Операция Багратион

Книга вторая (Курган боевой славы)
Нас не зря побратали
Фронтовые дороги:
Были метры – как дали,
Были люди – как боги.

Глава первая

Встреча двух журналистов

Виктору Демьяновичу позвонили по телефону его, как он представился его коллега по перу, такой же, как и сам Терещенко, выпускник Минского университета факультета журналистики, а ныне писатель Влад Боков.
- Я хотел бы встретиться с вами, - услышал голос Влада в телефонной трубке Виктор Демьянович, спросил спокойно:
- А какова цель нашей встречи? Я рад встрече с собратом по перу, но очень занят по благоустройству воинского Мемориала имени Ленинского комсомола в селе Копти, где я и проживаю. Там должны прибыть волонтеры – подвижники, чтобы забетонировать новую Стеллу, для увековечивания имен, отысканных вновь героев, которые сложили свои головы, защищая нашу Родину во время Великой Отечественной войны.
- Так это и хорошо, - отозвался Боков. – Цель моего визита в том и состоит, чтобы узнать мне подробности о таком уникальном событии – возникновения в небольшом поселке Копти, такого легендарного и грандиозного военного Мемориала имени Ленинского комсомола.
Они встретились, и Влад Боков услышал от Терещенко:
- Я предлагаю тебе, Влад, пройти к Мемориалу по улицам поселка. Много воды утекло с тех пор, как окончилась эта страшная война. Но Витебск, где ты сейчас живешь, был очень мощным гитлеровским укрепрайоном, который назывался у фашистов «Медвежий вал». И именно здесь, с нашего поселка Копти, и началась битва под кодовым названием Ставки Главного командования «Операция «Багратион». Но сейчас не все помнят молодые люди про страшную войну. А некоторые даже не знают, что миф о неприступности «Медвежьего вала» был разрушен двумя армиями Советского союза 33-й и 39-й. Так вот 33-й армией командовал Василий Гордов, а 39-й Николай Берзарин. У нас в Коптях одна площадь названа именем  Гордова, а одна из улиц – именем Берзарина.
- Я об этом знаю, - сказал Боков, но очень мало и хочу с вашей помощью узнать об освобождении Витебска как можно больше.
- Похвально, что ты, Влад, интересуешься историей своего края, а вот я хочу провести один эксперимент, и ты убедишься, что даже наши местные жители не все помнят, в чью честь названы площадь и улица в Коптях.
Терещенко и Боков пошли по ново застроенной улице. Они шли по асфальтовой дороге, поглядывая на фасады домов в светло-коричневых тонах. Вскоре Виктор Демьянович встретился со своим знакомым механизатором, работающим на местном сельхозпредприятии, и задал ему вопрос:
- Как называется эта улица?
Влад заметил на лице прохожего недоумение. Механизатор опешил от вопроса Терещенко и даже стал, наверно, подумывать, не стал ли Виктор Демьянович терять свою энциклопедическую память? О таких мыслях говорили удивленные глаза нашего встреченного парня. Но он ответил, не задавая лишних вопросов очень деликатно:
- Это же улица Берзарина.
Но этим ответом прохожий не отделался. Дотошный Терещенко продолжал парня расспрашивать:
- А кто это такой Берзарин?
Вот тут-то паренек и замялся.
- Знаете, а я точно кто он сказать не могу. Помню, что это какой-то военный, - а потом в свое оправдание добавил. – Историю, Виктор Демьянович, я люблю, но не вышло как-то мне  поинтересоваться этой фамилией. На работе так занят, что так устаю, и некогда было расспросить друзей, кто такой Берзарин.
Немного погодя встретились с экспериментатором сразу трое. Рослый мужчина и две женщины. Терещенко задал тот же самый вопрос. Мужчина пожал плечами и засмеялся:
- Командир какой-то… А что же это, Виктор Демьянович, меня о нем расспрашивать? Вы лучше меня об этом знаете?
Терещенко парирует и в ответ говорит:
- Я-то знаю, а знаете ли вы, что генерал-лейтенант Николай Эрнестович Берзарин командовал 39-й армией 3-го Белорусского фронта и освобождал Витебск, а потом, взяв Берлин, был назначен комендантом Берлина?
- Вот это да! – засмеялись все трое. – Выходит, что Копти имеют историческую связь с Берлином? Будем теперь знать.
Оставшись на улице одни, Терещенко с огорчением развел руками и произнес:
- Не знают, к моему глубокому сожалению, наши коптинцы именем кого названа эта улица. К слову сказать, что даже простой вывески нет её названия на домах. Пойдемте-ка, Влад, мы с тобой  к площади Василия Гордова. Там-то название «Площадь Гордова» написано на гранитной плите. А генерал-полковник Василий Николаевич Гордов по директиве Сталина был назначен комендантом Праги. Их обоих назначил Сталин комендантами: Берзарина в Берлине, а Гордова в Праге.
Собеседники подошли к огромному валуну около автобусной остановки. И на нем Боков увидел, что на гранитной доске были перечислены и титулы Василия Николаевича.
- А вот о Берзарине плиты на улице его имени нет, - вздохнул Виктор Терещенко. – О нем наши граждане Коптей, которые живут на улице Берзарина, знаю эту фамилию лишь по отметке прописки в их паспортах, зарегистрированных на этой улице.
- Не переживайте, Виктор Демьянович, - попытался успокоить огорченного собеседника Боков. – Давайте, поговорим об операции «Багратион», которая началась под Витебском.
- Если говорить о начале, - усмехнулся Терещенко, - то следует рассказать тебе, Владик, с самого начала – с начала войны.
Боков оживился:
- Все правильно, Виктор Демьянович, если танцевать, то от печки.
- Ох, и запылало тогда это пламя на рассвете 22 июня… - вздохнул ветеран. – Но я-то еще был в Ольгово, а вот Иван Николаевич Кулякин запомнил на всю жизнь этот рассвет.
Влад Боков обратился только вслух, и впитывал в себя всю информацию об Иване Кулякине.
До войны Иван работал секретарем сельского Совета, а когда его призвали на всеобуч – зачислили писарем в инженерную часть. 21-го июня до полуночи засиделся в полковой палате писарчук. А когда на рассвете через брезентовый верх палатки стало просвечиваться небо, он улегся спать. Но от реки тянуло прохладой, и сон так и не подходил.
От того, что не спалось, в груди стала нарастать непонятная тревога.
- Ладно, все пройдет, - подумал Иван, но тревога не отходила, а почему-то возрастала, усиливалась. И Кулякин, натянув брюки, вышел из палатки наружу. По ту сторону речки Наровы он услышал какие-то звуки. Прислушался и понял, что тишину сотрясает отдаленный гул моторов.
- Видимо это и вызвало у меня беспокойное состояние, - подумал Иван. – Там за рекой расквартированы два наших батальона.
Палаточный же городок спал. И, оглянувшись, Куляков увидел, что часовой под грибком тоже настороженно посматривает в ту сторону. Откуда раздается этот гул. А он несся из-за реки.
Проснулся и командир роты, и вышел из комсоставской палатки. Устремил сосредоточенный взгляд, и он на тот берег. Ведь там, на той стороне проходила граница 39-го года.
- Что там такое? – спросил Кулякин ротного, но капитан не успел ничего ответить. В палатке его зазвенел телефон.   
Ротный бросился стремглав в палатку, но через мгновение, после поднятия телефонной трубки, выскочил, как ошпаренный, и, ошалело, застегивая на ходу портупею, закричал сорвавшимся голосом:
- Тревога, в ружье!
А по ту сторону уже содрогалась земля от разрывов. Справа на Белосток шли самолеты. Вот от бомбовых ударов и всколыхнулся воздух. Из палаток стали выскакивать красноармейцы. Они, крича и, толкая друг друга, сгрудились у пирамиды с оружием.
Кулякин тоже рванулся к пирамиде с оружием и схватил винтовку с краю, которая была ближе к нему:
- Не моя, - подумал Иван. – Да ладно, разменяюсь потом.
Он не мог и предположить, что этого «потом» уже не будет. Лагерь кишел, а на берегу уже разорвались снаряды.
- Патроны, берите патроны, - кричал старшина и матерился, как сапожник. Но, тем не менее, ловко выбрасывал из каптерки оцинкованные коробки с боеприпасами.
- Молодец, старшина, не растерялся, - одобрил его действия Иван, и увидел, как пронеслись штурмовики с крестами на крыльях, обдав огромным смерчем палаточный городок.
- Занять оборону. Бегом! – кричали десятки голосов.
Все ринулись на ту сторону реки. А мост-то был не достроен. Второй месяц саперная часть занималась его возведением, но последний пролет не успели соорудить. Последний прогон в горах застилали досками, да застлали лишь наполовину. И около этого узкого прогона Кулякина чуть было не столкнули в воду.
Бойцы сгрудились на этом узком месте, а снаряды уже разрывались в воде, рядом с мостом, обдавая всех, кто стоял на мосту, брызгами.
На противоположном берегу они раньше обустроили оборонительные сооружения, и теперь бежали туда, чтобы укрыться в них от бомбежки. Она так началась внезапно, что все красноармейцы обезумели от случившегося.
Кулякин едва подумал, что все обезумели, как увидел, слева от него за пулеметом уже улегся Агаткин, прижавшись телом к земляной насыпи.  Он в суматохе не успел натянуть на себя гимнастерку и лежал в майке. Поэтому Иван и узнал Агаткина по торсу, загоревшему до черноты. Рядом с пулеметчиком стреляли еще несколько бойцов, залегшие неподалеку, но почти рядом с ним.
- Куда же они стреляют? – подумал недоуменно Кулякин, но тут же услышал, как засвистели над головой пули.
- Немцы! В траншею, - кто-то из солдат, а может быть и офицер истошно закричали.
Но этот крик повис в воздухе, его заглушило дружное и громкое :
- Ура-а-а-а!
Это кричали красноармейцы, бросившиеся вперед на фашистов.
Кулякин успел добежать до траншеи, и только хотел спрыгнуть вниз на её дно, как к его ногам упал бежавший впереди боец. Иван увидел, как боец обхватил руками голову, а кровь брызнула сквозь его пальцы. Иван остановился, не зная, что и делать, а над ухом уже звенел крик:
- Убили!
Иван окинул взглядом, хотел найти для себя чью-то поддержку, но вокруг творилось что-то невообразимое. Все куда-то бежали, ползли, стреляли и кричали…
- Держись ребята… Наши… подойдут выделил Кулякин из этой какофонии голос своего командира третьего отделения Кудрявцева.
И этот четкий голос ободрил Ивана, и он сам себе приказал:
- Надо удержаться…
Ваня в нескольких прыжках достиг бровки траншеи, как волна от разорвавшегося сзади снаряда сильно толкнула его в спину. Он сжался в комок, напрягся всем телом, и ему показалось, что это не комья земли, вырванные из бруствера, летели в его спину, а осколки снаряда разрывают его тело на куски.
С этой мыслью и падал Иван в траншею вниз лицом. К своему удивлению он смог поднять голову, и увидел: В траншее измазанные землей копошились бойцы. Вскакивали на ноги и стреляли из винтовок. А прямо над головой Кулякина лежал с остекленевшими глазами на бревне траншеи убитый  красноармеец Иван сделал шаг в сторону, отдышался и выглянул из окна. Но тут же мгновенно отшатнулся в сторону: немцы были совсем рядом.
Виктор Демьянович примолк, чтобы сделать передышку от такого длительного рассказа, а Влад Боков решил поделиться с Терещенко своим впечатлением:
- Вы знаете, - сказал он, - когда я слушал ваш рассказ об Иване Кулякина, то вы так ярко рассказали о внезапном нападении немцев на западной границе, что мне показалось, будто я сам переживаю то, что пережил Иван. А потом подумал, что так красочно мог рассказать человек, который весь этот ужас сам испытал лично. И эта неразбериха, и этот страх и его преодоление по книжкам понять трудно. Нужно только самому все это пережить.
- Да, Владик, в основном-то, ты прав, - согласился Терещенко. – Разумеется, ты знаешь поэта – фронтовичку Юлию Друнину, так вот только она смогла написать такие строчки о войне, которые я привожу сейчас тебе:
Я только раз видала рукопашный,
Один раз наяву и сотню раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно
Тот ничего не знает о войне.

Боков только покачал головой и произнес:
- Извините, пожалуйста, Виктор Демьянович, что я лезу к вам со своими благо глупостями, и прошу вас рассказать мне до конца эту историю про Ивана Кулякина.   Вы остановились на том месте, когда Ваня выглянул из окопа.
Терещенко кивнул и продолжил рассказ: «Немцы не прятались, а шли в полный рост, прижав автоматы к ремню, или пряжке, и обстреливали высоту справа от него. А там по склону, почему-то на открытом месте, ползали красноармейцы, минутой позже он понял, когда увидел. Как бойцы выскочили там из траншеи, и хотели в рукопашной схватке штыками отбить немцев, но не смогли. И, как их предшественники, залегли на косогоре под огнем автоматов.
Теперь, поняв ситуацию, Иван заторопился.  Он целился и стрелял в фигуры, одетые в форму зеленого цвета. Он видел, как на косогоре фашисты расстреливали всех. А ведь это был их батальон, принявший бой раньше.
Когда Иван не почувствовал обратного толчка автомата в плечо, понял, что кончились патроны. Мгновенно рванул подсумок и достал в магазин новую обойму. Бой захватил его так, что он потерял счет времени. Во рту пересохло, песок скрежетал на зубах, едкий запах гари въедался в легкие и сдавливал дыхание. Но Кулякин увидел главное – страшное и тупое лицо войны. Эту харю он увидел так ясно, словно фотограф лицо клиента после магниевой вспышки фотоаппарата, не успевшего даже моргнуть от неожиданности.
Но перестрелка с гитлеровцами оказалась детской забавой перед начавшейся бомбежкой. Над головой появились самолеты, и мост вдруг всколыхнуло. Сначала он вздыбился металлической конструкцией. А потом, скрежеща  металлом, как зубами от боли, стал медленно сползать в воду.
- Все, хана, от своих меня отрезали, - подумал Иван и сквозь сверлящий визг еще оседавшей мостовой формы, услышал:
- Отходи на ту сторону!
Он не понимал, кто кричит, чьи это команды и голоса и невесть откуда , и кем подано такое смертельно опасное распоряжение.
Все красноармейцы кинулись к воде. Иван немного замешкался и еще успел увидеть, как немецкие мотоциклисты успели смять весь  фланг нашей обороны. Они катились вдоль реки пыльной лавиной, расстреливая из пулеметов, бегущих к воде бойцов.
Иван был уже на середине реки, когда реально осознал – не доплыть… Понял это скорее не умом, а каким-то подсознательным чутьем. Там, на берегу, с которого он бросился вплавь в воду, уже стояли немцы, расстреливая плывущих по реке красноармейцев.
И когда Кулякин уже похоронил себя, как через какое-то мгновение огонь вдруг стал затихать. Из последних сил Ваня стал машинально и медленно грести руками. Что будет, то и будет. Он не хотел смотреть на берег, чтобы не пугаться его отдаленностью, а когда взглянул, то ему стало не по себе, но лучик надежды все-таки блеснул.
На противоположный берег Наревы, где час назад стояли палатки, а теперь дымились воронки, да брезентовые клочья укрывали площадь, выползло из воды несколько израненных красноармейцев. Они уже не могли бежать. Поднимались, падали и снова поднимались. Еле переставляя ноги, передвигали подальше от реки свои отяжелевшие от усталости тела. Главное уйти как можно подальше от воды и не быть под мушкой прицела гитлеровских автоматов.
Закрепиться на этом берегу было некому. И Кулякин шел, как и все тупо и вяло вперед и вперед. Ведь там впереди ожидала встреча со своими. Он остановился, чтобы хоть на секунду перевести дух. И вдруг оцепенел… Впереди, куда они шли на встречу со своими, опускались  немецкие парашютисты.
- Немцы! – крикнул Кулякин, и, не понимая, откуда и силы взялись, бросился бежать в сторону леса, что простирался влево от их бывшего летнего лагеря. И это его и спасло. Успели скрыться в заболоченном лесу еще несколько бойцов. К полудню второго дня они подошли к Белостоку. И только здесь натолкнулись на стрелковую часть, с боями отходившую на восток.
Так начиналась для Ивана Кулякина война. Не знал, и не мог предположить солдат, что он весной 1945 года в составе танкового десанта 2-й гвардейской Таманской дивизии на броне машины, он ворвется в пылающий Кенигсберг…»
- Интересная и счастливая судьба у Ивана Кулякина с восхищением сказал Владик. – Его бросало из огня, да в полымя, но он и в огне не сгорел, и в воде реки Нарова не утонул. Не попал в плен, а ведь был на грани этого, сумел вырваться из окружения, попал к своим, и даже удрал от десанта парашютистов-гитлеровцев. Как колобок какой-то, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел. И даже  хитрющей Лисе Патрикеевне в рот не попал.
- Тебе, Владик, не исторические романы писать, а русские народные сказки популизировать, - улыбнулся Терещенко. – Но все же  вернемся к истории. Я расскажу тебе о нашем земляке витебчанине Петре Сенченко.
- Очень интересно, - обрадовался Боков, - наш витебчанин освобождал Витебск!
- Опять ты, Влад, лезешь наперед батьки в пекло! – придержал пыл собеседника Виктор Демьянович. – Прежде чем началась операция «Багратион» немецкая армия была на подступах к столице нашей родины Москве. Фашисты уже в бинокль видели рубиновые звезды на Спасской башне Кремля. В октябре месяце началось  генеральное наступление немцев на Москву, и наша армия оказывала им отчаянное сопротивление. Но парад на Красной Площади, организованный 7 ноября 1941 года Сталиным подбодрил красноармейцев и вселил в их душу надежду.
В ночь на 4 декабря 1941 года дивизия готовилась к наступлению. И майор Пивоваров попросил своих связистов:
- Ребята, нужно сделать все, что бы линия связи работала, как часы, быстро, точно и бесперебойно.
На участке, правее Волоколамского шоссе, где действовали связисты майора Пивоварова, уже сосредоточились ударные группы наших частей. Едва стемнело, они беспрерывным потоком стали выдвигаться на исходные боевые рубежи.
До полуночи Макар Воробьев, исправлял неполадки. Из-за крепкого сурового мороза телефонные провода при небольшой натяжке рвались, притом очень часто.
Вот и пришлось поползать Макару по этому злополучному косогору, по которому он тянул линию связи. Вьюга намела на пригорок снега, и Воробьев постоянно проваливался в рыхлый, еще не успевший спрессоваться, снег.
Этот косогор фашистами очень часто освещался ракетами и простреливался при тусклом мерцающем свете  ракеты. Но приходилось ползать по снегу пригорка почти на виду у фрицев связистам. Так как за этим косогором и находился  наблюдательный пункт нашего командования. Вот и торопился Макар Воробьев наладить линию связи. Но обстоятельства ему мешали, как плохому танцору. Над его головой нависли две ракеты, а они пускались в небо ежеминутно, и осветили мертвенным светом весь косогор. И в этот момент ожила немецкая траншея, ощетинилась десятками вспышек автоматного огня. Пули засвистели вокруг, и Макар всем телом вдавился в мягкий снег.
И этот маневр связиста не только спас ему жизнь, но он ладонью в снегу случайно наткнулся на второй конец оборванного провода. Макар заземлил аппарат телефона и лишь дотронулся концом оголенного провода до клеммы, как услышал и узнал голос полкового офицера:
- Дайте мне «Оку». «Ока, Ока», ты слышишь меня» - гудело в трубке.
Макар схватился за конец  второго провода, но соединить кабель он не смог. Не хватало совсем немного, эта малость была не больше метра, да где его взять в заснеженном поле эту самую малость – на длину вытянутой руки.
В висках у Макара стучала, а в голове крутилась одна фраза:
- Как соединить?
В этот момент огненные всполохи осветили полнеба. И Макар отчетливо увидел из темноты темный лес и заиндевевшую на морозе одинокую сосну. От неё тянулся зловещий пустырь, на котором, как прыщи на лице, были усеяны запорошенные снегом трупы. А кабель-то его зацепился за край немецкой каски, высунувшегося из-под снежного холмика. Макар резко и сильно рванул кабель и вместе с отворотом шинели выдернул и немецкую винтовку.
От неожиданности связист замер в растерянности. Но вдруг на Макара снизошло озарение: ствол-то винтовки металлический! И он мгновенно прижал оба конца кабеля к стволу немецкой  винтовки. Её металлический ствол и соединил электрическую сеть.
Командный пункт приобрел необходимую для руководства боем связь. Через секунду после того как связь заработала, Макар услышал рев танковых моторов, звуки сотен артиллерийских залпов.
Подняв голову, Пивоваров увидел лавину бегущих и кричащих красноармейцев. Но эти крики были для него прекрасной симфонией в этой атмосфере войны.
Пальцы Макара Воробьева закоченели, но он  мысленно обращался к тем, кто был на командном пункте, и для кого телефонная связь была важнее всего:
- Говорите, командуйте сколько угодно. Я же солдат и все выдержу. Воробьев Макар замер на снегу, крепко прижимая металл к телефонному кабелю. Его пальцы окончательно закостенели, но он на это уже не обращал никакого внимания. Он сжимал их все сильнее и сильнее.
Он увидел, что поднялась пехота уже из соседней траншеи, но остался невозмутим и неподвижен, как застывшая мумия. Если он отпустит пальцы, то связь оборвется, и атака тоже захлебнется. Не будут отданы команды и КП. И он лежал среди шквала огня, не чувствуя уже ни мороза, ни разрывов снарядов, сотрясающих воздух. Макар Харитонович Воробьев обеспечивал связь любой ценой.
Много лет спустя в деревню под Витебском из военкомата Макару Воробьеву пришло извещение: «Получить медаль «За оборону Москвы».
Вручая награду, военком крепко пожал ветерану руку и сказал:
- Спасибо за службу, солдат!
Поэтому, когда 5-6 декабря началось контрнаступление советских войск под Москвой, оно-то и сорвало изначально все планы Гитлера о блиц-крике. И именно разгром фашистов под Москвой и стало предтечей «Операции «Багратион». Так вот послушай сначала про Петра Сенченко. И Терещенко начал рассказывать новую историю:
«Он явился в Витебский военкома на второй день войны. Его определили в 308-й гарнизонный лазарет по кузнечному делу. С боями его часть отходила к Москве. И спустя некоторое время стал Петр бойцом 1-го кавалерийского корпуса под командованием генерал-лейтенанта Белова. Кавалеристам руки кузнеца всегда пригодятся. Ведь  победа кавалерийского полка может зависеть и от кузнеца. Помнишь, как у Маршака:
Не было гвоздя – подкова пропала.
Подкова пропала – лошадь захромала.
Лошадь  захромала – командир убит.
Конница разбита, армия бежит.
Враг вступает в город, пленных не щадя,
Потому что в кузнице не было гвоздя.

- И кузнец Петр Сенченко спас тоже кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Белова от разгрома? – спросил Боков. Но Виктор Демьянович проигнорировал неуместную реплику собеседника, и разговор пошел по намеченному плану Терещенко:
«Зима в 1941 году началась рано, с сильными морозами. Тяжело было воевать в Подмосковье в эти суровые дни. Бои были упорными за каждый метр земли. Они были нескончаемыми, и красноармейцы уже не отличали утро от вечера, пробегали, пролетали. Хотя день и ночь – и сутки прочь!
И вот однажды утром бой возобновился, не прекращаясь. Лошадей кавалеристы укрыли в лесу за холмом. Снаряды и мины долетали и сюда, но от стрелкового оружия кони находились в безопасности. А деревушка, из которой нужно было выбить немцев нашим солдатам, стояла на возвышенности. Правда, и от деревушки-то  оставалось несколько построек. А на месте сгоревших изб торчали только  печные трубы. Мороз под утро стал еще крепче, и бойцам пришлось укрываться от взглядов наблюдателей-фашистов за сугробами. Но уверенности у солдат, что их не заметят, не было: их грязные замызганные полушубки выделялись на чистом нетронутом снегу темными пятнами.
Хорошо, кто понимал обстановку, прятались за языками сугробов с подветренной стороны. А кто ложился в грязном полушубке в чистом поле, и не зарывались в снег, по тем немцы вели прицельный огонь из деревни.
Но пока ползли всем взводом, убили только троих. С Петром рядом полз Мартынюк, и Сенченко услышал, как его товарищ тихо застонал и стал дышать неровно и тяжело. Петр понял, что Мартынюк ранен. Когда тот стал бинтом обматывать простреленную шею, Петр подполз к нему, чтобы помочь, и увидел, что кровь из раны товарища течет за воротник.
Но Мартынюк отмахнулся от помощи:
- Иди, Сенченко от меня подальше, сам шею-то перевяжу себе как-нибудь. Смотри,  комбат людей поднял, ты тоже спеши идти в атаку. А немцы видишь, вон там, и Мартынюк ткнул дулом автомата в ту сторону, где залегли фашисты. Петр рванулся бежать в ту сторону, куда указал ему товарищ, но убежать далеко не успел. Сзади сильно рвануло, и его обдало пороховой гарью. Он обернулся назад и, услышав тупой звон в ушах, сообразил – снаряд упал как раз в то место, где только что лежал вместе с Мартынюком на снегу.
На опушке леса вовсю уже шла перестрелка. К лесу выскочили немецкие лыжники, и сходу расстреляли почти в упор горсточку красноармейцев. Правое крыло в белых маскхалатах уже втягивалось в лес – к лошадям. Бойцы бросились наперерез, но опоздали.
Сотни животных оказались между двух огневых смерчей. Лошади кидались в стороны, дико взбрыкивали из ноздрей кровавые хлопья. Некоторые кони умудрялись оборвать поводья, и неслись сломя голову по снежному полю.
Сенченко перевел взгляд на опушку. Справа по немцам ударил, наконец-то, пулемет. Старшина Удовиченко бежал с бойцами им во фланг. Для немецкого десанта этот удар и фланговый огонь оказался внезапным. А красноармейцы Удовиченко расстреляли всю десантную линию. Гитлеровские лыжники заметались по кругу, они были осторожны, и сбились с ориентиров, не зная, куда же им навострить лыжи… И уже через несколько минут трупы гитлеровцев устилали заснеженное поле.
- Бей, гадов! – заорали несколько глоток. Орал с ними и Петр. Но он тут же сориентировался и бросился на заметавшихся в панике немцев, чтобы не дать им опомниться. Добивать же фрицев ему и его товарищам все же не пришлось.
По цепи проследовала новая команда:
- Вернуться на исходную позицию.
Сенченко сразу понял, что главная цель командования не этот немецкий десант с легким вооружением, который уже с испуга откатывался назад через нейтральную полосу. Лыжники удирали в безопасное место, не переводя дух.
Главной целью усилий и задачей полка, уже который день, была та господствующая высотка, на склоне которой приютились несколько деревянных избушек, да печных труб, заметенных снегом.
Возвращаясь на свою боевую позицию, Петр остановился у смертельно раненой лошади. Она еще подавала признаки жизни, но рана была такая, что не оставляла никаких шансов выжить.
У него подступил к горлу ком. И когда бойцы выбрались из снежных сугробов и поползли вперед к деревне, Петр заплакал…
Он полз навстречу врагу и плакал. Но плакал он уже не по погибающей лошади, а в нервном припадке злобы, охватившей все его существо.
Деревушка ощетинилась лавиной огня. Пули свистели, рикошетили об мерзлую землю, ставшей твердой, как камень.  Пули убивали и ползущих вперед и вверх на высотку красноармейцев.
И тогда Петр без всякой команды вскочил и рванулся вперед во весь рост. Но лихой кавалерист Удовиченко почти одновременно с Сенченко тоже вскочил в полный рост и даже обогнал своего товарища.
Но бежал вперед старшина недолго. Он вдруг внезапно остановился, протяжно закричал и упал. Упал Удовиченко навзничь, широко распахнув руки, словно хотел перед смертью обнять всех своих товарищей.
А у Петра чувство злобы всколыхнулось еще большей лавиной, что заклокотало в висках, и он чувствовал, как на его левом виске пульсирует жилка.
- Всех не побьете, - выкрикнул Сенченко.
Из-за крика он не услышал, а только увидел сноп искр. Прямо впереди из воронки – в упор из пулемета.
Упал Михальченко, споткнулся и схватился за грудь Иванов. Вот он фашист. Метров пятнадцать. Можно преодолеть расстояние в несколько прыжков. А стал неумолимо поворачиваться в сторону Петра… Вот он уже обдал лучом искр витебчанина. Сенченко физически ощущает, ка впиваются в его тело пули.
- Врешь, скотина! Не упаду… На! Швырнул парень гранату в звериное лицо. Немец отшатнулся и ошалело закричал. А когда взлетели вверх клочья разорванного тела гитлеровца, Петр бросил остервенело и вторую гранату.
Дальше все было как во сне. Пули-то попали в автоматный диск, и он отбросил его в снег. А из немецкой траншеи он не выскочил, а выполз, чувствовал, как его нательное белье прилипло к телу, а в валенки стекают струйки крови.
Бой затихал. На этот раз немцев из деревни выбили. Сенченко еще сумел сам добраться до уцелевшей постройки и опустился, сползая спиной на её углу.
К нему подбежали бойцы, которые благодаря его броску двух гранат сумели выжить, подняли Петра и занесли в избу, где уже лежали тоже раненые. Кто-то снял валенки, стащили ватник. Это еще слышал и понимал он сквозь дремоту.
Врач вет лазарета, коновал, как называли за глаза ветеринара, вырезал из бедра ему пулю скальпелем и тут же перебинтовал. Друзья поднесли к его губам фляжку со спиртом и приказали: «Выпей!». Сенченко сделал глоток спирта и… потерял сознание».
- Как хорошо, что пулеметная очередь, в основном, попала Петру в диск автомата, - вздохнул от напряженного разговора Боков. – Вот он и смог гранатами забросать пулеметное гнездо. Так поступил и наш земляк Григорьев, герой Советского Союза. Только у Григорьева не было уже ни гранат, ни патронов в автомате, и он повторил подвиг Матросова Александра, бросился на ствол пулемета, и этих мгновений хватило его товарищам уничтожить пулеметную точку. Я, Виктор Демьянович, видел картину мемориального подвига Григорьева. Она впечатляет и потрясает любого зрителя, который приходит на мемориал в Копти. Кто автор этой изумительной картины патриотизма? 
- Автор идеи – я, - признался Терещенко. – Но нарисовала картину по моему замыслу моя дочь Зоя. Она училась на художника в Минске, да и сейчас там проживает в столице. Так она на следующий день мне сделала этот рисунок. Кстати, я сам неплохо рисовал в детстве. А в 1947 году нарисовал свой автопортрет, глядя на себя в зеркало. Так что мои гены сработали и в дочери.
- А меня поражает ваше подвижничество и постоянный поиск очевидцев той страшной войны. Ведь вам немало лет, а вы не стоите на месте, и все разыскиваете новые имена. Почему? – спросил Боков.
Виктор Демьянович пожал недоуменно плечами и произнес:
- Я думаю всем понятно, что с каждым годом все меньше и меньше остается живых участников войны, тех событий. И воспоминания их уже представляют историческую ценность. Кто забывает прошлое – у того нет будущего.
Боков кивнул головой, удовлетворившись ответом, и спросил Терещенко:
- А теперь-то уже пора поговорить о 33-й и 39-й Армиях? И о начале операции «Багратион»?
- Об операции «Багратион» еще рановато, а вот о 33-й Армии мы с тобой поговорим, - согласился собеседник Влада и добавил. – Только сначала расскажу о 36-й стрелковой курсантской бригаде, которая воевала под Москвой, а потом уже влилась в 33-ю Армию.
Сказав это, Виктор Демьянович начал  повествование:
«36-я стрелковая курсантская бригада сформировалась в городе Самарканда Узбекской ССР с периода 20 октября по 18 ноября 1941 года. Всего почти за один месяц. Обстановка на фронте под Москвой заставляла торопиться. Войска из Сибири и Урала, а также из среднеазиатских республик были необходимы для того, чтобы отстоять Москву. Символ нашей Родины. Ленинград был уже заблокирован фашистами, а Москва сопротивлялась, ведя ожесточенные бои.
А 33-я Армия была тоже сформирована в самые трудные дни войны, когда враг стоял у стен Москвы. Вот тогда-то рабочие столицы по своей инициативе начали создавать вооруженные боевые отряды.
В течение всего 4-х дней было подано в военкоматы 168470 заявлений москвичей, добровольно взявших оружие в руки для защиты Москвы.
Из этих добровольцев и был создан резервный фронт, в который и вошла 33-я Армия. Походным маршем она выдвинулась в район Спас-Деменска и заняла рубеж обороны.
В декабре 1941 года в начале 1942 года войска Калининского, Западного и брянского фронтов разгромили ударные группировки врага. Фашисты были отброшены на 100-250 километров на запад от Москвы.
Войска 33-ей Армии так же перешли  в решительное  наступление.   9-10 января армия взломала оборону противника. И, развивая наступление, с 12 по 25 января 33-я Армия одна из первых вторглась в пределы Смоленской области. Вот тебе и московские рабочие, добровольцы, а не кадровые военные добились такого невероятного успеха.
Гитлеровцы с боями пробивались до Москвы почти пять месяцев. А за пару недель, не нюхавшие пороха добровольцы отогнали врага до Смоленска.
Так вот часть дивизии (их было три) 33-й Армии во главе  с её командующим генерал-лейтенантом Ефремовым прорвались слишком далеко вперед.
И 33-й Армии было приказано продолжать прорыв совместно с 1-м гвардейским кавалерийским корпусом Белова и авиадесантом овладеть Вязьмой.
Ефремов, не давая отходящему противнику закрепиться в населенных пунктах, принял решение с ходу захватить необходимый для стратегической обстановки город Вязьму. 3-4 февраля главные силы группировок Ефремова и вышли на подступы к ней.
В случае освобождения Вязьмы вся немецкая группировка войск оказалась бы в исключительно тяжелом положении. К сожалению, и гитлеровцы понимали это. Если советские войска возьмут Вязьму, то им будет капут! И они, когда их погнали от Москвы, что было тоже огромной неожиданностью, стали заблаговременно строить в Вязьме оборонительные сооружения. И все попытки с ходу взять Вязьму не принесли успеха. А бои приняли затяжной характер, неожиданность удара сходила на нет…
Более того, в том же феврале немецкое командование спланировало несколько сильных контрударов по 33-й Армии и по 1-му кавалерийскому корпусу. Эти спланированные удары сумели перехватить коммуникации армии и корпуса южнее и севернее Юхнова. Немцам удалось взять в кольцо окружения подразделения Ефремова и Белова.
Так получилось, что изменить обстановку на вяземском участке фронта и разомкнуть кольцо окружения армии Западного фронта не смогли.
Капкан для 33-й Армии, 1-го гвардейского кавалерийского корпуса и авиадесанта захлопнулся. Но все они, понимая свое тяжелейшее положение, продолжали вести боевые действия, даже в окружении.
Однако и гитлеровцы не дремали. Они сосредоточили под Вязьмой крупные силы и начали теснить группировку советских войск в кольцо. Оно стало сжиматься, как шагреневая кожа  и была на грани ликвидации.
Вот тогда-то командующий Западного фронта Георгий Жуков отдал приказ Ефремову прорываться через кольцо окружения через немецкую оборону.
Кавалерийский корпус Белова и его воздушный десант проделали огромный путь по лесисто-болотистой местности, без тяжелого вооружения и боевой техники, спустя только четыре месяца сумели прорваться на участке 10-й Армии.
Оказывается, Маршал Жуков умел не только хорошо наступать. А в экстренных случаях он умело и отступал. А вот ослабленная боями 33-я Армия, ограниченная боеприпасами и с легким вооружением, пошла на прорыв немецкой обороны по кратчайшему пути – через реку Угру.
Жуков 11 апреля прислал в 33-ю армию самолет, и предложил генералу Ефремову выбраться на нем из окружения. Прилететь за линию фронта Ефремов отказался. Генерал не смог бросить на произвол судьбы свое подразделение. Каким же был он командиром без своей 33-й армии?
Генерал Ефремов принял другое и, хотя очень жесткое, но зато и очень правильное решение, спасшее честь не только генерала, а и всей армии его. Он приказал загрузить самолет документами штаба и знаменами боевых соединений 33-й Армии. Самолет с реликвиями и символами армии улетел, а командарм остался со своими войсками.
17 и 18 апреля 1942 года 33-я Армия, как единое целое прекратило существование. Отстреливаясь от наседавших фашистов, погибли командиры и политработники, героические воины армейских соединений.
Был тяжело ранен и командарм Ефремов. Он, не желая попасть раненым в лапы фашистов – застрелился. Предпочел смерть позору пленения. Тело генерала его подчиненные похоронили в полуразрушенной церкви деревни Слободка. Вот тебе и безбожники-коммунисты. А своего боевого и мужественного генерала, который не боялся ни черта, ни дьявола, ни фашистскую мразь, его подчиненные сразу же причислили после его гибели к лику святого великомученика.
В 1953 году по решению Правительства Советского Союза прах генерала Ефремова был перенесен в город Вязьму, где центральная площадь названа его именем.
А через три года в 1956 году на этой площади был установлен памятник  воинам-ефремовцам. А скульптор этого памятника, Евгений Вучетич, так же был участником ударной группы Ефремова.
Благодаря знаменам и штабным документам 33-й Армии, отправленные Жукову Ефремовым, дали возможность снова укомплектовать её по штатному предписанию. И в начале августа 1942 года 33-я Армия под командованием Василия Николаевича Гордова снова повела боевые действия на территории Смоленской, Могилевской и Витебской областей.
Вот какой путь прошла 33-я Армия от Москвы и до Берлина. На грандиозном пути армия дважды погибала, для неё складывалась такая обстановка, когда в живых оставались немногие. Но она, как птица Феникс, всегда возрождалась из пепла…
23 декабря 1943 года 33-я армия, приняв в свой состав 36-й стрелковый корпус, была переброшена под Витебск. Она вышла на юго-запад города, на берег реки Суходровка и перешла в наступление.
Западный фронт провел одиннадцать наступательных операций. На прорыв немецкой обороны Витебска, Богушевска, Орши соединения фронта вели бои постоянно. Одна наступательная операция сменяла другую с интервалом 3-5-7 дней.
Беспрерывные наступления советских войск изматывали противника. Гитлеровцы несли огромные потери. Но не это было самым главным. Фашисты не смогли перебросить с центрального участка фронта дополнительные силы на другие направления, где решались главные стратегические задачи.
33-я Армия имела, прибыв в Витебск, 150 тысячную группировку войск. По данным архива Министерства обороны только за 75 дней она потеряла больше половины бойцов – 82 тысячи убитых и раненых.
В боях под Витебском 33-я Армия Гордова в таком же плачевном  положении, как в Ржевско-Вяземской операции весной 1942 года. Центральную улицу в Коптях переименовали после сооружения Кургана воинской  славы в улицу 33-й Армии».
- Да, Виктор Демьянович, - вздохнул Боков, - не зря иногда битву 33-й Армии под Витебском сравнивают с битвой под Сталинградом. Только, с той разницей, что в Сталинграде бились до последнего патрона советские воины, отбивая атаки фашистов, а в Витебске был создан гитлеровцами укрепрайон и «Медвежий вал», который штурмовали наши воины.
- Хорошо, что ты упомянул, Владик, о Сталинграде. Как раз я узнал из документов Подольского военного архива, в нем находилась справка Генерального штаба о перемещении воинских соединений между фронтами во время Великой Отечественной войны, что в ноябре 1943 года был переброшен 2-й гвардейский танковый корпус из-под Сталинграда под Витебск. Кроме номера у танкового корпуса было, как раз под Сталинградом, получено еще одно название – «Гацинский».
- А откуда оно взялось это странное и непонятное название? – спросил Боков Терещенко. И он стал рассказывать: «Под Сталинградом 24-й  танковый корпус, под таким номером он участвовал так же в битве за Сталинград, был под командованием генерал-майора Баданова. Танковый корпус его попал в окружение немецкой группировки около станции «Гацинская». По пути к станции Гацинской корпус генерала Баданова наносил весомые удары по врагу. Им было уничтожено семь тысяч вражеских солдат и захвачены склады с военным имуществом. В том числе и боеприпасами, которые были нужны танкистам, как глоток свежего воздуха.
Утром в конце декабря капитан Фомин по собственной инициативе с небольшой группой бойцов  сходу атаковал станцию и захватил её. А на станции-то оказался отличный военный трофей – эшелон с разобранными немецкими самолетами, прибывшие на Сталинградский фронт в армию Паулюса.
Погиб в этом бою отважный и отчаянный капитан. Но танкисты помнили его песенку про улыбку и про флаг корабля, решили отомстить фашистам за своего армейского капитана. Танкисты пробились к аэродрому и сотни транспортных бомбардировщиков вермахты были уничтожены.
Однако, возвратившись на станцию Гацинскую, корпус оторвался от своих главных сил и попал в окружение. И положение танкистов усугублялось еще тем, что кончилось горючее. А без горючего танкистам, как и без воды – ни туды  и ни сюды. Кажется, наступил коллапс, но помогла русская смекалка.
Гитлеровцы наседали со всех сторон и уже потирали руки, что загнали в угол русского медведя. А танкисты их перехитрили. Они смешали авиационный бензин с маслом, а авиационного бензина было хоть пруд пруди, и получилось нечто дизельного топлива. Заправив «тридцать четверки», к изумлению фрицев пошли на прорыв и разомкнули кольцо окружения.
Вот так, за один прием танкисты на земле разгромили вражескую авиацию, да еще хорошо подзаправились горючим свои боевые машины. Танки не только грязи не боятся, а они на «подножном» корму могут «подхарчиться».
Вот так за мужество и храбрость, благодаря своей смекалке, 24-й танковый корпус был преобразован во 2-й гвардейский и получил еще и почетное наименование «Гацинский». А командир корпуса стал первым в стране, кто был награжден орденом Суворова 2-й степени.
Накал боев 33-й Армии был на высоком уровне в январе-марте 1944 года под Витебском. Взять хотя бы для примера пару дней января:
8 января 2-й Гацинский танковый корпус прошел шоссе Орша-Витебск. И на участке деревень Назаренки, Липовец вступил в бой. Танковые бригады вели бои и за деревни Карповичи, Макарово. В этих боях корпус потерял 14 танков, 13 автомашин и 100 человек убитыми и ранеными.
9 января. Бои идут за деревни Перевоз, Мяклово. Корпус потерял 67 танков, 18 из них застряли в болоте. Убиты и ранены 671 человек, в том числе убит и командир.
За 13 дней 2-й гвардейский Гацинский корпус потерял 146 танков и 770 танковых экипажей».
- Вот это потери, - удивился Боков, - каждый день в  среднем горели 11 танков. Но «Гацинские» танкисты не только смекалистые, а и герои. И все же сколько было случаев, когда герои оставались безымянные. А вы, Виктор Демьянович, ведете благородную и благодарную подвижническую работу. Роетесь в архивах, ищете очевидцев событий тех страшных дней. В начале войны был выдвинут лозунг: «Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами». А теперь этот лозунг трансформировался в другой: «Никто не забыт, ничто не забыто». А вы со своей поисковой работой стали… - Боков остановился, как будто споткнулся на ровном месте. А на самом деле, он подбирал слова, чтобы придумать титул Терещенко, как танковому корпусу присвоили имя «Гацинский». И он подыскал эти слова. – Вы, Виктор Демьянович, хранитель и собиратель Памяти народной. 
    - Я не люблю напыщенных слов, - сказал Терещенко Бокову, – а вот сохранять память о былых годах необходимо. Вот находят же поисковики солдатские медальоны, и имена погибших мы узнаем много лет спустя. А ведь у погибших солдат были родственники. И память о предках нынешнему поколению просто необходимо. А у меня был случай, как много лет спустя установили имена погибших. Вот послушай: «28 февраля 1944 года полковой писарь отправил в штаб дивизии наспех составленную строевую записку о потерях. В ней значилось, что старшина Борисенко Николай Яковлевич погиб в бою под деревней Барышино. Невдалеке от города Витебска. Он же отправил и в Куйбышевскую область скорбное послание. Там проживал до войны Николай Яковлевич. Это извещение называли в народе коротко: «Похоронка». Да вот только судьба отмерила старшине Борисенко еще одни сутки жизни. Одному из тех, кто лежал здесь под Витебском в полыхающих вокруг огненных смерчах.
Старшина Борисенко был контужен. Пересиливая нестерпимую головную  боль и звон в ушах, старшина онемевшими руками отодвинул придавившую его глыбу промерзшей земли и увидел ужасную картину. Рядом с ним обхватив голову, пробитую пулей насквозь, лежал командир взвода лейтенант Дорошенко.
Старшина Борисенко чувствовал невыносимую боль во всем теле. Мерзлые комья земли так отбарабанили его, что его тело ему казалось сплошным синяком. И он понимал, что на этом гребне искореженной земли будет и закончен его жизненный путь.
Гул стоял в голове, но старшина на него не реагировал. Он теперь спокойно, не торопясь вытер о снег свои ППШ и вытащил из-под лейтенанта связку гранат.
Увидев рядом воронку от авиабомбы, Николай Яковлевич уложил туда тело погибшего командира взвода.
- Вот и могилу копать не надо, - подумал старшина. – Да, места хватит и для моего погибшего друга старшину, как я, только другой роты.
Огляделся вокруг и увидел, что места в воронке хватит еще и для одного красноармейца и еще трех бойцов, которые погибли одним разом.
Сложив в один ряд своих боевых товарищей на дно воронки, Борисенко снял каску. Может быть, благодаря ей он и остался жив. И стал зачерпывать ею землю вперемешку со снегом, и присыпал своих друзей и однополчан сверху.
- Ну, вот теперь и навел порядок, - подумал старшина, а вслух сказал: - Спите, други!
Николай Борисенко достал из потайного кармашка брюк свой медальон. И вписал туда: «29 февраля 1944 года на подступах к Витебску похоронил лейтенанта Дорошенко… Старшину Сакрылева… Красноармейца Пешкова… и других».
Острая боль в голове испугала Николая Яковлевича, он собрал последние силы и поспешно затолкал записку внутрь капсулы. Но в кармашек запихать медальон уже не смог, а мертвой хваткой зажал капсулу в своей ладони. Хватка и в самом деле оказалась мертвой, через какое-то мгновение старшина Борисенко ушел в мир иной.
Спустя 50 лет поисковая группа ребят из «Вахты памяти» проводила раскопки воинских захоронений около деревни Барышино. Поисковики и обнаружили пластмассовую капсулу, зажатую скелетом руки с запиской для нас, потомков».
- Да, Виктор Демьянович, - сказал Боков, - Николай Борисенко был настоящим старшиной, - педантичным, скрупулезным и заботливым. Когда я служил в армии, то все солдаты и «старички» и «новобранцы-салаги» называли старшину «папа Гусев». А он был действительно папой – отцом. Для него-то мы были не  только солдаты, а его неразумные дети, которых нужно учить, да учить, чтобы они поняли все азы армейской жизни. Вот и Николай Яковлевич, из тела которого уже вытекала не только кровь, а сама жизнь по капельке, не только похоронил своих боевых товарищей, а даже оставил памятную записку о их гибели. Вот он, как и вы, один из первых, и был Хранителем Памяти. Благодаря ему и молодежи из «вахты памяти» мы будем помнить о подвиге солдат 33-й Армии. Но хорошо, что в феврале водный рубеж реки Лучеса, которая разделяла советских воинов от немцев, был скован льдом. И не требовалось форсировать реку.
- А вот тут-то ты, Владик, глубоко ошибаешься, - улыбнулся Терещенко. – Форсирование Лучесы происходило совсем по другому.
- А как?
- Не спеши наперед батьки в пекло, а послушай:
«Сначала февраля 1944-го над Лучесой гремела сплошная канонада, разрыв снарядов. В накал беспорядочной стрельбы время от времени врывались крики «Ура!». Они были очень разные, то нарастающие, то затихающие. И было понятно со стороны, когда бойцы поднимаются в атаку, а когда атака захлебнулась. Да и беглым взглядом можно было оценить обстановку: бегут в атаку бойцы, или упали на землю и затаились на время от ожесточенного огня противника.
Снег давно уже перестал быть белым, а превратился в черную пелену. А сквозь сплошные клубы мрачноватого дыма, иногда прорезаются  полоски огня разрывов от снарядов.
Лед на Лучесе взломан огненным смерчем и окрашенный кровью поток Двины несет по реке тела людей – полуживых и совсем уж мертвых. Их десятки, сотни и в телогрейках, и в немецких шинелях.
Соединения 33-й Армии возобновили боевые действия по всему фронту и вели бои, очищая от немцев восточный берег реки Лучеса. Предпринимаются бесконечные попытки форсирования её на широком участке от деревни Переезд до «Дома красных партизан».
Шесть стрелковых дивизий и 36-я отдельная бригада шли в прорыв на 8-ми километровом участке фронта, преодолевая водную преграду реки, кто как мог. Сколачивали наспех плоты, набив соломой вещмешки, садились верхом и гребли куском доски, кому повезло, переплавлялись на штурмовых мостиках.
Через реку даже ночью можно переправляться  словно днем – вместо прожекторов местность освещена огнями горящих построек деревень Павлюченки, Мяклово, Букштаны, Рожново…
Но и противник ощетинился и поставил сплошной заслон огня перед прорывающими вперед советскими соединениями.
Но и наше командование не дремлет. В эти дни на подкрепление штурма «Медвежьего вала», для 33-й Армии была направлена 1-я отдельная штурмовая инженерно-саперная Смоленская  комсомольская бригада. Из резерва главного командования. Ей была поставлена специфическая боевая задача – обеспечить через водный рубеж транспортные средства и боевую технику.
Два подполковника командир бригады  Прокапчук и начальник штаба Гусаров снабдили штурмовые группы, подошли к реке в районе дома отдыха. Ночью 4 февраля в день рождения Климента Ефремовича Ворошилова, 5-й саперный батальон приступил к строительству моста для перевозки 30 тонных грузов, а короче для передвижения по мосту танков и артиллерийских орудий.
Да вот беда, что бы  спуститься к реке, нужно было пройти к реке Лучеса двести метров по открытой местности. Такая долина простилалась на берегу реки. Но долина казалась только издали ровной, а на самом деле изрыта воронками от мин и снарядов.
Тем не менее, и воронки были засыпаны, и мост через Лучесу к утру 5 февраля был сооружен. Только он простоял над рекой всего несколько часов. Только рассвело, и в небе появились немецкие бомбардировщики.
Уже в этот же день под вечер саперы восстановили разбитые участки моста, а утром фашисты его разбили опять.
Под вечер, под огнем противника батальон опять пошел на восстановление моста. К трем часам ночи были восстановлены все пролеты моста. Саперы вручную, как муравьи, несли к мосту все необходимые материалы и детали для ремонта моста. Руководил работами майор Солдатенков. И он не опускал руки, а стремился к тому, чтобы переправа осуществилась. И его саперы настойчиво исправляли повреждение. Но утром мощный артналет свел к нулю все попытки наладить переправу саперами. Были разрушены опять пять опор моста.
- Игра в кошки и мышки, - подумал майор. Только роли у нас с фашистами разные. Кошки – они, мы мышки. Но на войне, как на войне.
И мост был уже почти готов, но в ночь с 8-го на 9-ое февраля мощный удар авиации и артиллерии обрушил его. Пострадал не только мост, а погибли и были ранены около 70 человек.
А Солдатенков не опускал руки, к вечеру к дому отдыха прибыла рота 3-го батальона под командованием лейтенанта Танюшина, а через час еще две роты. И в третьем часу ночи мост снова был вторично восстановлен.
Как радовались Прокопчук и Гусаров, когда по мосту под кровом ночи перебросили на ту сторону 10 пушек и прошли несколько легких танков Т-70. Прошли танки тихо: один, второй, третий, четвертый и тут… танк провалился, а мост был проломан.
Но ночь-то на этом не окончилась, и к самому утру саперы смогли пропустить на другой берег еще 12 пушек и еще два легких танка Т-70.
Но утром мост фашисты опять разрушили. А стрелковые соединения тоже переправились по мосту вместе с танками и пушками на западный берег Лучесы и требовали ввести к ним в бой тяжелую технику и артиллерийские оружия. Бить врага, так бить хлестко и больно.
Для этого саперы 3-го батальона навели паромную переправу на 300 метров южнее моста. Паром это не неподвижный мост, а плавучее средство, и его можно поставить в любом месте у берега реки. А к утру 12 февраля была севернее моста сооружена переправа, которая смогла пропускать на другой берег 30-ти тонные грузы.
А с наступлением темноты работа саперов снова закипела. Они стали строить новый мост, и хотя противник его обстреливал, но работы продолжались с необъяснимым упорством для фашистов. Они, наверняка. Вспоминали сказку о Змее Горыныче, сколько бы ему богатырь не срубал головы с плеч, они тут же снова вырастали. В роли и Змея Горыныча и богатыря Ивана – крестьянского сына выступали саперы 1-ой отдельной штурмовой бригады.
И 17 февраля по новому мосту прошла тяжелая техника: двадцать два танка Т-34 и пять – Т-70.    Прошли через мост и 8 машин с артиллерией.
Третий батальон наводил мост в районе «Роща круглая». Четвертый саперный батальон строил мост в районе деревни Котельниково, где планировалось наступление 69-го  стрелкового корпуса. И это наступление благодаря саперам состоялось.
Вот так из ночи в ночь под грохот разрывов снарядов и мин, пулеметного огня и авиаударов вели трудную, но необходимую работу рядовые бойцы и умелые боевые командиры. И они совершали этот ратный подвиг во имя Отчизны».
- Очень тяжело, со скрипом началась операция «Багратион», - вздохнул тяжело Боков, когда Терещенко закончил рассказывать историю про саперов. – А про 33-ю Армию и говорить нечего. Она попала в такую  мясорубку под Витебском, что была на грани выживания.
- Правильно мыслишь, Влад, - согласился с выводом Бокова Терещенко. – 33-я Армия была уже не на грани выживания, её практически уже не существовало, и на смену 33-й появилась 39-я Армия. Этой Армией командовал генерал Людников. Ему было необходимо, если не сокрушить укрепления «Медвежьего вала» под Витебском, то хотя бы блокировать его, взять в кольцо, окружить. И Людников хорошо понимал сложность поставленной ему задачи. Я читал его воспоминания и сейчас кратко расскажу про них тебе:
«В июне 1944 года мне, командующему 39-й Армией 3-го Белорусского фронта, и офицеру разведки Клипелю было поручено перед операцией «Багратион» сосредоточить войска на переднем крае для прорыва долговременной обороны врага. Сделать это незаметно очень сложно и трудно. Тысячи, десятки тысяч людей, техники, артиллерийских систем  различной мощности, танков и тягачей, огромное количество автомашин с боеприпасами, гужевого транспорта и санитарных повозок, - все это движется по  ночам, скрыто в одном направлении к Витебску. И … всю эту громаду передвижения и столкновения техники нужно замаскировать от глаз противника. А у меня спустя и десятилетия перед глазами стоят в памяти картины тех военных лет – осторожное движение  к переднему краю…
Ночи стояли пряные, теплые, короткие. Вот про такие ночи писал наш русский поэт Александр Пушкин: «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса». По шоссе во всю его ширину, включая и обочины, нескончаемым потоком двигались войска в сторону передовой линии. Посередине дороги, двигалась самая мощная ударная сила – с лязгом и грохотом мчались танки с нафанарными затемнителями. Чтобы и сверху с самолета не было видно их огней. За ними передвигались и самоходные орудия, менее защищенные, чем танки, броней. Она устанавливалась на лобовой части «самоходки», а борта и тыл её защищены были обычной толщины металла. За самоходками следовали укрытые брезентом реактивные установки «Катюши», а следом машины с боеприпасами и снаряжением. Грузовики тянули прицепы орудия и минометы.
Все это не могло двигаться с одинаковой скоростью, а поэтому тихоходы двигались по обочинам. По одной стороне тягачи волочили длинноствольные и дальнобойные орудия, разукрашенные для маскировки темно-зелеными с желтым оттенком пятнами. А дорога прогибалась под тяжестью этих гигантов войны.
Над шоссе стоял гул: стук шагов, шорох одежды, приглушенный говор и резковатые команды. Нескончаемая людская масса вливалась в общий поток техники. Более звонко слышался цокот копыт лошадей, тянувших артиллерийские упряжки, скрежет и перестук многочисленных повозок слышались на другой обочине.
Это бесконечное движение, шум колонны, запахи бензина, керосина, дизельного топлива и конского пота, создавали ту необычную атмосферу, которая властно захватывала всякого, кому хотя бы один раз доводилось  побывать на фронтовых дорогах перед большим и ответственным наступлением.
Кажется, что сама наша Родина, одетая в каски и пропотевшие гимнастерки двинулась на врага. А из-за Лиозно увидел добрый знак. – Врезался луч прожектора, словно луч маяка в бурном море-океане, в звездное небо.
Вблизи передовой этот могучий поток наших войск расходился, растекался по разные стороны дороги. Это было как дельта нашей могучей  русской реки Волги. Но не в Каспийское море вливались наши ручейки и потоки: темные рощи и кусты поглощали в себя массу людей и техники.
Едва 39-я Армия  растворилась «под кущей обновленной сени», порозовело на востоке небо. Рассвет взбодрил замаскировавшихся  бойцов, которые уже начали дремать после ночного передвижения по шоссе. А навстречу первым лучам устремилась гитлеровская «рама» - самолет-разведчик. Фашистский летчик стал кружить над передовой, но было уже поздно. На дорогах было пусто, ни души, ни случайно оставшейся техники.
Зато бойцы и офицеры спали богатырским, крепким сном в окопах на переднем крае, коротали летнюю ночь и без того короткую, подложив под буйные головы грубый шинельный рукав, или сумку.
Целый корпус гвардейцев был введен в первую линию траншей без сучка и задоринки. А немцы и не почувствовали подвоха. Как говорится война – войной, а обед и сон по распорядку… В окопах люди сидят третьи сутки чуть ли не плечом к плечу, но не одна голова не показалась над бруствером…»
Терещенко перевел дух, а Боков отметил:
- С какой тщательностью готовилась операция «Багратион». Не зря же назвали в Генштабе таким словом – «Багратион». Ведь это фамилия князя Багратиона, который при Бородино, при Наполеоновском  нашествии, соорудил надежные  оборонительные флеши – укрепления для артиллерии. А фамилия-то князя звучит как символично: «Бог ратион». А ведь артиллерию и называют  богом войны. Тут же возле Витебска укрылся от наблюдательных взглядов гитлеровцев в окопах, почти как на Бородино – во флешах. Об очень интересных воспоминаниях генерала Людникова вы мне рассказали, Виктор Демьянович, радостно произнес Боков, а Терещенко сказал:
- На то они и генералы, чтобы описывать события, в которых они были главными фигурами. А я могу сейчас привести тебе, Владик, воспоминания нашего земляка из Витебска, который освобождал свой родной город. Редкое и почетное везение нашего земляка участника Великой Отечественной войны, ставшего профессором искусствоведения Анатолия Федоровича Ковалева:
«Во второй половине июня 1944 года мне, рядовому автоматчику довелось участвовать в выдвижении нашей 9-й стрелковой дивизии к переднему краю обороны, где наш 61-й стрелковый полк, в составе 5-го гвардейского корпуса участвовал в прорыве в летней наступающей операции 1944 года  под кодовым названием «Операция «Багратион».
Перед выходом к линии наш полк дислоцировался в районе деревень, расположенных вокруг железнодорожной станции Крынки. Она находилась в 10-15 километрах от переднего края.
Помню хорошо, что офицеры полка часто упоминали название одной деревни – Хотемля. Очевидно, она была центром и штабом нашего полка.
В обед нас построили на лесной поляне и командир полка подполковник Василий Андреевич Трушкин, только что получивший звание Героя Советского Союза, и Золотая звезда сверкала у него на груди, ознакомил нас с приказом о передвижении личного состава и техники. Сделал это он по-суворовски: «Каждый солдат должен понимать свой маневр».
Переход полка помчался победительно разными маршрутами. Было так же приказано  привести в порядок оружие и материальную часть. Глубокой ночью, в третьем часу, последовала команда на выдвижение. И мы начали маршевый переход. Первые километры прошли по болоту на рассвете. Через болотину уже была настлана саперами дорога из бревен и хвороста. Командиры хорошо продумали и подготовили продвижение по болоту. Мы прошли по этой лежневке, как сказал один из нас: «по морю, как по суше» не замочив даже подошв сапог. Потом, свернув с этого тракта, стали продвигаться по редким перелескам и полянам «Под музыку».
Впереди все отчетливее слышались разрывы артиллерийских снарядов. Когда прошли к передовой еще ближе, то услышали отчетливо звуки пулеметных и автоматных очередей. С каждым шагом мы приближались к этой военной «симфонии» переднего края.
Все мы были молоды и, прислушиваясь к звукам артиллерийской канонады, подспудно  испытывали волнение: «что же с нами будет?».
Однако, этот импульс и заставлял страх сосать под ложечкой, но тут же исчезал он бесследно под воздействием общего впечатления: идем в бой, идем освобождать страну, нашу любимую Родину! И эта мысль и вела нас без всякого страха вперед и только вперед.
- Подтянись! – время от времени командовал ротный. Мы вышли уже из перелесков к железной дороге, и уже никуда не сворачивали. Радовала глаз вокруг свежая зелень и цветы, цветы. Самая благодатная пора для их цветения, как у Высоцкого: «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты».
Ожила природа, и мы восемнадцатилетние солдаты, наслаждаясь этой красотой, подходили с тыла к небольшой деревушке, которая находилась рядом с железной дорогой. Около этой деревушки висела фанерная дощечка с надписью, которая гласила о названии и деревни, и станции железной дороги – «Копти». Этот лист фанеры был приколочен гвоздями прямо к стволу сосны.
- Привал, ребята! – устало промолвил ротный, - уже близко передний край нашей обороны. Надо немного отдохнуть.
В сотне метров от нас, среди печных труб и пепелищ, виднелся какой-то сарай, чудом не сгоревший во время боев. Больше  никаких построек на месте бывшей деревушки Копти – не было. Зато, вся округа около неё изрыта: вокруг окопы, блиндажи, траншеи.
По всему видно, что бои здесь шли очень тяжелые. Дыбились, как скелеты динозавров, еще не убранная тяжелая техника. Валялись на земле боеприпасы в ящиках. А искореженные тягачи с разволоченными листами железа уткнулись в земляную насыпь. На башнях танков и наши красивые звездочки и рядом с крестами – немецкие.
- Наверно, наши танкисты на таран пошли на фашистов, когда у них закончились боеприпасы, - подумал Ковалев. – А уж потом артиллеристы разломали второпях ящик со снарядами, но видимо их накрыл огненный смерч, так и лежат эти снаряды неприкаянные у подножия высоты.
Анатолий обернулся на железнодорожную линию, возле которой они так браво прошагали, и увидел, да и услышал, как пехотинцы другого подразделения вытаскивали из болотной топи фюзеляжи самолета. Это был наш «ястребенок». И солдаты хотели взять у погибшего пилота документы.
А на обочинах дороги валялись мертвые лошади со вздутыми от жары животами. Смрад стоял нестерпимый, и даже на привале однополчане Анатолия Ковалева ощущали этот нестерпимый смрад. Но увидев, что около лошадей одиночными группами лежат убитые фрицы. Никто из роты Ковалева не тронулся с места. Их, фашистов, еще не успела закопать похоронная команда, так им, идущим в смертельный бой, не хотелось и пачкать руки об фашистов.
А в деревне нет ни одной души, и убирать искореженную технику и хоронить трупы убитых не кому.   
Жителей вокруг не видно. А военные выполняют приказы своих командиров: уже едут к передовой машины, они везут для предстоящих боев боеприпасы и снаряжения. Едут к фронту кухни и повозки, а обратно везут раненых бойцов, замотанных бинтами.
- Обычная прифронтовая полоса, - подумал Ковалев, - но как она подчинена внутренним и жестким законам фронтового быта.
Он опять взглянул в сторону железной дороги. Рядом с нею в брезентовых палатках разместился полевой госпиталь. Поспешно снуют в разные стороны санитары с носилками, выгружая из машин раненых.
- Подъем! – командует ротный, - и все бойцы и Анатолий Ковалев вскакивают на ноги и вытягиваются в походную колонну. Они двигаются через деревушку, а вернее, что от неё осталось. Через Копти протекает небольшая речушка, которая извивается среди зарослей кустов. Через неё перекинут мостик небольшой, деревянный. Его наспех, время поджимало, установили ночью военные саперы.
Еще километра два – и мы в зоне обстрела. Справа и слева от нас падают снаряды. Взрываются, ухают, они поднимают клубы дыма, и комья земли разлетаются по сторонам, как град.
Вверх взмывают сигнальные ракеты, а горизонт затянут сплошной дымкой и вокруг почти ничего не видно.
Но в сотне метров от нас магистральная дорога, и мы вблизи у цели своего перехода, а потому опять делаем привал.
Дорога соединяет два населенных пункта Витебск и Оршу. За этой магистралью и проходит передний край. К нам подходят ребята из полкового взвода укрепления. Они здесь уже несколько дней и успели уже оборудовать КП (командный пункт) пятого гвардейского корпуса возле хутора Боровка.
К нам подошел командир батальона Борис Федоров и без всякого построения завел нас в овраг и отдал боевой приказ:
- Перед нами деревня Перевоз. Её огибает речка Лучеса. Там опорные позиции немцев, - голос майора звучит четко и твердо. – Ночью скрытно повзводно будем выдвигаться в первую траншею. Утром ни одна живая душа, ни одна ваша каска не должна показаться из-за бруствера. Ясно?
- Так точно, понятно, товарищ майор. Федоров обвел нас взглядом таким внимательным, пронзительным, как будто он видел сквозь нас без рентгена. И мы все притихли… Все уже знали, что майор был на Псковщине учителем. А теперь обстрелянный и опытный командир, утром поведет нас в бой.
Федоров, заглянув каждому в глаза, стал внушать нам какая ответственность лежит на нашем подразделении, но как-то спокойно по-отечески:
- Ребята, мы начинаем прорыв первыми. Будем освобождать белорусскую землю и её народ от фашистского рабства. В бою, прошу вас, быть отчаянными и храбрыми. Такой приказ вам даю не только я, а сама Родина-мать.
Майор еще раз обвел нас взглядом и как-то тихо и задумчиво добавил:
- Будьте, ребята, достойными этой миссии.
Прошло много лет с тех пор, - сказал Анатолий Федорович Ковалев. – Много я пережил. Были бои, потери друзей, тяжелое ранение, госпитальные палатки. Но на всю жизнь мне запомнился до самых мельчайших подробностей мой «путь до передовой». Вот побывал я на склоне лет в красивом агрогородке Копти, откуда мой «путь к передовой» превратился в длинную дорогу к Великой Победе. Посмотрел я на могильные плиты с именами погибших на этом Воинском Мемориале, но не только от скорби, а  и от гордости за великое дело – спасение нашей Родины, содеянное людьми моего поколения…»
- Что замолчал, Влад? – спросил притихшего Бокова Терещенко, а он ответил:
- Я не могу опомниться от слов майора Федорова, бывшего школьного учителя. Он своим желторотым ребятам, бывшим школьникам, которые в восемнадцать лет пошли на войну, провел для них перед боем урок истории, урок мужества, и говорил он не обычные лозунги, а подчеркнул, что наказ им и ему командиру, дает сама Родина-мать. А потому они и выполнили с достоинством возложенную на них миссию.
- Да, - согласился Виктор Демьянович, - путь к передовой был для вчерашних школьников первым шагом к нашей Победе. Но прежде, чем рассказать тебе о начале операции «Багратион», мне хочется ознакомить с воспоминаниями комсорга роты, Петра Александровича Михайлова.  Он служил в 199 стрелковой дивизии 33-й Армии, когда она вела бои под Москвой, а потом участвовал комсорг Михайлов в прорыве «Медвежьего вала» уже все в той же 33-й Армии, и той же 199 стрелковой дивизии, но под Витебском.
- Интересная судьба этого парня Петра Михайловича, два раза столкнуться с одним и тем же противником дважды, - удивился Боков.
- Ты, Влад, удивишься еще не раз, - пообещал Терещенко и стал рассказывать:
«В первых числах февраля 1944 года подразделение 199-й стрелковой дивизии 33-й Армии были оповещены, что на участках, где 199-я стрелковая дивизия готовила нанести удар для прорыва брони в «Медвежьем вале» гитлеровцев, появилась 197 дивизия немцев. Ею командовал  генерал-лейтенант Ойген Весснер. Его дивизия была создана в 1939 году, когда началась Вторая Мировая война, но генерал Весснер отправился на восток захватывать Польшу и Чехословакию, а не запад Европы. И победоносно прошел по Бельгии и Франции. Но когда произошло вероломное нападение Германии на Советский Союз, 197 дивизия Ойгена Весснера пересекла границу СССР. Кровью наших людей окропила фашистская армад, где один за одним городом прокатывалась она своим катком. Были захвачены Белосток, Слоним, Столбцы, Минск, Борисов, Шклов, Рославль. Вела бои у Москвы, в районе Дорохова на самом берегу реки Москвы.
В этих боях и столкнулись две дивизии 199-я 33-й Армии со стороны Советского Союза, в которой и воевал Петр Александрович Михайлов, и со стороны Германии 197-я дивизия, которой командовал генерал-лейтенант Ойген Вееснер. Там, в деревне Петрищево фашисты и совершили кровавую расправу над патриоткой и комсомолкой Зоей Космодемьянской.
Михайлов, получив газету, как комсорг, первым, он в этой газете на первой полосе увидел, помещенную там фотографию босой девушки, идущей по снегу в окружении немецких вояк. Он бегло пробежал глазами по тексту и узнал, как немцы издевались над девушкой, а потом повесили 18-летнюю партизанку.
Петр Александрович был как раз уроженцем этих мест, под Москвой. Он собрал в траншее комсомольский актив, обвел всех взглядом, и сказал:
- Не могут ходить по нашей земле эти звери. Здесь были деревни, а теперь их нет. Фашисты сожгли их, а вместе с ними и жителей. Столько погубили ни в чем не повинных людей.
Спазма в горле заставила замолчать комсорга, но он преодолев волнение глухо выдавил из себя:
- Клянусь! Я буду уничтожать их, сколько хватит у меня сил. Пощады им от меня не будет!
- И мы клянемся! Клянемся! – прозвучал хор солдатских голосов.
После разгрома немцев под Москвой, эта немецкая дивизия стала отходить с боями к Вязьме, Духовщине. А в 1943 году отошла к линии гитлеровской обороны «Пантера», которая проходила по Днепру. Сначала она вела бои у Орши, а потом стала обороняться юго-восточнее Витебска, возле района Волосово-Новинки. И наконец-то заняла оборонительный рубеж возле реки Лучеса. И как раз против нашей 199-й дивизии 33-й Армии, где воевал и Петр Михайлов.
Вот в боях с опытной немецкой 197-й дивизией, усиленной полком гренадеров, и вспомнил комсорг о своей клятве.  Ведь немцы разгрузились в Сосновке рядом с Витебском и стали занимать траншеи переднего края. А бойцы 197-й 33-й Армии были оповещены, кто оказывает им сопротивление.
Михайлов напомнил своим комсомольцам, что час расплаты приближается. И они сумели истребить эту дивизию фашистских головорезов. И советский солдат сдержал свою клятву воина-освободителя теперь до конца. А немецкую группировку укрыла навеки земля Витебщины. Боевой комсорг Петр Александрович Михайлов был дважды ранен, и каждый раз, полечившись, возвращался к своим боевым товарищам. Накал боев был силен и страшен. Особенно за населенные пункты Замошенцы, Мяклово, Букштыны и на реке Лучеса.
А после войны Михайлов стал жителем деревни Лососино. Совет ветеранов Октябрьского  сельсовета стал проводить поисковую работу. А для увековечивания памяти Советских солдат на коптинской земле насыпали Курган Боевой славы и установили на нем танк. На открытии Мемориала в Копти выступил и ветеран Михайлов Петр Александрович:
- Я до сих пор, хотя уже и поседел, считаю себя комсоргом, в составе 190-й стрелковой дивизии. И мы, комсомольцы, давали на этой земле клятву: уничтожить немецких оккупантов. Мы сдержали её. Здесь покоятся останки комсомольцев-воинов, которые ценой своей жизни принесли Победу. И я счастлив, что клятва солдат-комсомольцев дошла до наших дней. Она не забыта и о ней будут помнить новые поколения.
И именно Михайлов Петр Александрович предложил жителям поселка Копти присвоить памятному Мемориалу звание «Имени Ленинского комсомола». Этот митинг проходил 24 октября 1998 года. И общее собрание приняло предложение ветерана, а 36-й съезд комсомола в городе Минске 14 ноября 1999 года утвердил его.
Как хорошо, что Президент Республики Беларусь Александр Григорьевич Лукашенко не стал запрещать в нашей стране ни комсомольскую организацию, ни партийную коммунистическую…»
- Хорошо, что комсорг Михайлов не только сдержал свою клятву, но и был инициатором назвать воинский Мемориал в Коптях именем Ленинского комсомола. Он всю жизнь гордился, что был комсоргом. В России Ельцин своим Указом запретил и КПСС и Ленинский комсомол. Тогда-то и покатились по стране уничижительные анекдоты: «Я недавно узнал, что «Слава КПСС»» это не имя и фамилия, а партийный лозунг». А я слышал в 1968 году стихотворение, в котором комсомол воспевался:
Комсомол, у тебя за плечами –
Пятьдесят пролетевших лет.
Но совсем нет причин для печали:
Ты не стар, комсомол, еще нет!
Ты все тот, молодой, задорный…
Пятьдесят, но все так же свеж.
И на знамени  твоем орден
Говорит, что был взят рубеж.

- Мудрость состоит в том, что бы держать  и прививать своим гражданам культуру взаимоотношений – патриотизм, доброжелательность и по первому зову вставать на защиту своей Родины. Благодаря этим качествам наш народ и совершил Победу. Но мне кажется, что и смекалка народа помогла победить врага. Взять хотя бы ту же операцию «Багратион». Вот послушай:
«На мой взгляд, в операции «Багратион» на витебском направлении, говорил командующий 39-й Армии генерал-лейтенант Людников, большой интерес для читателей и слушателей в моей книге «Под Витебском», представляет огромный интерес отвлекающего маневра, который был предпринят нашим командованием.
В штабе 39-й Армии, которая заменила 33-ю Армию, отправленную из-за малочисленности состава, что произошло после кровопролитных боев и огромных потерь личного состава, на переоформление её,был придуман хитроумный план. Создать видимость направления главного удара Армии Людникова на  северо-восточном направлении по Сурожскому и Смоленскому шоссе в направлении Билево и Бабиничи силами 84-го стрелкового корпуса.
Этот корпус и предпринимал несколько атак, да таких яростных, что немецкое командование уверилось, что генеральное наступление начинается, и стала укреплять здесь свою оборону. Оно снимало артиллерию с других участков фронта и другие системы огневых средств, а так же укрепило оборону на северо-востоке Витебска танками. Укрепило огневыми опорными очаговых преград в городских зданиях на северо-востоке Витебска.
И юго-восток города оказался оголен. А именно там, в действительности, готовился сокрушительный и главный удар 39-й Армии генерала Людникова всего в 20-ти километрах в юго-восточной части Витебска в лесисто-болотистой местности, где казалось фашистам пройти ни танку, ни пехоте, а тем более артиллерии невозможно. Но именно здесь на 6-ти километровом участке в районе деревень  Языково и Перевоз был нанесен удар силами 5-го гвардейского стрелкового корпуса. Операция готовилась скрытно, и немцы не предполагали, что прорыв произойдет именно на этом участке.
Утром 23 июня в полосе боевых действий 84-го стрелкового корпуса было предпринято шесть дымовых завес, чтобы лишний раз убедить врага, что здесь и начинается прорыв. И гитлеровское командование клюнуло на крючок, на котором даже червячка не было. Главный-то удар еще и не думали начинать советские войска, а фашисты были уверены, и наступление 84-го корпуса тому подтверждало в этом, главный удар наносится на северо-востоке Витебска.
Немцы открыли огонь из всех видов артиллерийского и стрелкового оружия по… дыму. Генералу Людникову, как дым своего Отечества, был сладок и приятен, а для немцев, которые били вхолостую, он показался горьким и неприятным.
Фашисты после 3-х часов беспорядочной стрельбы очухались, и только, потеряв массу времени, установили направление главного удара. Но было уже слишком поздно, и попытка снять тяжелую технику, артиллерию и стрелковые части с северо-восточной части города не принесло ощутимых результатов. Главный удар уже наносился крепкими, сильными подразделениями.
К вечеру 23-го июня, когда Северо-восточная часть обороны немцев оголила свой фланг, войска 84-го корпуса под командованием генерал-майора Прокофьева перешли в наступление в направлениях дорог Сураж-Витебск и Смоленск-Витебск. 24-го июня на «Медвежий вал» навалились дружно сразу несколько корпусов и дивизий, которые не штурмовали оборону фрицев в лоб, а пошли окружать оборону немцев, и вскоре  кольцо должно было замкнуться.
Захваченный в плен командир той злополучной немецкой 197-й дивизии полковник Прост, так оценил действия 39-й Армии при прорыве обороны: «Мои войска не выдержали сокрушительные удары русских и стали отступать, не имея на отступление никаких приказов. Русские преследовали нас, как собаки, выгнавшие из берлоги медведя, Они клиньями наносили удары, расчленяя наши полки, нанося им тяжелый урон. Наше положение ухудшалось, с каждой минутой. Началась паника. Солдаты бросали орудия, транспортные средства, боеприпасы, военное имущество и даже свое личное оружие. Они, словно обезумев, разбегались в разные стороны, лишь бы не столкнуться с лавиной наступающих советских солдат.
К исходу дня 24-го июня 19-я стрелковая дивизия обошла с юга Гнезделовичи и вышла на берег Двины.
А в это время с северного направления к реке подошли соединения 43-й Армии Белобородова и, замкнув, таким образом, витебскую группировку немецких войск. Русские долго запрягают, но зато быстро и лихо едут.
В воспоминаниях командующего 43-й Армии о нашем земляке Тимофее Яковлевиче Белохвостикове: Он с сослуживцем Фокиным первыми в роте преодолели водную преграду, достали плавсредство и вместе со своей ротой овладели плацдармом на Западной Двине. Кстати, внук сержанта Белохвостикова Анатолий Бибин до сих пор живет в Витебске.
158-я стрелковая дивизия вступила в Витебск, где уже шли уличные бои. Младший лейтенант Антон Васильевич Жучкин, комсорг 2-го батальона этого подразделения, заметил, что на правом фланге батальона залегла рота под сильным пулеметным огнем. Он поднялся во весь рост и под огнем противника бросился вперед. Этот отчаянный до безумия смелый поступок младшего лейтенанта Жучкина психологически воздействовал на залегшую цепь атакующих солдат.
За храбрым комсомольским вожаком поднялись в атаку все бойцы батальона. Поэтому фашисты так запаниковали и бросились от них наутек, как будто сами обезумели от страха. Но не уцелел и младший лейтенант Жучкин.
Над телом погибшего комсорга все его друзья поклялись  еще беспощаднее бить врага.
В конце войны над рейхстагом в Берлине несколько групп разведчиков пытались водрузить флаг. И это им удавалось, но лавры победителей достались сержантам Егорову и Контарии. А в Витебске первым водрузил Красный флаг другой комсорг 1-го батальона 881-го стрелкового полка младший лейтенант Сергей Митрофанович Якушин. За два часа напряженных боев, его однополчане отбили еще у врагов четыре квартала в городе, и вслед за Якушиным еще 16 бойцов поставили свои флажки на освобожденных от фашистов домах.
А солдаты 881-го полка продолжали развивать наступление. Они ворвались на Смоленскую улицу и обнаружили труп  изнасилованной и замученной девушки. Узнав и увидев это злодеяние фашистов, наши солдаты с еще большим упорством вели уличные бои, и жестоко мстили врагу за невинную жертву.
Отличился в этих боях внутри города Витебска и саперный взвод 875-го полка, 158-й дивизии. В его составе уже осталось в живых лишь 12 человек под командованием старшего сержанта Федора Тимофеевича Блохина. Блохину была поставлена задача разминировать улицу, для прохода наших танков. Вырвавшись вперед взвод, выполнив задачу, подошел к охраняемому немцами мосту через Западную Двину. Завязался жестокий бой с охранниками моста. Пока его товарищи вели перестрелку с немцами, которые залегли за баррикадами на мосту, сам Блохин бросился к воде и перерезал провода, которые тянулись к фугасам, заложенных для подрыва моста под опорами и пролетами. А затем с ефрейтором Михаилом Игнатовичем Кузнецовым для страховки извлекли электродетонатор и подрывную машинку. Мост через Двину был спасен, и наступление не захлебнулось. Танки ринулись в бой по разминированным улицам Витебска и по уцелевшему от взрыва мосту. И до сих пор этот мост витебчане  называют «Мост Блохина».
В течение ночи советские войска очистили от врага южные окраины города, а к утру, развернувшись фронтом на запад, блокировали войска и на востоке города. К 6 часам утра 26 июня наши войска полностью чистили Витебск от противника. Очень много интересных исторических фактов произошло при освобождении Витебска. Наступление началось 23 июня 1944 года, через день, когда 22 июня в 1941 году началась Великая Отечественная война. В конце 1941 года фашисты стояли под стенами Кремля, а спустя три года наша армия освободила Витебск всего за три дня. А действия немецкого командования были в создавшейся обстановке вот такие. В кольце оказались и танковый корпус, и стрелковые дивизии, и авиа подразделения. Но они попытались нанести несколько ударов, чтобы прорвать фронт окружения за пределами города Витебска.
Одна попытка была сделана на юго-западной окраине Витебска, но её предотвратили наши танкисты. Поработали хорошо по уничтожению артиллерии врага бомбардировочная и штурмовая авиация под командованием генерал-лейтенанта Хрюкина. У гитлеровцев в кольце оказалось зажато огромное количество войск и боевой техники, что каждая бомба и пуля наших солдат попадала точно в цель.
Но немцы дрались с отчаянием обреченных. Они несли огромные потери в живой силе и в технике. И все же пытались наносить контрудары. Эти контрудары наносились методично – один за другим. И эта настойчивость фашистов имела результат. Они сумели пробить брешь в полосе 48-го стрелкового полка.
В эту щель успели просочиться около пяти тысяч немецких солдат. Усилиями Соединенного Советского фронта 26-го июня на исходе дня были разбиты немецкие отряды прикрытие отступающих фрицев и закрыт образовавшийся коридор для их отхода.
Поздним вечером 26-го июня нашей армии была поставлена задача ликвидировать окруженную группировку фрицев. Были задействованы части «РС» (реактивных снарядов), которых наши бойцы называли ласково «Катюши», а также дополнительными соединениями.
В 9 часов утра 27 июня после залпа реактивной артиллерии, войска нашей армии пошли в наступление. После мощного  удара «Катюш» сопротивление гитлеровцев стало минимальным, а к 12-ти часам дня противник выбросил белый флаг, сдаваясь на милость победителям.
Деваться немцам было некуда. Они потеряли не только тысячи солдат убитыми. Более 19-ти тысяч военнопленных фашистов прошли наш контрольный пункт. Среди военнопленных оказались командир армейского немецкого корпуса генерал Гольвицер, его начальник штаба полковник Шмидт, командиры пехотных девизий Хитер, Прой и Миллер Бюлов, а также много других старших офицеров.
27 июня оказался не только праздничным днем освобождения Витебска. Войска 39-й Армии освободили в этот день еще 447 населенных пунктов. И итогом этой боевой  операции было яркое событие: фашисты выбросили белый флаг, оценив бессмысленность своего сопротивления. «Медвежий вал» прекратил свое существование, а операция «Багратион» продолжала развиваться стремительно. Еще через неделю, 3-го июля была освобождена  столица Беларуси – город Минск. Такого стремительного освобождения территорий партизанской Республики не ожидал никто. А Сталин нанес гитлеровцам кроме боевого зубодробильного удара, еще и политическую пощечину: устроил «парад» немецких военнопленных в Москве, окрестив это интересное зрелище для всех агрессоров иронично: «Большой вальс».
 - Виктор Демьянович, спросил Терещенко Боков, я часто хожу по одной улице Витебска, которая названа именем командующего 3-им Белорусским Фронтом Ивана Даниловича Черняховского. – Что вы можете мне рассказать по этому поводу?
- Генерал Армии Иван  Данилович Черняховский был назначен командующим 3-им Белорусским фронтом в середине 1944 года. Как раз в это время ставка Верховного Главнокомандующего приступила к подготовке операции «Багратион» по освобождению Беларуси. Разработка и проведение этой стратегической операции проходила под руководством генерала Армии  Черняховского.
В штабе фронта он засиживаться не любил, а постоянно выезжал в дивизии переднего края. В этих поездках с Иваном Даниловичем постоянно находился член Верховного Совета генерал Макаров. У этих людей сложились хорошие дружеские отношения. И они не только были в поездках всегда вместе. Вместе они решали возникающие проблемы и вопросы.
А в тот раз накануне прорыва Черняховский посетил 5-й гвардейский корпус. Командный пункт генерала Безуглава находился в  районе пункта 219.7, что в двух километрах от деревни Шаклани, а теперь это территория совхоза Лучеса.
Отсюда в войска шли приказы и распоряжения в стрелковые и бронетанковые подразделения, нацеленные на прорыв немецкой оборонительной системы в районе деревни Перевоз.
Вот тут-то командующий Иван Данилович Черняховский и обратил особое внимание на прибывшую под Витебск пехотную 197-ю дивизию. Она как коршун нависла над нашими частями 91-йстрелковой дивизии с северной стороны города. И могла в любой момент наделать неприятностей главной группировке 5-го гвардейского корпуса, ударив неожиданно в его фланг.
Черняховский на командном пункте обратил внимание Людникову, который командовал 39-й Армией:
- Видишь, как фашисты из 197-й пехотной дивизии повисли над твоим флагом. А это очень опытнейшая дивизия вермахта. Я тебе рекомендую, Людников, к исходу первого же дня  наступления переместить туда 17-ю гвардейскую дивизию Квашнина на правый фланг корпуса, чтобы деблокировать действия 197-й дивизии немцев.
Два друга – командующий фронтом и член Военного Совета обошли первую и вторую траншеи лично, чтобы узнать настроение солдат и ободрить их своим присутствием на передовой.
Когда солдаты предложили Черняховскому и Макарову отобедать с ними в землянке, то полководцы не отказались от неожиданной трапезы. Черпали суп и они ложками из одного котелка с бойцами.
В седьмом часу вечера они проскочили под обстрелом в «хозяйство Вольнина». Генерал-майор Вольнин расположился во втором эшелоне возле деревни Маклоши, и задержались Черняховский и Макаров в «хозяйстве» допоздна.
И только двинулись на свой НП и выскочили на дорогу, сооруженную из жердевого настила, как вдруг впереди со страшным треском сопровождающих машин вспышка разорвавшегося снаряда. Машины разбросали по сторонам, и засыпало осколками. Генерал Макаров, а вместе с ним и водители других автомашин, а так же солдаты охраны, бросились к машине командующего. Они облепили лежащую на боку легковушку, как муравьи, поднатужились и на «раз, два, три» поставили машину Черняховского на колеса.
Макаров первым подбежал к дверце пассажира и, рывком, распахнул её. Помог командующему выйти и спросил:
- Ну как, цел, жив – здоров?
Черняховский, поморщившись, произнес устало:
- Глаз что-то режет. Будто соринка в него попала.
Ординарец Макарова посветил фонариком и ахнул:
- Ничего себе соринка! В правом глазу, около виска  рассеченная рана, а в ней чернеет осколок снаряда.
- В медсанбат, быстро! – скомандовал член Военного Совета.
- А где же этот медсанбат? – спросил Иван Данилович.
Водитель тут же разъяснил, он был шустрым и все знал во всей округе:
- Это совсем недалеко. Вон в той деревне за лесом. Деревня эта называется Копти, а в ней и находится медсанбат 213-й танковой бригады.
- Так чего же ты медлишь, всезнайка, - сказал Черняховский, - вези меня к танкистам…
Врач – хирург медсанбата извлек из глазницы командующего черный квадратный кусочек металла и положил его на стеклянную крышечку и сообщил весело и задорно:
- Под счастливой звездой родились вы, товарищ командующий. Ведь мог бы пройти и под углом, тогда бы, беда.
Хирург завернул кусочек металла, осколок этот, в бумажку, и протянул этот маленький сверточек Ивану Даниловичу.
- Возьмите его, как талисман, на память! – а потом предложил, - может быть, отдохнете после операции у нас в лазарете?
Черняховский отказался. А поблагодарил хирурга:
- Спасибо за предложение, только мне некогда, на койке-то прохлаждаться. Надо мне спешить.
Вот так стремительно и пролетел этот день. всего один день, а сколько произошло событий. А Черняховскому очень нужно было спешить. День был не только сложный и напряженный. Он был накануне большого летнего наступления. Операция «Багратион» начиналась…»
-  Да, - вздохнул Боков, когда Терещенко закончил историю всего лишь одного дня Командующего 3-м Белорусским фронтом Ивана Даниловича Черняховского. – Ни одной минуты покоя, перед началом операции «Багратион». У командующего каждая секунда была на счету, но ведь ему удалось подбодрить солдат, вселить в них уверенность победы, когда он хлебал с ним из одного котелка похлебку. И эта небольшая передышка Черняховского была намного эффективней для бойцов и для него самого, если бы он не сел за стол в землянке с солдатами. Разве бы пошли они оживленные и окрыленные в бой?
- Правильно мыслишь, Влад, - сказал Терещенко. – На то он и стал Командующим фронтом, потому что знал, когда нужно проявить тактический маневр, а когда стратегический. Но выпала вот такая Черняховскому судьба. И это ему уже нельзя никаким образом изменить. А я тебе, Владик, расскажу еще про одну судьбу. Судьбу солдата. Ты же знаешь произведение Шолохова «Судьба человека». Так вот судьба моего знакомого Геннадия Васильевича Сугака очень похожа на судьбу шолоховского героя.
Геннадий Васильевич Сугак, наблюдая, как обустраивается  Мемориальный памятник возле дома культуры в поселке Копти, молча принес раствор, взял в руки мастерок и стал помогать нам.. он не промолвил ни слова. А добровольно включился в работу. И мы с ним разговорились.
- Отец мой сделал все. Чтобы мы сегодня жили достойно, в мире.
А потом поведал одну невеселую историю: 
- Мой отец Василий Федорович родился недалеко от этих мест, на Оршанщине, в Понизовском сельсовете. Был кадровым военным и, когда началась Финская война, то уже имел звание майора. Проявив мужество и отвагу в одном из боев с белофиннами, его наградили орденом.
Военная Компания уже заканчивалась, и начиналось примирение сторон, как мой батя был тяжело ранен. Финские «кукушки» - снайперы всегда славились своей выдержкой и меткостью. Но на этот раз у сидящего на сосне снайпера или пальцы задубели, или рука дрогнула, пока он целился, но пуля прошла в нескольких миллиметрах от сердца Василия Федоровича.
Отлежав в госпитале положенное время, пошел на поправку, но медкомиссия определила – уволить в запас. Вернувшись на родину, отца выбрали председателем колхоза «Ленинская искра». Только недолго удалось Василию Федоровичу побыть колхозным вожаком. Загрохотала над нашей родиной война. Более масштабная и жестокая, нежели финская компания. Оршанский райком партии потребовал у председателя колхоза перегнать все поголовье скота в районы глубокого тыла.
Секретарь райкома вызвал Василия Федоровича  и безапелляционным тоном сказал жестко, и слова звучали жестче, чем приказ:
- Ты же коммунист, Сугак, и должен понять, что крупнорогатый скот нельзя оставить гитлеровцам. Танки и артиллерия уже на подходе к Витебску. Поэтому я поручаю тебе лично заняться мобилизацией стада в тыл. Мобилизуй из колхозников в погонщики и непризывного возраста подростков. И помни – за все отвечаешь своей головой и партбилетом.
И для коммуниста Сугака потянулись дни и ночи, когда он уже не как председатель, а главный пастух стада коров гонит его в пункт назначения. Но гнать, в основном, приходится стадо по ночам, укрывая коров на лесных опушках. Фашистские стервятники главенствуют в воздухе и наносят бомбовые удары и далеко за линией фронта. Хотя, эта линия, извиваясь змеей, ползет вслед за погонщиками Сугака. Они всегда чувствуют и слышат звуки артиллерийской канонады.
Южнее Смоленска одна бомба угодила-таки в стадо коров, и убила пять буренок и двух подростков. И только за Москвой сдали скот. Возвращаться Сугак на Оршанщину не стал – по сводкам Информбюро он узнал, что там уже немцы.
А южнее Москвы, где он сдал скот в местный колхоз, Сугак узнал, что в районе Серпухово местный военкомат формирует добровольческое ополчение.
Василий Федорович явился туда, и майор запаса пришелся там ко двору – его назначили в одном из отрядов на должность командира стрелковой роты. Ополченцы получили обмундирование и винтовки. На каждый ствол полагалось по суточной норме только одна обойма патронов.
- Федорович, - обратился к Сугаку один из добровольцев, а с патронами-то у нас не густо получается. Да такую обойму нам на срочной службе выдали на стрельбах по мишеням. А ведь в бою нам фашисты под пулю свой лоб выставлять не будут. Как же нам с таким количеством боеприпасов воевать-то.
- Начнем воевать, тогда в бою и не только боеприпасов добудем, а и оружие более современное, чем винтовка добудем, - подбодрил добровольца майор запаса.
На вторые сутки пешочком выдвинулись навстречу танковой немецкой колонне.
В бою слабо вооруженный отряд  новобранцев не выстоял. Убитые остались лежать на поле, а живые разбежались по лесам и болотам, которые были невдалеке от поля боя. Василий Сугак сумел с группой своих солдат отойти вглубь леса.
- Что делать будем, товарищ майор? – обратился к Василию Федоровичу один из них. – Только ты имеешь военный опыт. С финами воевал.
- Считаю, что нужно нам пробиваться в Оршанские леса. От Смоленска это не так далеко, - после долгого молчания произнес майор.
Солдаты недовольно загудели, но он сразу же объяснил им свое решение.
- На восток через немцев нам не прорваться, не пробиться. Поэтому будем воевать в тылу, как когда-то партизаны Дениса Давыдова при нашествии Наполеона.
На этом и порешили. Слова о Денисе Давыдове, который громил со своими добровольцами бегущих в свою Францию наполеоновских солдат, ополченцам понравились.
Глухой ночью, обходя лесными дорогами немецкие колонны, которые стремились на восток, бойцы  Василия Федоровича двигались на запад к Орше. Они переправились через Днепр и растворились в Оршанских лесах.
Прошло немного времени и майору повезло, его группа влилась в отряд Константина Заслонова. В этом отряде Сугак и возглавил диверсионную подрывную группу. И началась у Сугака своя «рельсовая война». Его подрывники минируют железную дорогу, взрывают воинские составы немцев, идущих на Москву с военными грузами, техникой и солдатами.
Все складывалось удачно, пока не произошел непредвиденный случай в военной биографии партизан – группа минера Сугака столкнулась с проходящей немецкой частью. На переезде завязался короткий бой, но рядом с Василием разорвался артиллерийский снаряд. И… он потерял сознание.
Очнулся уже в вагоне. Кругом пленные красноармейцы, кто-то лежит, а кто-то сидит возле друг друга. Разговорились.
- Ты партизан? – удивился один пленный. – Фашисты в плен партизан не берут, или пристреливают, или посылают в комендатуру, чтобы узнать, выбить из него знания о месте дислокации партизан.
- Ты же видишь, дружок, что я одет в красноармейскую форму. Я был без памяти, оглушило взрывом. Вот меня и бросили в ваш вагон, - пояснил Сугак. Приняли меня за солдата регулярной армии. Не говорю, что оглушило взрывом, а повезло, что на мне военная форма.
Когда у Василия перестало звенеть в голове, он спросил у толкового красноармейца Сашки:
- Куда же нас везут?
- Ты бы еще спросил, на какой станции мы сходим? – с горечью в голосе сказал Саша и добавил: - По солнышку вижу, что едем мы, друзья-товарищи по несчастью, на Запад. Притом без должного комфорта: воды нет, скученность, зловоние от лежащих рядом трупов, словом идет борьба на выживание.
На пятые сутки состав, лязгнув буферами, остановился. Всех, оставшихся в живых, выгнали из вагона и загнали в лагерь за колючую проволоку.
Василий спросил военнопленного, который уже оказался в этом лагере раньше:
- Куда мы попали?
- К черту на рога, - ругнулся местный заключенный, а потом, увидев недобрый взгляд Сугака, вымолвил:
- Недалеко от нашего лога находится немецкий город Франкфурт-на-Майне.
И началась для Василия Федоровича жизнь узника фашистского концлагеря. Работали по 12 часов в сутки. Питание однообразное и скудное: баланда из брюквы, но без хлеба. Возмущаться едой нельзя, а за малейшую провинность окажешься в карцере.
Рядом с ограждением проходил ров. Смертность в лагере была огромная, и умерших ночью бросали в него и присыпали землей, которая лежала на бровке траншеи.
Однажды начальник лагеря отобрал несколько человек для работы у себя на дому. В их число попал и Василий Сугак.
Его жена оказалась женщиной милосердной. Взглянув на изможденное лицо – одна кожа да кости, покормила работников обедом. За этим «преступлением» жены и застал её муж эсэсовец. Такой ярости и злости Сугак никогда не видел. А скандал начальник лагеря учинил невероятный. Свою провинившуюся жену он запер в подвал на огромный замок, а всех работающих у него в этот день, заточил в карцер в лагере. Продержали в карцере бедолаг десять суток. Когда они вышли из карцера, на ногах стоять было трудно, от ветра качало. Трое в лагере умерли в тот же день после «освобождения». Василий, похоронив своих товарищей, принял решение:
- Надо срочно бежать!
Но нужно было не только решиться на побег, а и подготовиться к нему.
Он постарался попасть в группу заключенных, которые мостили камнем дорогу в километре от лагеря. День был пасмурный, хмурый. Он выбрал удобный момент, когда охранники собрались в кружок на перекур, сиганул в придорожные кусты, и притаился там.
Оглядевшись, увидел груды кирпича и битой скальной породы.   Ползком добрался до груды и спрятался там, пролежав до темноты.
Когда после шума и суматохи пленных повели охранники в лагерь, Василий короткими перебежками стал продвигаться дальше, и сам не зная куда.
Поймали его утром. Собаки быстро взяли его след, и остервенело набросились на беглеца, вырывая куски мяса из его тела.. окровавленный в изорванной одежде стоял понурившись Василий на плацу перед строем узников. Издевались  сатрапы над ним жестоко и цинично. Сожгли на голове волосы, не затушенными окурками, тыкали в глазницы Василия. После этой экзекуции два охранника затолкали его в яму, которая использовалась вместо карцера.
Изощренный ум инквизитора мог выдумать такое изобретение для пытки. Это карательное приспособление было устроено из четырех вертикально скрепленных досок по ширине человеческого тела. В этой дыре узнику нельзя было ни сесть, а тем более лечь. Можно было только стоять во весь рост, и даже колени не подогнуть. Не говоря уже о том, что нельзя найти точку опоры. Василий горько усмехнулся: «Не зря мечтал Архимед, избрав рычаг: «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир!»
Срок наказания в «карцере» длился трое суток. И в этом сооружении под открытым небом и простоял весь срок Василий Сугак, постоянно теряя сознание.
Очнувшись, он радовался, что нет дождя. И было жалко, что палачи-охранники пытались исправить ошибку природы. Они сверху лили на голову узника нечистоты. А часовой, ходивший вокруг карцера-ямы, вел себя наплевательски. В прямом смысле этого слова – со своего роста он плевал на стоящего в яме Василия.
Когда наказание закончилось, то Сугак отошел лишь на вторую неделю от судорог в ногах, и смог как-то передвигаться без боли в суставах.
Неожиданно лагерь перебазировали в Дрезден. Окольными путями просочились в концлагерь слухи, что наши войска вступили уже на польскую землю, а союзники открыли второй фронт. И именно англичане и американские летчики бомбили этот город Дрезден. Хотя советские войска были уже на подступах к Дрездену, и разрушать город до основания не было необходимости. А авиация союзников бомбила и бомбила его. 
Но что русскому на пользу, то для немца смерть. И согласно этой народной поговорке Василию повезло. В одну из таких бомбежек Сугак с двумя узниками укрылись в развалинах пылающего города, а потом спрятались в каком-то заброшенном сарае. Переждали немного. Василий с содроганием в теле вспомнил, как его тело терзали овчарки, и спросил своих товарищей по несчастью:
- Куда направимся, ребята!
- Мы будем пробираться на запад! – твердо ответили напарники. – Присоединяйся и ты к нам, Вася. Вместе тесно, а врозь – хоть брось.
Сугак пожал плечами:
- Я уже один раз выбрал путь на запад, а потом попал в западню. Мне с вами, друзья, не по пути. я буду пробираться на восток, навстречу нашим войскам.
- Василий, выбрось эту блажь из головы, - настаивали узники.
Но Сугак был тверд и сказал им:
- Нет, ребята, я пойду только к своим, и только туда, на восток. Чтобы было ясней, он даже рукой показал бежавшим из лагеря, куда он пойдет.
- Что ж, - развел руками один, - вольному – воля, спасенному – рай!
На том и расстались…
Василий заглянул в открытую дверь уцелевшей после бомбежки квартиры. В шкафу висел гражданский костюм, и он, сбросив с себя лохмотья, переоделся в цивильную одежду. В гражданском  костюме будут меньше обращать внимания на его, а в полосатой пижаме далеко не уйдешь, да еще с нашивкой «ОСТ», хотя он и собирался идти в эту сторону.
Шел Василий осторожно, по малолюдным дорогам. На беглеца внимание не обращали. Ведь людей в гражданской одежде много, полным-полно. Все куда-то суетливо шли, бежали и перемещались вместе с немецкими частями.
А Сугак стремился держаться подальше от немецких солдат. Любой их вопрос мог привести к его провалу, хотя он уже понимал много немецких слов. Но говорить-то…
И Василий надеялся только на панику, охватившую все население немецких сел и городов. И вся эта масса граждан превращалась в лавину с хаотичным движением.
- Наверно, наши прорвали фронт, - подумал Василий Федорович. – Войска-то фашистов отходят. А вот я-то иду против шерсти. Нужно быть поосторожней.
И Сугак не ошибся. Скоро через дымящийся просвет в грохоте разрывов и автоматной трескотни, показались советские танки с десантниками на броне. На бреющем полете пронеслись над головой Василия краснозвездные штурмовики.
- Наконец-то! Свои! – радостно заколотилось, затрепыхалось сердце Сугака.
Это было где-то вблизи у реки Одер.
Изнеможенный, худой человек предстал перед майором контрразведки, доказывая, что он тоже майор Советской Армии, был в плену, бежал от туда, коммунист, имеет боевые награды. Рассказывал волнуясь и заикаясь, не предъявляя никаких документов.
А контрразведчик и требовал предъявить, хоть что-нибудь. Василий Федорович только руками разводил:
- Поверьте мне пока на слово. Меня контуженного взяли в плен. Я взрывник, а на взрыв железнодорожного полотна документы с собой не берут. Оставляют диверсанты всегда их в штабе.
Но особист только морщился от таких слов. Как от зубной боли, а когда Василий Сугак умолк, сказал:
- Вы меня просите поверить вам, а вспомните, что говорил актерам Станиславский: «Не верю». Кстати, и никакой он был не Станиславский, хотя и великий человек, а фамилия у него была просто русская – Иванов.
И Сугак, увидев и услышав, что ему не доверяют,заявил взволнованно и горячо:
- Хорошо, можете мне не верить. Но я готов хоть сейчас идти в бой и докажу, что я – советский человек и… Солдат!
- Что ж. пусть будет все по-твоему, - согласился майор, допрашивающий Василия, а стоящему рядом с ним лейтенанту приказал:
- Обмундируйте его и направьте в штрафбат на Браславльском участке.
- Спасибо за доверие, - радостно проговорил Василий Федорович, а майор в глубоком раздумье посмотрел ему вслед.
Для Василия Федоровича это был единственный бой. Он рванулся вперед сразу, как только взвилась вверх зеленая ракета. Он рванулся первым сразу же в немецкую траншею. В кого-то стрелял, кого-то остервенело бил прикладом. Кого именно – фашистов. Более связно он не смог, ни сразу, ни двадцать лет спустя, как будто в романе Дюма про трех мушкетеров.
В бессознательном состоянии его советские бойцы подобрали на поле боя. Хирург, почти как в той песне про черноморского моряка: «Двенадцать ранений хирург насчитал, две пули засели глубоко… а храбрый моряк все в бреду напевал: «Раскинулось море широко». Вот и хирург вытащил из тела Василия 14 осколков и определил еще одно обстоятельство:
- Контузия…
Более двух месяцев лечили солдата в госпитале, и он выжил. Выжил, а война для него не закончилась. И он снова поехал на войну. Теперь уже в качестве старшины стрелковой роты. Ехал через всю страну, по железной дороге на Дальний Восток.
Достойно воевал старшина Сугак с японцами, дослужился и до офицерских звезд старшего лейтенанта, удостоен боевых наград. И в этом звании его и демобилизовали в 1947 году «под чистую» по здоровью.
Много воды утекло с тех пор. И Василий Федорович Сугак вернулся на родину. И стал опять работать, но уже бригадиром в своем родном хозяйстве укрупненного в это время колхозе  «Ленинская искра». И от этой искры загорелось пламя, которое осветило по-другому боевой путь Василия Федоровича.
Военные органы разыскали архивные документы Сугака. И очень удивились – как же мог старший лейтенант окончить в таком звании войну, когда он еще до Великой Отечественной войны был майором.
В его случае Высоцкий был бы не прав. Он-то сказал задиристому капитану: «Капитан, ты не станешь майором». А Василий Федорович, разжалованный до рядового, дослужился почти до капитана – стал старшим лейтенантом.
После архивных поисков вернули Сугаку майорское звание, все награды за финскую войну, восстановили в партии.
Все ушло в прошлое, в том числе и обиды на свою судьбу-злодейку. Как говорится: «Все перемелется, и будет мука, а не мука». Василий удачно женился, родились дети. Как говорится, все ушло в прошлое, и жизнь вошла в нормальное русло. Но иногда подводило, пошаливало здоровье. Тревожило ветерана прошлое, пережитое, да осколки, засевшие в груди, которые не успели удалить хирурги в военном госпитале.
Василий Федорович лег на обследование. Диагноз был неутешителен – необходима срочная операция. Только при этом есть еще надежда на спасение. Опять больничная палата. И вынули из груди Василия Федоровича Сугака еще семь оставшихся с войны осколков. Но этого последнего испытания сердце не выдержало».
- Вот это да!!! – восхищенно выдохнул Боков из груди, когда Терещенко досказал историю. – Такой сюжет не смог бы придумать даже автор авантюрных романов Александр Дюма. Василий Федорович Сугак прошел три войны: Финскую, Великую Отечественную, Японскую. Несколько раз был ранен, и каждый раз выживал, хотя находился на грани жизни и смерти. На трех войнах получал награды. Успел побывать и повоевать в партизанском отряде, а в немецком концлагере, на фабрике смерти – уцелел. В мирной жизни работал только в своем родном колхозе. Мирный человек занимался животноводством, а каким стойким и несгибаемым был воином. Из плена несколько раз бежал, но не сломали его характер даже изуверские пытки. И даже майора «Смерш» убедил послать его на фронт. А сказал-то несколько слов, но емких и гордых: «Я советский человек и… Солдат!» он не цеплялся за звание и награды, а получал их, отважно воюя. Он всегда и везде  был защитником Родины. И самое главное он передал свой патриотизм своим детям.
- Ты, Владик, хорошо сказал о Василие Федоровиче Сугаке. Он достоин таких слов о себе и о его близких людях. Так взял бы и написал о них.
- Непременно, Виктор Демьянович, но мне хочется услышать от вас о том, как воевали вы сами в партизанах, как воевали там ваши друзья, и как возвращались к мирной жизни наши селения.
- Хорошо, я попробую вспомнить эти эпизоды, согласился Терещенко, - только ты назвал столько тем, что мне, как твоему любимому автору авантюрных романов Дюма, придется повспоминать. буду тебе рассказывать не по порядку, а как душа подскажет. так вот слушай: "Мне в день 65-летия Копти от немецко-фашистских захватчиков заведующая местным почтовым отделением Людмила Алексеевна Шабунова поведала о трагической судьбе своего деда - Федора Самуиловича Воронцова:
- Род Воронцовых в Коптях был многочисленным. Когда немцы оккупировали нашу местность, все Воронцовы, кто мог держать в руках оружие, встали на защиту своей Родины. И начались тяжелые утраты. Сначала погибли Василий и Карп Воронцовы. Пропал без вести Терентий, видимо застрелили его фашисты в лесу, и не отыскали родственники никаких следов Терентия. Но самой трагической судьбой старшего из рода Воронцовых - Федора Самуиловича. Ему в то время уже исполнилось 70 лет, когда в дом заглянула и бесцеремонно вошла беда.
В одних из летних вечеров 1943 года в избу на окраине Коптей пришли партизаны - подрывники с вещмешком, набитым до отказа толовыми шашками.
- Спрячь, отец, от глаз людских подальше, - сказал ему хозяин рюкзака. - Да не засыпай, ранехонько придем ночью и заберем с собой взрывчатку, да и рванем на железке какой-нибудь эшелон с горючим, или с живой силой.
Федор Воронцов от помощи не отказался:
- Клади, мешок под лавку, а я, как уйдете, перепрячу его, посторонних глаз много, а я не хочу неприятностей.
Прятать далеко взрывчатку Воронцов-старший не стал. Занес её в сарай, положил в уголок и притрусил сверху сенцом.
Сидел Федор у окна в темной хате, чтобы соседи подумали, что в доме все спят. Дожидался взрывников и надеялся:
- Может быть Карп за рюкзаком придет. давно сынок ко мне не заходил. К тому же тоже минер и со взрывчаткой разговаривает на "ты". В отряде Селиваненко Карпа уважают.
В окне мелькнула чья-то тень, и кто-то осторожно и тихонько постучал в окошко. Воронцов насторожился, но, услышав голос сына, на сердце отлегло.
- Открой, батя, - попросил Карп.
- Заходи, - засуетился Федор. - Мать, свет не зажигай и приготовь что-нибудь поесть вкусненького.
Воронцов открыл дверь и столкнулся в сенцах с Карпом, который быстро предупредил отца:
- Я заглянул на минуту, - шепотом произнес сын. - Не придут сегодня наши на подрыв. Маршрут изменился, схорони взрывчатку понадежней. Все, я спешу и ухожу...
Так и ушел, скрылся в темноте Карп, не заходя в избу.
Это была последняя встреча Федора Воронцова с сыном. Ночью Карп напоролся на засаду полицаев и в перестрелке погиб. Об этом старый партизан еще не знал, но недоброе предчувствие защемило сердце. Взял в саду лопату, прислоненную к стене сарая и закопал мешок со взрывчаткой в яму, присыпав свежую землю пожухлой листвой и травой.
Когда вернулся домой, его жена сказала:
- Чует, ой, чует, Федя, мое сердце чего-то недоброго, плохого. Слышала я, как Карп ушел, стрельба какая-то была за лесом.
- Иди спать, мать, - посоветовал жене Федор. - Схоронил я взрывчатку хорошо, надежно.
- Никто не заметил? - насторожилась старая, но муж её оборвал на полуслове:
- Да уймись ты, мать, наконец. Темень стоит вокруг такая, хоть глаз коли.
Только супруги Воронцовы уснули, как начало светать. Не обмануло предчувствие материнское сердце. В избу ввалились трое полицейских во главе с сыном поляка Гаспарова, жившего с Воронцовыми неподалеку.
Гаспаренок верой и правдой служил немцам, как впрочем, и его отец - пан. Еще вечером заметил Гаспаренок, как трое вышли из леса и тайком пробирались к дому Федора. заметил холуй и как в окошко постучался Карп Воронцов.
Гаспаренок с дружками из сельхозуправления немцев и затаился с ними около леса. Поздно, ох, поздно заметил засаду Карп. но реакция у партизана была мгновенная, и он все-таки умудрился выстрелить в первого полицая, который пытался сбить с ног. Но трое навалились на Карпа, сбили его с ног, выдернули из его рук карабин. Прикладом карабина со всего размаха ударили партизана - взрывника по голове. резкая боль, искры посыпались из глаз и...
- Все. На одного большевистского выкормыша меньше стало, - прошептал удовлетворенно Гаспаренок, и перевернул бездыханное тело ногою.
Утром в доме Федора Воронцова резко и широко распахнулась дверь. Всей ватагой ввалились полицаи.
- Собирайся побыстрее, старый хрыч, - схватил за воротник пожилого человека Гаспаренок.
- Что? Осатанели вы совсем, - закричала жена Федора.
Но полицай её резко оттолкнул и швырнул на пол вещмешок с толовыми шашками.
- Большевистское отродье! Щенок ваш уже дух испустил, теперь подошла и твоя очередь.
Гаспаренок по-сатанински злобно захохотал, а второй полицейский грубо вытолкнул старика на улицу.
Федор Воронцов понял все и окинул взором последний раз родную обитель. Он встретился взглядом со своей дочерью Марией, которая испуганная полицейским беспределом, забилась в угол избы.
Мария Федоровна была матерью Лидии Шабуновой.
А дальше было еще страшнее. В  Лиозненской немецкой жандармерии над Федором Воронцовым учинили жестокую расправу: ему отрезали уши, выкололи глаза, изуверски издевались над старым человеком.
Когда Мария собралась отнести передачу в тюрьму, то переводчик из жандармерии пожалел девочку и шепотом ей посоветовал:
- Ничего ему сейчас не надо. Он умирает в страшных муках, а сунешься с передачей для него и к тебе могут привязаться. И попадешь ты к ним, как кур в ощип. можешь подвести и всю свою семью. Всех, оставшихся в вашей избе тоже расстреляют.
Ушла Мария в ту же ночь в лес за Ганьково, а потом и в Хотемлянский бор. Её зачислили в партизанский отряд Моряка. Такой псевдоним был у командира отряда Наумова. Там и дождалась Мария освобождения.
Мне хотелось узнать и о судьбе предателя.
- Какая участь ожидала Гаспаренка?
И Людмила Алексеевна Шабунова ответила на этот естественный вопрос:
- Он не успел скрыться от народного гнева. Отошла коту масленица... Его расстреляли свои же деревенские жители, которые партизанили в Беларуси под Витебщиной".
- По судьбе этого патриота Федора Воронцова, - сказал Боков, - можно понять, что партизанам приходилось бить врага в самых жутких условиях. На воинском фронте хоть есть передовая линия, тыл, фланги, а партизаны вели бои с фашистами, не зная в данный момент ожидать нападения от карателей. И в бою участвовали не только пехота, а бомбили с самолетов, обстреливали артиллерийскими снарядами, пытались раздавить гусеницами танков. А сколько было провокаций от гитлеровских приспешников. Но и вы, Виктор Демьянович, в самом начале войны испытали, грубо говоря, на своей шкуре трудности партизанской войны. Вы потом, после войны со своими друзьями?
- Было дело, - кивнул Терещенко, - но они не все были в действующей армии или в партизанах. Но мои друзья остались, где бы они ни воевали, самыми лучшими друзьями. Взять хотя бы Сашу Язененко. Очень сложная судьба была у него:
"В 1933 году я учился с Сашей Язененко в первом классе Ольговской школы. Он жил в деревне Разувайка. Помню, что он всегда ходил из своей деревни в Ольгово в школу с холщовой сумочкой на плече. В ней всегда лежали самые важные для учебы предметы: букварь, тетрадка с чернильницей непроливашкой и кусочек хлеба с картофелиной.
А я его всегда поджидал на повороте из деревни Барковщина. на ногах у него была обута универсальная обувь для всех времен года: галоши, подвязанные к голени ноги веревочкой. Галоши были безразмерные. Зимою Саша обувался в шерстяные носки и накручивал толстые портянки, а осенью и весной были на его ступнях онучи потолще. Веревки из шпагата часто обрывались, но у Саши в кармане всегда хранилась запасная веревка.
И надо же было случиться почти как в некрасовском стихотворении "Однажды в студеную зимнюю пору, я из лесу вышел - был сильный мороз!" А у нас конфуз у Саши вышел не только в зимнюю стужу, а в зимнюю вьюгу - завируху, что в двух метрах ни зги не видно. Пеньковая веревочка у Саши на Галоше или развязалась, или лопнула, а галош затерялся где-то в сугробе.
Мы долго с Сашей искали потерянную обувку, перекапывали снег, но все же нашли, после нескольких бесплодных попыток. укрепили галошу покрепче на ноге и пошли в школу. А на занятия-то опоздали.
Наша учительница Евдокия Ивановна была очень тактичная и нас с Сашей не отругала, но предупредила позже нас мальчиков:
- Саша, Витя, подвязывайте галоши покрепче. А вдруг бы вы не отыскали потерянную обувь. Ведь можно было и ногу отморозить. Саша, ты же не хочешь ходить на костылях?
Ребята помотали головами и старались не попадать впросак из-за разгильдяйства.
Встретились Виктор Терещенко с Сашей Язененко через пятнадцать лет. В 1948 году Виктор Демьянович приехал в Ольгово из Австрии, где проходил армейскую службу. А Александр тогда работал уже на обувной фабрике в Витебске. Виктор Демьянович вспомнил эпизод потери галоши и весело засмеялся:
- Как нас тогда отчитала учительница. Говорила: "Хочешь, Саша ногу отморозить?"
Язененко нахмурился, а Терещенко, увидев перемену, спросил друга:
- Ты что же это, Саша, обиделся на меня. Я же говорю тебе о том злополучном эпизоде ради смеха, а ты шуток не понимаешь...
- Да какие шутки, Витя, - махнул рукой Язененко. потом нагнулся, поднял штанину брюк на одной ноге и... похлопав ладошкой по протезу, произнес: - Мне уже никакое обморожение не грозит. Мне ампутировали ногу выше колена, сделал "фриц" пожизненную отметину под Кенигсбергом.
- А как же это случилось? - с грустью спросил Терещенко товарища.
- Читал роман Владимира Богомолова "В августе сорок четвертого"? - неожиданно для Виктора спросил Александр.
Терещенко    недоуменно пожал плечами и ответил:
- Читал, но причем тут писатель Богомолов, роман и вправду замечательный, а вопрос твой ни к селу, ни к городу.
- Да ты, Витя, не сердись на меня, - улыбнулся, наконец-то, Саша. - Я -то в августе 1944 года  под вечер наша стрелковая рота попала под пулеметный огонь противника из немецкого блиндажа. Залегли мы на косогоре. А приказ-то был очень жестким - продвинуться вперед. А "фриц" прижал нас к земле и не дает голову приподнять. Рванул было на "ура" взвод лейтенанта Кирюхина с правого фланга - полегло больше полвзвода. Наш командир роты капитан Уверов человек бывалый, с опытом, но и он призадумался: как быть? И тут я подвернулся со своим рассуждением.
- А что же это рассуждение было таким плохим? - спросил Виктор.
- Да ты сам послушай, плохое оно было, или хорошее, - ответил Саша и продолжил. - Если бы отойти в ту лощину, и по ней подползти сзади немецкого блиндажа. И я тут показал Уверову где нужно сделать маневр, ведь это низкая впадина дугой огибает высоту рядом проходит с огневой точкой.
- И Уверов согласился?
- А он моего согласия и не спрашивал. Ведь приди с инициативой к командиру, он тебя и заставит выполнять эту задумку. Так и произошло.
- Действуй! - сказал мне Уверов. - И с тобой пойдет сержант Ноздрев. Тебя Язененко назначаю старшим. До темноты доберетесь, обойдете с тыла. А там и шандарахните по дзоту гранатой противотанковой, - Уверов замолчал, а потом добавил уже без приказного металла в голосе. - Иначе, ребята, нас здесь фриц положит... всех положит.
- И поползли мы с Ноздревым по болотной осоке до сумерек. Все шло, как мною и было задумано. Только в последнюю минуту перед броском на нас набрела группа немцев, человек пять - шесть. Не знаю, или они хотели сменить пулеметный расчет, или по другим каким надобностям. Но возле самого блиндажа они увидели поднявшегося во весь рост Ноздрева.
-   И что же произошло? - спросил Виктор Демьянович.
- Он уже подбежал к дверному проему, но бросить гранату во внутрь не успел - автоматная очередь подкосила сержанта. В какую-то долю секунды я успел принять правильное решение: вскочил на ноги и прыгнул с гранатой в дверной проем блиндажа. Автоматная очередь прошила мне ноги, но я - то гранату бросить в блиндаж успел. А она-то противотанковая. Взрывная волна бросила меня навзничь, а больше я уже ничего не мог запомнить.
Друзья помолчали, а потом Саша продолжил свой рассказ:
- Спустя два месяца, уже в госпитале я из наградного листа узнал, что за мужество и отвагу при выполнении задания командования, в результате которого стрелковая рота заняла сильный укрепленный узел сопротивления  немцев, сержант Александр Карпович  Язененко награждается орденом Ленина.
Саша опять умолк, а переведя дух, окончил свое грустное, и в то же время впечатляющее любого слушателя, повествование:
- Шесть месяцев валялся по госпиталям. Подлатали дырки на теле, ампутировали ногу и комиссовали под чистую. 
- Виктор Демьянович, - окликнул Боков, замолчавшего своего собеседника, - я понимаю ваше состояние, но история вашего одноклассника Саши уникальна и символична. Александр ваш друг детства чуть ли не отморозил ногу, а потерял он её из-за своей самоотверженности и героизма. ведь он "действовал"  всем смертям назло, а все-таки уцелел и потерял только ногу, которую он в детстве, чуть ли не отморозил. но вы еще обещали рассказать мне как вы распрощались с партизанской жизнью и стали добровольцем, вступив в ряды Советской Армии.
- Хоть и говорят, что обещанного три года ждут, - пошутил Терещенко, - но я тебе, Влад, расскажу о том, как окончилась моя партизанская служба не сейчас, а потом. Пока расскажу эпизод, который произошел в начале войны.
Боков обрадовался и сказал:
- Я вас всегда с удовольствием слушаю.
- Так вот этот эпизод интересен тем, что воинскому кадровому подразделению пушечно-артиллерийского полка пришлось вести бои с фашистами партизанскими методами. Крохотная артиллерийская колонна из состава 293-го полка Резерва Верховного Главнокомандующего переправилась через речку Лучеса и заняла позицию боевого порядка возле деревни Маклони. Она принадлежит сейчас Витебскому району. Полк артиллеристов был 153-й стрелковой дивизии полковника Николая Александровича Гагена. И теперь Гагену вместе с этим полком пришлось вести бои в кольце окружения.
Разведчики доложили Гагену, что по Оршанскому шоссе движется без всякого прикрытия моторизованная колонна немцев. До большака от артполка было рукой подать. Гаген поручил комиссару артгруппы из резерва ВГК Москвину:
- Гитлеровцы уже совсем обнаглели, голова у них закружилась от своего "блицкрига". Всыпь и парочку "горячих" ударов. Мишень для пушек самое   что ни есть безопасное. Они и не поймут сразу-то, откуда в их тылу  вдруг появилась артиллерийская батарея.
Москвин вызвал командира батареи лейтенанта Молодых  и передал ему приказ Гагена и расспросил лейтенанта об его боевой мощи.
- У меня, товарищ капитан, 12 орудий 152 - миллиметрового калибра на тракторной тяге. А у капитана под его командованием находятся девять автомашин полуторок со снарядами.
- Все, Молодых, действуй! - кивнул головой в знак согласия Москвин. - Сначала бей на шоссе по танкам, а потом уже и по другим целям. Из засады сделай крошево из этой моторизованной колонны.
Лейтенант сумел сбить спесь с обнаглевших немецких вояк. Такой дерзкой атаки в тылу гитлеровцы явно не ожидали. И их танки, не успевшие добраться до передовой, горели яркими свечками.
А группа капитана Анисина двинулась после этой успешной внезапной атаки по тылам противника. Путь этой артгруппы начался от деревни Копти на северо-запад. Разведчики уже доложили капитану, что в том направлении находится Витебский аэродром.
Политрук Москвин с радостной улыбкой на лице выслушал донесения разведчиков:
- Около сотни немецких самолетов стоят на летном поле аэродрома, - с восхищением  произнес политрук. Надо нанести им смертельный удар. Артиллеристам занять удобную позицию на высотке, а вам, разведчики, вести корректировку огня. Замаскируйтесь с рациями возле аэродрома как можно близко. Начнутся у стоящих самолетов взрываться бензобаки, от их осколков загорятся бомбардировщики, стоящие рядом. А взлетную полосу изрыхлить снарядам и из-за ям и воронок не смогут взлететь самолеты, уже готовые к взлету.
Поручения офицеров исполнялись мгновенно. В полутора километрах от аэродрома развернули орудия. Нитка телефонного провода была заблаговременно протянута от огневой позиции почти до самой взлетной полосы.
В час ночи 14 июля 1941 года тяжелые орудия ударили из всех стволов лейтенант Молодых, командир батареи, получая по проводной кабельной связи координаты цепей, подавал команды для всех своих 12 орудий. А артиллеристы в течение сорока минут опустошали вражеский аэродром.
В ту ночь немцы потеряли больше 50-ти самолетов бомбардировщиков и несколько истребителей. От разрывов снарядов погибло много гитлеровских ассов-летчиков и солдат аэродромной команды. Поэтому никто из фашистских пилотов не ринулись на взлетную полосу и не попытались подняться в небо над Витебском, хотя бы бомбардировщики. Истребителей и поднимать-то в воздух не стоило: аэродром уничтожала артиллерия, а не авиация.
Успех артиллеристов был необычайный по масштабам, но и обошелся он им тоже не дешево. Не успели орудийные расчеты взять пушки на прицелы и сняться с огневых точек, позиций, как на них налетели десятки ночных бомбардировщиков, с других полевых аэродромов со стороны Витебска. Город уже был взят гитлеровцами.
Бомбардировщики сначала осветительными ракетами осветили нашу колонну грузовиков и тягачей, которые тащили с позиций пушки. Стало светло, словно днем. За машинами и орудиями лейтенанта Молодых ночные бомбардировщики гонялись, как в детской игре "в пятнашки". Ночная охота продолжалась долго.
На сборный пункт в район деревни Высочаны добрались, сумели пробиться лишь пять орудий, шесть тракторов-тягачей и лишь два грузовика. Но батарею лейтенанта Молодых уже никто в назначенном пункте сбора не ждал.
Основные силы 153-й стрелковой дивизии Николая Гагена, входящую в 19-ю Армию Ивана Конева, сами прорывались из окружения. Они сумели прорвать заслон немцев на речке Черница в районе деревни Добромысль на Смоленском направлении.
Оставшуюся группу артиллеристов рассеяли по сторонам моторизированными частями гитлеровцев...В километре от деревни Копти  растянули вдоль деревни Маклаки. Старожилы этих мест Михаил Владимирович Ротомский стал очевидцем этих скорбных событий:
- "При отступлении наших в июле 1941 года вот здесь, в кустах, стояли тяжелые пушки на тракторных тягачах, и лежала гора стреляных гильз. Уезжая с позиции, артиллеристы оставили два тягача. Толи получили повреждения и с места сдвинуться не смогли, толи горючее кончилось. Их потом отбуксировали куда-то фашисты. А гильзы от снарядов до сих пор у местных жителей по подворьям валяются". 
Виктор Демьянович, окончив свой рассказ, добавил:
- Вот так-то, Влад, прошло много лет с тех пор, но местные жители старшего поколения до сих пор помнят тот кровопролитный бой многочисленной группы артиллеристов, которая "по-партизански" действовала и нанесла огромный урон гитлеровцам. Может быть, поэтому и не смогли наши враги начала правления русского генерала Мороза добраться до стен Кремля. Лейтенант Молодых и два капитана Анисин и Москвин помешали фашистам совершить "блиц-криг" здесь под Витебском. И мне очень жаль, что это героическое событие никак не увековечено.
- Ну, что вы, Виктор Демьянович, - покачал головой Боков, - сколько бы времени ни прошло, все равно о подвиге артиллеристов, благодаря вашей подвижнической поисковой работе, помнить подвиги бойцов нашей Красной, потом Советской Армии будут помнить. И это ведь было в начале войны, а вы после партизанского отряда уже так же воевали связистом в артиллерийском полку и, поэтому, очень тонко понимаете подвиг артиллеристов в начале войны возле деревни Копти, в которой сейчас проживаете.
- Вот видишь, Владик, мы опять проводим "водораздел" по маленькому поселку Копти, где фашисты получили хороший отпор наших артиллеристов, дали в 1941 году им по зубам. А в 1945 году я служил связистом в артиллерии, но хорошо помнил, что операция "Багратион" началась с освобождения Витебска. И мне хорошо запомнился день 7 февраля 1945 года, когда наша 31-я артиллерийская дивизия была брошена для прорыва в район Кюстрина, чтобы поддержать наших бойцов на участке этого плацдарма (за рекой Одер).
- Так вот где вы воевали после партизанского отряда? - спросил Боков Терещенко.
- Да, - кивнул головой Виктор Демьянович. - И посчастливой случайности со мною вместе служил мой фронтовой товарищ и земляк из деревни Кашино, наводчик 76 мм орудия Михаил Бардеев. Я гордился меткостью наводчика-артиллериста Миши. Один такой бой Миши я запомнил на всю жизнь. И расскажу тебе об этом:
"Около Кюстрина у Одера в полосе прорыва 1-го Украинского фронта все леса и перелески были завалены трупами немцев. Такого количества немецких солдат в одном месте мне раньше никогда не приходилось видеть.
На подступах к плацдарму сосредоточилась танковая дивизия фашистов. Когда я из бинокля увидел эту бронированную армаду, у меня волосы на голове зашевелились - вот будет мясорубка! Но к нашему счастью, эта армада была, как говорят на флоте "кладбищем погибших кораблей". Танки оказались без капли горючего. Вся оставшаяся горючка была распределена гитлеровцами для элитной танковой группы, которая не пыталась вклиниться в нашу оборону, но эти атака танковых клиньев были блестяще отбиты. К нашему великому удовольствию. И к разгрому группы немецко-танковых подразделений свою могучую руку приложил и мой земляк Михаил Бардеев.
Наш дивизион орудий калибра 76 мм выдвинулся в район шинного завода на танкоопасное направление. Но немцы всегда были хорошими вояками. Немецкий  генерал придумал хитроумный план атаки, он не стал подставлять лоб многочисленной группировки танков, которую бы наша артиллерия разнесла в щепки.
В прорыв пошли гитлеровские пехотные соединения. Они, как муравьи, могли просочиться в любую щелочку обороны, и обезоружить до нуля нашу артиллерийскую мощь. Наводчиков могли фрицы взять голыми руками, приблизившись к ним на расстоянии рукопашной. Это только на отдаленном расстоянии артиллерия - Бог Войны. А вблизи беспомощны, как слепые котята.
Шли фашистские гренадеры во весь рост, опьяненные "психической атакой". Они стремительно приближались к боевым позициям дивизиона, в котором воевал Мишка Бардеев. Гренадеров было у немцев сотни, тысячи, а впереди нашей артиллерии стрелковых подразделений не было. Не успели подняться наши пехотинцы.
Вот тут-то и проявил себя мой фронтовой друг и земляк Мишка, деревенский парень из села Барвин-Перевоз, которое затерялось, спряталось в наших густых лесах. Я с ним учился в школе Ольгово, воевали в одной дивизии и шли, и теснили фашистов к Берлину одними фронтовыми дорогами.
Немцы подходят к артиллерийским расчетам все ближе и ближе. Мишка с нетерпением ждет команду "Огонь!". А командир дивизиона капитан Гурьянов все "тянет резину". И вдруг неожиданно и резко эта долгожданная команда прозвучала.
И десятки орудийных стволов открыли беглый огонь осколочными снарядами. Сказали "Огонь!", огонь и открыли. Мишка видел, как вверх летели ошметки одежды, сапоги, клочья человеческого тела, кровавые останки фашистских захватчиков.
Еще несколько минут немецкие солдаты бежали, а не шли вперед. Но превращались в "пушечное мясо" образовали  недалеко от артиллеристов груду тел. Я стоял вблизи от орудия Михаила и как зачарованный смотрел на эту слаженную работу боевого расчета. За тот бой Михаил Бардеев получил орден Красной Звезды. После Кюстрина наша дивизия возвратилась в состав своего фронта и попала прямо "с корабля на бал" - начались трудные бои за город Бреслау. А там, как в стихах Александра Твардовского: "Тут неизвестно за каким домишком враг притаился - столько разных дыр". Там у Бреслау в уличном бою и был тяжело ранен Миша Бардеев. А после госпиталя, подлечившись, и вернулся отважный боец-артиллерист на свое родное, но... уже пепелище. Гитлеровцы сжигали деревни Беларуси дотла.
Уже после войны Миша часто приезжал ко мне в Копти, а я в Кашино. Боевую дружбу и водой не разлить. Разговоры были лишь о былом. Но произошло с нами столько событий, что невозможно было обо всем переговорить. Колодец памяти был для нас с Мишей неисчерпаем.
Долгое время Михаил работал шофером в колхозе "Подберезье". Но тяжелое ранение Миши оставило глубокий след в его здоровье. И ушел из жизни безвременно мой боевой товарищ. А я частенько вспоминаю то жестокое Кюстринское сражение. И все больше утверждаюсь в мысли - именно такие простые ребята, как мой друг Мишка из советских деревень и городов сумели угомонить фашистскую мразь".
- Я тоже, Виктор Демьянович, уверен, что именно такие отчаянные молодые ребята отстояли нашу независимость страны. И каково было им возвращаться, как вы выразились "на родное пепелище? - спросил Боков.
Такое мне тяжело вспоминать, но я не могу прятать, как страус, голову в песок, словно сам ничего не видел, что творилось в деревнях после войны. Такие ребята, как мой друг Миша, на селе были раз, два и обчелся. Работали они на машинах шоферами, или пахали поля на тракторах. Одним словом были механизаторами. Но, в основном-то, в селе остались почти одни женщины. И я тебе расскажу о "Меланьином колхозе":
"В августе 1944 года, после того как откатилась далеко на запад война, будь она трижды проклята, стали люди выползать из землянок, лесных трущоб и топких болот. Они тоже, как и Миша Бардеев потянулись к своим родным "пепелищам". Все мои земляки насмотрелись зверств гитлеровцев, сами настрадались от жестокого отношения фашистов к мирным жителям. И выжили лишь люди только потому, что помогали они друг другу. Вот такая доброжелательность и сострадание к боли и голоду других и смогли выжить в это страшное лихолетье мои земляки. Да и после войны люди держались вместе. Они знали, что в одиночку выстоять нельзя. И верили, что им поможет и наша великая страна. Не все земли, как Беларусь, были в прямом смысле слова, были стерты с её лица, или развеяны пеплом по ветру.
Изорванные и изголодавшиеся мои земляки вспомнили добрым словом про свой довоенный колхоз. Без сожаления и брюзжания взялись за лопаты и вышли на поле - на свое первое послевоенное поле, когда не надо прятаться в лесу от бомб, снарядов и пуль...
На безрыбье и рак - щука. Председательствовать, из-за отсутствия крепких и серьезных мужиков, взялась женщина. Она была женой фронтовика, но такая бедовая и вездесущая. А называли её не по имени отчеству, а просто - Меланья Концевая. Выборов председателя по своей сути не было. Все шло по одному известному каламбуру: "Самозванцев нам не надо - командиром буду я!" Так поступила и Меланья, но люди пошли за ней. Она несла больший, чем у других, заряд бодрости, энергии и веры. Веры в сплоченность людей в трудные минуты жизни. За ней не просто пошли, а колхоз назвали не звонким, хлестким именем, а по-простому "Меланьин".
Меланья, когда колхозники пришли к ней на разнарядки, посчитала, но не прослезилась: пятнадцать человек женщин и три дряхлых, но все еще бодрящихся старика. Меланья их участие в совхозной жизни  приветствовала - разве без их мудрости и опыта крестьянского она бы справилась?
В Крынках новоявленным колхозницам  выдали рожь. Её привезли на семена для посева из тыловых районов страны. Не зря люди надеялись на помощь государства.
Женщины рассыпали семена ржи по мешкам, взвалили котомки на плечи и принесли семена в Копти. Меланья огорчилась: семена-то они принесли, а закавыка-то какая - поле для посева не подготовлено, когда сеять рожь. Везде на колхозной земле лежат неразорвавшиеся мины и снаряды. Кроме этого поля под посев не гладкие, а в оспинах - воронки от бомб изуродовали пахотные просторы.
Стали засыпать воронки лопатами пятнадцать женщин и три старика, полуголодные и уставшие ходили день и ночь по полю и засыпали лопатами ямы. Тянуть с посевной было нельзя. На селе говорят: "Один день на поле - день кормит". Кто-то из саперов научил женщин разминировать минное поле. Это поле было не "полем Дураков", на котором положил в ямку пять монет, а вырастет денежное дерево, на котором вырастет столько золотых монет, что только карман шире открывай - озолотишься. И женщинам и старикам пришлось потрудиться на славу. Они в чудеса не верили, а только в собственный самоотверженный труд.
Меланьиному колхозу выделили солдаты две лошади для вспашки земли. Правда, и самим саперам была нужна конная тяга. И выделялись лошади Меланье или один раз в неделю, а иногда и два раза. Как уж выйдет!..
Наконец-то настал торжественный момент. Три деда с лукошками, наполненными зернами ржи, вышли сеять в поле, вспаханном женщинами. И потихоньку потянулись деревенские жители  в Копти, чтобы зарождалась жизнь на их родине. Прибыла в Копти даже старая  Мамониха. Так называли местные жители Надежду Павловну Мамонову. Высокая, слегка сутуловатая, будто незримо несла она тяжелый груз на своих плечах многолетних трудов и бед фашистского лихолетья. А седые волосы и резкие глубокие морщины на лице - тому подтверждения. В годы оккупации Мамонова жила в Заходниках. При отступлении в 1943 году осенью под ударами советских войск немцы угнали с собой семью Мамоновых вместе со всеми жителями Заходников к себе в тыл. Недалеко от родных мест  воевал в то время и муж Надежды Павловны - старшина Семен Мамонов, командир отделения аэродромного обслуживания.
Семен Мамонов, когда были освобождены Копти и Заходники, встретил деревенских жителей, и они ему рассказали о зверствах гитлеровцев и о судьбе его близких. Но старшина не мог остаться в деревне, он был обязан продолжать гнать оккупантов и в хвост и в гриву на запад, чтобы задушить в собственном логове фашистского зверя.
А когда наступила Великая Победа, то вернулся домой Василий Семенович Волознев - довоенный председатель колхоза. Он и взялся за свое прежнее дело, засучив в рукава. Примерно в одно время вернулся домой и Семен Мамонов, тоже член партии. Сельский сход назначил Мамонова председателем сельсовета. Ему, как фронтовику, поставили сельчане боевую задачу - вывести из землянок, невзирая ни на какие обстоятельства, всех местных жителей. Предоставить им нормальное жилье. Вот и занялись выполнением наказов своих земляков оба коммуниста и фронтовика: Мамонов и Волознев. Под их руководством и стала выкарабкиваться деревня с нулевых отметок в нормальную послевоенную жизнь. Ведь только и прятались во время войны от оккупантов местные жители.
Самое главное было вокруг подручный материал для возведения жилых домов. Бревна вытаскивали из блиндажей, которых в округе было великое множество. Разбирали и  бревенчатый настил на бывшей фронтовой дороге. Для любой техники восстановили и железные дороги, и бойкие с твердым покрытием шоссе. А бревенчатая дорога как раз и была поблизости строительства домов. Она была проложена от Крынок до Заходников. А Копти в двух шагах от Крынок. Мамонов и Волознев, чувствуя, что не хватает рабочих рук, попросили помощи в Витебске. И из областного центра пришла подмога. Из Витебска были присланы учащиеся ФЗО. Трудовая практика для будущих плотников пригодилась как раз кстати. Чуть позже мужского полу стало прибывать. В 1946 году летом приехал демобилизованный учитель Павел Ефимович Прокопов. На войне и школьные учителя выполняли солдатские обязанности. Прокопов служил армейским шофером.
Чуть позже приехал с Алтая Василий Леонович Михайловский. Он ушел в лес в первый же месяц войны. Затем позвал партизанить и своих детей - Ивана, Ваню и племянника Николая. Воевал дед Талош, так звали в отряде бородатого комиссара, пока в конец у него не расшаталось сердце. Тогда его с другими партизанскими семьями и эвакуировали на Большую Землю самолетом. А ведь Михайловский и до войны был известным человеком: до войны председателем сельсовета, а во время войны комиссаром.
В 1948 году в Коптях закончилось, наконец-то, "великое переселение народа" из землянок в избы. На новосельях вспоминали с восторгом и истинным уважением бабий "Меланьин колхоз". И, разумеется, его первых "сейбитов": Маланью Концевую, Анну Михаловскую, Марию Лятохо, Прасковью Воронцову, Ивана Сурченко.
О Ване Сурченко, 16-летнем выпускнике Лиозненских курсов трактористов вспоминали особо. В 1946 году в одичалом, давно не паханном с начала войны урочище "Великий лог" наехал Иван на мину. Взрыв был страшной силы, что трактор раскололся пополам. А про Ваню говорили: "Он в рубашке родился". Его контузило, но в больнице он пролежал недолго. Таким вот крепким мальчишкой оказался Ваня Сурченко.
А народ упивался мирной жизнью. За войну столько долго прождали в окопах и в землянках, в их сумрачном полумраке, что истосковались люди по солнечному свету, по простору полей и лугов, на которых можно было сейчас разглядывать живые краски природы: будь то яркое весеннее цветение яблонь и груш, или полевых цветов. Все глаз радовало. А упрямый, но очень радостный звон топоров раздавался по   улицам деревни".
- Как это вы, Виктор Демьянович, очень трогательно и очень тонко рассказали о послевоенном времени. Мужчин в деревнях нет, практически нет, - сказал Боков, - а женщины выдержали и выстояли даже послевоенный голод и разруху.. Пока у наших воинов их жены, сестры, матери были в тылу, они воевали так, чтобы быстрее вернуться в свои  семьи. Но я удивляюсь еще одному обстоятельству: вы родились и учились в Ольгово, а с таким трепетом рассказываете о Коптях, где поселились уже после войны.
- Мне довоенному жителю Ольгово, Влад, - стал рассказывать Терещенко, - вспоминаются далекие тридцатые годы прошлого столетия, когда я до войны учился в Ольговской школе. И хорошо запомнил и просвещенные жители наших мест, увлекающиеся историей нашей родины, связывали название пригорода Витебска с именем Киевской  княжной Ольги Святославовны. Ведь она по древнему преданию основала наш Витебск.
- Я тоже знаю об этом, - согласился Боков, - но у вас такие энциклопедические знания, что я прошу поделиться ими со мной.
- Что ж, послушай, Владик, что таит пруд в Ольгове, - сказал Терещенко: "торговые струги шли водной гладью с Верховьев Западной Двины до скальных порогов в районе Верховье-Руба. Отсюда караваны торговых людей шли уже по суше пешком до того места, где впала Витьба в Двину. Здесь и соорудила Ольга Святославовна первое замковое поселение. Вот это поселение и превратилось через века в город Витебск.
Теперь по этой дороге путники делали привал для отдыха. А так как здесь наметилась постоянная стоянка, то княжеская дружина и купеческие люди выкопали пруд, вокруг которого и обосновались первые поселенцы. Они то и нарекли эту деревню в честь княгини Ольги Святославовны - Ольгово.
Эта версия через годы нашла подтверждение на "местном уровне". Член правления колхоза "Красной Армии", мой отец Демьян Макарович сооружал парковое хозяйство рядом с Ольговским прудом. Для полива овощей в закрытом грунте требовалось много воды. И рабочие  строительной колхозной бригады стали очищать старый пруд, покрытый тиной и зарослями аира. И старый пруд выдал нашим современникам свою многовековую тайну. Рабочие обнаружили стены в воде - облицованные глиняной плиткой.
На многих плитках имелись древние гравировки и подобие печатей во время Древней Киевской Руси. Встретились разные древние поделки ручной работы старинных мастеров. Встречались даже ожерелья.
Вот мой отец и, собрав коллекцию из этих архи фактов, бережно хранил её, мечтая старинные находки разместить их в каком-то краеведческом музее. Помню, как он показывал мне в детстве какую-ту фигурку из золота. Как ослепительно сияла она.
Я очень жалел, что годы войны похоронили не только ценные древнейшие находки, но и саму идею исторического названия деревни. Ушли из жизни люди предвоенного поколения: иные по старости, других стерли жернова прошлой войны. Затерялись и бесследно исчезли раритеты, найденные при строительстве паркового хозяйства. Исчезла и стерлась из памяти нигде не записанная легенда о рождении и названии этой уютной и родной для меня деревушки.
Есть еще в Ольгово та сажалка, стены которой были обложены глиняными облицовочными плитками с разными пометками. Но всю её тогда строители извлекли. А потом исковая работа в этом направлении может оказаться  решающей в разгадке "преданий старины далекой".
- Если разговор пошел о "преданьях старины далекой", уважаемый Виктор Демьянович, - обратился к Терещенке Боков, - то мы с вами уже разговаривали о батьке Минае. Вы говорили о картине "Партизаны на приеме у Сталина". Но, как известно, Шмырева почему-то оставили в Москве, хотя он воевал с партизанами на Суражском участке фронта, где Минай Филиппович сумел проложить через линию фронта не узенькую тайную тропу, а постоянную столбовую, широкую дорогу, которая вошла в историю как "Суражские ворота"? Я хотел бы узнать у вас подробности этой встречи батьки Миная со Сталиным.
- Да, заинтересовался Сталин комбригом Шмыревым. И я расскажу тебе, Влад, как проходил разговор Сталина с партизанами:
"Собрал тогда командиров партизанских отрядов начальник штаба партизанского движения Пантейлемон Кондратович Пономаренко. Партизанское движение только зарождалось на захваченных немцами территориях. Вот ЦК и решил мобилизовать лучшие силы партии для развертывания партизанского движения.
Когда партизанские представители прибыли в Кремль, то за столом кабинета сидели со Сталиным и члены Политбюро. Конечно же, Молотов и Ворошилов.
Когда партизаны расселись по своим местам Сталин вышел из-за  стола и медленно, не спеша и внимательно всматривался в их лица.
Пономаренко кратко доложил Сталину о прибывших в Кремль партизанах. Иосиф Виссарионович затеял прямой разговор с делегацией. Попросил рассказать поподробнее, что делается на оккупированных территориях, и как местные жители относятся к немецким войскам и к действиям партизанских групп, которые борются с гитлеровскими захватчиками.
Первым начал докладывать Ковпак. Изложил картину боевых действий так, как будто под его руководством на Украине разрастается партизанское движение до невероятных размеров, и уже захватили всю Украину. Скромнее доложили представители Прибалтики и Полесья.
Пономаренко про действия в Белоруссии партизанских отрядов еще не рассказывал, и  Сталин сам задал им вопрос:
- А как дела обстоят у белорусских партизан?
Пономаренко не стал сам говорить за всех своих земляков и перевел стрелки на Миная Филипповича:
- От белорусских партизан тут присутствует Минай Филиппович Шмырев.
Минай стал рассказывать честно без прикрас. И о мародерстве немцев, о недовольстве людей властью оккупантов полицаями и старостами, которые поступили на службу к немцам. И их зверство больше коробит людей, чем действия фашистов. Гитлеровцы-то беспощадны и жестоки по приказам своих младших "фюреров", а наши предатели чинят беспредел, чтобы выслужиться перед "новым порядком".
Сталин при рассказе Миная Филипповича прикурил трубку и порою, попыхивая ею, мрачнел, пуская клубы дыма в потолок. Он насторожился, когда Шмырев сказал про конкретную деталь:
- У нас под Суражем есть "ворота", через которые мы держим связь с Большой Землей и переправляем через них людей в обе стороны: туда ребят призывного возраста, чтобы они пошли служить в регулярную Красную Армию, а обратно приходят опытные минеры-диверсанты и доставляют взрывчатку, медикаменты для раненых партизан.
Сталин остановился и, вынув изо рта трубку, спросил:
- Товарищ Пономаренко, о чем говорит этот человек? О каких воротах? Поясните мне этот термин.
Пономаренко знал, что Сталин любит лаконичные ответы и произнес:
- Это сорокакилометровый разрыв по фронту, там зыбкое болото и фашистам с бронетехникой и артиллерией туда дороги нет. Этот разрыв под контролем у партизан, и через него идет сообщение с оккупированной территорией. Они этот разрыв в обороне немцев называют "воротами".
- Вот истинно русская душа, - произнес Сталин, что нашему человеку во благо, то для немца  - гроб, - а потом, обратившись к Пономаренко добавил:
- Пантелеймон Кондратьевич, завтра на Политбюро доложите поподробнее об этих "воротах".
В ту ночь ни Шмырев, ни Пономаренко не сомкнули глаз. На карте Витебской области они красными флажками отмечали дороги, деревни, болота, где стояли немецкие войска. Напротив разрыва длиной 40 километров флажки были черного цвета.
Наутро, к 10 часам, собрались на заседание около двадцати членов Политбюро и других военных экспертов. В этот день кроме Шмырева и Пономаренко других партизан на совещании не было.
А доклад делал Пономаренко, не привлекая информировать батьку  Миная. Сам подвел и итог сказанному:
- Исходя из доложенного, мы можем использовать этот разрыв по фронту. Если ввести туда войска и ударим по немецким тылам, то вынудим их снять часть войск из-под Ленинграда. А это облегчит очень тяжелую судьбу блокадного города.
Детали доклада Пономаренко дополнял емко и точно Шмырев.
Иосиф Виссарионович поблагодарил обоих за доклад и, когда два содокладчика оказались в комнате для приезжих, Пономаренко обратился к Шмыреву:
- Вот что, Минай Филиппович, ты останешься при штабе партизанского движения в Москве. И будешь моей правой рукой.
- А как же моя бригада? Они же меня ждут с нетерпением. Все же у меня опыт партизанской войны с белыми после Великой октябрьской революции. Для молодежи мой опыт бесценен.
- Вот, вот - есть и среди молодежи толковые хлопцы, а ты и ранения имеешь и всю свою семью потерял из-за этих извергов. Там и без тебя обойдутся. ты на своем примере показал, как можно эффективно бить фашистов. А тут ты нужен как глоток свежего воздуха, как хлеб насущный.
Шмырев Минай Филиппович и остался в Москве и пробыл в штабе до конца войны. Теперь не он докладывал генералам, а они приходили к нему за консультациями, за советами. Но практическая партизанская работа закончилась.
зато практические выводы Сталина были результативными. В этот разрыв по фронту немцев были введены войска 4-й ударной армии. Прорвались  через "Суражские ворота" лыжные подразделения 249 -й стрелковой дивизии. Так, где под ногами были болотные хляби, там пройти по лыжне было легко и просто. А самое главное фашисты не ожидали такой дерзости от русских стрелков. Бросилась в этот разрыв на прорыв и 3-я стрелковая бригада под командованием генерала Тарасова. Пока немцы бились с лыжниками, под этот шумок бойцы генерала Тарасова  прошли по гитлеровским оголенным тылам и приблизились к Витебску. Появление в тылу бойцов регулярной Красной Армии, вызвало шок и вынудило немецкое командование снять часть пехотных дивизий из-под Ленинграда для отражения неожиданного десанта. Да, благодаря этому и наш Ленинград обрел в обороне города второе дыхание".
- Спасибо, Виктор Демьянович, что вы так детально рассказали мне прорыв наших воинов через Суражские ворота, который и стал предтечей для операции "Багратион", - сказал Боков, а Терещенко добавил:
- Это рассказ о Суражских воротах, а я тебе еще не все рассказал о батьке Минае. Для него в Сураже произошла трагедия, кот орую невозможно было позабыть. Вот о Суражской трагедии я и расскажу:
"Осенью 1941 года над детьми партизанского комбрига нависла угроза - быть схваченными немцами.
Минай Филиппович забеспокоился и стал посылать инкогнито связных из партизанского отряда в деревню Храпаки. именно в этой деревне и проживала сестра Шмырева - Анна Филипповна, на попечении которой и были дети батьки Миная: Лиза, Сережа и Миша. Ей помогала растить детишек его мать, которую тоже, как и сестру звали Анной. А отчество матери Миная Анны - было Макаровна. Вот здесь-то и перекрестились, пересеклись два рода. Мой отец Демьян Макарович являлся для Анны Макаровны - братом.
Но когда связные обращались к ним перейти на нелегальное положение. они хоть и вяло, но сопротивлялись. Говорили связному такие слова:
- А как будет в партизанском отряде обходиться Мишенька без молока? А как жить детям в сырой землянке, а не в бревенчатой избе в деревне? Детей-то немцы не трогают. Так зачем их нам тащить в лес?
Шли дни, и вот грянула дата: 19 октября 1941 года. В этот злосчастный и злополучный день в деревню Храпаки нагрянули немцы. Кто-то из связных успел шепнуть, что фашисты совсем рядом с Храпаками. Через несколько минут они будут в Храпаках.
Что ж вот и грянул гром, но две Анны перекреститься не успели. На одной подводе сидела Анна Макаровна, прижимая к себе Мишу и Лизу, а рядом с Лизой стояла сестра Шмырева Анна.
Немцы отобрали детей у бабушки, и хотя она не отдавала ребятишек, но разве сможет противостоять слабая, пожилая женщина этим мощным буйволам, которые своим лбом могут и стенку проломить. Они оттолкнули её прочь от ребятишек. Но она рвала на себе седые волосы, призывая палачей к человечности!.. Заслоняла собой ребятишек, но когда её оттолкнули в сторону, то тихонько побрела вслед за ними в тюрьму, куда уже затолкали ребятишек и сестру Шмырева.
До последнего вздоха Анна Макаровна пыталась вразумить немецких карателей, просила пощадить детей, заслоняя старческими руками тела ребятишек. И погибла вместе с ними.
- Такова уж самоотверженность матерей наших, тяжело вздохнув, выдавил Боков.
- Но в моем рассказе говорилось все-таки о родственных связях людей, идущих на самопожертвование. А я вернусь к истории об Анне Мамоновой. Я уже упоминал о её страшной трагедии. За то, что она помогла сбитому летчику выжить. Она не только сделала хирургическую операцию, но даже читала заклинания.
Анна Николаевна  Мамонова усадила Николая Богданова на пень и стала приговаривать нараспев: "Держись, паренек,  крепче за пенек. Будет больно, но держись!"
Сколько было сил, Богданов держался, скрипя зубами от боли пока не потерял сознание. Потом, придя в себя, летчик хотел поблагодарить врача, но её уже не было. Она уехала в Высочаны, а там её уже разыскивала жандармерия.
Но мне врезалось в память и еще одна очень важная деталь. Девочка-школьница подошла к ограде воинского мемориала и  опустила в щелку ящичка для пожертвований денежку. Её примеру последовал седобородый мужчина, затем еще парочка молодых людей: парень с юной девушкой. Они знали, что деньги, собранные таким образом, пойдут на сооружение памятника женщине-врачу и её трем маленьким детям, убитым фашистскими палачами.
И вот 2-го июля 2009 года жители поселка Копти Витебского района собрались на митинг по случаю 65-летия освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков и обратились к Государственному секретарю Союзного Государства Беларусь-Россия Павлу Павловичу Бородину с просьбой установить памятник Анне Николаевне Мамоновой, женщине-врачу, пожертвовавшей в годы войны своей жизнью и жизнью своих детей ради спасения советского летчика.
К просьбе жителей присоединились два профессора искусствоведения, проживающих в Витебске: Ковалев, ветеран войны, а так же почетный член Российской Академии художеств Юрий Пантелеймонович Зуев. Они изготовили эскиз памятного знака и взяли на себя обязанности по изготовлению памятника.
Обращение к Бородину подписали сорок семь человек. Жители  села Копти вынашивали надежду, что подвиг женщины-врача будет увековечен в бетоне и мраморе. Но...
Ответа ни от Бородина, ни из его канцелярии не поступило. Хотя спустя три месяца от заместителя председателя Витебского райисполкома пришло в Копти уведомление: "... необходимости в установлении памятного знака Мамоновой А.И. нет".
На нет, как говорится, и суда нет, но не тут-то было. Чиновника постарались вытащить за ушко на солнышко. Если "нет" поддержали в вышестоящих организациях, решили пустить шапку по кругу для сборов на установку памятника женщине - врачу и матери.
Когда я писал это заявление, или заметку: "Людей не услышали", а перед моими глазами так и стояла девочка, которая идет с рублевой бумажкой к ящику для пожертвований. Как хорошо, что юные сердца так отзывчивы к человеческим трагедиям, что пережило наше старшее поколение в годы войны. И к жертвам, принесенным ради Победы.
Терещенко Виктор Демьянович умолк, не произнес ни слова и Влад Боков. А потом, переведя дух, рассказчик продолжил повествование:
"На мою публикацию "Людей не услышали" пришел такой шквал возмущенных писем, что понял, что не зря в народе говорят: Сухарь сверху размочить не удается, а только снизу. Вот так и тут, снизу-то люди не только услышали боль души наших ветеранов, а постарались исправить ситуацию с увековечением памяти Анны Мамоновой, подмочив черствых чиновников снизу, с народного гнева на отписки.
Вот Диконова написала статью "Подвиг женщины-матери". Наконец-то в начале января работники идеологического отдела показали ветеранам киносюжет об Анне Николаевне Мамоновой. "О матерях можно рассказывать бесконечно". Убеленные сединами люди смотрели отрезок документальной киноленты, и в памяти каждого всплывали страницы военного лихолетья в период немецкой оккупации. А речь идет о гибели Анны Мамоновой, зверски умерщвленной немецкими палачами с тремя детьми за помощь раненому летчику.
- Душевная боль памяти ветеранов передалась учителям и школьникам. Любознательные дети изучили ту далекую историю подвига и взяли шефство по продвижению памятника женщине-врачу. Поиск в школьном музее, принес результат. Ребята нашли воспоминания Николая Григорьевича Богданова. Да, да, того самого летчика, которого спасла Анна Мамонова. И вот что написал Богданов в начале 1975 года: "Киностудией "Беларусь-фильм" снимается лента "О матерях можно говорить бесконечно". И его выпустили к Берлинскому всемирному конгрессу, посвященному Международному дню женщины. Съемки проходили на месте гибели Мамоновой".
Сам Богданов с кинорежиссером Вейнеровичем и оператором, который снимал сюжеты о воспоминаниях старожилов, которые были очевидцами, или хорошо помнят об этой трагедии.
Вот Совет ветеранов и идеологический отдел Витебска помогли ребятам "заполучить" этот фильм. Урок мужества прошел в местной школе на одном дыхании".
- А кто еще написал отзыв? - спросил Боков, а Терещенко ему ответил:
- Откликнулась на статью Зинаида Дмитриевна Горячко, Герой Социалистического Труда. Она проживала в Высочанах, а потому хорошо знала Анну Мамонову и дружила с её сыном, и трагедия расстрела врезалась в её память на всю жизнь. Среди добрых трудолюбивых людей проходило детство Горячко. Она убеждена, что у людей, выросших на природе, складывается мягкость и человечность характера и доброта по отношению к другим людям.
Зинаида Дмитриевна прочла статью "Людей не услышали" и проплакала весь вечер. Ребячья память цепкая, она впитывает все, как губка. "Советская Белоруссия" часто печатала очерки: "О матерях можно говорить бесконечно". И вот летчик Богданов , сойдя с трапа самолета, встретил Надю - дочь Мамоновой Анны. Она осталась в живых, так как в тот трагический момент не была в Высочанах.
Горячко говорит, что не знает, кто всех детей и мать предал, но на всякий случай опубликовала фамилии предателей, которые она запомнила хорошо: Украинцев, Гинайко, Шапичко... "Я хочу оказывать помощь и тем людям, которые неравнодушны и безучастными не окажутся". Затем о позиции отдельных  чиновников Горячко заявляет: "Сидя в своих больших креслах, они забывают, что советские люди шли на подвиг и ценой его были их жизни и жизни их детей. Так как же можно ссылаться "на нецелесообразность". Грешно говорить об этом. Это против светлой памяти о погибших, против всякой логики  и против человечности".
- Да, Зинаида Горячко, на самом деле горит желанием прищемить хвост чинодралам, - вздохнул Боков.
- А тебе, Влад, приведу еще более горячие, но очень уникальные факты:
"В архивах Высочанской больницы работники Лиозненского райкома партии обнаружили газету "Красный север" от 17 мая 1944 года с письмом фронтовика Семена Мамонова - родного брата Анны Мамоновой. Вот эти волнующие, потрясшие до глубины души, строки:
- "Дорогая моя сестрица! Хочу тебе сообщить, что я побывал в тех местах, где мы родились и выросли, где жили наши родные.
Не одного колышка не осталось, не только строений. Сестрица дорогая! не могу никак не сказать тебе, но все-таки надо, хотя сердце сжимается от боли.
Сестрица, сестру нашу Нюшу и её троих детей: Вову, Верочку и Любу немецкие людоеды расстреляли в Высочанах возле фабричного сарая на берегу озера.
Расстреляли их 15 августа 1942 года за то, что Нюша оказала помощь в лечении партизана. Она пришла из леса, из партизанского отряда, в котором были и два её племянника. Хотела забрать детей. Полицейские её выследили. Забрали детей и на следующий день всех расстреляли. А эти изуверы не позволили убрать трупы. Так и пролежали расстрелянные полтора месяца на земле. Потом наших зарыли в одной яме с другими партизанами. Их было 18 человек.
Верочка, Надя и Гриша отрыли их и перевезли в наш дом. Когда брат Миша увидел их, то умер тут же от разрыва сердца. В один день в нашем доме оказалось пять мертвых тел, замученных проклятыми людоедами - фашистами.
Гриша сколотил большой гроб и похоронил их всех рядом с отцом на кладбище, где не осталось ни одного деревца.
... Я тебе клянусь, что буду мстить этим негодяям, немецким бандитам  за все их злодеяния",
- Это не письмо какое-то, а настоящий боевой снаряд, фугас! - промолвил Боков. - Семен Мамонов не мог молчать о злодеяниях фашистов, когда увидел, что они творят с нашим народом. И вывод свой Семен делает в конце письма: "Я буду мстить и отплачу немецким бандитам за все". Как говорится "пусть ярость благородная вскипает как волна".
- А я хочу показать тебе, Влад, как наша "пятая колонна" пытается прировнять Гитлера со Сталиным. При том пишет свой отклик на мою статью не седовласый ветеран, как я, а, всего на всего, учительница советской школы 45 лет от роду Наталья  Новицкая.
- И что же она пишет, - спросил Боков. А Терещенко начал издалека:
"Наталья Анатольевна заявила с первых строк свое политическое "кредо" так:
"Взгляды мои  еще те". Прочитав мою статью "Людей не услышали", взялась за перо.   
Вопросы задала, вообще, риторические: куда идем? И зачем все было? Третий вопрос, как в мультике про Чебурашку и крокодила Гену: "И что мы строили, строили и наконец, построили?"
"Незадолго до выпускных экзаменов в школе в прошлом году одна из старшеклассниц, отличница, но явно не комсомолка  или спортсменка, задала мне убийственный сногсшибательный вопрос: "А что, Гитлер враг?"
Посмотрев на мое недоумение, решила непонятливой "училке" разложить этот вопрос детально. И девочка мне пояснила внятно: "Но Гитлер ведь был против коммунистов! А значит, он был против Сталина, или нет? А Сталин-то как раз и есть - враг".
Вообще всё, ребята, приехали!"
- А дальше Новицкая привела пример из когорты представителей "золотой" молодежи Ксении Собчак:
"Ксюша Собчак, чьи изречения и взгляды мы изучаем серьезнее, чем классическую литературу, вряд ли задумается над тем, сколько раз на дне после "перлов" её папа "там" в гробу переворачивается".
А ведь эта девочка грамотная, образованная. И вхожа она с младенчества в круги достаточно прогрессивные, более того - руководящие. Да вот таков результат! Сногсшибательный. Тут и задумаешься: может грош цена нашему образованию. Неужели пресловутое "среда" так засасывает в трясину, ведь наши дети вращаются в этой среде, отвергая взгляды учителя? Мы сеем доброе и вечное, а семена-то не всходят... Заглушают сорняки.
А если это так, то каково приходится простым смертным? Которые "не продвинутые?"
- Виктор Демьянович, - откликнулся на рассуждения учительницы Новицкой Боков. - Я считаю, что как раз "простые смертные" неизбалованные имеют более здравые взгляды на такие истины, как патриотизм, на служение народу и увеличение благосостояния не только себе, а и для нашего общества в целом.
- Я полностью согласен с тобой, Влад, - кивнул Терещенко. - Да и сама Новицкая полностью согласна с затронутой мною темой. Вот что она сказала в конце своей статьи:
- "Мне близка и больна тема, задетая и вполне аргументирована Виктором Терещенко, в его статье. Даже добавить нечего. А за то, что власть не хочет, или не умеет  слышать людей: мол, нашему поколению уже стыдно перед дедами, а потом будет стыдно и перед внуками. А это для нас будет еще больнее. Как нам будет трудно смотреть им в глаза, ведь мы не сумели отстоять их победу".
- Виктор Демьянович, вот видите, как затронула души "простых" людей ваша патриотическая, подвижническая тема, - грустно вздохнув, промолвил Влад. - А потом мы удивляемся, что появляется у нас беспардонность фальсификаторов "пятая колонна"...
- Я сейчас уже ничему не удивляюсь, - ответил Терещенко. - У нас образовалась в лихие девяностые не только «пятая колонна». Беспардонные фальсификаторы появились и на «пятом канале» телевидения. А средство массовой информации очень эффективное средство для продвижения своих лживых взглядов фальсификаторов.
- Виктор Демьянович, - возразил Терещенко Боков, - в СМИ есть такое понятие, как «свобода слова».
- Ой, Владик, не трави ты мне душу грешную, - отмахнулся от иронии собеседника Терещенко. – Я с негодованием смотрел по 5-му каналу «Свобода мысли об изрядно надоевшей полемике – О политических репрессиях 30-х годов». Ведущая этой программы Ксения Собчак выстраивала её таким образом, чтобы очередной раз очернить имя Иосифа Виссарионовича Сталина.
- Каким же образом, как вы сказали, Ксения Собчак очерняла имя Сталина? – задал вопрос Терещенко Боков. – Ведь факты упрямая вещь.
- Она вовсе не ссылалась ни на какие факты, а сослалась несколько раз на одну мантру, где  звучала рефреном многократная фальшь: «Мне страшно жить в стране, где большое количество людей любят и уважают Сталина». Значит, не так страшен черт, как его «малюют». Если в нашей стране, которую создал и отстоял в Великую Отечественную войну Сталин, его уважают и любят, почему Ксении страшно-то? Или она побаивается за свои неблаговерные поступки опозориться? Так она наоборот бравирует своими «свободными нравами». А мысли свободные только в названии передачи? Тут дело не только в Ксении Собчак, и более агрессивном её соратнике.
- И кто же этот сообщник Ксении Собчак? – спросил Боков.
- В центре внимания у телезрителей оказался обозреватель радиопередачи «Эхо Москвы» ярый антисталинец  Матвей Ганопольский. Он извергал потоки клеветы в адрес Сталина. Его ядовитые разглагольствования заполняли все эфирное время.
- А чем же это грозило репутации Иосифа Виссарионовича? – спросил Боков. – Мертвому от этих ядовитых слов ни холодно, ни жарко.
- Вот тут ты, Владик, не прав, - не согласился Терещенко. – Иногда, высказанная вслух мысль, воплощается, каким-то образом, в жизнь. Но самое главное в этой ситуации другое. На другом углу этого телевизионного «пятачка», больной и уставший, стоит возле тумбы полковник в отставке Евгений Яковлевич Джугашвили – внук Иосифа Виссарионовича. Внуку Сталина-то хоть и не здоровится, но все-таки он живой стоит под стрелами ядовитой клеветы. Поэтому ему больно.
- А как на это отреагировала Ксения Собчак?
- Да ни как, Владик, и ухом не повела, - ответил Терещенко Бокову. – Весь диспут в студии напоминал хулиганскую перепалку. В этом «диспуте» даже не предполагалось обстоятельного выяснения противоположных взглядов. Друзья Ганопольского, как гончие собаки обложили «медведя» и пытаются как можно больнее  укусить хозяина тайги. А «хозяйка» этой травли – Ксения Собчак не пресекает эти хулиганские выходки распоясавшихся бузотеров.
- Виктор Демьянович, я вас прошу поконкретнее объяснить такое поведение телеведущей! – попросил собеседника Боков.
- Мне было не по себе, когда Ганопольский в бочку меда вылил не ложку дегтя, а несколько ведер этой  черной и едкой жидкости. Он заявил, «О, ужас! – о санкционировании Сталиным  расстрела детей с 12-летнего возраста. Такого зверства человечество не видело за всю свою историю существования. Перепалка шла долго, так как расстрелов детей не было. Видимо Ганопольский перепутал  зверства Гитлера и приписал нашему «диктатору» Сталину чужие грехи. Поэтому и разговор зашел в тупик прекратился сам собой, как несостоятельный.
- Но Евгений Яковлевич предпринял какие-то действенные меры к клеветникам?
- Да, Владик, не удалось Ганопольскому навести «тень на плетень», но хотя неприятный осадок и остался. Но это уже не поражение, но и не победа. Зато Джугашвили от обороны переходит в наступление.
- Каким образом?
- Вот в этот ответственный момент Евгений Яковлевич и стал говорить о «пятой колонне». Её создал Троцкий, который приехал к началу революции из США, а его приезд финансировали капиталисты не только Америки, а и Англии. Ксения Собчак тут же прерывает доводы Джугашвили. Не дает ему разъяснить зрителям суть, так называемых репрессий в нашей стране в 30-е годы прошлого столетия.
- Какая же это дискуссия, если требуют не доказательства правоты, а приказывают молчать «в тряпочку»?
- А под шумок Ганопольский становится опять в центре, - улыбнулся невесело Терещенко. – Он пытается перетянуть на свою сторону зрителей. Но какая-то странная у Матвея позиция, и он спрашивает, как оратор трибун в Древнем Риме: «Что это за «пятая колонна»? Вопрос, разумеется, риторический, никто из зрителей даже не попытался ответить, да и Ганопольский, все равно, и не дал бы оратору выступить на такую скользкую тему. Он начинает сам разъяснять этот термин –«пятая колонна» - это безобидная группа людей, не согласных с позицией большевиков по своим идейным соображениям. Но за это «инакомыслие» их и расстрелял Сталин.
- И таким маневром Ганопольский  дезавуировал выступление Евгения Яковлевича? – спросил Боков Терещенко. А он тут же откликнулся:
- Своим высказыванием Евгений Джугашвили вызвал бурю, шторм, ураган в океане страстей. Внук Сталина привел достоверный факт о разгроме дедом «пятой колонны», лишь только для того, чтобы Советский Союз, как «колос на глиняных ногах», так о нем говорил Гитлер, сам не рухнул под ударами «пятой колонны», которая действовала исподтишка. Ганопольский тут же оживился и сказал: «Сам Джугашвили, таким образом, подтверждает бесчеловечность Сталина и наличие «репрессий». Дальше вопли и восклицания «разоблачителей»: «Что еще надо?»
- И что предпринял против этих злопыхателей Евгений Яковлевич? – спросил Боков Терещенко, и он стал подробно рассказывать о твердой позиции внука Сталина:
- Евгений Яковлевич обратился к фактам, изложенных в книге писателей англичан – Майкла Сайреса и Альберта Кан «Пятая колонна» или тайная война против России». В этой книге, изданной в 2007 году, исследователи основывались на архивные документы правительства Англии стенографических записей судебных процессов и других официальных источников. Шаг за шагом раскрыли зловещую картину заговора против Советской России со стороны Льва Троцкого и его агентуры.
- И какой же вывод сделали английские писатели? – спросил Боков.
- Вывод был интересен тем, что авторы книги «Пятая колонна» использовали для достоверности заговора Троцкого привели резолюцию Генеральной Ассамблеи ООН № 3379 от ноября 1975 года, которая осуждала сионизм как сферу расизма и приравнивала его к немецкому фашизму. «Пятая колонна состояла из ответственных руководителей Советского государства. И представляла не безопасную организацию теоретиков, несогласных с политикой большевиков».
- И чем же занималась эта «безобидная» организация?
- Ты, Владик не иронизируй, - ответил Терещенко. – Пятая колонна была серьезной организацией и вела борьбу, подрывая работу Советского Союза, практически террористическую, диверсионную внутри страны. Деятельность этой организации хорошо оплачивалась из-за рубежа. А её организатором является Лев Давидович Бронштейн (Троцкий). Он был ставленником мирового капитала и праведником сионистских идей завоевания мирового господства.
- Но каким образом Троцкому удалось втереться и влезть на самую вершину власти. Ведь при Ленине еще неизвестно кто был вторым лидером после Владимира Ильича? – удивился Боков.
- Он, Троцкий, оказался в нужное время, в нужном месте, - сказал Терещенко. – Его личная идеология и практическая деятельность органично совпадала с целями мирового капитала. Я приведу тебе цитату Сергея Дмитриевского «Сталин». Эта цитата из ранних работ Льва Давидовича: «Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми. Вот им – то мы и дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока… Мы прольем такие мощные потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн. Крупнейшие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами. Путем террора, кровавых бань, мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния…»
Терещенко сделал небольшую паузу, а Боков долго не пытался отвлекать Виктора Демьяновича от раздумий. Но он и сам понял, что только в театре нужно держать такую длинную паузу, драматическому артисту Шекспировского Гамлета: «Быть, или не быть? Вот в чем вопрос!» И заговорил, приводя Бокову весомые аргументы кровожадности Троцкого:
- После революции, будучи вторым лицом в государстве, Троцкий создал разветвленную сеть своих агентов. В их задачу входило завоевание власти в Советской России, физическое устранение от руководства видных деятелей партии и государства и восстановления в стране капитализма, но только уже не российского, а иностранного. У кого деньги в мошне, тот и музыку заказывает, а в основном, финансировали проект «Троцкий» англосаксы – нувориши из США и «старая и добрая» Англия.
Тут решил внести свою лепту в осуждении политики Троцкого и Боков.
- Сподвижники Троцкого натворили много черных дел. Они уничтожили царскую семью, совершили покушение на Ленина под видом акции эсеров. Затем совершили убийство Сергея Мироновича Кирова, которому прочили крутую политическую карьеру, а так же великого писателя Максима Горького и его сына даже не пощадили, чтобы спрятать все концы в воду. От рук террористов погибли видные деятели партии Менжинский и Куйбышев.
- Ты хорошо знаешь нашу русскую историю, - согласился с монологом Бокова Терещенко и продолжил  список злодеяний троцкистов:
- В списках лиц, подлежащих уничтожению, значились имена и вождей: Сталина, Ворошилова, Молотова, Когановича, Жданова. Но помимо физического уничтожения и устранения политических руководителей Советского государства, апологеты Троцкого, функционеры его оппозиции установили тесные контакты со шпионско-диверсионными службами Германии, Японии и Италии, создавали условия для военного переворота внутри страны. Все высшие должностные лица понимали, что Германия хотя и заключила с Советским Союзом акт о ненападении друг на друга, но римская поговорка «Хочешь мира – готовься к войне!» никогда не устареет. Тем более в Германии и выпускался пистолет с названием «парабеллум», а значит, Германия готовилась к войне. Пока косвенно, но готовилась. А «пятая колонна», как и в это время, тайно готовила военный переворот.
- И кто из красных командиров готовились наиболее рьяно к военному перевороту? – спросил Боков.
- Евгений Яковлевич Джугашвили считал, - начал свой обзор о готовящемся военном перевороте с помощью иностранных держав в Советской России, - что главенствующую роль в государственном перевороте отводилась Михаилу Николаевичу Тухачевскому с его офицерской организацией, члены которой были Троцкисты.
- Но почему же Тухачевский заслужил такое пристальное внимание в лагере фашистской Германии? – спросил Боков.
- Тухачевский бывший царский офицер, дворянин, был у немцев в Первую Мировую войну в плену, сидел в одной камере тюрьмы с будущим маршалом Франции де Галем. И почему-то после освобождения из форта, где он сидел, оказался сначала в Англии, а потом, уж перед самой революцией, отправился в Россию. Михаил Николаевич сподвижник Троцкого, и Лев Давидович помог поручику Тухачевскому вознестись до звания маршала. В Троцкистскую группу входили бывшие царские офицеры Якир, Уборевич и Фельдман. Все они выдвиженцы Троцкого. Тухачевский имел связь с военным атташе Путной, который по дипломатическим каналам с атташе в Берлине, Лондоне и Токио. Именно почти такая ось сателлитов фашистской Германии  перед началом войны: Рим – Берлин – Токио. А в столице Англии Лондоне появился один из видных деятелей третьего Рейха Гесса.  Он прилетел в туманный Альбион на самолете. Ведь Англия островное государство.
- Но как говорил Карл Мерке: «Практика – критерий истины», - вставил реплику в серьезный разговор Боков. – Были ли конкретные факты, подтверждающие причастность в предательстве Михаила Тухачевского?
- Да, - кивнул головой Терещенко. – Тухачевский не утаивал от следственных органов т прокуратуры при допросах факты предательства. Он с военной прямотой давал правдивые показания. Как говорится, не вилял хвостом. Планы государственного переворота без его участия не утверждались, а сам Тухачевский работал в сговоре с немецким генштабом и обещал в начале войны открыть немцам фронт. Был знаком Тухачевский и с Гудерианом. На военных совместных  учениях Михаил Тухачевский рассказывал Гудериану о танковых ударах по противнику с флангов, а потом взять оставшиеся группировки военного противника в «клещи». Гудериан часто применял этот прием. В первые месяцы нападения гитлеровцев на  Советский Союз был неожиданным для Красной Армии. И многие наши пехотные и артиллерийские подразделения  оказывались в окружении.
- И тем не менее, Виктор Демьянович, - сказал Боков, - Сталину приписывают уничтожение офицерского состава перед началом войны, что сильно ослабило Красную Армию.
- Приписать, Владик, можно что угодно, - возразил Терещенко. – Но ведь хорошо теперь известно, что Троцкий, будучи председателем Реввоенсовета Республики и Народным комиссаром по военным морским делам, назначал лично генералов и офицеров на командные должности. Он комплектовал командный состав армии и флота. А ведь известно, что рыба начинает гнить с головы. Но вот и подумай, Влад, если в голове у троцкистов каша, да жажда наживы, будет ли Красная Армия выполнять свою оборонительную миссию.
- Это так, Виктор Демьянович, - пытался уточнить Боков, - только почему же в 37 – 38-х годах прошлого столетия произошла такая глобальная чистка командного состава Красной Армии. Так неужели более 40-ка тысяч  командиров Красной Армии были связаны с троцкистскими организациями? Кому же тогда доверять в Красной Армии, если куда ни ткни пальцем – или троцкист, или шпион, или предатель.
- А что, разве во время лихих девяностых не было предателей в правящей верхушке государства? – хмыкнул угрюмо Терещенко. – Мощная ядерная держава стала по указке дяди Сэма «распиливать» ракеты на металлолом. США без единого выстрела завоевала нашу страну. Хорошо, что на нас кандалы не успели надеть. И появились новые капиталисты – мироеды. Хорошо, что нашлись стойкие и самоотверженные люди, которые не дали угробить наши страны – Россию и Беларусь. Их фамилии известны: Путин, Лукашенко и Назарбаев.
- Виктор Демьянович, но обезглавить командную верхушку в 40 тысяч человек перед войной, это же глобальная катастрофа, - не сдавался Боков.
- Время расставило все по своим местам, - покачал головой Терещенко. – Армия очистилась от командиров враждебных рабоче-крестьянскому правительству. И на их место пришло 39 тысяч с хвостиком командиров из среды рабочих и крестьян. Вот эти командиры и бойцы рабоче-крестьянской Красной Армии и выиграли войну с фашизмом.   
- Тут с вами, Виктор Демьянович, не поспорить. Аргументы и факты, приведенные вами трудно опровергнуть. Но и сейчас остались злопыхатели, или появились новые, которые продолжают обвинять Сталина в репрессиях 37-38-х годов. Что вы мне скажете на это? – спросил Боков. И Терещенко ответил без промедления:
- Владик, не Сталин, а судебные органы страны решали судьбы Ягоды, Крестинского, Пятакова, Рыкова, Бухарина, Тухачевского, Каменева, Зиновьева, Радека и других крупных партийных и государственных работников того периода. Все они занимали большие государственные должности и в то же время состояли в вредительской организации троцкизма. Тысячи троцкистских организаций являлись платными агентами иностранных разведок. И это мое заявление не голословно. Приведу несколько примеров: Николай Крестинский – троцкист, заместитель комиссара по иностранным делам. И был агентом германской военной разведки с 1923 года. В этом же ряду активные функционеры Троцкого, ставшие шпионами иностранных разведок: Аркадий Розенгольц – нарком внешней торговли. Но я этот перечень продолжать не буду, можешь прочитать его сам в моей  рукописи. А ведь и сейчас в России Путин не дает пощады коррупционерам-чиновникам. Взять хотя бы нашего финансиста Улюкаева. Высочайшая государственная должность, а попался на взятке. Запустил руку в государственный карман России, но его успели схватить с поличным, наличных денег был целый саквояж.
- Видимо вовсе времена находятся любители поживиться за счет казны государства. Не зря же в Италии придумали о мафиози, о коррупционерах местного разлива: «Мафия бессмертна».
- И тут, Виктор Демьянович, я с вами согласен, - надо выжигать эту скверну каленым железом, - сказал Боков. – Правоохранительные органы пресекли попытку Улюкаева укрыть миллионы.
- Это ты правильно сказал о правоохранительных органах, - улыбнулся, наконец-то, Терещенко. – Я о том и говорю, что не Сталин, а органы госбезопасности страны и судебные следователи разоблачили агентов «пятой колонны». А уж потом журналисты в прессе придали огласке народу их имена. Народ-то он народ, что должен знать не только имена своих героев, но и имена врагов и предателей, которые прикрывались личиной высокой должности. Любая тайна становится явью.
А вот Никита Хрущев, которому Иосиф Виссарионович простил проступок его сына Леонида, в «благодарность» вождю, обвинил после смерти Сталина в бесчеловечности к оппозиции и во всех грехах смертных. Не прошло и три года после смерти вождя, а его облили грязной, черной ложью.
- Я читал в газетах о судебных процессах 37-38-х годах, Виктор Демьянович, но вы-то узнали об этом раньше меня. Что наиболее врезалось в память из этих газетных публикаций, об этих судебных процессах знал весь советский народ. И не только из прессы. – Они были открытыми, и в зал суда мог попасть любой гражданин  нашей страны. Хотя не все туда попадали – желающих услышать оборотней было очень много. Поэтому проходили стихийные  митинги и собрания на предприятиях, в сельсоветах, где простые люди требовали показать троцкистов за их подрывную работу против Советского Союза. И мне было жаль, что Ксения Собчак не дала  рассказать Евгению Яковлевичу Джугашвили, внуку Сталина, телезрителям о «пятой колонне». Зато еще в 1941 году летом, еще до начала войны, честно и объективно сказал о «репрессиях» посол США в СССР Джозеф Э. Дэвис: «В России в 1941 году не оказалось представителей «пятой колонны» - они были расстреляны. Но эта чистка навела порядок в стране и освободила её от измены и изменников».
- И эту мудрую мысль высказал американец? – удивился Боков, и потом спросил Терещенко:
- А какое мнение у вас по этому поводу?
- Я-то твердо уверен, что не будь этой очистительной акции в 1937-1938-х годах, то вряд ли мы одержали победу над германским фашизмом в 1945-м. Ведь тогда бы «пятая колонна» изнутри взорвала бы все усилия народа и привела его к неминуемой гибели. Не об этом ли сожалели Матвей Ганапольский и Ксения Собчак?
- И мне не понятны их потуги очернить лишний раз имя Сталина такими одиозными фигурами, как Ксения Собчак и Ганапольский, - кивнул Боков. – Жалко, что не было в телестудии человека, который бы смог защитить Евгения Яковлевича Джугашвили от клеветы.
- Не переживай, Влад, - ответил Терещенко. – Кроме Ганапольских и Ксении Собчак есть много порядочных людей. Мне долго Евгений Яковлевич не писал после этой передачи. И, наконец-то, после скандально-безобразной военной вспышки на границе Грузии и Южной Осетии, которая и заблокировала переписку между мною и Джугашвили, мне от Евгения Яковлевича пришло письмо и бандероль.
- Интригующее начало, - пошутил Боков. – И такая огромная длинная многозначительная пауза. Я жду с нетерпением узнать – что же прислал вам Джугашвили в бандероли?
- В бандероли он прислал мне книгу писателя Грибанова. Книжка издана небольшим тиражом и небольшая по объему, - ответил Терещенко своему любопытному собеседнику. – Но писателю Грибанову удалось уместить в ней невероятные малоизвестные и совсем неизвестные страницы биографии Никиты Сергеевича Хрущева. Но не только эти факты о Хрущеве удивили меня. Меня сразу же привлекло название книги «Капитан Монти – Джугашвили».
- При чем тут Никита Хрущев и капитан Монти – Джугашвили? – удивленно спросил Боков.
- А при том, Владик, - улыбнулся Виктор Демьянович, - что в книге Грибанова изложена легенда о Якове Иосифовиче Джугашвили и распространенная в Италии даже в наше время. Её сохраняют и передают из поколения в поколение. И если жизненный путь человека превращается в легенду, или былину, значит, он был достойным представителем нашего общества. Живучесть этой легенды лишь подтверждает итальянская пресса. В печати промелькнуло сообщение о бесстрашном русском офицере – капитане Монти. По свидетельствам очевидцев немцы привезли его летом 1944 года в концлагерь Италии. Пленному удалось совершить побег из лагеря и добраться до партизан, которые в лесах и горах сопротивлялись фашистскому режиму. Они-то и стали называть Якова Джугашвили «капитаном Монти».
- Похоже, что эмоциональные итальянцы сочинили не героическую балладу или легенду, а лирическую сагу, - прокомментировал рассказ Виктора Демьяновича Боков. А Терещенко ухватился тут же за словосочетание «лирическая сага»:
- Как ты умеешь держать нас по ветру, Владик. Именно, история побега капитана Монти и превратилась в партизанском отряде в лирическую сагу. Яков познакомился и подружился там с итальянцем Джованни Лиесси. А у этого Джованни была красивая и молодая сестра. Её звали Паоло. Вот русский офицер и Паоло полюбили друг друга. Но однажды русский не вернулся с боевого задания. 6 февраля 1945 года он с двумя итальянскими партизанами ушел на разведку и попал в засаду. Фашисты окружили народных мстителей, и капитан Монти отбивался, сколько было сил, но выжить в этом скоротечном бою не сумел. Слишком превосходящие силы были у врагов.
Терещенко умолк на некоторое время, а потом гордо сообщил:
- В этом же году и итальянка Паоло родила сына и назвала его  Джордже. А ведь Грузию и называют еще по другому – Джорджия. И имя мальчика символично национальности Якова Джугашвили. А после окончания войны она посетила Венецию и обратилась к советскому консулу, которому и поведала о русском военнопленном, сбежавшем из концлагеря, и об их совместном ребенке. Сотрудник консульства предложил женщине: «Вы отправьте вашего сына в Советский Союз. Там мальчику создадут хорошие условия для учебы в школе, и вам не придется ни о чем беспокоиться». У консула округлились глаза, когда Паоло категорически отказалась от заманчивого предложения. Ответ её был краток: «Нет».
- И как же сложилась судьба единокровного брата Евгения Джугашвили?- спросил Боков.
- О, это не секрет, и я с удовольствием расскажу тебе, Влад, про судьбу Джорджа. Спустя годы в итальянском местечке Рефрентоло можно было встретить прекрасного юношу. По свидетельству партизан, вылитого капитана Монти. А еще говорили те, кто воевал в Италии вместе с капитаном Монти, что Джордже был очень похож на своего дедушку  из России. Того, молодого скитальца по сибирским тюрьмам и ссылкам – Кобу. В случае, Влад,  если тебе придется побывать в Италии, ты загляни обязательно в деревушку Рефрентоло. Там тебе любой покажет, где встречались Паоло и капитан Монти. И еще одно место покажут тебе, Влад, где русский офицер, когда его окружили фашисты, взорвал гранатой и себя и этих негодяев. Думаю, тебе будет, о чем поговорить с внуком Сталина. Ведь сын Якова Джугашвили твой ровесник.
- Хорошо, Виктор Демьянович, я, как герой в сказке Пушкина, отвечу вам: «Если остров посещу, то Гвидона навещу!» Но мне не понятна в этой интересной легенде одна малюсенькая деталь – Яков Иосифович Джугашвили попал в плен к немцам старшим лейтенантом. А в концлагере Италии его вдруг называют капитаном. Неужели фашисты за дерзость и неповиновение арестанта повысили на одну звездочку звание?
- Не ёрничай, Владик, ты просто не понял, что у Монти не было никакого звания, у узников концлагеря при аресте срывали все знаки воинского различия. А капитаном его называли партизаны за его характер настоящего лидера. Ведь на любом корабле военного или торгового флота, слово капитана для матросов звучит как приказ. И никто не осмелится не выполнить этот приказ… Но, если два капитана, оба встанут к штурвалу на капитанском мостике, то с кораблем может произойти катастрофа.
Боков насторожился и спросил:
- А зачем же нужно двум капитанам становиться за штурвал. Оба понимают, что такой поступок к добру не приведет.
- Эх, Владик, бывают у иных «капитанов» главная цель – пустить к чертям собачьим корабль, который называется государство, на дно в морскую пучину. Чтобы, как говорится, и концы в воду. А в нашем случае собрались не два капитана, а боцман и лоцман. Один из них умел только в дудку свистеть, а другой взялся «порулить», не зная где мели и прогноз погоды. Вот без всякого метеопрогноза и нагрянул шторм, ураган, цунами. И Советский Союз перестал существовать.

«Особая папка» Ельцина

- Вы имеете в виду Ельцина и Горбачевского? – спросил Боков, но Терещенко и бровью не повел, как будто и не услышал Влада. А стал неторопливо пояснять своему собеседнику:
- В пятнадцати километрах по дороге на запад от Смоленска расположен государственный комплекс «Катынь». Его создали совместными усилиями российского президента Бориса Ельцина и польского лидера Ежи Бузыки. Вроде бы благое дело задумал Борис Николаевич, да только этот совместный комплекс стал рассадником пропаганды о расстреле органами НКВД военнопленных польских офицеров.
- Я тоже частенько проезжал мимо этого мемориала «Катынь», но ни о каких инсинуациях по поводу мемориала никогда не слышал, – заявил Боков, а Виктор Демьянович стал объяснять собеседнику свою принципиальную позицию:
- Влад, ты сейчас писатель, а ведь был журналистом и писал хлесткие статьи. Но нужно не только писать статьи самому, а еще и читать новости от других журналистов в газетах. Так вот я сам  лично прочитал 6 июня 2008 года в газете «Советская Беларусь» опубликованное выступление Михаила Горбачева на пресс-конференции в Москве, которое касалось «Катыньской трагедии». Бывший экс-президент СССР, ссылаясь на некую «Особую папку», якобы обнаруженную в архивах ЦК КПСС в бытность Ельцина, преподносит доверчивой публике легенду о массовых расстрелах органами НКВД польских военнопленных в 1940 году. А через два года выходит клеветнический польского производства. В этом  фильме злой умысел Ельцина и Горбачева направлен на  раздрай между славянскими народами России и Польши. Миротворец и Нобелевский лауреат, радевший, вроде бы за борьбу за мир во всем мире, на самом деле задумал посеять вражду между братскими народами. К сожалению, демагогу и краснобаю это удалось.
- Виктор Демьянович, вы обвиняете в злом умысле Ельцина и Горбачева, но пока тоже без доказательств, - сказал Боков. _ Могли бы вы привести более весомые доводы.
- Эти весомые доводы были уже озвучены на Нюрнбергском судебном процессе. Международная инстанция Нюрнберга детально изучила «Катынскую» трагедию и вынесла однозначный вердикт: расстрел польских военных офицеров произвели немецкие карательные органы осенью 1941 года. Я даже тебе, Влад, могу привести точную запись из протокола Нюрнбергского процесса: «В сентябре 1941 года 11000 польских офицеров – военнопленных были убиты в Катынском лесу близ Смоленска» (стр 283).
- Неужели Нобелевскому лауреату Горбачеву нельзя было заглянуть в протоколы судебной инстанции Нюрнберга, - спросил Боков. И Терещенко тут же ответил:
- Преступная связка Ельцина-Горбачева и польских киношников оскорбительна для народов своих стран. Ведь они же отдали много сил и жизней  во имя спасения Европы от фашистской чумы 20-го века. Попытки же вбить клин раздора в отношениях двух народов – негативны, а желание опровергнуть приговор Нюрнбергского суда спустя 65 лет не имеют юридической силы. Да такое желание уже преступно по своей сути. Тем более «Катынское дело» рассматривалось в Нюрнбергском военном трибунале под председательством юристов ведущих стран: США, СССР, Англии и Франции. К тому же я могу привести вкратце все вехи этой фальсификации по «Катынскому делу».
- Я буду признателен вам, Виктор Демьянович, если вы разложите по косточкам это «черное дело», сшитое белыми нитками.
- И так, начнем рассказывать, а не разрубать этот «гордиев узел», - сказал Терещенко.
«Уже в 1943 году немецкое командование почувствовало, что поражение Германии от Советского Союза не миф, а реальность и стало заметать следы своих преступлений на оккупированных территориях, намереваясь поссорить Советский Союз и Польшу. И немцы создали фиктивную «комиссию» из экспертов судебной медицины Софийского университета, в том числе и профессора, болгарина Марка Антонова. На Нюрнбергском процессе он и рассказал об обмане фашистов мировой общественности».
- И какие же тайны Берлинского двора открыл Трибуналу Марк Антонов.
-«Мед экспертов было не так и много, и сделать быстро экспертизу 11000 погибших польских офицеров и качественно невозможно. Поэтому для пущей видимости каждый член комиссии вскрыл один-два трупа. И «работа» была сделана за два дня, а чтобы не заподозрило местное население, всем экспертам запретили общаться с жителями округи. Самолет в это время ждал экспертов на аэродроме. Как только они выполнили этот факт утопии, их срочно увезли в Берлин. И там им дали подписать заранее подготовленный и, разумеется, ложный протокол о расстреле в Катынском лесу польских военнопленных. Всю ответственность за эту расправу возложили на НКВД, которая, по версии фашистов,   и творила в Советском Союзе беззаконие. Как было на самом деле, рассказал Марк Антонов на Нюрнбергском процессе».
- Виктор Демьянович, - высказал свое мнение Боков, - но одну группу экспертов можно было заставить соврать, у страха глаза велики, и оказаться в одной могиле с убитыми польскими офицерами никому не хотелось. Ведь можно было и после победы над Германией провести еще одну контрольную экспертизу.
- Конечно же, ты, скептик, Владик, но, как говорил Козьма Прутков, зришь в корень. Это хорошо понимали и гитлеровские палачи. Поэтому по инициативе немецкой администрации одновременно, в том же 1943 году, была создана комиссия Польского Красного Креста для расследования обстоятельств расстрела в Катынском лесу. Но на поляках у фашистов произошла осечка. Эта комиссия вышла из-под контроля немецкого Генштаба. Она проявила самостоятельность в расследовании Катынской трагедии. Скрытно от немцев результаты и вещественные доказательства переправили в Женеву. Швейцария во время Второй Мировой войны занимала нейтралитет. Но и швейцарский суверенитет оказался фиговым листочком на древнегреческой мужской скульптуре. Немецкая контрразведка всполошилась и арестовала начальника справочного бюро Польского Красного Креста госпожу Марию Ботновска. Гитлеровцы стали чинить препятствия Красному Кресту и поставили жесткие преграды по доставке в Женеву сведений и вещественных доказательств.
- Неужели польские патриоты так и не добились успеха, и вся эта грязная ложь гитлеровских палачей тогда не была раскрыта? – спросил Боков. А Терещенко, тяжело вздохнув, сказал:
- Тогда доказать истину было очень трудно. Однако комиссия Красного Креста сумела обойти немецкую охранку на крутом повороте. Документы и вещественные доказательства сначала осели в Швейцарии, а после передали американцам. А уж они в 1945 году и положили их на стол военного Трибунала в Нюрнберге.
- Как же вам, Виктор Демьянович, удалось собрать эти доказательства? – спросил Боков. – Ведь вы же сначала воевали, потом работали подсобником, сварщиком, механиком по наладке механизации в крупном животноводческом комплексе.
- Кто хочет узнать истину, то обязательно её отыщет, - ответил Терещенко. – Шила в мешке не утаишь. Когда я стал возглавлять ветеранскую организацию, то мне стали помогать не только ветераны, а люди разного возраста, и моими помощниками оказались неравнодушные люди к истории и памяти своей страны из разных уголков Советского Союза.
- А с чего, с какого эпизода вы стали разгадывать обстоятельства Катынской трагедии? – спросил Боков Терещенко, а тот ответил:
- Все предвоенные годы Катынский лес был излюбленным местом для отдыха смолян. До начала войны, в том числе и до 1941 года, никаких там скрытных охранных зон не было. Но лагерь в лесу размещался, только этот лагерь был не концентрационный, а … пионерский. Ребятишки отдыхали в пионерском лагере летом. Не было там и расстрелов по линии НКВД, о чем говорили более ста свидетелей из города Смоленска. А вот в ночь с 15 по 16 июля 1941 года Смоленск был занят немецкими войсками. Но перед оккупацией польские офицеры были расконвоированы, жили на квартирах и работали, как и до этого, на железной дороге, а не в лесу. После оккупации Смоленска их согнали в лес за колючую проволоку, а в сентябре-декабре 1941 года поляков расстреляли и захоронили. Хоронили тела польских офицеров советские военнопленные. Их было около 500 человек. когда похоронная команда из русских военнопленных оказалась не у дел, то их тоже пустили в расход. О том, что расстрел проходил именно в конце 1941 года, а не в 1940, по версии фашистов-провокаторов, подтверждают найденные в карманах одежды документы: почтовые квитанции денежных переводов, поздравительные телеграммы и неотправленные письма, датированные апрелем, маем, июнем 1941 года, то есть до начала войны, исключают более ранние сроки погребения.
- Виктор Демьянович, но документы все же неодушевленные доказательства, а были ли у вас показания от живших в то время свидетелей? – спросил Боков.
Терещенко задумался, вспоминая свои архивные записи и сказал:
- Из ста человек, давших свидетельские показания, я приведу тебе несколько. Борис Базилевский, профессор Смоленского университета, не сумел эвакуироваться, и немцы назначили его заместителем бургомистра Смоленска. И бургомистр узнал. Подслушав разговор немцев в военной комендатуре: «Русские будут умирать в лагере, а поляков военнопленных предложено уничтожить…». Беседа состоялась в сентябре 1941 года. Зато на допросе комендант Смоленска фон Швац сообщил: «Ко мне на доклад пришел главный бургомистр в конце сентября 1941 года и сообщил: «С поляками все покончено!» 
Повторю снова показания болгарина марка Антонова в Трибунале: «Место и дата расстрела польских военнопленных в Катыне, указанные в протоколах немцев, являются ложными». На вопрос судьи Нюрнбергского Трибунала: «Вы подписали этот протокол?» - Антонов ответил: «У меня не было другого выбора и возможности остаться живым».
На суде свидетель Виктор Ильич Прозоровский, главный суд эксперт Минздрава СССР предъявил документы и телеграммы немецкой администрации, в том числе и из американских военных архивов. Выводы однозначны: военнопленные поляки в Катынском лесу были расстреляны осенью 1941 года. Они размещались в трех лагерях около Смоленска и занимались дорожно-строительными работами на железной дороге.
- Но международный мемориал «Катынь» создан, я прочитал это в буклете, по инициативе Ельцина, Христенко и Ежи Будыка. И его посещают многие автолюбители, которые проезжают около мемориала. Я сам этот буклет о Катыни и получил на экскурсии, - сказал Боков и задал вопрос: - Виктор Демьянович, а ваша оценка этого поступка Ельцина какова?
- Я считаю, - ответил Терещенко, - что это противоречит нормам юридического права и ведет к разжиганию национальной вражды между народами России и Польши.
- Вы так резко и апелляционно ответили мне, Виктор Демьянович, - сказал с грустью в голосе Боков, - а почему же тогда поляки ненавидят сейчас Россию, в том числе и за уничтожение польских офицеров под Смоленском.
- Так думают поляки из-за дезинформации. Да и не все, а только националисты, - произнес Терещенко. – Во время войны я хорошо знал старшего лейтенанта Василько. Он военнопленный поляк – офицер, с группой таких же, как и он поляков, отходил из пылающего в огне Смоленска. С группой таких же поляков и красноармейцев  вступил в народное ополчение и стал воевать с гитлеровцами. Сначала командовал взводом, ротой, воевал под Москвой, потом в составе Первого Украинского фронта. Так вот, благодаря Василько, из его рассказов выяснились интересные детали. Когда в 1939 году пошло воссоединение Западной Белоруссии и Украины с СССР, то польские войска не выступили против Красной Армии. А статус военнопленных стал чисто символическим, охраны не было, питание и обхождение со стороны Советской власти было хорошее. Да и работали поляки не как военнопленные, а как трудовая организация иностранцев. Поляки до самой войны получали зарплату.
- Если полякам было, более-менее, неплохо жить, то почему же немцы решили их всех уничтожить, - спросил Боков.
- Так гитлеровцы хотели уничтожить не только поляков, а и украинцев, белорусов, русских. Для Советской России, которую фашисты хотели поработить, такого количества населения, какое было на начало войны, Гитлеру не было нужно. Вот этот людоед и собирался уничтожить граждан России, оставив процентов двадцать, для обслуживания гитлеровских захватчиков. Всех остальных ожидала смертная, мученическая казнь.
- Так какое решение принял Василько и его товарищи, польские военнопленные, - сказал Боков, я уже понял из вашего рассказа. Виктор Демьянович. Но ведь они же были подданными Польши. Как это увязывалось с международным правом?
- Гитлер наплевал на все международные права, - ответил Терещенко. – А вот у поляков последовала незамедлительная реакция. Кадровые военные поляки, а в их числе и чудом спасшиеся от расстрела, создали Союз Вооруженной борьбы. На базе этого Союза с февраля 1942 года, когда гитлеровцев разбили под Москвой, и им пришлось отступать, и сформировалась армия. К лету 1944 года в ней насчитывалось уже 350 тысяч человек. А в мае 1943 года возле Рязани укомплектовали 1-ю пехотную дивизию имени Костюшко. Теперь ты понимаешь, Влад, почему в 1943 году фашисты совершили провокацию, чтобы поссорить русских и поляков. Но поляки-то разобрались, что к чему. И польское  сопротивление гитлеризму ширилось и динамично разрасталось. Как только создалась дивизия имени Костюшко в этом же 1943 году, на её базе был сформирован армейский корпус. И наконец-то в марте 1944 – 1-я Польская армия. А в августе 1944 под командованием генерала Сварчевского образуется и 2-я Армия  Войска Польского.
- Я хорошо понимаю динамику нарастания мощи Польской армии, - кивнул Боков, - ведь началась и в Белоруссии «Операция «Багратион», а она заставила драпать немцев к Западной границе, что только километровые столбы мелькали перед глазами. Поэтому и Польская армия была воодушевлена таким разворотом событий.
- Да, Влад, - соглашается Терещенко, - рука об руку с воинами Красной Армии и польские военные сражались с немецкими агрессорами. При операции «Багратион» в первую очередь польские солдаты освобождали с советскими бойцами Белоруссию и Польшу. И на этом боевом пути вместе с Красной Армией пролили кровь 60 тысяч польских воинов. общие же потери Польши во Второй Мировой войне составили 6 миллионов человек. Это самые крупные потери после СССР.
- Так что же было написано в «Особой папке» Горбачева? – спросил Боков.
- А никакой «Особой папки» Горбачева-Ельцина, скорее всего, и не было. И быть не могло – сплошной блеф и мистификация. Это просто вымысел Горбачева в угоду злопыхателей на советскую действительность. Ведь если президента СССР Горбачева назвали «Лучшим немцем», так наш народ открыто бросил ему в лицо перчатку, когда он отдал ГДР на съедение западно-германским магнатам капитала. И ведь съели и не подавились хорошим куском. И ведь сделал Горбачев эту напасть вопреки воли фронтовиков, которых тоже оболгали и унизили всякие ганапольские. «Лучшим немцем» он выглядит и сегодня, выдвигая выдуманные постулаты, наподобие «Особых папок».  Слова в этих гроссбухах враждебные для советских людей, но зато в угоду сторонников германского рейха. А Польша? У нас сейчас будто память о совместной борьбе с фашизмом отбило. Современные клеветники свои домыслы и вымыслы  в судебные инстанции России, но получили отказ.  А польским кинематографам  я бы советовал перед созданием пошлого видеосюжета сперва бы ознакомиться с материалами Нюрнбергского Международного Трибунала.
- Виктор Демьянович, если бы поляки сослались на папку Ельцина-Горбачева, которые подыграли на руку лжи гитлеровцев, - сказал Боков, - то и до сих пор у таких провокаторов не сброшена маска. Почему же до сих пор у нас слышатся отголоски эха «пятой колонны»?
- Что я тебе могу сказать по этому поводу, Влад, - с грустью ответил Терещенко, - легионеров для «пятой колонны» у нас всегда хватало. Тем более у Польши была всегда призрачная мечта стать господствующей страной в Европе от «можа до можа», то есть от Балтийского моря до Черного. Тогда бы Польша, захватив плацдарм в центре европейского сообщества, смогла выполнять роль дирижера в европейской политике. Мимо поляков ни одна бы муха не проскочила. И наши постсоветские «колонисты» всегда пытались поддерживать агрессоров, лить на их мельницу мутную водичку.
- И эта мутная водичка – гитлеровская ложь о Катыни? – спросил Боков.
- Ты правильно мыслишь, - кивнул Владу Терещенко. – Но не только сейчас оживились провокаторы. Предателей хватало у нас всегда. Например, делегация из группы «продвинутых московских бояр» встретилась 17 августа 1610 года с польским королем, и целовали крест, присягая ему на верность. Таким образом, они возвели королевича Владислава на российский престол. Российские патриоты были и среди московских бояр. Они заперли на засов ворота Московского Кремля, чтобы свита королевича не смогла проникнуть во внутрь Кремля. Но те же бояре тайно ночью впустили поляков в сердце России.
- Ай, Виктор Демьянович, попытался отшутиться Боков, - когда это было и все быльем давным-давно заросло.
- Не скажи, Влад, - погрозил собеседнику Терещенко, - как бы не хотелось некоторым товарищам отвернуться от этого неоспоримого факта, но современные события заставляют вспоминать о них все чаще и чаще. И почти четыреста лет спустя 26 ноября 2010 года таким острым событием стало заседание Государственной Думы «О Катынской трагедии и его жертвах».
- И что же вас возмутило в постановлении о Катыни? – спросил Боков.
- А то, что мне непредвзятому и незаинтересованному наблюдателю, - ответил Терещенко, - было странно как-то видеть, с какой поспешностью стремились выразить поддержку этому, более чем спорному проекту народные слуги трех думских фракций. Основным «тараном», который обрушился на почтенную публику, стал председатель комитета Госдумы по международным делам Косачев. Хотя справедливости ради, он, выступая, обмолвился и о замученных поляками русских пленных и о шестистах тысячах советских воинов, павших за освобождение Польши.
- Виктор Демьянович, а что же тогда вам не понравилось в выступлении Косачева? – спросил Боков Терещенко. И он тут же ответил:
- Когда я прочитал постановление Госдумы, то в нем и не было намека о фактах расстрелянных русских пленных и о гибели 600 тысяч солдат, освободивших Польшу от фашистского ига. Зато у меня чуть ли «кондрашка» не хватила, когда я прочитал ссылку о том, что в нашей стране в то время свирепствовал тоталитарный режим «пренебрегавший нравами и жизнью людей». А вывод еще более свирепый: «Катынское преступление было совершено по прямому указанию Сталина и других советских руководителей».
- Неужели у Косачева язык повернулся сказать такую явную чепуху?- удивился Боков.
- Ты прав, Влад, чушь собачья, но это только в поговорке сказано: «Собака лает, а караван идет». Но слово-то не воробей, оно уже вылетело и разнеслось по всему свету. А заявление о «преступлении» Сталина ничтожно. Суда не было, да и факт преступления в судебном решении не афиширован. Я, конечно, юрфаков не заканчивал, может быть, чего-то и не понимаю, но точно знаю, что подобное действие в адрес Сталина называется в уголовном праве: «ложным доносом». И соответствующим образом преследуется – сроком до шести лет.
- Круто вы, Виктор Демьянович, завернули, - вставил словечко Боков. – Только как наказать лжецов, если сами сказали: «Слово не воробей».
- А что я со своей «крутизной» сделаю? – грустно хмыкнул Терещенко. – Слово уже вылетело и услышано многими. И чтобы я теперь ни сказал, все будет восприниматься через призму этого позорного ноябрьского заседания. Одно мне ясно: для лжецов их заявление – каинова печать, а её никак, ничем уже не смоешь. Хотя чувствую налицо «экспортную» направленность этого документа. Вот какая пикантная деталь – как раз накануне столь любимый нашими международниками Европарламент порекомендовал Евросоюзу запретить въезд 60-ти нашим чиновникам и должностным лицам. Список их для большей интриги не был опубликован. Вот и засуетились слуги народа, вынося резолюцию о «Катынском деле». Может быть, смягчится партия европейцев по поводу беспроблемных путешествий нашей знати по европейскому континенту? А может быть, пресловутый список из 60 человек сократится или же, вообще, «похоронят»?
- Ну да! – я так, например, не думаю, - сказал грустно Боков. – Хотя ваша уверенность в справедливости меня устраивает. Вот вы говорили о предательстве московских бояр 400 лет назад, которые присягнули польскому королевичу. Их радость быстро закончилась – через два года. И закончилась очень печально, хотя никто об их кончине плакать не собирался. Тогда наш народ быстро разобрался и вынес боярам  ветуш недоверия. Я считаю, что нынешние средства коммуникации позволяют этот срок существенно сократить…

Мнение Терещенко о культе личности Сталина

- Виктор Дембянович, прошу меня извинить за назойливость, но почему вы с такой уверенностью отстаиваете политику Сталина в период 1937 года и… до начала войны? – спросил Боков. – Ведь были же репрессии в отношении в кавычках – «врагов народа».
- Ты, Владик, не ехидничай про кавычки-то, - поморщась сказал Терещенко. – Может быть, я повторяюсь, но великий русский писатель Михаил Шолохов сказал очень умно и категорично, когда его спросили о культе Сталина: «Культ-то, конечно, был, но ведь была и личность!» . И я считаю так же, как и Шолохов. Но мне одной репликой, или афоризмом как писатель, не отделаться, и если ты хочешь, то я могу сделать для тебя небольшой исторический экскурс в предвоенные годы, начиная с 1937 года.
- Я об этом лишь только и мечтал, а тут не было гроша и вдруг алтын – вы мне сами предлагаете осветить мглу заблуждений, или специальных насаждений различных слухов вместо исторического экскурса, - сказал Боков, и Терещенко начал свое повествование.
- Обстановка в стране, Влад, с одной стороны была очень сложная. Только в 1922 году закончилась Гражданская война: «Разгромили атаманов, разогнали воевод и на Тихом океане свой закончили поход». В этой песне не упомянута Японская интервенция на Дальнем Востоке. Японцы еще при царе Николае Втором начали в начале двадцатого века войну с Россией. И захватили некоторые территории, которые принадлежали нам. Бездарно проиграв войну с Японией, царь подписал мирный договор, признав тем самым поражение России в этой войне. А японцев эта победа окрылила. Они оттяпали себе половину острова Сахалина и ряд островов в Тихом океане, которые были под юрисдикцией России.
- Но когда это было, Виктор Демьянович, - при царе Горохе. Я же хочу знать о политике Сталина после 1937 года.
- Танцевать всегда начинают неумелые танцоры от печки, чтобы дров не наломать и ноги партнерше не оттоптать, - сказал с ухмылкой Терещенко. – Так вот я продолжаю, что предприняли японцы после Гражданской войны, когда наши красноармейцы их вытурили с территории Советской России. Они стали захватывать и завоевывать территории Китая. Начали с Манчжурии, а потом теснить китайцев от берегов Тихого океана вглубь страны. Чай-Кан-Ши, управляющий тогда в 1937 году Китаем, имел дружеские отношения со Сталиным, и попросил помощи конкретно у Иосифа Виссарионовича.
- И что же он просил у Сталина?
- Современное вооружение. За 15 лет с 1922 по 1937 год Советский Союз имел самолеты, бронетехнику и мощную артиллерию. Но… мало иметь его, нужны были военные специалисты, а летчики-китайцы никогда не участвовали в воздушных боях с японцами. А самоотверженность японцев в авиации говорит одно слово «камикадзе». Это пилот военно-воздушных сил Японии, который готов на самопожертвование. Направить свой самолет, начиненный под завязку бомбами, на военный корабль противника, разрушить мост через водную преграду, при наступлении многочисленной пехоты на японских самураев, и попасть под удары артиллерии и бомбежку авиации японцев. И Сталин послал советских соколов обучать летному и ратному делу воинов Чай-Кан-Ши .
- Это здорово, что Сталин приобрел такого союзника, как Китай. Ведь в этой стране была многомиллионная масса людских ресурсов.
- Нельзя полагаться в военном деле только на массу, на количество армии. Еще не начав войну с Советским Союзом, уже сказал кардинальную фразу о его будущей стратегии: «Масса – это женщина, а женщина любит силу» - произнес Терещенко.- А в Китае, при его многочисленности народа, был раздрай внутри себя. С японцами сражался еще один лидер Китая – Мао-Дзе-Дун.   Мудрость Сталина в 1937 году заключалась в том, что он стал помогать обоим китайским лидерам, но таким образом, чтобы между ними соблюдался паритет равновесия.
У каждого были собственные амбиции, а Сталин использовал политику сдержек и противовесов.
- По-моему, - сказал Боков, - Сталин использовал не только политику издержек и противовесов, но и обычную конкуренцию среди китайских лидеров. Теперь мне еще более становится понятен еще один маневр Сталина против Японии в 1939 году, спустя два года после помощи Чай-Кан-Ши и Мао-Дзе-Дуну. Он направил полковника Георгия Константиновича Жукова пресечь агрессию японцев на Дальнем Востоке в назревшем конфликте. И Жуков с блеском выполнил поручение Сталина. Я помню слова песни об этом эпизоде:
Над Амуром тучи ходят хмуро,
край суровый тишиной объят.
На высоком берегу Амура
Часовые Родины стоят.

Потом в песне говорится, что самураи решили перейти границу у реки:
Но разведка доложила точно
И пошел командою взметен
По родной земле дальневосточной
Боевой  ударный батальон.

Мчались танки, ветер поднимая.
Надвигалась мощная броня.
И летели наземь самураи
Под напором стали и огня.

- Вот именно, напором стали и огня и заставил, в конечном счете, Сталин отказаться Японии от нападения на Советский Союз в 1941 году. Разве не стратегическое мышление и мудрость Сталина в этом сплошном китайско-японском пасьянсе понять, кем будет бита карта в этой интриге, в этой игре на грани жизни и смерти и сыграли огромную роль, - отметил Терещенко.
- Не зря же присвоили после войны Иосифу Виссарионовичу Сталину звание Генералиссимус! – с удовлетворением сказал Боков. – А такое звание до этой поры имел только Александр Васильевич Суворов, тоже наш российский полководец. А оно присваивалось только тем полководцам, которые за свою военную карьеру не потерпели ни одного поражения. А все битвы их увенчивались победами. И я не понимаю, почему же капитан артиллерист  Александр Солженицын, прошагав пол-Европы всю войну, пробыв на фронте перед самой Победой, вдруг оказался в ГУЛАГе? И, разумеется, как писатель, изучив лагерную жизнь изнутри, написал свою скандально-известную книгу «Архипелаг Гулаг». Я когда прочитал книгу Солженицына «Раковый корпус», то не увидел там ничего крамольного. Солженицинский герой этого произведения, похож на прототип самого Александра Исаевича, ведет себя тихо, бесконфликтно. Ни о каких зверствах «НКВДешников не упоминает».  Единственный раз, когда главный герой произведения пожаловался на не очень-то калорийную пищу, то особист резко осадил жалобщика: «Да вас, дармоедов, теплым дерьмом кормить надо». Или что-то в этом роде.
- Оно и видно, Владик, ты мало что читал из «классики» советского, а, скорее всего, антисоветского писателя Солженицына, - ответил Терещенко. – А я-то считаю, что ореол славы предателям советского народа власовской армии, РОА (Русская освободительная армия) привнес в сознание современной молодежи именно Солженицын.. Я помню восторженную цитату из его воспоминаний: «Русские, перешедшие на сторону Гитлера, бьются круче всяких эсэсовцев». А далее писатель приводил массу примеров «героизма» власовцев.
- А мне, кажется, крутизна власовцев исходила из их подпорки животного страха за свою гнилую душонку и подленькую жизнь, - сказал Боков. – Разве можно сочувствовать предателям и подлецам?
- О, Влад, более того, Солженицын упрекает советскую власть, которая судила изменников Родины, и упрекает наших солдат, беспощадно относившихся к предателям, беря их в плен. И вот что пишет наш «гуманист»: «Одну группу власовцев, желающих сдаться в плен под Бобруйском, я успел остановить и предупредить, чтобы они успели переодеться в крестьянскую одежду и разбежались по деревням примаками».
- Получается, что Солженицын, боевой офицер Советской Армии стал советником предателей Родины? – удивился Боков, - Свежо предание, да верится с трудом…
- Нет, это предание не свежее, а давнишнее и от него уже дурно пахнет, Владик, - ответил Терещенко на реплику Бокова. – У меня вот на бумажке записано: «Архипелаг ГУЛАГ» стр 248, том 1». Поэтому, что писатель благосклонно относился к власовцам, сочувствовал им и восхвалял общеизвестно из мемуарной литературы.. А вот, что Солженицын оказывал в войну им помощь, граничащую с предательством, поведал он сам на склоне лет. Вот что он пишет:
«В конце января часть РОА оказалась в окружении советской армии в восточно-прусском котле. В одну из ночей, их часть пошла на прорыв через наше расположение без артподготовки, молча. Сплошного фронта не было, и они быстро углубились и взяли в клещи мою звуковую батарею, оставив для меня выход. По оставшейся последней дороге для отступления я вытянул батарею. Власовцы прошли вперед через место моего базирования. А когда они прошли, то я вернулся назад за подбитой нашей машиной».
- Очень смутный рассказ капитана Солженицына, - пожал плечами Боков. - Почему, мне совсем не понятно, власовцы дали уйти без боя капитану. И позволили вытянуть по единственной дороге батарею.
- Спокойно, Владик, дальше – больше. Я еще не успел все рассказать, - осадил Бокова Терещенко, - ты слушай дальше:
«Вернувшись перед рассветом, увидел, как, наклонясь в маскхалатах в снегу, они внезапно поднялись, бросились с «ура» на ОП 152 мм дивизиона у Адлиг Швей и Киттен и забросали 12 тяжелых пушек гранатами, не дав сделать им ни выстрела…»
Вот так Александр Солженицын описывает боевой эпизод в Восточной Пруссии, а дальше констатирует:
«Вскоре я был арестован, и вот перед Парадом Победы мы теперь сидим вместе (со власовцами) на бутырских нарах и вдвоем с кем-нибудь из них выносим жестяную шести ведерную парашу». ( Архипелаг ГУЛАГ, стр 256-257, том 1)
- Тут, Виктор Демьянович, мне и крыть нечем, - тяжело вздохнул Боков. – За свои поступки приходится отвечать. Но что мог противопоставить Солженицын власовцам?
- Сейчас я тебе, Владик, все расскажу, что мог предпринять капитан Солженицын. Он же был командиром звукобатареи АИР (артиллерийско-инструментальная разведка). Назначение батареи, как раз, и состоит в том, чтобы по звуковым и световым сигналам производить засечку огневых точек противника. И мне не понятно, почему Солженицын, имея возможность оповестить командира дивизиона о прорыве власовцев через расположение его батареи. Но капитан не только не сделал это, так он, вернувшись на прежнее место, пассивно наблюдал за активными действиями власовцев. А они-то выполняли свою диверсионную работу добротно: накопились для броска, изготовились, а потом рванулись вперед и расстреляли позиции дивизиона.
- У Терещенко от напряжения и возмущения даже испарина выступила на лбу. Смахнув бусинки пота ребром ладони, Виктор Демьянович продолжил разговор:
- Именно за разгильдяйство и был арестован командир звукобатареи Александр Солженицын. А в своей книге он «втирает очки» читателю, сообщая, что обвинение ему инкриминировалось за антисоветские измышления, якобы, обнаруженные в переписке и в дневниковых записях. И снова оголтелое вранье. Ведь обыск его вещей был произведен после его ареста. Тогда органы «смерш» осмотрели все бумаги Солженицына, чтобы понять, кого из себя представляет этот капитан. А о его предательстве я узнал позже.
- И сколько времени прошло, когда вы узнали правду? – спросил Боков.
- Да сорок лет спустя автор «Гулага» сделал признание о своем предательстве. Только он все преподнес доверчивому читателю, как добродетель и порядочность офицера, осужденного за борьбу с большевизмом и советской властью. Солгал, одним словом, Солженицын. Теперь, когда образ этого человека мелькает на экране телевизора, у меня перед глазами всплывают картины военных лет. Ведь из-за его предательства приняли безвременную смерть многие солдаты и командиры нашей армии.
- Виктор Демьянович, стоит ли отворачиваться от человека, который с телеэкрана пытается обелить себя? – спросил Терещенко Боков. – Ему же ни холодно, ни жарко от вашего презрительного взгляда. А мне хочется у вас спросить про вашу поездку в Ленинград, где вы осматривали Крейсер «Аврору». Что вам из этой поездки запомнилось особенно ярко.
- На крейсере «Аврора» я, Влад, бывал несколько раз. Но я и в Петербурге чувствовал такое, что долго не мог успокоиться от волнения за судьбу героев-летчиков Балтийского флота, которые не позволили фашистов стереть с географической карты такой великий голод как Ленинград.
- Я с удовольствием послушал бы ваш рассказ, Виктор Демьянович, об этих храбрецах, которые защищали от фашистов небо над Питером во время блокады Ленинграда, - сказал Боков.
- А я не буду тебе рассказывать об этом, Владик, - ответил Терещенко.
- Это почему же, - удивился Боков.
- А я тебе дам почитать очерк, который я написал о судьбах летчиков, которые охраняли от мессированных бомбежек небо Ленинграда, - ответил Терещенко. И назвал я его вот как: «Тогда небо не было мирным».
Виктор Демьянович протянул Владу несколько страниц машинописного текста, и Боков стал читать:
8 сентября 1941 года замкнулось кольцо блокады города Ленинграда. Вся территория Ленинградской  области была оккупирована гитлеровскими захватчиками. С 22 июня до 8 сентября прошло всего два с половиной месяца. Осталась свободной от фашистов только территория Всеволожского района. И она оказалась для блокадного Ленинграда и фронтом и тылом. По территории Всеволожского района проходила и Дорога жизни.
Войска Ленинградского фронта так же разместились на территории этого района. Командование Ленфронта держала этот плацдарм, вцепившись во Всеволожскую землю зубами еще и потому, что во Всеволожском районе было расположено много аэродромов, на которых базировались воздушные дивизии Красной Армии.
Авиация и сумела благодаря плацдарме Всеволожска сдерживать натиск фашистских войск на Ленинград. Сталинские соколы отражали налеты немецких бомбардировщиков и штурмовали наземные войска гитлеровцев. При том действия советских летчиков были дерзкими, неожиданными, умелыми и самоотверженными. Летчикам-истребителям приходилось во время блокады Ленинграда прикрывать от немцев транспортные самолеты и авиа транспортеры на Ладожской ледовой трассе, проявляя исключительную храбрость и стойкость. Вот одна сногсшибательная деталь: «4 апреля 1942 года при массированном полете фашистской авиации на корабли Балтийского флота, стоящие на Неве, летчики Осполенко, Анколонин, Беликов под командованием капитана Мацкевича вели воздушный бой со 125 самолетами противника. В ходе этого боя наши летчики сбили 4 немецких самолета. Затем, расстроив боевой порядок самолетов гитлеровских воздушных ассов, не позволили сбросить стервятникам ни одной бомбы на наши корабли. Но самое удивительное в этом эпизоде, что наши летчики не потеряли ни одного своего самолета. Как тут не придет на ум  мистическое воспоминание семьсот летней давности: Бой произошел 4 апреля 1942 года, а 5 апреля в 1242 году на льду Чудского озера у Вороньего камня русский полководец Александр Невский разбил наголову тевтонских немецких рыцарей. Применив такой же маневр, как командир эскадрильи капитан Мацкевич. Невский загнал тевтонских рыцарей на место, где лед подтаял и те отправились в водное царство, пуская пузыри, на самое его дно.
Поэтому и открыть завес тайны успеха летчиков Балтики и стоит открыть, начиная с подвига ст. лейтенанта Героя Советского Союза Луки Захаровича Муравицкого. Он деревенский крестьянский парень родился в Белоруссии, в селе Долгое Минской области.
Лука мечтал стать летчиком, и поэтому он поступил в аэроклуб. Пока научился в нем совершать прыжки с аэроплана, а это значит, сумел преодолеть страх и отбросить его в сторону, умело приземляться с парашютом на землю.
Когда Муравицкого призвали в военкомат, узнав о занятиях Луки в аэроклубе, направили крепкого и смелого парня в Борисоглебскую военную авиационную школу летчиков. В самом начале войны, уже в июле 1941 года старшего лейтенанта Муравицкого отправили в действующую армию летчиком 29-го истребительного полка на Ленинградский фронт.
Попал Лука Захарович, как говорится, «с  корабля на бал». Вальсировал Муравицкий на этом балу, где правил сам умело и смело. Обороняя Ленинград, за каких-то две недели старший лейтенант сбил три немецких самолета, а уже 3 сентября протаранил вражеский бомбардировщик, не дав фашисту сбросить смертоносный груз на Ленинград.
Вот как об этом рассказывал Лука Захарович своему ведомому Николаю, хотя и сам ведомый видел всю схватку с «хейнкелем». Как будто Коля смотрел кадры документального фильма. Но ведь бой-то был не киношный, а всамделишный. «Было пасмурно. Облака стелились слоеным пирогом в несколько ярусов. Приходилось нам не только кружить над станцией, а еще и маневрировать на высоте. Нам приходилось то и дело нырять в слой за слоем то вверх, то вниз. Поэтому наблюдать за железной дорогой было очень сложно.
Вдруг в промежутке между двумя ярусами показался двухмоторный самолет хищно вздернутыми крыльями вверх и оттянутыми назад – «хейнкель!!!».
Муравицкий по радио произнес:
- Одной пустячной бомбочки будет достаточно, чтобы на станции все взлетело на воздух.
И ни секунды не промедлив, Лука скомандовал:
- Атакуем. Прикрывай мне хвост. Раздумывать и выбирать удобную позицию для атаки не было времени. Главное в маневре было опередить врага, не подпустить со смертоносным грузом «хейнкель». Ведь в брюхе бомбардировщика этих бомбочек, как икры, идущей на нерест рыбы.
Муравицкий прибавил газу и пошел, направив с вой истребитель прямо в лоб фашистскому самолету. Это произошло так неожиданно, что летчик «хейнкеля» растерявшись,  не успел нажать гашетку пулеметов самолета во время атаки истребителя. А вот длинная очередь «ястребка» Луки хлестанувшая по застекленной кабине бомбардировщика вынудила немецкого пилота развернуться.
Муравицкий дал ему вслед еще одну очередь. Фашист не стал испытывать судьбу и сбросил бом бы, не долетев до цели метров 300-400. Лука видел, как на поле взлетали вверх фонтанчики комьев земли от разрывов бомб, не причинив никакого вреда на железнодорожной станции.
Однако беспокойство, охватившее его при встрече с врагом, не улеглось у старшего лейтенанта, молниеносно поразмыслил:
- Экипаж «хейнкеля», почувствовав себя в безопасности, сможет вызвать по радио других бомбардировщиков, которые только и ждут этого сигнала: «Фас!». Вероятнее всего, самолет как раз и прилетел для разведки, прихватив бомб на всякий случай. Муравицкий кинулся вслед за разведчиком и, приблизившись на достаточно-близкое расстояние, открыл огонь. Но… пулеметы его тут же  замолчали. Причина банальная – закончились боеприпасы. Но Луку уже захватил азарт и кураж:
- Врешь, не уйдешь, гадина! – воскликнул он и, догнав бомбардировщик, рубанул винтом своего истребителя по хвостовому оперению «хейнкеля». Тот камнем рухнул на землю, и прогремел взрыв, который разметал фюзеляж фашистского самолета на кусочки.
Однако и боевая машина Муравицкого, вращаясь вокруг своей оси устремилась вниз. Самолет заштопорил,   с каждым новым витком приближаясь к земле.
Рабочие на железнодорожной станции, разгружавшие вагоны, прекратили работу и, впившись глазами в эту самоотверженную дуэль, которая происходила у них на виду. Никто из зрителей не сомневался, что храбреца ожидает печальная участь.
И… вдруг истребитель  перестал вращаться. Муравицкий сумел справиться с поврежденной в бою машиной и остановил падение, и выровнял самолет горизонтально. ОН, кособочась,  продолжил полет.
- Однако дотянуть мне самолет за аэродром вред ли удастся, - думал Лука, - нет, Николай, надежды. Мне нужно набрать потерянную высоту, а погнутый при таране винт почти не тянет.
И тут ему пришел на помощь его ведомый Николай:
- Лука! – закричал он отчаянно в ларингофон, - нужно тебе срочно садиться. Возле станции вижу полянку приличной длины. Ты сможешь на неё приземлиться.
Истребитель, неуклюже подпрыгнув на полянке пару-тройку раз, остановился на самом краешке импровизированной взлетно-посадочной полосы, а к самолету уже бежали люди.
Таким образом, свидетели подвига летчика увидели и самого героя. Неизвестные люди его обнимали, целовали и даже качнули, захлебываясь от восторга, Муравицкого вверх несколько раз.
А Лука смущенный, но не скрывавший тоже свою радость, сказал, когда почувствовал под своими ногами твердую землю:
- Ребята, ну вы и даете. Я от вынужденной посадки после жесткого воздушного боя, тарана и падения, которое сумел прекратить, справился значительно быстрее, чем после вашей бурной встречи на земле.
- Это только еще раз подтверждает, товарищ старший лейтенант, что у вас несгибаемый характер победителя. И я уверен, что с такими молодцами, как вы, мы обязательно победим фашистов.
Железнодорожники помогли отбуксировать самолет в мастерские депо, отремонтировали его, и отрихтовали погнутый винт, а летчика отвезли для профилактики в санчасть.
Хирург, осмотрев летчика, сказал:
- Вы – счастливчик! В рубашке родились. Ни одной царапины.
- Так я могу идти к своей боевой машине? – спросил Лука.
- Нет, нет, я не позволю вам, товарищ старший лейтенант, вот так уйти, не попрощавшись по-человечески, - заявил твердо врач. – Давайте выпьем наркомовские сто граммов.
- Так, у меня НЗ в кабине самолета остался.
- Э, батенька, - улыбнулся хирург, - НЗ – это же неприкосновенный запас, поэтому мы не можем его использовать для лечения. У меня в запасе есть чистый спирт. Вот мы и выпьем за ваше здоровье, а потом и за вашу удачу.
Николай и Лука в своей спарке продолжали выполнять боевые задания. Они сопровождали транспортные самолеты. Те самые, которые доставляли в блокированный Ленинград продовольствие, а обратным рейсом на «Большую землю» женщин, детей, стариков. Задача самая благородная и благодарная. Ленинград фашисты штурмовать боялись, застрять в уличных боях фашистам не хотелось. Это в столицы Европы они входили парадным строем, а защитники Брестской Крепости преподали захватчикам хороший урок мужества и героизма. Гитлеровцам мерещилось в разрушенных казематах крепости, что даже руины стреляют в них.
В Ленинграде же каждая крошка хлеба была на вес золота. Поэтому немощные старики, дети и женщины в тылу могли выжить, а в Ленинграде едва ли. А то продовольствие, которое доставляли транспортные самолеты в блокадный Ленинград, могло поддержать силы рабочих, которые трудились на оборонных заводах. И прямо с конвейера сходили и пускались в бой танки, бронетранспортеры, артиллерийские орудия и боеприпасы к ним.
Севернее станции МГА при барражирования на самолетах Николая и Луки три мессершмитта напали на группу тяжело груженных наших Ми-2.
- Коля, я сейчас займу позицию между транспортными самолетами и вражескими истребителями.
- Лука, это же рискованно, - откликнулся ведомый. – Мессершмитты находятся в очень выгодном положении и тебя атакуют.
- Не беспокойся, Коля, я опережу их. Слева Мессер совсем «мышей не ловит». Видимо новичок, или контуженный.
Ведомый и ответить не успел, как Муравицкий уже бросился на самолет «контуженного» гитлеровца, и с первого захода сбил истребитель. Зато другой мессер решил отомстить за гибель своего товарища и яростно напал на истребитель Луки. Усугубило положение старшего лейтенанта, что его ведомый уже завял бой с третьим мессером, и не мог помочь Муравицкому.
Он видел, как ведомый атаковал гитлеровца и почувствовал, как его «ястребенок» содрогнулся от пулеметной очереди. Горячая струйка крови потекла у Луки по щеке.
- Хорошо, что пуля прошла по касательной, - подумал Муравицкий, - еще бы несколько миллиметров и я бы погиб.
Лука смахнул левой рукой кровь, чтобы она не заливала ему глаза и управляя одной рукой продолжал бой и вынудил противника уйти.
На следующий день в армейской газете Матушевский, который занимался поэзией, опубликовал о подвиге Муравицкого свои стихи в его честь:
Если быстро растворился вражеский клин
Пулеметы теплы от стрельбы
И от сбитых горящих фашистских машин
Возникают на небе столбы.
И в испуге меняющий курс «Мессершмитт»
Не вступает в решительный бой,
А простроченный «Юнкерс», как свечка горит,
Оставляя дымок за собой.
И подстреленный «ворон» лежит вдалеке,
Винт обрублен и корпус пробит.
Значит в первом звене на своем «ястребке»
Муравицкий в атаку летит.

За таран, сделанный Лукой Захаравичем в первые месяцы войны, 3 сентября 1941 года ему присвоено звание Героя Советского Союза. Наградной лист был подписан через месяц с лишним – 22 октября 1941 года.
Недолго воевал Лука Захарович. Он погиб в бою 30 ноября 1941 года. И похоронен на братском кладбище советских воинов, погибших в борьбе с фашистами в деревне Капитолово Всеволожского района Ленинградской области.
Если Муравицкому пришлось повоевать совсем немного, то Анатолий Георгиевич Ломакин участвовал в схватках в небе с гитлеровскими летчиками около двух лет.
Его путь авиатора начинался, как и у Муравицкого, с аэроклуба в Ростове-на-Дону. Затем он окончил Ейское военно-морское авиационное училище в 1941 году. А вот участвовать в боевых действиях на фронтах Великой Отечественной войны Анатолию Георгиевичу удалось только с марта месяца 1942 года. И направили старшего лейтенанта  Ломакина в ВВС Балтийского флота сразу же заместителем 21-го истребительного полка. Хотя на Балтике Анатолий Ломакин патрулировал в небе над городом Ленинградом.
Так 31 августа 1941 года он барражировал в район поселка Беззаботное, где фашисты сосредоточили столько тяжелых артиллерийских орудий, из которых они и били по улицам и кварталам Ленинграда.
Задание для новичка-летчика было простецкое. Сопровождать самолеты наших бомбардировщиков и сфотографировать результаты их ударов по артиллерийским батареям фашистов. Командованию ВВС было важно узнать о результативности наших самолетов, какие потери несут фашисты после наших бомбежек. Анатолию исполнилось двадцать лет, и опыта у него было немного. Но он сообразил, что нужно забраться повыше в небо, чтобы сверху зафиксировать удары наших бомбардировщиков. Ведь он знал примерно время начала бомбежки и поэтому дожидался того момента, когда придется и ему действовать, производить фотосъемку бомбовых ударов.
И вот этот момент наступил. Ломакин увидел, как наш ведущий бомбардировщик начинает пикировать на артиллерийскую батарею немцев, как из-за облака вынырнули несколько немецких истребителей. Они тоже, как и Ломакин, поджидали бомбардировщика с  красными звездами на крыльях.
Один немецкий истребитель отдалился от группы и стал атаковать наш бомбовоз.
Забыв о своих обязанностях фотографа, Анатолий Ломакин свалился внезапно на «фокке-вульф» и тут же сбил его. Не успев насладиться результатом своей победы, как ему наперерез несутся сразу же два «фокке-вульфа». Пришлось нашему летчику вступить в неравный бой с гитлеровскими истребителями.
Закрутилась такая карусель, что ему показалось, будто он крутится вокруг своей оси, как собака, которая пытается укусить собственный хвост. Фашисты боялись врезаться сами в друг друга, и им не удалось разделаться с отчаянным храбрецом Ломакиным. Он отбил их атаки, а они, расстреляв свой боекомплект, были вынуждены ретироваться.
Вот так и назначили Анатолия Ломакина в марте 1942 года заместителем командира эскадрильи. Опыт он приобрел кое какой. Как поется в песне: «Гулял по Уралу Чапаев-герой, он соколом рвался  с бойцами на бой». Если для Чапаева слов «сокол» было эпитетом, то Анатолий Георгиевич и впрямь стал Сталинским соколом. За какой-то год с хвостиком   Ломакин к сентябрю 1943 года совершил 452 боевых вылета. В 49 воздушных боях лично сбил 7 самолетов. Но как зам командира эскадрильи Анатолий Георгиевич в составе группы сбил еще 19 самолетов противника.
Командование не обошло Ломакина, и его наградили. На его груди засияли два ордена Красной Звезды и два ордена Ленина. А 22 января 1944 года было присвоено и звание Героя Советского Союза. К этому времени Анатолий Ломакин уже сделал 504 боевых вылета и сбил 23 самолета.
Такие ассы, как Ломакин, и сбили спесь с гитлеровских летчиков, которые называли себя трефовыми или пиковыми тузами. Эскадрилья же Ломакина обращалась с этими «тузами» дерзко и напористо, словно они были и не тузами вовсе, а какими-то никудышными шестерками.      
Так однажды Анатолий Георгиевич прикрывая наши штурмовики, во главе четверки, вступил  в бой с двенадцатью «мессершмиттами». Обстоятельства сложились так, что Ломакину пришлось одному драться против четырех немецких самолетов. Он использовал в этой воздушной дуэли девиз из романа Дюма «Три мушкетера», хотя их и д, Артеньяна было, как и в эскадрильи Ломакина – четверо. А девиз известен во всем посвященном мире: «Один за всех, и все за одного!»         
В том бою Ломакин не защищался, а нападал. И когда он сбил один мессершмитт, то фашисты поступили совсем не по-джентельменски, они тут же слиняли. Ведь они хорошо видели, как дерутся бесстрашно и друзья Ломакина. Ведь в этом бою балтийцы сбили, уничтожили пять самолетов гитлеровцев. через три дня после награждения, когда Анатолий Ломакин получил звание Героя Советского Союза, 25 января 1944 года. Он опять прикрывал наши бомбардировщики, которые превращали немецкие артиллерийские батареи крупного калибра в обыкновенное мелкое капустное крошево.
Над целью, а это было в районе Колосова, появились истребители врага. Завязался жестокий бой. Увидев, что нашему летчику угрожает опасность, Анатолий бросился ему на помощь. Фашиста он сбил, но его атаковали два немецких истребителя. И самолет Ломакина запылал, загорелся и понесся с черным шлейфом дыма к земле… Так, выручая товарища, Анатолий Георгиевич сбил свой двадцать четвертый самолет… Последний. Товарища он спас, а сам погиб, как настоящий герой, как Герой Советского Союза, звание которого он получил три дня назад.
А его спасшийся товарищ сидел и, размазывая слезы по щекам, рассказывал друзьям Ломакина, как Анатолий объяснял, что означает немецкое название «Мессершмитт».
- Мне старший лейтенант говорил «мессер» - это немецкий нож, а «шмитт» - тень. Самолет-то, оказывается, был хищной птицей – тенью ножа. Но мы их загоним в подземное царство теней. Мы отомстим фашистам за гибель Анатолия Георгиевича.
Судьба  лейтенанта Вадима  Николаевича Евграфова, однополчанина до мельчайших подробностей схожа с судьбой Анатолия Ломакина.
Виктор Евграфов. Он так же окончил  Ейское военно-морское авиационное  училище. Стал летчиком 1-го гвардейского полка 8-й  авиационной дивизии ВВС Балтийского флота.
Кольцо блокады города Ленинграда было замкнуто, и оставалась одна узенькая тропиночка – Дорога жизни. Но она упиралась в водную преграду, в Ладожское озеро. Открытое пространство со стороны Балтийского моря так же манила фашистов высадиться на берегу. Откуда Император Петр Первый сказал: «Отсель грозить мы будем шведу». А вот Генералиссимусу Сталину пришлось установить железный заслон на Балтике.
Гвардии лейтенант совершал вылеты для нанесения ударов по кораблям гитлеровцев, пытающихся захватить город с моря. Вадим Евграфов занимался поиском и уничтожением вражеских кораблей. Потопил четыре транспорта противника.
Вадим был на год младше Анатолия Ломакина, но успел совершить 117 боевых вылетов.
Четвертый транспорт он пустил на дно Балтики, несмотря на сильный ветер и низкую облачность.
Лейтенант Евграфов вел свою боевую машину над самой водой, что казалось ему, но его самолет вот-вот начнет глиссировать по воде.
Фашисты на транспорте наоборот радовались, что ни один советский бомбардировщик не осмелится покинуть причал порта и не начнет поиск немецкого транспорта.
А Вадим Николаевич рискнул и предотвратил высадку десанта и выгрузку боеприпасов для береговой артиллерии немцев. Зато грохот взрывов снарядов, лежавших в трюме транспортного корабля фашистов, стал для лейтенанта  Евграфова блаженными звуками симфонического оркестра.
За мужество и самоотверженность отважному летчику присвоили звание Героя Советского Союза 19 августа 1944 года. Но уже на следующий день 20 августа 1944 года  Вадим Николаевич Евграфов погиб. Всего один день сверкала на его груди Звезда Героя. А в городе Всеволожске на улице его имени установлена мемориальная доска. У её подножия всегда лежат красные гвоздики. Люди помнят подвиг Вадима Евграфова.
Младший лейтенант Новиков Егор Павлович с самого начала Великой Отечественной войны служил под Ленинградом командиром звена 191-го истребительного авиационного полка. Полковая разведка доложила, что утром 29 августа 1941 года в сторону Ленинграда движется целая армада немецких «юнкерсов» и «мессершмиттов». Разведчик даже назвал несусветную цифру о количестве этой армады – 70 самолетов. А на аэродроме Всеволожска были готовы к бою только семь самолетов-истребителей.
Но «великолепная семерка» не раздумывая взлетела навстречу фашистским стервятникам. Новиков одним из первых вклинился в строй противника, и стал атаковать так яростно и отчаянно, что юнкерсы шарахались от него по сторонам, как будто они  увидели не «ястребок», а костлявую старуху с пустыми глазницами, но с острой косой у неё на плече.
Когда зависла в воздухе такая «туча» из немецких самолетов, то не требовалось даже особой меткости, чтобы попасть в гитлеровский самолет, и Новиков увидел, как один фашистский «асс», с дымящимся хвостом, с клубами черного дыма, с необычной поспешностью и торопливостью, понесся натужно и злобно завывая к земле. Но Егор Новиков и сам неожиданно почувствовал боль в правой руке.
- Как некстати ранили меня, – поморщился Егор Павлович, - и даже выпустил на мгновение управление самолета.
Надо бы перевязать кровоточащую рану, но в кабине одноместного истребителя некому перевязать раненого летчика.
И Новиков ухватил штурвал управления левой рукой. В таких ситуациях, когда в летной школе инструктировали курсантов, нужно сразу же выходить из боя. Но в данной ситуации, у Егора Павловича выхода не было:
- Это же трусость, - думал Новиков. _ А на меня же надеется мой ведомый Иван Грачев. Вон как его пытаются заклевать «мессершмитты».
Превозмогая боль, Новиков опять ринулся в бой и помог своему товарищу отбиться от немецких истребителей.
Иван Грачев через три минуты сообщил своему ведущему, прокричав восторженно:
- Егор, мы уже сбили чертову дюжину – 13 самолетов. Ты посмотри-ка, как гитлеровцы нас зауважали. Говорят, что семеро одного не боятся, а мы семьдесят самолетов не испугались. И, похоже, они хотят двинуться пятками вперед. То есть, отказались от налета на Ленинград и спешно ретируются.
- Да, Ваня, обожглись на молоке, вот и дуют на воду.
- Какую воду, Егор? Они будто кипятком ошпаренные удирают восвояси. Видимо подумали, что вслед за нами еще подоспеют несколько эскадрилий. Правда, говорят, что у страха глаза велики.
В начале сентября Егору Новикову пришлось опять участвовать в неравном бою. Немецкие бомбардировщики шли под сильным прикрытием истребителей. Чтобы ударить по «юнкерсам», надо сначала разогнать «мессеры».
Егор Новиков врезался в строй «Мессершмиттов» и его атаковали сразу четыре самолета фашистов. Но, как только он сбил один из них, другие тоже стали действовать осторожнее.
Воспользовавшись замешательством гитлеровских пилотов, товарищи Новикова усилили атаки на бомбардировщиков, и они были вынуждены свернуть назад.
- Отогнали, гадов, - вздохнул Егор Павлович.
Уже к середине сентября Егор Новиков сбил за 27 дней постоянных боев этой страшной войны лично 10 «юнкеров» и «мессершмиттов», и в шести групповых боях, совершив 60 вылетов. И вот новый сигнал тревоги. 17 сентября Новиков во главе звена вылетел на перехват девятнадцати самолетов. Бомбардировщики находились в 25 километрах от Ленинграда. Счет времени шел на минуты. Медлить нельзя. Надо успеть перехватить смертоносный груз на подлете к блокадному городу.
Внезапность появления краснозвездных «ястребков» застала гитлеровских летчиков врасплох. Не давая опомниться врагу, Егор Новиков принял правильное решение. Он атаковал ведущий «юнкерс». Ведь Егор Павлович уже на своем опыте знал, как только группа бомбардировщиков лишалась своего командира, фашисты сразу же терялись.
Егор дает очередь… еще одну…ю Есть! За «юнкерсом» потянулся дымный след. С командиром бомбардировщиков покончено. Но мельком оглянувшись, Новиков почувствовал неладное. За ним увязалось несколько «мессершмиттов». Летчик резко развернулся и пошел в контратаку на немецкого истребителя.   
Однако другие «мессеры» не теряли время зря, и, как цепные псы, бросились на русского «медведя». Самолет Егора Новикова вспыхнул, как факел. Но из последних сил героический летчик таранным ударом врезался Егор Павлович в машину врага, и они оба рухнули на землю. Еще один самолет сбил Егор Новиков, но и сам погиб…
Звание Героя Советского Союза он получил 16 января 1942 года посмертно. Похоронили в деревне Вартемяги Всеволожского района.
Дмитрий Ефимович Осколенко родился 7 ноября 1920 года. Не часто рождаются дети в день Великой Октябрьской революции, происшедшей в 1917 году. И поэтому Дмитрий Осколенко гордился таким уникальным фактом.
Хотя судьбе парня, который родился в белорусской деревне Следюки Быховского района Могилевской области в семье простого крестьянина, могли бы позавидовать многие его и городские сверстники. За что бы Дима не брался, все у него получалось.
В Минском политехникуме окончил три курса, а затем переехал в Ленинград, и окончил там военное авиционно-техническое училище. Когда началась Советско-Финская война 1939-1940-х годов, Осколенко, имея за спиной опыт «технаря», стал служить на Карельском перешейке техником по вооружении эскадрильи.
Но приземленность профессии «технаря» не давала ему покоя, ведь он рвался ввысь, в небо, а был вынужден на земле оснащать самолеты и оружием, и отлаживать моторы и аппаратуру самолетов.
Но нет худа без добра. Дмитрий Осколенко в 1940 году  соответственно Ленинскомуу лозунгу: «Учиться, учиться и еще раз учиться» поступил учиться в Качинскую школу военных летчиков. И удивил всех курсантов и преподавателей «Качи», так гордо называли учебные заведения летчики, окончившие Качинскую военную школу, тем, что учебную программу, рассчитанную на учебу двух лет, Осколенко Дмитрий освоил всего навсего за… полгода.      
Вот где еще раз пригодился Диме опыт «технаря». Но тут началась война…
На Ленинградском фронте не было летчика, который не знал бы имени воздушного «аса» Дмитрия Осколенко. О нем писали в газетах, рассказывали по радио, его имя передавалось эстафетой от одного неопытного летчика к другому новичку. А ведь воздушному «асу» было самому-то двадцать лет. Просто он был не только талантливым пилотом, но и очень удачливым летчиком.
К июню 1942 года у Дмитрия Осколенко было уже совершено  197 вылетов, в 23 –х воздушных боях лично сбил 11 самолетов противника и еще один в составе группы.
К концу сентября Осколенко приближался по количеству воздушных боев к кругленькой цифре – 300. Но летчики, которые сражались в воздухе с Дмитрием, поражались мастерству Осколенко. Ни один из трехсот боев не напоминал другой. Летчик капитан Осколенко был так же изобретателен, как и бесстрашен. Хотя Дима понимал, что каждый вылет, каждая встреча с врагом грозила ему гибелью. Дмитрий часто возвращался на аэродром в изрешеченной пулями машине.
26 сентября 1942 года  в составе шестерки на своем  И-16 он поднялся в воздух. Схватка с фашистами происходила над Ивановским пятачком. Над той пядью земли, где в то время шли очень жесткие бои.
Задание для Осколенко было четким и ясным: прикрывать сражающиеся с врагом наши войска. О ходе боя скупо и точно сказано в боевом донесении: «Восемь МЕ-109 завязали бой с нашей группой. Бой продолжался 45 минут. В результате боя один И-16, пилотируемый гвардии капитаном Осколенко был сбит. Летчик покинул самолет, но парашют не раскрылся, так как прыжок был совершен с малой высоты. Осколенко погиб».
Но даже в последнем бою Дмитрий Ефимович остался верен себе. Прежде чем пулеметная очередь прошила его самолет, он успел спустить с небес на землю еще одного фашиста.
Дмитрий Ефимович Осколенко посмертно был удостоен  звания Героя Советского Союза.
Военный Совет Ленинградского фронта присвоил 2-й эскадрильи 26-го истребительного гвардейского полка имя отважного героя. По ходатайству музея и Совета ветеранов Невской Дубровки имя Героя Советского Союза Димитрия Ефимовича Осколенко было присвоено местной школе.
Михаил Николаевич Плоткин  был старше Дмитрия Осколенко на восемь лет, и для опытного летчика Плоткина Великая Отечественная война началась с июня 1941 года. Его назначили помощником эскадрильи 1-го минно-торпедного авиационного полка.
Иосиф Виссарионович Сталин тяжело переживал вероломное нападение Гитлеровской Германии на Советск4ий Союз. По этому в ответ на пресловутый блиц-криг Сталин противопоставил свой очень важный ход, которого никто не ожидал, и предвидеть не мог. Ведь фашисты уже в конце августа были на подступах к Ленинграду.
Анатолию Плоткину одному из лучших пилотов  10-й бомбардировочной авиационной бригады ВВС Балтийского флота в ночь на 8 августа было предложено нанести налет и произвести первый бомбовый по… Берлину. Пусть хваленая пропаганда Геббельса увидит, что и советские летчики могут нанести удар по столице третьего рейха.
Свое задание Михаил Плоткин выполнил мастерски, что ему предложили 9 августа вторично отбомбить Берлин.
За героизм и выполнение особого задания Михаилу Николаевичу Плоткину было присвоено звание Героя Советского Союза 13 августа 1941 года. Вот как необходимо было впервые же дни войны показать, что и «от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней!»
Ведь после этого известия куда-то в сторону ушла растерянность и появилась сначала надежда, а потом и уверенность, что наше дело правое и мы победим. Сам факт бомбежки Берлина был намного сильнее самой бомбежки столицы третьего рейха.
Михаил Плоткин нисколько не загордился, получив высокое звание, а выполнял любые задания, какие бы они трудные не были. В начале марта его экипажу  было поставлено задание поставить минное заграждение в море.
Притом это заграждение нужно было поставить не у берегов вблизи Ленинграда, а в глубоком тылу, далеко за линией фронта. Фронтовая разведка доложила: в одной гавани в глубине бухты скопилось огромное количество вражеских кораблей. Видимо готовилась морская супер операция по высадке десанта прямо на берега Финского залива и Невы, чтобы сломать оборону Ленинграда с севера.
А чтобы ни одна даже аварийная немецкая шлюпка не выскользнула из этой тихой, до поры до времени гавани, Михаил Николаевич решил посоветоваться со своими товарищами: штурманом Рысенко и со стрелком-радистом Михаилом Кудряшовым.
- Что ты думаешь, тезка? – спросил Плоткин Михаила Кудряшова.
- А что тут думать. Прыгать надо, - ответил стрелок-радист.
- Ты, Миша не заводи рака за камень, а растолкуй мне нормально  свой план. И ты, Рысенко, будешь прокладывать свой курс при постановке минных заграждений. Тоже скажи свое слово.
- Ты не сердись, командир, - добродушно улыбнулся Рысенко, - задание нам дали архиважное, и почти не выполнимое. Пока мы будем сбрасывать на парашютах мины перед выходом из гавани, нас быстро засекут, а потом…
Штурман запнулся, у него язык не поворачивался произнести фразу до конца, но пересилив себя глухо выдавил:
- мы обречены на верную гибель.
Плоткин помолчал, а потом сказал:
- Суворов, чтобы взять штурмом Турецкую крепость Измаил, соорудил стены такой же высоты, как в крепости турок и заставил тренироваться своих солдат штурмом брать эти дощатые стены. И ведь какую блистательную победу одержал Александр Васильевич. Четыреста его солдат взяли крепость Измаил штурмом, а несколько тысяч человек, засевшие в крепости были вынуждены сдаться русскому полководцу в плен.
- Командир, не надо нам заговаривать зубы, - сказал стрелок-радист. – Ты намного опытней нас и расскажи, что ты нам хочешь предложить? Ведь не зря же  тебе, как самому опытному пилоту доверили эту катавасию.
- Потренируемся на Ладоге в какой-нибудь бухте быстро поставить минные заграждения, – твердо заявил Михаил Николаевич. - Если мы не сумеем поставить заграждение, скопившиеся там корабли уйдут из гавани по своим маршрутам и принесут нашему Ленинграду большие неприятности.
Тренировались упрямо, азартно, ведь вылет самолета Михаил Плоткин назначил на 6 часов утра. Пока еще начинает брезжить чуть-чуть рассвет. Фашисты пока очухаются, минные заграждения должны быть установлены.
И вот вылет. Все идет по плану и заграждения установлены перед бухтой, и теперь предстояло преодолеть обратный путь. Конец – всему делу венец. Переговоры в эфире не велись, а в Ленинграде на базе ожидали известие от Плоткина. Когда по расчетам до посадки самолета оставалось двадцать минут, он, наконец-то услышал голос стрелка-радиста Михаила Кудряшова:
- Прощайте друзья – гвардейцы… Мы сделали все. Что могли…»
И связь оборвалась.
9 марта 1942 года Ленинград хоронил героев. Проводить гвардейцев в последний путь пришли тысячи ленинградцев. В Александро-Невской лавре, там, где покоился прах великого полководца Суворова, и предоставили последнее пристанище героям. В 6 часов вечера, когда гробы с телами героев – Плоткина, Рысенко, Кудряшова опустились в землю, по приказу командующего фронтом был совершен десятиминутный огневой налет на передовые позиции фашистов.
Боеприпасов в городе у моряков всегда не хватало, а потому и салют был целенаправленный – бить немецких оккупантов, где бы они ни были.
Били по врагу орудия боевых кораблей, фортов, береговых батарей.
Вот такой продуктивный и прощальный салют был салют нашим героям.
В отличие от предыдущих героев Сергей Николаевич Поляков был намного старше и опытнее других летчиков. Те были совсем мальчишками, но как поется в песне: «Где те мальчишки безусые, что в сорок первом году, где-то под Старою Русою, вы заслонили беду».
Поляков родился в 1908 году в Москве, в семье рабочего.  И с юных лет Сергей мечтал стать летчиком. Но когда подошел призывной возраст Сергея Полякова призвали… в артиллерию. Мечта его осуществилась, когда он вернулся из армии и стал снова наборщиком. Сергей еще в армии вступил в комсомол, а после его демобилизации в стране пронесся клич: «Комсомольцы, за штурвал самолета!»
Вот по ходатайству коллектива типографии и приняли Полякова в летное училище. Сергею уже было почти двадцать четыре года, и его производственный стаж не имел никакого отношения к летному делу, к профессии летчика. Но… Трудолюбие важно в любом деле, а в летном, особенно, слишком много риска в жизни у пилота самолета.
Сергей Николаевич привык добросовестно трудиться на производстве в типографии и в училище на учебу и полеты он смотрел, как на очень важную работу.
На войне Сергей Поляков был настоящим тружеником. Именно в этом его подвиг – в повседневном, тяжелом и смертельно опасном труде. Сергей Николаевич стал умелым и отважным летчиком. Когда фашистский режим Франко в Испании затеял гражданскую войну, в Испанию потянулись добровольцы. Воином-интернационалистом стал и Сергей Поляков. В небе Испании Сергей Поляков воевал с 1936 по 1939 годы, и в воздушных боях он сбил пять самолетов франкистов. Вернувшись из Испании героем, он, узнав о начавшейся Советско-Финской войне, так же принял участие в ней. Если бы не была отодвинута граница на север Финляндии, то немецкие фашисты  оказались бы сразу в первые дни Великой отечественной войны в сорока километрах от Ленинграда. Довоенная граница проходила с финнами по реке Сестре и по станции Белоостров. Тогда и блокада бы Ленинграда не произошла, а город с именем вождя пролетариата Ленина оказался бы стерт с лица земли. Так бесноватый Фюрер Гитлер, «мечтал». Да только Ленинград стал ему костью в горле. Вот и захлебнулся Фюрер в дикой злобе, что не удалось вермахту захватить Ленинград.
Когда началась Великая Отечественная война, он на Ленинградском фронте стал воевать с июня месяца. Майор Сергей Николаевич Поляков совершил 42 боевых вылета. Кажется это очень мало, но если вглядеться в цифры нанесенного им урона врагу, то сразу приходит другая мысль – как эффективно «потрудился» майор Поляков. Он наносил удары по аэродромам и войскам противника, и за это короткое время уничтожил 46 вражеских самолетов и 35 боевых машин немцев повредил. Ленинградские газеты того времени постоянно сообщали об успехе Полякова и поляковцев. Ведь Сергей Николаевич командовал полком.
О его последнем бое 23 декабря 1941 года ничего не было написано. Хотя при упоминании его фамилия всегда сопровождалась цифрами: уничтожено столько-то огневых точек, самолетов, танков, автомашин. Но последний бой Полякова не укладывался даже в головах фашистских летчиков. Прежние понятия о дуэлях воздушных асов майор Поляков перечеркнул одним махом.
Ведь дрался он в том бою с врагом не на боевом самолете, а на легоньком У-2, который называли пренебрежительно «кукурузником», или «небесном тихоходом».
Командир полка перелетал с одного аэродрома на другой, не позволяя фашистам взлететь, сбрасывал на них бомбы. У-2 употребляли летчики полка только для связи, а Сергей Поляков превратил связной самолет  в боевую машину. Его самолет постоянно атаковали фашистские истребители, но подбить неуловимых У-2 никак не могли. Майор на бреющем полете так прижимался к земле, что гитлеровские летчики, опасаясь врезаться в землю, уходили на следующий круг.
Сергей Поляков не мог отвечать огнем врагу, не было на У-2 пулемета. Но делал такие маневры, такие фортеля, что «мессершмитты» в погоне за ним, свернуть себе шею не собирались.
И хотя Сергей Николаевич погиб в этом бою, победу над врагом он одержал.
Один немецкий летчик, участвовавший в этой погоне за командиром полка, был подбит и выпрыгнул из горящего «мессера» на парашюте, на допросе он признался:
- Когда я увидел, что русский пилот дерется на безоружном фанерном самолете против наших истребителей, то я подумал, что таких отважных людей нам не удастся победить. Думаю, что я и мои однополчане не могли не задуматься об этом. Таких самоотверженных людей проще убить, чем победить, а тем более покорить..
Звание Героя Советского Союза было присвоено Сергею Николаевичу Полякову 10 февраля 1943 года. Он похоронен на братском кладбище Всеволожского района, а в деревне Вартемяги этого же района. Его именем названа улица и установлена мемориальная доска: «Ул. Полякова, д.1».
Никита Харитонович Ржевский родился на Донбассе и окончил перед войной Ворошиловоградскую военно-авиационную школу летчиков. С июля 1941 года командир звена лейтенант Ржевский на Ленинградском фронте и стал командиром звена истребителей.
Он сделал за три с половиной  месяца войны 283 боевых вылета, притом 81 вылет совершил на штурмовку живой силы и техники противника. Около трехсот вылетов за такой короткий срок даже для напряженного сорок первого года многовато. Тем более при штурмовке. Штурмовка техники и живой силы всегда была самым опасным и тяжелым делом для летчиков. Тем более в сорок первом.
К тому же Никита Ржевский делал штурмовку на истребителе, а не на штурмовике. В начале войны бронированных Илов, прозванных летающими крепостями, а иногда летающими танками было еще мало, и у лейтенанта выбора не было, хочешь ешь, хочешь плюй, но наплевательски к своей службе командир звена никогда не относился.
Раз ему вручили для штурмовки истребитель И-153, а впервые он исполнял роль штурмовика ,то Никита Харитонович на нем и воевал. Тем более, те летуны, которые уже освоили И-153, нежно называли свою боевую машину «чайка».
К вооружению истребителя – два крупнокалиберных пулемета – наполнили реактивными снарядами. А если их не хватало, то «чайка» загружалась еще и бомбами. Так что удары Никиты Ржевского были очень чувствительными для фашистов.
В журнале для боевых действий рядом с фамилией лейтенанта Ржевского появлялись постоянно записи о разбитых автомашинах, о взорванных складах боеприпасов, о сожженных цистернах с горючим, подавленных огневых точках, и уничтоженных на аэродромах гитлеровцев, не успевших взлететь фашистские самолеты.
Фашисты готовили массированный налет на Ленинград. Но кто рано встает – тому Бог дает. И лейтенант со своими пятью боевыми товарищами, как только забрезжил рассвет, нанесли бомбовый удар, и пятнадцать самолетов с черными крестами запылали, так и не вырулив на взлетную полосу.
Его друзья взяли курс на свой аэродром, а Никита решил сделать контрольный круг над «факельной» картинкой. И он заметил, что две фашистские машины, которые уцелели от зажигательных очередей, пытаются взлететь. Но подняться в воздух немцам не удалось. Лейтенант исправил свою ошибку. Свалился на них камнем в пике и зажег фашистские самолеты на самом взлете.
Друзья отмечали каждый юбилейный вылет командира. Двухсотый вылет друзья Ржевского отметили с шиком. И он остался далеко позади Но вскоре у его товарищей снова появился повод поздравить своего командира звена. Ведь они знали, что это 275 боевой вылет Никиты Ржевского.
Этот боевой вылет был обычным, таким же, как многие другие сделанные лейтенантом.
- Разве погода сегодня похуже,- размышлял Никита Харитонович при взлете. – А ведь когда-то такую погоду мы считали нелетной. Но ко всему привыкаешь, и в нелетную погоду, оказывается, прилично можно летать.
Ржевский с каким-то особенным шиком взлетел и, достигнув вражеские траншеи, хорошенько «проутюжил» их. Но в первую очередь, заставил замолчать зенитный пулемет. И уже начал разворот, чтобы лечь на обратный курс, как за железнодорожной насыпью он заметил немецкие танки, возле которых курили фашисты-гитлеровцы.
- Эх, - подумал Никита, - танкисты возятся около своих машин, а бомбы и снаряды я уже израсходовал. Но в пулеметах еще остались патроны.
- Нет, - приказал сам себе лейтенант, - патроны надо беречь. Это же неприкосновенный запас. Мало ли что может случиться по пути к  своему аэродрому.
Но тут какой-то чертенок вселился в лейтенанта:
- Эх, была не была, - озорно блеснув глазами, улыбнулся Ржевский.
Он атаковал танкистов так быстро и внезапно, что не успели укрыться за броню своих танков.
- Знай, наших!» - с гордостью подумал Никита.
Погиб он 7 декабря 1941 года в бою с превосходящими силами противника. Звание Героя Советского Союза ему присвоено 10 февраля 1943 года. Посмертно. Похоронен в братской могиле у деревни Суоранда Всеволожского района Ленинградской области. В память о герое там установлен обелиск.
Перед войной Алексей Тихонович Севостьянов окончил Качинскую военную авиационную школу. Получил звание младший лейтенант. И с июня 1941 года стал командиром звена 26-го истребительного полка.
Приближался праздник 7 ноября, день Великой Октябрьской революции. Фашисты осатанели, и целыми армадами направляли самолеты бомбить Ленинград.    Когда Алексей Севостьянов пролетел над историческим центром Ленинграда, у него сердце кровью обливалось. Даже дома на Невском проспекте и то в руинах.
В очередной раз младший лейтенант Севастьянов вылетел на самолете И-153 патрулировать подступы к Ленинграду 4 ноября 1941 года.
Уже смеркалось, было около 22 часов вечера и начался массированный полет авиации фашистов на город. Лучи прожекторов Противовоздушной обороны ощупывали небо над Ленинградом, они часто перекрещивались, и частенько в точке пересечения лучей появлялся вражеский самолет. Зенитчики ловили момент и палили по немецким самолетам шквальным огнем, что гитлеровцам не удавалось прорваться через этот смерч снарядов вражеский самолет. Они тыркались как слепые котята в стену и поворачивали в сторону своего аэродрома, так и не отбомбившись.
Вдруг Алексей Севостьянов   увидел, что один бомбардировщик «Хейнком – 111» сумел просочиться через огонь зениток, и,  несмотря на артиллерийский огонь, направился в сторону городских кварталов Ленинграда.
Младший   лейтенант дал команду экипажу:
- Приготовиться, ребята! Я атакую этот «Хейнкель». _ Прогрохотала пулеметная очередь, и Алексей понял, что промахнулся.
- Мазила, ты, мазила, - ругал себя Севостьянов и, развернувшись, пошел в атаку второй раз. Он максимально близко приблизился к немецкому бомбардировщику и чуть ли не выругался:
- Опять мимо.
Стиснув зубы от злости, Алексей Тихонович в третьей атаке подошел почти вплотную к фюзеляжу немецкого самолета и нажал гашетку… Но выстрелов не последовало.
- Патроны кончились, понял Алексей и, приблизившись сзади  к хейнкелю, дал газу и, отрубив винтом хвостовое оперение бомбардировщику, скомандовал:
- Выпрыгивайте, ребята, с парашютом, я винт погнул.
Увидев, что порывом ветра его подчиненных стало относить на окраину Ленинграда, он, покинув поврежденный истребитель, сделал затяжной прыжок, и удачно приземлился на парашюте. Немецкий бомбардировщик упал в район Таврического сада. А  упавший истребитель Севостьянова отыскали в Басковом переулке.
Вот так был осуществлен первый воздушный таран в ночное время в небе Ленинграда. К сожалению, Алексей узнал, что два его члена экипажа спустились на парашютах за городом и попали в лапы гитлеровцев, в плен.
В зиму 41-42 года Севостьянов защищал «Дорогу жизни». Автомашины с продовольствием шли в Ленинград по льду Ладоги, а из Ленинграда вывозили истощенных детей, стариков, женщин.
23 апреля 1942 года, защищая «Дорогу жизни» на Ладоге Севостьянов погиб в неравном воздушном бою. Его сбил фашистский истребитель около 2,5 километров от поселка Рахья Всеволожского района. На этом месте ему установлен памятник. Похоронен в Ленинграде на Чесменском кладбище. Его именем названа улица в Санкт-Петербурге.
Его подвигу посвящен документальный фильм «Герои не умирают». Интересная деталь. Найти место гибели сослуживцы сразу не сумели. Его друзья видели, как падал горящий истребитель Севостьянова, но он свернул к лесу, чтобы не нанести вред тем, кто двигался по «Дороге жизни». И он хотел, чтобы они остались живы.
И вдруг, в 1972 году рахьинские школьники обнаружили в кустарнике кое-какие обломки самолета. И на глубине шести метров в торфяном болоте южнее Рахьи был обнаружен и извлечен саперами самолет героя. Были подняты  три бронеспинки, искореженный винт пропеллера, значит, Алексей Тихонович еще раз применил самоотверженно таран вражеского бомбардировщика. Кроме обломков самолета достали унты Севостьянова, пистолет ТТ, наручные часы и удостоверение, где сохранилась фотокарточка. На обратной стороне фото написано, видимо фотографом, простым карандашом несколько букв «Севаст».
- Виктор Демьянович, - всплеснул Боков, - вы не только сохраняете память о подвигах наших воинов в Великую Отечественную войну. Вы развеваете тьму завесы лжи и несете свет правды людям, которые родились уже после войны. Вы смогли оставить этот свет правды открыли в наше время.
- Эх, Влад, какие могут быть секреты. У актера Валентина Гафта, который сыграл не только много киноролей, а и написал много эпиграмм на своих друзей и недругов, есть один замечательный афоризм: «Есть у крота один секрет, известный лишь ему. Он вечно ищет: где же свет? Предпочитая тьму». А я считаю,  что не скроют тучи солнце, нет, не скроют…
- Разумеется, - подтвердил мысль Терещенко Боков. – Только зачем вы, Виктор Демьянович, пытаетесь уподобиться кроту, который предпочитает тьму. Вы же эту тьму, на самом–то деле, вытесняете отовсюду своим светом души. Вы светлый человек и являетесь рыцарем Света, а не демон Тьмы. И кто бы ни напускал на нас затмение, вы не позволяете это делать никому…
- Эх, Влад, - ответил Терещенко, - что бы я один делал. Историю делают не одиночки, а народ. Хотя нас и считали темными и забитыми, но взять хотя бы отречение царя Николая Второго и революцию 1917 года. Мне мой отец, Демьян Макарович привел пример народной мудрости: Спросил он  одного красноармейца, уже немолодого с виду: «Зачем ты стал на сторону революции?» А мужичок-то был себе на уме и говорит: «Наше баре-бояре заставили Николашку отречься от престола, чтобы самим управлять без царя народами и страной. Но у многих из нас оказались светлые головы, и подумали: «Среди нас ведь много есть, очень много умных людей. Так зачем же нам баре?» и правильно сказал красноармеец – власть должна быть народной.
- Виктор Демьянович, благодаря вашей поисковой работе, вашему подвижничеству Курган боевой славы в нашей деревушке Копти стал вроде как Мекка для мусульман. Разница только в том, что едут сюда люди разных национальностей и вероисповедания. Вы мне перечислили  столько национальностей воинов, которые плечом к плечу шли на бой, как сказал поэт Александр Трифонович Твардовский: «…бой идет кровавый, бой идет не ради славы, ради жизни на Земле!»
- Да, Земля слухом полнится. И к нам в Копти приезжала делегация из Дагестанской диаспоры в Белоруссии, поклониться своим землякам, которые погибли здесь, под Витебском. В Коптях их захоронено 25 человек.
- Очень интересно, Виктор Демьянович. – Горцы проживают в равнинной, лесной и болотистой стране – Беларусь, - удивился Боков. – Хотелось бы мне поподробнее узнать о такой удивительной встрече.
- Так вот, Влад, в краю белокрылых аистов синеокой Беларуси обрели вечный покой тысячи солдат, ушедших на войну с высокогорного Кавказа, - стал рассказывать Терещенко. – Среди них есть, конечно, и дагестанцы. Вот поклониться праху своих соотечественников, покоящихся на далекой Витебщине и приехали в канун дня Победы граждане Российской Федерации, члены  дагестанской диаспоры в Беларуси вместе с детьми. В диаспоре этой около тысячи человек. Цифра довольно внушительная.
- И чем же вы порадовали своих дагестанских гостей, - спросил Боков.
- Я привел их к братской могиле мемориального комплекса деревни Копти, где и захоронены воины–дагестанцы. Имя каждого из них и место рождения большинства из них, нам удалось установить в результате многолетней поисковой работы. И списки павших и похороненных здесь дагестанских бойцов мы передали гостям из Дагестана. Я надеялся, что, может быть. Кто-то из родственников захочет навестить могилы родных им воинов. Мне помогают школьники и любые другие неравнодушные люди содержать и ухаживать за мемориалом имени Ленинского комсомола.
- А раньше из Дагестана приезжали гости? -спросил Боков.
- Да, Владик, - сказал Терещенко, - Мы часто встречаем на мемориале гостей и не только из Дагестана, а из самых отдаленных уголков Советского Союза. Память о погибших воинах жива. И это не красивые слова. А для жителей и уроженцев Дагестана второй родиной стала синеокая Беларусь – республика, оплатившая свое освобождение от фашистского ига неимоверно-дорогой ценой.
- И кто же из именитых гостей приезжал в последний раз? – спросил Боков.
- Недавно приезжала делегация, которую возглавлял член Союза писателей и Союза журналистов России, заслуженный работник культуры, республики Дагестана Файзудин Нагиев. Он первый открыл своим выступлением митинг памяти.
- О чем Нагиев говорил?
- Его выступление заворожило всех присутствующих, - произнес с гордостью Виктор Демьянович. – У него дар оратора. И начал он свою речь о дружбе народов. И вот что сказал Файзудин:
- Я впервые в вашей стране, но уже очарован ею. Здесь не только к памяти погибшим относятся с почтением, но и с чутким понимание относятся  и  к поэзии, умеют ценить искусство и талант других народов. Одухотворенный народ, богатый душою, всегда привлекает и обогащает другой народ. В этом и сила наших народов.
- А кто еще выступал из гостей? -  спросил Боков, а Терещенко с восторгом заявил:
- Встреча с дагестанскими друзьями прошла, как говорится, на самом высоком уровне. Под знаком дружбы белорусского и дагестанского народов прошел вечер в Коптинском доме культуры, посвященный 140-летию   дагестанского классика Сулеймана Стальского. На этом вечере звучали стихи поэта на лезгинском и русском языках.  А какие задорные народные танцы горцев исполняли на сцене. Но и наши белорусы не упали в грязь лицом. Хореографическим и песенным искусством покорили зрителей белорусские школьники. Выступили и дети, чьи родители входят в международное общественное объединение «ГОРО». Председатель правления его скульптор Хизри Асадулаев, сажая дерево дружбы, сказал:
- Белорусская земля полита и кавказской кровью. Память о каждом дагестанце, нашедшем в ней последний приют, священна. Около тысячи моих соотечественников живут сегодня в Беларуси. В этой  миролюбивой и гостеприимной стране, мы чувствуем равными среди равных, счастливыми людьми.
- Чтобы создать скульптуру, - отозвался Боков, - нужно хорошо знать не только анатомию человеческого тела. А и уметь познать душу, характер героя. И Хизри Асадулаев сумел познать суть народа Беларуси.
- Правильно мыслишь, Влад, - одобрил Терещенко. – Взаимное духовное обогащение, несомненно,  обогащает дружеские узы. И чем больше мы узнаем о культуре, традициях двух стран, тем лучше понимаем один другого. А в этом и заключается основа доверия и мира между людьми.
- Что еще запомнилось в этой встрече с дагестанцами? – спросил Боков.
- Щедрость гостей, - ответил Терещенко. – На память о встрече друзья-дагестанцы привезли белорусским школьникам богатую библиотеку. Вот что было в ней: сотни томов по истории России, книги энциклопедического и научно-познавательного содержания, русскую классику. Подводя итог этой уникальной встречи, я приберег для тебя, Владик, еще один сюрприз – настоящие джигиты покорили сердце белорусских сельчан своей открытостью, щедростью и мужеством.
- Вы, Виктор Демьянович, сказав про открытость и щедрость сегодняшних гостей, а о мужестве не сказали, которое проявили дагестанцы, сражаясь за независимость нашей родины в Белоруссии?
- Да нет, Влад, - ответил Терещенко. – Мужество это основная черта  характера горцев. И они доказали это  в Великую Отечественную войну. Но что удивительно, что гости показали мужество и у нас в Коптях. С замиранием сердца смотрели и стар, и млад необычайное для наших мест шоу – выступления  канатоходцев. Балансируя на канате без страховочных поясов, удивляли чудесами эквилибристики заслуженный деятель искусств Республики Дагестан, лауреат премии  Всемирной фольклорной  организации Эмин Шефиев и его сын Кумруд.
Не успел Боков задать еще один вопрос, как Терещенко достал из папки фотографии и он увидел неподражаемую картину – Эмин Шефиев на канате удерживает равновесие длиннющим шестом, не скользит по натянутой, как струна, проволоке ногами, как это делают канатоходцы-горцы в мягких сапожках-ичигах. Нет, Эмин едет по проволоке на двухколесном велосипеде.
- Да, такой трюк, - сказал с восхищением Боков, - можно было бы занести в книгу рекордов Гиннесса.
- Эх, Влад, - вздохнул грустно Виктор Демьянович, - Какой бы не была безразмерной книга рекордов Гиннесса, но все же не уместились бы эпизоды Второй Мировой войны в ней, которые пережило мое поколение. Но благодаря Воинскому Мемориалу имени Ленинского комсомола я пытаюсь сохранить хотя бы малую толику подвигов наших бойцов.






Многогранность таланта Махмуда Гареева

- Виктор Демьянович, - обратился к Терещенко Боков, - вы мне очень подробно и образно рассказывали о капитане Гарееве, который отчаянно сражался со своим подразделением, чтобы прорвать оборонительную линию фашистских захватчиков под Витебском. И это ему и другим воинам удалось сделать. Так с их почина и началась знаменитая операция «Багратион». Но после войны Махмуд Ахметович стал изучать архивные документы, организовав Военно-научную Академию, и старался изо всех сил исследовать причины наших побед и поражений  во время Великой Отечественной войны.
- Да, Влад, такую ответственность и взял на себя академик Гареев, - кивнул Терещенко. – Огромную, тяжелую ношу взвалил Махмуд Ахметович на себя. Но он понимал духовное творчество советских писателей, которых называли «окопные лейтенанты» не позволит после войны фальсификацию исторических фактов, а тем более, наглую ложь. Только правда в литературном наследии сможет воспитать новый офицерский состав в патриотическом духе. Поэтому Гареев  и издал накануне столетнего юбилея писателя  Константина Симонова книгу под названием «Константин Симонов как военный писатель».
- А зачем было нужно Махмуду Ахметовичу писать про Симонова, когда он и сам за войну понюхал вволю и пороха, и не раз смерть заглядывала ему в глаза?
- Во-первых, Владик, Гареев исследователь, историк, а это намного масштабнее, чем военный летописец, журналист. А, во-вторых, Константин Михайлович старше Гареева и до начала Великой Отечественной войны, как военный корреспондент освещал события на реке Халхин-Голе в войне с японскими военными самураями, а потом участвовал в событиях на Карельском фронте. И он готовился на этих военных конфликтах к главному экзамену – к войне.
- Да, Виктор Демьянович, вы правы. Много исторических фактов не бывает, - согласился Боков. – Я читал книгу Симонова «Товарищи по оружию», обратил на одно его высказывание: «Война для кадрового офицера – это экзамен, который неизвестно когда состоится, но к нему надо готовиться всю жизнь».
- Симонов хорошо понимал суть защитника Родины, - сказал Терещенко. – И когда корреспондент «Комсомольской правды» спросил: «Ставила ли жизнь перед вами вопросы, на которые вы не смогли ответить?», то Константин Михайлович произнес: «По-моему она только это и делала». А Гареев отметил в своей книге, что дисциплина в семье была очень строгая, почти военная… Твердый распорядок дня по часам: все делалось в семье по часам – в ноль-ноль. И очень много табу: нельзя опаздывать и возражать. Зато дал слово – держи, а не дал - береги. И даже совсем малюсенькая ложь в семье презиралась. Эта дисциплина и воспитала у подростка самостоятельность и трудолюбие. Он после семилетки поступил в фабзавуч, а потом стал работать токарем. Симонов не хотел жить иждивенцем и сидеть на родительской шее, а сам зарабатывал деньги.
- Но, Виктор Демьянович, у токарного станка писателем или поэтом не станешь, - возразил Боков.
- Разумеется, Влад, - усмехнулся Терещенко. – Есть такая шутка: «Писателями и поэтами не становятся в литературном институте имени Горького. Поэты и писатели рождаются в … роддоме». Вот и Симонов получил такой дар, как талант при своем рождении. И именно у токарного станка в его голове возникали стихи и поэмы. Обтачивать резцом на станке металлическую болванку – работа монотонная и однообразная, а Константин не терял время зря, и под жужжание станка в его голове рождались стихотворные строчки. Печататься в газетах и журналах Симонов стал в 1934 году. Вот тогда-то он и поступил в литературный институт имени Горького, закончив его в 1938 году.
- А как же Симонов попал на Халхин-Гол воевать с самураями? – спросил Боков.
- Владик, разве ты не слышал, как один поэт сказал: «Я хочу, чтоб перо приравняли к штыку. Ведь и словом честным и правдивым, можно повести в бой красноармейцев». А Симонов готовился стать военным корреспондентом. После участия в боях на реке Халкин-Гол он поступил на командные курсы при Военной Академии имени Фрунзе. Когда же началась Великая Отечественная война, он учился в 1941 году на курсах при Военно-политической Академии, и с самого начала до Победы Симонов работал корреспондентом «Красная Звезда».
- А почему Константину Симонову, совсем не кадровому офицеру, с первых же дней войны  удавалось так точно и правдиво показывать самоотверженность наших воинов? – спросил Боков.
- Так он еще в начале 30-х годов, – сказал Терещенко, - написал поэмы об героических победах наших предков: «Ледовое побоище», «Александр Невский», «Суворов». А в поэме «Победитель» Симонов рассказывал о бесстрашном и несгибаемом бойце революции комсомольце Николае Островском, поэт каким-то шестым чувством своей души почувствовал назревающую военную угрозу. Вот он и обращается в этой поэме к своему герою: «Слышишь, как порохом пахнуть стали передовые статьи и стихи». И поэтическое перо Константина Михайловича били врага не в бровь, а в глаз: «Жди меня», «Сын артиллериста», «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины». В его поэзии, отметил в своей книге про Симонова Махмуд Гареев: «В его поэзии идеи патриотизма и героизма с жизненной естественностью слились с чувственностью боевой дружбы, преданности, любви, ненависти к врагу».
- Да, умел писатель, - согласился Боков, - так умело соединить несовместимое, что диву даешься. Его роман трилогия «Живые и мертвые» представляет широкое эпическое полотно суровой жизни на войне, и пути нашего народа, такого славного и одновременно глубоко трагического. На этом пути наш народ, наши отцы и деды, и вы, Виктор Демьянович, сумели достойно преодолеть.
- Вторая Мировая война, - добавил Терещенко, - уже своим номером предполагает, что может произойти и третья, и четвертая, и так до бесконечности.  Но сразу же после второй начались военные конфликты и локальные освободительные войны. И Симонов после Великой Отечественной войны объехал многие страны и континенты, где бушевали военные пожарища. Возвратившись из своих творческих командировок, он садился за письменный стол и описывал события, связанные с событиями, с победой народных, революционных сил Китая, которые привели к образованию Китайской Народной Республики. После его поездки во Вьетнам появилась книга стихов: «Вьетнам, зима семидесятого». За свое мастерство Симонов получал государственные награды и премии, избирался Депутатом Верховного Совета СССР, работал Главным редактором «Литературной газеты», а потом и журнала «Новый мир». За его многолетний труд ему было присвоено высшее звание «Герой Социалистического Труда».
- Виктор Демьянович, но иногда за «иконостасом» правительственных наград и премий трудно разглядеть живого человека. А каким человеком был известный писатель Симонов? – спросил Влад.
- К его новым творениям после войны тянулись многие читатели, - ответил Терещенко. – Со слов Гареева я знаю, что Симонов был очень сдержанным и скупым на самоизливания человеком. Он, зато, любил внимательно слушать любого человека, чтобы узнать суть собеседника. Серьезно относился к суждению любого, будь то маршал или рядовой солдат. Писатель прекрасно понимал, что при непосредственном общении раскрываются замечательные, как впрочем, и отрицательные, черты характера. А академик Гареев часто беседовал с поэтом и писателем и отметил: «Симонов обладал необычайной скромностью, душевной теплотой, жизненной мудростью. После любой встречи с ним, у меня создавалось ощущение, что он весь переполнен внутренней энергией, новыми мыслями и наблюдениями, хорошими задумками. И одновременно его не отпускало чувство тревоги: хватит ли ему времени осуществить и воплотить в жизнь все свои замыслы».
- Какой тонкий психоаналитик Махмуд Ахметович, - сказал с восхищением Боков. – Я слышал от многих, что Константин Михайлович тоже был чутким и наблюдательным человеком. О его эрудиции слагались легенды, а собеседник был он остроумный. Но сразу же терял интерес к человеку, который говорил шаблонно, не о том, что испытал в жизни сам, а высказывал трафаретные вещи, за которые его сверху бы не обругали.
- Да, Влад, сейчас многие молодые, незрелые люди пытаются перечеркнуть главную идею защиты нашего Отечества и пытаются окончательно растоптать профессию, которая звучала в кинофильме «Офицеры»… «Есть такая профессия – Родину защищать». А если она будет востребована, а президенты Путин и Лукашенко стремятся к этому,  то снова в наших армиях появятся новые Симоновы и его новые Серпилины и Синцовы.
- Согласен свами, Виктор Демьянович, - кивнул Влад. – Мы с вами пишущие люди, поработали и писателями, и журналистами. Но разве вы не чувствуете, как деградируют нынче литература и искусство? Историческими романами, если кто-то и занимается, то издать их творения весьма проблематично. Во времена эпохи Возрождения, Западного ренессанса издавать книги помогало государство, или влиятельные люди, меценаты. А сейчас вершат бал чиновники на местах. И сколько к ним не обращаешься, то ответ у них один: «В нашем бюджете денег нет». Без денег «сидят» и региональные Союзы писателей. В Витебске, например, Союз писателей может издать журнал-альманах один раз в пять лет. Опубликовать даже в нем исторический роман не удастся. На каждого писателя выделяется пять – семь страничек. Раньше говорили, что пишут писатели в стол. Но романы не стихотворения, и требуется много исписать бумаги, которая превратится, не увидев радостные глаза читателя, в макулатуру.
- Зато Махмуд Ахметович хорошо понимает, что нужно донести «окопную правду» до современных читателей, - заявил Терещенко. – В книге о Симонове он написал, что Константин Михайлович не раз говорил о двуличной политике Великобритании. У Черчилля был скрытый договор между Англией и Германией. И визит Гесса лишь подтверждение тому. Тянул британский Премьер и с открытием Второго фронта три года. Открыли союзники Второй фронт только в 1944 году, когда Советские войска подходили к Берлину. Так американский генерал Эйзенхауэр заверял, что он не собирался брать Берлин. Поэтому столицу Германии и штурмовать не стоит. Её надо окружить и блокировать путем длительной осады. Немцы тогда и сами сложат оружие. Но это был обман. Теперь архивные документы, опубликованные Фалиным и Ржешевским, говорят о подготовке Черчилля к операции «Немыслимое». Черчилль предлагал несусветный план, удар попал в спину советским войскам. Предложил вооружить немецких военнопленных, собрать из немцев новые дивизии и направить их в бой против советских солдат «Союзнички»  чертовы. Рассказал Гареев и о том, почему Жуков возглавил войска фронта наступающих на Берлин. Не только у генералитета и в солдатской массе существовала широко распространенное мнение, что только полководец, который возглавлял оборону Москвы, должен обязательно взять и Берлин. Взятие Берлина Жуковым имело и огромное психологическое значение и во взаимоотношениях с нашими союзниками.
- А я, Виктор Демьянович, вспоминаю о встрече союзников на Эльбе, - сказал Влад. – Помните, как гордо звучало одно стихотворение: «Пели негры русскую «Катюшу», ту, что Исаковский написал».
- Хорошо, что ты, Влад, вспомнил о великолепной песне со словами поэта Исаковского «Катюшу». Ведь это была не только задорная песня, а так называли и наши орудия, которые стреляли реактивными снарядами по направляющим рельсам, прямо установленным на автомобилях. Такая мощная современная артиллерия. Но сначала она называлась не «Катюшей», а «Раисой», то есть развернутое название «ЭРЭС». Установка для реактивных снарядов. Но песня «Катюша» так часто звучала на фронте, что «Раиса» стала быстро переименоваться в «Катюшу». Но, к сожалению, некоторые политические деятели и писатели стали открещиваться от того, что когда-то сами писали и пропагандировали в первые дни войны.
- Неужели такое святотатство могло случиться? – удивился Боков. А Терещенко, нахмурясь, кивнул:
- Да, бывают перерожденцы. И ты знаешь, на что они замахнулись? -Боков молча пожал плечами, а  Виктор Демьянович продолжил возмущаться:
- Они пытались запретить такое пронзительное по чистоте чувство произведение и по глубокой жизненной правдивости стихотворение, все того же Исаковского «Враги сожгли родную хату». При этом инициаторы этих запретов и сегодня являются ведущими. Но сейчас они почему-то молчат о  том, что когда-то взахлеб прославляли. А ведь работники эти «чистили» когда-то в отделе пропаганды ЦК КПСС. Ты-то помнишь, Влад, ту песню.
- Я не только помню эту песню, но могу даже на память почитать вам несколько куплетов, - заявил Боков. Поняв, что Терещенко обратился во слух и внимание, стал декламировать:
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог.
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.

Стоит солдат и словно комья,
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя, мужа своего.

Готовь для гостя угощенья,
Накрой в избе широкий стол.
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел».

Читал Боков стихи Исаковского с пафосом, с выражением, но, взглянув на лицо Виктора Демьяновича, словно споткнулся на бегу об какое-то препятствие. Владик увидел, что у Терещенко на глазах навернулись слезы.
- Какое трагическое и одновременно величественное произведение написал поэт, - стал размышлять Боков, чтобы дать время своему старшему товарищу успокоиться. – Исаковский в этом стихотворении, показал не плач женщин по погибшим на войне своим горячо любимым мужьям. А отчаянное горе самого солдата-героя по своей жене, которую фашисты сожгли в родной хате, женщину-мать вместе со своими кровиночками, со своими родными детьми. Я ведь помню, как известный писатель Валерий Ганичев, который сейчас возглавляет Союз писателей России, так высоко оценил произведение поэта Исаковского. Так вот, что сказал замечательный русский писатель Ганичев: «В этом стихотворении Исаковского каждый куплет и каждое слово – это глыба памяти и боли. Я хочу попросить каждого современного читателя еще раз задуматься над задушевными и проникновенными словами поэта».
И тут Боков услышал голос Терещенко:
- Владик, ты почему замолчал – то? Не обращай на меня никакого внимания. Да, я немного разволновался и расквасился, но, если взялся за гуж, то не говори, что не дюж.  Дочитай-ка ты стихотворение до конца.
И Боков продолжил декламировать:
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал.
И только теплый, летний ветер
Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень заправил,
Раскрыл мешок победный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.

«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой,
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись навеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с слезою пополам.

Он пил солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»

Тут на этом четверостишье споткнулся и Боков. И как тут было не посочувствовать Победителю, который воевал все четыре года от звонка до звонка и покорил три державы. Вот он и пьет из кружки вино со слезою пополам. И разве в чем-то есть его вина, что он стал одиноким? И каково ему было горько доставать из своего «победного» мешка бутылку со спиртным и ставить её не на стол широкий, а на гробовой камень? Вот и Боков всхлипнул и само собой заплакал, не замечая даже, как слезы катятся по щекам.
Терещенко устало взмахнул рукой и сказал:
- Поплачь, я сам дочитаю последнее четверостишье:
Хмелел солдат, слеза катилась.
Слеза несбывшихся надежд.
А на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.

Увидев, что Владик успокоился, Виктор Демьянович продолжил разговор:
- А ты знаешь, что написал по этому поводу Валерий Ганичев? Вот то-то! Тогда слушай: «Вот он былинный русский богатырь, прошедший с боями всю Европу, отмеченный скромной наградою, но отстоявший Родину, которая вся сожжена и испепелена. Где же эти паршивцы критики увидели, что «правда» ушла из советской русской литературы? Осталась идеологическая пропаганда о силе советского оружия. Вот взял бы он, этот паршивец, и написал бы о расцветающей нынешней деревне, куда приехал израненный и изувеченный солдат с чеченской войны. Вот «великой» «правдой» отметил бы свое время».
- Хорошо ответил кляузникам писатель Ганичев, - вздохнул Боков, а Терещенко опять вспомнил слова академика Гареева про очень весомую деталь – за четыре года войны солдат был отмечен одной наградой, а вслух сказал:
- Мне Махмуд Ахметович сказал свое мнение об этой детали: «В стихотворении Исаковского я обратил внимание на одну деталь: «И на груди его светилась медаль за город Будапешт». И действительно многие воевавшие и покорившие несколько держав солдат и офицеров, возвращаясь, имея одну какую-то медаль, или орден. И Константин Симонов, особенно во время праздников, с тревогой наблюдал, как  мало воевавшие, а иногда и вовсе не воевавшие люди все больше стали увешивать себя различного рода самодельными, или купленными в киосках медалями и значками. Этими поступками они обесценивали настоящие боевые награды».
- А я слышал выступление нашего вице-премьера Дмитрия Олеговича Рогозина, - сказал Боков, -  которое он сделал на заседании оргкомитета «Победа»: «Нам надо защитить нашу молодежь и,  в целом наш народ, от циничной лжи, фальсификации истории, которые льются потоками из средств массовой информации, из уст некоторых лжеэкспертов. Им надо дать отпор, решительный и аргументированный, основанный на глубоком знании истории».
Поэтому, Владик, я и стараюсь до сих пор искать новые и новые имена воинов, погибших в самом начале операции «Багратион» у нас под Витебском. Одно тревожит, доживу ли я до того времени, когда останки последнего солдата мы захороним на Воинском Мемориале имени Ленинского комсомола в Коптях. Но с другой стороны у меня уже есть хорошие помощники и неплохие душеприказчики. Такие, например, как ты.
- Виктор Демьянович, да вы крепок и душой, и телом. Как ваш дуб, который посадили у себя на усадьбе в честь рождения вашего сына Виктора. У вас уже есть крепкая и надежная смена, и ваше благородное и благодарное дело не канет в лету.
- Да я, Владик, и не собираюсь сдаваться, но годы берут свое.
- Да какие ваши годы, Виктор Демьянович? – с нарочитым удивлением спросил Боков. Я тут недавно прочитал две миниатюрные заметки «Ассошиэйтед Пресс». Одна называется «Сто лет не курила, не пила и не врала». Одри Стюабарт  работает дежурным редактором газеты «Экземпляр» в американском провинциальном городе Индепенденс. Что удивительно, так Одри пришла в газету в возрасте 65 лет. С тех пор ходит на службу в редакцию каждый день без выходных. Читатели любят свежие новости. Она правит тексты, выискивает и исправляет ошибки. Компания, в которой Одри работала раньше, проводила её на пенсию, но женщина возмутилась: «Пенсия самое отвратительное, что могут сделать с работающим и очень работящим  человеком. А ведь я после, когда меня отправили на пенсию, проработала 35 прекрасных лет. Работа позволяет мне чувствовать себя полезной для общества и жить с достоинством и с достатком». И думаю, Виктор Демьянович, что ей можно поверить на слово, все-таки она живет во втором её столетии. А сама Одри и раскрыла секрет своего долголетия: «Я никогда не курила, не пила горячительных напитков и старалась не врать». А вы же придерживаетесь тех же принципов, что и Одри.
- Умеешь ты, Владик, находить убедительные аргументы в любом споре, - заулыбался Терещенко. А вот два заклятых друга врага Сталин и Черчилль тоже прожили не мало, но все же Сталин подтянутый, с несгибаемой волей и с крепким здоровьем не дожил до 75 лет.
- Раз пошла такая пьянка, - засмеялся Боков, - режь последний огурец!. А я из другой заметки «Ассошиэйтед Пресс» узнал секрет долголетия Уинстона Черчилля. Его раскрыл лечащий врач премьер-министра Лорде Морана: «Секрет здоровья Черчилля в том, что он никогда не отказывался ни от одного глотка виски, ни от крепкой сигареты. Зато каждый день принимал прописанный врачом… аспирин». Черчилль прожил тоже не мало – 90 лет. А если бы не пил и не курил, как Одри?...
- Ладно, уговорил, - улыбнулся Терещенко, - я ведь тоже не курю и не вру, а после бани иногда принимаю на грудь, но не виски, как англичане, а несколько глотков нашей русской водки. Давай-ка, Владик, поговорим лучше снова о творчестве Симонова. А Черчилль для меня не пример. Он врун, лгун, лицемер. После войны стал против СССР.

Военный профессионализм писателя

- Хорошо, Виктор Демьянович, согласился с краткой характеристикой Черчилля Боков. – Все западные политики себе на уме. До Америки немцы бы не дотянулись во время войны – преграждал им путь Атлантический океан. Да и Англия была островным государством, а у Гитлера явно была водобоязнь. Англия и отсиделась до 1944 года в своей естественной крепости. Но что сказал в книге про Симонова Гареев? Почему Константин Михайлович так рвался и добился стать офицером и военным корреспондентом?
- Для Махмуда Ахметовича Гареева выбор профессии военного корреспондента Симоновым – секрет полишинеля. Всем было известно, да и сын писателя Алексей говорил: «Отца во многом воспитала армия. Его отец погиб в первую мировую войну в офицерском звании, да и отчим, который вырастил Константина Михайловича, был так же офицером. Вот он и воспитывался на черенке революции, гражданской войны, боев у озера Хасан, реки Халкин – Гол и испанских республиканцев. И лучшие произведения литературы и искусства были посвящены идеям Защиты Отечества.
- А откуда могли появиться в молодой Советской России новые писатели? – спросил у Терещенко Боков. И получил ответ:
- Академик Гареев ответил на этот вопрос прямо и просто: «Поколение писателей 30-х годов воспитывалось на книгах Николая Островского, Александра Фадеева, Алексея Толстого, Аркадия Гайдара. Да и сам Симонов не раз говорил, что армия с юных лет стала его  делом. А люди, служившие в Красной Армии, стали самыми близкими для его сердца людьми. Но главный багаж писателя – это его командировки на различные фронты, где велись трудные и опасные для жизни бои. Не зря в журналистской застольной песне звучат такие слова: «Там, где мы бывали, нам танки не давали – репортер погибнет, не беда. С «лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом, мы первыми въезжали в города». И эти слова подтверждает сам Симонов: «Я свидетель многих активных действий и многих событий. Я – за редчайшим исключением не ездил туда, где было тихо. Меня всегда посылали туда, где что-то готовилось, или уже происходило. Поэтому я имел возможность сравнивать, так как видел все активные действия нашей армии во все годы и во все периоды войны». И Махмуд Гареев с полуслова понимает Симонова. Академик на своем опыте испытал и понял, что любой воевавший человек знает: «Каждый день или неделя на войне вызывает душевные потрясения, такое обостренное видение всего происходящего, так многому учит, чего в мирное время нельзя постигнуть за многие годы, а иногда и за целую жизнь».
- Виктор Демьянович, а с кем из классиков военной литературы сравнил Махмуд Ахметович романы Константина Симонова? – спросил Боков, и Терещенко ответил:
- Он заявил, что иногда прозу Симонова сравнивают с произведениями Ремарка о войне. Читая роман Ремарка «На Западном  фронте без перемен», поражает глубоко правдивое изображение фронтовой жизни солдат, их переживания, чувства самосохранения в борьбе за жизнь, интуиции. Но все же у Ремарка все преподносится с точки зрения обывателей. Я сам читал Ремарка и удивился как в «Трех товарищах» солдат говорит, что фронтовая жизнь – сплошное ожидание, а неактивное действие. Ждет солдат, когда прозвучит команда «Обед!», ждет письма из дома. Даже пулю в живот после сытного обеда и то приходится ждать. Думая при этом: «Авось сегодня пронесет её мимо».
- Разумеется, Виктор Демьянович, в деталях и наблюдательностью Симонов в чем-то и смахивает на Ремарка, - согласился со старшим другом Боков, - но у Ремарка звучит психология армии, обреченной на поражение. А у Симонова страдания и лишения солдата наполнены пониманием смысла, что война его страны ведется против другого государства, это личная война каждого солдата против фашистов, пришедших поработить народ, творящих невиданные злодеяния на его родной земле. А осознание правоты своего дела вселяет и уверенность в победе каждого бойца.
- Да, Влад, это так. Гитлеровцы были уверены в своей победе, и в первые дни войны лозунги: «Народ и фронт едины. Все для фронта! Все для победы!» считали просто пропагандой, - сказал Терещенко. – А оказалось-то, что действительно весь наш народ поднялся на борьбу с врагом. Вот всенародная поддержка и придавала силы личному составу Вооруженных сил. А сам Симонов считал, что он оказался случайно среди живых, а должен был, как Аркадий Гайдар, прикрывая пулеметным огнем отступление наших бойцов, остаться там, где погиб Гайдар, и где полегли в первые дни войны наши лучшие солдаты. Теперь на Западе за военные романы Симонова называют «русским Хемингуэем». Об этом мне рассказал мой товарищ академик Гареев. Он уверен, что всякий честный писатель патриот  не должен стоять в стороне от решения важного вопроса - прививать сегодняшней молодежи любовь к Родине. Именно в то время, когда самые святые и незабываемые понятия поставлены под сомнения молодежью. Сейчас как никогда приходится дорожить каждым талантливым писателем. Особенно таким, как Симонов. Вот Гареев и решил показать читателям его талант во всей красе.
- Да, - вздохнул Владик, - но, к сожалению, вся гвардия, знавшая тяготы войны начинает редеть.
- Поэтому так важна книга для молодых читателей Махмуда Ахметовича про Симонова, - сказал Терещенко. Его стихотворение «Жди меня» родило самые сокровенные мысли миллионов людей о любви, преданности и вере в Победу. Поэтому он, не жалея себя, трудился на износ, работая почти сутками. И его начали обвинять в неспешности. Илья Сельвинский сказал об авангардизме Константина Михайловича такую броскую фразу: «Симонов – это какой-то комбайн». Но именно в военную страду и нужно было работать, как комбайн в поле, чтобы каждое, даже крохотное зернышко патриотизма взошло бы и набрало силу в душах наших людей.
- Я согласен с вами, Виктор Демьянович, сказал Боков. – Но человеку, который не прошел горнило войны, очень трудно написать нечто пронзительное, как, например, фронтовичка Юлия Друнина: «Я только раз видала рукопашный… Раз наяву и сотни раз во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне».
- Тут ты, Владик не совсем прав, - произнес Терещенко, - Лев Николаевич Толстой, создавший роман «Война и мир» не был участником сражений в войне с Наполеоном в 1812 году. Но как глубоко и правдиво Толстой показал эти события. А взять роман Анатолия Иванова «Вечный зов». Уже в двух словах названия романа слышна неразрывная связь всех поколений нашей страны. А критиков хватает. В огромной массе ошеломляющих событий в первый год войны, военных неудач, личного горя и тревог каждого воина за судьбу своей Родины, было нетрудно разглядеть и беспорядки и неурядицы в действиях нашей армии. Но талантливый писатель показывал на примерах своих лирических героев романа, что нужно для победы над врагом и из чего она складывается. Взять хотя бы реплику генерала Серпилина из романа Симонова «Живые и мертвые»: «Ты думаешь, только те военные, у которых погоны на плечах? Нет, военные – это все те, у кого война на плечах».
- Я сколько раз читал и смотрел фильм «Живые и мертвые», а вот эту гениальную фразу генерала Серпилина почему-то пропустил мимо ушей, - удивился Боков. – А тут вся суть Великой Отечественной войны показана. Весь народ – едины и фронт и тыл, все пронизаны и воодушевлены одной идеей, одной целью – победить врага.
- Да, Владик, - кивнул Терещенко, - с первого взгляда не сразу можно понять не только силу страны, а даже отдельного, с виду негероического человека. Академик Гареев в своей книге приводит одно размышление писателя Симонова, который подметил один военный эпизод под Тернополем: «Полковник произвел на меня именно такое впечатление – очень обычного человека, который, как мне показалось, не отличался ни большим военным талантом, ни сверхъестественной, сокрушительной силой воли. Но именно он штурмовал и овладел наиболее трудным участком обороны Тернополя. Но самое главное – в этом не было ничего удивительного. И мне с самого начала, как только я попал к нему, казалось, что так и должно быть. Именно на таких людях складывается общий уровень нашей армии, в которой не все командиры высокоталантливы и непогрешимы. Но эта армия все решительнее и спокойнее начинает выигрывать войну».
- Виктор Демьянович, когда вы мне показали обложку книги Гареева «Константин Симонов как военный писатель», - сказал Боков, - то меня сразила наповал фотография Константина Михайловича. Снимок был сделан фотографом еще в начале войны. Сзади писателя видны усталые, сидящие на земле солдаты, а в контраст этой унылой панорамы на первом плане сияет белозубой улыбкой во весь рот Константин Симонов. В глазах поблескивают озорные, задорные искорки. На лице, скулах и подбородке щетина двухдневной небритости, а в левом уголку рта зажат зубами бычок из самокрутки. Погон на выгоревшей гимнастерке нет – петлицы на вороте. На голове нахлобучена пилотка со звездой, сдвинут головной убор на левое ухо, а с правой стороны из-под пилотки выглядывает клок не расчесанных волос. Портрет совсем не парадный, но в нем такой задор и уверенность Симонова, что, взглянув на этот портрет, сразу же в душу проникает уверенность. Такие бойцы, как писатель Симонов уверены в Победе.
- Владик, а ты не пробовал отбросить перо в сторону и взяться за кисть и стать художником? – спросил с иронией Терещенко, а Боков парировал этот выпад шуткой:
- Стать художником от слова «худо» не хочу. Мне больше нравится писать художественные литературные повести и романы.
- Эх, молодежь, молодежь, - вздохнул Терещенко, - чуть затронь за живое и уже запыхтел, как закипающий самовар. Ты посмотри-ка на форзац обложки. Видишь, с какой гордостью стоит Симонов на фоне стены с табличками «Канцелярия фюрера». А под заголовком хищный символ фашистской Германии орел с распростертыми крыльями в цепких, когтистых лапах сжимающий свастику, окаймленной кольцом. И кажется, что не орел это, а распятая Германия её фюрером Адольфом Гитлером. Да и орел-то сжимает в когтях не кольцо, а земной шар, страны которого должны подчиниться агрессору Шикльгруберу.  Рядом с Симоновым стоят офицеры в парадной новенькой форме, и их взгляды устремлены вдаль в будущее. Война-то закончилась, так пора и домой, в мирную жизнь. А Симонов, расправив широкие плечи, на которых уже сверкают офицерские звезды на погонах, скрестил руки на груди, но одет-то опять же в выгоревшую от солнца гимнастерку. Константин Михайлович стоит по центру среди своих друзей, боевых товарищей. На груди одного из них четыре ордена Славы. Он полный кавалер этого ордена, и его награды приравниваются к званию Героя Советского Союза. Симонов богатырского роста и выше почти на голову своих друзей. Вообще, картина Васнецова «Три богатыря». А у Симонова на левой руке висит легонькая тросточка, чтобы не хромать из-за ранения в ногу. Но, кажется мне, что это вовсе не тросточка, а булава в руке Ильи Муромца, которой громил богатырь Древней Руси всех врагов, которые пытались поработить свободолюбивый народ.
- Как вы, Виктор Демьянович, великолепно рассказали о сути фотоснимка, - радостно воскликнул Боков. – Упрекали меня в художественном свисте, а сами такую эпическую панораму развернули, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И я готов, развесив уши слушать такие рассказы целый день.
- Хорошо, - кивнул Терещенко, - я про уникальную книгу академика Гареева могу рассказывать не только день, а месяц, год и так далее. Но сначала я тебе покажу фотографию в книге, где Симонов в начале войны стоит рядом с молоденьким пареньком – немецким летчиком, которого сбили на подступах к Москве «сталинские» соколы. Так вот что под этим фото написал Константин Михайлович: «Это был нахальный голубоглазый парень фельдфебель из сбитого самолета. Из разговора с этим фельдфебелем, да и с другими пленными чувствовалось, что, во-первых, они твердо рассчитывают, что война закончится через месяц. А, во-вторых, они думают, что их кормят, поят и, вообще, по-человечески обращаются с ними только потому, что боятся мести немцев после того, как они через месяц выиграют войну и возьмут Москву».
- Ишь ты, губу раздули, - не выдержал Боков и съязвил. – А что сам-то говорил писатель Симонов, чему его научила лично война?
- Константин Михайлович сказал по этому поводу, - ответил Терещенко, - что не надо вешать носа даже при самых крайних обстоятельствах. Научила верить человеку и не обещать ему того, что не сможешь сам сделать. Научила, даже когда трудно, но сказать твердо «да» или «нет». И не пятиться в золотой середине между «да» и «нет». Научила не требовать от людей того, к чему сам еще не готов. Стал понимать, что война не сборник разных приключений, это тяжелое и неуклюжее дело, совершающееся во многих случаях не так, как это было задумано первоначально. Научила и ненавидеть показуху – из-за неё на войне всегда стоит кровь людей. А в памяти остались не только тяжелые кровопролитные бои, а и адский труд, пот, изнеможение. И в тоже время было важно понять: война – это сплошная опасность. И, если не понимать внутренние принципы бойцов, то человек не выдержал бы напряжение не только года войны, а даже двух недель. Но нельзя писателю впадать и в другую крайность: писать только об опасности и героизм – значит, писать неверно, неправильно. А вывод Симонова меня и вовсе потряс до глубины души: «Среди военных будней много героизма, но и в самом героизме очень много будничного». И вот эти «изюминки» творчества писателя Симонова Академик Гареев собирал по крупицам. Нужно было перелопатить и промыть песка в ручье золотоносной жилы, чтобы на ситечке старателя остались несколько золотых крупинок. В данном случае ценнейших литературных перлов.
- Я вижу, Виктор Демьянович, что общаясь с Махмудом Ахметовичем Гареевым, вы стали не только собирателем памяти народной о погибших героях, но и ярким романтиком военных буден и ярким исследователем, чтоб никто не был забыт, и ничто не осталось забыто, - сказал Боков.
- Гареев этот тезис усвоил давно, Влад, до твоего рождения, - сказал Терещенко. Противостояние в «холодной» войне сейчас заставляет обе стороны обращать повышенное внимание к опыту Второй Мировой войны и привел один эпизод из книги о Симонове, где Константин Михайлович одним вопросом поставил в тупик нынешних «стратегов». В обсуждении вопроса в военно-научном управлении генштаба участвовал Симонов. И когда в ходе обсуждения один из выступающих стал говорить, что мы не будем готовиться к прошлой войне, что приверженность к старому опыту может привести больше вреда, чем пользы при воспитании нового поколения офицеров. Константин Михайлович спросил оратора: «Как, по вашему мнению, кто бы лучше справился с новыми задачами в новой войне: Серпилин 1941 года, или Серпилин с опытом 1944 года?» И многие тогда согласились, что в каверзном вопросе писателя есть однозначное мнение: в выстраданном боевом опыте, есть нечто такое, что не может ни устареть, ни умереть. Нужно к любому опыту подходить творчески, а не наплевательски. Нельзя быть умнее папы Римского.
- Виктор Демьянович, - спросил Боков, - я слышал, что после войны к Симонову приклеили ярлык: «офицерский писатель». А солдаты и сержанты остались в его произведениях на втором плане. Но оправдываться и доказывать, что он не верблюд, писателю, вроде бы, пришлось недолго.
- Разумеется, Влад,- ответил Терещенко, - особенно после выхода на экраны кинотеатров фильма «Шел солдат».
- А чем этот фильм знаменит?
- Мне врезался в память один эпизод, - сказал Терещенко. – В нем показан внешне неказистый, до предела уставший солдат-сапер, бредущий из последних сил по колена в грязи по раскисшей дороге, прокладывая путь пехоте и танкам, разминируя заложенные фашистами мины. После просмотра фильма, где в кинозале присутствовал и Симонов, один из офицеров, который по возрасту не мог воевать  с гитлеровцами, возмущенно выкрикнул: «Разве такой солдат выиграл войну?» Симонов удивился, но не успел ответить, как из зала, из груды ветеранов вырвался на одном дыхании единый возглас: «Да, именно такой солдат выиграл войну, а не тот, который нарисован на плакате». Вот так-то, Влад, все подлинное, нераздельное действует на людей неотвратимо.
- Да, Виктор Демьянович, а я, читая книгу Гареева, узнал, как Министр обороны Гречко устроил в кинозале просмотр фильма «Они сражались за Родину». Выступавшие высказали ряд замечаний. На просмотре присутствовал и кинорежиссер Сергей Бондарчук. Подвел итог критических замечаний, сказав единственную, но очень едкую и четкую фразу: «Поймите, дорогие товарищи, фильм называется: «Они сражались за Родину», а не «Вы сражались за Родину». И на самом деле главным героем в фильме Бондарчука были простые солдаты. Только хочу узнать у вас, а сам Симонов защищался от нападок, что он пишет больше про офицеров, чем про простых солдат?
- Константину Михайловичу, - сказал Терещенко, - приходилось часто защищаться от звания «офицерский писатель», но он, проанализировав свои мысли в изданных им книгах, увидел дело истины в этих упреках. И все же всегда заявлял в полемических спорах: «В критике есть доля правды, но в нашей армии у нас не делили людей на белую и черную кость. Были и есть представители всех слоев общества на разных должностях. Так же и среди рядовых солдат. И рядовые были интеллигентными бойцами. Были выходцы из глубинки из малообразованных семей. Но и они, с несколькими классами начальной школы, благодаря своему упорству и таланту, мужеству и твердому характеру вышли в командиры и стали выдающимися военачальниками».
- И вы поддерживаете мнение Симонова? – спросил Боков, а Терещенко ответил:
- Я на своей шкуре испытал то, о чем говорит Симонов. И не хочу сказать, что наша победа одержана самоотверженными действиями всего советского народа. Но квинтэссенция стратегических замыслов было подписание акта Капитуляции  Германии Жуковым и Кейтелем. Эмоции, которые переполняли двух военачальников, хорошо показал Махмуд Гареев в книге о Симонове. Как вел себя победитель, а как побежденный сам Константин Михайлович видел и написал: «Во время подписания капитуляции я с интересом наблюдал за Жуковым и Кейтелем. Кейтель, то сидел неподвижно, глядя перед собой, как будто перед ним стояла преграда, то вдруг поворачивал голову и смотрел на Жукова. Так повторялось несколько раз. У меня невольно мелькнула мысль: конечно, Кейтелю любопытно увидеть, вот так, в десяти шагах, человека, личность которого, давно занимала его. А я Жуковым любовался: полное достоинства лицо, сильного, красивого человека. Я встречался с ним на Халкин-Голе. Мне тогда и в голову на секунду не могло прийти, что в  следующий раз я его увижу в Берлине, принимающего капитуляцию германской армии».
- А кому из нас могло прийти в голову, - сказал Боков, что унтер офицер царской армии России станет Маршалом и четырежды Героем Советского Союза?
- Это ты правильно подметил, Влад. Вопрос не в бровь, а в глаз. Не все наши военачальники, как говаривал Чапаев, «академиев не заканчивали». Ни Жуков, ни Рокоссовский и даже генерал Брусилов был самоучкой. Тот же Кейтель на Нюрнбергском процессе признался: «Я никогда не учился в академии», а ведь он самое высокопоставленное лицо в Германии. А упреки бросали в лицо только Жукову. Но даже Геббельс, который пропагандировал, что в гитлеровской армии служат одни высоко порядочные арийцы, перед тем, как начался штурм Рейхстага, записал: «Мне представили из Генштаба дело, содержащее биографии и портреты советских генералов и маршалов. Они почти все не старше 50-ти лет. С богатой политико-революционной деятельностью за плечами, убежденные большевики. Исключительно энергичные люди, и по их лицам видно, что они народного корня. Словом, приходится прийти к неприятному убеждению, что военное руководство Советского Союза состоит из лучших, чем наше, классов…»
- Вот тебе и истинный ариец, беспощадный к врагам рейха! - воскликнул Боков. – А накануне перед смертью не стал лгать, как врал он все эти годы, пропагандируя чистоту арийской расы, и сумел признаться, что даже во взгляде на фотографиях советских генералов и материалов есть и сила воли, мужество и … благородство.
- Владик, не только Геббельс прозрел перед смертью. Махмуд Гареев привел в книге о Симонове мнение еще одного видного военачальника немецкой армии Франца Гальдера. Он с 1938 по 1942 год был начальником Гитлеровского Генштаба. Сказал, сделав исторический экскурс в развитие военной стратегии Красной Армии, которая учитывала свои промахи в начале войны, превзошла немецких стратегов и тактиков и стала громить фашистов. Вот что сказал этот крупнейший специалист: «Исторически не безынтересно  исследовать, как русское руководство, потерпевшее крушение из-за своего принципа жестокой обороны в 1941 году, сумело развиться до гибкого, оперативного руководства. Благодаря этому армия русских под командованием своих маршалов провела ряд блестящих операций, которые даже по нашим немецким масштабам заслуживают самой высокой оценки. А в это время наше немецкое командование под влиянием полководца Гитлера отказалось от оперативного искусства и закончило бедной по идее тактикой жесткой обороны. И эта тактика и привела нас, в конечном счете, к полному поражению над этим периодом начала нашего краха, как приговор, прозвучало слово высказанное русскими: порочная  стратегия немцев. И это нельзя нам опровергнуть».
- Поздно прозрел Франц Гальдер, - подхватил цитату Терещенко Боков.  На Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля выступал фельдмаршал Паулюс, сдавшийся вместе с миллионной  армией под Сталинградом русским в плен. Адвокат Теринга попытался обвинить фельдмаршала Паулюса: «Якобы Паулюс в плену стал преподавать советским офицерам в академии стратегию ведения войны». На что Паулюс с надменной улыбкой ответил своему оппоненту: «Советская стратегия настолько оказалась выше нашей, что я вряд ли мог понадобиться русским хотя бы для того, что бы преподавать в школе унтер-офицеров.  Лучшее тому доказательство – исход битвы на Волге, в результате которой я оказался в плену. А так же и то, что вот эти господа, мои коллеги сидят здесь на скамье подсудимых».
- Влад, сказал мудро Терещенко, - признание нашего превосходства Паулюсом в нашем военном превосходстве отвергает тот объективный факт, что армия у Гитлера была  высокопрофессиональной, но мы все же сумели победить сильнейшего противника. Конечно, и среди наших генералов были отщепенцы типа Власова. Но многие наши генералы были примером для наших солдат. Махмуд Гареев привел в книге о Симонове вот такой пример – предсмертное письмо Александра Матросова: «Я видел, как умирали наши товарищи. А сегодня комбат рассказал случай, как погиб один генерал, стоя лицом на Запад. Но если мне суждено погибнуть, то я бы хотел умереть так: как этот наш генерал: в бою и лицом на Запад».
- Я с вами согласен, Виктор Демьянович, - сказал Боков, - Константин Михайлович во все х своих произведениях, несмотря на трагичность накануне и начале войны, показывает, что эти события не состоят только из «черных пятен». В них переплетаются самоотверженный труд и подвиг нашего народа. Хотя, люди столкнулись с огромными действиями и страданиями, солдаты и офицеры представляют массовый героизм. И хотя в истории нашей страны есть чему ужасаться, но в большинстве случаев есть и чему гордиться. А Симонов ставит в своих произведениях не только ошибки прошлого, а ставит вопрос для будущих поколений: «Есть ли в опыте войны что-то такое, что представляет для нас ценность и является актуальностью для сегодняшнего дня?»
- Разве можно опыт ужасов войны перенести на сегодняшнее время? – спросил огорошенный этим вопросом Боков.
- Ты удивляешься, Владик, а вот американцы создали Институт стратегии, где изучают не только стратегию войны, а в любой области мирной деятельности: бизнеса, дипломатии, политики. И этот институт даже выпустил научный труд «Стратегия управления по Клаузевицу». Хотя Клаузевиц издал свою книгу «О войне» очень давно – 200 лет назад.
- А разве такие полководцы как наши: Жуков, Рокоссовский, Василевский не заслужили право, чтобы их опыт изучали сегодняшние курс анты училищ? – спросил Боков.
- Заслуживают. И Симонов, и Гареев этим и занимаются, - ответил Терещенко. – Кстати, книгу Клаузевица у него на родине сразу и не признали. Она была не нужна прусской армии, которая была вспомогательной, подсобной силой во французской армии Наполеона. Тем более, потом популярное изречение Ллойда Джорджа, это генералы всегда готовятся к прошлой войне и вовсе смикшировало труд  Клаузевица. А вот Президент России Владимир Путин другого мнения. Он призывает не забывать военные традиции России: «В них опыт многих поколений офицеров, посвятивших себя ратной службе. Обращение к нашим истокам помогает нам решать современные военные задачи». И в словах российского Президента истинная правда. Разгром террористической организации в Сирии тому подтверждение. Хотя споры идут до сих пор: «началась война в 1941 году внезапно или нет?»
- А какие могут идти споры, Виктор Демьянович, когда все эпизоды войны историки рассматривают под микроскопом? И вскрываются такие факты бюрократического подхода штабных офицеров, что их приходилось разгребать самому Иосифу Виссарионовичу Сталину, - сказал реплику Боков, а Терещенко тут же отреагировал:
- В 1965 году в докладе перед московскими писателями Симонов привел пример бездарного управления в Керченской операции. А в приказе Верховного Главнокомандующего Сталина было сказано: «Причиной неудач на Керченском полуострове заключается в бюрократическом и бумажном методе руководства войсками командующего фронтом товарища Мехлиса. Козлов и Мехлис считали, что их главная задача отдать приказ, и на этом заканчивается их обязанность управления войсками. Они не понимают, что издание приказа является только началом работы. А главная задача командования состоит в том, что нужно обеспечить выполнение приказа, довести приказ до войск и организовать помощь войскам на выполнение приказа командования».
Симонов очень актуально и точно объяснил писателям, как Сталин умел в любой сложнейшей операции разобраться и заставить выполнять допущенные промахи своим высокопоставленным военачальникам, - с удивлением высказался Боков, а Терещенко привел пример из романа Симонова «Последнее лето»
- Благодаря хорошей связи Сталина с командующими фронтов, с командирами дивизий и штабов, - сказал Виктор Демьянович, - у них появился спор, отметил Симонов. И привел разговор Серпилина  и начштаба Бойко: «Где в ходе боевых действий должен находиться командующий – на командном пункте, или в наступающих войсках?» В итоге разговора получилось, что надо быть там, где требует сложившаяся обстановка. А второй вывод после анализа Серпилин и Бойко сделали такой: «Чем лучше проделана операция, тем меньше возникает необходимость быть в боевых порядках войск». А в-третьих, уже говорит Серпилин, что главный и постоянный риск у командира в том, что он принимает решения, от которых зависит успех, или неудача всего дела. Но совсем не в том, что «он сам случайно заедет под пули».
- Не зря Симонов написал Трилогию про генерала Серпилина, - согласился Боков. – Благодаря таким вот  Серпилиным и выиграли наши войска войну, добились Победы. Военная история знает много полководцев, их тысячи, но не больше десятка  из них попали в разряд великих.
- Да, Влад, - сказал Терещенко, - ты попал в точку. Академик Гареев считает так же: «чтобы попасть в эту элиту, надо было не только одерживать победы, но и проявить оригинальность, блистательность полководческого почерка, генеальность решений и избранность способов действий и в целом высокий уровень военного искусства».




Жуков и Симонов

- Виктор Демьянович, - обратился Боков к Терещенко, - я знаю, что Константин Михайлович Симонов очень много общался с маршалом Жуковым. Вы тоже штурмовали Берлин и знаете, как это было трудно сделать. Но Жукову удалось все же взять Берлин, и многие критиковали его действия. А как Симонов оценивал действия маршала?
- Да действия Жукова были противоречивыми, - согласился Терещенко, - Жуков в ходе Висло-Одерской операции с выходом на рубеж Быдгошеции и достижения конечной цели операции, упорно добивался согласия Сталина на безостановочное наступление к реке Одер. А после, вопреки требованиям Верховного главка командующего настаивающего продолжать наступление на Берлин, вдруг неожиданно настаивает и просит сделать ему оперативную паузу. За это он после войны выслушал много критических замечаний. Эти вопрос ы поднимались и Симоновым в ходе бесед Константина Михайловича с Георгием Константиновичем.
- И как реагировал Жуков на эти вопросы? – спросил Боков.
- На все вопросы и упреки он отвечал, - сказал Терещенко, - что не придерживался уставных положений, а поступал творчески, учитывая конкретно складывающуюся обстановку на фронте. Жуков не любил догматику в военной стратегии и в решениях придерживался целесообразности их. Поэтому  танковые армии пришлось вводить в Берлин, потому что Зееловских высот до столицы рейха стояли плотные «сотовые» из бетона и железной арматуры оборонительные сооружения укрепрайона. Пробить этот рубеж мог только танковый «кулак». Опирался Георгий Константинович в своем решении после тщательного анализа сложившейся ситуации. Он составил план новой артиллерийской подготовки штурма Берлина и разведки боем, уделяя место в плане военной хитрости, и дезинформации противника. Его главной методической мыслью было одно правило: каждый бой уникальный и неповторимый, и планировать его нужно не по шаблону, а по реальной ситуации. И все разговоры о жестокости Жукова сплошной блеф. Если бы он был жестоким, а не жестким военачальником, то доверие и любовь солдат не завоевал. Они в окопах говорили: «Где Жуков, там и победа».
- А что почерпнул из бесед и разговоров с Жуковым писатель Симонов? - спросил Боков Терещенко, и он ответил:
- Во-первых, Жуков сказал Константину Михайловичу, что он высоко оценивает способности германского командования, и их, иногда, неожиданные действия против Советской армии. Но суть полководческого искусства в творчестве, новаторства и в оригинальности действия полководца в любом бою. Только с такими качествами можно добиться победы. Так под Курском немцы эффектно наносили фланговые удары, но они были формальными и на самом деле обыкновенными лобовыми атаками. Поэтому окружить и уничтожить Советскую группировку на Курс кой дуге фашистам не удалось. Они потерпели там сокрушительное поражение и не смогли оправиться от шока до самого конца войны, до штурма Берлина.
- Что еще почерпнул из бесед с Жуковым Симонов?
- Симонов удивлялся при беседах с маршалом, - ответил Терещенко, - его гибкому и глубокому уму и проницательности суждений Георгия Константиновича, и даже вспомнил слова  Макиавелли: «Ничто не делает полководца великим, как умение проникнуть в замыслы противника". А из разговоров с Жуковым Симонов твердо убеждался, что маршал не случайно  получил четыре Звезды Героя Советского Союза. Константин Михайлович изумлялся умением читать мысленно самую сложную и запутанную обстановку как открытую книгу. Не только проникать в замысел противника, но и как бы в живом виде воссоздать в сознании возможный ход событий. Эти качества и давали Жукову предвидеть и предпринимать заблаговременно ответные меры к противнику. Кстати, это отметил в своей книге о писателе Симонове академик Гареев. Махмуд Ахметович где тоже привел в своей книге два замысла Жукова, в которых, отстаивая свою точку зрения маршал проявил не только упорство, а даже можно сказать упрямство.
- Что-то об этих двух операциях я не слышал? – пожал плечами Боков.
- Эх, Владик, ты много не знаешь про военные операции в Великую Отечественную войну, - сказал Терещенко. – А академик Гареев не только сам геройски воевал, в том числе и у нас под Витебском, а он тщательно и скрупулезно изучал военные архивы. Так вот академик считает, что особенно предвидение Жукова проявилось еще в июле 1941 года, когда Гитлер еще вынашивал идею поворота своих армий для удара по флангу Юго-западного фронта. Причем опытные немецкие генералы возражали против такой операции.  Когда директива из Ставки Гитлера пришла в Борисов, то Гельдер и Гудериан поехали к фюреру в Ставку, чтобы уговорить его отменить приказ.
- И что же предпринял Жуков?
- Он в это же время доложил Сталину, что противник повернет часть сил с Москвы на Киевское направление. А Иосиф Виссарионович не поверил ему. Он понимал, что Гитлеру необходимо сначала взять Москву, а потом, уже, надломив боевой дух русских, выщелкивать как орешки, по отдельности другие не столь важные города Советского Союза. Сталин не согласился с предложением Жукова, а за излишнюю настойчивость и резкость маршала, отстранил его от должности начальника генштаба.
-Круто! – покрутил головой Боков, - нашла коса на камень.
- Это еще надо понять, кто был косой, а кто камнем, - ответил Терещенко, - а вот Гареев считает, что образец Жуковского озарения будет на все времена украшать историю военного искусства.
- Но вы же, Виктор Демьянович, обещали мне рассказать две истории, - напомнил товарищу Боков.
- Не беспокойтесь, Влад, я великолепно помню, что обещал. Хотя и говорят, что обещанного три года ждут, но я не буду тянуть кота за хвост и расскажу тебе за три минуты.
- У меня уже ушки на макушке, - обрадовался Боков, а Виктор Демьянович стал рассказывать:
- Яркий пример оценки боевой обстановки показал Жуков на завершающем этапе по захвату и расширению плацдарма на реке  Нарев 1-го Белорусского фронта под командованием Рокоссовского. Его войска вели тяжелые и бесплодные бои и несли огромные потери. И Рокоссовский неоднократно обращался в Ставку, прекратить наступательные бои и позволить укрепиться, а уж потом перейти в наступление. Но получал от Сталина постоянный отказ. Сталин и Молотов обещали Рокоссовскому укрепить фронт, подбросить дополнительные войска и авиацию. И в это время Ставка Верховного Главнокомандующего и направила на этот плацдарм Жукова.
- И какие меры предпринял маршал Жуков?
- Сначала и он потребовал от Рокоссовского расширения плацдарма. Но, побывав в войсках 1-го Белорусского фронта, Жуков убедился в бесполезности в данный момент наступления именно в этом направлении. На заседании Ставки, пишет в своей книге о Симонове Махмуд Гареев, Жуков поддержал Рокоссовского. И привел довод, который обезоружил всех, в том числе и Сталина. Он пояснил, что для последующей крупной операции не потребуется наступление на реку Нарев, разве что для дезинформации фашистов.  А для овладения Варшавы придется наносить удары по другим направлениям, и Варшава будет освобождена. Жукова никогда не захлестывала текущая обстановка. Как бы она не давила на него, его мысли всегда были устремлены вперед, и не упускали из виду перспективу событий, которые принесут успех. С холодной головой Жуков с особой тщательностью готовился к любой, даже, казалось бы, самой незначительной операции, но именно в этом и проявлялась важная черта маршала. Его полководческого искусства.
- А я хочу добавить, - сказал Боков, - что полководческое искусство Жукова подкреплялось и характером Маршала. Ведь он отлично умел твердо и настойчиво проводить в жизнь свои решения. Его огромная воля и мужество всегда были нужны при отстаивании своих планов и решений даже в ставке Сталина. Он не боялся попасть в немилость вождю. И мне даже кажется, что Симонов придал некоторые черты характера Жукова генералу Серпилину.
- Несомненно, - кивнул головой Терещенко, - от Симонова и узнал про этот эпизод академик Гареев, и написал так четко и ясно в своем важном исследовании о стратегических способностях наших советских военачальников. Вот что написал  Махмуд Ахметович про Жукова: «Самый страшный враг национального военного искусства – это шаблон и догматизм. Главная суть Жуковского полководческого искусства – в творчестве и неожиданности своих решений и действий для противника».
- Вывод академика Гареева великолепен, - согласился Боков. – Но откуда в исторических романах часто упоминается о жестокости Жукова, что он трупами бойцов Красной Армии прокладывал дорогу к Берлину?
- Эх, Владик, в исторических романах, что только не используют писатели, чтобы книги их были востребованы читателями, у которых знания исторических фактов часто на очень низком уровне. Вот они и верят каждому зверю. А вот академик Гареев никогда не верил на слово. Он каждое сказанное слово выверял с архивными документами. Поэтому его научные труды и называются – исследование. И вот, что он сказал о Жукове: «На протяжении всей своей военной службы Жуков проповедовал принцип максимального сбережения людей и достижения победы с минимальными потерями. Перед началом каждой боевой операции он предупреждал командиров не допускать оплошностей, а настойчиво добиваться наиболее целесообразных решений, которые сократят потери людей и техники. И командиры воспринимали жесткие требования Жукова как должное. Ведь он доказывал им своими самоотверженными требованиями лично к себе. Ненавидел трусов, не мог великодушно простить испугавшегося в первом бою необстрелянного солдата.
- Так откуда же брались слухи, Виктор Демьянович? – спросил Боков.
- Элементарное незнание статистических данных, или их анализа, - ответил Терещенко. – Гареев сопоставил данные при контрнаступлении по Москвой. Западный фронт понес потери 100 тысяч человек, а у Калининского фронта потери были намного меньше: 28 тысяч солдат и офицеров. Но почему-то умалчивали такой факт, что на Западном фронте участвовали в боях 700 тысяч человек, а на Калининском фронте 190 тысяч. Если брать в процентном отношении, то у  Жукова были потери меньше, чем на Калининском фронте. А взять Ржевско-Вяземскую операцию – Махмуд Ахметович приводит вот такие цифры: потери у Жукова 20,9 процента, а у Конева 35,6 процента. И для Симонова был вопрос о морских потерях. Он увязывал его с тем, что мы учились воевать, и он, выступая перед читателями говорил: «Мы многому научились на войне. Мы научились не ходить в лобовые атаки, а обходить, обтекать противника, брать его в клещи и устраивать ему «котлы». Научились не бояться танков и умело управлять войсками. Научились проламывать оборону, проткнув её одним страшным по силе ударом. А проткнув, действовать оперативно, по профессиональному выражению командиров  «сматываться направо и налево и очень быстро». Пока фашисты не очухались от шока и не приняли ответные меры».
- Вот это Симонов, как он тонко почувствовал, чему мы научились за первые годы войны, – с восхищением заметил Боков. – Но я знаю, слышал от многих фронтовиков, что фашисты боялись таких лобовых атак, где происходили рукопашные схватки, а они были по дерзости и бесстрашно у русских солдат, такие, что гитлеровцы пасовали перед нашими бойцами.
- Ты вот влезаешь в мои не оконченные фразы, Владик, и не дослушал мой монолог до конца, - сказал Терещенко. – А я хотел сказать как раз о том, что ты уже озвучил. А Симонов продолжал объяснять аудитории, что мы «научились дерзости, научились добывать победу малой кровью и мастерски решать сложнейшие стратегические задачи. Научились и четкому взаимодействию всех войск – артиллерия теперь двигалась, не отставая от пехоты, расчищая ей дорогу. И все время помогало «царице полей» и авиация». Даже немецкий издатель книг Симонова был вынужден честно признаться: «Ложь о бессмысленной трате людских ресурсов большевистским руководством была сфабрикована немецкими «сверхчеловеками». Которым не был известен приказ маршала Тимошенко 10 июля 1942 года: «Следует выполнить две задачи: нанести противнику возможно больший урон в технике – в первую очередь, а во вторую уж в живой силе. Боевые операции проводить таким образом, чтобы избежать окружение. Это намного важнее, чем защита каждой пяди земли, ведь в таком случае происходят большие потери. Нужно умело взаимодействовать с соседскими частями. Командиры не должны действовать ради своего престижа и защищать позиции без учета собственных потерь. Следует в гибкой защите и отойти, если отхода нельзя избежать».
- Вот это Тимошенко, - воскликнул Боков. Маршал с гуманными принципами ведения боя. А как Симонов отзывался по этому поводу?
- Константин Михайлович не зря назвал роман-трилогию «Живые и мертвые». Уже в его пьесе «Парень из нашего города» главный герой этого произведения Симонова Сергей Луконин говорит: «Победу одни живые не делают. Её делят пополам и живые и мертвые». И неотъемлемой чертой Симоновского творчества является тема единства армии и народа. Трепетное отношение к солдату и командиру – к защитникам Отечества передается с молоком матери. Симонов, путешествуя по фронтовым дорогам, однажды подметил такую, очень важную деталь: «В одном лесочке встретили ребятишек: мальчишку лет шести и двух девочек постарше. И у каждого из них были полные кружки сочной земляники. Мы остановили машину и попросили продать нам ягоды. Мальчик сразу же приценился и был готов продать землянику. Но его купеческую предприимчивость пресекла старшая сестра. Она взяла братика за рукав, отвела в сторону и что-то сердито сказала ему. А потом всю собранную землянику протянула нам, отказавшись брать деньги. И я спросил девочку:
- Почему вы отказываетесь от денег?
- Колька-то хочет взять деньги, но этого делать нам нельзя.
- Почему?
- Мама дома спросит Колю, откуда у него появились деньги, и он честно признается, что взял у военных. Мать рассердится и будет плакать. А Кольку потом выпорет. Вы берите ягоды так, а мы сейчас пойдем в лес и на полянке соберем еще землянику.
Пришлось взять так. Это было так трогательно, но еще больше грустно. Я думал, что же будет с этими ребятишками через неделю.
Когда мы ехали обратно через Краснополье, то увидели женщин, державших на руках ребятишек. Детишки замахали ручонками в след машинам. Не знаю почему, но именно в тот момент меня прошибла слеза. И я чуть не заревел. Конечно, детей научили махать руками при виде едущих машин, в которых сидели военные. А все-таки в этом было что-то такое, что хотелось зареветь».
- Вот это такой удивительный эпизод из жизни писателя Симонова, - воскликнул Боков. – Никогда бы не поверил я, вглядываясь в его суровое мужественное лицо, когда слышишь из его уст, что при отступлении он был готов зареветь, при виде приветствующих его ребятишек. Они отступают, а матери и дети, да и весь наш народ, надеются, что отступление прекратится, и эти военные вернутся и выгонят фашистов из их городов и деревень.
- То, что народ и армия едины, Симонов очень точно показал, как обыкновенный пожилой рабочий Попков, который уже в начале Великой Отечественной войны, увидев, что не все у Красной Армии есть для успешной победы, готов отдать все свое имущество, только лишь бы наша армия громила врага, - сказал Терещенко. – Я приведу несколько строчек из романа писателя «Живые и мертвые». И вот что говорит Попков: «Да я на крайний случай и эту квартиру бы отдал, а в одной комнатушке прожил. Я бы на восьмушке хлеба, на баланде бы прожил, как в гражданскую, только бы у Красной Армии было все!» Разве можно победить наш народ, когда есть такие люди, как рабочий Попков?
- Разумеется, Виктор Демьянович, что благодаря таким вот пожилым рабочим, как Попков и таким ребятишкам и матери, которые не взяли деньги у солдат, а отдали им землянику бесплатно и выиграл войну Советский Союз, - сказал Боков. – А когда я узнал, что Симонов чуть ли не заревел, когда он отступающим по могилевщине в Белоруссии вслед с надеждой махали ручонками детишки, то я сам чуть ли не заплакал.
- Да, Влад, очень талантливый писатель Симонов, а ведь ты знаешь, что после тяжелых испытаний на могилевщине Константин Михайлович в конце своей жизни оставил завещание, в котором просил после его смерти развеять его прах именно над этим местом в Белоруссии.
- Тогда, Владик, я приведу тебе еще один пример самоотверженности матерей наших во время Великой Отечественной  войны. Два примера, которые привел в своей книге о Симонове академик Гареев такие ослепительно яркие, что и у меня на глазах навернулись слезы. Махмуд Ахметович привел два письма от матери погибшего на войне лейтенанта Жаченкова, которое отправила командиру части, где служил её сын и письмо из Германии гитлеровскому солдату Фридриху Фогту, - сказал Терещенко.
- Я вас внимательно слушаю, - откликнулся Боков.
- Начну читать в порядке очереди, по порядку, - отозвался Виктор Демьянович и стал читать первое письмо: «В эти тяжелые минуты мне хочется сказать вам и вашим товарищам, особенно тем, у кого есть дети. Мне было лучше пожертвовать своей жизнью, чем потерять единственного сына. Но что поделаешь – война! А мой сын не единственный, пожертвовавший своей жизнью во имя спасения Родины от ненавистного врага. Я горжусь тем, что мой Коля погиб как герой, это хоть немного облегчает мое горе.
Терещенко остановился на слове «горе», словно, промчавшись быстро на лихом скакуне, его конь внезапно остановился, не зная, перемахнет он через внезапное препятствие, или придется его объехать. Но, переведя дыхание, сумел дочитать письмо матери лейтенанта до конца:
- Товарищи, отомстите за сына, за павших и его, и ваших товарищей за слезы матерей, жен и детей, за разрушенные и сожженные города и села. А мы здесь в тылу поможем вам своей самоотверженной работой».
Теперь долго не смог ответить, или спросить своего старшего друга Боков, но Терещенко сам понял состояние Влада и сказал:
- Не вешать нос, гардемарины! Сейчас наступит момент истины, и ты узнаешь, мой юный друг, почему фашисты проиграли войну. Родители Фогта внушали сыну пораженческое настроение: Не надо рваться вперед, а идти туда, куда Бог приведет. Ведь на пряжке ремня у каждого солдата сияла надпись: «С нами Бог». Но Бог-то Бог, да будь и сам не плох. И родители советовали сыну: «На Бога надейся, а сам не плошай, береги свою жизнь, как зеницу ока».
- И что они посоветовали дорогому сыночку? – спросил Боков, а Терещенко ответил ему тут же:
- «Дорогой Фридрих, не лезь в огонь, думай об отце и матери. При опасности спрячься в большую яму, и лежи там, пока канонада не кончится. Пусть лезут вперед другие, которым за это платят, а ты ведь бесплатный солдат. А если будете отступать, мчись изо-всех сил на родину, домой. Если станет слишком поздно, как под Сталинградом, тогда, родимый, сразу же руки вверх».   
- Хендэ хох! – произнес Боков, а Терещенко, усмехнувшись, подтвердил:
- Эту команду на немецком языке знал каждый советский солдат, и под Сталинградом каждый немец был вынужден подчиняться советскому солдату, который требовал от гитлеровского солдата сдаться в плен.
Улыбнулся и Боков и опять напомнил другу:
- Виктор Демьянович, но я прошу вас опять вернуться к сотрудничеству Симонова с Жуковым. Ведь Георгий Константинович и сам готовил книгу о многих военных операциях во время Великой Отечественной войны. Так зачем же писать о том, о чем пишет сам маршал Жуков, великий стратег и тактик этой эпопеи?
- Книга Жукова – это научный труд, а Симонову были необходимы детали и подробности начала войны, когда ситуация была слишком тяжелая и напряженная. Но художественная литература бывает намного понятнее показывает характер людей, чем детали хорошо продуманной войсковой операции. Читателей волнуют поступки солдат, офицеров. Этот фактор имел огромную роль. Германия покорила пол Европы, притом страны капитулировали, не продержавшись чуть больше месяца. Мы учились в ходе войны и выучились и стали бить немцев.
- Несомненно, Симонов понимал глубоко значение единоначалия во всей системе военной службы, - сказал Боков.
- Если бы он это не понимал, то и не написал бы такие изумительные романы о войне, - пожал плечами Терещенко. – Но бывает, что даже на первый взгляд трусоватые люди могут совершать героические поступки. В книге о Симонове Махмуд Гареев приводит замечательный пример, что хоть у страха глаза велики, но преодолеть его может каждый, даже, на первый взгляд, малодушный солдат: «Боец Степанов, еще не обстрелянный, незакаленный на войне, пополз от страха назад с занимаемой позиции. Его арестовали. Будучи под следствием, когда началась атака немцев, Степанов вместе со следователем и конвоиром совместно отразили её. Притом солдат убил прикладом винтовки немца, подобранной у убитого красноармейца. Вот так он и «закрыл» свое дело. А командирам генерал Проценко говорил так: «День и ночь надо учить солдат. Если ты сегодня его не научишь, то завтра его убьют. И не просто убьют. Просто убивают, ну, что ж, то и война. А ведь задаром убьют, вот что печально». Такой пример привел писатель Калганов в книге «Константин Симонов вблизи и на расстоянии». А вот Жуков очень поддержал Симонова, когда он в книге «Живые и мертвые» показал, что на войне командирам  нужна не только храбрость, а уметь управлять не только своими поступками, а умело вести бои, управлять умело своими подчиненными.
- Вы как-то, Виктор Демьянович, слишком заумно мне рассказали о методах управления храбрых военачальников, - спросил Боков. – Не могли бы это объяснить мне на конкретном примере.
- Пожалуйста, - кивнул головой Терещенко, - в романе «Живые и мертвые» Симонов показал, как молодой боевой летчик, участвующий в боевых действиях в Испании на Халхин-Голе за три года перепрыгнул через все ступени службы до генерал-майора. Очень храбрый и смелый человек, но он не был готов к своей новой должности. Когда началась война с фашистской Германией, генерал Козырев, потеряв большинство своих самолетов, в первые дни войны не нашел ничего лучшего, как сесть самому в самолет и полететь на боевое задание. Немецкий ас подбил самолет генерала. И он, тяжело раненый, вспоминает свою жизнь. Вот как пишет об этом трагическом эпизоде войны Константин Симонов: «Сейчас перед лицом смерти, ему некому было лгать. Он не умел командовать ни кем, кроме самого себя. И стал генералом, в сущности, оставаясь старшим лейтенантом. Это подтвердилось с первого дня войны самым ужасным образом, и не только с ним одним. Причиной таких молниеносных возвышений, были безупречная храбрость, и его ордена, заработанные кровью. Но генеральские звезды не принесли ему умения командовать тысячами людьми и сотнями самолетов».
Молчание повисло в воздухе, а нарушил его Боков. Он сказал:
- Когда я смотрел кинофильм «Живые и мертвые» по роману Константина Михайловича, то слова генерала сбитого гитлеровским летчиком-асом, потрясли меня до глубины души. Хотя я не до конца осмыслил трагедию души генерала Козырева. Он и сейчас не желает сдаться и готов предпочесть смерть позору плена. И не понимал, с какой горечью генерал переживает гибель своего авиационного полка. Тяжело с горечью этого груза вины уходить на тот свет. Но в этом и заключается гениальность писателя Симонова.
- Я тоже в этом не сомневаюсь, - согласился с Боковым Терещенко. -0 Взять хотя бы его мнение об обороне Сталинграда. В самом городе наши войска удерживали узкую полоску, примыкающую к Волге, шириною около двух километров. И Гитлер был полон решимости, довести сражение до победного конца. В своем обращении к народу Германии, он заявил: «Немецкий солдат останется там, где ступит его нога… Вы можете быть спокойны. Никто не заставит нас уйти из Сталинграда».
Но в Сталинграде столкнулась воля обеих народов и двух вождей. Но для наших солдат слова: «Стоять насмерть! За Волгой для нас земли нет!» стали не только лозунгом, а единственным шансом выжить и устоять. И Симонов пишет, что когда солдаты батальона Сабурова выдержали первый натиск и устояли, то комбату показалось – «Вся Россия, которой нет конца и края, стоит и влево и вправо, рядом с этими тремя домами, где держится он, капитан Сабуров, со своим поредевшим батальоном.
- У меня мурашки пробежали по коже, когда я услышал, что капитану Сабурову помогает удержать «последний» рубеж вся бескрайняя и вольная Россия, - сказал Боков, покрутив головой.
- Конечно же, Симонов пишет образно, - согласился Терещенко, - а вот академик Гареев в книге о Константине Михайловиче приводит еще один аргумент, почему солдаты, защищая Сталинград, сумели через «не могу» отстоять эту волжскую твердыню: «Сегодня некоторые, когда обсуждается вопрос о восстановлении названия города, никак не могут понять того, что если бы город назывался Царицыном или Волгоградом, его бы защищали не так, как защищали Сталинград. Из песни слов не выбросишь». Вот почему Гитлер объявил траур, после сдачи фельдмаршала Паулюса в плен всю свою армию. Воля Сталина  оказалась крепче воли Гитлера, да и идеологическая битва двух вождей маятник истории качнулся в сторону Сталина.
- Мне кажется, чтобы воспитать у человека мужество, нужно поставить в условия, где необходимо это мужество проявить. А значит победить в первую очередь чувство страха, - высказался Боков, а Терещенко тут же ответил:
- Я на своей шкуре, на своем опыте это испытал. В уставе до войны каждый боец должен был находиться в своей ячейке. Но в своем окопчике, мне ветераны говорили, солдат чувствует одиноким, оторванным от всех, и страх закрадывается в его сердце. А когда стали бойцов располагать в общие траншеи, то чувство локтя товарища помогало этот страх победить. А Константин Симонов сделал подобный вывод, почему это происходит: «Я видел: во время бомбежки люди жались друг к другу. Казалось бы, наоборот, надо рассредоточиться, нет – жались друг к другу».
- Да, Виктор Демьянович, не зря говорится: «На миру и смерть красна!» - сказал Боков. – А про Гитлера я, как-то прямо на уроке, написал стихотворение.
- Ну, Влад, нашел же ты «актуальную» тему для написания стихов, - усмехнулся Терещенко. – Но все же прочитай мне свой опус.
И Боков стал читать стихотворение:
Он невысокого роста.
Прическа на левый глаз.
Кричит он: «Вперед нах остен
И Бог не покинет нас.

Его почитают как Бога,
Глядят фанатично вдаль
И выходя на дорогу,
Бросают коротко: «Зиг хайль!»

Имя его как буря,
Знает его весь мир.
Это германский фюрер
Гитлер – фашистский кумир.

Завоевав пол Европы,
Он с Россией начал войну.
А вот тут-то не заладилось что-то,
Костью в горле стало ему.

Крах потерпев, попал он в ад,
Приняв, как трус, крысиный яд.

- Такой финал мне нравится, - сказал Терещенко, и сказал, как показалось Бокову невпопад: «Уроки войны и долг писателя».
- Что, что? – с изумление  переспросил Боков, а Виктор Демьянович пояснив повторил:
- Уроки войны и долг писателя» так назвал свой доклад Симонов.
Боков обрадовался и сказал:
- А я так назову следующую главу своего романа. Вы только расскажите мне предысторию этого названия.


Уроки войны и долг писателя

- Так назвал свой доклад Константин Михайлович, который он сделал в 1965 году в Московской писательской организации, - сообщил Терещенко. – А в книге «Константин Симонов как военный писатель» Махмуд Гареев показывает как резко изменились оценки про Великую Отечественную войну после 20-го съезда КПСС и «секретного» письма обращения к съезду Никитой Сергеевичем Хрущевым. Это «тайное» послание Хрущева произвело в стране огромный резонанс. Леонид Радзиховский через 50лет после этого съезда написал: «Прагматический смысл доклада «О культе личности» до сих пор не вполне ясен». А Хрущевская тайна политикана стала обрастать слухами, домыслами, легендами. Но, в основном, это была борьба за власть. Так мне кажется. Сталин как-то сказал, или это приписывают ему: «Лес рубят – щепки летят». Так вот такая щепка, как бумеранг попала и в самого Хрущева. И когда его самого сняли таким же «макаром», как он принял власть, то он с горечью произнес: «То, что вы имеете возможность просто снять меня со всех постов, говорит о демократических принципах партии. Которые мне удалось провести. Попробовали бы вы снять Сталина». Про ироническую шутку Шолохова не стану вспоминать. Она стала крылатой и каждый знает, что не только был культ, а и личность. К тому же, на мой взгляд, Хрущев открыл «Ящик Пандоры».
- Попрошу вас, Виктор Демьянович, пояснить мне, причем тут «Ящик Пандоры»? – спросил Боков.
- Для особенно непонятливых могу переиначить, - сказал Терещенко, - и пояснить по-другому - Хрущев выпустил джина из бутылки. Ведь «Не все стали одним махом демократами». Остались еще влиятельные люди. и даже целые службы, которые действовали по старинке: «не пущать». В редакциях и издательствах появилось засилие чиновников от литературы, а также и надзирателей, которые плели против честных писателей интриги. Жертвою таких интриг стал Александр Фадеев. От отчаяния он написал вот такие слова в предсмертном письме: «Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных… Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл. И я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни… Последняя надежда была сказать об этом людям, которые правят государством, но в течении трех лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять…»
- Какой кошмар! – воскликнул Владик. – Человека, талантливого писателя, который написал про гражданскую войну роман «Разгром» и про сопротивление молодых людей, комсомольца подпольщика в Великую отечественную войну роман «Молодая гвардия» чиновники на порог не пускали.
- Нечто подобное испытал на себе Симонов, тоже попал под пресс чиновников от литературы, а Союз писателей подвергался нападкам со всех сторон.
- Но хоть кто-нибудь из фронтовых друзей Симонова вступились за него? – Спросил Боков, и Терещенко кивнул головой, привел несколько ярких примеров.
- Да, на просмотр кинофильма по пьесе Константина Михайловича «Если дорог тебе дом» пришел маршал Тимошенко. Его специально пригласили окололитературные начальнички, рассчитывая, что Тимошенко выскажется критически и заденет за живое Симонова. Но Константин Михайлович   был приятно удивлен рецензии Тимошенко: «Мне этот фильм было смотреть труднее, чем кому бы то ни было. Но ничего не поделаешь – здесь все правда. Я знаю, как трудно судить себя и тех, у кого хватает на это гражданского мужества, я не могу не уважать».
- Хорошо, что есть на свете люди, которые могут смотреть правде в глаза и честно признаться в своих ошибках, - грустно промолвил Боков, но Терещенко его поддержал и сказал:
- Честную и правдивую прозу Симонова поддержал и маршал Василевский. Он написал Константину Михайловичу письмо: «Очень важно для нас то, что все Ваши всенародные известные и безоговорочно любимые творческие труды  касались почти всех важнейших событий войны, преподносятся читателю капитально. И главное – строго правдиво и обоснованно. Без каких-либо попыток в угоду всяких веяний послевоенных лет. И сегодняшнего дня вы не отходите от порою суровой правды истории. К сожалению многие из писателей, а особенно нашего брата мемуаристов  весьма охотно идут на это по разным причинам».
- Ты чего же молчишь, Влад?
- Я думаю, - ответил Боков. – Соблазн велик, а человек слаб. И каждый желает оказаться в литературе принцем на белом коне, а не ненасытным хищным Змеем Горынычем. У которого отрубаешь одну голову, а сразу же вырастают три новых. Вот и Фадеева руки опустились, и он не мог взяться за перо, а вот на себя их он все-таки сумел наложить…Но чего же добивался Симонов выступив с докладом в Союзе писателей в 1965 году?
- Перед началом доклада Симонов настоял, чтобы доклад был не о литературе, а в основном о некоторых проблемах истории Великой Отечественной войны. И привел весомый довод: «От понимания этих проблем и зависит литературное творчество, а не какая-то липовая поделка, безделушка». На одной из последних конференций Симонов говорил (это сообщил мне Махмуд Гареев) «Идея опубликовать эти дневники «Разные дни войны» у меня возникла задолго до пленума. Многое было сформулировано резко и печатать не хотели. Вот я и решил, не хотите отпечатать 25 хороших страниц, тогда я сделаю доклад… на полторы тысячи страниц. Конечно же, я шучу, но в этом был окончательный толчок».
- В каждой шутке есть доля шутки, - уклонился от комментариев Боков и спросил. – А было более весомое заявление Симонова?
- Разумеется, - откликнулся Терещенко, - Симонов напомнил в  самом начале доклада о тосте, который произнес в мае 1945 года Сталин: «За здоровье русского народа». Вот это был тост, так тост. Не за победу, которую совершили Советские воины, а за здоровье русского народа, который был и в тылу, и там ковалась победа женщинами и подростками. Но Симонов привел еще несколько слов, сказанных Сталиным честно и бескомпромиссно: «У нашего правительства было немало ошибок, а в 1941-1942 годах были у нас и моменты отчаянного положения».
- А какого было мнение самого Симонова? – сказал Боков и услышал:
- Симонов сказал: «В меру своих сил писать правду о войне всегда владело каждым честным художником. Далеко не все можно было сказать по обстоятельствам времени, далеко сами художники считали возможным говорить. В произведениях того времени было немало искренних заблуждений. Все это так, и об этом нет нужды замалчивать. Однако нет нужды и забывать, как много правды о войне содержалось в лучших книгах того времени, особенно написанных по горячим следам. Были созданы такие произведения ка «Василий Теркин», «Волоколамское шоссе», «Звезда» и «Спутники», «Народ бессмертен» и «Письма товарищу».
- Все-таки, Виктор Демьянович Вторая Мировая война началась не в 1941 году, - сказал Боков. – А ведь Симонов хорошо знал и о войне в Испании и Дальнем Востоке, а уж тем более это было известно и руководителям страны. Тогда каково мнение было об этом периоде у Константина Михайловича?
- Он хорошо знал сложнейшую обстановку в стране в это время, а скорее в безвременье, - ответил Терещенко. – Очень трудно было Сталину и Молотову принимать тогда конкретные решения. Они понимали, что капиталистический хотя и лукавит на политических приемах, а за кулисами договариваются объединиться против Советского Союза. Лавировать Сталину приходилось между двух скал Сциллой и Харибдой. В 1938 году было заключено Мюнхенское соглашение с Гитлером и большую опасность выступления Японии против СССР. Тогда бы пришлось воевать Советскому Союзу на два фронта и на западе и на востоке. Симонов был в это время на Халхин-Голе и писал, что войска воспряли духом, узнав об отказе Японии объявить войну нам. Так Сталин и Молотов дипломатическим путем до начала войны уже раскололи единый антисоветский фронт на две части.
- Какие же решающие события произошли в это время? – спросил Боков. И Терещенко объяснил:
- В 1939 году, когда пала Варшава и польское правительство навострило лыжи в эмиграцию на Туманный Альбион и бросило население на произвол судьбы, то естественное желание Советского Союза было протянуть руку помощи братским народам: украинцам и западным белорусам братски воссоединиться. Ведь панская Польша в 20 годах оттяпала себе эти территории. Перед войной все вернулось на круги своя. А вот что сказал по этому поводу Симонов. «А то, что там, в Европе наши войска вступают в Западные Украину и Белоруссию, мною было встречено с чувством безоговорочной радости. В освобожденную Западную Белоруссию я приехал в первый же день заседания Народного Собрания Белорусского населения, а это было, огромное большинство радовались, что наша армия пришла к ним. По сути дела Сталин отодвинул границу на шестьдесят с лишним километров от Минска. А кто бы пришел на границу в первый же день войны? Немцы».
- Да эти договоры, разговоры Сталина, а скорее Молотова с Риббентропом, помогли нам отодвинуть начало войны с Германией на два с лишним года, - согласился Боков. – Да и вступили наши войска в Западную Белоруссию и Украину после полного поражения Польши от Германии.
- Да, Владик, так же как ты оценивали эту акцию Советского Союза такие здравомыслящие государственные деятели, как Черчилль, хотя у Черчилля и Сталина в то время были очень напряженные отношения, но британский премьер сказал: «То, что русские армии должны были находиться на этой линии, было совершенно необходимо для безопасности России против немецкой угрозы. Во всяком случае, позиции Красной Армии заняты и создан восточный фронт, на который нацистская Германия не осмелится напасть». Сталина обвиняют сейчас в «аморальных» секретных протоколах с Гитлером об установлениях сфер влияния в Восточной Европе, но при этом забывается, замалчивается о тайных соглашениях с Черчиллем и Рузвельтом о разделе Европы в Ялте в 1945 году, и после смерти американского президента с Трумэном в Потсдаме в том же 1945 году. Сталин так же твердо выполнил свои обязательства на вступление СССР в войну с Японией. И она капитулировала под нашим натиском советских войск. И об этом так же сказал Симонов в своем докладе. Но Константин Михайлович помнил и о трагических днях первых дней войны с фашистами. И с горечью написал в одном стихотворении:
Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой.
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.

- Да, - вздохнул Боков, - слова Симонова в этом стихотворении перекликаются с крылатой фразой «биться до последней капли крови». Так и бились наши красноармейцы, пришлось отступать из Белорусии и Симонову. И он уже тогда это считал позором, что ему казалось «кровавое солнце» катится вслед за ними, унося в небытие все новые и новые жертвы.
- Ты все правильно говоришь, Владик, сказал Терещенко. – Но мы пережили это лихолетье. И ты помнишь, как я рассказывал о встрече с нахальным, наглым немецким фельдфебелем Симонова. Так вот это считал Константин Михайлович было событие, так событие. Это молодого немецкого паренька охраняло четыре человека. Зато потом восторгался Симонов в 1944 году для сопровождения колонн с несколькими сотнями фашистских пленных  выделялись для их конвоирования 1-2 человека с автоматами на изготовку. И военные немцы, опустив глаза вниз, уныло и безропотно шагали по дороге, которую показал им конвоир.

Это сладкое слово – Победа!


- Как оценивал Симонов нашу Победу? – спросил Боков.
- Я мог бы тебе ответить односложно, - улыбнулся Терещенко, - восхищенно, но ведь ты пристанешь ко мне как банный лист и я, чтобы ты не задавал лишних вопросов, расскажу о его впечатлениях поподробнее. Симонов высоко оценивал значение и величие нашей Победы. И в то же время прекрасно понимал, что в случае победы Гитлера, вся история человечества была бы отброшена на много десятилетий назад. Но самой главной целью Константина Симонова стала дилемма: радоваться, что мы победили, или брать в руки оружие и идти снова на баррикады, чтобы защитить от нападок перерожденцев и предателей нашу Великую Победу?
- Я не совсем понимаю, Виктор Демьянович?- удивился Влад. – Неужели Константину Михайловичу могли прийти в голову такие вот мрачные и непонятные мысли?
- Не беспокойся, Влад, Симонову никогда бы не пришли в голову такие мысли. Он был одним из одних наших замечательных писателей. Кто может в современной России отрицать правду о Великой Отечественной войне. Эталон этой правды в романах писателей: Симонова, Юрия Бондарева, да и Валерия Ганичева, на которого часто ссылался и Симонов. Но эту правду некоторые молодые люди пытаются исказить. И все поставить с ног на голову, исказить исторические реальные факты, как королевство кривых зеркал, где вместо одухотворенного лица победителя и спасителя Европы, выглядывает на зрителя мерзкая, перекошенная злобой рожа.
- И где же вы увидели этот зловещий лик народа-освободителя? – спросил Боков.
Терещенко недолго думая, протянул своему товарищу статью, отпечатанную в «Московском комсомольце» ко дню начала войны 22 июня. Боков пробежался взглядом по строчкам и, воскликнув «так это же пасквиль, вранье чистой воды», и стал читать, с дрожью в голосе, вслух:
«- Нет, мы не победили. Или так: мы победили, но проиграли.
А вдруг было бы лучше, если бы не Сталин победил Гитлера, а Гитлер Сталина? В 1945 погибла не Германия, а фашизм. Аналогично: Погибла бы не Россия, а режим. Погиб фашизм.
Может было бы лучше, что фашистская Германия победила СССР. А еще лучше – в 1941-м! не потеряли бы свои то ли 22, то ли 30 миллионов людей. И это не считая послевоенных «бериевских» миллионов.
Мы освободили Германию. Может быть лучше бы освободили нас?
Прежде подобные пораженческие настроения, рассуждения, если и возникали, сразу же прерывал душевный протест: нет! Уж лично Сталин, чем тысячелетнее рабство у Гитлера!
Это – миф. Это ложный выбор, подсунутый нам пропагандой. Гитлер не мог бы прожить 1000 лет. Даже сто. Вполне вероятно рабство под Гитлером не длилось бы дольше, чем под Сталиным, а жертв, может быть, было бы меньше.
Конечно это жестокие аморальные рассуждения. Но только рассуждения, слова, от них никто не погибнет. А когда Советская Армия два месяца стояла рядом с восставшей Варшавой, хладнокровно гибли сотни тысяч ненужных поляков, а когда сотни тысяч своих солдат погубили, чтобы взять Берлин к празднику 1-ое Мая – это и слово и дело.
Согласитесь, ведь тысячелетний рейх – это же бред. Долго ли могли удержать побежденную Европу (от Атлантики до Урала)?»
После прочтения повисла угнетающая тишина, а потом Боков произнес:
- Эта газетенка никакой не комсомолец, тем более московский, хотя и напечатана она в Москве. Идеологи, которые подбросили идейку для такого пасквиля продажному журналюге, как раз и находятся за Атлантическим океаном. Американцы и во время Второй Мировой войны мечтали, чтобы Гитлер расправился с Советской Россией. Но только поняли, что останутся на бобах. Когда Гитлера Советский Союз гнал, как зверя, в логово-Берлин. И фюреру будет капец, то засуетились и открыли второй фронт в, аж, 1944 году.
- У тебя, Владик, не голова, а продолжение шеи, - сыронизировал Терещенко, - но идешь ты правильным путем, по-путински – товарищ! Я возмущаюсь этим опусом не меньше твоего. Но хотел, чтобы ты сам прочувствовал боль, которую я перенес, читая этот бред сивой кобылы. Но, к сожалению автор не бредил, а цинично создавал почву именно для пораженческих рассуждений и положений в наше время, когда американцы уверовали в свою безнаказанность и льют на наши головы потоки грязной лжи. Как этот писака жонглирует цифрами наших потерь: «Не потеряли бы мы свои толи 22, толи 30 миллионов людей». А если автор жил бы в то время и его представители тысячелетнего третьего рейха бросили бы в  Освенцим, который я освобождал, то сколько бы месяцев или дней прожил бы журналюга за колючей проволокой под охраной фашистов. Дымок-то над трубами крематория дымил и днем и ночью.
- А меня, нет, не покоробила, а удивила фраза журналиста «Московского комсомольца»: «И это не считая послевоенных «бериевских» миллионов». Берия-то как раз после войны выпустил, а не уничтожил миллионы заключенных из архипелага «Гулага». Репрессиями занимался Ежов, Ягода и Абакумов. А ведь человек, который написал статью, имеет, наверняка,  высшее образование. Но как Иван, родства не помнящий, не знает и историю собственной страны, - добавил Боков.
- Да и аргументы у автора этой статьи, - сказал Терещенко, - как у двоечника пятиклассника, но все сваливает на мифы Советского Союза: «Гитлеру не прожить 1000 лет». Да это и ежику понятно. Но речь гитлеровских идеологов шла о существовании нового тысячелетнего рейха, а не личной жизни самого Кесипольгрубера. А про  Варшаву и вовсе паранойя. Вооруженное восстание в Польше спровоцировали польские политики, которые эмигрировали в Англии и наблюдали за действиями Гитлера через пролив Ла-Манш.  Так это спровоцировали не подготовленное восстание в Варшаве. А польская армия, которая вместе с советской, как раз, и освободила и Варшаву, и всю свою родную Польшу. А разве могут быть ненужными польские свои соотечественники. Или журналист не в ту сторону поехал, или его горячая голова съехала не в ту сторону. Гитлера уже нет в живых, а фашизм-то возрождается. Его сейчас называют стыдливо «нацизм». Но это название лишь овечья шкура на волке. Он уже сожрал ягненка, шкуру которого натянул на себя, а теперь ищет новую жертву. Как тут не вспомнить русского баснописца нашего дедушку Крылова: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Может быть, я повторюсь, но Симонов был одним из наших замечательных писателей, который ярко и глубоко раскрыл истоки патриотизма и самоотверженности советских людей. И об этом патриотизме русских сказал не только наш Симонов, а даже известный американский генерал Эйзенхауэр писал так об армии Советского Союза: «Велики подвиги Красной Армии во время войны в Европе вызвали восхищение всего мира. Как солдат, наблюдающий компанию Красной Армии, я проникся глубочайшим восхищением мастерством её руководства».
- Да, Виктор Демьянович, - отозвался Боков на цитату американского союзника генерала Эйзенхауэра, - из генерала не вышел бы красноречивый оратор, нет у него огромного арсенала эпитетов, и в одной фразе звучит слово «восхищение», а во второй «восхищением». Но Эйзенхауэр честный человек, он не выпячивает «подвиги» американцев, а открыто признается: «как солдат, наблюдавший компанию Красной Армии». И правда, американцы через Атлантический океан долго наблюдали за «компанией Красной Армии», пока не спохватились, а вдруг эти русские и без нашей помощи обойдутся и сломают хребет хищному зверю.
- А у меня в голове свербит мысль, и я не могу найти слов, – добавил Терещенко, - читая лживые статьи считаю, что нет ничего более недостойного и кощунственного, как злорадство по поводу людских потерь, использовавшие этой чрезвычайно болезненной цели в неблаговидных целях. Вот почему Константин Михайлович в своем творчестве придерживался словам Твардовского: «Но всего сильней и пуще не прожить наверняка без чего? Без правды сущей, да была б она насущна, как бы не была горька!» А к тому же сам Симонов привел весомый аргумент против лжи, что Советское командование не хотело помогать восставшим полякам. Константин Михайлович говорил в то время, когда начались инсинуации: «Кого-кого, а обвинить Рокоссовского в нежелании помочь восставшим полякам нелепо. Ведь он сам поляк, и Польша была для него родной матерью. К тому же академик Гареев привел в книге о Симонове одну малоизвестную реплику руководителя польского восстания генерала  Бур – Кемеровского: «В данном случае ослабление Германии не в наших интересах. Кроме того, я вижу угрозу в лице России. Чем дальше находится русская армия, тем лучше для нас».
- Так оказывается, что Бур - Кемеровский был обыкновенным коллаборационистом? – удивился Боков.
- Ты, Владик, попал в самую точку, - улыбнулся Терещенко. – Руководитель польского восстания отказался от помощи советских офицеров разведчиков, которых послал через линию фронта маршал Рокоссовский, а перешел к своим «благодетелям» - фашистам. Значит, он давно вел двойную игру и сотрудничал с немцами.
- А как опровергнуть тот факт, что Берлин советские войска брали по приказу Сталина к празднику 1 Мая?
- Обыкновенное вранье. В разговоре Жукова с Симоновым маршал сказал Константину Михайловичу: «30 апреля у меня состоялся разговор и Иосифовичем Виссарионовичем. И он доложил честно Верховному Главнокомандующему, что в ближайшие два дня овладеть Берлином не удастся. И Сталин ему ответил: «Не надо спешить, там на фронте. Некуда нам теперь спешить. Берегите людей. Лишних потерь нам не надо. Один, два, несколько дней не играют теперь большой роли».
- Я сам хорошо изучал исторические материалы того революционного времени и понимаю, почему в рядах Красной, а потом и Советской Армии был высок моральный дух. После революции началась индустриализация страны, ликвидация безграмотности. А в Великую Отечественную войну нашему народу победить Германию, на победу которой работала вся Западная Европа, только благодаря тотальной концентрации всех сил страны и её ресурсов. И я хорошо понимаю, что СССР спас мировую цивилизацию. Это событие библейского масштаба.
- Ты, Владик, сказав последнюю фразу, сразу же вырос на голову в моих глазах, - удивился Терещенко.
- Спасибо за комплимент, Виктор Демьянович, - поблагодарил своего старшего товарища Боков. – Но только не в моей привычке присваивать чужие слова, мысли и идеи другого человека. Эти слова были опубликованы Симоновым в книге «Глазами человека моего поколения».
- Все равно, мне приятно, что ты, человек уже другого, не военного поколения изучаешь и помнишь, что совершило наше военное поколение. И пока оно  в памяти у младшего поколения, то есть надежда, что и будущие поколения буду передавать эту память, как эстафетную палочку нашим потомкам.

Этих дней не смолкнет слава…


- А пока, мой юный друг, - продолжил разговор Терещенко после небольшой паузы, - я хочу рассказать, как относился наш лауреат Нобелевской премии по литературе писатель Михаил Шолохов к своим коллегам. Вот что он сказал: «Слово художника было на вооружении армии и народа. У них была одна задача. Лишь бы слово служило народу, лишь бы оно держало под локоть нашего бойца, зажигало и не давало упасть в сердцах советских людей к жгучей ненависти к врагам и нежной искренней любви к Родине. С этой задачей писатели, как известно, справились неплохо. А Алексей Толстой назвал литературу о войне: «Голосом героической души нашего народа». Константин Михайлович, знавший о конфликтах на Халхин-Голе, и о воевавших воинах-интернационалистах в Испании, еще в 1940 году до войны написал стихотворение «Родина», в котором  он высказал свое восхищение о величии нашей страны:
Дойдя до трех великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Вся в черных обручах меридианов.
Огромная земля. Огромная вода».

А вот что написала одна женщина Симонову, когда она прочитала стихотворение «Жди меня»: «Знаете ли Вы в полной мере, чем для нас, молодых солдаток Отечественной войны было ваше стихотворение «Жди меня»? Ведь в Бога мы не верили, молитв не знали, а была необходимость взывать к кому-то – убереги, не дай погибнуть! И вот появилось Ваше «Жди меня»».
- Да, - выдохнул из груди заветное слово Боков, - читали солдатки и молодежь и пожилые Симоновское «Жди меня», как молитву. Оно вселяло в сердца женщин, мужья которых бьются на фронте до последней капли крови, что их суженые мужчины вернутся к ним после войны, разгромив супостата наголо.
- Только не все было гладко и у Константина Симонова в послевоенное время, - вздохнув, произнес Терещенко. – После поездки Константина Симонова с семьей Эренбургом в США, на него посыпался град упреков: «Не чувствуете ли вы, как писатель, угрызения совести, что вы всю войну скрывали от народа и воюющих солдат правду о войне, и вынуждены были писать агитки и пропагандистские материалы?
- И что же отвечал Константин Михайлович на эти нападки? – сказал Боков.
- Он с достоинством и вполне искренне отвечал: «Если бы я писал неправду, и народ, и солдаты не приняли бы моего писания. И когда через много лет после войны слышу в народной среде свои стихи, я убеждаюсь, что люди мне поверили». Поддержало морально, хотя после вот таких плевков у него руки опускались, письмо одной женщины: «Я, как и все советские люди радовалась нашим успехам и достижениям, гордилась, что наша страна выстояла и победила мрачные фашистские орды. Вместе с народом я, маленькая песчинка в огромном океане, плакала у репродуктора, потрясенная смертью Сталина. А потом состоялся 20-й съезд. Я не могла не понять, не принять его. Так нас воспитали. Любовь к этому человеку, хотя я никогда не видела его, вера в него, гордость за него настолько прочно вошли в каждую клеточку нашей души и сердца, что вырвать её равносильно смерти. А нужно было жить. Долго я не хотела верить фактам, не хочется читать газет. А потом появилась ваша книга «Живые и мертвые». Я впитала в себя каждую строчку этого замечательного произведения. Я полюбила мужественных героев этого романа. И я плакала опять. И я выздоравливала. Ваша книга была тем лекарством, которое так было необходимо моей душе. Осколок вынут, и рана, хотя еще и кровоточит, но уже не смертельно».
- А сколько таких женщин, да и мужчин спас роман Симонова «Живые и мертвые», - с грустью выдохнул Боков. – Вот ведь парадокс-то какой. Страна жаждет видеть героев, а рождаются вместо них подонки и подлецы. Иваны родства непомнящие…
- Махмуд Гареев в своей книге «Константин Симонов, как великий писатель» на какую-то секунду представил, а что если бы в 1941 году спецкорами центральных газет на переднем крае боев оказались бы не Константин Симонов, Илья Эренбург, Аркадий Гайдар и не Роман  Кармен, а, допустим, Елена Масюк и Анна Политковская, о чем бы сообщали нам тогда в эфир и страницы популярных газет? – спросил сам себя Терещенко и тут же ответил на риторический  вопрос: - О том, что рослые арийские воины, прекрасно экипированные, в хорошо пригнанной полевой форме безудержно наступают. А косопузая Рязань, как образ низкорослой, плохо вооруженной Красной Армии в обмотках, в массе своей разбегости и сдается в плен целыми батальонами. Правда это было. Несомненно. Не подлежащая сомнению. Ведь эту панику видели не только журналисты, но и тысячи мирных жителей. Другой вопрос – куда бы мы делись с этой  беспристрастной правдой? К чему бы мы пришли? Когда родные наши СМИ преподнесли бы нам с хладнокровной объективностью энтомологов, описывающих войну черных муравьев и рыжих.
- А как же поступить нужно было военным журналистам? – спросил друга с растерянностью в голосе Боков.
- Да я и сам немного растерялся, когда академик Гареев поставил перед читателями этот архи трудный вопрос, - ответил Терещенко. – Я тебе прочту, Владик, то что сказал по этому поводу Махмуд Ахметович: «Боже упаси меня призывать к тому, что бы отрешение действительности заменяло в журналистике оголтелой пропагандой. Я просто полагаю, что бывают исторические обстоятельства, когда пресловутая объективность оборачивается все той же пропагандой, только на этот раз разрушительной, разлагающей, еще не осознанно вражеской. Тем более, если эта объективность на самом деле сопровождается постоянно злорадством по поводу любых отечественных неудач. Очень часто повторяют классическую максиму: «Я не привык любить Отечество с закрытыми глазами». Однако, и ненавидеть его с вытаращенными глазами классик ничего не призывал. Так вот это глумление, на мой взгляд, - это не просто главная краска и основной стилистический прием новейшей российской журналистики. Это уже очевидная мировоззренческая установка «правдолюбов и правдорубов».  Как бы воевала наша молодежь во время Второй Мировой войны, если бы накануне её призывали не служить в армии, распространяли инструкции, как закосить от призыва в неё, а если призыва не избежать, то предлагали сложить оружие, а руки поднять вверх, не сопротивляясь врагу сдаться в плен? Можно сказать прямо – такая либерализация равнозначна измене и предательству. И выиграть бы войну, когда предатели наносят внезапно бойцам удар в спину, помог бы Гитлеру осуществить мечту о «молниеносной» войне, о его пресловутом «блицкриге».
- Виктор Демьянович, вы много приводили примеров красноречия и философского склада ума Махмуда Гареева, - сказал Боков. -  Но только после этой «отповеди» академика я понял всю глубину его мысли. Я думаю, что только такие люди, как Гареев, имея внутренний стальной стержень своего характера, и смогли преодолеть неудачи первых месяцев войны в 1941 году и получить в награду за свой несгибаемый характер в 1945 году – Победу.
- Да, Владик, именно наша Победа в 1945 году влияла положительно даже на врагов советской власти, - сказал Терещенко. – Писатель Набоков эмигрировал за границу после революции. Но в своих дневниках в 1942 году записал, что делит своих друзей на тех, кто поддерживает Красную Армию, и кто её не поддерживает. А Деникин всю жизнь боролся и воевал против Советской власти, но в отличии от Власова, отказался воевать против Гитлера. Вот какие оттенки красок бывают у патриотизма. После победы над фашизмом многие эмигранты хотели вернуться на Родину. Ведь многие из них участвовали добровольцами в сопротивлении во время войны. Не сидели на печи. А боролись с оккупантами. А взять писателя Бунина Ивана, он издавал книги злые и сводил счеты с советской властью и строем. Но в 1946 году, для него «Сталин после победы над немцами стал – национальным Героем России, отстоявшим её от немцев во всей её единости и   неделимости».
- Да, Виктор Демьянович, - сказал Боков, - патриоты всегда при любых обстоятельствах остаются патриотами. И мне очень больно и обидно за страну, что Нобелевскими премиями теперь награждаются писатели, которые оправдывают и прославляют предателей. А Константин Симонов был не из таких, хотя, как я уже знаю, его отец  и отчим служили в царской армии офицерами. Значит, патриотизм не зависит от «голубой» или «красной» крови.
- Об этом точно также говорил и сам Симонов, - подтвердил размышления Бокова Терещенко. – На встречах с писателями он как-то сказал: «Все-таки, друзья, самое интересное на земле – это хорошие героические люди. У них самый могучий характер, самый сильный характер, самые горячие слова. Любые, даже архи колоритные мерзавцы, должны бледнеть и теряться, когда на авансцену выходит настоящий, взятый из жизни положительный герой…». А взять совет Карамзина, который он давал писателям: «Писатель, который пишет исторические романы должен ликовать и горевать вместе с народом. Он не должен руководиться пристрастием, искажать факты, преувеличивать счастье, или умалять бедствие. И должен, прежде всего, быть правдивым.
- Вы правы, - подтвердил мнение Терещенко Боков. – Шота Руставели в своей легендарной поэме «Витязь в тигровой шкуре» написал такую фразу, которая сразу же стала крылатой: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».
- Вот, вот, Владик, - ты попал в самую точку. Многие такие «стратеги» пытаются поучать, как надо вести себя на поле боя. По принципу: Ты не ловок, дай-ка я! А как сам коснется этого тяжелого ратного дела, так сразу же начинает оглядываться, а есть ли на поле боя кусты, куда можно в опасную минуту сигануть и спрятаться от ужасной схватки. И мой товарищ Махмуд Гареев в своей книге о писателе Симонове замолвил доброе словечко и о наших писателях, которые занимались веской темой: Вопреки старинному изречению: «Когда гремят пушки – музы молчат», в годы войны и послевоенные годы создана огромная историческая, патриотическая летопись войны. Изданы тысячи книг, песен, спектаклей, талантливых кинофильмов. Ведь под девизом: «Все для фронта! Все для Победы!» работали не только инженеры, рабочие, крестьяне, но и наша славная интеллигенция, деятели литературы и искусства».  И Константин Симонов, окончивший Военную  Академию имени Фрунзе, приводит слова Сталина, который сказал маршалу Тимошенко очень мудрую фразу: «Что ж вы хотите, чтобы наша армия и впредь оставалась деревенской, рабоче-крестьянской? Откуда же придет к офицерам культура?»
-Тут в этой фразе нет никаких противоречий, а ясно выданная логическая цепь: сначала была ликвидация безграмотности, а затем повышение образования и культуры у командного состава Красной Армии, - сказал Боков. – К популяризации нашей армии стремился и писатель Константин Симонов. 28 декабря 1964 года Константин Михайлович написал письмо Председателю Президиума Верховного Совета, чтобы проводить парады на Красной площади не Первого мая, а 9 Мая в день Победы, сделав 9 Мая выходным, красным днем.
- И я рад, что Симонова услышали, и парад стали проводить 9 Мая, - кивнул Терещенко, - и еще большая радость для меня была, это известие, что в день 50-летия Симонова поздравил маршал Жуков. И Константин Михайлович ответил ему с такой же благодарностью: «Уважаемый, дорогой Георгий Константинович, для меня ваше письмо было огромной радостью. Я горжусь вашей высокой оценкой моей писательской работы. Я буду делать все, что в моих силах и писать о нашей армии, о её морях, и о их великих и тяжелых трудах, о их сердцах и душах».   И мне было очень больно слушать, как вдова Солженицына подвела итог в судьбе нашей страны: «Не утонув в море тоталитаризма, обидно утонуть в луже рынка». Как говорил булгаковский герой генерал Чернота: «Господа нищие, Россия такая огромная страна, что она не уместится в моей  шляпе, в которой я собирал милостыню». Так неужели Солженицына думает, что наша Россия пустит пузыри и утонет в какой-то луже зловонного рынка?
-Это вы, Виктор Демьянович, хорошо сказали про генерала Черноту, - согласился Боков. – Он служил в белой армии и особенно остро почувствовал за границей, в благополучном Париже, что Россия-то наша такая огромная и великая. И Чернота был патриотом. Но и Симонов был патриотом, только он не просил милостыню, а сам дарил народу все свое богатство – его литературные произведения, книги. Об этом я прочитаю одно стихотворение Симонова:
Я вам оставлю столько книг,
Что после смерти обо мне
Не лучше ль спрашивать у них,
Чем лезть с расспросами к родне.

- Резонно, - улыбнулся Терещенко, - зачем лезть с расспросами к родственникам писателя, когда он все рассказал о себе, о войне, о поражениях и победах  в своих томах бесценных книжек. Раз ты, Влад процитировал стихотворение Симонова, то и мне надо сделать ответный тост, или, как говорят на Кавказе, алаверды:
Мы, пройдя через кровь и страданья,
Снова к прошлому взглядом приблизимся.
Но на этом далеком свидании,
До былой слепоты не унизимся.

- А перед кем же Симонов не собирался унизиться? – спросил Влад.
- Это очень сложный вопрос, - задумался Терещенко, но быстро нашелся:
- В январе 1953 года, когда никто еще не мог и подумать, что Сталин неожиданно умрет, на заседании секретариата ЦК КПСС подняли вопрос: «О трагическом состоянии советского кино», а именно так поставил вопрос сам Иосиф Виссарионович. И потом позже Симонову бросили упрек: «Кто ближе стоял к власти». Но Константин Михайлович никогда не был конъюнктурщиком.  Когда в журнале «Москва» опубликовали роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», то лицензию к «Мастеру….» написал Симонов. Этот поступок по тем временам был равносилен литературному и гражданскому мужеству.
- Мне задолго до публикации в журнале «Москва» романа «Мастер и Маргарита» дал мой приятель почитать это произведение, изданное вражьими голосами в мюнхенском «Посеве». Но при условии строжайшей конспирации. Мой друг сказал: «Можешь на выходные прийти к нам с женой. Мы уйдем отдыхать в свою комнату, а ты можешь читать роман на кухне, пока тебя сон не сморит. На диванчике тогда и подремлешь. Но я прочитал «Мастер и Маргариту» за одну ночь. И удивлялся – чего же было у Михаила Булгакова крамольного. Но раз даже в верхах чурались признаться, что «Мастер и Маргарита» им нравится, то, что же говорить о моем дружке. А вот Симонов не побоялся написать рецензию.
- Такой уж у Симонова был характер – идти против течения, - сказал Терещенко. – Я знаю от академика Гареева, что Константин Михайлович сделал много для восстановления доброго имени Мусы Джамиля. Он активно участвовал в присвоении Мусе звания Героя Советского Союза. Интернационализм и уважительное отношение к другим народам нашей страны были ему органически свойственны…. Но чем дальше мы отдалялись от дня Победы, тем больше в интеллигентской среде находится людей, которые требуют от нас, победителей, покаяться. Да и не только нас, а … весь наш российский народ.
- А вы не перегибаете, Виктор Демьянович, палку? – спросил Боков.
- Ни капельки, - отозвался Терещенко, - Гареев в книге о «Константине Симонове» приводит вот такое  высказывание Синельникова: «Для меня нет ничего важнее покаяния советского народа». Ты представляешь, Влад, до чего договорился псевдопатриот: «Покаяться всему советскому народу!?». Враг нас хотел уничтожить, поработить, но мы побили захватчиков и спасли Европу от угрозы фашистской чумы. А теперь нам надо перед кем-то покаяться! Нет, мы участники войны ни перед кем каяться не будем! Мы воевали не против немецкого и японского народов, а против фашизма и милитаризма.
- В лихие девяностые мне дереформаторы не только нашу экономику, но попытались заложить в умы молодого поколения мину замедленного действия: мы русские только и умеем лаптем щи хлебать, а надо стать цивилизованными людьми, как в Соединенных Штатах Америки, - грустно произнес Боков. – А оказалось, что брать пример с американцев. Особенно с тех, кто проводит политику «ястребов». И ни к чему нам. У нас своя голова на плечах есть. Многие мои товарищи по перу, затрагивают военную тематику, но на уровне чиновников города издать книгу о Великой Отечественной войне, практически нельзя. Ответ простой: «Нам в бюджет денег на издание книги вашей не выделили. Вот вам Бог, а вот порог». И уходят из кабинета власти мои, понурив голову, мои друзья-товарищи.
- Что я тебе могу ответить на твое сетование, Влад? – задал риторический вопрос самому себе Терещенко и тут же ответил: - В свое время поэт Федор Иванович Тютчев сказал одну замечательную фразу: «Умом Россию не понять, аршином не измерить. У ней особенная стать: в Россию нужно только верить». Понимаю, что ты эти строки Тютчева слышал много раз, и тебя этим не удивишь, но я сейчас тебе приведу еще одну тютчевскую цитату, и ты призадумаешься.
- И что же это за выражение Федора Ивановича? – спросил Боков.
- Не торопись, сейчас все расскажу, - произнес Терещенко. – В свое время Тютчев заметил в России одно явление, которое назвал «наиболее прискорбной наклонностью». Которая выражается в стремлении «… подходить ко всем вопросам с их самой мелочной и гнусной стороны: проникать в хоромы через задний двор. Это в тысячу раз хуже невежества. Ибо в простой здоровой натуре невежество простодушно и забавно. Тогда как эта наклонность изобличает только злость». И к сожалению сейчас злость в России насильно продвигается. А Симонов всегда отстаивал правду о войне. Константин Михайлович считал, что нельзя говорить, что Красной Армии пришлось отступать до Волги, забывая сказать, что мы дошли до Берлина. И Симонов в заключение подводил итог: «В паруса истории должен дуть только один ветер, ветер правды. Другого ветра у истории нет и не будет. А все остальное – это не ветер истории, а сквозняки конъюнктуры». И эту стойкость Симонова поддержал и Президент Владимир Путин: «Мы будем защищать правду о Великой Отечественной войне и бороться с любыми исказить эту правду, чтобы оскорбить и унизить память тех, кто пал на поле боя, защищая Родину.
- И сколько же мы с вами будем бороться, отстаивая правду о Великой Отечественной войне, Виктор Демьянович? – спросил Боков, а Терещенко ответил:
- На этот вопрос хорошо ответил французский писатель Оноре де Бальзак: «Никто из нас сейчас не знает про то, что завтра будем знать».
Владимир Крайнев