Мир не без добрых людей

ЭССЕ

Предисловие:
Остатки сладки

Володя Ермакович родился в Западной Беларуси, когда она была еще под польским управлением, в деревушке под уникальным названием – Вытряски.
Почему название Вытряски уникальное Вова понял, как только научился разговаривать.  Местные жители Вытрясок любили рассказывать любому встречному-поперечному легенду о названии своего населенного пункта.
Легенда была очень яркой и такой божественной, что очередной рассказчик говорил Володе взахлеб, хотя мальчишка слушал её сто первый раз: Но хороших сказок много не бывает, и Вовка слушал легенду в новой. Или старой интерпретации, раскрыв широко рот, что рассказчик опасался, как бы туда случайно птичка или муха не залетела.
- Ты, Володя, не знаешь, почему нашу деревню назвали Вытряски?
Вова кивал головой утвердительно, а краснобай радостно восклицал:
- Ага, я так и знал, что ты ничегошеньки не знаешь! Так помни мою доброту и слушай…
Володя не решался признаться, что знает эту сказку, но перечить другу не хотел.
Оказывается Господь распределял людей на земле, насыпав людишек в льняные плотные холщовые мешки, а белорусы не зря лен сеяли, и Бог высыпал народ горстями из мешков на приглянувшиеся ему поляны по берегам рек и озер.
Когда Бог закончил расселение народов по странам, материкам, Он решил проверить мешки: а не остались ли кто-нибудь в льняных мешках? Оказалось, что в каждом мешочке хоть несколько человек, но осталось.
Вот тогда-то Бог и вытряс все мешки над тем местом, куда десантировал куда белорусов. Он вытряхнул оставшихся людей в почти полностью пустых мешках: где осталась парочка человек, где человека три, на землю.
Аборигены и назвали свою деревню по заслугам – Вытряски.
Но только местные жители были не все мелкой вытряской, позже узнал Володя Ермакович. В этих местах упали не только мелкие пшеничные или ржаные зернышки. Вместе с этими семенами упали на землю Беларуси и крупное алмазное зерно: Поэт и писатель Максим Танк. Но это был только литературный псевдоним. Настоящее имя и фамилия классика были Скурно Евсей. Видимо он не хотел, что бы его имя использовали дети в стишке-дразнилке: «Пляши, Евсей, не жалей лаптей». Володя тоже, как и Максим Танк  любил поэзию, а потом и сам стал писать вирши, но прежде пришлось Вове Ермаковичу хлебнуть столько горюшка, что хватило бы его семей на десять.
Да только самый тяжкий груз, взваленный на плечи мальчишке в войну, нельзя было ни на кого переложить.
Судьбу перехитрить нельзя, а у Володи Ермаковича с детства было заложено отцом – Михаилом Ермаковичем: «Говори людям только правду! Не ври, не юли, и тогда кто-то со щедрой душой поможет тебе и снимет часть груза с твоих плеч, переложив его на свои плечи. Мир не без добрых людей».
Только отец Володи еще в партизанах захворал. Хотя он уберегся от пулевых и осколочных ран, но болезнь подкосила его. И Михаил Ермакович умер в 1945 году за неделю до светлого праздника Великой Победы, чуть-чуть не дожил и не смог порадоваться свободе и вдохнуть этот сладкий воздух полной грудью вместе со своей семьей.
После смерти мужа мама Володи растерялась. Владимир осознал и понял её растерянность после смерти мужа уже в зрелом возрасте.
И дело было не только в том, что у матери Ермаковича оказалась такая огромная орава малолетних детей – четыре ребенка: две дочери и два сына. Главный недостаток мамы, понял Володя, что она никогда дома сама не принимала решений, а была за крепкой спиной мужа, то есть в буквальном смысле: «За мужем». Когда же отец умер, то стало ясно, что мама не только не принимала решений в семейных делах, она к тому же не умела принимать никаких решений. А это уже обыкновенное свойство слабых духом людей – бесхарактерность. И ни чем, никакими лекарствами не вылечить этот недостаток.
Её муж Михаил Ермакович никогда не был в Вытрясках кулаком, а скорее середняком. Он крепко стоял на своих ногах. Отец Володи не только сеял рожь и пшеницу, но и сам обмолачивал их. Какая, а никакая молотилка у него завелась. Была в хозяйстве лошадь, упряжь и Михаил, сжав серпом злаки, устанавливал снопы прямо на жниве поля в «бабки», чтобы колосья немного просохли, просушились на ветерке и солнце.
Потом на лошаденке подвозил снопы к молотилке под крышу тока. Отмолотив свое зерно и уложив его в амбар, Михаил брался обмолачивать снопы у своих земляков. Поэтому семья Ермаковичей жила в достатке.

Может быть и не было у них молочных рек и кисельных берегов в хозяйстве Михаила и Марии, но и голода и холода в их доме никогда не водилось – было тепло и уютно, и сытно жить.
Мама Володи – Мария Антоновна воспитывалась в Кривичах в еврейской семье мелких лавочников. Маша осталась сиротой, а Лейба и Циля по доброте душевной приютили сироту Марию в своем доме.
Первоначальный план у хозяев лавки был прагматичный: пусть Машенька помогает им обслуживать покупателей за прилавком магазинчика.
Мария старалась как могла, но коммерческого предпринимательского таланта у неё не было. Циля махнула рукой на помощницу и, посовещавшись с Лейбой, решили: «Девочка чистая, опрятная, честная – ни одной конфетки без спроса не съела, ни какой копейки себе не присвоила, пусть она остается у нас в семье на правах дочери. Характер у неё добрейший, как и у нас самих».
- Я рада, Лейба, - сказала Циля мужу, - что ты согласился оставить Машу в нашей семье. Будем её воспитывать, как свою дочь. Уж я постараюсь. К тому же у нас скоро Яша станет совершеннолетним, а лучше кроткой, красивой и опрятной невесты в нашем местечке не найти. А так же я заметила, что Яша на Марию-то глаз положил. И уже сейчас оказывает ей знаки внимания.
- Циля, - кивнул в знак согласия головой Лейба, - ты как всегда права. Маша замечательная девушка и она меня тоже уважает. Ни одного грубого, или хамского слова от неё я не слышал. Она вежливая и скромная, пусть живет у нас. Четыре класса в школе уже давно закончила. Станет Яша хозяином лавки, научится помогать ему. Деньги счет любят.
Но мечтам Лейбы и Цили и, разумеется, Яши не было суждено осуществиться. Михаил Ермакович влюбился в Марию, да и Маше понравился энергичный парень. Слабые любят подчиняться сильным людям, и Мария сделала правильный выбор – решила выйти замуж за Мишу, а не за Яшу.
Яков ходил месяц мрачный, как в воду опущенный, с его лица веяло холодом погибших надежд. Когда увели невесту из под носа – радость невелика. И поделать с такой неудачей ничего нельзя – ситуация хуже губернаторской: мечты и грезы потенциального жениха растаяли, как прошлогодний снег в овражке с началом летней жары.
Но когда Михаил ушел в мир иной, Марии Антоновне ничего не оставалось сделать, как двух сыновей: Володю, ему было лет шесть, а Славе, полное имя брата было Мстислав, отдать зажиточным землякам, у которых водились в хозяйстве коровы и другая живность в услужение. Слава был рослым и крепким парнем, хотя ему было чуть больше 12 лет, поэтому его Мария Антоновна пристроила в хорошее хозяйство. А вот Володю пристроила мама пастушком. Её две дочери остались в доме матери, они то и стали помогать маме вести домашнее хозяйство.
Слава и сестры заняли какую-то определенную нишу «производственной» деятельности, а вот Владимир стал, как Фигаро, прислуживать и даже не двум господам, а восьми, а когда-то и даже десяти хозяевам.
Утром Володю, чуть забрезжит рассвет на востоке, будила Мария Антоновна, и он, взяв в руку хворостину, вел через всю деревню корову Марту на пастбище, в зеленые луга. Около каждого дома к Марте присоединялись буренки одна за другой.
Вскоре хозяева коров установили череду: Володя Ермакович жил у каждого владельца буренки по неделе, там ночевал и там кормился. Говорят на хуторе: «Были бы гроши, да харчи хороши», но хороших харчей Вовке перепадало очень мало, а гроши, если и давали господарки, то Марии Антоновне, или рассчитывались натуральным способом: продуктами.
В семье Малько дети ели на молоке щи и кашу, а перед подпаском Володей ставили миску вареных бобов. И хозяйка Юстина спрашивала мальчика:
- Чем бобы будешь запивать: сывороткой, или маслянкой?
Вовка всегда предпочитал маслянку, которую еще называли и по другому – пахтой. Эта жидкость остается в маслобойке, но мизерные кусочки сливочного масла. Все-таки неплохая приправка к жестким бобам. Их сколько не вари, а они твердые, как свинцовая дробь. Говорят про твердолобого: все слова – как об стенку горох отлетают. Володе же казалось, кинь он горсточку бобов в своего господаря, бобы как свинцовые пули, уложили бы хозяина наповал. Но Вовка никогда не применял такие приемы террористов. Не хотел подвести под монастырь свою маму.
Своих детей хозяева пасти коров не заставляли. Им хватало того, что пастушок у них питается высококалорийной пищей. Когда Володя стал читать рассказы Джека Лондона из цикла Белое безмолвие, то узнал, что золотоискатели использовали для рациона своего питания тоже бобы. Но у них приправой была все-таки солонина. А это не только питательнее масленки, но и вкуснее её в несколько раз.
Зато Володю сводил с ума запах с «барского» стола, и он только сглатывал слюни. Но ничего не попишешь – на чужой каравай – рот не разевай.
Пасти  коров Володя Ермакович начинал с мая месяца, а оканчивал это занятие в конце октября. После можно было посещать школу. Учительница четырехклассной сельской школы жила в том же здании где занимались ученики. В её комнаты был отдельный вход. Слова давно уже в школе отучили и знал много стихотворений.
- Славка, - просил брата Вова, - почитай мне наизусть о пастушонке Пете. Я очень люблю эти стихи. Они будто про меня написаны.

- Ну, что мне с тобой сделать, - махал рукой Слава и начинать декламировать:
Пастушонку Пете
Трудно жить на свете:
Тонкой хворостиной
Управлять скотиной.
Если бы коровы понимали слово,
То жилось бы Пете
Лучше всех на свете.
Но коровы в спуске
На траве у леса,
Говоря по-русски,
Смыслят ни бельмеса.

От удовольствия Вовка даже глаза прикрыл и покачивал головой в такт мелодии стихотворения, да и голос Славы звучал завораживающе, словно струйки текущей воды ручейка так журчали мелодично и напевно.
Но как только Славик начал читать строчки:
Но беда на свете
Каждый час готова,
Зазевался Петя –
В рожь зашла корова.
А мужик как взглянет,
Разведет ручищей,
Да как в спину втянет
Прямо кнутовищем…

Услышав эту строчку про ручище мужика и про кнутовище, Володька съежился сам, будто это взрослый, здоровенный. Сильный мужчина хлестанул со всего размаху его кнутом.
И не только строчки стихотворения о пастушонке Пете были тому виной. Ему сразу вспомнился реальный случай из своей практики.
Мальчишка, бегая за каждой своей блудливой коровенкой, и отгоняя её от поля озимой ржи, ростки которой лежали на пашне, как изумрудное покрывало на двуспальной кровати одного господаря, чья корова особенно была блудливой, замотался до изнеможенья. Володя присел, согнав стадо в одно место на бугорок, чтобы немного отдохнули его резвые ножки. Но в этот день от усталости они у Володи гудели и были тяжелые, как чугунные гири.
Вова не заметил, когда же он уснул. Очнулся мальчик, словно кипятком его ошпарили. Витой ременный бич кнута так хлестанул его по спине, что мальчику показалось, будто у него полотно рубахи с треском лопнуло около поясницы. А удары кнута сыпались уже и на плечи, достался побой и босым ногам пацана.
От неожиданности и резкой жгучей боли произошел казус, название которого по научному звучит – энурез. Увидев мокрое пятно на Володиных брюках, даже у палача изувера что-то шевельнулось в душе, и он хотя уже занес руку для очередного удара, но хлестануть испуганного мальчика не осмелился. Засунул кнут за пояс и пошел восвояси.
После окончания четвертого класса пришлось Володе сдавать экзамен. Кого-то оставили учиться в четвертом классе на второй год, кому-то пришлось подготовиться летом и осенью сделать переэкзаменовку, но Вова экзамены сдал без помех.
Зато возникла другая проблема: семилетняя школа находилась далеко – километров в восьми от дома Ермаковичей.
Когда учительница пятого класса представилась ученикам на первом же занятии по русскому и белорусскому языку, то Володя был поражен её именем и фамилией – Надежда Крупская. Совсем как у жены Ленина. Правда, отчество у супруги Владимира Ильича было Константиновна, а у учительницы сельской школы отчество – Степановна.
Надежда Степановна увидела в Володе Ермаковиче творческие задатки, прослушав стихотворение, и прочитав его про себя по учебнику пару раз, мог к концу урока уже уверенно продекламировать стишок на память.
От похвал Крупской у Володи голова закружилась. Ведь Надежда Степановна прочила Ермаковича в поэты, прочитав в тетради мальчишки пробу его пера:
В грозу, бури, житейскую стынь
При тяжелых утратах и когда тебе грустно
Показаться улыбчивым и простым
Самое высшее в мире искусство.

Это четверостишье Вова записал в школьной тетрадке под диктовку Славы. Младшему брату так понравилось, как читал ему старший братишка, что захотелось записать эти красивые строки. Слава и сам не знал кто автор стиха.
А Надежда Степановна тоже ничего не знала о творчестве  Сергея Есенина, он был опальным поэтом. И когда Крупская спросила ученика:
- Это ты написал, Володя?
То, не мудрствуя лукаво, мальчик на вопрос ответил вопросом?
-   А кто же еще?
Он ведь, в самом деле, записывал слова стиха под диктовку Славы, но писал не кто-то другой, а он сам.
Удивленная Крупская тогда и произнесла легендарную и историческую фразу:
- У тебя очень хорошие литературные способности, Володя. Быть тебе знаменитым поэтом.
И тут Надежда Степановна угадала литературную судьбу Владимира Ермаковича, хотя четверостишие, как отправная точка и не было творчеством Володи, но он-то уже писал стихи и сам, самостоятельно и поэтому воспринял похвалу Надежды Степановны, как должное.
Но стихи собственного сочинения учительнице мальчик не мог показать. Ведь к пятнадцати годам у подростка начинаются гормональные изменения, и появляется сильная тяга к представительницам противоположного пола, что свои размышления о половых отношениях Володя излагал на тетрадном листочке, вырванном из тетрадки для домашних заданий.
Надежду Крупскую в это время творческих мечтаний Володи Ермаковича заменяла её коллега, которая по своей сути была сухой и педантичной классной дамой еще времен Салтыкова Щедрина.
Вот эта надзирательница и подошла к увлекшемуся ученику, сочинявшему с пикантными подробностями очередного эротического откровения.
Заглянув через плечо ученика, учительница сначала оцепенела, онемела, но за эти короткие секунды замешательства у неё созрели гроздья гнева, и она, откинув в сторону всю свою напыщенность, рявкнула словно армейский фельдфебель на новобранца:
- Это что за похабель ты пишешь, Ермакович?
Володя вогнал голову в плечи от неожиданности и хотел прикрыть листок с виршами ладонью, но не успел. Ловким движением руки классная дама умыкнула крамольное произведение у неудачника конспиратора и грозно рявкнула:
- В школу больше можешь не приходить! Какое растление у нынешней молодежи!! Дурную траву из поля вон!!!
- Что-то ты, Володя сегодня рановато из школы пришел? – спросила его старшая сестра Таня, помогавшая маме дома хозяйничать.
- Писали самостоятельную работу, - правдиво ответил брат. – Я написал быстрее всех, и меня учительница отпустила из школы пораньше.
Утром Володя собирался поспать подольше и обдумать, как ему признаться маме, что его выгнали из школы. Но Татьяна не ла ему подольше понежиться в постели:
- Вовка, ты чего дрыхнешь, не проспи начало урока. Быстро встать и шагом марш в школу, - скомандовала Таня.
Бедному одеться – только подпоясаться. Володя вскочил, оделся, обулся и, схватив холщовую сумку с тетрадками и учебниками, зашагал за стайкой школьников, идущих на занятия по деревенской улице.
Но как только ватага ребятишек поравнялась с леском, прилегающим вплотную к дороге, Вова нырнул в придорожные кусты, и густая листва скрыла его от любопытных взглядов деревенских ребятишек.
В гуще леса Володя облюбовал для себя трон из замшелого ствола сваленной бурей ели. Корни дерева издали походили на хозяина леса – лешего, но Вова не испытывал страха от лесных чудовищ. Для мальчика лес всегда был и кормильцем, он собирал в нем и грибы и ягоды, и ему в лесу было интересно и спокойно.
Взгромоздившись на «трон» Вова услышал посвист птиц и вспомнил, как читал ему Слава очередное стихотворение Сергея Есенина: «Где то плачет иволга, схоронясь в дупло, только мне не плачется – на душе светло». Володя тогда прервал старшего брата  правдивой репликой, укорив Есенина в неточности:
- Славка, вот почему поэт, который вырос в деревне, не знает, как поет иволга? Ведь иволга никогда не селится в дуплах деревьев, а вьет гнезда на сучьях стволов деревьев. А во-вторых, она не поет, а тенькает и урчит: голос самочки звенит: ти-ти-ти, а самец ей отвечает: ур-ур-ур.
- Ну, ты и зануда, Вовка, - усмехнулся Слава, - ведь Сергей Есенин создал лирический символ любви, это образно иволга плачет, возможно, потеряв своего друга, а поэта распирает изнутри радость от встречи со своей любимой девушкой. Вспомни слова Есенина: «только мне не плачется – на душе светло».
Ожидая ребятишек из школы, о чем только не передумал Володя, сидя на стволе упавшей на землю мощной ели. В вечерние часы, когда мама уже управилась со всеми своими хлопотными делами по хозяйству, Вова спросил её:
- Мамочка, расскажи мне, пожалуйста, о наших родственниках, кем был твой отец, мой дед. А , если помнишь, то расскажи мне и о твоем дедушке, моем прадеде.
- Никак ты собираешься, как Нестор летописцем стать, сынок? – улыбалась Марья Антоновна.
Но, увидев, как лицо сына начало хмуриться, она бросилась успокоить мальчика:
- Ладно, ладно, Володька, не сердись. Уж и пошутить нельзя. Я тебе с удовольствием расскажу о наших ближних и дальних родственниках все то, что я знаю об их жизни. Ведь мы не Иваны, родства не помнящих. Пока есть память о наших предках – мы сильны, и страна наша непобедима.
Старший брат Володи иногда, но очень редко, слушал тоже  рассказы матери. И однажды он сказал младшему братику:

- Володя, а ведь наша мама для тебя, как няня Арина Родионовна для Пушкина. Правда, няня рассказывала маленькому Саше сказки, а тебе мама ярко и образно развернула перед твоими глазами всю нашу родословную. Так не позволь нашему генеалогическому дереву засохнуть. Продолжая заниматься литературой, покажи в стихах или в прозе историю семьи Ермаковичей. Стихи ты уже начал писать, что тебя чуть ли из школы не вытурили, а все поэты, со временем повзрослев, всегда начинали писать прозу: рассказы, повести, романы.
Упоминание Славы о неприятном инциденте брата с Классной Дамой резануло слух Володи. И он вспомнил снова, как прятался от посторонних глаз в лесу, когда его сверстники учились в школе.
В школу через несколько дней вернулась на работу Надежда Крупская. И на первом же уроке спросила:
- А почему на занятиях нет Володи Ермаковича?
Узнав причину его отсутствия, Крупская заявила:
- Друзья мои, предупредите Володю, чтобы он завтра пришел в школу. Ему обязательно нужно учиться, а не прятать голову в песок, как это делает африканский страус. Мы поговорим с ним по душам и найдем компромисс. Нельзя проступок раздувать до преступления и нужно знать, где поставить запятую в каверзной фразе «Казнить нельзя помиловать». От одной запятой нельзя противоставлять нашу жизнь смерти.
Так Володя снова стал посещать уроки в школе. Критику своих пакостных стихов воспринял как должное, и его задорные стихи опубликовали в стенгазете, затем в республиканской «Пионер Белоруссии» и даже в журнале «Неман».
А когда летом он пас коров, Вова научился вязать, сначала веники из ивовых прутьев под заказ. Соседские женщины, сговорившись о цене, заказывали мальчику несколько штук веников, а некоторые жалостливые и десяток.
Он любил совершенствовать свое мастерство и научился плести из прутьев корзины. Притом опять же под заказ и под размер. Заказчиками стали и мужчины. Кому-то нужен кузовок для грибов, или корзинка с двумя ручками для картошки, и небольшая для ягод.
Когда коровы во время жары, отведав сочной зеленой травки, ложились всем гуртом переваривать пищу, Володя занимался лозоплетением. Корзинки у него получались не только прочными, а и легкими. Спрос порождает предложение, а качество работы Ермаковича Володи этот спрос увеличивало. Заявки стали делать даже жители из соседних сел.

Большому кораблю – большое плавание

Перед армией кем только не поработал Владимир Ермакович. Плетение корзин дало ему понять, что можно своими руками зарабатывать себе на хлеб, да так чтобы оставалось покушать и маме. Уже в шестнадцать лет он окончил курсы трактористов. Поработал на трелевочном тракторе в леспромхозе.
Дизельного топлива на предприятии не было, поэтому на тракторах работали газогенераторные двигатели. На каждой стороне трактора стояли эти движки. В них закидывалось топливо: чурки, щепки, в общем, все отходы после распиловки древесины на пилораме на доски, брусья. Трелевочный трактор КТ-12 Володя освоил за полгода, и когда появились дизельные трактора ТСТ-40.
Но техника техникой, а Володя Ермакович после работы на тракторе заходил в столярную мастерскую на лесопилке к дяде Ване. Иван Петрович мог выполнять не только плотницкие работы, а и столярные. Пользоваться топором, пилой, рубанком, фуганком, долотом Володя быстро научился.
- Вовка, сноровистый ты, паренек! – хвалил Иван Петрович своего помощника. – Все у тебя в руках горит, все ладится, глядишь, ты года через два-три и меня мастерству перещеголяешь.
- Не, Петрович, - говорил Володя, - не успею я тебя перещеголять…
- А почему? – удивлялся дядя Ваня.
- Скоро меня в армию забирают. – отвечал помощник.
- Так это святое дело – Родине служить, - кивнул в знак согласия Иван Петрович. – Но все же в нашем столярно-плотницком хозяйстве и пулемет пригодится. Помнишь песню: «Если завтра война, если завтра в поход».
- Знаю, знаю, дядя Ваня, но не дай-то Бог, начнется война снова. Вот у нас папа умер от ран, не дотянув несколько дней до Великой Победы. Так кому, как не нам нужно научиться хорошо защищать свою страну.
- Ну, Володя, ты рассуждаешь, как профессор какой-то. Где ты этому научился?
- У Максима Горького, - ответил Володя. Он книгу написал «Мои университеты», а сам грамоту постигал в сложных жизненных ситуациях. Вот и я ушел работать после окончания шести классов постигать свои университеты.
Время мобилизации подкралось быстро и мягко, словно на кошачьих лапах.
Призывников отправили в баню, но одеваться в свою цивильную одежду им уже не пришлось. Помывшись и окатившись водой из тазика в бане, ребята выскакивали голышом в раздевалку. Старшина строго следил, чтобы обмундирование: гимнастерки, галифе, сапоги и пилотки были по размеру для каждого бойца индивидуально.
После бани всех выстроили на плацу и «купцы» или «покупатели» - офицеры из разных родов войск стали расспрашивать новобранцев, что они умеют делать, какие профессии освоили на гражданке.
Первая команда прозвучала резко:
- Кто имеет права водителя-шофера, два шага вперед.
Из строя шагнули двое. Офицер из автобата подошел к шоферам и, кивнув головой, мол, следуйте за мной, скрылись быстро за воротами гарнизона.
Вторая команда касалась как раз для Володи:
- Кто умеет управлять трактором?
Ермакович сделал два шага вперед, а с ним еще один паренек. Пока «покупатель» подходил к ним, опытный взгляд напарника Володи успел увидеть эмблему танкиста, а у второго «купца» на петлицах красовались крест накрест стволы-пушек.
- Зенитная артиллерия, - как знаток опять оценил сосед Володи. Но не успел офицер танковых войск подойти к Ермаковичу, как поступила новая вводная для новобранцев:
- Кто-нибудь умеет плотничать?
Ермакович перед носом танкиста сделал два шага вперед. И, услышав еще название специализации:
- А кто-нибудь занимался столярными работами?
Володя опять, рявкнув: «Я!», сделал еще два шага вперед.
К нему подошел бравый крепыш с погонами капитана и, сияя всеми своими белоснежными зубами, одобрительно произнес:
- Широко шагаешь – штаны порвешь! И откуда ты только успел освоить столько нужных для нас профессии?
Володя не успел открыть рот для ответа, как капитан тихо сказал ему:
- Отойди-ка в сторону! Мы оставим тебя в своей части и определим в оружейную мастерскую.
Володя недоуменно пожал плечами и спросил:
- Если я буду работать в оружейной мастерской, то зачем же вам был нужен универсальный специалист: и тракторист, и столяр, и плотник? Ведь оружейнику нужно на металлорежущих станках уметь работать.
- Котелок у тебя варит, рядовой Ермакович, но у нас артиллерийско-зенитный полк. Если понадобится, ты на тягачах будешь пушки на место дислокации перетягивать, а столярные и плотницкие навыки тебе пригодятся при ремонте прикладов автоматов и винтовок. Процентов восемьдесят поломок у стрелковых оружейников – это поломка деревянных прикладов. А потому нам и был нужен универсальный специалист.
И служба началась. Сначала Володя, расправившись с ремонтом приклада, ложился на огневой рубеж и стрелял в мишень три раза. Всего для пристрелки винтовки или автомата ему выдавали десять патронов. Но после трех пробных выстрелов, Ермакович шел к стенду и линейкой замерял расстояния от каждой пули до центра мишени. Вычислив погрешности при разбросе пуль после пробных выстрелов, Володя «колдовал» над прицельной мушки о планки оружия. Потом делал еще три пробных выстрела, и опять корректировка прицельной планки и мушки. Пока все три пули ложились если не в десятку, то хотя бы очень рядом и кучно.
Таким образом, из оружейного слесаря, столяра и водителя дизельного тягача для транспортировки оружейных стволов на место назначения, Володя Ермакович превратился в великолепного снайпера.
Мама находилась во время Володиной службы в армии у старшего брата Славы в Минске. Как только Владимир получил отпуск, он сразу же примчался к маме. Рядом с домом, в котором жил Володин брат с матерью, находился тир.
У всех городских тиров для привлечения побольше клиентов-посетителей были заготовлены призы. Если поразишь все мишени тира, то «хозяин» тира выдавал призы. Вот тут-то и применил свой снайперский талант Володя Ермакович. Он забрал все призы в тире, что предпринимателю пришлось на время закрыть свое увлекательно-развлекательное заведение.
Как только Владимир ушел с призами домой, хозяин тира оживился и снова стал приглашать почтеннейшую публику пострелять из пневматической винтовки. Но только коренастая фигура непревзойденного снайпера начинала маячить на горизонте примыкающей улицы, у тира на линии огня появлялась табличка: «Закрыто на учет».
Но зря служитель тира опасался разорения. Владимир, забрав все призы у несчастного предпринимателя, не собирался, как заяц во хмелю кричать на царя зверей льва в известной басне: «Мол,  я шкуру с него спущу и голым в Африку пущу».
Ермакович, блеснув своим умением стрелять, равнодушно проходил мимо тира. Потешил душу, покуражился немного и будет…
Дело в том, что Слава присмотрел место для постройки своего дома. Место оказалось болотистым. Тут-то и пригодилось умение Володи управлять бульдозером. Площадку под дом он спланировал быстро. Вокруг трясины уже кое-где стояли домишки. Делались две дощатые перегородки из подсобного материала, а потом пространство между ними  засыпалось шлаком из местной котельной, и стена была готова.
На стропила крыши нужны были доски посолиднее и покрепче, чем на стены. Шлак, пролитый раствором в опалубке, после твердения цемента уже сам имел достаточную прочность, но сохранял в будущем доме тепло. Шлак довольно пористый материал и его теплопроводные свойства помогали комфортно жить новоселам в самодельном жилище.
Володя своей дисциплиной и умелой работе в оружейной мастерской заслужил доверие у офицеров, и ему разрешали в выходные дни поработать над строительством жилья для матери и старшего брата Славы. Увольнительная на руках у Ермаковича была  для него бронежилетом от придирчивых патрулей, которые как раз в выходные дни более длительно проверяли солдат срочной службы.
Слава хорошо продумал технологию строительства дома, и в один из выходных собралась дружная команда, которая собрала каркас дома и соорудила крышу дома. Уже над головой даже в непогоду на голову не попало, а доводить внутренние работы до совершенства можно уже не торопясь, без аврала. Рубероид воду не пропускает, но вот достать его было трудновато.
Володе запомнилось, как рабочий-кровельщик, узнав, сколько стоит рулон, пришел в обеденный перерыв на стройку, где уже в котле булькал расплавленный битум, а рядом лежали приготовленные для поклейки рулоны рубероида. К посетителю подскочил подвыпивший работяга и спросил:
- Тебе рубероид нужен?
Посланец Ермаковичей кивнул головой.
- Сколько штук?
- Пять, а лучше шесть рулонов. Лишь бы вам хватило заклеить свою крышу на объекте.
- Ты за нас, парень, не беспокойся, - усмехнулся бригадир кровельщиков. – Если не хватит, мы закажем главному инженеру нашего управления, и нам тут же привезут недостающее количество рубероида. Только вы подгоните тачку поближе и, загрузив материал в неё, чем-то прикройте от посторонних глаз.
Позже Володя Ермакович понял, что на стройке руководители закрывали глаза на хищения кое-каких строительных материалов, которых в розничной продаже никогда в магазинах не было.
А жилья для рабочих даже в общежитиях, не для всех хватало, особенно для семейных людей. Одиночки-то как-то ухитрялись тесниться в общежитиях.
Славины друзья и брат Володи успели до зимы «сдать» дом в эксплуатацию. Вот так и вырастали «кахоновки  и шанхаи».
В дом Славы заехали сестры. Внутри поставили перегородки, некоторые перегородки даже до потолка не доходили. Но как говорят, в тесноте, да не в обиде. На первый случай, есть где голову преклонить. А в общей кухне могли готовить поочередно каждая семья. Если было тесно, то за кастрюлькой, в которой булькала вода, могли приглядеть и другие жильцы. Люди были добродушные и доброжелательные.
Если относиться к друг другу по человечески, то ни скандалов, ни склок на кухне не будет…
После демобилизации Володя Ермакович заглянул в семейный «Ноев ковчег». Сестра вышла замуж. Парень был поляк, а звали его Тадик – Тадеуш. Но полное имя – Тадеуш никогда Володя не слышал, Тадик да Тадик – всегда было на слуху. Сестра и муж её Тадик были разной веры. Он – католик, а сестра – православная. Но разные конфессии не мешали жить в ладу и согласии. Но когда в семье Тадика родилась дочка, в метриках записали малышку с отчеством не Тадеушевна, а Тадиновна.
Рождество Христово у католиков и православных празднуются в разные дни, а муж и жена, что бы никому не было обидно, праздновали праздник Рождества два раза: 25 декабря – католическое и 7 января – православное. Так получилось, что даже жить стало веселее. Не один раз в году, а два раза день Рождества.
В армии Владимиру приходилось заниматься и электропроводкой, удостоверение и допуск на электромонтажные или ремонтные работы у Ермаковича не было. Но он решил, что в Минске можно будет научиться и удостоверение получить буде делом пустяковым.
Но вдруг Володя столкнулся со своим давнишним другом, который предложил другой вариант трудоустройства.
- Вовка, зачем тебе в Минск ехать. У нас в Молодечно так хорошо живется: и общежитие есть и работа – на мясокомбинате объявление висит: требуются, требуются рабочие разных специальностей. Заметь, Володя, общежитие находится от мясокомбината совсем рядышком – метров двести. Три минуты, и ты на работе. Смена окончилась, а ты уже сидишь у себя в общаге через три минуты за столом и чаек горячий с бутербродом попиваешь.
Ермаковичу понравилось предложение дружка, и он направился в отдел кадров мясокомбината.
Встретил его полковник в отставке Данилов. Полковник взглянул на Володю, который как демобилизовался из армии в солдатской форме, так и зашел в ОК – в гимнастерке, сапогах и шинели, только снял погоны и пилотку.
Начальник отдела кадров обрадовался, когда услышал от парня:
- Я ищу работу.
- Ой, солдатик, дорогой ты мой человек! Вот тебе лист бумаги, пиши заявление для устройства на работу к нам. Я тебе тут же подпишу, и завтра же можешь выходить на работу. Раз в армии служил, значит, здоров как бык. А медсправку потом мне в отдел принесешь, когда медосмотр пройдешь в поликлинике.
Володе полковник показался старым, может быть, пожилым человеком, хотя потом понял, что отставнику было не более пятидесяти лет. А Данилов продолжал выдавать информацию для размышления, чтобы новичок понял все прелести работы на мясокомбинате.
- Станешь у нас работать, будешь как сыр в масле кататься. Я направлю тебя в колбасный цех. В армии и то, чай, и колбасу-то в глаза не видел, а тут сам будешь её готовить.
Но директор завода Орлов, бывший партийный работник, на Володю посмотрел с другой стороны. Он не стал умиляться, что будущий его рабочий ходит в еще армейской шинельке и написал на заявлении Ермаковича свою резолюцию: «Устроить учеником обвальщиком».
В обвальном цехе стояли два длинных стола. На одном работали обвальщики мужчины, и разделывали на них полутуши говядины. На втором столе работали женщины. И их профессия называлась – жиловщицы. Они обрезали куски мяса и, отделяя их от костей, раскладывали по сортам.
Разделывали не только говядину, а и свинину, баранину. Третья группа рабочих в цехе называлась – засольщики.
Куски мяса укладывали рабочие в чаны с соленой водой и… голыми руками, без резиновых перчаток, перемешивали куски мяса, чтобы они получше просолились в этих чанах.
С непривычки к соляным растворам у Володи руки покрылись язвочками, и с каждым днем жжения стали больше и больше причинять засольщику физическую боль. Рабочая неделя заканчивалась, и Володя решил не тянуть  больше кота за хвост, слишком острые ноготки были у этого зверька, название которого было соляной раствор. Секретарь отдела кадров удивленно подняла брови, прочитав заявление Ермаковича.
- Молодой человек, - сказала секретарша, - вы не указали причину увольнения…
- Неправда, - ответил Ермакович, - там же русским языком написано: «по собственному желанию».
Кадровичка, пожав плечами, быстро произнесла:
- Это только мотив увольнения, а причина-то какая? Без году неделю не проработали, а закапризничали…
- Вот, вот, - оживился Владимир, - можете дописать после «собственному желанию» еще одно слово «и капризу», как бы там ни было, но на работу я в цех не приду. Он тут же повернулся и, распахнув дверь, вышел в коридор. И чуть ли не столкнулся с мужчиной среднего возраста, который как-то очень доброжелательно улыбался.
- Извините, пожалуйста, - смутился Володя, – я чуть ли вас дверью не пришиб.
- Да меня, солдат ничем не пришибешь!  - Еще шире улыбнулся мужчина. Чем тебе колбасный цех не понравился? Такое блатное место, а ты вместо благодарности, нос в сторону воротишь.
Володя, как бы он не был зол после разговора с секретаршей, поругаться, или повысить голос на добродушного человека не смог, а миролюбиво сказал:
- Я к этим колбасным обрезкам с детства не приучен. Всегда руками технические детали в оружейной мастерской крутил, да подгонял их друг к другу.
- А к нам электриком пойдешь?
- Да я бы с удовольствием стал бы работать электриком, мне это делать в армии приходилось, но у меня нет официального документа.
- Ой, делов-то с рыбью ногу, – пошутил мужчина. – Видишь, напротив здание? Это наша резиденция. Я директор, а тебя познакомлю с главным инженером.
Утром Володя пришел в соседний офис и отворил дверь с табличкой «Главный инженер».
За столом сидела женщина, и Ермакович спросил её, посчитав мадам за секретаршу:
- Вы не подскажете, когда придет в кабинет главный инженер?
Он был огорчен ответом:
- Это я!
А главный инженер вручила Володе «Справочник электрика», для вас он должен стать настольной книгой.
Ермакович понял, что его шестиклассного образования будет маловато для изучения электротехники.
На уроках физики в классе он узнал только один раздел – «Механика», а тут «электротехника». Но отступать уже было некуда.
Еще в армии он занимался в хоровом кружке Солдатского клуба. Голос у Володи был приятным, и руководителю и дирижеру музыкального коллектива певец понравился. Он, чтобы показать  себя и заявить о хоре, как о «кузнице мастеров хорового пения», предложил руководителю ансамбля песни и пляски полка попробовать испытать на кандидата полкового уровня артиста Владимира Ермаковича.
Выслушав Володю, который исполнил несколько песен из своего репертуара, «полковник» сказал:
- Ты нам подойдешь! – И тут же поинтересовался. – А какое у тебя музыкальное образование?
- Я самоучка, - честно признался Ермакович.
- Ладно, талант от природы, - это тоже неплохо, мы тебя подучим, а поучиться есть у кого. У меня такие солисты есть, что к ним мои заклятые друзья давно клинья подбивают, все хотят переманить их у меня. А у тебя какое-то высшее или хотя среднее образование есть?
Услышав от Володи, что у него шесть классов и четыре школьных коридора, тяжело вздохнув, заявил:
- Когда получишь аттестат зрелости, тогда и приходи.

Под созвездием рыб


Выслушав воспоминания Владимира Михайловича Ермаковича о своей трудной судьбе в раннем детстве и юности, я поставил жирную точку в своем блокноте и собирался сесть за письменный стол, чтобы запечатлеть интересную для читателей историю, не очень грустную до надрыва души для самого рассказчика – Ермаковича.
Но прежде, чем подняться со стула из-за журнального столика, я увидел на другом столе Владимира Михайловича оригинальный, как мне показалось, и броский рекламный буклет. Внизу на обложке буклета было написано по-английски: «Знаки Зодиака», а вверху по-русски «Под созвездием рыб». Не под знаком, а именно под созвездием.
На фоне голубого вечернего неба, которое плавно, без резкой границы дня и ночи небо становилось все темнее и темнее, пока не превратилось в непроглядную тьму космоса.
Но чернота космического пространства не подавляла мое лирическое настроение и на темно-голубом и темном фоне безграничного неба сияли и светились, как в темноте леса, светлячки-звездочки. Свет этих звездочек переливался, как грани драгоценного бриллианта, так матушка-природа превратилась на какое-то мгновение в искусного ювелира и огранила крупные алмазы в бриллиантовые звезды.
Захотелось повторить фразу Суворова, сказанную как ответ генералиссимусом  на вопрос Екатерины Второй Великой на банкете. Императрица спросила графа:
- Почему Александр Васильевич не притронулся ни к одному блюду? Уж не брезгуешь ли?
Суворов, пожав плечами, ответил:
- Так ведь пост сейчас, матушка, ждемс до первой звезды!
На что Екатерина, вспомнив, что Суворова обошли за очередную победу над неприятелем, громко заявила:
- Внесите звезду для графа Суворова и вручите ему награду. Он заслужил её своими победами.
А на обложке, как мне показалось, буклета я вдруг увидел вверху обложки на голубом фоне буквы: В.М. Ермак… Приглядевшись понял, что окончание фамилии автора  этой книги, а не какого-то буклета со знаками Зодиака…Ович затушевался тьмой космоса.   
-Может быть, это вовсе не космическое пространство неба запечатлел художник, - подумал я. - Ведь рыбы, пусть даже созвездие рыб, но они обитают не в космосе, а в мировом водном океане нашей планеты - Земля. Тем более вода морей и океанов кажется любому зрителю голубоватой, а при надвигающемся шторме, тайфуне, цунами этот цвет становится чернее ночи. Не зря же Пушкин в «Сказке о рыбаке и рыбке» произнес устами рыбака-старика: «Потемнело синее море…».
И тут явилось мне неожиданное видение. Из-за своей близорукости, которое я сначала просто не заметил. На голубом фоне морских просторов, будто парит в небе фигура очаровательной женщины.
Как тут не вспомнить Ундину-русалку из новеллы Лермонтова «Тамань» в его повести «Герой нашего времени», состоящей из нескольких новелл «Белла», «Княжна Мери» и так далее…
Именно Ундина-русалка чуть и не утопила Печорина, перевернув лодку за то, что русский офицер узнал тайну про её любовника контрабандиста. Её друг мог пострадать, а она любила его больше, чем свою жизнь.
Это призрачное видение – фея талантливого человека, которому по плечу самые разнообразные литературные жанры: стихотворения, пародии, рассказы, курьезы, шутки. Он в этих жанрах чувствует себя, как рыба в воде.
А его девиз звучит основательно и лежит, как когда-то считали наши предки и про нашу планету Земля, на трех китах. Ипостаси девиза основаны на духовных, а не на материальных ценностях: «Доброе имя, честь и достоинство - вот мое главное богатство». Богатство материальное, будто золото, серебро, или бумажные денежные купюры можно потерять: его могут украсть, отобрать, умыкнуть обманным путем, а вот доброе имя, честь и достоинство человека ни растоптать, ни разграбить и не отобрать нельзя никогда и ни кому. Эти три «кита» не девальвируемая валюта.
В предисловии журналиста газеты «Витьбичи» Елены Башун, которая назвала его «как технарь с тал поэтом», она привела слова Владимира Ермаковича, которые похожи на хороший добротный афоризм: «Все что ниспослано сверху – во благо, все испытания  - для крепости духа».
Приводя эту фразу, как цитату, Елена продолжает продолжает развивать этот афоризм:
- За долгую и насыщенную жизнь, что прожил Владимир Ермакович, было всякое: и страшные совпадения, и судьбоносные встречи, и трудные расставания, и горечь одиночества… но все люди с возрастом становятся мудрецами и философами. Вот только не каждый из мудрецов умеет облачать свои мысли и чувства в стихотворные строки. А Ермакович умеет. В своей визитке Владимир Михайлович так себя представляет: «Пчеловод, пенсионер, дачник. И вообще веселый, добрый человек». И снимок, на котором он запечатлен в парадном виде, при бабочке, сидящем за синтезатором. Ну как после этого не захочется приоткрыть тайну души такого человека?
Вопрос журналистки не повис в воздухе… Её мысли стали развивать именитые поэты:
Расул Гамзатов:
Поэзия – это не громкая фраза.
Поэзия людям нужна как дыханье
Как старости посох, как зрелости разум
Как в детстве игрушки, как юности знанье.

Александр Твардовский:

Пусть читатель вероятный
Скажет с книгою в руке:
Вот стихи, а все понятно
Все на русском языке.

Козьма Прутков:

Лучше скажи мало, но хорошо.

И вот начинается поэтический цикл Владимира Ермаковича.
Как патриот своей Родины, он самым первым стихотворением этого цикла поэт, как знамя поднимает имя своей Матери-Родины. И название гордо звучит: «Беларусь».
А как поэту не гордиться именем своей Родины. Тем более имя её так нежно и красиво звучит: - Белая Русь, Беларусь.
Многие из его знакомых искали по заграницам кущи райских садов возле морских пляжей лазурных берегов. А поэт Ермакович считает свою родную Белую Русь «уголком райской земли».
В первой же строфе он и говорит, что Беларусь – райский земли уголок
В параллелях и меридианах
Не в обиду другим, не в урок,
Как оазис в пустынных саваннах
Это райский земли уголок. 

  Владимир Михайлович считает уголок родной земли не только райским, а посланным ему и его землянам белорусам самим Господом Богом. Как сказал Христос: «Аз воздам». Но это слово Божье не угроза провинившемуся, а предупреждение народам: «Каждый получит лишь то, что заслужил». И вот Господь и воздал белорусам за их трудолюбие, за их стойкость и мужество. И Ермакович на своей шкуре, испытав все страшные беды в военное лихолетье, вместе со своим народом и благодарит Бога за такой щедрый подарок – Беларусью:

Подобрав и означив со вкусом
Осеняя перстом указал
Это место моим белорусам
Сам Господь. По заслугам воздал.

Как тут не вспомнить ироническую легенду о названии глухой деревни, где родился Володя. Ведь остатки людей, которые были в его  мешках Всевышний заселил в Белой Руси, а деревню люди и назвали Вытряски. Но Ермакович в третьей строфе в первой же строке продолжает мысль, заложенную в последней строчке второй строфы, в которой говорится о выборе Богом народа для Беларуси очень высокого, высочайшего качества: «Выбирая честней и смелей». Да, белорусы простодушный, добросовестный народ, но очень храбрый и смелый. Это Беларусь встала в первый же день войны грудью на защиту не только своей территории, а всего Советского Союза.
Поэт гордится своим народом и предлагает другим народам Европы поклониться самоотверженному народу Беларуси. И в его строфе звучит гордость, что его страна не просто какая-то часть европейского пространства – Она Центр Европы.
Выбирая честней и смелей:
Белорусы – НАРОД- не холопы.
Белорусы – центр Европы и ей
Поклонитесь народы Европы.

Не смутят белорусов угрозы
А когда БЕЛОРУС говорит,
Помолчите «обамы», «баррозы»
Даже Меркель пускай помолчит.

После предложения послушать голос не только всего белорусского народа, а даже голос хотя бы одного белоруса, поэт следует одной известной поговорке: «Еду, еду – посвищу, а поеду – не прощу!» И Ермакович гордится, что единственная страна Беларусь из всего Советского Союза не позарилась на «щедрые посулы Ельцина, дать всем  республикам суверенитета столько, сколько каждый «суверен» может взять и унести этот суверенитет в свою нору. А с приходом в Беларусь Президента Лукашенко, а в России Путина, эти два человека сделали свои страны по настоящему суверенными, ни от кого не зависимыми, к тому же сделали первый шаг к объединению на экономической основе бывших стран Советского Союза. Беларусь и Россия создали Союзное государство двух равноправных партнеров.
Об этой интеграции и о её сути и рассказал читателям поэт Владимир Ермакович:

Неизведавший нашего «брода»
Знай «товарищ», знай каждый злодей,
Для врагов нету злее народа,
Для друзей нет добрее людей.

И поэт показывает не только какое-то абстрактное понятие о Беларуси, о белорусе. И слово «Белорус» именно с большой буквы звучит в каждой строчке одного четверостишья:
Белорус – другу - друг безграничный
Белорус – пану - пан, сэру – сэр.
Белорус – и кунак закадычный
Белорус – и ядид и хавар.
 
Вот какую оду написал поэт Владимир Ермакович всему белорусскому народу, а какой получился изумительный гимн самой Беларуси.
Прочитав две последние строфы стихотворения «Беларусь» мне захотелось стать по стойке «смирно», и с гордо поднятой головой выслушивать толи молитву Ермаковича, толи гимн Беларуси. Пусть этот гимн и не государственного калибра, а только личное мнение Владимира Михайловича, но ведь и он хоть и малая частичка, но все же он белорус и частичка Центра Европы – Беларуси. Прочитайте, уважаемые читатели эти строфы, и вы сами почувствуете то трепетное чувство, которое овладело мною, читая строки поэта:

Присягая молитвам Иисуса,
Припадая к твердыне, клянусь:
Нет чистее души белоруса,
Нет светлее тебя, Беларусь.
От рожденья до смертного часа
Восхищаюсь тобой и горжусь:
Белорус – моя Белая Раса,
Белорусь – моя Белая Русь.

Видите, какое чистое, светлое чувство рождается, слушая этот гимн Беларуси у любого слушателя, или читателя. А рифмы поэта Ермаковича бесподобны и звучат как органная музыка: Иисуса – белоруса, клянусь – Беларусь. А когда читаешь слова поэта «припадая к твердыне, клянусь», мне самому захотелось стать на колени и произнести слова этой искренней, идущей от души клятвы. А завершающий аккорд органа до сих пор звучит в ушах: «Беларусь – моя Белая Русь».
Я перевернул страницу книги «Под созвездием рыб» и увидел стихотворение «Мария». Поэт посвятил его своей маме Марии Антоновне Ермакович, в девичестве Ковалева.
Прочитав стихи «Мария» я почувствовал, что нахожусь на симфоническом концерте. Таково было изумительное созвучие двух стихотворений «Беларусь» и «Мария». А кто еще может быть дороже Родины, как не мать. ведь эти два понятия иногда сливаются воедино, и не раз мы слышали это слитное звучание: «Родина – Мать зовет вас!» Так с плаката в годы Великой Отечественной войны взывала женщина  к мужчинам, которые пошли на защиту своей Родины. И они все защищали не только Родину, а и свою родную мать. Сочетание слов и выражений Родина – Мать и родная мать не только звучат, а и пишутся почти одинаково.
Мама Владимира Ермаковича жила в Западной Беларуси, а до 1939 года Западная Беларусь входила в состав Польши. А там писали не на пилипиде, а на латинице. И потому девичья фамилия мамы Владимира звучала не Ковалева, а Ковальска. Зато имя мамы Мария, звучит одинаково на всех языках мира. «Святая непорочная дева Мария» это словосочетание известно во всем христианском сообществе.
Трогательное отношение к этому образу было заложено в душе поэта изначально, при его рождении. А когда впитываешь в себя чувство любви с молоком матери, то искоренить его не сможет никакая сверхъестественная сила.  Ведь у самого Иисуса Христа Мать называлась Марией.
Но одно дело сухая и деловая проза, и совсем другая ипостась – Возвышенная лирика Поэзии… А уж Владимир для двух-то Марий постарался на Совесть. Но зачем повторять слово «Халва» несколько раз? От этого слаще во рту не станет.
Я предлагаю прочитать стихотворение Владимира Ермаковича. И вы почувствуете сладкий аромат его стихов. А что бы этот аромат не исчез у вас быстро, я, вопреки присказке про халву, советую прочесть в два приема стихотворение «Мария». Итак, первая часть:

Смотрю – рукотворная сказка –
Кудельного льна, рушники,
Где вязью «Маria Коvаlsка»
И гладью вокруг васильки.

Мария – все в имени этом
«Свята непорочность твоя»
Не раз воспевалась поэтом,
Но все же решаюсь и я.

В стихах ли, романсе, иль песне
Созвучно аккордам звучит,
В земном, даже в царстве небесном,
Светило его не затмит.

Как видите, мама Владимира была изумительной рукодельницей. Он, глядя на льняные рушники, которые мама соткала вручную, да еще гладью вышила символ голубоглазой, голубоокой страны Беларуси – синий цветочек – василька на концах рушника, а посередине свое имя «Мария Ковальска», то восторженные чувства мальчика перехлестывали через край. И он своим глазам не верил: «неужели это мамино рукоделие?», нет это какая-то волшебница приходила в наш дом, а когда мы с мамой засыпали, то она и ткала рушники и вышивала цветочки-василечки. И даже мамины имя и фамилию вышила на полотенце.
А Ермакович эти мои бурные восторги выразил одной фразой из трех… разумеется слов: «Смотрю – рукотворная сказка». Нет, не зря говорили в старину про изделия рукодельниц: «Ни в сказке сказать, ни пером описать».
Но главная-то идея поэта была в этом стихотворении «Мария» не в сказочном мастерстве рукодельницы, а в святости девы Марии. И поэты Возрождения воспевали это имя «Мария» не только в стихах, а и в песнях, и в романсах. Кто же не помнит сонеты Шекспира, Вильяма нашего, понимаешь, сколько оригинальных сюжетов было поставлено на сценах по пьесам Шекспира. Или Данте Алигьери, воспевшего свою любимую Беатрисе, или же Франческа Петрарка, посвятивший столько стихов любимой Лауре.
И не смотря на произведения этих титанов, поэт Ермакович все же осмелился и сел воспеть свою дорогую маму – Марию. Он называет свою маму, не как обычно ласково называют матерей: Солнышко. Владимир Михайлович берет ноту намного выше  и говорит: «В земном, даже царстве небесном Светило её не затмит».
Очень важнопонимать величие и значимость Матери. И поэт серьезно заявляет, уверенный в своей правоте: «Светило её не затмит».
Любая мать была бы счастлива, если бы её свет души сравнили бы со светом Солнца. Выше  и лучше эпитета не придумать. А вот Ермакович сумел создать такой яркий образ, сравнить маму с солнышком.
А во второй части стихотворения «Мария» поэт канонизирует свою маму Марию с девой Марией. И вторая часть стихотворения «Мария» превращается тоже в молитву:

Светлейшее имя из храма
И, может, совсем не спроста
Марией звалась наша мама,
Как мама Иисуса Христа.
Мария, Маруся и Маша –
Священна на всех языках.
Родная, безгрешная наша,
Как ангел плывешь в облаках.
Готов неустанно молиться
И даже потом в не бытье
В молитвах твердить: «Да святится
И славится имя твое».

И имя матери каждого человека будет святиться всю жизнь, и даже когда она уйдет в небытие, а если в небытие уйдем мы и наши дети, внуки не станут Иванами, родства не помнявшими, то будут вспоминать и наши имена. Яркий пример тому акция во всех странах бывшего Советского Союза – бессмертный полк. Когорта защитников Родины вспоминается теперь не только детьми, а и внуками, правнуками, а иногда уже и праправнуками.
Воевали в Великую Отечественную войну и женщины, и их фотографии на планшетах несут участники «бессмертного полка», но в основной массе все-таки мелькают лица молодых, крепких, мужественных мужчин. Как тут не вспомнить стихотворение поэта Геннадия Шнеликова:
Вот такой у жизни поворот
Я на валенках уеду в 41 год.
Жизнь у нас была другая
Перед той войной:
Там, где мама молодая
И отец живой.

Вот и Владимир Ермакович вспоминает о своем отце, которого и не видел-то никогда живым, а только на фотографиях.

И третье стихотворение в сборнике поэта «Под созвездием рыб» так и называется «Отцу».
В христианстве прославляется Святая Троица: «Бог Отец, Бог Сын и Святой Дух». Для Владимира Ермаковича эта Троица – так же его святой символ. Как у многих христиан в мире. Но в его личном иконостасе, как гражданина и человека, начинается и своя Троица: Беларусь, Мать Мария и Отец Михаил.
И вот Ермакович едет на машине в троицу помянуть на кладбище своего отца. Поклониться его могиле. Об этом и пишет Владимир Михайлович в стихотворении «Отцу»:

Машина стоп. Я своего дождался часа.
Приехал навестить отца.
Беру гостинцы из дорожного запаса:
Кагор, просвирку и пасхальных два яйца.
Ступаю на погост и …… как задумано
И похожу среди других ухоженных могил.
Оградку, памятник, «родился…жил…и умер.
Чуть выше крупно: «Ермакович Михаил»

Скорбная память привела сына на погост, где покоится прах его отца. А в строчках стихотворения прослеживаются штрихи быта. Владимир живет в достатке – приехал навестить могилу отца на личной автомашине. Но, шагая по погосту, у сына начинается нервная дрожь? Жилочка на виске пульсирует, выбивая дробь: «Прости, отец! Не так часто я навещаю тебя!»
Но, если  внимательно вчитаться в строчку стиха, то Владимир от расстройства нагнетает обстановку нервозности. Ведь он идет по кладбищу к отцу «среди других ухоженных могил». А значит сын часто навещает отца и благодарит его молча, за подаренную ему жизнь. Не зря же он заказал надпись на памятнике, чтобы и другие посетители этого скорбного места видели хорошо фамилию и имя отца Володи: ЕРМАКОВИЧ МИХАИЛ»
А тут оказывается, когда читаешь стихотворение «Отцу» дальше, что в памяти Владимира Михайловича вдруг всплывают яркие картины из далекого детства. Погладит отец мальчишку по головке, и жить становится веселее и понимается ярче слово «счастье».
Словно, сквозь пелену тумана, который тает от солнечных лучей, Владимиру Михайловичу вспоминается и видится такой эпизод: отец залихватски играет на мандолине, задорная матросская лихая  музыка «Яблочко». А он резво, перебирая ножками, «пляшет». Вприсядку у малыша плясать не получается. Если он и пробовал сделать «па» присядки, то приседал на пятую точку. Но у матросов нет вопросов. Кто как умеет, тот так и пляшет.
Предлагаю читателям послушать монолог Владимира Ермаковича при «встрече» с отцом. Очень задушевный и откровенный. Но без всяких сюсюканий, а на чистоту:

Ну, здравствуй дорогой, дай угостимся сразу.
Вина по рюмочке, закусим крашеным яйцом.
Тебя я знаю больше по рассказам,
Когда ты «уходил» я был совсем мальцом.
Я слышал о тебе, ты ухарь-парень бравый.
Любое дело ладилось в мозолистых руках.
Негорделивым был, но не чуждался славы
Не мало вынес на своих плечах.
На ласку щедр и весел, как положено мужчине,
Немножко помню, как сынишку забавлял,
Как «Яблочко» играл на мандолине,
А я под эту музыку резвясь «плясал».

В следующей части поэт тоже упоминает про яблочко, но не лихую пляску моряков, а про меткую русскую пословицу: «Яблочко от яблоньки не далеко падает». Михаил, отец Володи, был влюбчивым, любвеобильным человеком, а кто не влюблялся в юности?
Вот и поэт заявляет: «А кто не без греха?» Но среди односельчан отец Володи слыл правдолюбом – говорил правду-матку в глаза каждому пройдохе, а если кого-то из его друзей охаивали незаслуженно, то Михаил мог вступиться за него не только словом, но и делом. Разорвав на груди рубаху, мог и «погладить» обидчика «своей мозолистой рукой». То есть был не только правдолюбивым, но и правдорубом.
И вот что написал об этом поэт:

Мне говорят, что слыл ты правдорубом
И смело там, где надо, возражал.
И говорят еще, что не был однолюбом,
Любил жену, но и других «не обижал».
Не приминал «утешить», ну и что же
Грешно? Не думаю! Кто в этом виноват?
И в этой части мы с тобой похожи,
Ведь «яблочко от яблони» не зря же говорят.

Дальше у поэта нахлынули воспоминания уже не об отце, а лично о себе. И он и об этом хочет рассказать своему усопшему отцу. Ведь он –то уже не мог знать о судьбе своего сына Владимира. И поэт рассказывает отцу о своем нелегком извилистом и бугристом жизненном пути.
Но не пасовать перед трудностями у поэта были заложены  в гены своими родителями. И их выросший сын благодарит и маму, которая родив его, открыла перед ним божий свет и отца. В том что в Володе есть и его «кровиночка». Прощаясь с отцом поэт, а у него огромное чувство юмора, предлагает папе, что он расскажет поподробнее при следующей встрече. И тут же добавляет лукаво: «Но, честно говоря, спешить не буду (не шучу), мне рано…». И на самом деле рано. Сколько бы не было человеку лет, а пожить-то хотя бы несколько лет, годик, месяц, да хотя бы денек, очень хочется… и Ермакович говорит об этом:

Мой путь, бугристый тракт, а не тропинка.
Но я не пасовал, ты мне поверь,
Ты – мой, я – твой, во мне твоя кровинка.
Ты посмотри, какой твой сын теперь.
Подробней расскажу при следующей встрече
Но, честно говоря, спешить не буду, (не шучу)
Мне рано, думаю, «еще не вечер»
Я лучше здесь – пожить еще хочу.

Из этого монолога можно узнать даже и поэтическое пристрастие Владимира Ермаковича. Слова «еще не вечер» - это же цитата из известного и популярного стихотворения тезки поэта Ермаковича – Владимира Высоцкого. Но главное, пожалуй, все-таки фраза – «пожить еще хочу» - у поэта много творческих планов.
Умиротворение после общения с отцом наступает, и Владимир Ермакович возвращается  к своему автомобилю не спеша. Он-то теперь твердо уверен, что душа отца покоится точно на небесах. И этой фразой и заканчивает стихотворение «Отцу»:

Вот побывал, поговорил с тобой и уезжаю,
Я ухожу с погоста тихо, не спеша.
И верю, ты в раю. Я это точно знаю.
На небесах покоится твоя душа.
И так, можно подвести предварительные итоги поэтического обозрения творчества Владимира Михайловича Ермаковича. Он рассказал вам, уважаемый читатель, про родную Беларусь, маму и отца.
Но следующее стихотворение, по всем правилам былинного творчества должно быть о себе родном и любимом. Но…
Читаю название четвертого стихотворения и вижу, что оно не совсем  в тему моей теории жанра. Поэт посвящает его «Детям войны».
Да, но почему же стихотворение начинается с торжественных слов о Ветеранах. Оно и понятно: каждый год 9 мая в день Великой Победы страна устраивает парад для них на Красной площади в Москве, в Минске и во многих других больших и малых городов Беларуси, России. И звучат слова «Ветераны» как стук чеканных сапог о брусчатку или асфальт площадей участников парада. А Ветераны смотрят с умилением на парад, и понимаюти свой вклад в эту ПОБЕДУ.
Но пора отложить преамбулу к стихотворению «Детям войны» в сторону и прочесть вам, уважаемые читатели, самим первые строчки поэта:

Идут Ветеравны сражений походов
Отваги и доблести, чести полны.
Защитники жизни, добра для народов,
ГЕРОИ ИДУТ – ВЕТЕРАНЫ ВОЙНЫ.
Стоят ВЕТЕРАНЫ победно, достойно,
Им славу и почести громко поют.
А Дети войны незаметно и скромно
В рядах демонстрантов идут.
Сидят ВЕТЕРАНЫ войны и свободы.
Фанфары и марши во славу гремят.

Фраза поэта невольно обрывается.  От переизбытка чувств комок застревает в горле и трудно произнести хотя бы еще одно громогласное, парадное слово. Это за Владимира Ермаковича произносит хорошо поставленным голосом теле, или радиокомментатор. Собрав свою волю в кулак, поэт продолжает свое воспоминание о параде Ветеранов, которые заслужили его во фронтовые годы.
А я хочу отметить в этом отрывке стихотворения Ермаковича одну небольшую, но важную деталь: слово ВЕТЕРАНЫ в строчках стиха отпечатаны крупным шрифтом и сразу же привлекают внимание читателя.
И это очень правильно – на ветеранов нам всем нужно равняться. Но меня резанула по сердцу одна деталь в этом отрывке. Пробегите, уважаемый читатель, еще раз по тексту отрывка и прочитайте вот эту фразу: «А дети войны незаметно и скромно в рядах демонстрантов идут».
Во фразе о детях войны все буквы незаглавные, а прописные, как и должно быть в русском языке, все же слово Дети, которое начинается не с красной строки и не должно быть заглавной буквы «Д», а оно должно быть прописной «д». Но поэт написал это слово так специально. Ведь дети войны, подростки, которым «в сорок первом выдали медали и только в 45 – паспорта», тоже внесли свою лепту в Великую Победу. А кто родился перед войной? Я знаю одного человека, которого его друзья до сих пор называют Толик, а на его ручонке в гитлеровском концлагере в два года, в 1941 году написали вместо имени номер. Не любит он вспоминать этот страшный эпизод и говорит, когда его просят рассказать об этом ужасе: «Я же был маленький и ничего не могу об этом вспомнить, не помню ничего».
Поэт Владимир Ермакович вместе с детьми войны тоже шел на демонстрации, помахивая маленьким флажком им, стоящим на трибунах. Но он, в отличии от Толика, вспоминал постоянно о годах военного лихолетья. И даже написал о них, шагая на демонстрации:


А я вспоминаю голодные годы,
Себя и таких же голодных ребят.
И я вспоминаю, как жадно жевали
Вприкуску глотая слезу и беду
Гнилую картошку, крапиву и щавель,
Опилки, мякину, осот, лебеду.
«Как хочется есть» безнадежно шептали
И дочери чьи-то, и чьи-то сыны.
От смерти голодной во сне «засыпали»
«Не в пору» рожденные Дети войны.
В атаки не шли, нас не метили раны.
И жизнь не ложили за ……. Страны,
А все же сегодня и мы Ветераны,
Дожившие дети войны.

Так что же хочет, чего добивается поэт? Говорят, что война не заканчивается, пока не похоронен последний солдат. А все ли из 27 миллионов жителей Советского Союза погибших на этой войне захоронены? Придать ли их прах земле? Ответ, к сожалению, очевиден: Нет!
Но, значит, Владимир Ермакович правильно поставил вопрос о Детях войны. Они-то пока живы, и все помнят. Владимир Михайлович до сих пор вспоминает, «как жадно жевали, вприкуску глотая слезу и беду».
Поэт перечисляет все разнообразное меню его каждодневной пищи: гнилая картошка, крапива, щавель, опилки, мякина, осот и лебеда. Именно последний продукт его рациона «лебеда» рифмуется со словом «беда» и это не случайно. Разве можно позабыть такое – жадно жевать не лебеду, а беду, «вприкуску глотая слезу». Это вместо соли. Лебеда-то пресная пища, так себе сорная трава, не имеющая особой калорийности, но горька до невозможности.
Вот он и предлагает, чтобы память их – Детей войны была тоже положена в копилку на алтарь Отечества, чтоб эту память не затоптали в землю сапоги Нео националистов. А потому и пишет это стихотворение «Дети войны».
Кстати оно еще не полностью доведено до сознания читателей, и продолжаю цитировать слова поэта и дальше:

Вот ныне я сыт, я одет, я ухожен.
Вполне уважаем, у всех на виду.
Спокойно аллеей вальяжным прохожим 
На встречу с тем детством иду.
А горечь знобит, виноватит – я плачу,
Как будто и я виноват без вины,
Стою на коленях и слезы не прячу
У бронзовой памяти «ДЕТЯМ ВОЙНЫ»
Где мальчик голодный, одетый в обноски,
Свой хлеба кусочек сестре отдает.
Пусть памятник этот скорбящий, неброский
Для помнящих всех
ОБЕЛИСКОМ ВСТАЕТ.

Знаменательно то, что «Дети войны» стало не абстрактным понятием, а конкретным памятником из бронзы. Когда мальчик, сглатывая постоянно слюну от голода, отдает своей младшей сестренке кусочек малюсенький-малюсенький хлебушка, у любого человека, если он человек, конечно, невольно навернутся слезы. Поэт не только заплакал от горя и от обиды за Иванов, родства не помнящих, но и встал на колени перед этим символом доброты, благородства, самопожертвования, когда БРАТ делится крошкой хлеба, сам находясь при смерти от голода.
Обелиск, о котором говорит поэт, будет стоять века и будоражитиь память многих поколений. Все мы на земле братья и сестры. И если старший брат отдает последний кусочек сестре, значит, наша страна никогда не умрет.


О себе любимом…

Название моей новой главы созвучно с названием стихотворения поэта Ермаковича. И как же не поговорить о себе любимом? Такое желание появляется у многих людей, проживших интересную, наполненную такими разнообразными событиями, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но именно человеку бывалому и добившемуся каких-то несомненных достойных результатов и приходит в голову мысль: «А почему бы мне не взять перо и описать им некоторые самые смешные, или самые трагические эпизоды из своей жизни.
За это никто тебя не осудит, тем более многие писатели брали сюжеты для рассказов, повестей, романов из своей жизни. Взять хотя бы нашего классика Льва Николаевича Толстого.
Все его творчество во многом автобиографично, или же он использовал биографические эпизоды своих родных, знакомых или просто посторонних людей для своих произведений. Но в каждом своем персонаже Лев Николаевич оставлял частичку и собственного я, рассказывал читателям о себе любимом.
Все философы и мудрецы начинали свое творчество с размышлений о своих поступках, или с пересечения своих мыслей с ярыми оппонентами. Взять хотя бы книгу французского знаменитого философа, который назвал свой философский  трактат не совсем уже скромно: «Опыты мудреца» Мишеля Монтеня так к своему титулу философ, присвоил мимоходом и второй титул – мудрец.
Все мои перечисленные примеры людей, которые начинали писать о себе любимом, говорят лишь об одном: так родился в литературе жанр, который называется мемуары. А в каком виде написать эти притягательные мемуары, это уже желание каждого человека, который занялся мемуарами.
Например, Владимир Ермакович первые «мемуарные» опыты написал в стихотворном виде, и название этого стихотворения, которое я хочу исследовать, он и назвал так хлестко: «О себе любимом».
Итак, уважаемые читатели, прямо на ваших внимательных глазах я начинаю анализировать творчество поэта Ермаковича с ироничным названием: «О себе любимом».
И это ироническое отношение к самому себе, не умалит достоинств поэта, а не вызывает град насмешек. Ведь недаром в народе говорят: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним, а в детстве над Владимиром не только насмехались, а иногда жестоко издевались и били до посинения. Вот он и нашел самое сильное оружие для с воей самозащиты – иронию.
И вот поэт желает читателям разглядеть его «во всей красе»:

Три четверти столетия успел оставить
И потому, друзья,  имею честь
Во всей красе себя представить
Пожалуй, без прикрас, таким как есть.
С годины той, как этот мир увидел
В себя влюблен – «достоинств» всех не счесть.
Умом Господь, похоже, не обидел,
И красота, наверно, тоже есть.
Была, её еще чуть-чуть осталось.
Морщинки, седина и лысина не в счет.
И «томный» взгляд, еще сутулюсь малость,
Но говорят, все это мне идет.
Не беден, не богат, я обеспечен ныне.
Хотя особых капиталов не скопил.
Деревья посадил, родил и дочь и сына.
Дом не построил – сам его купил.
Не убивал, не воровал, не сотворил кумира.
В себе уверен, в ситуации любой.
Занудой не был – жил с сатирой в мире,
Мог первым посмеяться над собой.
Не состою, не привлекался, не судился.
Прелюбодействовал, излишне ревновал.
Влюблялся, сочетался, разводился.
И ближнего жену, как водится желал.

В этой первой части стихотворения «О себе любимом» уже с первых же строк поэт показывает, что с иронией и сатирой у него все в порядке. Более того, у Ермаковича в чести не только ирония, но и самоирония, а это дорогого стоит. Поиронизировать над кем-то любой сумеет, а посмеяться над самим собой любимым, это еще и мужество надо иметь.
Так поэт посмеивается добродушно о своей «красе» и «достоинствах», оказывается, по его мнению, этим достоинствам  нет числа. Взять хотя бы ум… обычно говорить о своем уме считается почему-то неприлично. Но что же делать, если он у тебя есть?
 Как-то один боярин дал урок самому царю, а потом и императору Петру Первому. Когда царь, побывав инкогнито за границей в Голландии, чтобы научиться строить корабли, то вернувшись в Россию, он, насмотревшись за рубежом на гладковыбритых иностранцев, решил указом заставить сбривать свои бороды боярам. И вот один смельчак долго не сбривал бороденку, приводя весомый аргумент:
- Бороду я могу сбрить, но куда я спрячу свой высокий лоб. Свое умище – то я не смогу спрятать.
А поэт не желает говорить так прямолинейно, как петровский боярин. Он заявляет о своем уме, но деликатно: «Умом Господь, похоже, не обидел». Одно уточнение, а весь смысл меняется. Не гордыня звучит в стихах поэта, а именно самоирония. Ведь он и о своей «красе» говорит с усмешечкой: «морщинки, седина и лысина не в счет».
И совершенно правильно. Зачем акцентировать внимание на недостатках, когда есть много и достоинств. Он, Владимир Михайлович, уже заявил, что их у него считать не пересчитать.
Дальше больше…. Владимир Михайлович начинает перечислять свои добродетельные качества. И из десяти заповедей Божьих он преуспел… в трех: «Не убивал, не воровал, не сотворил кумира. Не состою, не привлекался, не судился. Как говорится хорошего помаленьку. Но если взялся за гуж… и поэт откровенно, а откровенность у каждого человека есть, говорит и о своих недостатках: «прелюбодействовал, излишне ревновал, влюблялся, сочетался, разводился и ближнего жену, как водится, желал».
Прочитав слова поэта: «занудой не был – мог первым посмеяться над собой», то понял что в стихотворении «О себе любимом» Ермакович очень ранимый человек, а его самоирония, только кольчуга на груди. Чтобы язвительные стрелы недругов, не так больно ранили его сердце.
А если вы, уважаемые читатели, прочитаете и вторую часть стихотворения «О себе любимом», то поймете, что по сути-то своей это стихотворение – исповедь поэта перед Господом:

Не часто, но бывал кутилой и повесой.
Желал, когда уж было незачем желать.
Плевал с разбега на чужие интересы,
А на свои не позволял плевать.
Порой гордыня заедала больно шибко.
За высший интеллект, считая простоту.
Свои, не замечая, допускал ошибки,
А у других ошибки видел за версту.
Изматывал свою судьбу жестоко, бурно,
О многом забывая впопыхах.
Случалось непристойно, даже дурно
Я до поры не думал о грехах.
Бросая душу в холод, жар и пламень –
Грешить и ошибаться всем дано.
А кто не грешен? «Бросьте в меня камень»
Что смелых нет? Вот то-то и оно.
В греховном мире, грешником останусь.
А прежде чем забьют мне в крыку гвоздь
Прощенья попрошу у Бога и покаюсь.
Авось простит, ведь милостив Господь.

Да, это явно исповедь, но не просто покаяние, а самоистязание. Он не только вспоминает свои ошибки и грехи, а придает их   апофеме. Вот как жестко говорит о своих недостатках: «Плевал с разбега на чужие интересы, а на свои не позволял плевать» мысль не нова, но какой новый оттенок придает ей поэт: он не просто плюет на чужие интересы, а «с разбега» чтобы не только этими интересами пренебречь, а припечатать их плевком, пригвоздить эти интересы к стенке. Пусть они будут сражены так, чтобы с места сдвинуться не могли.
В этом поступке проглядывается лицемерная маска гордыни, а Владимир Михайлович и не отрицает этого, и признается: «гордыня заедала». Но свысока смотреть на людей, их благодарность не заслужишь. И поэт эту ошибку свою понимает и признается: «Сам не замечал ошибки, а у других их видел за версту».
И элементы высокомерия Ермакович выстраивает  в стройную логическую цепочку. Сначала его лирический герой плюет с разбега на чужие интересы, а сам-то замечая ошибки других, свои ошибки в упор не видит. Ну что же это удел всех высокомерных людей: видят в чужом глазу соломинку или соринку, а в своем не видеть суковатое и огромной толщины бревно.
Но кто понимает свою ошибку, тот огражден от её повторов вновь и вновь. Поэтому лирический герой с таким усердием и копается в недрах своей души, чтобы очистить её от скверны.
Но если герой за свою жизнь столько много грехов, то как ему быть? И поэт Ермакович приводит библейский пример. Когда Христа спросили: «Грешен ли ты?», то Он ответил: «Кто не грешен, бросьте в меня камень». Но камнепада в адрес Его не последовало.
А эту фразу «Бросьте в меня камень» обыграл классически. Он сам задает вопрос вам, читатели, и не дожилаясь вашего ответа сам и отвечает: «Что смелых нет?» «Вот то-то и оно». В последней же строфе поэт кается. Исповедь и требует покаяние, но не каждый грешник даже на исповеди не всегда признается во всех грехах. А что сделать, если согрешил столько, что и хотел бы в рай, да эти грехи не пускают, а количество допущенных грехов забыл?
Выход из этого патового состояния поэт Ермакович нашел: «В греховном мире грешником останусь». Констатирует он в своем эпилоге стихотворения «О себе любимом».
Но надежда всегда умирает последней, и лирический герой тоже не желает расставаться с надеждой, даже если вдруг придется лежать на смертном одре: «А прежде чем забьют мне в крышку гвоздь, прощенья попрошу у Бога и покаюсь. Авось «простит, ведь милостив Господь».
В стихотворении «Самому себе» поэт уже безо всякой иронии, дает себе четкую жизненную установку как вести в жизненных передрягах, чтобы достойно воспринимать все страшные вызовы судьбы.
Поэтический язык в этом стихотворении «Самому себе» очень лаконичен, в каждой строфе, почти в каждой , по три слова. Так лаконично говорить умел только Кай Юлий Цезарь – Римский Император. Он, переходя через реку Рубикон засомневался с выбором тактики предстоящего сражения с неприятелем: броситься ли сломя голову через мост на врага, который оказался на другом берегу и встретит достойный отпор, или подождать самому на своем берегу и дождаться когда его враги бросятся на Цезаря.
По статистике же  Римский Император знал, что обороняющаяся сторона несет потери меньше в три раза, чем нападающая.
Но он, сказав себе три слова, выиграл эту битву. А слова эти Цезаря знает каждый школьник, который читал в учебнике о древнем Риме. Так Цезарь, выиграв битву, сказал: «Пришел, увидел, победил!»
А поэт Ермакович напутствует своего лирического героя, совсем как Кай Юлий Цезарь:

Если согнуло, свалило
Строже себе тверди:
«Встань, не скули уныло,
Выпрямись и иди»

Если стеной упрямо
Стали преграды в пути
Ты не налево – направо,
Ты напролом иди.

Если от страха сжалось,
Похолодело в груди.
Знать не моги жалость,
Выпрямись и иди.

Не раскисай от лени,
От сильных пощады не жди.
Не становись на колени,
Выпрямись и иди»

Раны и боль презирая,
Ложь, клевету обходи
Сможешь, обиды прощая,
Выпрямись и иди.

Разве не чувствуется в этих строчках поэта голос Римского Императора Цезаря? А вы вглядитесь повнимательнее в эти пять строф, в каждой последней строчке рефреном звучат слова полководца, как приказ: «Выпрямись и иди!» только в одном случае сказано с этим же смыслом, но немного по-другому: «Ты напролом иди!» но это исключение из правила, лишь подтверждает основное правило: «Выпрямись и иди», а если надо, то «ты напролом иди»
А во всех других строчках поэта такие же жесткие установки приказов: не скули, не знай страха, не жди пощады, не становись на колени, презирай боль и раны, не обращай внимания на ложь и клевету. Вот так только можно добиться победы.
А разве «выпрямись и иди» не призывали наши полководцы в Великую Отечественную войну. Но все-таки и среди героев находились те, кто из-за своего малодушия подводили под монастырь и своих геройских товарищей. Это хорошо понимает и Владимир Михайлович. А в двух последних строфах он пишет:

Если другие пристанут
Те, что идут впереди,
Если устанут, отстанут,
Ты все равно иди!

Путь одолеть грядущий
Ведь тебе невтерпеж
Ты все осилишь, ведь ты – ИДУЩИЙ
Ты и живешь потому что ИДЕШЬ.

Вывод из этого стихотворения прост: «Дорогу осилит идущий». И смелый и настойчивый. Сильный и мужественный. Презирающий трусов и демагогов.   
Не зря же поэт Ермакович дает дельный совет своему лирическому герою в предпоследней строфе: «Если другие устанут, отстанут, ты все равно иди!»
У Владимира Михайловича есть очень много лирических стихов. Но если читать внимательно его лирику, то можно спокойно разглядеть в этой лирике душу самого поэта. Взять хотя бы сюжет стихотворения «Плачущая ива». Сразу же вспоминается и другое название этого дерева – плакучая ива. Вроде бы как капризная, плаксивая женщина. В названии стихотворения у Ермаковича более конкретный образ – Ива плачет – горюет, страдает. И только прочитав все целиком стихотворение вы, дорогие читатели, поймете, что у ивы льются горькие слезы от … одиночества:

Хуторок, что ищем!
Кончилась дорога.
Тормози, дружище,
Я пройдусь немного.
Вот и двор у речки.
Тропка, мостик зыбкий.
Но никто навстречу
Не идет с улыбкой.
Все вокруг дичает,
Дом оброс крапивой.
А меня встречает
Старенькая ива.
Сгорбилась, согнулась,
Ростом ниже стала.
Вроде шевельнулась,
Может быть узнала?
Смотрит без участья,
Жалость не иначе.
Об ушедшем счастье
Даже как бы плачет.
Слезки, как росинки
С листиков стекают,
В них, как серебринки
Лучики сверкают.
Блики-отраженье
Радости живого.
Вспомнились мгновенья
Дальнего былого.
Кажется намедни
С милой и красивой
Поцелуй последний
Был под этой ивой.
А могло иначе,
Быть могло счастливо.
Не о том ли плачет
Старенькая ива?

Говорят, что в одну и ту же воду нельзя войти дважды. Вполне логично – все течет, все изменяется. А лирический герой стихотворения Владимира Ермаковича решил вернуться в ту среду, когда был он герой молодым, красивым, задорным и приходил в дом, который сейчас брошен и опустел, где жила его любимая девушка. В обнимку они шли к речке и садились миловаться и целоваться под плакучею ивой.
Герой в растерянности: дом не зарос, а «оброс крапивой». Вот как вымахала она и превратила дом в неприступную крепость. В этот заброшенный дом хулиганистые даже мальчишки не полезут в окна – жгучая крапива быстро их отвадила проникать тайком в эту избу, где сначала они играли в прятки. Да и девушка уже постарела, а лирическому герою в это не верится, что здесь никто не живет. В доме нет  ни одного живого существа, и он относится к иве не как к какой-то деревяшке, а как к одушевленному существу.
Героя шокировало по приезду, что его никто не встретил: «Но никто навстречу не идет с улыбкой». Взглянув на иву уже по новому, он понимает, что произошли и с ивой кардинальные изменения: «Старенькая ива сгорбилась, согнулась, ростом ниже стала. Вроде шевельнулась, может быть узнала?» но тут же спохватывается: «Смотрит без участья», неужели и ива охладела к нему?
В этом диалоге лирического героя со старой знакомой с ивой слышатся есенинские напевы, интонации, и он так растрогался, что ему уже мерещится что ива-то «даже, как бы, плачет». А «слезки, как росинки с листиков стекают, в них как серебринки лучики сверкают». Чем не идиллия?! А ведь под этой ивой и была настоящая идиллия, страстная и крепкая любовь. Но стоило ли будоражить память?
Я как-то прочитал давным-давно одно лирическое стихотворение: «В стопке пожелтевших старых писем, мне однажды встретилось одно. Почерком похожим так на бисер, мою душу ранило оно. И, как будто, позабыв разлады, ты мне улыбаешься опять. Вот что значит никогда не надо эти письма старые писать.
Может быть, и лирическому герою Владимира Ермаковича не стоило бы ворошить былое, прошлое? но поэт решает, что с плачущей, а не с плакучей ивой ему нужно было встретиться. В своей завершающей строфе поэт дает слово лирическому герою, и он с грустью говорит. "А «могло иначе, быть могло счастливо. Не о том ли плачет старенькая ива?»
Удивительная судьба у стихотворения Владимира Михайловича «Родники». Это стихотворение стало песней! По-моему, по другому не могло и быть. В самом слове «родники» чувствуется что-то родное, родственное. В корне слова – родники – это родство, и слышится: род, родня, Родина. Видите, как ширится значение слова, оно становится обширней и многогранней. 
А родник начинает где-то пульсировать в лесной глуши, превращается в ручеек. Родник превращается в огромную полноводную реку, которая, в конце концов, впадает или в океан, или море.
Но уже у самого истока ручейка, реки звучит музыка, его журчание и рождает эту музыку. Вот стихотворение «Родники» было вероятно изначально предназначено для песенного исполнения. И музыка эта появилась, как бы сама собой. Поэт и сам не ожидал такого эффекта.
Я предлагаю, уважаемые читатели, прочитать это стихотворение, что бы вы сами могли оценить его красоту, глубинный смысл и напевность:

Родники, родники, родники
И вдали и вблизи от Отчизны.
Родники и начало реки,
Родники и рождение жизни.
Где века испытаний прошли
Кровоточит река родниками.
Родники – это раны земли,
Родники – не зажившие раны.
Из глубин исцеления для
Родники древней мудрости вторят.
Родники – это плачет земля,
Где от радости, где и от горя.
Вот бы люди все слышать могли
В родниковом журчанье и звоне
Родники - это голос земли,
Родники – это песни и стоны.
Внемля счастью, струится родник
Добротой, без обид и без мщенья.
То земли искалеченный лик
Мироточит слезами прощенья.
Припади к роднику и испей
У земли этой влаги священной.
Причастись и очисти скорей   
Тело, душу и разум от скверны.

Вчитываясь в каждую новую строфу стихотворения Ермаковича, делаешь неожиданное открытие.
Возьмем, прочитаем еще раз новую строфу. Где бы человек ни был, у себя ли на Родине, или вдали от своей Отчизны, но, услышав журчание родничка, вспоминается истинное предназначение жизни. А поэт его формирует: «Родники – и начало реки и начало жизни!» Что ж без воды, как пел в одном комедийном кинофильме водовоз: «И ни туды и ни сюды». Родниковая вода дает импульс жизни любого из нас.
Во второй строфе косвенно упоминает ужасы Второй Мировой войны, когда он совсем маленький увидел раненых солдат и раненых мирных жителей. Детские впечатления всегда самые сильные. И Владимир Михайлович не зря во второй строфе стихотворения «Родники» сравнивает их с «ранами земли» с её «незажившими ранами».
А в третьей строфе Владимир Михайлович говорит о чудесном исцелении этих ран души у земли и человека. Он сравнивает родники с «мудростью земли». А мудрость это древнее, с самого начала на земле появления нашей жизни. Земля обрадовалась, что появились на ней живые существа и плачет и от радости, а если придется, то и от горя.
А следующее четверостишье поэта рефреном отдается в наших ушах: Поэту чудится в звоне журчащего родника голос самой Земли в её песнях и стонах.
Сам же родник у поэта счастлив, что дарит людям живительную влагу. Но не каждый путник, налив чистую, холодную водичку из родничка. Или колодца, остается благодарным за утоление своей жажды. Ведь есть и такие неблагодарные люди, про которых только говорят скорбно: «Не плюй в колодец! Пригодится водицы напиться…»
А у Ермаковича родничок «струится добротой и без мщенья». Этим поэт показывает нам, что иногда дары земли, благодарнее, чем мы – люди.
Но слова его «про искалеченный лик земли» опять заставляют нас вспомнить раны земли, полученные в Великую Отечественную войну. И остается, уважаемые читатели, только удивляться, как это поэту в  таком сравнительно небольшом произведении уместить столько трогательных находок. Это стихотворение кладезь мудрости, патриотизма, основ нашей жизни, святости и чистоты восприятия  нашей простой земной жизни. В последней строфе стихотворения «Родники» об этом Владимиром Михайловичем все сказано: «Припади к роднику и испей у земли этой влаги священной, причастись и очисти скорей тело, душу и разум от скверны».
И тогда не будет на нашей многострадальной земле никаких войн, а наступит Золотой век сострадания и совести.
«Родники» поэта написаны с трагическим надрывом, но оно, по сути, очень оптимистично. Да и любое стихотворение Владимира Михайловича Ермаковича очень, очень, очень оптимистическое. Даже если оно и называется, включая «неприятное слово – пессимизм». Так случилось и со стихотворением поэта «Осенний пессимизм». Что поделаешь, осень – это время заката и природы и жизни, но волков бояться – в лес не ходить. А мы до последнего своего часа не желаем наступления холодов зимы. И с радостью, а не с пессимизмом, принимаем дары щедрой осени:

Отыграл паутинок узор
Бабье лето ушло, как-то сразу.
И промок золотистый ковер,
Потускнел и не радует глаза.
Затихает пичуг перезвон,
Подготовкой к зиме каждый занят,
Лишь оравы крикливых ворон
Над жнивьем опустевшим горланят.
Все тоскливее стонет камыш.
Ветер песню свою завывает.
Будоражась взрывается тишь
И по траурным нотам играет.
И все чаще дождинок шрапнель,
И все реже небесная просинь.
Ах, как хочется видеть апрель,
А не эту усталую осень.

Но сказав «а», говори и «б». Раз автор «Осеннего пессимизма» применил это грустное слово, значит он грустил о чем-то? Давайте, уважаемые читатели, посмотрим, что же имел в виду поэт. Отчего появилась неприятность.
И с первых строк стихотворения Владимира Михайловича понимаешь: В тот год как-то быстро пролетело не только лето, а и «бабье» лето. Не успело расстелиться золото опавших листьев, как пошли дожди. И лирический герой с сожалением говорит: «И промок золотистый ковер, потускнел и не радует глаза».
Да на промокшую листву, потемневшую от дождя, набрякшую и намокшую осенней влагой, глаза уже смотрят не с такой радостью, как во время золотой солнечной осени. А ведь не только глаза пессимистически взирают на увядание природы, а слух-то в недоумении: «затихает пичуг перезвон».
И не слышны теперь трели соловья, ни задорный свист скворушек. Зато надоедает надсадное карканье «оравы крикливых ворон», которые над жнивьем опустевшим горланят». И как же им  не орать над опустевшим жнивьем. Ведь теперь зернышками пшеницы  уже не полакомишься.
А поэт продолжает вслушиваться в голоса осенних мотивов: «Все тоскливее стонет камыш». Обычно камыш тихо шелестит, а тут ему стало зябко на осеннем ветру, и он уже и застонал от резких его порывов. Боится камыш, что ветер его тростинки и пополам переломит.
Но настырный ветер так желает досадить камышу, что злобно завывает. Мол, погоди, не успел тебя сломать с первой попытки, то во второй раз ты погибнешь, и я сыграю тебе похоронный туш, «по траурным нотам».
Посмотрел лирический герой стихотворения «Осенний пессимизм» и подумал: «Может золотистый ковер-то и высохнет на таком шальном ветру, да и вновь засияет золотистым цветом?
Но мечте героя не удалось сбыться. «Небесную просинь» затянуло тучами «и все чаще дождинок шрапнель» стучит по жестким промокшим листьям, лежавшим на земле.
А в эту монотонную пессимистическую увертюру дождя вдруг врывается оптимистическая нотка самого автора: «Ах, как хочется видеть апрель, а не эту унылую осень». И это желание не за горами. Как только прекратятся нудные, затяжные дожди, то наступит зима. «И унылую пору, очей очарованье» сменит зима, да такая она у поэта молодая, молодая…
И я, уважаемые читатели, предлагаю вам ознакомиться со стихотворением Владимира Михайловича «Зима молодая».
В нем столько оптимизма и озорства, столько жизнерадости и иронии, что мне показалось, что к поэту в гости уже заглянул апрель, или он сам вместе с  зимой помолодел от легонького морозца. Принес ему радость, а когда на улице чистота, то и на сердце любого человека светло и чисто.
И так, друзья мои, я предоставляю слово виновнице торжества. Зима молодая уже вступила в свои права:

На восходе заря разрумянилась,
Осветила небесный шатер
С облаками тихонько расправилась.
Набросав многоцветный узор
Солнца луч, искосив, опустила.
Опаханом вокруг повела
И зардевшись слегка, известила,
Что зима молодая пришла
А зима – молодуха беспечно
Подружилась сперва с холодком,
Осмотрелась кругом и, конечно.
Попуржила игристым снежком.
С лип остаток убранства сняла,
У берез растрепала сережки,
Воробьев у гумна собрала,
Прослезилась капелью немножко.
Припорошила зеркальце – лужи,
Довела свой гламур до конца.
Пригрозила дыханием стужи,
За морозцем послала гонца.
Протрезвилась, похоже, не зря
И потом по-серьезному, вроде,
Молодого нашла декабря,
Изменив ноябрю на исходе.

В первый же день Зима устроила иллюминацию в честь своего прихода: «на восходе заря разрумянилась». И шатер неба заиграл, засверкал всеми цветами радуги.
Зима даже облака приспособила, как экран для лазерного шоу. Получилось красиво: «многоцветный узор.
У автора стихотворения оригинальное мышление, и он свою героиню – Молодую Зиму представляет нам во всем блеске аристократки… И она у него не только аристократична, а и еще  артистична, как «опахалом вокруг повела» и «зардевшись слегка» объявила свои права на престол.
Как видите, у Снежной Королевы еще не было того гордого и холодного взгляда повелительницы, а потому-то она так стеснительно и слегка зарделась, и потому стала искать себе опору среди других высокопоставленных особ мужского пола.
У правителя должен быть не только холодный и расчетливый ум, но и сила, пусть даже наемная, или лучше добровольная.
И поэт находит своей королеве сначала пажа: «И зима – молодуха беспечно подружилась сперва с холодком».
И тут же Королева вошла во вкус власти: «попуржила снежком», «у берез растрепала сережки» и «припорошила зеркальце – лужи».   
И тут-то поэт Владимир Ермакович делает ход конем. Ведь его описание по изящности и блеску так напоминает нам правителей, как, например, Людовика 14-го, которого называли король-солнца, за то, что он громогласно заявил: «Государство – это Я!» Владимиру Михайловичу пришлось ввернуть такое современное словечко «гламур», чтобы вы, уважаемые читатели, не подумали, что стихи «Зима молодая» было написано много веков назад. Так говорят только сегодня участники разнообразных, а иногда и безобразных шоу.
Но Снежная Королева, Зима молодая, не какая – то звезда, или звездулька шоу – бизнеса. Она – то, Зима молодая, уже поняла, что нужно, пора уже и власть применить.
Поэт показывает читателями первые ходы Снежной Королевы, во-первых, «пригрозила дыханием стужи, а во-вторых, «за морозцем послала гонца».
После этого Владимиру Ермаковичу осталось только подвести итоги начала правления Зимы молодой: «Порезвилась похоже не зря. И потом по серьезному, вроде, молодого нашла декабря, изменив ноябрю на исходе».
Коварно поступила Зима молодая, но, как говорят французы: «Такова жизнь, или Се ля ви…
А мой один знакомый создал свой афоризм такого вот итога: «Жизнь такова, какова она есть. И больше никакова!» Стихотворение прекрасно и оригинально.
Следующее стихотворение Владимира Ермаковича, которым я хочу порадовать вас, уважаемык читатели, он назвал «Единственной». И уже этим названием он умудрился создать интригу.
Не знаю, как вы, а я всполошился: кто первым разгадает эту тайну? Что имел ввиду поэт: жену, мечту, судьбу? Сразу ничего интересного и вразумительного мне на ум не пришло. И я, как отстающий ученик – двоечник, не сумевший сам решить примитивную арифметическую, бросился искать ответ в конце стихотворения. Но и в конце стихотворения я не нашел ответа. Конкретного ответа не было, а какое-то расплывчатое и абстрактное предложение, из которого нельзя было ничего выудить: «Так встречай, родная, сердце успокой, ты одна такая – нет другой такой».
- Все, - подумал я, - это наверно мать, или Родина. 
Увы, я не угадал, но был очень близко к цели. Поэтому я предлагаю вам, дорогие читатели, самим прочитать стихотворение Владимира Ермаковича «Единственная».
Может быть, вы с первой же строчки, не то что я, поймете, кто же скрывался инкогнито под этим животрепещущим словом – единственная.

Ждет меня деревня
У своих ворот.
Думаю, наверно,
Как никто не ждет.
Я к тебе приеду,
Память привезу,
Поведем беседу,
Я пущу слезу.
Вспомню, как мальчишкой,
Сидя у пруда,
Босиком, но с книжкой
Был всегда в ладах.
Потоскуем вместе
О своей судьбе.
Как былой невесте
Расскажу тебе
Где и как шатался
От тебя вдали,
Где в кого влюблялся,
Годы как прошли.
И, поверь, не скрою,
Что других любя
Забывал порою,
Вспомнить про тебя.
Ты судьей не будешь,
Виноват – ну что ж.
Знаю, не осудишь
И не упрекнешь.
Ты встречай, родная,
Сердце успокой.
Ты одна такая –
Нет другой такой.   

Трудную задачку загадал поэт. И без дедуктивного метода Шерлока Холмса и его друга доктора Ватсона, наверно, разгадать такую головоломку не удастся. А может быть, применить для розысков «Единственной» цыганский компьютер? Но говорят, что у них врут даже благородные короли. А уж нам-то, дуракам, куда уж гей-то пить.
Придется все же мозгами-то пошевелить. Начнем танцевать от печки: в первой строфе в доме пусто-пусто, как на одной костяшке у домино. Да и Ермакович подтверждает: «Думаю, наверно, как никто не ждет».
А чтобы побольше заморочить голову тому, кто бросился искать «Единственную», поэт обещает во второй строфе: «память приведу». Но как только «память» прикатила, и уже ум перестал заходить за разум, то сразу же пошли воспоминания: - Вот тут лирический герой мальчишкой сидел у пруда с книжкой, а потому и пишет сейчас такие мудреные стихотворения. Может быть он в пруду-то заводил рака за камень?
Потом и вовсе пошли воспоминания совсем уж лирические: в кого влюблялся и где «шатался». Но рассказывает-то гость «как былой невесте».
Совсем оборзел парниша про свои-то любовные похождения «былой невесте» прямо все как есть выложить. А еще надеется, что «былая невеста» его простит предательство. И заявляет так нахально: «Ты судьей не будешь, виноват – ну, что ж, знаю, не осудишь и не упрекнешь!»
Отложил я, уважаемые читатели, в сторону свой дедуктивный способ, и решил перечитать стихотворение «Единственной» с самого начала. И понял, друзья мои, где собака была зарыта. Споткнулся на первой же строчке стихотворения. Я сначала прочитал: ждет меня деревня у своих ворот, а, оказалось, у Ермаковича-то написано было – «Ждешь меня, деревня, у своих ворот, думаю, наверно, как никто не ждет».
Все оказывается проще пареной репы. Деревня-то была единственным субъектом, которая так преданно ждала своего давнего и долгожданного жителя. И с кем, как не с ней можно было поделиться своими сокровенными мыслями и рассказать все о былом. А как вы помните, уважаемые читатели, что родная деревня Владимира Ермаковича называлась Вытряски. Сам Господь заселил эту деревню самыми стойкими и добропорядочными людьми, но и деревни, как люди, вымирают. А Ермакович по-есенински единственный из патриотов своей малой родины пришел к единственной своей любимой деревне.
А у Есенина есть такое яркое, броское стихотворение, в котором так же звучит и гордость за свою деревню и в тоже время благодарность за то, что он здесь родился и жил. Теперь, после этой преамбулы, привожу цитату: «И это я, я – гражданин села, которое лишь тем и будет знаменито, что здесь когда-то баба родила скандального российского пиита».
Но Константиново тоже до сих пор помнит своего поэта.
Все-таки и на этой тоже «Единственной» у поэта Ермаковича оказалось неисчерпанной.
Лирический герой, приехав к Единственной на всю жизнь деревне, заглянул не только в опустевший дом, а решил прогуляться и по саду, который в это время приезда жителя деревни буйно расцветал. И после горьких воспоминаний лирический герой окунулся в эйфорию встречи с цветущим и радостным садом.
А стихотворение Владимира Михайловича называется «Выйду утром в сад». И оно не только радостное, что нельзя не радоваться расцветающему саду, а потому, что это стихотворение Ермаковича уже положено на музыку, и превратилось в звонкую и веселую песенку.
Да и сам лирический герой этой песни-стихотворения. Поэт сразу же берет быка за рога и, «подмигнув весне», бросается с молодым задором в её объятия, в объятья цветущего сада. Но, чтобы понять всю красоту этого стихотворения «Выйду утром в сад», уважаемые читатели, прочитайте его сначала целиком все стихотворение:

Выйду утром в сад, подмигну весне –
Мне милы объятия цветенья.
И признаюсь ей: - Ты по нраву мне,
Будь со мной, не уходи в забвенье.

Выйду утром в сад, позову зарю.
Зов звенящим эхом разнесется.
Я в глаза заре, …………. Посмотрю
И она рассветом рассмеется.

Выйду утром в сад, небосвод в светле,
С звездами до ночи попрощаюсь.
В свежесть трав войду, поклонюсь земле
И в живящих росах искупаюсь.

Выйду утром в сад, обозрю свою
Вотчину, спешащую на дневку.
Аромат вдохну, песню запою,
Соловьиным трелям на подпевку.

Выйду утром в сад, все вокруг любя –
Благостным мечтаниям – отрада.
Только одному, только без тебя –
Многоль самому мне надо?

Выйду утром в сад, грежу наяву
В песнях соловья ищу ответы:
Может не зарю, а тебя зову?
Может о тебе все это?

Сразу же после прочтения стихотворения поэта «Выйду утром в сад» можно отметить сразу же одну интересную, сказочную, былинную деталь: это постоянный повтор, рефрен одной фразы – «выйду утром в сад».
В русских народных сказках это никого не удивляет. Зачин в сказках постоянный: «Жили, были дед и баба…», или комментарий: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», а «конец – всему делу венец»?
Находка великолепная, но и он, этот конец-то сказки так же украшается светом зари: «И я там был, мед-пиво пил. По усам вино бежало, в рот ни капли не попало».
И поэт развивает эту народную сказочную традицию своим рефреном «Выйду утром в сад». И вот лирический герой, как сказочный богатырь, может одним четким голосом вызвать к себе в  сад Зарю. А голос-то у поэта не только четкий, а звонкий. И Ермакович пишет: «Зов звенящим эхом разнесется».
Заря уж такой звенящий, музыкальный зов наверняка услышит и… «рассветом рассмеется».
У Зари же голоса нет, а только яркость и игра света, вот она и смеется бликами этого искрящегося света.
Но герой-то вышел в сад еще до рассвета, и он, как любой положительный сказочный герой, очень вежливый. А потому он сначала попрощался со звездами на небе, которые сияют на небе ночью, а потом уже и позвал Зарю.
Ночью герой не замечал на траве росу, и при свете зари роса засверкала в траве, не хуже чем ночью звезды на небе.
И лирический герой не упускает возможность помолодеть и решается на отличный поступок: «и в живящих росах искупаюсь». При этом соблюдает этикет: сначала отвешивает низкий поклон  земле-матушке.
Дальше сказочные чудеса продолжаются. Герой, вдохнув пьянящий аромат трав, запевает песню и начинает, как солдат Иван Бровкин, соловьем насвистывать и говорит извиняюще: «Соловьиным трелям на подпевку». И скромность украшает лирического героя. Ведь он же не взялся перепеть, пересвистать самого лучшего солиста в мире – соловья!
Но вскоре радость утра застилается. Оттесняется жарким днем. Он и зарю потеснил на время до вечера. И лирический герой задается вопросом самым важным в личной жизни: «Может не зарю, а ТЕБЯ зову? Может о ТЕБЕ все это?»
Любая же сказка оканчивается счастливым концом: «Они поженились и жили счастливо! А умерли в один день». грустноватая концовка, но в основном счастливая. Прожить счастливо и в согласии для супругов главная цель. а коли смерть придет, от неё же никуда не спрячешься, но если уходить в мир иной, то нужно тоже вместе…
И стихотворение поэта «Выйду утром в сад» получилось сказочным, трогательным и красивым.





Проза жизни, но как она интересна

В этой главе, уважаемые читатели, я хочу показать мастерство писателя Владимира Ермаковича. Он пишет интересные, даже в трагических ситуациях, находит юмор и иронию. Кажется это несовместимые понятия трагедия и комедия, но жизнь не театральная постановка и не соблюдает правила жанров. А жизнь полна неожиданностей. Да и расставаться даже с тяжелым. Трагическим прошлым нужно шутя, смеясь. Пример тому проза Михаила Шолохова. У него уживаются в одном хуторе и паря мой как штык Макар Нагульнов и дед Щукарь, вся жизнь его сплошная комедия, даже в самых сложных и опасных ситуациях.
На контрастах и построена гениальность Шолохова. А тянуться к вершинам классиков всегда была у наших писателей. Не исключение в этом списке и писатель Владимир Ермакович.
В первых главах этого эссе, исследования творчества Ермаковича, я уже упоминал, что его отец Михаил в молодости отбил свою жену Марию от сына семьи, приютившую сироту – девочку Машу, Якова.
И вот в рассказе Владимира Михайловича «Пугнули» не зря говорится в поговорке: «Пути Господни неисповедимы», пути Михаила, Марии и Якова по странному обстоятельству пересеклись в самое трудное время – в войну. На территории Беларуси свирепствовали оккупанты, и многие патриоты ушли в партизанские отряды, воевать против фашистских захватчиков.
Некоторые семьи остались на своих хуторах, в деревнях или городах. Но они стали подпольщиками и помогали партизанам продовольствием, агентурными данными против фашистов.
Но семьи Михаила и Марии и Якова, который тоже , вроде бы, стал партизаном и участвовал в диверсиях против фашистов, пришлось испытать много сложностей.
Мастерство же Ермаковича состоит в том, что в рассказе «Пугнули» в нескольких небольших эрпизодах он показал широкий пласт борьбы белоруского народа с гитлеровцами.
Вот один эпизод: «немцы шли пестрой колонной по четыре шага, на три впереди шел невысокого роста молодой солдатик с автоматом на груди.
Колонна громко стучала подкованными сапогами по проселочной дороге, сзади тарахтел мотоцикл, заглушая слова солдат. В коляске, развалясь, покачивался офицер средних лет.
Раздалось несколько одиночных выстрелов. Мотоцикл резко свернул в канаву. Солдаты тоже залегли  по сторонам. На таком расстоянии стрелять бесполезно. Установилась тишина.
На ответвлении дороги находился хутор. Десять человек вместе с офицером направились туда.
Сначала залаяла собака, но тут же раздалась очередь, и собака, взвизгнув, замолчала. Через несколько минут раздались крики, и прозвучало несколько очередей. Затем появился густой дым, далее пламя. Горел весь хутор. Немцы поспешно выстроились и вышли на основную дорогу.
Люди, прибежавшие из соседних хуторов, уже увидели, что тушить нечего, постройки догорали, а посреди двора лежало пять трупов: престарелая мать, хозяин которой был на фронте, жена и трое детей».
Во втором эпизоде писатель Ермакович показал местных трех мужчин: Никиту, Иосифа и Якова, да-да это был тот Яков, соперник Михаила, которые были не партизанами, а на самом деле мародерами. Яков попытался как-то вразумить своих подельников и предлагал войти в какой-нибудь партизанский  отряд, но после угроз «партизан» и думать о  сопротивлении фашистам позабыл.
Немцев шагающих по дороге первым и заметил Яков. Он то и предложил:
- А что, ребята, нагоним пути фрицам?
- Не достанем, далеко, около версты будет, - возразил Иосиф, а Никита поддержал:
- Думаю, можно пугнуть.
Вот откуда и появилось название «Пугнули» в рассказе писателя. Вот откуда и появилось название «Пугнули» в рассказе писателя.
Михаил заочно знал о действиях этих проходимцев, но не мог и представить, что лжепартизаны решатся поживиться в его доме, когда его там не было.
Мария не узнала Якова в маленьком мужичонке в очках, когда он с двумя своими напарниками направились в хлев. Самый старший сказал:
- Свинью забираем для нужд партизанам.
И Мария заголосила:
- Не надо свинью, у неё скоро поросята появятся. Возьмите лучше овцу.
Но никто хозяйку не слушал, и прозвучал выстрел. Свинью бросили в телегу и уехали.
Когда появился Михаил, она со слезами на глазах, пожаловалась мужу:
- Это твои партизаны, а ты им служишь.
У Миши хоть и бушевал гнев в груди, но он попытался успокоить Марию:
- Успокойся, я разберусь.
В партизанском отряде решили ликвидировать этих негодяев. Михаилу запретили участвовать в операции. Чтобы не было разговоров о неприятных отношениях с Яковом.
Мародеры показали в лесу три землянки с награбленным добром. Никита, который до войны работал в торговле с Яковом, изворачивался, хитрил и Иосиф, но партизанский суд был коротким, а приговор – расстрелять.
Концовка рассказа у Владимира Михайловича была сверхлаконичной: «Приговор приведен в исполнение. Трупы были брошены в одну из землянок, землянка взорвана».
В рассказе «Петушки и Курочки», с таким ласковым уютным названием, писатель Владимир Ермакович показал страшную трагедию и беспомощность их семьи, которая оказалась под пятой фашистских оккупантов на своей же родной земле.
Но только сплоченность их и горячая любовь к друг к другу, отца и матери, сестры и младших братьев помогла им в это страшное лихолетье.
Начинает этот рассказ писатель с диалога глухого со слепым. Мария пытается убедить фашиста-мадера, который старается забрать все съестные запасы: молоко, яйца, да и всех петушков и курочек, отвернув им головы, для приготовления вкусной жратвы для огромной оравы гитлеровцев, которые около усадьбы в деревне Марии расположились отдохнуть и подхарчиться.
Но фашист в упор не видит ни троих детей матери, и не желает слушать её уговоры пожалеть малых деток. И вот Мария уговаривает немца:
- Я вам петушков, петушков молоденьких предлагаю. Они уже мясистые, курочки – то еще несутся, еще снесут много яичек, - монотонно говорит Мария, подавая гитлеровцу очередного петушка, - петушков берите.
А у самой в душе зрело гневное проклятье: «Подавился бы ты, сволочь, и все твое поганое отродье».
И писатель показывает не только разговор Марии и её думы, которых даже не слушает немец, а деловито и со знанием дела откручивает головы без разбора не только петушкам, а и курочкам: «Не молодой, очень мясистый немец искусно брал петушка за шею, между указательным средним пальцами и резко встряхивал, а потом также дергал её вверх».
А Мария-то не только видела умерщвление её поголовья птицы, но и слышала, режущий её слух, хруст петушиной шейки. Она опешила от такой ловкости «мясистого» немца, что не могла отвести глаза в сторону, и видела, как тушка расслабленно повисала, а опытный душегуб бросал её в общую кучу.
Когда окончились петушки, Мария попыталась закрыть дверь в хлев, сказав душегубу:
«- Ну, вот и хватит вам.
Но фашист, ухватив её за плечо, с криком оттолкнул назад. И, хотя Мария не понимала незнакомого языка, поняла, что придется отдавать и курочек, а значит, дети теперь долго не увидят яичницы».   
Мария, подумав о безысходном своем положении, стала подавать фашисту по одной курочке, а тот, из-за её медлительности, еще больше раздражался и требовал не только подавать ему курочек, ведь они разлетелись бы сразу в разные стороны, а к рукам хозяйки они привыкли. И в полуобморочном состоянии продолжала подавать своих курочек немцу, который после каждой экзекуции протягивал загребущие руки за следующей курочкой. Реакцию самодовольного гитлеровца Владимир Михайлович показал образно:
«Бросив взгляд на результат своей деятельности, засмеялся и удовлетворенно рявкнул:
- Гут, - позвал помощников».
А Марии осталось только наблюдать, как подскочили к горке умерщвленной птицы и перетащили её в гумно, где вовсю кипела, нет, уважаемые читатели, не кипяток в котле, а работа. На огороде немцы выкапывали картошку. На клеверах пасли своих лошадей, осматривали повозки.
Только Мария собралась спрятать ведро надоенного молока в дом, но не тут-то было.
И Ермакович опять показывает новый яркий эпизод:
«На крыльце тут же появился жирный куриный душегуб и, выхватив у Марии ведро, пробормотав: - млеко, млеко о-о-о, - убежал и с ведром».
Грусть и тоска навалились на Марию, и только войдя в дом и увидев, что её сыновья: четырехлетний Вовка и семилетний Славка еще не проснулись и тихонько посапывают во сне. Зато старшенькая одиннадцатилетняя Тоня уже занялась уборкой помещений и наводит в комнатах чистоту.
И тут у Марии возник план отмщения фашистам, и она сразу же приняла меры для воплощения этого стратегического плана в жизнь.
Писатель Ермакович поделился  с читателями этим  планом Марии:
«- Молодец, - похвалила дочь Мария, - оденься-ка похуже, и пойдем, выведем попастись корову. Но как только выведем Белку из двора, то ты одна отведи на Александров лужок, и беги к отцу и скажи Мише, что у нас на гумне немцы и их около шестидесяти человек».
Цель Марии была проста: Михаил может привести отряд партизан, а там возмездие для фашистов будет неизбежно. Тоня отправилась выполнять наказ матери, а Мария вернулась в дом и обнаружила, что сыновья, почувствовав ароматный запах от куриного бульона, проснулись и уже выбежали на улицу разведать – откуда это так вкусно пахнет.
Она не спела опомниться от ужаса, что дети куда-то убежали из дома без её спроса, как услышала на дворе выстрел и  и детский толи крик. от ли плач. Сердце матери зашлось от боли, и она выскочила на крыльцо. Картину, которую увидела Мария, Ермакович показал экспрессионно:
«Возле забора стоял молодой рыжеватый немец и, скорчив рожу, хохотал. А у котла увидела Мария скорчившегося и рыдающего Володьку. Из ранки ножки сына текла кровь. Второй немец повел себя по другому, чем рыжеватый. Он бросился к малышу, поднял на руки и понес его к матери. Она вырвала из его рук сына и унесла Володьку в дом, а сама бросилась на улицу, чтобы отыскать траву тысячелистник, которая быстро останавливает кровотечение. Вернувшись, она увидела, около ревущего Володьки орудовал немолодой немец, который и принес мальчишку от котла».
Дальше события в рассказе Владимира Ермаковича развивались стремительно:
«- Вон, прочь, сволочь, - закричала Мария, схватила стоящий в углу топор и бросилась на фашиста…».
Вот какой накал страстей закипел  интригующего читателя в рассказе писателя «Петушки и курочки». Но еще больше нагоняет страха за судьбу Марии реплика в рассказе Ермаковича:
- И тут она увидела, как тот воткнул перочинный ножик в ранку…»
Но вы, уважаемые читатели, не беспокойтесь, Мария не успела обрушить на голову пожилого немца свою острую секиру-лезвие топора. Ведь своим перочинным ножом немецкий солдат не собирался отрезать, ампутировать мальчишке ножонку, а делал он… хирургическую операцию:
«Немец нащупал и выковырнул пулю, положил её на скамейку, посмотрел на Марию, как в нервном тике, дернул головой и вышел».
Писатель не занимается морализацией, а скупыми, но четкими штрихами творца художественного произведения в двух фразах провел жирную черту: и среди абстрактного понятия – «фашисты», оказывается есть нормальные и сердобольные, совестливые люди.
Один рыжий немец, ржет как жеребец. И его забавляет, что пуля, попавшая в ногу мальчика, заставляет его мучиться от страшной и сильной боли. А второй помог белорусскому мальчишке избавиться не только от ужасной боли, а и от заражения крови и скоропостижной смерти.
И главная идея художественной литературы торжествует и в рассказе Владимира Михайловича «Петушки и курочки» - добро побеждает зло.
А конец – всему делу венец:
«Снаряженный отряд партизан, минуя перелески, спешил к хутору. Впереди не шел, а прямо бежал Михаил, неся на плече пулемет.
Немцы лежали вповалку прямо на земле, на телегах и после сытного обеда спокойненько отдыхали, переваривая пищу, и не могли предположить худого. А партизаны тихонько окружили их. Сначала раздался одиночный выстрел сигнал, что все готовы к атаке. Фашисты встрепенулись, но тут заговорил пулемет. Многие фашисты заметались в панике, прижимались к земле, раздались крики и стоны.
Выстрелы прекратились, и из-за башни командир партизан Наум по-немецки предложил немцам сдаться. Но фашисты отстреливались и попытались бежать. Снова застрекотал пулемет Михаила. Он ударил по вставшим немцам и провел по ним несколько очередей. Уцелевшие фашисты, махая платками и нательными рубашками, бросив оружие на землю, стали сдаваться. А Миша бросился в дом
- Где вы? – крикнул он, не увидев семью, и из под пола услышал: «Мы здесь, Миша!». 









Ицка

Прочитав этот очерк Владимира Михайловича Ермаковича  у меня перед глазами, как в калейдоскопе, закрутились яркие картинки давно минувших лет. Но история Ицки, которую писатель уместил на пятнадцати страницах, мне показалось по объему событий и переживаний главного героя очерка, огромным томом исторического романа.
Интрига романа  «Ицка» могла бы посоперничать с авантюрным романом и замечательным французским писателем Александра Дюма. Взять хотя бы роман Дюма «Три мушкетера» с его бесконечными продолжениями и интерпретациями. Многотомные издания Дюма зачитывались многими поколениями читателей. Его почитателем был и слуга покорный ваш. Я читал романы Дюма взахлеб, удивляясь калейдоскопному событию. И, как все мальчишки стремился походить хоть немного, хоть чуть-чуть на любимца Де Артеньяна.  И даже свой восторг запечатлел в стихах, как говорили шутники, собственного сочинения:

Для остроты ума Дюма
Бокал бургундского вина
Осушит быстро утром рано,
И его мысли для романа
Витают в небе высоко,
Блуждают в поле далеко.
Строка мелькает за строкой –
Романы пишутся легко.
Вот десять, двадцать лет спустя
«Три мушкетера» - не пустяк…
Тома написаны Дюма,
А  сводит мальчиков с ума
Девиз единственный ег:
Один за всех, и все за одного».
А что же в том девизе есть?
Отвага, мужество и честь!

Итак, начнем исследование произведения Ермаковича Владимира «Ицка». Владимир Михайлович посвящает свой литературный труд светлой памяти прадеда. Вы, уважаемые читатели, уже познакомились с родственниками писателя в предыдущих главах. Вот так мы с вами подобрались и к прадеду Ермаковича. Помнить свою родословную большая честь для любого человека. Никто не желает стать Иваном родства непомнящим. Но, к сожалению, таких Иванов развелось, хоть пруд пруди. А вот Ермакович узнал о своем прадеде от своей матери Марии Ковальской.
Историю прадеда писатель начинает по закону жанра: «начало жизненной дороги идет от печки до порога». А у Ермаковича Иннокентий Ковалев преодолевает дорогу в осеннюю распутицу, которую уже прижимают морозные утренники:
«Медленно, поскрипывая и тревожа утреннюю тишину, тянется телега. Мышастый, довольно резвый конек, но уже уставший за ночь, старательно натягивает гужи, похлюпывая подковами, в немного подмерзшей грязи.
Колеса то погружаются до самой оси, то вылезают наружу, отчего телега, переваливаясь с бока на бок, раскачивается, создавая излишнюю погрузку. В передке телеги, тоже измученный ночным недосыпом, понуро качается в такт телеги, хозяин – Иннокентий Ковалев.
Под натянутым рядком, образующим покров над частью телеги, наподобие цыганской кибитки, еще спят самые дорогие на сегодняшний день ему души – дочь и  внученька.
Ох, далека и трудна дорога на родину. Родина-то далекая, но такая влекущая, хотя и тревожащая что и как там, кто жив и как встретят. Но теперь главная задача – добраться и самое трудное – это граница».
Повествование Ермаковича неторопливое, размеренное, как и сам путь лирического героя Ицки. Но даже в этом небольшом отрезке писателя чувствуется созвучие с мыслью Пушкина: «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют».
Ведь и Иннокентий – Кеша, Ицка, - тоже ведет кочевую жизнь, хотя и поневоле из-за сложившихся жизненных обстоятельств. Эти обстоятельства уложились у Владимира Михайловича в одну, пусть немного и длинноватую, на то она и дорога, чтобы быть длинной, фразу: «Под натянутым рядком, наподобие цыганской кибитки, еще спят дорогие ему души – дочь и внученька».
Но если у цыган песни, пляски, при пылающем костре, то для Ицки даже размеренный скрип телеги кажется громким – он «тревожит утреннюю тишину».
Зато «мышастый, довольно резвый конек тянет телегу невозмутимо и лишь его копыта чавкают, погружаясь в «подмерзшую грязь».
Но сказать, что «конек» бодро преодолевает пространство, нельзя. Ведь дорога-то превратилась в сплошное месиво, и «колеса то погружаются до самой оси, то вылезают наружу». Зато телега и переваливается с боку на бок, неуклюже, как походка медвежонка.
Но и в этом писатель увидел преимущество кочевой жизни: «понуро качаясь» дремлет Ицка и спят его любимые доченька и внучка.
Но вот уже и светлеет. А как только «утренняя заря выбросила первые лучи, и сразу все изменилось к лучшему». А разве не так? Владимир Михайлович это подтверждает фактами: «Дорога пошла с уклона, колея ровнее и тверже. Телега катится легко, хомут ослабевшими гужами подталкивает лошадку, заставляя ускорить шаг и одновременно сдерживая напор телеги».
Наступление холодов писатель подтверждает точной деталью осени: И Ицка, переправляясь через мелкую речушку вброд, замечает, что «проплывают мелкие льдинки, вперемежку с сором». Но под лучами неяркого солнца они все же подтаивают, и бурное течение увлекает осколки льдинок вниз по течению.
Наблюдательный человек – Ермакович. Для писателя это очень важное качество. В любом эпизоде, в любой зарисовке необходимы разные детали, как для художника требуется на палитре разнообразие цветных красок. Не будет этих деталей, не будет и правдивой картины жизни героев произведения.
Вот тут-то и зарыта собака: есть талант у писателя, художника, творца или нет. Без деталей не заиграют красками эпизоды и получится куцая тягомотина, которую и читать неинтересно, и слушать противно. А в целом «творчество» такого ремесленника измеряется не зарытой собакой, а зарытым собственным талантом. Везде и всегда, в любом деле нужна Божья искра.
А эти искорки в творчестве Ермаковича сверкают везде, как капли росы при восходящем Солнце. Но роса бессонной ночи, хотя Ковалев и дремал в пол-глаза, сон сморил его. Проснувшись, Иннокентий вспоминает сновидения, которые, в принципе-то, отражение действительной жизни.
Все это было, было не только во сне, но и наяву: «Едут они по широкому убойному тракту, но конек не желает жаться к обочине, а норовит бежать по центру дороги. И вдруг навстречу несутся вскачь кавалеристы. Антон и помещик Кусторезов с криком: «Посторонись, цыганская морда!»
Ицке и вздрогнул от неожиданности, а потом нашел практическое применение этого оскорбительного окрика: «Цыганская? А это мысль, прикинуться цыганами. Они впрямь шибают на цыган – такие же чернявые, кудрявые. А сейчас цыган шатается много».
После этого решения лирического героя, собственно и начинается биография Ковалева Иннокентия Захаровича. Ведь у Кеши имелся паспорт, бумага с круглой печатью. «Которую ему выписал волостной писарь за три  четверти водки и серебряный рубль».
Писарь-то раньше был дьячком местной церкви, которую закрыли большевики. Писарчук был ушлый мужичонка, и чтобы набить цену «наехал» на Ицку: «Что я напишу в документе? Кто ты? Как фамиль твоя? А? Нетути её у тебя».
На издевку писарчука Ицка отреагировал спокойно. Как говорят в народе бьют-то не по паспорту, а по морде. Ермакович показал, как выкрутился из этой тупиковой ситуации его прадед:
«Это верно, фамилии нет, да и все остальное у меня не современное. А давай так. Я – кузнец, по – нашенски по-белорусски – коваль. Значит, давай, пиши Ковалев. Впиши и имя новое – Иннокентий, оно созвучно будет с моей фамилией. А отчество – Захарович. Отца моего звали Золман, к его имени тоже подходит. И пусть у меня все будет новое. Как поют большевики «Мы старое разрушим и наш, новый мир построим». Вот и я буду новый. Все по-большевистски».
Но писарчук все еще продолжал ерепениться:
- Не по-христиански это, не по церковному.
И тут писатель показывает всю сущность бывшего дьячка. Он пишет: «но взглянув на торбу, из которой выглядывала приличная бутыль, замолчал и стал выводить буквы на бумаге.
Так же сговорились на дочке и внучке. Они стали: дочь Ковалева Станислава Иннокентьевна. Внучка Ковалева Мария Антоновна».
А дальше у автора «Ицка» звучит такая ирония. Дьячок-то был  человеком беспринципным, но как писарь сельсовета был значимым лицом в местечке. Вот и пишет Ермакович о документах Ицки, что они «не липовые», а «все узаконено Советской властью. Вот и стал он полноценным, как все граждане».
Но после иронии у Владимира Михайловича звучат сострадательные нотки: Вот что он пишет о своем лирическом герое:
«А прежде, прежде, больше чем полжизни, не было у него ни фамилии, ни отчества. Сколько он себя помнит, был просто Ицка».
Но простота хуже воровства. Звали-то сельчане Ицку не просто Ицка, а Ицка-Жидок. Родителей он своих не помнил из-за малолетства, когда их убили бандиты с большой дороги, предварительно ограбив их. Хотя чего было взять с мелких торговцев.
А Ицка стал изгоем. В селе, где одни католики он питался тем, что ему подадут люди, но, как сказал писатель: «Не решались брать и грех ни в дом, ни в душу – инородец, черномазик, жидок».
К сожалению, мы своей жизнью не управляем. Все решает, в основном, господин Случай. Так произошло и с Ицкой. Приехал пан Тадеуш и взял в прислуги Ицку за своей престарелой матерью.
И случилось чудо. О нем и рассказал читателям Владимир Михайлович:
«Пани Матильда была добрейшей старушкой, и расположила к себе одичавшего мальчишку, заставила поверить его в добро».
Кроме этого главного шага в судьбе Ицки – вера в добро, пани Матильда научила его грамоте.
Только все изменилось после женитьбы пана Тадеуша. Пани Тереза и пани Матильда не смогли поладить с самого начала. Свою ненависть на свекровь пани Тереза перенесла и на Ицку. А когда Матильду нашли «лежащую мертвой возле кровати с большим кровавым подтеком на виске», у всех возникло подозрение, «что помогли её уйти в мир иной». Кто «помогал» тоже не было загадкой. История известная - кому э–о выгодно, тот и под подозрением.
Когда Императору Павлу Первому братья Орловы выписали путевку на тот свет, придушив его Высочество, а предварительно звезданув Павла по виску тяжелым серебряным портсигаром, братцы-акробатцы показали Павла охранявшим императора гренадерам, то сказали им: «Павел Первый умер!»
Гренадеры, взглянув на кровоподтек Павла на виске, быстро согласились с версией братьев Орловых: «Видим, видим, Ваше сиятельство, крепко умер наш император Павел».
Так получилось и с Ицкой. Пани Тереза обвинила Ицку в том, что он не доглядел за пожилой женщиной, и она, споткнувшись, вставая с кровати, ударилась виском об угол кровати.
Что делается в таких случаях и ежику понятно: «У сильного всегда бессильный виноват». Хорошо, что Ицку не постигла участь ягненка из басни Крылова, да и волчица-то не питалась сырым мясом, а предпочитала жаркое. Поэтому Ицку сбагрили с глаз долой к кузнецу Василию. Вот так и стал мальчик кузнецом.
Смышленый и работящий паренек стал не только мастером кузнечного дела, Левша показал ему пример, что подковать можно не только лошадь, а даже блоху, лишь бы глаз был как ватерпас,  а рука умелая и не в глаз попадала, а только в бровь. Зачем же лишать зрения, ведь не хулиган же он какой-то.
Дальнейшую судьбу Ицки Владимир Михайлович показал, что судьба играет с человеком, а человек-то желает играть на трубе. Дочь кузнеца Василия Клавдия, все её называли по-свойски – Клашка, влюбилась в помощника отца, и вышла за Инку замуж.
Посде этого Ицку перестали называть жидком, а стали обращаться уважительно – ковалем. И как любил говорить юморист-сатирик Аркадий Райкин: «Любовь любовью, но могут быть и дети!»
От такого поворота судьбы не смог избежать и Ицка. Вот как комментирует Ермакович семейную жизнь коваля-кузнеца: «С помощью родичей жены молодые построили избушку, обзавелись кое-каким хозяйством, родили четверых деток – трех сыновей и доченьку».
Что же, обзавелись очень хорошим хозяйством: в крестьянской семье радовались, если жена рожает сыновей, а у Ицки их было трое, и только одна девочка. Мужчины были основной движущей силой для крестьянской работы, да вот тут-то вещий сон Ицки начал сбываться: к пану Тадеушу приехал русский барин, помещик Кусторезов. Кусторезов в усадьбе пана Тадеуша не кусты срезал, а пьянствовал. Автор новеллы пишет об этом более деликатно, чем я: «Вино лилось непрерывно. В один из таких дней, слуга помещика сообщил, что у одной лошади разболталась подковка, а у другой подбилось копыто. Мол, надо бы их в кузницу, барин».
Под влиянием винных паров многие собутыльники становятся добрее обычного. Не исключением был и пан Тадеуш. И между земельными магнатами произошел вот такой разговор. Владимир Михайлович показал русскую поговорку: «Гуляй рванина, от рубля и выше» во всей её неказистой красоте. Вот какой диалог привел на суд читателя автор:
«- Не беда, поможем, у меня отличная кузница и два кузнеца, - похвастал пан Тадеуш.
- А зачем тебе два? Продай одного мне.
- А и впрямь, - подумал спьяну пан Тадеуш, а вслух сказал:
- Продам, другу продам.
Но стреляного воробья на мякине не проведешь, и Кусторезов съязвил, уколов доброхоти ядовитой фразой:
- Небось, захочешь сбыть захудалого?
В таких случаях обычно ребята, побывавшие в местах не весьма отдаленных, отвечают смущенно:
- Обижаешь, начальник!
Но для гордого шляхтича пана Тадеуша такой ответ не подходил, и хозяин поместья сказал своему гостю:
- Выбирай, сам выбирай, любого отдам тебе.
Но кусторезов не бросился сразу же благодарить за щедрость благородного пана Тадеуша, подумав: «Не царское это дело мастерство кузнецовское оценивать», а в слух многозначительно заявил:
- Пусть кузнеца выберет мой кучер.
Магнаты хлопнули по рукам. И когда коней подковали, слуга доложил:
- Кучеру понравился черномазый Ицка. Сказал, больно ловко работает. Говорит, если брать, так только его.
- Бери, - рявкнул в сердцах Тадеуш, и спросил:
- Когда изволишь уехать?
Кусторезов икнул и заявил:
- Завтра поутру.
Тадеуш решил еще раз показать гостю свою крутизну и приказал своему слуге:
- Леон, мигом представь ко мне Ицку.
Слуга ушел, друзья стали «замачивать» свою сделку.
Ицку доставили под ясновельможные очи пана Тадеуша мгновенно, и он стал втолковывать своему холопу:
- Вот что, Ицка, - начал объяснять еще более захмелевший пан, когда кузнец зашел и поклонился господину. – Собирайся. Завтра поедешь к своему новому хозяину, пану… господину Кусторезову. Будешь служить у него, ему нужен ко… кузнец. Завтра утром. Понял?
Ицка запричитал:
- Паночку, пожалейте, как же так завтра? – коваль, кузнец начал понимать к чему клонит пан. А сам даже не представлял, как можно так быстро собраться. И об этом и заговорил:
- А как же собраться, семья, все хозяйство, и завтра?
Но Тадеуш был неумолим. Каждый сверчок должен знать свой шесток и не чирикать, если тебе приказывает ясновельможный пан. Поэтому, кому как Тадеушу не понимать, что бедному собраться, только подпоясаться, а потому, хоть язык и косноязычил, но смысл разговора его холоп должен понять с полуслова:
- Завтра утром. Запомни и поторопись. Семья остается здесь. Едешь ты один… - Тут пан споткнулся, у него в голове возникла еще одна идея, - хотя стой. Забирай девчонку, она мне не нужна как работница.
Ицка, склонив голову и упоров свой взор в пол, стоял словно истукан, не воспринимая слова хозяина. А пан Тадеуш продолжал нагнетать обстановку:
- Сыновья и жена твоя, их мать – остаются здесь, а ты с дочкой к нему. – Тадеуш показал пальцем на своего гостя Кусторезова и спросил у помещика:
- Возьмешь будущую работницу в придачу?
Кусторезов кивнул головой, а у Ицки потемнело в глазах, и он упал на колени, стал бить поклоны, протягивая руки к пану и приговаривая:
- Миленький паночку, не губите, не разрывайте родственные связи, родные души, мы это не выдержим.
Пану Тадеушу эти стенания Ицки пришлись не по душе. Он пнул несколько раз кузнеца сапогом в грудь и процедил сквозь зубы:
- Встань, и не скули. Встань. Завтра будь готов.
Но Ицка от отчаяния ничего не видел и не слышал. А на пинки сапогом и вовсе не реагировал. И тогда пан Тадеуш резко приказал своему слуге:
- Левон, уведи его вон, и прикажи, чтобы утром он уехал с новым хозяином.
Левон за руки приподнял Ицку и вытолкал его за дверь.
Нравы помещиков Владимир Михайлович очень хорошо показал на примере отношений коваля Ицки и пана Тадеуша. Пану было далеко по жестокости до лавров знаменитой Салтычихи, но еще тот Сатрап. Сказал люминь, значит, никакого алюминия на свете и быть не может.
Смирение семьи Ицки было последним заключительным аккордом при расставании разорванной в клочья семейства. Мужа разделяют с женой, хотя они же в церкви венчались. Но что для пана святотатство и богохульство?!
Ермакович показал «бунт» семьи Ицки, но он не превратился в кровопролитное восстание, а конфликт закончился миролюбиво: раз сказал им барин, значит нужно ехать. И вы, уважаемые читатели, сами убедитесь с этим горьким расставанием, прочитав цитату писателя, которую я привожу ниже:
«Дома, когда Ицка рассказал о решении пана, то с Клавдией случилась истерика. Она, заливаясь слезами, кричала, что не пустит мужа одного, а поедет вместе с ним.
Но к вечеру страсти улеглись, и вечером собралась вся семья и рассудила: ничего не поделаешь, придется ехать, как приказал пан Тадеуш. А что с отцом поедет  десятилетняя Стася, то это к лучшему – будет помощницей папе и радостью для Ицки.
Все сошлись на этом. Плетью обуха не перешибешь. И только старший сын Флерик, сжав кулаки, пригрозил куда-то в пространство:
- Ну, пан Тадеуш, берегись, это тебе припомнится».
Хорошо ли это, что Тадеуш не услышал угрозу, или плохо, никто не узнал. Да и если бы ясновельможный пан и подслушал бы невзначай Флерика, то заставил бы своих слуг хорошенько отлупцевать длинным бичом мальчишку. На этом бы его протест и закончился с кровавыми полосами от кнута на спине.
Началась новая эра в судьбе Ицки. Но надежда Ицки, что он когда-нибудь вернется к себе на родину, грела ему сердце. Он даже пытался запомнить все населенные пункты, мимо которых катилась карета помещика Кусторезова и две телеги с его барахлом. На одной тарантайке сидели отец с дочерью Стасей, а пару узелков с мелким скарбом не очень-то и перегружал эту подводу.
А помещик Кусторезов был не только хорошим маклером по торговым сделкам, к тому же оказался прозорливым, как сказали бы сегодня, менеджером. Кузница и усадьба Кусторезова находились с бойким трактом, а на этом же большаке рядом с усадьбой помещика квартировался кавалерийский полк.
Работы для умелого кузнеца по горло. И служивые, узнав про мастерство Ицки, обращались только в кузницу Кусторезова. И чем больше клиентура, то и прибыль получается не маленькая. У Ицки вместе с его престижем увеличивался и достаток. Кавалеристы, особенно офицеры, «набрасывали» кузнецу за старание и мастерство. А на чаевые Кусторезов лапу не накладывал.
Тут и у Ицки проснулись деловые качества. Накопленные бумажные ассигнации он быстро обменивал на золотые и серебряные монеты. И вскоре в его мошне злата и серебра накопилось приличное количество.
Писатель Ермакович отметил, при неплохом достатке Ицки, он не превратился в жадного кощея и не «чах над златом по ночам». Спасала его от одиночества любимая дочурка Стася. И все же: «Доволен Ицка, что Стася при нем, но все же и защемит тоска по жене, сыновьям. Как они там?»
Но Владимир Михайлович опытный литератор и сумел в своем произведении вплести и любовную интригу. «Самая большая радость, самая большая отцовская награда, постепенно превращалась из девушки-подростка в красавицу девушку.
В какое-то время отец стал примечать, как в кузницу по всяким мелочам, даже по придуманным, зачастил штаб-офицер ротмистр Антон Шелепов.
Отцовское чутье показало – не к нему и не по делу это. Молодой красавец глазами выискивает его дочь, которая часто забегает в кузницу. Стася тоже видела, как ротмистр пожирает её взглядом, при этом краснела, быстро опускала глаза и убегала»,
Разумеется, когда речь зашла о кровиночке родной, то Ицке стало не до чинопочитания. Он однажды с твердой решимостью «поговорил по душам» с ротмистром. Если тот думает позабавиться с его доченькой, то он не будет дожидаться кары небесной, а сможет совершить и самосуд, отправив офицера на небеса замаливать грехи.
Ротмистр оказался не из робкого десятка, а к тому же он настроен не на мелкую интрижку, а на серьезные отношения со Стасей. Вот какой монолог произнес офицер в повести «Ицка»:
«- Уважаемый отец, я действительно влюблен в вашу дочь. Да, я приезжаю с одной целью – увидеть её. И хочу вас просить, отдать мне её в жены».
Это признание смутило и отца Стаси и самого ротмистра. Они запинались при разговоре. Вот пара реплик Ицки, где он умоляет ротмистра выкинуть блажь из головы:
«- Оставьте, не губите девушку, она вам не ровня. Вы человек при высоком чине и из рода, видимо важного, богатого, а мы… мы…»
А вот как ответил у писателя ротмистр:
«Все это так, и дворянин, и из рода знатного, но это не помешает нам быть счастливыми. Буду любить и оберегать жену и более низкого… простите. К черту сословия…, к черту звание…, я люблю её, хочу любить, буду любить и жалеть. Отдайте мне её.
При этих словах он опустился на колени и смотрел в упор в глаза кузнецу».
Но Ицка поступил мудро. Он предложил ротмистру не рубить с плеча, как он привык в кавалерии, а хорошенько еще раз подумать.
Думал Антон не долго, вскоре приехал свататься. Встал вопрос религиозной веры. Ротмистр попросил Ицку провести венчание в православной церкви.  А по религии жена должна принять веру мужа.
И тут писатель Ермакович показал мудрость Ицки. Он сказал:
«- Бог у всех один, Он не делит людей. А как уж верить – воля каждого человека».
Правда, и Антону пришлось поволноваться. Ведь он принял решение жениться на девушке другой веры и «низкого» сословия самостоятельно, не посоветовавшись со своей матушкой.
А вот как представил на суд читателя автор «Ицки» решение княгини Шеленовой:
«Свекровь выбор сына, не сказать, что одобрила, но и не слишком возражала. Она, вздохнув, только и сказала сыну:
- Что случилось, то случилось. Твой выбор, тебе и жить с ней».
Лирические подробности я упускаю, а у Стаси и Антона вскоре родилась дочечка Мария. Полным именем, конечно же, никто  девочку не называл, а звали её нежно – Марийка. Ицка радовался счастью дочери и своей внучки Марии. А супруги Антон и Стася были безмерно счастливы. Но… в их жизнь, как и в жизнь нашей многомиллионной страны, ворвались грозные события. Началась Первая мировая война, а потом в стране произошла революция, которая разделила единый народ на две половины: красных и белых. Антон не признал новую власть и боролся с большевиками. После нескольких счастливых лет произошла страшная трагедия. Вот как рассказывает о ней писатель: «Стася с дочерью вернулась в дом отца, надеясь пережить смуту. В один из дней к дому подкатила телега, сопровождаемая  двумя верховыми. Один из них выкрикнул, вышедшей на крыльцо Стасе:
- Похороните сами!
И пришпорив лошадей, верховые ускакали, оставив повозку с запряженной лошадью.
Тревога охватила Стасю. Она неспешно подошла к повозке, где на половину прикрытый попоной, лежал окровавленный Антон. Ноги подкосились, перед глазами все поплыло, и стала медленно оседать на землю…
Антона поздним вечером тайно похоронили на местном кладбище. Похоронили без гроба. Дно выкопанной могилы укрыли еловым лапником, уложили прямо в одежде труп, а сверху опять укрыли лапником, и засыпали землей. Вот так закончилось женское счастье Стаси».
Не зря говорят, что не дай Бог жить нам в эпоху перемен. В поселке, где жил Ицка с дочерью и внучкой, все бурлило и кипело, проводились митинги и собрания. Устанавливалась Советская власть. У Сергея Есенина это тоже хорошо раскрыто в стихотворении «Ты коммунист? Нет! А сестры стали комсомолки. Такая честь – просто удавись, вчера иконы выбросили с полки. На церкви коммунист снял крест, теперь и Богу негде поклониться, а я теперь хожу украдкой в лес. Молюсь осинам… Может пригодится?!»
И Ицка понял, что здесь он тоже не нужен, но молиться осинам не стал, а отправился на повозке с лошадью к себе на родину… благо не надо было искать повозки и лошадь. Двух верховых, как будто ангелы, к Ицке прислали.
А Ицка, вспомнив сон вещий, стал опять «косить» под цыган. В небольших селах пришлось попрошайничать, но не раз возле богатого, приличного дома выходил упитанный хозяин и давал Ицке от ворот поворот: - Проезжай стороной, цыган, сами еле-еле сводим концы с концами».
Но все же встречались и сердобольные, добрые люди. Правда, переночевать в дом не пускали, а заехать во двор на ночевку – разрешали.
В следующем эпизоде Владимир Михайлович рассказывает читателям, что Ицка мог бы сменить кочевую «цыганскую» жизнь на оседлую, но его стремление попасть на Родину, позволяло Ицке делать только промежуточные передышки в этой длинной дороге к дому. Но об этом вы узнаете в следующей главе.


Ах, Авдотья, ах, Авдотья, отворяй-ка ворота…

Реже всего удавалось Ицке и его девочкам помыться в бане. Тело у него чесалось, как у шелудивого поросенка. Хотя по упитанности Ицка на хрюшку вовсе не походил.
Вот тут-то писатель Ермакович и рассказал читателям про неожиданную встречу Ицки с хозяйкой хутора: «Измучавшись вконец, как-то миновав маленькую деревушку подъехали к стоящему на берегу небольшого одинокого озера хутору. Озерко небольшое, а вот хутор крупный, но явно стареющий, дряхлеющий. Зато позади хутора темнел дремучий лес.
Накинув на забор вожжи, Иннокентий зашел во двор и окликнул:
- Есть кто-нибудь живой?
Из широкой воротины хлева вышла высокая, не очень молодая женщина крепкого телосложения.
- Жива, пока еще жива, - произнесла добродушно улыбаясь она и спросила:
- С каким делом ко мне, молодец? Если с добым – говори, если с худым – уходи сразу.
И тут она заметила повозку с пологом и по-своему поняла гостей, произнесла:
- А, цыгане, - но тут же добавила примиряюще. – Ну, ладно, и среди вашего брата порядочные встречаются.
Ицка стал оправдываться:
- Мы не цыгане, а едем издалека возвращаемся домой. Мы, это я и дочь с внучечкой. Долго едем, измучились. Я кузнец – был продан польским паном русскому помещику. Теперь вот революция освободила, решили вернуться, - быстро тараторил Иннокентий, стараясь произвести на хозяйку впечатление.
Но она за словом за пазуху видимо, никогда не лазила, и с ухмылкой тихо вымолвила:
- Освободила ли?
Ицка стушевался и попросил сменить гнев на милость:
- Если сможешь, то помоги нам… Вон малышка наша покашливает, простудили мы её похоже… днем-то тепло, а ночи холодные. Да ехать еще далеко…»
Встреча, как встреча. Но в ней уже писатель Ермакович   показал характеры обоих персонажей. Ицка мелким бисером рассыпается перед хуторянкой, что бы она поняла его сложную ситуацию и вошла в его положение. А хозяйка крутовата, но добродушна. Она укоротила сразу все притязания путника – пилигрима. Но Ицка увидел и понял сразу – она из тех русских женщин, которая по-некрасовски: «и коня на скаку остановит, и в горящую избу без страха войдет. Самоотверженности русским женщинам не занимать.
Как раз в следующем диалоге их Владимир Михайлович и подтверждает и наглядно показывает удачную встречу двух одинаковых людей. Хуторянка оборвала гостя на полуслове:
«- Ну, хватит, расскажешь потом, открывай ворота и въезжай во двор.
Но едва Ицка распахнул створки ворот, как цепной пес хрипло и надрывисто залаял
- Цыц, пошел вон, - прикрикнула хозяйка, и пес, отработав свой кусок хлеба, или мяса, смиренно затих.
Иннокентий обрадовался и стал быстро выполнять команду, боясь, вдруг хуторянка передумает. А она, пока он закрывал ворота, увела Стасю с малышкой в дом. Ицке крикнула:
- Распрягай, подкинь со стожка сенца лошади. И тоже иди за нами в дом.
- Спасибо тебе, добрая душа, - начал было благодарить Иннокентий, зайдя в дом, но хозяйка его перебила:
- Благодарить будешь потом, а пока раздевайся и заходи в хату. Меня Авдотьей зовут.
- Меня Иннокентием, а это… - повернулся он к дочери, которая умывала Марийке личико, но его разговор оборвала хозяйка:
- Знаю, знаю, мы уже познакомились».
Разумеется, разговор продолжался, но автор повести «Ицка» сумел в этих репликах показать читателям и властность характера  Авдотьи, и её хозяйскую сноровку, её бойкий, задорный характер, а также острый житейский ум. Про неё-то Кеша не мог сказать, что она «без царя в голове». Именно опыт хозяйствования на хуторе и отточил ум женщины. И, что удивительно, при одиночестве она не превратилась в брюзгу, которая все и вся недовольна. И мудрость хуторянки сумел подчеркнуть писатель в следующем диалоге:
«- Не обращай на меня внимание, - заметив замешательство гостя, сказала Авдотья, - жизнь такая вдовья. Все сама и сама. Везде и во дворе, и в доме, и в лесу, и в поле. Как в той частушке: «Я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик».
Частушку Авдотья даже пропела, и Ицка спросил её:
- А давно вот так одна?
-Давно, касатик, давно. Ну ладно, разговоры потом. Приближайтесь к столу, будем обедать. Не готовилась, гостей не ждала, но кое-что соберу. Вы не взыщите…».
Её сноровку Владимир Михайлович умело показал в этом же диалоге Авдотьи и Ицки. Она могла разговаривать с гостем, а между делом, ведь разговор велся короткими, рубленными фразами и между ними паузы хуторянка заполняла действиями, накрывая на стол. На столе, как на скатерти-самобранке из русских народных сказок, как по волшебству, проворно расставлялись тарелки, миски, мисочки со снедью. И все у Авдотьи получалось без лишних движений, без лишней суетливости и суеты.
Иннокентий восхищался – настоящая русская хозяйка, но Авдотья после трапезы привлекла Стасю – убрали со стола вместе. А затем скомандовала неожиданно гостям:
«- Вы маленько отдыхайте, а я запоряжу баньку, люблю, грешным делом, это дело. Да и вам надо вымыться, заскорузли поди от грязи. И маленькую надо прогреть.
Иннокентий вызвался помочь:
«- Давай, Авдотья, я помогу тебе. Хотя бы воды наношу.
- Нет, нет, - запротестовала хозяйка. – Я сама, у меня по этой части свои приемы. А ты напои коня и привяжи его за овином. Там уже травка зазеленела, пускай пощиплет. А к вечеру дадим ему овса мерочку».
Конец фразы – «дадим ему овса мерочку» - говорит о многом. Авдотья не абстрагируется от Ицки, а уже предлагает совместные действия по хозяйству, да и весь разговор Авдотьи и Иннокентия, как будто из сказки об Иване-царевиче и Марьи царевне, великой королевне. Тут и Сивку-бурку вещую каурку Авдотья заставляет стать перед травой, как лист перед собой.
А в начале она гостей напоила, покормила и собирается баньку натопить, что бы чистенькими гостей спать уложить. А на предложение о помощи все отвергает. Она хозяйка, и никакой помощи от посторонних людей не воспринимает. Все сама, сама, как в своей вдовьей жизни. Смирилась со своей одинокой бабьей долей. Но размышления Иннокентия были совсем не жалостливые. Чем дальше он общался с хкторянкой, тем более укреплялась его мысль: «Да с этой не заскучаешь, всех расставит по местам, с мужской хваткой баба». А Авдотья, вернувшись в дом, словно подтвердила мысли Инки. Как только она стала хозяйничать у печи, то не отказалась от помощи Стаси, сказав:
- Видно, что ты не белоручка. Молодец, девка. Возьми вон корзину, чугун и почисти картошку».
Дальше сюжет писателя Ермаковича делает крутой поворот. Как в песне Владимира Высоцкого: «Затопи-ка мне баньку по-белому, я от белого света отвык. Угорю я, и мне угорелому, пар из бани развяжет язык». Так после баньки, хотя Авдотья и не угорела, но её язык развязался. И Владимир Михайлович объясняет почему:
«Вымывшись в баньке и переодевшись в чистое, все уселись за обильный стол. Усердная хозяйка выставила даже бутылку самогона и предложила выпить. Просьба была такой настойчивой, ка приказ, что даже непьющие гости не смогли отказаться. Просьбе, звучащей как непременное указание к действию. Хорошо умела уговаривать людей, что даже «трезвенники и язвенники» решили выпить самогоночки, чистейшей, как слеза комсомолки. И тут Ермакович показал Авдотью  в новом свете, как пламенного оратора.
«- После баньки надо обязательно нужно разогнать кровушку по жилам. Покойный свекор, царствие ему небесное, любил повторять поговорку полководца Суворова: «После бани кальсоны продай, а выпей». Действительно это были  слова великого человека, или народ приписывает ему, а слова, должно быть правильные. В этом деле главное не переусердствовать.
При этих словах она попыталась снова налить самогонку по чаркам, но гости в этот раз отказались выпивать наотрез. А хозяйка, лихо махнув рукой, мол, эх была, не была, наполнила свой лафитничек и произнесла:
- Ну, вы как знаете, а еще маленечко выпью.
И дальше речь её полилась свободно, как реченька».
Но река была полноводной, и откровения хлынули бурным потоком, который не окинуть оком, а речь, если всю воспроизвести, то до утра не пересказать. Но писатель так трогательно передал рассказ Авдотьи, что и читатели будут не прочь узнать о всех передрягах хуторянки. И вот что рассказала Авдотья:
«- Вот ты, милок, давеча спрашивал, давно ли я одна? Давно. Уже годов пятнадцать умерли родители мужа. Они добрыми были ко мне. А как с первых дней моего замужества их сынка, моего мужа, забрали в солдаты, и вовсе залюбили. И мне они дороги были. Родители оба хворные были, чахотка мучила. Они друг за другом и ушли в могилу, когда мне было  двадцать лет.  Мы вели хозяйство с сестренкой. Вместе работали, вместе и на развлечения ходили. А какие в ту пору были в деревне развлечения? Только танцы. Стоим мы с сестренкой, и вижу, ко мне направляется стройный, рослый и очень ладный парень. Затрепетало сердечко моё, а сама подумала: «чего дрожишь, не к тебе он. А он-то нежно дотронулся до моей руки и говорит:
- Можно ли пригласить вас на танец?
Дрожа всем телом, я ступила один шаг, другой следом за ним в круг. Но когда он положил свою руку на талию, а второй сжал мою руку в ладони, я почувствовала силу, надежность и сама от этого приобретала уверенность. Мы слаженно кружились в танце, он мне что-то говорил, но я не слышала его, а мне хотелось, чтоб этот танец продолжался вечно. Мне казалось, что танец вот-вот закончится и от меня сразу же уйдут эти ощущения блаженства. Он весь вечер не отходил от меня, и не позволил никому из парней даже приблизиться ко мне. Когда танцы закончились, Николай, мы с ним познакомились за вечер, пошел провожать нас с сестрой. Возле нашего дома Николай стал прощаться и уходить, то я увидела, что к нему из-за угла направляется ватага парней.
«Будут бить!» - мелькнуло в голове, и я схватила стоящий у забора дрючок, бросилась наперерез, стала впереди Николая, и грозным голосом, как мне тогда показалось, закричала:
- Не смейте! Каждому, кто приблизится к нему, я размозжу голову!
Парни остановились, а их заводила Петр сказал:
- Отбой, ребята. Здесь, похоже, все серьезно.
Парни стали расходиться, а Николай сзади обнял меня за плечи и поцеловал меня, мои волосы и сказал:
- Жди, я приду.
А через неделю приехали меня сватать. После свадьбы я переехала к мужу, и началась моя счастливая жизнь.
Только перед сестренкой мне было неловко. Ощущаю свою вину, но и она скоро стала замужем. Приняли бедного примака, но очень славного парня. Жили дружно, пятерых деток настрогали.
Тут Авдотья спохватилась и обратилась к гостям:
- А вы угощайтесь, ешьте, заговорила я вас. Может быть, еще немножко выпьете.
Ицка покачал головой:
- Спасибо, Авдотья, не привычные мы к этому.
Хуторянка отнеслась к словам гостя с пониманием:
- Ну ладно, как гласит пословица: «Просить можно, а вот навалить – грех». Мне тоже хватит – отвела душу».
Вот на такой ноте и закончилась глава повести писателя Ермаковича. Не перелистывая страницу, хотя мое любопытство набирало обороты, но мне все же захотелось, как ученику-двоечнику и лентяю, который не собирается ломать себе голову, решая эту задачку, а сразу же бросается заглянуть на последнюю страницу арифметики, чтобы узнать сразу же ответ.
Думаю, и читатели будут заинтригованы этой задачкой. Которую загадал им писатель Ермакович. Поэтому мне пришлось  лишь перевернуть страницу, и диалог Авдотьи и Ицки продолжился:
«- А как же ты без мужа осталась? – спросил Иннокентий.
- если интересуетесь, слушайте дальше. В замужестве счастлива я была, как будто в рай попала. Нет, лентяйкой не была, в любую работу пыталась влезть, но семья меня оберегала. А муж, Коленька, муженек мой, как любил, как лелеял… Да и я его полюбила крепко-крепко. Полюбила хза все: за красоту, за ум, за обхождение и за умение любить. Их семья стала самой дорогой мне, а я им. Все ждали, когда я их дитем одарю, а у меня почему-то не получалось. Два с лишним годочка ждали, а в третий год случилось моему муженьку повинность отбывать – загремел в солдатчину. Стал он служить царю и отечеству. Вот так и стала я солдаткой, а потом и вдовой. Вот уже двадцать первый годок хожу яловой, прости меня Господи. Пока были живы свекор со свекровью, блюла себя строго, ну а потом и случая не выпадало. Да и желание притупилось. Все муженька своего ждала, да и до сих пор жду. Вот революция нагрянула – царя нет, служить некому… Может и вернется, если жив? Надежды не тают, хотя никакой весточки нет, а я все жду и жду.
У Авдотьи на глазах слезы навернулись, и она уголочком платка попыталась тщательно убрать эти слезинки, а потом, вздохнув тяжело, призналась в самом сокровенном:
- Очень уж хотелось и сейчас хочется отлюбить за все потерянное и пропущенное…
Не окончив мысль, Авдотья замолчала. Гости тоже не смели нарушить эту хрупкую тишину и обрадовались, что её нарушила сама хуторянка:
- Выговорилась перед вами и вроде легче стало, - хозяйка опять запнулась, подумав немного и с сомнением в голосе добавила, - а может быть, и нет. Все равно тяжело на сердце. А зачем его воспоминаниями-то надрывать. Давайте-ка спать, завтра воскресенье и успеем еще наговориться…»
Автор Ермакович умело раскрыл характенр и душу героин и. хуторянка сильная, волевая женщина. Очень порядочная – однолюбка. Да перед такой справной женщиной редко кто из мужчин бы устоял, да она не позволяла никому из них приближать к себе за километр.
Вспомните, уважаемые читатели, как замахнулась Авдотья на самого Петра дрючком. Петр был, разумеется, не апостолом, но в деревне, как любили говорить хулиганистые парни. «мазудержал».   И его слово было законом для всей сельской молодежи.
А Авдотья никак не могла позабыть своего Коленьку и все надеялась, что он жив и вот-вот вернется к себе и к ней домой.
Но разве мало было без вести пропавших во время гражданской войны. Она была жестокой и беспощадной, как любая гражданская война, где брат шел на брата, а сын осмеливался поднять руку на отца.
Многие и вовсе погибли ни за понюшку табака. По стране шастали, помимо красных и белых, банды разных мастей: зеленые, желто-блакитные и серо-буро малиновые в крапинку. Взять хотя банду батьки Ангела из кинофильма «Адъютант его Превосходительства». У того сзади на тачанке был написан девиз, кредо батьки Ангела: «Бей белых пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют». Вот такая бандитская психология у Ангела была. И крылышки ангельские под лопатками у батьки не прорезались.
Но романтическая интрига в повести «Ицка» Владимира Михайловича на этом признании Авдотьи не заканчивается. И поэтому вы, уважаемые читатели, наверняка, продолжите с интересом следить за развязкой этой интриги:
«Воскресное утро выдалось светлым и ярким. Когда Иннокентий проснулся, в окно лезли косые лучи.
- Ну и проспал, - подумал он и быстро оделся и вышел в переднюю. Там  хлопотала хозяйка у печи, ей помогала Стася, а Марийка крутилась возле них, но, наверняка, им мешала. Но никто её не прогонял, так как она напевала что-то тоненьким голоском и щебетала, выспрашивая их о чем-то.
Что-то теплое растеклось под ложечкой у Иннокентия, и он подумал:
- Вот она семейная идиллия, а вслух спросил: - Может чем-то и мне помочь, хозяюшка?
Голос у Кешы был веселый, и хозяюшка тут же его озаботила, словно поджидая его помощь:
- Вот возьми эти ведра и отнеси свиньям в хлевушек. Вот это, которое побольше – свинье с поросятками, а это – кабанчику. А потом можешь и воды принести.
Распоряжение Авдотьи Иннокентий быстро выполнил и опять ожидал нового поручения и снова спросил:
- Может быть, еще чем-то помочь?
Но хуторянка его только поблагодарила и сказала:
- Отдыхай. Всех остальных я уходила и коня твоего напоила, да сена дала. Потом уж выведешь на лужайку. Посиди возле нас, жди завтрака.
Но Иннокентию в доме не сиделось, и он сказал:
- Спасибо, милая. Пойду-ка я полюбуюсь окрестностями.
Он вышел со двора и осмотрелся. Местность привлекательная. Саженей сотни полторы на запад чернел могучий хвойный лес, который справа обрывался крутым берегом огромного озера, противоположный край которого терялся за мутным горизонтом. От озера на восток до самой деревни простиралась огромная луговина. Должно быть сенокосы и выкосы. А слева лес опускался в низменность, и переходил в смешанный с густым подлеском. С южной стороны вдоль деревни, упираясь в край леса, насколько хватало взора, виднелись пахотные земли с местами зеленеющей рожью.
- Эх, - вздохнул полной грудью Кеша, - простор и свобода, есть где развернуться. Место для хутора выбрано с пониманием, с толком. Вот где жить можно с удовольствием.
Обозрев все и полюбовавшись красивым пейзажем, от которого дух захватывало, он вернулся в дом, как раз к завтраку».
Хорошо, что Иннокентий смог налюбоваться прелестью окружающей хутор природой: огромное озеро, леса и подлески, кручи и овраги, но самое главное: «простор и свобода, есть, где человеку развернуться», и успеть к завтраку.
Но меня зацепило другое обстоятельство, которое очень точно подметил писатель Ермакович. Иннокентий уехал от красных и от белых, чтобы вернуться на Родину. Хотя Западная Белоруссия была частью Польши. И на родину-мать не тянуло, та была просто мачехой для Ицки. Но кто бы не управлял страной, а в родные места вернуться-то хотелось. Но, когда Кеша подумал, глядя на совместные хлопоты Авдотьи, Стаси и Марийки, у него возникла главная мысль: «Вот семейная идиллия».
- Так может быть эта мысль о семейной идиллии и есть золотой ключик интриги автора «Ицки» Владимира Михайловича? - подумал я. - Зачем искать заплутавшее счастье семейной жизни Иннокентию, если оно уже на уровне вытянутой руки. Протяни только руку и запретный плод – твой. 
- А, может быть, так и попытался сделать Ицка, а Авдотья ему отказала? – Вкрались в мои размышления сомнения. Может быть, в этом и заключается каверза автора повести?
Но ни одно мое предположение не оказалось правильным. Сюжет оказался намного сложнее, изощреннее, чем мои простецкие варианты.
Поэтому, уважаемые читатели, вернемся к первоисточнику и узнаем от писателя Ермаковича, что же произошло на самом деле с Ицкой:
«- Скажи, Авдотья, та польская сторона недалеко от тебя, коль сестру навещаешь? – спросил Иннокентий за завтраком.
- Да вон за лесом она и есть. Если прямиком, то полторы версты, а то и того меньше. Лес разделяет нас с сестрой, лес и граница.
Иннокентий своим ушам не верил, что он уже близок своей цели – каких-то полторы версты, и спросил:
- а граница строго охраняется?
- охраняется, только теперь, пока революция с нашей русской стороны управляет, редко увидишь охрану. А вот с Польской стороны, границу охраняют более старательно.
Это обстоятельство встревожило Ицку, и он продолжал расспрашивать хуторянку.
- Но ты же, как-то ходишь туда?
- Хожу. У меня там своя потайная тропинка протоптана. Правда попадалась я полякам, но без особых осложнений. Развернут меня, а я сделаю вид, что возвращаюсь назад, а сама выжидаю, когда они займутся чем-нибудь другим, да и прошмыгну мимо них. Если и этот номер не пройдет, то откупаюсь от пограничников-поляков самогоночкой, сальцем, яичками. Но лучше вс его идет самогонка. Твердая валюта – эта огненная жидкость. Как получат калым, так меня уже в упор не видят. Стараются не замечать меня, когда к сестре по тропинке бегу.
Авдотья улыбалась, рассказывая про свой переход польской границы, а потом спросила:
- А тебе то зачем это надо знать?
Иннокентий ответил мгновенно:
- Я почему расспрашиваю? Нам ведь тоже туда надо пробраться. Там наша родина. Мы туда решили перебраться.
- Поняла я это давно, - вздохнула Авдотья, а потом вдруг неожиданно предложила: - А может остановитесь у меня? Будем вместе хозяйничать. Нравитесь вы мне. Что бы там ни было, а думаю и с новой властью поладим.
Иннокентий весь засветился, услышав предложение хуторянки, и затараторил, быстро-быстро заговорил, чтобы она успела выслушать все его доводы:
- Милая Авдотьюшка, ты хорошая женщина, ты нам тоже нравишься. Спасибо тебе за все, но там, какой никакой дом… а главное жена и трое сыновей! Хотя мы и не знаем, что нас там ждет, а все-таки очень хочется туда. Нам бы только границу преодолеть, а там будем снова цыган изображать.
У Авдотьи потемнело лицо, она нахмурилась, но быстро взяла себя в руки:
- Перейти границу пешком можно, а вот с повозкой – не знаю. Разве по болотцу пробраться попытаться. Сейчас половодье и пограничникам не очень-то хочется по грязи чавкать. Я предлагаю сперва пройдем-ка мы с тобой по болотинке, посмотрим, изучим все, а уж потом примем с тобой решение».
Вот какой непредсказуемый разговор произошел у Авдотьи и Иннокентия. Авдотье на самом деле надоело жить одной в этом раю. Но даже в шалаше тоже бывает рай. А опять же только с милым. Трудное решение пришлось принимать хуторянке, но повела она себя чисто по-джентельменски, хотя джентльмены – это все же мужчины, да и они бывают часто только с виду деликатными, а на самом деле оказываются хуже сволочной, склочной бабенки.
А вот простая русская женщина Авдотья проявила и Ицке огромное благородство. Как только Иннокентий произнес слово «жена», она не смогла отказать в помощи мужчине, который стремился в свою семью. Не стала строить козни, а вызвалась помочь ему.
Но скоро сказка сказывается, да не быстро дело делается. А писатель Ермакович продолжил повествование:
«Во второй половине дня  Иннокентий и Авдотья отправились в разведку. Сначала прошли по Авдотьевой тропе – узка. Затем стали прощупывать старинную гать через болото, которая была уложена еще во времена царя Гороха.
Тщательно исследовав, оба пришли к выводу, что пробираться через гать с лошадью и повозкой – опасно, можно и утонуть. Трясина засосет и тяжелого коня и груженую кибитку. Поэтому на обратном пути стали судить, да рядить, как же им с трясиной быть».
Получилась разведка со многими неизвестными, как в русской народной сказке про витязя на распутье. Там на развилке трех дорог для подсказки доброму молодцу стоял камень с предупреждением: «направо пойдешь – коня потеряешь, прямо пойдешь – голову сложишь, а налево пойдешь – найдешь красну девицу и на ней женишься».
Третий вариант для Авдотьи и Иннокентия отказал сразу. Ицке такая мысль приходила в голову, но родные места, братья и жена, не позволили ему этот вариант выбрать. А Авдотья хотя и была разочарована ответом Иннокентия, но желать ему лютой смерти не хотела. Хороший он все-таки был мужик, настоящим человеком.
А потерять коня, как вы сейчас узнаете, уважаемые читатели, они оба не хотели:
«- Пойдем пешком. – сделал вывод Иннокентий. – А коня и повозку, если ты, Авдотья, не против, оставим у тебя. Даст Бог, когда-нибудь навещу тебя, и тогда решим, что будем делать.
- Пусть будет так, - согласилась Авдотья.- Повозку спрячем в овине и забросаем её соломой, а конем я попользуюсь. Всем расскажу, что его мне привели с той стороны от зятя. А летом, как только подсохнет гать, приходи и забирай свое имущество.
Оба помолчали, а потом хуторянка спросила:
- Когда пойдете?
- Надо бы сегодня, - оживился Ицка, - не терпится мне. Кто знает, сколько нам еще добираться. Да и куда нам идти, сами толком не знаем.
- Будь по вашему, - с грустью в голосе произнесла Авдотья. – Я вас провожу до сестры, а там вы уж сами разберетесь. Муж её Павел, мужик разбитной, может и укажет вам нужное направление.
На том и порешили. А когда наступили сумерки. Вся компания удачно преодолела границу, и постучались в дом сестры Авдотьи.
На крыльцо вышел Павел, уже стемнело, и он, вглядываясь в полутьму, спросил:
- Авдотья, ты? Что так поздно? А это что за люди?
На три вопроса Павла Авдотья ответила кратко:
- Добрые люди!. Им надо помочь. Веди их в дом, а я поспешу обратно.
Хуторянка трижды перекрестила их, сказав:
- Ну, путешественники, храни вас Господь, и трижды перекрестив своих нежданных гостей, быстро скрылась в темноте.
В доме Павел, внимательно выслушав рассказ Иннокентия, сказал:
- Завтра поутру мне нужно ехать примерно в том же направлении. Подвезу вас верст двенадцать, а дальше уж вы пешочком сами добредете. Там нужно пройти около сорока верст.
Ранним утром следующего дня буланый жеребец, впряженный в рессорную бричку, нес ездоков по бойкому тракту. Во второй половине дня Павел остановился на тупом перекрестке и высадил попутчиков.
- Мне налево, а вам прямо. Держитесь прямо на запад. Счастливого пути.
Еще две недели, мучаясь от усталости, брели втроем по дороге. И наконец-то знакомые места – лес, родное подворье. Перекосившаяся калитка, опустевший двор и забитые крест-накрест досками дверь и окна. 
Дрожащими руками Ицка оторвал доски и открыл скрипучую дверь. Но этот скрип музыкой зазвучал у него в ушах. Наконец-то они вернулись в свой дом. Пахнуло спертой затхлостью, но и она показалась такой близкой и желанной. Жаль только, что нет в доме ни одной родимой души».
Вот так писатель Ермакович представил на суд читателей возвращение в свой дом, нет, нет, не блудного сына, а отца семейства. Это горько и обидно вернуться к себе домой, а в доме – пустота… И эта пустота в доме ночует давным-давно. Видимо вся семья Ицки, к которой он так долго добирался с дочерью и внучкой, покинули дом по какой-то причине тоже много лет назад. Ситуация, как в присказке: «Пришел домой и поцеловал прибой».
Но этот прибой поцеловали его родные сыновья и жена Клавдия, Клашка, Клашенька. И Владимир Михайлович расширяет еще больше кругозор читателя, добавляя одну немаловажную деталь из жизненной судьбы Ицки. Оказывается до женитьбы на Клавдии, дочери кузнеца Василия, у которого был подмастерьем Ицка, у него было нечто тайного романа с симпатичной девушкой Полиной. И тоже, как и Авдотья, хуторянкой. И автор «Ицки» Владимир Михайлович возвращает читателей снова в семейное гнездо Ицки, в его пустой, заброшенный дом, в который он вернулся вместе со Стасей и Марийкой:
- Надо бы проветрить, затопить печку, но он решил сначала разведать обстановку. Разместив в доме дочь и внучку, Иннокентий отправился на соседний хутор. Несмотря, что он весь измотался за дальнюю дорогу, летел туда как вольная птица на крыльях. И в один миг он оказался возле плетня хутора.
Во дворе у водопойного корыта возилась женщина. Прислонясь к забору, чтобы успокоиться, сердце стучало так, словно желало вырваться из грудной клетки, Иннокентий окликнул её. Женщина выпрямилась, и, вглядываясь прищуренными глазами, направилась к нему:
- Ицка, ты, что ли? – спросила она.
И Иннокентий тоже узнал её:
- Я, Полюшка, - дрожащим голосом выдавил он, вытирая рукавом нахлынувшие слезы.
- Вернулся… - еле выдохнула Полина и стала задавать ему вопросы:
- Один? А дочка Стася где?
- Со мной, тоже вернулась. – Он перевел дух и добавил, - и еще Марийка, доченька её, а стало быть моя внученька. Они в доме остались. А скажи мне, Поля, что с нашими-то случилось. Почему их нет в доме? Где, кто?
Полина замахала руками:
- Расскажу все. Только ты веди быстро Стасю с дитем ко мне. Там же холодно, разве можно им там ночевать.
Тут Полина встрепенулась от нетерпения и предложила:
- Хотя, давай вместе пойдем, я помогу их собрать. Переночуете у меня, да и поживете немного, пока дом не приведете в порядок. Места хватит, я живу одна.
Полина пошла впереди Иннокентия, чтобы он не сбился с дороги, может быть, за столько лет на чужбине и позабыл что-то. И озабоченно расспрашивала нежданно нагрянувшего гостя:
- А дитяти-то сколько лет?
- Пятый годок, - машинально ответил Кеша, - пятый с Миколы осеннего. - Но ему не давала покоя пустота в их семейном доме, и он опять стал умолять Полю рассказать о своей родне:
- Ты все же скажи мне, Поля, что с моими? Где Клавдия, где сыны?
Полина нехотя стала выдавливать слова:
- Сыны живы, кто где живет, а вот Клаши уже нет. Года два как нет. Несчастье случилось. Убили её. Все расскажу потом».
И опять у писателя Ермаковича получилось в жизненной пьесе. А не на театральных подмостках, смена декораций. Занавес только открылся, чтобы показать действие на сцене, но луч прожектора не смог осветить всех актеров, которые были должны сыграть трагедию до конца.
Вспоминать прошлое Поля почему-то не хотела, чтобы не причинить Ицке еще большую боль. Она ведь уже сказала про самое главное – Клавдию убили…
А умелый драматург Ермакович показывает небольшой эпизод из своей исторической повести «Ицка», которая является срезом судьбы не только своего народа, а всей нашей страны. А эпизод этот очень замечательный, встреча Полины со Стасей и Марийкой:
«В полумраке Поля в слезах обняла Стасю, и все, прихватив кое-что из вещей, отправились в дом знакомой Ицки хуторянки.
Пока женщины занимались хозяйственными делами в доме, Иннокентий спешно истопил баню. Все тело у него чесалось, как у шелудивого поросенка, да и его домочадцам освежиться не мешало бы..
После всей суеты «гости» вымылись, переоделись в одежду, какая носилась у Полины, и она, уложив Стасю и Марийку спать, стала коротенько рассказывать Иннокентию:
- Сыновья твои хоронятся в лесах, там у них партизанский отряд. Думаю тебе об этом можно рассказать, а вот Стасе об этом лучше не знать, поэтому я её с дочерью и уложила спать побыстрее. Как говорят в народе, твои сыны и сыны Беларуси хотят с помощью русских подготовить освобождение Западной Белоруссии от польской шляхты. Иногда твои сыновья навещают мой дом и другие хутора, в которых живут тоже надежные люди. Помогаем мы им харчами и всем чем  можем помогаем. А они громят, поджигают панские маентки, что паны в страхе бросают все и убегают в Польшу. Удрал со всей семьей и наш пан Тадеуш. Так что тебе бояться уже не надо. Соседний пан Покуцкий последовал пану Тадеушу и смотал удочки… Недавно белорусские патриоты разгромили в местечке посторунок. Бог знает, надо это или нет? Но повстанцы говорят, что мы будем лучше жить… Непонятно, кому будет лучше? Вроде мы и так жили неплохо. Только не ленись, да работай на своей земле.  А раз земля есть, то работай и живи её дарами. Только мне кажется и думается, что всегда найдутся, при любой власти, охотники жить на чужом горбу. Только будут уже называться не панами, а по-другому.
Ицка  уже у спокоился, узнав, что его сыновья нагоняют страх на панов, и подошел к самому больному для него вопросу – смерти Клавдии, но вслух слово «смерть» произнести не смог. Он, заикаясь, запинаясь, все же выдавил из себя три слова:
- Ну, а Клаша…, погибла…, как её…?
- А кто-то выследил из подонков и донес, что Флерек приболел, застудился дюже и хоронится в доме у матери. Клава-то его и выхаживала, хотела на ноги сына поставить. Тут панские прихвостни и налетели его взять тепленького, пока он хворает и ослаб. Сын твой всегда был под подозрением. А Флерек успел закрыть сени, и через щель в двери выстрелил в нападавших. Но попал-то он аккурат в шею матери, когда та пыталась препятствовать полициянтам ломать дверь. А её сын не знал, что Клавдия защищает его и, выпрыгнув из окна, сбежал в лес. Клаша свалилась на крыльцо и лежала на нем, истекая кровью. Кабы доктора, то может быть и спасли, а так и померла от потери крови. Полициянты спасать её не стали и вуйта не подпустили. Люди обвиняли Флерека в смерти матери, оно то так, а её уже не вернуть. Он и сам крепко винился. Видели, как он тайком ходит на могильник и рыдает слезно. Тяжко бедняге должно быть, прости его Матерь Божия.
Слушал Иннокентий и не замечал, что слезы заливают его потускневшие глаза. Полина взглянула на него и увидела, что он сам как осунулся на её глазах, обмяк как бы. Великое горе постигло его и сделало свое черное дело. И тут бывшая его зазноба обратилась к нему:
- А ты, Ицка, может быть поостерегся бы. Как- никак, ты отец противников польской власти. Да и прибыл ты с той враждебной стороны. Люди ведь разные, а власть, она всегда власть.
Эти слова хуторянки попали в цель. Иннокентий встрепенулся, осмысливая сказанное и свое сегодняшнее положение.
- Вот что, Полюшка, Ицки больше нет! Забудь об этом окончательно. Есть Иннокентий – Ковалев Иннокентий Захарович. Еще есть – Ковалева Станислава Иннокентьевна и Ковалева Мария Антоновна. Я прошу тебя и умоляю, никогда, ни при каких обстоятельствах, не вспоминай мое то прошлое имя. Его больше нет!. Но согласен, что маячить нам здесь опасно. И у меня к тебе вот какая просьба – приюти пока у себя Стасю с дочкой, а завтра поутру пройдусь по деревням и себе другое пристанище поищу. Как найду, где можно остановиться без подозрения, приду к тебе и заберу своих девочек.
Да, немало наскитался по белому свету Ицка. Написав по инерции имя – Ицка, я сразу же осекся… Ведь только что, пару минут назад писатель Ермакович привел для меня и для вас, уважаемые читатели, кредо Иннокентия  Захаровича Ковалева.
И для него уже Ицка не существует, хотя для Ковалева он и остался вторым «Я». Но остальное все уже осталось в прошлом. А сейчас Иннокентий Захарович Ковалев, как в своих стихах Владимир Маяковский «О Советском пас порте» говорит: «Я достаю из широких штанин, с дубликатом бесценного груза: читайте, завидуйте – Я, гражданин Советского Союза».   
И у Ковалева Иннокентия тоже лежит в кармане «серпастый и молоткастый» советский паспорт!
Но и после этих слов мне стало не по себе. Ведь Владимир Маяковский гордился своей «краснокожей книжицей» так как он обладал и за границей иммунитетом гражданина Советского Союза, который по визе едет за границу. У Ковалева же Иннокентия паспорт гражданина Советского Союза имеется, а вот в Польшу-то он попал без визы. А значит любой «полициянт» его может арестовать.
Нет, подумал я, писать  Владимир Михайлович Ермакович, еще поставил в повести «Ицка» свою последнюю жирную точку. А продолжил свое повествование:
«- Сильно торопиться, может быть, и не надо, - предложила Полина. – А пару дней задержись, отдохни. А я через надежных людей попробую сообщить твоим сыновьям, что вы с девочками уже объявились. А как встретитесь с сыновьями, тогда и порешаете, как вам быть.
Кеша кивнул головой в знак согласия, но думал, что не сможет уснуть. Но, несмотря на гнетущую тревогу, он только улегся на мягкую, чистую постель, сразу же уснул, как младенец сладко-сладко. Спал крепко и долго, чуть ли не до полудня следующего дня. Когда проснулся, то солнце стояло в зените. Оделся, прошелся по комнатам – никого. Окрикнул – тишина. Вышел на крыльцо – тоже никого.
Пришлось вернуться в дом. И хотя он освежил лицо водой из рукомойника, но, сев на стул, задумался. А потом и вовсе потянуло в дрему - сказались дорожные недосыпы.
Только поспать на этот раз ему не удалось. Дверь скрипнула и в дом вошла Полина.
- Как отдохнул? – спросила она улыбаясь.
- Что сказать? Давно я так долго и крепко не спал. Отвык от человеческих условий. А где Стася и Марийка?
- В бане, Стася стирает вашу дорожную одежду. А еще мы сходили и принесли из вашего дома кое-что из старья. Выстирает, погладим и подошьем. Надо же вам одеться поприличней. А ты немного погодь, я сбегаю, позову их, и будем полудневать.
Полина вышла, но почти тут же вернулась:
- отказались и от обеда, и от моей помощи. Пока вода не остыла, хотят стирку закончить. Хотела Марийку с собой увести, а она от мамы и не хочет отходить. А ты то садись за стол. Буду тебя кормить. Да я и сама-то, как девочки, еще не проголодалась.
Иннокентий ел с аппетитом, а Полина, сев на краешек лавки, с умилением наблюдала за ним, чем явно смущала его.
И он, пытаясь хоть как-то скрыть свое смущение, спросил её:
- А ты, Полюшка, что живешь одна?
Она словно поджидала этот вопрос:
- Так уж сложилось. Жила с родителями, можно сказать затворницей. Все откладывала с замужеством – потом, потом. А когда осмотрелась, уже и поздно было. Так и осталась старой девой. Родителей схоронила, все хозяйство на мне, вот так и живу. Не судьба знать.
Иннокентий молча доел, смел крошки в ладонь и отправил их в рот.
- Бережливый мужик, - подумала Полина, а гость поблагодарил её за трапезу:
- Спасибо, дорогая Полюшка, сытно ты меня накормила.
- Да что уж там, - махнула рукой хуторянка. – Не привычно это как-то. Давно меня так никто не благодарил.
- Добрая ты, Поля. и мамка твоя добрая была. Помню до сих пор, как она привечала меня и кормила за этим столом.
Полина заулыбалась и сказала:
- Вот и я, глядя как ты ешь, вспомнила про это. Мамка хотела тебя приютить у нас, а тятька был против.
Я тоже очень жалела тебя. Вот и вспомнила, глядя на тебя по-детски на детские грезы. Помню, как представляла, что вот вырасту большой и заберу тебя себе в мужья. Смешно, правда? А когда тебя взяли в кабалу, то сильно переживала. Не для меня ты предназначен, решила я тогда. Потом снова, когда поселился у кузнеца Василя, появилась опять надежда. Но ты Клаше приглянулся, да и она тебе. Вот – тогда я окончательно и поняла – не мой ты. Попыталась, правда, ревновать, а потом смирилась. Клава была лучшей моей подругой, и я за нее радовалась. Знаю я, как вы любили, как ценили и берегли друг друга. Жаль было и что вы счастью так мало порадовались. Но у вас хоть детки остались, а я так и осталась нетронутой. Мы с Клавой как родные были, до последнего дня её друг за дружку держались. В тот день была бы я поближе к вашему дому, может быть и спасла твою Клаву. Уехала я в тот день в местечко, в мануфактуру.
За это время пока Полина рассказывала Иннокентию о своей нелегкой бабьей судьбе, он не проронил ни слова. Но как только она взглянула на мрачное лицо гостя, так сразу же спохватилась:
- Ладно, разболталась я, хотя теперь можно и не откровенничать. А ты отдохни. Вижу, как вы измучились в пути, а я пойду, займусь по хозяйству.
Иннокентий вызвался:
- Может быть, я чем-нибудь помогу?
Но она отмахнулась:
- Сама управлюсь дело привычное. А ты приляг. Глаза-то у тебя опять осоловели…»
Опять автор повести «Ицка» дает передышку своему лирическому герою. Но мне к финалу произведения писателя Владимира Ермаковича пришла неожиданная мысль:
- Писатель ярко и образно показал характеры всех персонажей, их внешность, привычки. А вот внешность главного героя повести почему-то осталась за бортом. Клички – ярлыки на Ицку: «жидок», «цыганская морда» ни о чем не говорят. Когда хотят человека унизить, оскорбить, каких только похабных слов не придумают злопыхатели.
Что же такой неизвестный детектив про главного героя получился у Владимира Михайловича? А писатели-детективчики  французы, взять хотя бы Жоржа Сименона, во всех детективных историях говорили «Шерше ля фам». То есть, ищите женщину».
Что ж, не только в исторических романах, но и в исторических повестях всегда любая интрига связана с взаимоотношениями мужчины и женщины.
И Иннокентий Ковалев, его судьба у автора повести, постоянно связан с женскими судьбами. При этом он им, нашим милым женщинам, был приятен и любим. А это уже означает, что Кеша был всегда приятным и красивым человеком. Чтобы быть не голословным, приведу ряд примеров!. В Ицку влюбилась дочка кузнеца Василя Клаша, Клавдия. Нравился Ицка Клавиной подружке Полине. Про Авдотью и говорить нечего, она влюбилась в Ицку с первого слова, с первого взгляда. Иначе не стала бы она так откровенничать про свою трудную женскую долю. Да и сама предлагала остаться у неё на хуторе.
Его дочь Стася была несомненно красавицей. По другому Стасю и назвать нельзя – ведь кавалерист ротмистр, дворянин, особа, приближенная к императору, Антон был голубых княжеских кровей, предложил руку и сердце простолюдинке без рода и племени.
Мать пана Тадеуша – Матильда по-матерински любила бездомного мальчишку и обучила, пока он прислуживал ей арифметике, географии, чтению, письму и истории. Так что Ицка не лаптем щи хлебал, а был грамотным и умным человеком.
Поэтому, наверно. Писатель Владимир Ермакович и не стал тратить время на описание внешности Ицки, его красоты внешней. Он показал внутреннюю красоту Ковалева Иннокентия Захаровича.
Поэтому не только женщины, которых он знал, желали связать свою судьбу с его. Но и по человечески нравился он вам, дорогие читатели. Столько горя и бед пришлось пережить Ийке, но он оставался всегда сам собой. Он был уже привлекателен тем, что стал мастером своего дела, был работящим и добрым человеком. Оставался верен своим родным и соотечественникам.
И это все показал нам, читателям, писатель Владимир Ермакович. У каждого произведения имеется свое заключительное слово – эпилог. Он есть и у автора «Ицки». Его эпилог произвел на меня впечатление, как атомный взрыв во время счастливого, мирноо времени. Я не собираюсь комментировать эпилог Ермаковича, он сам по себе говорит за себя:
«Ближе к вечеру Полина сообщила Иннокентию, что после полудня следующего дня на краю леса за кузницей его будет ждать кто-то из сыновей.
Встреча была волнительной. Трое богатырей обхватили отца, зажали его в общем объятии. А он, хоть и не хотел плакать от радости, но слезы сами лились у него градом по лицу.
- Тятька, родной. Живой, живой. – твкрдили в один голос сыновья. – Дождались. Мы же тебя уже похоронили…
Когда сыновья разомкнули объятья, Иннокентий порывисто вздохнул, дернулся и стал оседать. Они подхватили его, уложили, но уже бездыханное тело.
Много горестей вынесло его сердце, а вот большой, огромной радости не выдержало.
Через день на местном кладбище появилась свежая могила, крест и табличка с надписью:
Ковалев Иннокентий Захарович 
Мир праху сему».



Владимир Крайнев