Господи, сколько же у нас праздников! Наверное, столько нет ни в одной стране. Я не беру официальные, ну те, что помечены в календаре красным цветом, которые не обмыть - ну просто грех. Я говорю о Днях.
Беспробудным празднеством у нас охвачены практически все слои населения: рабочие - День железнодорожника, служащие - День медицинского работника, военные - День танкиста, артиллериста, Советской Армии и т.д., интеллигенция - День учителя. И все справляют порознь, группками, тесными компаниями. Но это же очень накладно, вот так разделять население, тем более, что народ у нас теперь - не какие-то отдельные банды троцкистов-космополитов, а не что иное, как новая историческая общность, во всем единая и ни в чем неповторимая.
И забываем мы о том, что есть ещё одна не охваченная ликованием категория, которая пронизывает, соединяет, сплачивает и как бы цементирует все слои нашего и без того монолитного общества. Она проста, как мычание и звучит коротко, как удар хлыста - зек! Да, да, именно наш рядовой, советский зек. Ведь зек - это нечто большее, чем просто узник, будь он когда-то представителем рабочего класса, трудового крестьянства или прогнившей прослойки вшивой интеллигенции. Зек - это всё вместе взятое, это особая идеологическая концепция государства, социалистическая норма бытия, если хотите - стиль жизни, единственно возможный способ существования целой державы! Зеками были все - не только скажем врачи, инженеры, или, не в обиду будет сказано, учителя. Через лагеря прошла значительная часть населения нашей страны - и рабочие, и колхозники, и аппарат управления, не говоря уже об интеллигенции. Да и мы, остальные, волей обстоятельств родившиеся позже, не спавшие на нарах, не валившие деревья и не кормившие собой вшей, тоже по большому счету зеки, ибо и живем за железным занавесом, и блатную музыку хорошо знаем (владеем языком, хорошо владеем!), и песни поём оттуда же, и постоянно держим в себе дурные наклонности - чего греха таить, всегда ведь не задумываясь сопрём, если что-нибудь плохо лежит. Так почему бы нам не сделать один раз в году великий праздник - День Зека, увековечив этим самую великую созидательную силу нашей страны?
Представляете, как преобразится страна в День Зека? Давайте помечтаем, это ведь единственное, чего нас пока не лишили.
Итак, за неделю до праздника (а лучше - аж за месяц!) теперешние, настоящие зеки приводят города нашей необъятной Родины в образцовый порядок - такой, каким он виделся основателям при коммунизме: моют витрины, натирают до блеска асфальт, пылесосят газоны, убирают бутылки из-под пива, банки из-под кока-колы, очистки от бананов. Всех окончательно спившихся, бомжей и рублевых проституток моют, одеколонят и переодевают во всё чистое. Красят фасады административных зданий, развешивают полосатые флаги и гирлянды разноцветных лампочек. Сил не жалеют. Все работы, разумеется, проводят под девизом «За себя и за того зека!» Подготовка - самая солидная, ведь праздник - всенародный, отмечать его будет вся страна!
В преддверии праздника коллектив зеков Бутырской тюрьмы выдвигает инициативу - десять ударных лет! В Матросской тишине отвечают встречным планом - каждому отсидеть на год больше данного ему срока! Интересное предложение поступило из Магадана - досрочно считать всё население края зеками! Не отстают и остальные: справки об освобождении упразднить (Колыма); вместо паспортов - удостоверение зека (Архангельск); стереть последние различия между лагерем пионерским и концентрационным (Рязань).
Следующий день - непосредственно День Зека! Ещё с ночи разогнаны облака, оттого не уставая светит солнце. Из репродукторов бьёт по ушам музыка, но не классика, не марши, как это было принято в годы первых пятилеток, а блатные гитарные переборы и хриплые пропитые голоса. Кругом транспаранты. На полосатых полотнищах -
«Слава советским зекам
- нашей надежде и опоре
в борьбе за светлое будущее!»,
«Советские зеки - самые выносливые в мире!»,
«Зек и партия - едины!»,
«Зек человеку друг,
товарищ и брат!»
и, конечно, же:
«Вперед, к победе коммунизма!»
ибо когда всё это действительно победит, зеками станет уже всё поголовье!
Кругом палатки, но водкой здесь не торгуют - её разливают бесплатно, однако же только зекам, бывшим и настоящим. У каждого зека на груди знак отличия - на широкой белой ленте нечто похожее на лазерный товарный код - слева направо вертикальные разноцветные полосы. Первая, пошире, означает статью (жирная красная - это пятьдесят восемь-десять), далее жёлтые - срок. Тоненькая, почти ниточка - год, чуть пошире - пять лет, ещё шире - десять. Если отсидел семь лет - то, как римскими цифрами: одна чуть пошире и две тоненьких... В честь праздника проезд на всём городском транспорте, даже на такси, разумеется, бесплатный.
Газеты пестрят заголовками на актуальные праздничные темы. «Правда» впервые в жизни рассказывает истории из жизни зеков, которые немного походят на название газеты. По такому случаю «Московский Комсомолец» вышел полосатым и вдобавок изменил своё название - теперь он «ЗК!» Вся вторая страница «Вечёрки» отдана проблемам быта зеков - тут и воспоминания знатных зеков, и советы начинающим, и анекдоты-шутки-загадки и даже весёлые ребусы и шарады из лагерной жизни. На последней странице, как и полагается по традиции - кроссворд. Место обитания зеков - шесть букв, первая «л», последняя - мягкий знак. Город, богатый углем, семь букв, первая «в», последняя - «а».
Хорошо подготовилась к празднику пищевая промышленность: в столовых и ресторанах праздничное меню - на первое-второе-третье подают только баланду, в булочных появился новый хлеб: чёрный - «Зековский», белый - «Полярный». В широком ассортименте: шоколадные конфеты «Зек на Севере», пиво «Бутырское», папиросы. К таким известным названиям, как «Беломорканал» и «Север», добавились «Колыма» и «Магадан».
Не отстали наши ведущие модельеры и придумали к празднику новую модную одежду: зек на этапе, зек на атасе, зек на свободе.
А теперь давайте мысленно перенесёмся в центр города, на Красную площадь, тоже празднично украшенную полосатыми флагами, воздушными шарами и колючей проволокой. Прямо над мавзолеем сооружена огромная смотровая вышка, куда кряхтя и проклиная свои годы, поднимаются руководители первого в мире государства зеков.
На подходе уже демонстранты. Что там у них в мозолистых руках? Ну а как же - транспаранты!
«Каждой семье - зека!»,
«Лагерь - наш отец, зона - наша мать,
а партия - рулевой!»,
«Наше будущее - на
нарах!»,
«Превратим страну в
образцовый лагерь!»
А что там, в Кремлевском дворце съездов? Тоже всеобщее ликование - Краснознамённый ансамбль песни и пляски, в полном составе переодевшись в фуфайки, лихо отплясывает гопака. А перед этим кто-то из вторых лиц в государстве читал отчётный доклад - о мужественном вкладе зеков в обороноспособность страны, об их беспримерном подвиге в батальонах смертников на полях сражений, о становлении и развитии ими деревопилильной и деревозаготовительной промышленности...
Ничего задумка, а?
В честь зеков поют песни, произносят здравицы, им слагают стихи и оды, их, и только их показывают по телевизору, о них пишут книги и дети, наши дети впитывают с молоком матери стремление стать в будущем не каким-нибудь космонавтом или академиком, артистом или врачом, а именно зеком, паханом, вором в законе!
А вечером в ночном небе вспыхивают огни салюта - сначала пятьдесят восемь залпов, потом небольшой перекур, и ещё десять! Это в память о самой распространенной статье, по которой сидело большинство населения!
А потом! Какие могут открыться горизонты! Попразднуем так лет пять-шесть, а там, глядишь - и преодолеет праздник государственные границы, выйдет на просторы Азии, Африки и Латинской Америки и станет Всемирным! А что? Ведь зеки есть везде! Есть и будут. И при любой, как говорили древние, общественно-экономической формации! Потому, что при любой власти будут недовольные - одни ненавидят фашистов, а других тошнит от демократов. Одни славят коммунистов, другие призывают их вешать на фонарных столбах. Поди, разберись, кто тут прав! На нары, всех на нары! Пусть сами выясняют в перерывах между лесоповалом и каменоломней!
И будет великий праздник - ДЕНЬ ЗЕКА!
Только одно условие - отмечать его пятого марта, в день смерти одного из величайших тиранов двадцатого века!
А?
Что?
Слабо, господа законотворщики?!
* * *
…О чём он думал в ту минуту, раб Божий Николай, когда смерть сжала его в своих обглоданных объятиях и холод каждой её костяшки проник в самое сердце. Когда раскалённая стужа начала схватывать вокруг коленей воду, быстро-быстро превращая её в лед. Или ничего не думал, не помнил, не соображал? Может, посетило его запредельное торможение - своего рода защита для наших несовершенных мозгов: раз - и отрубаются все ощущения, и ничего уже не свято - ни боль, ни родные-близкие, ни глобальные катаклизмы!
Нет, всё помнил Кузьмич, всё чувствовал, всё видел и слышал. И ощущал, как врастает в земную твердь, как становится единым целым со своей землёй, израненной и испоганенной красным ураганом. И не буря бушевала вокруг него - нет! Это всё тот же красный ураган бесился и пожирал всё новые и новые жертвы, становясь от этого ещё более ненасытным. И думал Кузьмич, думал! О том, что как же жаль, что вот так бездарно умирает. Так и не принеся людям пользы - не открыв для них нового закона, не поделившись с ними своими знаниями, не сделав их чуть-чуть, самую малость, счастливее!
И всё. И стало спокойнее. Только белые костяшки ещё туже сжали горло.
И сердце.
И - всё...
* * *
Но ведь выжил Анальгин! Как ухитрился-то?! Неужели в той ситуации могла быть сила, способная вырвать его из тяжких объятий смерти?
Могла! И была. И сила эта - женщина...
Позвольте, откуда? В лагере - женщина? Да это же... против правил! А с правилами надо с уважением!
Так вот позвольте не позволить!
Кто правил не нарушает? Разве такие есть? Они, эти правила, с таким расчётом и пишутся, чтобы их обходить по возможности. Вон и начальник лагеря - после вчерашней пьянки ещё совсем дурак, а нарушает, ох как нарушает! Греет подмышкой заветную книжонку, а книжонка-то - запрещённая! И хоть ни черта по-французски не понимает (с тремя французами, что сидят по пятьдесят восьмой - какой родине они изменили никто, разумеется, и не задумывался - он общается разве что плёткой, да матом!), а всё равно книжонку бережёт. И зачем она ему? На кой? Надеется, кобель похотливый, что найдёт переводчика, что узнает, наконец, про что тут прописано, в этой книжке с голой блудницей на обложке.
Эту книгу захватил один домушник, когда взял хату на Арбате. Поживился он там хорошо - в квартирке имелись и золотишко, и капуста, и много-много всяких безделушек. И, уже уходя, наткнулся на книжку - та лежала в прихожей на галошнице. Наткнулся, и не смог пройти мимо - заворожила обложка! Уж больно в фривольной позе возлежала на громадной кровати полногрудая искусительница! И улыбка на её восхитительном личике словно говорила - иди ко мне и ни о чем не думай! Скорее, всё самое необходимое у меня тут имеется! Иди, будешь доволен!
Но пользы от книжки, кроме обложки да картинок, не было никакой. Написали её на французском, а для вора это было всё равно, что по-марсиански. Домушника через неделю взяли. Ни золота, ни денег при нём уже не оказалось, но всё равно его повязали и очутился он вместе с зовущей бесстыдницей в густонаселённой камере. Не будем описывать все приключения, которые довелось испытать полногрудой красавице на пути к белым медведям, хотя они того и стоят. Заметим только, что случился побег, в лагере - шмон и у одного из зеков при обыске на улице книгу и нашли. Зеку, разумеется, накинули срок - чтобы помнил о мировой революции, а не увлекался пережитками гнусного прошлого - а книгу изъяли. Она перекочевала из вещьдоков в покои начлага. На том следовало бы и закруглиться, но история книжки с фривольной барышней на обложке не закончилась.
...Начлаг появился в тот момент, когда Николай Кузьмич уже частично сросся с родной планетой. Его кожа, покрывшаяся сначала пупырышками, побелела и потеряла эластичность. Другими словами - замерзла. Да и во всём Кузьмиче оставалось уже не много тепла - разве что душа его пылала, но это пламя хорошо советским писателям для аллегорий, а так - на кой оно!..
А начлагу было, напротив, жарко. Он даже расстегнул тулуп. Всю ночь они пили - яростно, устремлённо, победоносно, с осознанием великой цели. Ведь поймали же они этих политических уродов - почти всех. Один, правда, ушёл, но, слава Богу, не очень далеко... То есть, очень далеко... То есть... Тьфу, чёрт, запутаешься тут! А потом, едва забывшись, начлаг увидел бабу! И не какую-нибудь обыкновенную тёлку, а потрясающей красоты! Она лежала на огромной кровати, в чём мать родила, и, поглаживая ладонями матовую кожу бёдер, звала разделить с ней ложе! О-о!..
Пробуждение получилось жутким. Головная боль, тошнота, север, лагерь, зеки, буря, предстоящая казнь и самое страшное, самое жуткое, что даже невозможно себе представить даже в самом страшном сне - полное отсутствие каких-либо женщин, ну, то есть этих самых баб!
Начлаг с ненавистью обвёл взглядом сначала толпу заключённых, потом казнённых. Из семерых шестеро уже отдали Богу душу и превратились в памятники, и только седьмой ещё, видимо, был частично жив. И смотрел этот седьмой как-то уж слишком по-живому, осуждающе, с жалостью. Только с жалостью не к себе...
От этого взгляда начлагу стало нехорошо! Надо же! Этот подонок подыхает, а о пощаде не просит! Вот если бы попросил, если бы попросил, то я бы его... Я бы его... простил!
- Ты что? - грозно спросил начлаг, подойдя к замерзавшему Кузьмичу.
- Ничего, всё нормально, - медленно ответил тот, еле шевеля сведенными стужей губами. И улыбнулся!
- Ах ты... - начлаг не нашел слов. - Ах ты, паскуда! Над советской властью смеяться! На, посмотри, хоть подохни с мечтой! - и, выхватив из подмышки книгу, ткнул её обложкой в лицо Николаю Кузьмичу.
- О-о! - прошептал Кузьмич, кое-как улыбнулся и произнёс несколько слов по-французски.
- Что?! Что?! Ты понимаешь? - начлаг запахнул тулуп и раскрыл книгу на первой попавшейся картинке, где уродливого вида мужчина склонился к обнаженной груди молоденькой девушки. - Вот здесь - что написано? А? Что? - он весь ходил ходуном.
- Он - хромой граф, - пролепетал Кузьмич. - Ей - лет восемнадцать. Красоты необычайной... Они в спальне... Он её...
- Ну-ну! Что - «он её?..» Что! Напялил?
- Он её... боготворит...
- А, чёрт! А когда он ей засадит?
- У них это не так быстро... Страниц через десять...
- Через десять? Сейчас! - начлаг стал торопясь отсчитывать страницы. Ветер мешал ему, снег набивался между исписанными иностранными словами листками, но он всё же отсчитал ровно десять страниц!
- На, читай!
Николай Кузьмич посмотрел в текст, в последний раз слабо улыбнулся и перевел взгляд на толпу заключенных, молчаливых, но уже оправившихся от ужаса «рулетки». Мысленно попрощался с ними и закрыл глаза.
- Ах ты так! - начлаг, дико рыча, метнулся назад, выхватил из кобуры пистолет и... И вдруг его настигла совершенно шальная мысль! Можно выпустить в этого зека всю обойму, можно дать команду и конвоиры (все до единого!) будут бить его самым зверским образом - кирзовыми сапогами по ребрам, по животу, по голове, всё ломая и круша, превращая в однородное красное месиво! Можно спустить целую свору собак, и те просто разорвут его в клочья! Но! Ничего этим уже не добьешься! Этот человек уже ничего не скажет! И всё, что написано в этой книжонке, умрёт вместе с ним! Неужели нет возможности выведать тайну? Есть! - у начлага даже перестала стучать в голове! Есть такая возможность - надо всего-то сохранить ему жизнь!
- Ты! И ты! - начлаг ткнул пальцем в одного из конвоиров и подвернувшегося под руку Индуса. - Этого! На кухню! Быстро!
Николай Кузьмич ещё чувствовал, как, матерясь, его штыками выковыривали изо льда, как, под аккомпанемент разноголосого злобного лая, тащили по снегу к бараку, как, наконец, швырнули в спасительное тепло. Сознание оставило его лишь в тот момент, когда он с размаху ударился головой о дощатый, никогда не струганный, не крашенный и не мытый пол.
Фельдшер и сестра (тоже зеки - кто ж приедет сюда по доброй воле?) все три дня удивлялись - мужик вроде русский, Николаем Кузьмичом кличут, а бредит по-французски! Что за оказия! И действительно, все три дня, что пребывал Кузьмич не в себе, он бредил по-чужеземному. Будучи в жару, он совершенно перепутал пространство и время! В своем бреду он жил во Франции, в XVII веке и ощущал себя уродливым хромым графом. Судьба жестоко наказала его: отобрала всё - имя, деньги, фамильный замок! Но, осталась возлюбленная. Её красота поражала. Вся она излучала любовь и нежность, её длинные золотистые волосы пахли свежестью, а зелёные глаза были бездонны! Он бережно держал её в своих объятиях, целовал, говорил о свой любви и ласково называл по имени - Angelique! [1]
Лишь на девятый день Николай Кузьмич кое-как выполз из санитарного барака. Ощущая сильное головокружение, глубоко вздохнул, огляделся и содрогнулся - в один ряд в разных позах замерли на морозе обнажённые фигуры.
И пожалел, что не разучился считать - их было всё-таки семь!
___________________
[1] Анжелика (франц). Первая книга Анн и Серж Голон об Анжелике была издана в Германии в 1956 году, то есть гораздо позже описываемых событий.
* * *
- ...Да. Вот такой добряк оказался этот наш Индус. Вот его-то я и укокошил!
- Как?
- Слушать будешь? Расскажу.
- Буду! Давай! Только пойдем в отделение, а то, Кузьмич, сквознячок тут какой-то поганенький...
* * *