Несколько слов в начале
Как Вы уже догадались, мой дорогой читатель, эта детективная и во многом поучительная история, о которой автор с Вашего позволения поведает Вам сейчас за кружкой чудесного эля, как ни крути, связана с обыкновенными ботинками, даже не очень хорошего качества и немножко изношенными. Они до сих пор сих пор висят на ржавом вогнутом гвоздике в одном питейном заведении при выезде из нашего города и служат там нечто вроде декорации. На правом ботинке заметен стоптанный каблук, а на левом есть довольно неприятная царапина. Поэтому каждый желающий может легко убедиться в правдоподобности и достоверности моей истории, заскочив в этот самый трактир. Здесь всегда Вас ждут радушный прием, приятные собеседники и дешевая выпивка. Вы даже может примерить эту пару обуви, и если она Вам будет в пору, Вам непременно нальют за счет заведения кружку чудесного эля. Но стоит мне Вас остеречь от непродуманного проступка, движимого желанием испить за чужой счет! Ибо в этой истории замешана женщина, и женщина весьма красивая и знатная, и к тому же на данный момент находящаяся в деликатнейшем положении, то есть в ожидании первенца. Так что, если Вам придутся эти самые ботинки в пору, то не удивляйтесь пристальному взгляду одного господина, который обычно сидит здесь вон за тем дальним столиком. И зовут этого беспокойного господина Евстатом Петровичем, он и будет нашим главным героем. Разрешите его Вам представить.
Знакомство с Евстатом Петровичем
Стоит сказать, что имя нашего героя не вымышленное, а самое что ни на есть настоящее. Если взять в руки первый попавшийся сборник древнегреческих имен, то можно прочитать, что Евстрат означает «хороший воин», то есть заведомо подразумевается, что человек, носящий такое имя, имеет воинственные качества, что с другой стороны может повлечь за собой деспотизм и агрессию в его семье. Однако при этом Евстрат имеет предрасположенность к жизни подвижника, способного на жертву, но даже не ради какой-то высокой цели, а просто потому, что «может себе это позволить». Действительно, наш герой, будучи еще ребенком, был смелым и отважным мальчиком. Например, он, если видел, когда кого-то несправедливо обижают, вставал на стороне слабого. Сколько раз он вырывал из рук жестоких детей замученного щенка, спасал упавших из гнезда воронят, так что живодеры до сих пор обходят нашего героя стороной. Девочек он никогда не дергал за косички, чем выгодно отличался в их среде, тогда как у других мальчишек это дергание было чем-то вроде эпидемии, и однажды даже дошло до того, что директор школы запретила девочкам длинные косички.
Также маленький Евстат любил играть в солдатики, и когда у него эти самые солдатики украли, то горько плакал, пока в песочнице случайно не увидел их в руках своего лучшего дружка Сеньки. Сенька тот был еще в детстве плут и обманщик, что собственно не удивительно при таких родителях (родители у него были фокусниками). По-хорошему, по нему плакала тюрьма, но внезапно нагрянула перестройка, и такие люди, как Сенька, первыми почувствовали дыхание свободы рыночных отношений. Чем он только не занимался: и наперстничал, и торговал живой водой, и пенсионеркам почти бесплатные сковородки предлагал, за что и был ими бит и не один раз. Скорее всего, свое прозвище Семен Темный получил в народе за то, что все время что-то недоговаривал, при разговоре отводил глаза в сторону и часто с кем-то в темном углу шушукался, то есть темнил.
Так вот, маленький Евстат, когда понял, кто причинил ему столько душевных мук, решил сначала поколотить Сеньку, что в принципе и сделал, набросившись на того с кулаками и мутузя, на чем свет стоит. И уж потом, вытирая другу окровавленную сопатку, решил солдатики эти и не отбирать вовсе, а оставить незадачливому воришке, лишь бы тот был счастлив.
Был богат Евстат и на фантазии, имея сюрреалистическое воображение. Во сне он часто видел, как идет один по знойной бескрайней пустыне и изнемогает от жажды. Солнце убийственно светит сверху, пить хочется, а в руках у него маленькая-премаленькая бутылочка минералки. Но наш герой не пьет, а вдруг кому-то эта водичка нужнее окажется, чем ему? И в самом деле, в каждом сновидении ему встречались заблудившиеся путники, которые в отличие от него находились еще в более тяжком положении, уже даже не могли ходить или без сознания, и он вливал свои последние капли в их обезвоженный организм и радовался, когда они вздрагивали, чувствуя внезапные силы жизни.
И таким он в памяти многих и оставался, добрым и чутким к чужим желаниям мальчиком, способным отказаться от личного счастья ради счастья другого. И, как следствие, должен был встретиться ему кто-то в его взрослой жизни, к чьим ногам можно было бросить весь мир.
Но не каждая девица могла вынести сию ношу. Евстат Петрович долго оставался с этой ношей один, и не знаю, чем бы это все могло кончиться, и наш герой уж всерьез задумывался о подвижничестве, но встретилась ему на балу прекрасная незнакомка. Он станцевал с ней польский танец, перебросился парой фраз на французском, а в ту пору молодежь у нас только и щебетала по-лягушачьи, и, как положено галантному кавалеру, проводил даму до постели. Оттуда он уже вернулся мужчиной с твердым желанием жениться на ней. Звали незнакомку Прасковьей Ильиничной. Была она женщина незаурядной личности, дважды разведенная, но без детей. Фамилия ее происходила из древнего дворянского рода со всеми вытекающими последствиями. Поговаривали даже, что одна из башен Московского Кремля принадлежала когда-то основателю их династии, и эти слухи при каждом удобном случае раздувала сама Прасковья Ильинична, требуя к себе соответственного отношения. Так что в нашем рабоче-крестьянском городке кто с шуткой, а кто с превеликим почтением … обращался к Прасковье Ильиничне не иначе как «Ваше сиятельство».
Затея с обувной лавкой «Всунь-Тюнь»
Ну, не будем томить читателя всей этой казуистикой, а начнем с той самой обувной лавки, которую в мае прошлого года открыл известный в городе проходимец и плут Семен Темный. Чтобы читатель мог представить Сеньку, автор попробует его показать таким вот обжаренным в маске колобком с хитрющими глазами. Был этот колобок лощенный и румяный, круглый и лысый, с толстыми губами, которые умели заговорить любого. Из одежды Сенька предпочтение отдавал всему, что блестело или имело малиновый цвет, даже трусы у него было малиновое со стразами. На его короткой шее болталась прямо, так сказать, золотая корабельная цепь с распятием. Эту цепь он не снимал даже в бане, поэтому в парилку не ходил, чтобы не обжечься, а предпочитал пиво с раками на выходе. Стоит сказать, что человек он был хваткий, способный, с качествами дельца высокого полета. Ну, если что уж решит, то непременно добьется, так что, ежели не его социалистические взгляды (была у него такая мысль все украсть и поделить поровну), мог бы вполне стать главным казначеем Центробанка или крупным акционером Газпрома. Труба, кстати, этого газового гиганта-монополиста делит наш городок на две равные части: левую половинку и правую, а на карте наш округлый городок с такой разделительной линией выглядит неприлично, из-за чего недоброжелатели называют местность, как это мягче сказать, Попой или Задницей. И, как это часто бывает, название сие дерзкое прижилось, и даже среди жителей нашего города можно услышать иногда такие фразеологизмы, типа как «Живем мы в Заднице» или «Родом я из Попы» и так далее.
И вот через эту самую трубу, разрезающую город пополам, проходит основной тракт, так сказать, артерия жизни. И чтобы эта жизнь не прерывалась, в точке пересечения всех этих линий, меценатами был построен каменный мост, по которому едут машины, ходят люди и бродит скот, коего развелось у нас в последнее время неисчислимое количество. Здесь довольно часто можно увидеть разгуливающих туда и сюда свиней, коз, заблудшую с колокольчиком корову, гусей и даже павлинов. Да, да в окрестностях нашего городка есть ферма, где разводят павлинов. Для чего их разводят, никто не знает, но они, часто перелетая свои ограждения, устремляются в город и ходят тут такие важные, что иногда их путают с чиновниками из столицы.
Так вот Семен Темный посчитал, что иметь в таком месте торговую точку с символичным названием «Всунь-Тюнь», будет не лишним и стал выбивать у нового мэра разрешение. Мэр долго сопротивлялся, указывая, что объект военный, что пусть открывают свои точки хоть на Марсе, но не на этом мосту, но Сенька был тверд, как кремень и, организовав кампанию по возрождению духовных ценностей, протащил свой проект, как благотворительный, на что и дали добро. В том году зима была затяжная, так что под майские праздники почти все жители, кроме бабки Аксиньи, решили сменить валенки да унты на что-то легкое и грациозное. И Сенька их запросы угадал и предложил то, что они хотели.
Еще с ночи на мосту стали выстраиваться очереди желающих переобуться. Рекламная вывеска «Всунь-Тюнь» в виде большого дырявого башмака была видна из самых дальних краев города. Выстраивались люди в очереди с двух сторон: с левой и правой. Ажиотаж был сумасшедшим. Все толкались локтями, ворчали, жульничали, и всюду только и было слышно: «Я тут стоял, дядя», «Кто в Сунь-Тюнь последний?», «Какой я Вам Иван Иваныч? Да я Вас знать не знаю». Так что Сенька ликовал, едва успевая собирать деньги и выдавая каждому в руки не более одной пары обуви. В какой-то момент он так вошел в роль благодетеля, что стал обещать, крестясь перед народом, построить на вырученные средства буддистский храм. И народ ему верил и все прощал, и некоторые даже отказывались от сдачи.
Можно немного забежать вперед. Уж простит автора читатель, что предупреждаю события, но качество «Всунь-Тюнь» оказалось, мягко сказать, не очень. Уже на следующий день покупатели стали возвращать свои обновки продавцу. Сначала Семену Темному удавалось сглаживать возмущение, шушукаясь с каждым в темном углу, но в какой-то момент углы закончились и горе-продавца вжали в стену, требуя вернуть деньги. Но Сенька был таким человеком, который никогда не возвращает деньги, а только с ними убегает. Так вот, захватив с собой бумажную наличность, от мелочи пришлось отказаться в целях безопасности, мошенник Сенька спрыгнул с моста в реку. После чего эту речку так и стали звать Денежной, ибо до сих пор в ней что-то да находят. И даже родилось поверье в умах впечатлительных наших сограждан, что ежели прыгнуть с этого самого моста на полную луну и при этом разорвать на своей груди рубаху, от всей души матерясь, то ждет счастливчика непременно удача и богатство. Так что не удивляйтесь, ежели, проезжая по нашему мосту ночью, увидите желающих с него спрыгнуть и тех, кто уже спрыгнул, плескающихся в лунном сеянии и громко орущих всякие непристойности.
В окружении десяти кастрированных котов
Когда тот самый знаменитый прыжок Сеньки с моста был только в проекте, наш герой Евстат Петрович находился в каком-то певческом состоянии. Он еще утром приобрел новую пару обуви и выбил за нее пятипроцентную скидку, так как правый каблук немного был сточен, а на левом ботиночке была небольшая царапинка. Обувь понравилась Евстату Петровичу тем, что выглядела на прилавке как-то убого, и он ее другими словами «пожалел и возжелал». Вечером того же дня наш герой хотел опробовать новые ботинки прогулкой по скверу со своей благонадежной супругой Прасковьей Ильиничной. И, несмотря на то, что Прасковья Ильинична отказалась от прогулки, сославшись на легкое недомогание и сонливость, Евстат Петрович находился все равно в легком певческом настроении.
«Почему же в певческом? Что это за певческое легкое настроение такое? - зададитесь Вы справедливо вопросами. - Он что у Вас певец-тенор?»
Евстат Петрович у нас не певец и не тенор, наоборот, любитель помолчать и подумать. Просто в мае в зарослях цветущей сирени в наших краях начинают петь соловьи. Их волшебные нежные трели благоприятным образом влияют на настроение. Все улыбаются, восторгаются и даже влюбляются. Да, влюбленность совсем не чужда жителям нашего городка. Вот почему в тот вечер Евстат Петрович был отнюдь не одинок, находясь в таком певческом настроении.
Случилось, что в таком же певческом настроении находился один из котов Прасковьи Ильиничны. Вот почему так или иначе новенькие ботинки Евстата Петровича оказались помечены. Наглый Мурзик напрочь отверг постулаты единственного в нашем городе ветеринара Григория Живодеркина о том, что кастрированные коты не метят. Все это вызвало невольное удивление у Евстата Петровича, когда тот, выйдя на улицу, обнаружил у своих ног большое наличие теревшихся и стонущих кошек. Ему пришлось даже отбиваться от них и ускорять шаг. Он поспешил по сиреневому скверу под трели соловьев и остановился в задумчивости у фонтана, слушая его спокойное журчание. Затем наш герой немного пофилософствовал на луну и, пожав плечами и улыбнувшись неизвестно чему, вернулся домой. Разувшись на коврике, Евстат Петрович осторожно прошел в комнату, где узрел свою любимую супругу Прасковью Ильиничну в полном здравии, только что проснувшуюся и возлежавшую на софе в окружении десяти своих кастрированных котиков.
- Здравствуйте, Ваше сиятельство, - обратился он к супруге, почтительно наклоняя голову. – Как жаль, что Вы не соизволили составить мне компанию в столь прекрасный час, когда сама природа оживает и питает все живое своей нескончаемой энергией любви! Эта энергия разливается повсюду, как грудное молоко по губам дитяти, и стоит только прислушаться к этому току, и Вы поймете, что Вы не одиноки, что все мы часть одного целого, ныне разделенного, оторвавшегося от материнской груди, но желающего снова воссоединиться. О, если бы Вы, Ваше сиятельство, услышали, что творится в нашем сквере, то непременно пожалели, что предпочли сон обществу с Вашим супругом! Это чудесное, незабываемое пение соловьев повсюду, это тихое журчание воды у фонтана, все эти благоухающие одурманивающие даже самую черствую душу запахи распустившихся цветов! Да, я совсем забыл про полную луну… Сегодня вечером она особенно хороша. Мне даже, признаюсь честно, показалось, что она хотела мне что-то шепнуть, в чем-то признаться, и я улыбался, невольно улыбался, чувствуя, как она там сверху смотрит на меня и круглеет. Ну, а что творят кошки нынче у подъезда, это не описать никаким литературным языком. Они буквально сбивали меня с ног, и мне пришлось даже ретироваться, бежать в этих новых ботинках… Да, да, я подвергался некому насилию, и звал Вас на помощь, и Вам, Прасковья Ильинична, должно быть стыдно, что Вы проигнорировали мою любезную просьбу прогуляться вместе под ручку, прогуляться со своим благоверным супругом, коим я до последнего момента еще являюсь.
Евстат Петрович говорил все это возвышенно одухотворенно, размахивая грациозно руками и даже подпрыгивая на месте, пока его супруга, полная красивая женщина в самом расцвете сил, медлительная в манерах и властная в движениях, распахивала свой шелковый халат с развязанным поясом. Она как бы говорила своим обнаженным видом, что ей немного жарко и душно, и Евстат Петрович был даже рад приоткрыть форточку, впуская в комнату свежесть благоухающего вечера. Его супруга спокойно лежала на мягкой софе, истерзанной когтями своего домашнего зверья до неприличия, в окружении тех самых жирных котов и позевывала. Эта женщина, стоит отметить, не потеряла блеск тех глаз, что сражают при встрече каждого, кто еще считает себя мужчиной. Даже сейчас, уйдя в подполье брака, она оставалась красивой и желанной для многих охотников до чужого добра в нашем городе. Слава богу, Прасковья Ильинична была женщиной приличной, примером для подражания другим колеблющимся в своей похоти девицам, так сказать, она, безусловно, была живым примером морали и последним бастионом нравственности.
Случай с Александром Сергеевичем Пушкином
Был один случай, о котором автор сей истории желает упомянуть, чтобы понять ту атмосферу распущенности, которая процветала в нашем городе доселе благодаря старому мэру, ныне покойнику, Альберту Иосифовичу, и как благочестивая женщина Прасковья Ильинична, одна единственная, прекратила все эти безобразия. Скандал был тогда грандиозный, еще связанный с самим Александром Сергеевичем Пушкиным. Именно после всей этой шумихи в прессе наша героиня ушла со сцены светской львицы и уединилась дома в полном затворничестве со своими котами. Произошло все это где-то за год до наших событий, накануне открытия памятника великому русскому поэту на главной площади города.
Итак, мэр города, Альберт Иосифович, чувствуя свой преклонный возраст, так сказать, напоследок решил блеснуть сединой. Был он уж очень охоч до местных красавиц и приглашал их то там, то сям на безобидные свидания. В поле зрения его суетливых глазок попала и первая красавица Прасковья Ильинична, и не мудрено, так как супруга Евстата Петровича на тот момент вела общественный образ жизни и не упускала ни одно мероприятие, где ее могут назвать «Вашим сиятельством». Евстат Петрович смотрел на все это с пониманием и глаза закрывал, так как был уверен в том, что дальше облобызания прелестной ручки его благочестивой супруги и пышных букетов роз от неизвестных поклонников дело не пойдет.
Поэтому и в тот день наш герой с легкостью отпустил супругу на рандеву с градоначальником, который пригласил Прасковью Ильиничну посмотреть раньше других, как запечатлен Александр Сергеевич в бронзе. Уж она-то была настоящей ценительницей его таланта, цитировала поэта, где только можно, и к открытию памятника отнеслась благосклонно.
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…
Цитировала она поэта, щелкая шелуху от семечек прямо у подножия, пока мэр города пытался стащить с постамента покрывало.
- А вы знаете, уважаемый Альберт Иосифович, что наш великий русский поэт сочинил это стихотворение вопреки общей версии именно моей любимой бабушке, Катерине Матвеевне. И я могу сказать, что курчавость моих локонов и этот южный страстный темперамент может быть и в него, в гения… Ну, давайте же срывайте эту тряпочку, не томите даме душу…
- Ваше сиятельство, - обратился к Прасковье Ильиничне градоначальник, - позвольте мне прежде поцеловать Вашу прелестную ручку и сообщить Вам уникальные сведения, которые раскопал наш архивный отдел. Оказывается, ровно сто шестьдесят пять лет назад Александр Сергеевич, возможно, Ваш родной дедушка, почтил наш город своим незапланированным присутствием. Если верить историкам, именно на этом самом месте лошади у него развязались, а ямщик отказался ехать без подачи ему стопки водки. А ехал, между прочим, Александр Сергеевич на дуэль, и, может быть, именно наши предки могли отвратить трагедию, отговорить и обласкать, но водка нашлась, а лошадей вновь запрягли...
Говоря все это, Альберт Иосифович торжественно сорвал простыню, закрывающую постамент от посторонних преждевременных взглядов, и взору Прасковьи Ильиничны предстал во всем величии бронзовый памятник с кудрявыми волосами. Но любоваться им Прасковья Ильинична тогда не успела, так как русский гений пошатнулся и рухнул, чуть не придавив их обоих. Это уже потом молва разнеслась по округе, что Пушкин упал от пламенного взгляда Прасковьи Ильиничны, а сейчас приехала комиссия по расследованию растраты бюджетных денег, и Альберта Иосифовича временно отстранили, а сам памятник, конечно, восстановили, но уже на народные сбережения. И, как это обычно бывает, все происходило с помпой, парадами и речами, но уже при новом мэре. Альберт Иосифович к тому времени, к сожалению, почил, а Прасковья Ильинична была всеми несправедливо забыта. В городе злобно шушукались, ее считали дамой, приносящей неприятности, и она от отчаяния затворилась дома и даже перешла на булочную диету. В обществе она предпочитала больше не появляться, а все новости черпала из уст своего супруга, который по роду занятий своих был еще и работником общественной бани и знал о всех все и вся, вплоть до анатомических подробностей…
И вот сейчас, Прасковья Ильинична, уплетая пышную булочку, вдруг почувствовала легкий приступ зевоты и прикрыла ладошкой свой чудесный ротик. Потом она, нахмурив и без того изогнутые бровки, сказала Евстату Петровичу:
- Евстик, кончай эти трели. Лучше приготовь малышам ужин!
Как догадался многоуважаемый читатель, своими малышами данная дама называла своих любимцев котов, которым каждый вечер Евстат Петрович в ущерб себе отваривал целую курицу и рассыпал по десятью мискам всегда свежий девятипроцентный творог. Сейчас, когда он это делал, мысленно он вычислял мерзавца, который мог испортить его ботинки, но коты не выдавали себя, смотрели на Евстат Петровича нагло и требовательно мяукали.
Музей в бане
На следующее утро наш герой, как это полагается, собрался в баню. В баню Евстат Петрович ходил как на работу. Работа у него в прямом смысле была не пыльная, а, скорее всего, мокрая. В его прямые обязанности входило собирать пустые тазики в мужском зале. Стоит отметить, что баней пользовался весь город и даже ныне покойный градоначальник. Правда, для Альберта Иосифовича выделялся специальный предбанник, чтобы не смущать православных либо исключить панибратство, кое наш народ любит выражать в подобных заведениях.
Евстату Петровичу часто приходилось стоять на страже того самого предбанника и не пускать к мэру посторонние, пьяные и разгоряченные в парилке тела. Исключения составляли секретарши Альберта Иосифовича, которых у того было, как и котов у Прасковьи Ильиничны, аж десять штук. Все это объяснялось тем, что Альберт Иосифович очень радел за наш город, был неисправимым трудоголиком, что не в пример нынешней власти. Даже в момент своего досуга, а любил ходить Альберт Иосифович в баню по субботам, он там и работал и других заставлял работать, давая какие-то указания и нарекания. Евстат Петрович только и слышал за стенкой его дребезжащий, но удивительно влиятельный на умы наших сограждан голосок.
«Эй, пожар, поддай жару!», «А ты веничком его дубовым да по шапочке», «Мы тут потеем, а враг не дремлет…» и так далее.
Врагом своим да и любой власти Альберт Иосифович считал коррупцию, с ней он отчаянно боролся, пока его не освободили от должности за трату бюджетных средств.
Когда пришел новый градоначальник, назначенный из столицы, усатый и рыжий, предбанник стал пустовать. Правда, туда по привычке заходили на минутку бывшие секретарши, но они там большую часть времени вздыхали и охали, и опять уходили, так и не проронив ни слова. Евстат Петрович даже повесил на двери памятную табличку, гласящую о том, что здесь с такого-то года по такой-то бывал небезызвестный и многоуважаемый Альберт Иосифович, и все шло к тому, чтобы сделать тут музей. Евстат Петрович даже веники сохранил, коими любил пользоваться покойник, и все ждал положительного решения. Но новая власть упорно отказывалась мыться и идею с музеем не поддержала.
Бунт бессмысленный и беспощадный
Утро следующего дня начиналось, как обычно. Подъем, зарядка, душ. Затем наш герой поцеловал свою благоверную супругу в щечку, полюбовался ее спящими формами и, находясь все в том же певческом состоянии, стал одеваться. Настроение было хорошее, воздушное. По дороге в коридор Евстат Петрович даже забыл попинать жирных котов, которые требовали утреннего пайка, состоящего обычно из говяжьей печени, и рассуждал о смысле и пользе брака. Женщина в его воображении была венцом Природы, даром Творца человеку, и человек в лице мужчины этим даром пользовался и стремился ни с кем не делиться.
- Да-с, брак, несомненно, нужен мужчине, чтобы узаконить права на женщину - уже вслух произнес наш герой, зашнуровывая ботинок. – Любимая жена - это счастье, которым ни с кем не хочется делиться.
Как уже заметил мой любезный читатель, Евстат Петрович был немного философом. Например, о покойном мэре Альберте Иосифовиче он как-то высказался так:
«Когда власть заботится о народ, абсолютно неважно, в трусах она или без».
Наш герой считал себя абсолютным счастливчиком. По его устоявшемуся с годами мнению, ему легко в свое время удалось «отщипнуть самый вкусный кусочек сладкого пирога». И пусть этот кусочек был немного поклеванный воробушками, Евстат Петрович считал, что вытянул счастливый билет. Под вкусным кусочком он подразумевал, конечно, Прасковью Ильиничну, а пирогом считал всех женщин нашего городка, за исключением бабки Аксиньи, которая зимой и летом ходила в валенках.
Бабушка эта была примечательна тем, что до установки памятника Пушкину являлась главной достопримечательностью нашего города. Туристы, за неимением любопытных видов, любили с ней фотографироваться, а в свободное время она заговаривала бородавки. Некоторые, конечно, считали Аксинью старомодной и даже выжившей из ума, но зря! Стоит отметить, эта бабушка оказалась единственной жительницей, которая не пострадала от рук плута и мошенника Сеньки. Ее валенки хоть и были дырявые да с заплатами, но оказались куда надежнее китайского ширпотреба. Да, да. Нареканий на обувь Семена Темного с каждой минутой становилось все больше и больше. Люди разочаровывались, не успевая иногда сделать и пару шагов от магазина в своей долгожданной обновке, как отваливалась подошва или развязывались шнурки. В общем, на улицах то тут, то там творились безобразия, которым находили пока метафизические объяснения. Народец у нас терпеливый и набожный, и до последнего надеется, что с криком петуха исчезнет нечистая сила.
Но как петух не орал все это утро, качество купленной обуви не улучшалось. Евстату Петровичу тоже почудилось, что ботинки не его, а чужие, хотя размер и цвет их совпадал с теми, которые он носил и снимал еще вчера вечером. Смутило его сначала то, что второй ботинок уже был зашнурован и зашнурован не по классическому шнурованию петелькой на петельку, а каким-то другим, незнакомым доселе узелком, хотя внешне все выглядело одинаково. Чтобы развеять сомнения, наш герой «прошелся по коридору», но автор описывает это действие тут не совсем точно. У Евстата Петровича и Прасковьи Ильиничны не замок и не дворец с колоннами, чтобы прохаживаться, а обычная «однушка» в хрущевке, доставшаяся Прасковье Ильиничне по наследству вместе с одной из башен Кремля. Говоря тем самым «прошелся по коридору», автор применяет, так сказать, литературный прием и просит его простить за введение читателя в заведомо ложное заблуждение. На самом деле коридорчик был длиною в полтора метра, но, даже сделав по нему всего один шаг, наш герой сильно изменился в лице. Левая нога держалась в ботинке свободнее, чем вчера, а в правом натирала пятка. Но это было еще полбеды. Евстат Петрович поднес снятые только что с ноги ботинки к носу и стал по очереди внюхиваться в них. Для чего это было сделано, надеюсь, наш читатель догадается. Ну, а если нет, то автор Вам напоминает, как накануне один из котов Прасковьи Ильиничны вопреки воле отечественной медицины пометил новые хозяйские ботинки, но в них в любом случае должен был присутствовать устойчивый запах.
- Мистификация какая-то, - сказал Евстат Петрович, почесывая макушку, так ничего и не учуяв.
Он вспомнил вдруг все характерные приметы своей обновки, по которым он с трудом и боем еще вчера утром выбил для себя пятипроцентную скидку и еще больше помрачнел. Напомним читателю, что таковыми кричащими приметами являлись стоптанный правый каблук и царапина на левом ботинке. Здесь же с этой обувью все было с точностью наоборот, а именно стоптанный каблук на левом ботинке, а царапина на правом и даже более глубокая и неприятная, чем вчера на правом. Евстат Петрович, конечно, все мог свалить на свой возраст, что после сорока люди государству вообще не нужны, но тут сухих поленьев в огонь добавила Прасковья Ильинична, крикнув ему в след.
- Евстик, посмотри на рынке клубничку после работы, так что-то захотелось ягодку пососать.
Евстат Петрович так и замер в дверях в нерешительности. Ему показалось, что кто-то выстрелил ему в спину или ударил ножом, и он даже почувствовал слабость в ногах и стал сползать на коврик.
«А вдруг вчера вечером, пока я улыбался луне у городского фонтана, в гости к Прасковье Ильиничне зашел кто-то, и когда я вернулся с прогулки, а вернулся я немного раньше, этот кто-то, застигнутый врасплох, спрятался в шкафу?»
Автор напоминает читателю, что, действительно вчера Прасковья Ильинична вела себя немного странно, лежала полуобнаженной на софе, позевывала и отправляла мужа на кухню кормить ее котов. Возможно, кто-то третий тихонько выскользнул из укрытия и ушел, в спешке и волнении перепутав обувь свою с хозяйскою.
В первый раз в своей жизни наш герой вдруг заподозрил свою благочестивую супругу в неверности и еще больше помрачнел и растерялся от этого. Но тут в нем проявились те качества «хорошего воина», коим его одарили родители, нарекая Евстатом. Он вдруг почувствовал в себе силы и справедливое возмущение. Кровь закипела в его жилах от негодования, сердце бешено забилось в жажде жесточайшей мести, в сжатых кулаках ощутился зуд. Евстат Петрович даже поправил на себе галстук. Стоит сказать, в баню наш герой ходил исключительно в костюмчике.
И вот в этот момент, пока Евстат Петрович поправлял на себе галстук, в воображении стала вырисовываться суровая кара, которую должен был понести осквернитель семейных ценностей. Наш герой уже подвешивал его вверх ногами, почему-то обнаженного. Напомним читателю, что голые люди для Евстата Петровича были нормой. Затем Евстат Петрович брал в руки хороший можжевеловый веник, который припас для нового мэра с секретаршами, и хлестал им по розовому заду преступника. Жертва экзекуции, конечно, кричала и умоляла о пощаде. В какой-то момент Евстат Петрович посчитал, что поступает негуманно и стал лупить березовым. Потом удовлетворившись наказанием, наш герой за бороду, почему-то в его воображение преступник был бородатый, потащил того обнаженного на главную площадь города и прилюдно призвал покаяться в содеянном пред суровой и жаждущей крови толпой благочестивых граждан.
- Евстик, ну ты идешь? – услышал он за спиной возглас супруги и опомнился.
- Иду, Ваше сиятельство, иду! – повторил он и закрыл за собой дверь.
На улице ему стало немного легче. Голова стала лучше соображать, как вычислить того, кто по вечерам заходит в гости к чужим женам. Да это было не так-то уж и сложно. Ведь всем известно, что в нашем городке только четверо человек носят обувь сорок седьмого размера. Себя и бабку Аксинью наш герой исключил сразу. Поэтому Семен Темный и ветеринар Григорий Живодеркин оказались главными подозреваемыми. К тому же, как считал Евстат Петрович, что у данных господ был несколько лет назад законный доступ к телу Прасковьи Ильиничны, ибо они являлись теми самыми воробушками на сладком пироге, то есть законными мужьями Прасковьи Ильиничны. Кто первый из них был, а кто второй по счету, Евстат Петрович предпочитал не интересоваться у супруги, справедливо полагая, что все эти ревнивые расспросы и уточнения ни к чему хорошему не приведут.
Первое, что он решил, затворяя за собой дверь, - это отправиться на мост к своему другу детства Сеньке, чтобы спросить его прямо в лицо, а был ли он вчера вечером в гостях у Прасковьи Ильиничны в отсутствии мужа, то есть Евстата Петровича. Если плут будет отпираться, с особым пристрастием изучить его обувь и наказать. О работе он совсем не думал, решив, что без него как-нибудь тазики соберут.
Было еще ранее утро, но солнышко уже припекало. Поблескивали крыши домов, на ветках зеленели листочки, дрожали цветы от дуновения ветра, смахивая с лепестков утренние росы… Каркнула ворона, пикируя над задумчивой головой Евстата Петровича, который шел со кулаками. Он шел вперед так целеустремленно к заветной вывеске «Всунь-Тюнь», что прохожие приветствовали его одобрительными возгласами. Кто-то даже пошел вслед за Евстатом Петровичем с такими же сжатыми кулаками. Наш герой удивился такой солидарности, и у него даже появились на глазах слезы умиления.
«Да, наш народ в мирное время разделен житейскими склоками, но когда на пороге война, когда коварный враг угрожает нашим моральным ценностям, мы объединяемся и бунтуем. Как чуток наш народ к страданьям, чужим страданьям! Как все понятно без слов! Как вспыхивает народный гнев, словно оброненная спичка на сухой траве…».
- Да, это бунт, это бунт, самый кровавый и беспощадный! – кричал на всю Ивановскую Евстат Петрович, ведя за собой толпы разгневанного люда.
- Бей Сеньку! Бей, не жалей! – слышались за его спиной возмущенные возгласы.
– А мы ему верили, доверяли, а он…
- Нет ему прощенья!
- Чтоб ему окаянному! – загорланила во все горло, откуда ни возьмись, бабка Аксинья.
Ее сразу подхватили на руки и понесли над своими головами, словно знамя революции.
- Я всегда Вам говорила, что Сенька вор! – кричала Аксинья в экзальтированном экстазе, теряя на ходу свои дырявые валенки.
Шум и гам стоял по всему городу. Город напоминал улей, в который вдруг кто-то залез лапой, чтобы украсть мед, или ударил по нему палкой. Люди, как злые пчелы, высыпались из всех щелей, различных улочек и переулков, и все смешалось и гудело, требуя справедливого возмездия. В этой суматохе Евстата Петровича как-то потеснили и затерли, и он потерялся в море людского гнева. Ему даже дали под дых локтем, отдавили ноги, а кто-то попытался сорвать с него галстук. В этот момент нашему герою даже стало жаль Сеньку.
- Люди, одумайтесь, - призывал он к порядку, силясь перекричать шум толпы. – Будьте милосердны к падшим врагам своим.
Но толпа не слушала его.
- Кастрировать, чтобы впредь никому неповадно было! - кто-то сказал под ухом Евстата Петровича, и он узнал Гришку Живодеркина.
Живодеркин имел высокий рост и практически возносился над толпой, при этом размахивая над собой маленьким кожаным чемоданчиком, в котором, как предположил наш герой, лежали соответствующие инструменты. На голове у Живодеркина была надета пижонская шляпа с пером павлина. Перо, судя по всему, было вставлено недавно, так как где-то ужасно возмущался теснимый со всех сторон павлин.
- И ты тут, червь! – вымолвил Евстат Петрович со злобой, хватая того за рукав.
Нашему герою вдруг захотелось узнать, каким по счету мужем был у Прасковьи Ильиничны данный господин. Можно сказать, он двадцать лет ждал этого момента и тут был хороший шанс растрясти Гришку.
- А ну говори, сволочь, ты там первый был?
Григорий Живодеркин вздрогнул, не понимая, кто его трясет за рукав и спрашивает, но когда признал Евстата Петровича, расплылся в хитрющей улыбке.
- Что ты, Евстик, окстись! Первыми там были работники скорой помощи. Их, как положено, без очереди пропустили… Они все самое лучшее и выбрали, а простому народу, нам с тобой, Евстик, сам знаешь, что оставили.
- Ты что мелишь, ирод! Какие санитары? – вышел из себя Евстат Петрович и дал удар сверху по пижонской шляпе ветеринара.
Шляпа моментально превратилось в гармошку, а перо унесло ветром. Бывшие мужья вцепились друг другу в горло, но хватка Евстата Петровича оказалась сильнее. Может, из-за того, что одна рука Григория Живодеркина была занята чемоданчиком, а может из-за того, что был тот по своей природе трус и подстрекатель.
- Дуэль, только дуэль! У памятника Пушкину сегодня в два часа, - хрипел ветеринар, выпучивая глаза, пока Евстат Петрович сжимал свои стальные пальцы вокруг его тонкой шеи.
И не успел наш герой ответить согласием, как нарывающийся дуэлянт ответил за него, как будто Евстат Петрович и впрямь настаивал на этой самой дуэли:
- Хорошо, хорошо, я принимаю вызов, принимаю! Кто в секунданты? Ты желаешь в секунданты? Ты?
Люди шарахались от вцепившихся мужей, как от прокаженных. Евстат Петрович первым понял абсурдность ситуации и отпустил ненавистное ему горло.
- Будем биться до последней капли крови, на ножах, только на ножах… - грозился Григорий, постепенно отдаляясь от обидчика, а затем и вовсе спрятавшись за спиной какого-то широкоплечего верзилы с бычьей мордой и папиросой в зубах.
- Дядя, тебе чего? – спросил его тот, не выпуская папиросу, но ветеринар поднял в почтении вверх свою примятую шляпу и был таков.
Между тем, толпа подпирала к мосту, туда, где находились обувная лавка и еще ничего неподозревающий Сенька Темный.
Евстат Петрович, довольный тем, что все-таки приструнил Гришку, поспешил протиснуться в первые ряды возмущенных. Казалось, в этот миг бунтовал весь город. Евстат Петрович даже посмотрел на небо, и ему показалось, что там сквозь толщу облачка высовывается знакомый нос бывшего мэра Альберта Иосифовича. Этот нос также грозился в сторону бедного Семена Темного, фыркал и раздувал ноздри.
Наконец, людской поток вынес Евстата Петровича на мост и уперся в такой же гневный поток с другой половинки города, так что в середине моста возникла естественная давка. Все ломились в двери обувной лавки, угрожая устроить самосуд над Сенькой. Рекламный башмак с символичным названием «Всунь-Тюнь» не выдержал тряски и с грохотом надломился. Перешагивая через затоптанных и пощипанных павлинов, первых жертв бессмысленного и беспощадного бунта, Евстат Петрович схватился руками за фонарный столб и полез на него, чтобы не повторить судьбу зазевавшихся птиц. На этом столбе уже было несколько человек, включая босую бабку Аксинью, и ее шершавые и не совсем приятно пахнущие пятки очень удобно расположились на плечах вполне еще приличного, но уже без пуговиц, костюмчика Евстата Петровича. Убрать эти жутко потливые пятки он не мог, руки были заняты, так что наш герой терпел, как роженица, то есть вынужденно, с руганью и криками.
«Червь изгибается, когда его попирают ногами, а человек все терпит», - успокаивал себя Евстат Петрович, высматривая с высоты Сеньку Темного.
Сверху ему было видно, как люди крушат лавку, выбивая стекла и двери, разграбляя прилавки с обувью. Сам же хозяин Сенька, как будто, испарился. Его искали, звали, но видимо сыну фокусников удалось улизнуть. Евстат Петрович было уж вздохнул с облегчением, как вдруг услышал знакомый голос друга.
- Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! – запел Семен Темный, стоя на перилах моста с охапкой бумажных денег. - Прощайте, товарищи!
Вид у него был ужасный, потрепанный: малиновая рубаха с перламутровыми пуговицами на груди разорвана, золотая увесистая цепь на шее утеряна, а штаны от Версаче приспущены. Все это как-то не соответствовало облику преуспевающего бизнесмена.
Вся толпа на мгновенье ахнула и бросилась к перилам, но Сенька был таков.
- Я всегда знала, что этим делом все и кончится, - вздохнула бабка Аксинья.
Сенька не виноват!
Евстат Петрович соскочил со столба при первой возможности, мост быстро редел. Народ весь спешил спуститься вниз и бежал вдоль берега. Только сейчас Евстат Петрович понял, что при прыжке с моста Сенька растерял все свои деньги, и ветер и волны разносили его честно заработанное богатство в разные стороны. Где-то посередине реки над поверхностью воды появилась лысая голова беглеца. Ее уносило вниз по течению вместе с купюрами разного достоинства. Внизу по течению стояли рыбаки и удили рыбу. Им-то как раз и больше всех повезло, так как они владели сачками и удочками. Начался страшный жор, послышались крики и вопли.
- Лови красненькую…
- Ах, черт сорвалась.
- Кажись, зелененькая.
- Ныряй дурень, уйдет.
Все это Евстат Петрович слышал с моста и явно недоумевал, откуда у Семена Темного столько денег. Затем он сам сбежал вниз и, минуя собирающую чужие деньги толпу, отправился к изгибу реки. Там внизу он знал, что течение ослабевает, и река впадает в болотистую заводь, поросшую камышом. Спасшийся от народного гнева Семен Темный должен был выплыть где-то там, и Евстат Петрович рассчитывал его там же и найти.
По дороге наш герой был немного подавлен и огорчен. Разочаровали его сильно люди, еще вчерашние соратники против попирания основ семьи. Евстат Петрович все еще думал, что бунт произошел сугубо из-за измены его жены.
«Как быстро человек забывает идеалы революции, если вдруг на его пути оказываются летающие или плывущие деньги», - негодовал он.
Нет, нет, нет, не таким был Евстат Петрович, чтобы сдаваться. Никакой Сенька проходимец не откупится от него всякими бумажками! Только прилюдное покаяние перед Прасковьей Ильиничной могло успокоить израненную душу рогоносца. Он демонстративно перешагнул через крупную купюру, занесенную ветром, и прислушался к всплескам воды.
Здесь уже не были так слышны крики толпы, над камышами носились стрекозы и бабочки, а над поваленной в воду березой летало и пищало облако мошек. Береза эта была старая с раскидистой могучей кроной, но, видимо, сильный ветер сорвал ее с корней, и она завалилась в воду. По ее белому стволу можно было пробраться до середины заводи, и логично было предположить, что плывущий по течению Сенька, уже достаточно уставший и замерзший, все-таки в мае в наших краях холодновато купаться, ухватится за ее ветви.
Евстат Петрович направился по наклоненному в реку стволу березы. Наконец, где-то под ветками раздался всплеск воды, и кто-то с трудом, завязший в болотной тине, словно диковинный аллигатор, стал выползать на поверхность.
- Ах, вот ты где, голубчик, - обрадовался Евстат Петрович и преградил путь выползавшему. Тот еще не успел опомниться, как сильные руки вырвали его из воды и встряхнули перед собой.
- Лежачего не бьют, - вымолвил Сенька, съеживаясь от страха.
- А ты не лежачий, а висячий, - уточнил Евстат Петрович, глядя ему в его напуганные глазки.
- Евстик, ты? – вдруг узнал его Семен Темный. – Как хорошо, что это ты? Господи, какая радость! А я уж думал, настигли демоны! Передавай от меня низкий поклон Прасковье Ильиничне!
- Я тебе сейчас такой поклон передам, - едва сдерживался наш герой.
Сенька упал ему под ноги, как мешок чего-то тяжелого и жидкого, и чуть не соскользнул обратно в реку. Зацепившись за ствол березы, как за спасительную соломинку, он уже решил его уже больше никогда не отпускать, даже если будут бить.
- Ты чего так серчаешь? Из-за ботинок этих? Ну, всякое бывает. Кто же знал...
Евстат Петрович посмотрел еще раз на Сеньку, вцепившегося в ствол березы, мокрого, беззащитного, страдающего, и ему вдруг стало жалко его.
- Ты мне скажи, как же ты мог… – немного успокоился Евстат Петрович. - Ведь я тебя считал своим лучшим другом… Эх ты…
- Не виноват я, не виноват, это все она… - шептал в слезах Семен Темный. – Ей богу, больше с ней не буду связываться. Говорили мне, что с корейцами лучше выйдет… Ну, всякое бывает… Ошибся, попробовал, бес попутал…
- Да что ты мелишь? Какие корейцы? – непонимающе спросил наш герой. – Ты мне прямо скажи, Сенька, был ли ты вчера вечером у меня дома или нет? В лицо смотри, ирод!
Семен Темный вдруг тоже непонимающе посмотрел на Евстата Петровича.
- Ты чего, Евстик? Зачем мне к тебе домой ходить? Я до ночи торговал, об этом все знают. Спроси каждого? Вон они в реке барахтаются…
Евстат Петрович задумался и почесал себе макушку, мошки стали заметно покусывать.
«А что если и вправду у этого плута железное алиби?».
- Я что-то ничего не понимаю, - признался он вдруг. - А кто она? С кем ты не будешь больше связываться?
- Ну, как с кем, с китайской фирмой «Хунь-Хунь», я еще сдуру контракт на два года подписал, а тут вот такая коллизия… Ты мне лучше скажи, чего вы все так ополчились? Чего? Ну, подумаешь, качество не то, я вас, что, насильно уговаривал? Сами шли, сами! Еще скидки требовали! Ну, вот ты сам же пришел, сам деньги давал? О, если бы я знал, что в России так болезненно обувной вопрос стоит, никогда, слышишь, никогда в жизни бы этим не занимался! Ну, ходили бы все в валенках и лаптях, зато в мире и согласии. А теперь что мне делать? Как домой возвращаться, а?
Тут до Евстата Петровича начало доходить, что говорят они о разных вещах, что Сенька может и специально зубы ему заговаривает. Ведь не зря его кличка Темный.
- Дай-ка мне на твои ботиночки взглянуть! – приказал Евстат Петрович, но Сенька только засмеялся и поднял вверх босые ноги.
- Размокли ботиночки, размокли, окаянные, теперь на дне реки лежат, раков ждут.
Евстат Петрович вдруг что-то вспомнил и, махнув рукой на Сеньку, как на какой-то использованный материал, поспешил в сторону моста.
- Ты куда Евстатик, - закричал ему вслед Семен.
- Убью, убью Живодеркина! – бормотал про себя Евстат Петрович, сжимая кулаки.
- Ну и иди, иди… - усмехнулся Темный и, проявляя чудеса эквилибристики, пошатываясь от усталости, полуидя и полуползя по стволу березы, также выбрался на берег. Здесь он, отряхнувшись от тины, нашел в кармане штанов несколько мокрых купюр, и стал плясать от радости что-то наподобие гопака. Как ему только сил хватало! Затем немного успокоившись, он, босой и сутулый, с поникшей головой поплелся вдоль берега, куда глаза глядят. А глаза его глядели на кабак. День только начинался.
Дуэль на ножах или чем все закончилось
На курчавой бронзовой голове сидела та самая ворона, которая утром спикировала над Евстатом Петровичем. В ней внезапно пробудился инстинкт стервятника. Она, очевидно, ожидала дуэль между двумя господами и важно размахивала крыльями.
Евстат Петрович как-то не обращал внимания на ворону. Он стоял, пылавший жаждой отмщения, и с нетерпением ожидал своего обидчика. До дуэли оставались считанные минуты. Пришел наш герой к памятнику Пушкину уже давно, так как рассчитывал еще найти себе секундантов. Но площадь была пуста. Разворошенный городской улей успокоился сам собой, а те редкие прохожие, только завидев Евстата Петровича, сворачивали в сторону или вовсе разбегались, не желая быть замешанными в соучастии. Подходил к Евстату Петровичу и жандарм, посланный администрацией города разузнать подробности ссоры между бывшим и нынешним мужем Прасковьи Иосифовны.
- Дуэли у нас по закону вообще-то запрещены, но пока нет самого факта дуэли, арестовать Вас, Евстат Петрович, я не могу, - говорил он каким-то понимающим тоном. – Ну, вот если Вы кого-то сейчас убьете, или Вас убьют, то да… Тогда я арестую, а пока Вы просто ждете у памятника Пушкину господина Живодеркина, ведь так? И в этом нет состава преступления. Так что я тут в стороночке вон на той лавочке посижу.
И жандарм действительно пошел и сел на дальнюю лавочку и закрылся свежим номером местной газеты, на главной странице которой уже была статья «Дуэль на ножах. Кто кого».
Евстат Петрович пожал плечами, он только еще раз убедился, что слухи в городе разносятся с быстротой ветра. У него было, конечно, дурное предчувствие, что Гришка может не прийти, но он считал делом чести дождаться намеченного часа и уж после этого делать какие-то выводы. Про свою работу Евстат Петрович уже совсем забыл, хотя, как потом поговаривали люди, в бане на тот момент сильно не хватало тазиков.
Тем временем, Живодеркин паковал походный чемодан, собираясь навсегда оставить родную гавань. Вещей оказалось так много, а чемодан один. Эта проблема сильно озадачивала Гришку, потому что приходилось выбирать между необходимым и самым необходимым. Наконец, он положил в чемодан теплый вязаный свитер, который когда-то ему вязала Прасковья Ильинична, и грустно улыбнулся, вспомнив счастливое время. Затем он долгое время выбирал между щипчиками для кастрации котов и консервным ножом, и так и не решившись, что важнее, в сердцах сплюнул на пол. Наконец, он решился никуда не ехать, а идти к Евстату Петровичу с повинной, то есть признаться ему во всех своих страшных грехах и покаяться. Идея покаяния ему так понравилась, что от радости сей он машинально запихнул в чемодан абажурную лампу и рулон туалетной бумаги.
- Евстат Петрович – человек хоть и вспыльчивый, но отходчивый, - сказал сам себе ветеринар. – Должен простить, ради счастья Прасковьи Ильиничны, ради отечественной медицины, ради…
Тут он стал долго думать ради чего еще Евстат Петрович должен простить его окаянного, и по инерции запихнул в чемодан пару книжек известнейшей после Пушкина представительницы творческой интеллигенции Марьи Танцовой, но книжки эти не желали браться в дорогу, выпрыгивали и выдавливались по своим физическим свойствам. Поэтому Григорию Живодеркину, скрепя сердцем, пришлось убрать из чемодана рулон туалетной бумаги, тем самым освободив лишнее пространство, куда он еще положил два метра бечевки, мыло и белые тапочки.
Походив немного по дому, а надо сказать, домик сей был почти дворец, ветеринар присел на дорожку и даже всплакнул, вспомнив счастливые моменты в своей жизни. Конечно, среди этих моментов ярким пятном выгодно выделялась свадьба с Прасковьей Ильиничной. Он вспомнил, как нес ее, тогда еще худенькую девочку, на руках в белом подвенечном платье. Невеста прикрывалась от брызг шампанского фатой, и всюду были слышны овации случайных попутчиков. Нес свою будущую жену Григорий по тому самому мосту на другую половину Попы, где располагался ЗАГС. Потом он вспомнил не менее счастливый момент, когда он нес Прасковью Ильиничну в белом подвенечном платье, правда, уже без фаты, обратно в направлении ресторана «Ромашки», где планировались гуляния по случаю торжества. И все это было каких-то жалких двадцать лет назад!
– Жаль, что фотографии со свадьбы не уцелели, - грустно вздохнул он.
Как уже догадался читатель, Прасковья Ильинична была женщиной вспыльчивой. Общие фотографии с Григорием Живодеркиным она порвала в свое время, чтобы не было никакого намека на то, что когда-то она связывала с данным господином свою жизнь. Больше счастливых моментов вспомнить он не мог, разве что свою первую удачную операцию по кастрации кота спустя три года ветеринарной практики. Впрочем, об этом также писали газеты.
Посмотрев на часы, и поняв, что времени остается уже немного, Живодеркин решил подстраховаться. Нет, конечно, он не хотел брать с собой нож, хотя на всякий случай в его кармане всегда был перочинный ножичек. Григорий решил пойти прямиком к бывшей своей супруге Прасковье Ильиничне и убедить ее предотвратить дуэль. Только она могла остановить это злодейство, тем самым спасти светоча ветеринарной медицины от произвола ревнивых рогоносцев.
Скользнув незаметно переулками, Живодеркин вышел невольно на главную площадь. Там уже расхаживал из стороны в сторону Евстат Петрович со скрещенными на груди руками. Александр Сергеевич, пожалуй, единственный секундант назначенной дуэли, молча наблюдал за ним, слегка склонив голову под тяжестью вороны. Стоит объяснить читателю, почему Гришка, по природе своей трусливый и неблагонадежный, отправился к бывшей жене своей, чтобы та остановила безобразие, через главную площадь, хотя прекрасно знал, что может нарваться на дуэль. Дело в том, что городок наш старенький, говорят тут еще шумены жили, и видимо так исторически сложилось, что все дорожки и пути проходят через одно место. Так что, как бы не петлял Гришка Живодеркин по переулочкам, все равно выбрался на эту площадь. Тут ему ничего не оставалось, как красться по кустам сирени и прятаться за лавочками, пока Евстат Петровича размышлял о человеческом назначении во Вселенной. И как раз когда его мысли были близки к пониманию того, что жизнь человеку дается только один раз и прожить ее надо достойно, на голове Александра Сергеевича громко каркнула наша ворона. Ей, видите ли, не понравился подозрительный тип в мятой шляпе, примкнувший сзади к Александру Сергеевичу и боязливо выглядывающий из-за угла. Этот тип напомнил ей городского ветеринара, к которому она давно испытывала отвращение, потому что категорически возражала против вакцинации от птичьего гриппа. На этой насильственной вакцинации с легкой руки бывшего мэра Альберта Иосифовича ветеринар Григорий Живодеркин, как доказывало потом следствие, сколотил немалое состояние и приобрел даже элитный дворец на окраине города в сосновом бору.
И вот когда эта ворона каркнула, Евстат Петрович словно очнулся от дум и, оглядываясь по сторонам, увидел своего соперника, прячущегося за Пушкиным. Он даже обрадовался ему и протянул руку для рукопожатия. Но застигнутый врасплох Гришка все еще грозил вороне новыми прививками.
- А, Гришка, - тогда потрепал соперника по плечу Евстат Петрович. – Какой ты молодец, что не заставляешь ждать честных граждан. Где твои секунданты? Предлагаю начать немедленно, ибо ждать нет больше сил. На кону вселенская справедливость. Если падешь ты, то восторжествует отмщение, а, значит, Бог есть, а если паду я, то пусть тогда к черту катится этот ужасный коварный мир, и покидать его так скоропостижно не грех, ибо не жаль…
- Я ножи забыл, - стал мямлить что-то себе под нос Гришка, но Евстат Петрович его словно уже не слушал и, взяв под локоток, подвел к взору Александра Сергеевича, перед которым и должна была произойти финальная сцена.
- Прошу, - толкнул он Гришку – Прошу Вас. Это ничего, что ножей нет. Но у нас есть зубы и когти. Когда речь идет о чести барышни, да еще такой, как Прасковья Ильинична, все средства хороши.
Гришка с надеждой стал озираться по сторонам, и в его глазах даже блеснул лучик света, когда он увидел на лавочке сидящего полицейского, но тот закрылся газетой и поменял положение ног.
- Послушай, Евстик, - стал умолять ветеринар, схватившись за живот. – Я в туалет хочу, мне бы на пять минут, подожди, а? Ежели это по-простому было, то я-то, может быть, и вон там, в тенечке, но тут дело серьезное. Форс-мажор прямо. Ты уж немного подожди, я мигом. Вон в те кустики. К тому же, еще двух часов нет…
Войдя в положение соперника, Евстат Петрович великодушно махнул рукой.
- Ну, иди, коль надо, но это тебе не облегчит душу, так и знай, – сказал он и повернулся к сопернику презрительно спиной.
Обрадованный Гришка, не веря своему счастью, побежал в кусты, а там, перепрыгнув через оградку, прямиком потрусил к Прасковье Ильиничне звать Ее Сиятельство на помощь. В эти мгновения он уже приплюсовал в свою бедную копилку счастливых моментов данный эпизод и улыбался. Возвращаться к Евстату Петровичу он уже не собирался ни при каких обстоятельствах. И даже в случае положительного решения Прасковьи Ильиничны прийти на площадь и дать затрещину мужу за самоуправство, он планировал прошмыгнуть мимо, наплевав на карканье вороны, и запереться в своем замке на несколько дней, пока не улягутся все эти события.
«Огненная свита» бывшего мэра Альберта Иосифовича
Секретарши Альберта Иосифовича были женщины интересные. Подбирал наш почтенный мэр их лично, самым важным критерием считая верность и покладистость. И стоит отметить, подобрал он их так, что они поразительно были похожи друг на друга. Все это сходство усугублял еще введенный на работе строгий дресс-код. Так что все эти барышни поголовно ходили с черными косами, покрытыми алыми платками, и в длинных платьях до пола такого же алого цвета. Ходили они еще тогда все скопом, гуськом или шеренгой, и издалека казалось, что где-то полыхает огонь. Сам покойный мэр Альберт Иосифович обращался к ним всем сразу:
- Эй, пожар!
Бывало, он это кричал громко и на всю улицу, так как дамочки имели свойство куда-то все время разбредаться, когда было нужно, и возвращаться, когда в их услугах не было нужды. Вот почему часто к зданию администрации приезжала пожарная машина, потому что такое безобидное обращение к дамам со стороны Альберта Иосифовича, некоторые жители воспринимали всерьез и как прямое начало к действию. Этих секретарш так и звали «Огненной свитой» или «Пожаром».
Такое окружение Альберта Иосифовича во многом предопределило его успехи на посту градоначальника города. Все эти женщины были незамужние, ходили везде гуськом и все время молчали. Когда мэр почил, и пришла новая власть, то они еще долго по привычке ходили на работу и молчали и охали, пока новый градоначальник не взял метлу и не вымел их одну за другой на улицу. Но и тут они не растерялись и, предпочитая не расходиться, продолжали настаивать на своей легитимности, водя хороводы вокруг здания администрации. И где бы не находился новый мэр, эти барышни появлялись и там, и сям, и так уже примелькались и намазолились всему городу, что новый мэр сжалился и смирился с таким положением вещей, и больше в руки метлу не брал. Повышения жалованья они не просили, были действительно покладистые и верные, так что в какой-то мере город и не заметил перемен во властных структурах.
И вот сегодня, так и не дождавшись доклада жандарма о событиях на главной площади, новый градоначальник, господин серьезный и важный, назначенный аж из самой столицы, отправил своих огненных пассий усмирить нарушителей общественного порядка и призвать их к совести, то есть убедить оппонентов решать свои частные вопросы мирным путем.
И вот эти десять секретарш, облаченные в алые платья и платки, с длинными черными косами поплыли к месту назначенной дуэли. Как уже заметил уважаемый читатель, автор употребляет глагол «плыть» неспроста. Дамочки именно поплыли, так как платья у них были в пол, и издали казалось, что женщины не идут, а плывут, словно скользят по поверхности.
В это время Евстат Петрович еще ожидал Живодеркина, хотя тот уже значительно опаздывал.
- Получается, что первичные низменные инстинкты куда сильнее всего душевного, благородного, чистого, из чего и состоит порядочный человек, – обращался к поэту, за не имением достойного собеседника, Евстат Петрович. - И как тяжело в этом мире сохранить порядочное лицо, как тяжело оставаться этим самым человеком в минуты смертельной опасности и даже перед лицом унижения…
Но поэт молчал, а сидящая на его бронзовой голове ворона лишь одобрительно каркнула. Она-то как раз первая увидела приближающееся огненное зарево и поспешила улететь прочь, так, на всякий пожарный. Евстат Петрович тоже удивился, но уходить не стал, так как не мог по моральным соображениям. Пламя приближалось, Евстат Петрович гордо смотрел вперед, предпочитая смерть от огня, чем от позора.
Дамочки быстро приблизились к нашему герою и стали говорить по очереди, пытаясь донести до Евстата Петровича самую суть.
- Здравствуйте, Евстат Петрович! – сказала первая секретарша.
- Сегодня прекрасная погода, – улыбнулась вторая.
- А в бане не хватает тазиков, – покачала головой третья.
- Прасковья Ильинична любит Вас, – стала уверять нашего героя четвертая.
- На все воля Божья, – тяжело вздохнула пятая и перекрестилась.
- Коррупционера Живодеркина ждет суд, – строго и решительно провозгласила шестая.
- Позвольте, поцеловать Вас в щечку, – поцеловала в щеку Евстата Петровича седьмая секретарша.
- Плут и мошенник Сенька, надев на голову женский парик, ждет Вас в кабаке «Три кабана», – на ухо прошептала ему восьмая.
- Никогда не покупайте обувь фирмы «Всунь-Тюнь», – погрозила нашему герою пальцем девятая.
Десятая секретарша все время молчала и краснела, Евстат Петрович даже стал нервничать.
- Поспешите к Прасковье Ильиничне, посторонний мужчина в доме, – вдруг хором сказала огненная свита.
Тут Евстат Петрович, вырвавшись из огненного плена, опаленный страшной новостью, побежал, сломя голову, домой к Прасковье Ильиничне.
Прасковья Ильинична наносит удар
- Ну, мерзавец, ну, наглец! – кричал на всю улицу наш герой, – Пока я тут жду его на дуэли, он там прохлаждается в моем доме с моими котами и с моей женой, может быть, пьет мой любимый ликер и закусывает сладкими булочками, которые я каждый день покупаю Прасковье Ильиничне для успокоения ее нервной системы. Ну, ну, Гришка… Был ты первым, станешь последним.
Все эти высказывания записывал в свой маленький блокнотик городской жандарм, который поднявшись с лавочки и оставив на ней прочитанную до дыр газету, поплелся за Евстатом Петровичем следом. Он уже чувствовал, что может произойти преступление и поэтому по привычке хлопал себя по своей жирной ляжке, где позвякивали наручники. Впереди него продолжали плыть огненные барышни. Они в отличии от жандарма пытались догнать Евстата Петровича, но в силу своих способностей, не могли и растянулись на всем пути следования в алый огненный хвост.
Но наш герой не замечал преследования. Он был одержим идеей застать Гришку на месте преступления, то есть у себя дома, на софе Прасковьи Ильиничны вместе с десятью котами. Но, по мере приближения к дому, наш герой словно перегорел и сник. Силы оставили его, когда он приник ухом к двери и прислушался к разговорам, доносящимся изнутри. Разговоры, как показалось нашему герою, были с надрывом и перебивались жутким кошачьем ором. Дело в том, что коты помнили своего кровного врага и обидчика и ужасно негодовали на присутствие Григория Живодеркина. Больше всех орал и кричал недокастрированный Мурзик, понимая, что ему еще есть, что терять. Евстат Петрович даже предположил, что этот самый Мурзик мог вцепиться ветеринару в коленку и грызть ее, так как Гришка все время как-то пыхтел и отбрыкивался.
- Ваше Сиятельство, - говорил соперник Евстата Петровича. – Будучи Вашим бывшим супругом еще при своей жизни, требую прекратить безобразие, учиненное Вашим нынешним супругом в общественном месте на глазах стариков, женщин и даже детишек!
- Да, что произошло Григорий, на тебе лица нет, – перепугано говорила Прасковья Ильинична.
Она все еще лежала, с распущенными волосами и томным взглядом, очевидно, на софе, почти обнаженная, в одном расстегнутом халатике. В ее пальчиках была маленькая плюшечка, которую она подносила к своим сладким губкам, и та таяла на них медовым нектаром. Всю эту сцену ревнивый Евстат Петрович представлял как наяву, как будто он сам все видел глазами Григория Живодеркина.
- У меня, Прасковья Ильинична, не только лица нет, но и чести нет, ибо оклеветан. Подумать только, на глазах стариков и женщин, и детишки были… Точно были…
- Да что ты там мямлишь, подай вон ту булочку на подносе. Да проходи в комнату, снимай обувь… Мурзик, оставь человека в покое!
Ветеринар не спешил разуваться и входить в комнату к Прасковье Ильиничне.
- Я лучше, Ваше Сиятельство, постою тут на коврике и с позволения этого вредного Мурзика все изложу отсюда, - сказал он. – А булочки у Вас на подносе, к тому же, нет, все соизволили скушать. Дело в том, что у меня сейчас дуэль с Евстатом Петровичем назначена из-за Вас… Вот уж минут пять как я должен там находиться… На ножах дуэль.
- Дуэль? – удивилась Прасковья Ильинична. – На ножах? Да с Евстатом Петровичем? Из-за меня? Шутить изволишь?
- Как же шутить? Мне сейчас не до шуток. Видел его сейчас, стоит набыченный, крови хочет моей христианской… Прошу Вас, Ваше Сиятельство, принять меры и образумить Вашего ревнивца.
Прасковья Ильинична видимо поднялась с софы и подошла к своему бывшему мужу. Даже нынешний муж за дверью ощутил вспышку гнева на ее лице. Раздался шлепок, и Евстат Петрович понял, что соперника его бьют по щекам. Еще он понял, что ему непременно может достаться от разгоряченной женщины и даже отпрянул от двери.
- И ты, Гришка, все еще здесь? Какая бы не была я у тебя жена, бывшая или не бывшая, но честь ее должен блюсти и отстаивать. А ну марш отсюда! Пока тебя самого не прибила.
Тут дверь квартиры открылась, и Григорий Живодеркин вылетел на лестничную клетку, в полете потеряв ботинки, а там, соскочив по ступенькам головой вниз, громко охая, поспешил восвояси. Евстату Петровичу повезло больше. Открывшаяся внезапно дверь лишь слегка задела его и прижала к стене, и когда вновь закрылась, он лишь медленно сполз вниз, потирая ушибленный нос.
Затем он сам поспешил убраться, так как услышал, что Прасковья Ильинична стала спешно одеваться за дверью, матеря все, на чем свет стоит.
В кабачке «Три кабана»
Прежде чем покинуть подъезд, Евстат Петрович поднял потерянные ботинки ветеринара, чтобы изучить их. Так и есть, они были фирмы «Всунь-Тюнь», черные, сорок седьмого размера, но примет, характерных для обуви Евстата Петровича, не было. Ни царапин, ни стоптанных каблуков, только шнурки порваны. Очевидно, не выдержали перегрузки в полете. Радость Евстат Петровича была безграничной.
- Господи, из-за меня чуть не пострадал невинный человек! – сказал он себе и поспешил на место дуэли, чтобы помириться с Гришкой.
По пути он снова наткнулся на огненную свиту из секретарш, и все дамочки показали пальчиком ему разное направление.
- Вон туда побежал, вон туда…
Но Евстат Петрович отправился на площадь. Он до конца рассчитывал, что у Григория Живодеркина все же осталась капелька чести и тот соберется с духом и явиться на дуэль, и тут Евстат Петрович пожмет ему руку и извинится за подозрение. Но на площади Гришки не оказалось, зато наш герой встретил жандарма. Он что-то продолжал фиксировать в свой блокнотик в тени большой ели. Евстат Петрович окликнул его и передал ему ботинки беглеца.
- Благодарю Вас, - сказал жандарм. – Все пришьем к делу.
Евстат Петрович еще подождал минут пять у памятника Пушкину, и, убедившись, что Гришка не придет, а также убоявшись гнева супруги, которая уже, очевидно, выходила из дома, решил набраться храбрости и где-нибудь подкрепиться. Он вспомнил, что восьмая по счету секретарша говорила ему о том, что в кабаке ждет его друг детства Сенька, и наш герой решил разыскать его.
Этот кабачок на тот момент назывался «Три кабана». Да и кабачком назывался с большой натяжки. Кто-то приспособил под него давно списанную за ненадобностью телефонную будку. Почему название было «Три кабана», когда в эту будку мог с трудом втиснуться только один, да и то хвостиком-крючком наружу, никто не знал. Внутри будки было два откидных стульчика и маленький столик. На двери с внутренней стороны висела чучельная морда кабана, который возможно и забрел сюда как-то ночью и остался. Эта морда была с клыками, на которые завсегдатаи вешали шляпы. Заведение это обслуживал всего один трактирщик, полуслепой и полуглухой дед, большую часть времени проводящий под открытым небом рядом с будкой. Ему помогала внучка, маленькая конопатая девчушка с косичками лет пяти. Она часто слышала, как клиент зовет дедушку, дергая за специально подвешенный колокольчик. Один звонок обозначал одну рюмку, два звонка - две рюмки, а если дергали, не умолкая, или наоборот не дергали долгое время, то это означало, что клиент напился. За будкой стоял самогонный аппарат с краником, из которого тек чистый спирт. Кроме того, рядом находился бочонок соленых огурцов для закуски.
Вот в такое заведение и зашел Евстат Петрович. Он мрачно кивнул деду, спросив, есть ли кто в будке, но дед ничего не понял и сам открыл дверку перед новым гостем.
- А, это Евстик,– обрадовался Сенька потенциальному собутыльнику. – Заходи. Я тебя давно поджидаю. Здесь есть второй откидной стульчик. Протискивайся, протискивайся. В тесноте, да не в обиде.
Евстат Петрович сел за столик, на котором стоял пустой граненый стакан, и ухмыльнулся. Сенька был уже пьяный и выглядел, мягко сказать, комично. Гулял он, очевидно, на последние мокрые бумажки. Парик из пепельных волос съехал ему набекрень, босой, в рваной розовой рубашке…
- Как ты оброс, дружище, – сказал Евстат Петрович, и Сенька засмеялся, дернув два раза за шнурок, висящий над ним. Раздался звон колокольчика, и через минуту дверь в будку отворилась, и конопатая девчушка внесла поднос, на котором стояли два стакана с мутной жидкостью. К каждому стаканчику полагался соленый огурчик.
- Это парик, чтоб не узнали, снял с чучела у дороги… - уточнил Семен Темный, расставляя принесенное девочкой себе на столик.
На поднос девчушки он бросил помятую бумажку и отправил ее к деду.
- Все-таки нужно время, чтобы успокоиться… Чтобы все улеглось… - объяснял он свое помятое положение Евстату Петровичу.
- Это ты прав… - согласил наш герой и понюхал жидкость из стакана. – Время, время…
- Ты пей, пей… чистая, как слеза… Этот дед гонит все на березовом соке… - констатировал Сенька, звонко чокаясь с другом.
- Сегодня слишком много слез, Сеня… Слишком. Ну, бывай, – и Евстат Петрович выпил все, не отрываясь.
Горло сильно обожгло, и рука сама невольно потянулась за огурцом.
- Не говори, не говори, Евстик, все знаю, все! Я тебя тут жду уже весь день, потому что знаю, что придешь… Да, да… Не зря я башковитый, Евстик… Все дорожки из Задницы ведут в эту будочку. И я планирую выкупить ее у деда… Он почти согласен, говорит только, что документов никаких нет. Ну мы их тут же на коленях сбацаем… Это не беда. Да, да, Евстик, будет эта будочка наша… Хотя, к черту эту будочку, построим тут сарай побольше, назовем его…
Тут Сенька задумался и почесал затылок. К тому времени, парик упал ему уже под ноги, а он и не заметил.
- Лучше назови его «Два оленя», ибо больно мне, Сенька, больно, когда мы с тобой тут заливаем горе, а этот мерзавец так и не найден…
- Да не серчай ты так, Евстик. Погоди себя оленем считать. Я таковым себя не считаю. Ты лучше на меня посмотри, я больше потерял… А ты, подумаешь, фикция…
- Прасковья Ильинична это тебе не фикция! Это ого-го, сладкий кусочек… - Язык у Евстата Петрович стал заплетаться, чувствовалась магия самогона на березовом соке. – Только и успевай воробушков отгонять…
Тут он опять посмотрел на Сеньку с недоверием, что тот даже немного спасовал от этого пристального взгляда.
- Я вот что тебе скажу, как другу, - вдруг перешел на шепот Семен Темный. – Я человек предприимчивый, поэтому лишняя обувь у меня не заваляется. А тут как раз напасть такая… Бабка Аксинья отказалась, и у меня зависла одна пара обуви сорок седьмого размера. Помнишь, я тебе еще хотел предложить по блату две пары взять, но ты все заладил.. Погоди, погоди. Дай сначала одну примерю… Ну, вот пришел ко мне один солидный господин, все ему не нравилось, что огнетушителя нет, что план эвакуации отсутствует.
- Ну, говори… – задрожал Евстат Петрович, чувствуя, что скоро ему откроется истина.
- А у меня как раз популярные размеры заканчиваться стали, ну выбирать приходиться из того, что есть. Народ на «бабкину» обувь и стал заглядываться, а этот господин всех напугал и разогнал. «Граждане, граждане, езжайте по домам, - говорит. - Проверьте, выключены ли Ваши утюги», - и купил.
Сенька снова позвонил в колокольчик, но на этот раз колокольчик звонил громко, и не переставая.
- Сломался что ли, - удивился Сенька… – Вроде только начали…
Дверь будочки распахнулась и на пороге кабачка оказалась Прасковья Ильинична. Мужчины ахнули и даже попытались привстать, но было это по причине тесноты не совсем удобно.
- Ах, вот вы где прохлаждаетесь! – сверкнула женщина грозно глазами.
В этот момент она напоминала Афродиту, рожденную из пены. И не потому, что она была прекрасна, а потому что действительно была в пене.
Подвыпившие мужья сжались в стулья.
- Ваше Сиятельство? – крякнул Сенька и упал со стула.
- Туда тебе и дорога, ирод, – обругала бывшего мужа Прасковья Ильинична.
Затем она повернулась к нынешнему мужу и покачала недовольно головой. Руки у нее уперлись в бока, и Евстат Петрович понял, что ничего хорошего из этого не выйдет.
- Я тебя по всему городу ищу, - сверкнула гневным взглядом дама, - а ты тут водку пьешь с неблагонадежным!
Она даже топнула ножкой.
- Это кто это неблагонадежный! – возмутился Сенька из-под стола, но предпочел не высовываться.
Между тем, Прасковья Ильинична схватила за шиворот своего подвыпившего мужа и стала выталкивать того наружу. Наш герой, на то он и герой, для приличия немножечко засопротивлялся, ухватившись руками за веревку и сразу оторвав заветный колокольчик.
- Ну, я пойду, Сеня, - виновато оправдывался Евстат Петрович, не зная, куда положить оторванный колокольчик.
На улице стояла пожарная машина, на которой, очевидно, Прасковья Ильинична примчалась за мужем с мигалками и сиренами. Все это в подробностях писали наши газеты, автор лишь старается держаться сюжетной линии рассказа, которая уже благополучно подходит к концу.
Оказывается, когда Евстат Петрович побежал на дуэль в поисках ветеринара, к дому, где проживал он со своей супругой Прасковьей Ильиничной, подъехала пожарная машина. Кто-то из соседей увидел в окне огненную свиту секретарш в алых платьях и платках, и принял их за пожар. Так что, когда Прасковья Ильинична вышла из подъезда, чтобы, как она потом говорила, остановить дуэль, на нее был направлен прямой наводкой шланг, из которого брызнула пена. Потом уже вместе с пожарными, которых Прасковья Ильинична взяла в заложники, спесивая супруга разъезжала по всему городу, ища своего сбежавшего мужа.
- Евстат Петрович, - кричала она на всю округу. – Отзовись. Ау!
И ее отчаянные слова передавались другим жителям нашего города, так что весь город был на ушах и кричал и звал нашего героя. Потом уже кто-то из пожарных сообразил, что, должно быть, мужа Прасковьи Ильиничны нужно искать в кабачке «Три кабана», ибо, если его нет по всему городу, значит, сидит он именно там. Так и нашли Евстата Петровича в целости и сохранности.
Чужие ботинки вовсе даже не чужие
Прасковья Ильинична уже пришла в себя, и настроение у нее было хорошее. Пожарная машина мчала их домой с включенной сиреной. Эта была старая пожарная машина, с большой телескопической лестницей и большой бочкой для воды и пены. На кабине сверху была приделана сигнальная сирена, которую было слышно на весь город. В кабине официально было четыре места: одно для водителя, другие для остальных пожарных. Это были бравые служивые ребята, и как все пожарные – обладатели длинных неравномерных усов, подпаленных огнем. Самым явным отличием такого пожарного от обычных людей был специальный металлический шлем, что делало их похожими на древних воинов. Этот шлем прекрасно защищал шею пожарного с задней стороны и имел приваренные платины-ланиты, оберегая лицо с боков. Кроме того, у лба была также приварена надбровная дуга, позволявшая спасти от удара сверху нос хозяина. Сверху еще были декоративные «петушки», но они не прижились у нас, и эти шлемы стали больше похожи на каски. Откуда взялась эта традиция носить такие головные уборы в наших краях, никто не знал, но если верить историкам, то к нам много веков назад забрела когорта легионеров. Они вынуждены были обосноваться на берегу реки, ныне носящей имя Денежная. Там, на возвышенности, они самовольно построили деревянную крепость. Так вот эту самую крепость местные жители, ярые поклонники культа огня, все время, очевидно, поджигали. На это указывают многочисленные угольные отложения на месте раскопок. Легионеры пожары тушили умело, что потом их даже стали привлекать на тушения пожаров в соседние села, и со временем вся эта братия ассимилировалась с местным населением, а такие каски-шлемы стали ассоциироваться с пожарными и вошли в обиход пожарного дела.
Предоставив Прасковье Ильиничне и Евстату Петровичу свои места, трое пожарных забрались на второй ярус кабины, чтобы не мешать влюбленным. Им было немного тесно, и поэтому они, особенно когда машина наскакивала на кочку, все время свешивались вниз то головами, то руками, то ногами.
- Откуда у Вас, Ваше Сиятельство, такие связи с пожарными нашего города? – удивлялся все Евстат Петрович, прижимаясь к груди своей довольной, что нашла мужа, супруги.
- У меня, Евстик, во всем городе связи, – хвалилась Прасковья Ильинична. - Ты не забывай, что я из знатного рода. Я даже думаю, что он идет от самого Цезаря. Не случайно я балдею от таких кастрюлек.
И женщина слегка щелкнула по шлему пожарного-водителя. Тот улыбнулся в ответ, выруливая на мост, и снова стал смотреть на дорогу.
Супруга засмеялась и потрепала начинавшего уже ревновать Евстата Петровича по голове. Но он все равно был немного хмурый. Ведь наш герой так и не узнал еще, кто подменил ему ботинки в тот вечер. Два подозреваемых, на которых он возлагал большие надежды, оказались ни в чем не виноваты. Так что неприятный осадочек оставался в его истерзанной всеми этими неприятными событиями душе.
- Уж если у Вас такие связи, Прасковья Ильинична, и Вы все знаете, то скажите мне, пожалуйста, кто приходил к Вам вчера вечером, пока я прогуливался по скверу? Кто сей тип, который в спешке перепутал свою обувь с моею, пока я ходил на кухню отваривать курочку Вашим любимым котикам?
Прасковья Ильинична перестала трепать мужа по голове и внимательно на него посмотрела.
- Так и есть, допился все же! – выругалась она. – Ничего, протрезвеешь, я тебе устрою курс игольной терапии. Какие ботинки подменили? Кто ко мне ходит? Да ты что, Евстик?
Евстат Петрович встрепенулся и решил предъявить своей супруги доказательства. Для этого он стал разуваться.
- Погодите, погодите, Ваше Сиятельство. Сейчас я Вам предъявлю веские доказательства.
Он захотел снять ботинки и торжественно вручить своей супруге, но та замахала руками и попросила не снимать обувь.
- Фу ты, Евстик! Как можно уважаемой даме такое в нос подсовывать! Ты, поди, в них ходил не зная где…
- А Вы все же взгляните, Прасковья Ильинична, мои это ботинки или нет.
И он принялся ей что-то доказывать о царапинах и стоптанных каблуках.
- Ну, и чьи тогда? – удивилась Прасковья Ильинична - Вчера с тобой утром на мосту купили у твоего собутыльника. Фирма «Всунь-Тюнь», сорок седьмого размера, черные.
- Ну, а царапинку видишь, а каблук? – не унимался Евстат Петрович, в момент возбуждения перешедший даже на «ты», чего себе никогда не позволял.
Но Прасковья Ильинична была женщина мудрая и в таких щепетильных вопросах постаралась мужа успокоить и привести убедительные аргументы против его заблуждения.
- Ну, все правильно, царапинка и каблук, - говорила она, подмигивая кому-то на верхней полке. - Тебе еще скидку дали.
- Так царапинка должна быть на левом, а каблук стоптан на правом ботинке, а тут наоборот, - отпирался Евстат Петрович, пытаясь высунуть ногу, чтобы продемонстрировать обувь супруге.
- Да с чего ты все это взял, – уже сама начинала злиться Прасковья Ильинична. - Ты когда на витрину смотрел то, наверно, так оно и было, а когда надел, то все зеркально и перевернулось.
Евстат Петрович тут и вправду задумался. Конечно, довод супруги был не совсем убедительным. Все-таки у нашего героя все было хорошо с «право-лево», но в глубине души он верил в порядочность Прасковьи Ильиничны, точнее, не хотел верить в непорядочность Прасковьи Ильиничны. Его благородный ум, привыкший видеть во всем хорошее, стал цепляться за этот слабый неубедительный довод, как за спасительную соломинку. И теперь ему уже представлялась картина таким образом, что он, действительно, мог перепутать «право-лево», так как был в тот момент в возбужденном состоянии, требуя у проходимца Сеньки пятидесятипроцентную скидку. На что Сенька сопротивлялся и даже хамил, и не известно, чем тогда все это могло кончиться, ежели не Прасковья Ильинична, которая загребла эту несчастную обувь и пошла гордо на кассу.
- Неужели это и вправду мои ботинки? – задумался Евстат Петрович. – Вот я-то дурень, а?
На радостях он стал лобызать и обнимать супругу прямо в присутствии смущенной бригады пожарников. Но радость была недолгой. Машину немного качнуло, и один из пожарников вывалился вниз прямо на колени лобызающимся супругам. И все было бы ничего, тем более ситуацию разбавил громкий смех присутствующих, ежели не один маленький нюансик. Евстат Петрович вдруг признал свои ботинки. Проблема заключалась не в том, что он признал их, как факт, реальность, все же они существовали, и со стоптанным каблуком на правом ботинке, и с царапинкой на левом, а в том, что были они надеты на ноги того самого пожарного, который свалился в прямом и переносном смысле ему на голову.
Тут началось нечто такое невообразимое, что машину пришлось останавливать. Благо, все уже доехали до дома Прасковьи Ильиничны и Евстата Петровича, которого с большим трудом оторвали от обладателя его вновь нашедшихся ботинок. Стоит отметить, что в этом бою себя очень хорошо показала эта военная каска. Ни один из тумаков нашего героя не повредил священного лица пожарного, а наоборот даже, Евстат Петрович сильно ушиб кулаки свои и стонал от боли и досады, все еще побуждаемый к действию. И уже потом выяснилось, что пожарный тут якобы не причем, ибо еще утром пожарная машина подъезжала к реке на заправку, и в насос, когда качали воду, что-то попало. Этим препятствием оказались как раз те самые ботинки, сорок седьмого размера, черные и с теми приметами, по которым Евстат Петрович и признал свою обувь. Будучи человеком хозяйственным, наш пожарный примерил их на себя, и хотя разница обувь оказалась довольно свободной, пахла тиной и кошачьей мочой, не смутился и надел их, лишь туже затянув шнурки.
Ботинками Евстат Петрович с одобрения очевидцев сразу обменялся с пожарным. Потом обрадованный долгожданной находкой, наш герой под аплодисменты всего подъезда схватил на руки Прасковью Ильиничну и понес прямо домой, нежно при этом целуя.
Вот так и помирились Евстат Петрович и Прасковья Ильинична. Кто же был истинным нарушителем семейных ценностей узнать не удалось. Сенька до конца отнекивался и настаивал на версии, что свои ботинки у него размякли еще в речке, и что это невозможно для фирмы «Всунь-Тюнь» иметь в своих рядах обувь такого непромокаемого качества. Он даже настаивал на эксперименте, грозясь положить ботинки Евстат Петровича в воду на пару часов и посмотреть, что от них останется, но ему это не дали сделать. Пожарный же, который нашел ботинки Евстата Петровича, также убедительно рассказывал о своей версии и даже призывал свидетелей – всю пожарную команду, и те убедительно и во всех подробностях рассказывали, как подъехали они к реке и как стали качать воду и как насос чем-то забился. Выяснять дальше Евстат Петрович не стал, ибо посчитал низким для себя такие вещи, и предпочел любить Прасковью Ильиничну без сомнений и даже с большею силою. К тому же, Прасковья Ильинична также отвечала взаимностью мужу. Ведь вскоре у нее были дела и поважнее. Она готовилась стать матерью. Ветеринара Гришку все же поймали и наказали. В день дуэли он второпях сел на трамвай с большим чемоданом и пытался бежать за границу, но приехал прямо в отделение полиции. Там ему предъявили претензии на сумму эквивалентную его дворцу, обвинив в мошенничестве с вакцинами против птичьего гриппа, и ему пришлось дворец продавать, чтобы не сесть в тюрьму. Ну, а Семен Темный, как и обещал, выкупил у деда с внучкой будку, что стояла при выезде из Попы, и сколотил там из подручных материалов заведение, которое пользуется до сих пор большим успехом. Чучельную голову кабана пристроили в зоологический музей, а вместо нее на двери вбили гвоздик, на котором висят и по сей день на связанных шнурках пара ботинок большого размера, на левом истоптан немного каблук, а на правом царапина. Заведение теперь так и называется «Чужие ботинки».