Машина кастрюля (Галина Каган) / Проза.ру

Когда вам за 70… Когда вам за 70 и ваша память, старая верная подружка, неожиданно изменяет вам в самые неподходящие моменты жизни, она же, совершенно не спрашивая вашего разрешения, как насмешливая и хитрая девчонка, может вдруг вытащить откуда-то из своей забитой нужными и ненужными вещами кладовки, почти стёршийся пазл и вставить его в современную картинку, никакими видимыми нитями с ним не связанную. А вы от неожиданности только беспомощно моргаете и вытираете вмиг похолодевшими пальцами неожиданно защемившие уголки глаз. Когда вам за 70…

Лариса Николаевна, удобно устроившись в старом кресле, набросив на ноги когда-то пушистый серый пуховый платок, как обычно, чтобы скоротать пару часов перед тем, как отправиться спать, смотрела телевизор. Вернее даже не смотрела, а нажимая на кнопку пульта, листала мелькающие на экране картинки. Щёлк - опять эта попса на экране, раздражённо думала она, щёлк - опять стреляют, сколько можно! Посчитать бы когда-нибудь сколько за день тут успевают поубивать! Щёлк – господи, неужели столько ещё этих безумцев – смотри ты, с портретами этого людоеда? Ну ладно, молодые – они не знают, не могут помнить. А эти-то – или память отшибло? Или отшибли? Щёлк – реклама! Закажите у нас соковыжималку и получите в подарок зубную щётку.! Ох, добродетели вы наши! Щёлк – О, это я посмотрю! Тут сейчас певичка эта, забыла, конечно, как там её зовут, будет мне рассказывать, как сварить суп, из чего там? Ах, из устриц! Вот это да! Жизнь прожила, а суп из устриц так и не удосужилась, ну ни разу ведь! Но читала, читала когда-то… Всё, смотрю.! Пойду завтра, куплю этих самых! На мгновенье задумавшись – Интересно, а сколько ж Они стоят? И где же это они у нас тут продаются? Ох, рассмешили, ребятки, из устриц! Это ж как раз то, чего нам сегодня всем так не хватает… Ну ладно, это завтра, а сейчас, смотри ты, какая кастрюля! Блеск прямо! В такую можно смотреться как в зеркало! А уж варить, даже из устриц! конечно! А крышка тоже блестит и сверху посредине загогулина какая-то красная, как петушиный гребешок!
И вдруг – Бац! Стоп-кадр! В одно мгновенье в памяти Ларисы Николаевны высветился давно забытый эпизод её детства, осень 1938года: Она совершенно отчётливо увидела большую комнату с тускло горящей лампой под розовым абажуром, маму, стоящую возле стола с сахарницей в одной руке и чайником в другой, и маленькую девочку, стоящую у окна, за которым тревожно барабанил по подоконнику бесконечный осенний дождь. Конечно, эта маленькая девочка – это она и есть, дорогуша- Ларуша, как ласково называла её бабушка. Она не может оторваться от окна. Там, низко-низко, почти задевая кроны высоченных деревьев, мчатся чёрные тучи. Они нападают друг на друга, сталкиваются, раздаётся грохот настоящей битвы, сверкают клинки ….
И в этот момент раздаётся не громкий, быстрый, быстрый стук в дверь, который заставляет девочку оторваться от окна. Мама испуганно смотрит на неё, быстро подходит к двери и еле слышным голосом спрашивает-выдыхает – Кто?
-Женечка, откройте, - раздаётся чей-то приглушённый голос, - это я, Мария Ивановна.
Мама быстро открывает дверь, и в прихожую заходит тётя Маша, жена дедушкиного друга, врача нашей больницы, который ещё весной куда-то неожиданно пропал, как объяснила мне недавно мама. Я с трудом её узнала, она всегда была такая красивая, улыбчивая, а сейчас я увидела будто бы совсем другого человека. В руках она держит большую сумку, растерянно оглядывается и тихо спрашивает- вы одни?
- Да, да, - так же тихо отвечает мама.
-Женечка, нас высылают куда-то, сказали ничего не брать, только личные вещи, немного. Женечка, я не верю, я знаю, что это всё ненадолго. Мы скоро вернёмся. Можно я оставлю у вас кое-что, что нам сразу понадобится, как только вернёмся?
Она вопросительно смотрит на маму, её глаза наполняются слезами. Но она не плачет.
Мама, будто онемевшая, не может произнести ни слова. Она отходит чуть в сторону, и каким-то чужим голосом произносит:
-Да, да, Мария Ивановна, проходите, проходите, пожалуйста.
-Женечка, я только самое необходимое, - тихо-тихо говорит она и ставит свою сумку на стул.
Смущённо посмотрев на маму, быстро начинает выгружать на стол вещи - большой, в жёлто-коричневую клетку, плед, две одинаковые красивые, синие с золотой каёмочкой чашки и большую, начищенную до блеска алюминиевую кастрюлю, закрытую крышкой со смешной красной ручкой-загогулиной, похожей на петушиный гребень. Её руки задерживаются на кастрюле, она прикрывает глаза и неожиданно светлая, какая-то детская улыбка озаряет её лицо.
- Я помню, Женечка, как мы с Димой её покупали на второй день после свадьбы. Это была наша первая совместная покупка!
Через мгновенье улыбка исчезает с её лица, её взгляд становится удивлённым, непонимающим…
Я тоже не очень понимаю, что происходит, но не могу оторвать взгляд от кастрюли с этим красным гребешком. Мне хочется заглянуть под крышку. Может быть, петушок сидит там, внутри, а красный гребешок не поместился и вылез наружу? Я бы проверила, но мама и тётя Маша такие серьёзные. Им, кажется, не до меня.
- Женечка, - это всё, – еле слышно произносит тётя Маша. - Так внезапно. Я не могу ничего сообразить. Кое-что отнесла соседям, и вот –вам –если можно… Нам дали два часа на сборы. А мама так плохо себя чувствует. И я ничего не знаю о муже. Как же мы уедем, а он даже не знает об этом?
Она растерянно смотрит по сторонам-
- Если его отпустят, скажите ему, что нас заставили.
Мама, наконец, будто бы очнувшись, еле слышно произносит- И куда же вас?
- Не знаю, Женечка, не знаю. Сказали, что сообщат в дороге.
Тётя Маша прикасается рукой к пледу и гладит его ворсистую поверхность, будто стараясь запомнить, будто бы прощаясь. Потом резко отдёргивает руку и поправляет спадающий с головы шарф. И случайно задевает стоящую у края стола одну из синих чашек. Она падает на пол и разлетается на мелкие кусочки.
Мы все как окаменевшие стоим, не двигаясь, изумлённо глядя на разлетевшиеся по всей комнате, сверкающие в тусклом свете лампы, сине-бело-золотые осколки.
У тёти Маши по щекам катятся слёзы. –Боже мой, боже мой,- шепчет она. – Я знаю, Дима… Димы больше нет.
- Ну что вы, Мария Ивановна, что вы, это же хорошая примета, – как- то неестественно громко говорит мама, - посуда ведь бьётся к счастью!
- Нет, нет, я знаю…
Она медленно поправляет на голове шарф и, не оборачиваясь и не сказав больше ни слова, выходит в дождь, в ветер навстречу своей судьбе…
Громко, как выстрел, хлопает дверь подъезда…

Лариса Николаевна вздрагивает и открывает глаза. Господи, что это было? Неужели я уснула? Что же такое интересное я смотрела, что уснула мгновенно, будто провалилась? Она внимательно всматривается в экран телевизора - Ах, это уже, наконец, сварили суп из устриц. Вот наш красавец Ванечка уже идёт пробовать этот заморский суп.
- Боже мой, опять эта блестящая кастрюля и крышка с красной петушиной загогулиной! Она вернулась!

Послесловие.
Дмитрий Ильич Сретенский, муж Марии Ивановны, главный хирург городской больницы, арестованный 5 марта 1938года, был расстрелян 17 сентября того же года. Семья его была выселена из квартиры , а вскоре умер их единственный сын . Мария Ивановна со своей матерью были высланы в Сибирь. Прибыв к месту ссылки, сходя с парохода, упала с трапа и разбилась насмерть мать Марии Ивановны. Сама она, единственная уцелевшая из этой дружной семьи, в 1954 году вернулась из ссылки и совсем недолго проработала в Москве инспектором народного образования. Она умерла в апреле1956года.
После 20 съезда партии Дмитрий Ильич Сретенский был посмертно реабилитирован.

*В основе рассказа воспоминания Ирины Анатольевны Дроздовой, 1938год