассудок кричит: «Взорви!»
 …Но если бы только храмы! –
 Вселенная на крови.
Несмотря на все катаклизмы, катастрофы, полосу безверия, взор поэта устремлен с надеждой в будущее. Сергей Есенин накануне своей трагической кончины написал потрясающую поэму «Черный человек», где его двойник, второе «Я» мучает его по ночам, рассказывая о наделанных Сергеем ошибках, а оказывается это отражение в зеркале.
Дмитрий Киршин уже сопоставлял или противопоставлял в своих стихах Черного ангела  белому ангелу. Тоже самое он делает в своем стихотворении «Хранитель». Только не ангелов сравнивает, а людей. У Есенина «Черный человек», а у поэта Киршина в стихотворении Хранитель – белый человек.
У Есенина «Черный человек» заканчивается трагически:
      Я взбешен, разъярен,
     И летит моя трость
     Прямо к морде его, (Черному человеку, примечание В.Крайнева)
     В переносицу...
     . . . . . . . . . . . . .

     ...Месяц умер,
     Синеет в окошко рассвет.
     Ах ты, ночь!
     Что ты, ночь, наковеркала?
     Я в цилиндре стою.
     Никого со мной нет.
     Я один...
     И разбитое зеркало...
То у Киршина стихотворение заканчивается на мажорной ноте. Белый человек ободряет поэта, а не судит его промахи и не говорит уничижительно о сделанных в жизни ошибках:
Мы перевоплотимся в память
 Друзей и недругов своих.

 И в каждой мысли, с каждым словом
 Воскреснем искрою в золе,
 Дыхание родится снова
 Морозной зыбью на стекле…» –

 Двойник смолкает в зазеркалье.
 Сквозь марево неясных лет
 Мы смотрим с верой и печалью:
 Я – на закат, он – на рассвет.

Глава 9. Если нет войны, значит, к ней готовятся, её ожидают…
Самый небольшой объем в книге Дмитрия Киршина «между небом и землей» занимает раздел «За Веру и Отечество». Как будто роман Льва Толстого «Война и мир».
Во-первых, слишком огромный временной промежуток охватывает этот раздел поэта, во-вторых, автор так подробно точно показывает страдания и переживания участников войны, что ужас и отчаяние охватывает читателя: как это было можно вынести воинам, сражавшимся за Отечество.
Этому девизу «За Веру и Отечество» выпало первоначально имевшееся место в середине. Раньше он звучал так: «За Веру, Царя и Отечество». Но царя давно уже в России нет и поэт, описывающий события Великой Отечественной войны и локальных войн за рубежом и внутри страны естественно не упомянул про царя-батюшку. Но полководцам всех этих войн от поэта досталось на орехи. Оценка его субъективна. Можно спорить, не признавать его суждения, но я оцениваю литературное творчество Дмитрия Киршина, а не его политические воззрения и взгляды. С некоторыми из них не согласен и я. Но как поэт Киршин поднялся на такую недосягаемую высоту, чтобы взглянуть на неё нужно бы сзади  спинку придержать, чтобы голова не свалилась. А будь другое время, то и у самого поэта голову бы снесли.
Древние римляне говорили: «Хочешь мира – готовься к войне». Поэтому я и назвал главу аналогично этой пословице. Но Дмитрий и эту военную формулу в эпилоге пытается оспорить. Он на протяжении всего цикла пытается отстоять свою позицию пацифизма. Но очень по-военному её отстаивает: жестко и беспощадно.  Как говорят французы: «А лаг ер ком а лаг ер» - на войне как на войне.
Начинается цикл «За Веру и Отечество» стихотворением «Сестра». Медсестру зовут Вера. Знаковое имя и созвучие и названием раздела книги Дмитрия Киршина «Между небом и землей». Стихотворение «Сестра» написано на одном порыве, на одном дыхании,  так, что у читающих это поэтическое произведение Дмитрия Николаевича слезы блестели на глазах, а у меня мурашки бежали по коже и волосы на голове становились дыбом.
Поэтому нельзя стихотворение цитировать. Из него нельзя не только строчки убрать, слово выбросишь – испортишь напрочь замечательную поэзию Киршина:
 «Пехотинец из пятой забился в бреду.
 Вера, ты успокоить сумеешь?» – «Иду!»
 Через край переполнен войной медсанбат,
 Неизбывной надеждой бессонных солдат.
 «Я иду! – и шаги зазвучали в аду
 Как заклятье Великой Победы. – Иду!»

 «Ты мужчина! Защитник! Ты слышишь меня?!
 Дай мне руку! Очнись! Выходи из огня!
 Иорданом кровавым крещён и клеймён,
 Ты растопчешь десятки фашистских знамён
 И к победе пойдёшь, никого не щадя,
 Меж горящих руин, по чужим площадям!
 Рассудителен, грозен, бесстрашен, силён –
 Ты по трупам врагов поведёшь батальон,
 И в атаке последней своей штыковой
 Шестерых ты убьёшь, невредимо-живой!..

 …Что в медкарте его?..
Пять осколочных ран…
 Только месяц на фронте, рязанский пацан.
 Он душою теперь на другом берегу,
 К жизни лютой вернуть я его не смогу:
 В сердце – свет и любовь,
для войны – не спасти!..»

 «Вера, в третью палату, скорее!» –
«Прости!..»
Опомниться, отойти после прочтения «Сестры» трудно. Нужно время, чтобы успокоиться и с холодной головой анализировать творчество поэта Киршина. Но и сразу бросается ценнейшая находка автора: медсестра бросает на ходу свой ответ на просьбу успокоить истерику раненого: «Иду!». А уже покалеченным    солдатам слышится голос Великой Победы – «Иду!». Вы слышите меня, воины, я уже близко, я иду к вам,  я пойду вместе с вами до Берлина!
Второй удачей поэта я считаю весь монолог Веры. Ей Богом дан дар ясновидящей. Она Вера и медсестра, и её Вера в Бога и в Победу позволяет пророчить. Но Киршин и заканчивает свое стихотворение «Медсестра» потрясающе. Не может сестра долго говорить только с одним раненым и ее громогласное «Иду!» сменяется на тихий примиряющийся шепот: «Прости!.. Ты не один у меня. Моя помощь, моя Вера в Победу требуется другим».
Следующее стихотворение автор книги назвал «Ночь победы». Прочитав первую строфу :
 До Москвы отступали бездарно,
Будто знали про скорый конец,
Отдавали высоты, плацдармы
И сердца – миллионы сердец!
Я бы, наверно, возненавидел бы написавшего эти строки, если бы раньше не прочел стихотворение Дмитрия Киршина «Сестра».
Оценка «бездарно» безапелляционна и с натяжкой можно воспринять. Раз до Москвы дошли, то не очень-то хорошо воевали, но не сдали же Москву. Кутузов в первую Отечественную войну  первопрестольную столицу сдал, но в героях ходит. Наполеона-то он разбил. Но Москву не сдали и Гитлера победили и в Берлин вошли. Но  допустим, что довоенный лозунг «Мы будем воевать только на чужой территории» с треском провалилась. И возмущаться   шапкозакидательством можно. Но не все же полководцы были бездарными. Много было и талантливых. Иначе бы не служили нашей Великой Победе. Только вот вторая строчка, ни в какие ворота не лезет: «Будто знали про скорый конец». Чего конец-то. Войны? Она длилась четыре года. Нашего разгрома и поражения? Его не произошло.
А вот «миллионы сердец» - это факт непреложный. Много наших солдат полегло на полях сражений, миллионы…
Восприняв это и то, что сам же поэт дальше говорит:
«Глыбой голода, грудой металла
Прокатилась война по живым.
Но Россия из пепла восстала
Вопреки полководцам своим», - я подумал про название  стихотворения Дмитрия Киршина «Ночь победы». Раз есть светлый День Победы, о котором и песни сложены прекрасные, то должна же быть и Ночь Победы.
Если смотреть на войну только с одной точки зрения – со светлой, то всю правду не узнаешь, точно также не может быть полной правды, если смотреть с темной мрачной точки зрения.
Взять хотя бы наше ночное светило – луну. Даже в глухую ночь, как только взойдет луна, не только на улице, на душе светлее становится. Луна для нас всегда светлое явление, но оказалось, что она повернута к нашей Земле одной стороной и наше мнение было однозначным. Потом луну сфотографировали из Космоса,  и мы узнали, что у нас есть и темная сторона. Да и не  сама  по себе  луна освещает Землю. Она просто отражает  нам ночью солнечный свет. И мы этому рады.  Хотя теперь и знаем, что и у Луны есть теплая сторона.
Так и у Дмитрия Киршина. Стихотворение «Ночь победы» заканчивается правдиво и эстетически  и поэтически спокойно:
Пала ночь измождённо-спокойно –
Чёрной птицей, покинувшей клин.
…Кличет мёртвый Будённый: «По коням!»
Мёртвый Жуков штурмует Берлин!..
А кто прав, кто виноват не нам судить. Рассудит  и воздаст по заслугам каждого история, спустя какое-то время. Наше время короткий миг, а мы песчинки во Вселенной. Про нас забудут, а стихи останутся.
Зато в стихотворении «Кавказская война»  у лирического героя поэта Киршина есть собственный опыт войны, но в Афганистане:
 Здесь камни – воины Аллаха,
 Здесь тени бьют на пораженье.
 И день, и ночь – в прицеле страха,
 Как в неизбывном окруженье.

 Жить под огнём, увы, не внове,
 Но тут – впервые растерялся!
 Не то чтоб я боялся крови, –
 Я варвара в себе боялся.
А про  кавказскую войну он говорит так же жестко, как про Великую Отечественную. И достается, теперь уже заслуженно полководцам, но не бездарным, а купле-продажным. Что было, то было. Из песни слов не выкинешь. Вот слова Киршина, которые нельзя сбросить со счета:
 Но горше тысячи болезней –
 Та, что предательством зовётся.
 Уютно за бронёй железной
 Купле-продажным полководцам!..

 Под них написаны законы.
 Но ждёт бессрочная расплата
 Всех, кто играл на миллионы,
 По сотне ставя на солдата.
У меня возник вопрос, а почему же Киршин не заполнил временной промежуток между Великой Отечественной войной и Кавказской. Ведь были локальные войны, в которых принимали наши воины-интернационалисты участие. Об Афгане, правда Дмитрий вскользь упомянул, как «сын из дальнего аула гордится именем Джохара». Тут кивок в сторону лидера кавказской войны Джохара Дудаева. На ней Джохар подхватил бациллу ненависти и жесткости не только к врагам, но и к представителям своего народа – иноверцам или мыслящим по-другому, чем он сам.
Но наши воины участвовали во многих горячих точках холодной войны. Дело в том, я уже упоминал о пацифистской философии поэта, он не желает воспевать войну. Он даже не желает как во времена величья Рима воспевать подготовку к войне. Пора готовиться к войне, если хочешь мира.  Он написал для этого условного затишья стихотворение «Ожидание войны».
Название стиха созвучно с настроениями людей послевоенного времени. У них было на устах одно единственное желание – лишь бы не было войны. Пережив страшную кровавую, беспощадную войну с фашистами, никто в нашей стране не хотел воевать. И все таки войну ожидали и… готовились к ней. После сброшенных американскими вояками на Херосиму и Нагасаки атомных бомб мощные мировые державы пытались овладеть этим смертоносным оружием массового уничтожения.
Начался психоз гонки вооружения и об одном из этапов гонки поэт Дмитрий Киршин и посвятил стихотворение «Ожидание войны»:
 Впал в забытье солёный влажный вечер,
 Качает бриз обломки тысяч лун…
 Немолчное полуночное вече
 Опять созвал стареющий Нептун.
Для чего же созвал срочное полуночное вече, всех своих подчиненных на совещание стареющий Нептун. Он же могучий повелитель  морей и океанов! Разве богу Водной стихии страшны проделки немощных и слабых людишек? Разве смогут они, как он, разбить на мелкие кусочки Луну и качать её осколки своими  бушующими от урагана волнами?
И почему же Нептун поэта стареющий? Ведь Боги не стареют. Да потому что от длительного течения времени стал слабее человеческого ребенка. Люди изобрели очень мощное оружие – атомную бомбу. Она не только луну расколоть на части сможет. Бомба сумеет расколоть, раздробить на мелкие кусочки даже Землю. Испытание атомного взрыва произошло в океане и последствия его и описывает Дмитрий Николаевич:
 Забывшая о вспененной лазури,
 Воздетая к небесной синеве,
 Отвесная скала у края бури
 Взметнулась в мегатонном торжестве.
Но наиболее ярко проявилась  миролюбивое мышление автора книги «Между небом и землей» в стихотворении о беседе князя с пастырем в разделе «За Веру и Отечество».
Князь – фигура собирательная. С таким же успехом можно было бы назвать его и воеводой, фельдмаршалом и, может быть, даже генералиссимусом. А вот пастырь остается только  пастырем и никакие другие титулы ему не нужны.
Князь решил поговорить по душам с пастырем, так как шла молва, что святой отец не особенно-то и радуется победе  князя над ордой.
Орда – это тоже собирательный образ. И не обязательно орда монголо-татарская. Когда фашисты напали на нашу страну, родилась песня:
Вставай стpана огpомная вставай на смеpтный бой
С фашистской силой тёмною с пpоклятою оpдой
Неизвестно какую из этих орд победил князь, может быть,  совсем иную орду разгромил, не допустил возвратиться на Волгу чужакам или покарал неразумных хазаров, не в этом суть.  Но князья не любят, когда их победами не восторгаются.
А пастырь не только не ликует, но даже сомневается, а стоит ли в принципе радоваться победам. Он в своем ответе и врезал князю по первое число:
«Мой князь, нет победителей в войне,
 А есть лишь те, кто празднует победу».
Ах, как разгневался князь и укоряет смиренного, но очень твердого пастыря в своих убеждениях:
 «К чему твои лукавые слова –
 Ужель напрасны отданные жизни?!
 Их именами полнится молва,
 Их подвиг – слава веры и отчизны!

 Вернувшиеся гордые сыны
 Воздвигнут храм, сияющий во мраке!»
 «Мой князь, нет возвратившихся с войны:
 Здесь – лишь тела,
а души их – в атаке».
И этот  ответ не нравится князю. Он, святой отец, не желает признать подвиг, совершенный воинами ради Веры и Отчизны. Это не святотатство! Князь вне себя почти кричит:
…Кого ты превозносишь?»
Ответ пастыря односложен, зато многогранен:
«Безоружных».
Одно слово, но слово Божие несомненно сильнее любого оружия. В этом уверен пастырь. В этом уверен и поэт Дмитрий Киршин.