«Я всё-равно паду на той,
На той единственной, Гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся молча надо мной»
Булат Окуджава.
...
Судя по всему, на Украине возобновляется полноценная война. По нарастающей идут сообщения о боестолкновения, интернет заполнен кадрами похорон.
Гражданская...
С обеих сторон парни с одинаковыми лицами, одинаковыми фамилиями, одним языком, с одной земли, дети одной церкви убивают друг друга.
Зачем? Кто тот враг, что стравил братьев. Внешний ли он? Но ведь даже внешнему врагу -Гитлеру - не удалось поднять Ивана на Ивана.
Внутренний ли враг?
Не знаю. Только знаю, что победителя тут не будет.
Я ещё застал стариков – участников русской-японской войны 1904-5 годов. О плене и мытарствах впервые услышал от них, а не из книг. Хорошо помню школьные встречи, как тогда подавалось, с участниками революции, Гражданской и Отечественной войн. Все в медалях, многие на персональных пенсиях. Хотя в шестидесятые годы они были еще в работоспособном возрасте.
Но помню я и то, как разительно рассказы ветеранов в школе отличались от воспоминаний старых солдат на завалинках. В первом случае – героизм, верность идеалам, жертвенность и взаимовыручка.
И совсем другая война вспоминалась на тех же завалинках. Кровь, подлость, предательства, чинодральство, смерть…
Помню мастерскую деда Макара Яковлевича Шемякина. Сам хозяин ездит фуганком по брусу. Рядом, на верстаке, курит дед Тимоха Кузин. Мы, папцаны, как воробьи по веткам – кто где устроился.
- У нас ,в Первой Конной, потеха была, - сизо выдыхал дед Тимоха. – Пленных беляков загоняли в варок , и охотники из наших их там секли насмерть. Это называлось – «Оттянуть клинок».
-Помню такое – откликался дед Макар. – Только у нас в Германскую за оттяжку расстреливали.
-Так то в ерманскую , - отвечал дед Тимоха. – Тогда за энту оттяжку чуть самого Семена Михайловича не расстреляли . Он был мастак по части оттяжки. Так молодых казаков к крови приучали. И когда в Красную армию пришел – и оттяжку с собой принес. Он особенно на Дону ею увлекался. Командарм сам, лично, зарубил в станице первого полного георгиевского кавалера Кузьму Крючкова. Суровые были времена. Или ты – или тебя.
Дед Макар менял доску на станке, и опять говорил размеренно, под стружку:
-Дык это ещё что… У нас в дивизии был командир роты, из осетинцев. Или из калмыков, теперь уж не помню. Кулиев Ока. Так этот Ока выстраивал пленных в шеренгу и выводил одного с краю. «Тебе, говорил, белая сволочь, отдельное счастье. Сейчас я срублю тебе голову. И вот сколько бы вдоль шеренги пробежишь без головы – стольких помилую». И рубил. Так некоторые, не поверишь – до двадцатого человека добегали.
- Да, - соглашался дед Тимоха - много справедливости было . У вас забавы с трехлинейкой случались?
- А как же, - отзывался плотник. – Тоже с Германской. Был у нас вахмистр Големба. Дюже любил это дело. И что характерно. Вот ставят рядком пленных одного роста. Крайнему приставляют к виску дуло. Ежели стреляет кто другой – до тринадцатого пробивало. А как стрельнет Голембы – семнадцать падало. Прямо талант. Голембу ночью кто-то из своих штыком заколол. .. Слухай, чего мы ,Тимох, растрепалить. Тут же дети!
-А нехай знают, за что персональные пенсии наши герои пополучали…
…и минули годы. И снова пространство заполнено фотографиями бравых новобранцев. Иван идёт убивать Ивана. Война из объекта вражды превратилась в его участника, в его субъект, и уже она, а не политики, диктует свою логику. И политики тоже становятся субъектами войны, влиять на неё они уже не могут.
Война остановится только тогда, когда солдат перестанет стрелять в солдата. Когда по обе стороны окопа мужчины осознают, что у всех одни имена, один язык, одна вера и одна земля,
Увы, не раньше