Котопись

1.

Кот


   Мяу! Мяу! Мяу!
   Добрые люди! Пустите к себе в гости бездомную живую душу!
   Ну, что плохого случится, если вы откроете мне дверь, я войду, посижу где-нибудь в уголке, погреюсь? Или посплю пару часиков, свернувшись клубочком? Не убудет от вас и в том случае, если дадите мне хотя бы маленький кусочек мяса… мяу… Откройте, прошу вас! На улице мороз, и голым подушечкам моих мягких лап, в которых прячутся когти, очень неприятно ступать по  этому обжигающе холодному, сухому снегу.
   Мяу! Самое большее, на что я могу рассчитывать – это на блюдечко теплого молока с кусочками хлеба, плавающими в нем, и на дневной сон где-нибудь в доме, в укромном месте, никому не мешая. Только дневка, больше ничего. Вечером я пойду бродить дальше. Вечер для котов – то же, что утро для вас, людей. Кошки – ночные существа…
    Мяу! Ну, если вы не хотите меня кормить, не пустите дневать, то хоть обогрейте немного! Почему вы думаете только о себе, люди? Мяу!
   Вот кто-то идет сюда. Тонкие высокие каблуки теплых женских сапог тихо прищелкивают по замерзшему деревянному полу коридора. Похоже, хозяйка этой квартиры. Она быстрым шагом подходит к двери, извлекая на ходу из сумочки ключи.
    Теперь понятно. Никого не было дома – вот и не пускали. Но подождем, однако. Пустят ли меня теперь? Вчера в трех похожих местах  прогнали прочь.
    Большие зеленые глаза молодой девушки пристально глядят на меня.
    —  Это кто у нас такой? – спрашивает она, улыбаясь. – Ты чей, барин – такой большой, черный, пушистый, толстый…
    Мяу! Толстый!.. Да ты смеешься, что ли, девушка? Я два дня не евши, с голодухи да с бездомности своей столько же и не спавший толком, а ты мне – «толстый», «барин»… Мяу, муррр… Впусти меня, а? Я уже почти отчаялся найти себе хозяев. Мяу! Обрати внимание, как жалостливо я на тебя смотрю. У меня, к тому же, и глаза такого же цвета, как у тебя – зеленого…
   - Что-то ты весь дрожишь, бедолага. Ты голодный? Бездомный, что ли? Давай, почешу тебя за ушком.
   Ты на редкость умна, девушка. А впрочем, об этом не очень трудно догадаться уже по моему виду. Мурр, до чего приятно чешешь. И перчатку догадалась снять, хоть и мороз, вообще-то.
   Ну-ка, пустишь ли ты меня в дом? Да ну, напрасно я ищу себя надеждой. Конечно, у тебя есть свой кот, или кошка. Какое тебе дело, девушка, до разных бродяг?..
   Мяу! Ты не думай, я все понимаю. Не буду навязываться. Пойду я, пожалуй…
    Вот она открыла дверь и идет внутрь. Из квартиры на меня сейчас же пахнуло заманчивым теплом…
    Ухожу, ухожу, всё…
    Нет?
    Что это? Не ослышался ли я?
    - Кис-кис! Заходи уже. Что с тобой делать, грейся, бродячая душа.
    Не может быть! Правда ли это?
    - Кис-кис! Ну, что расселся-то на пороге? Смотри же, мне ведь некогда. Могу опоздать на работу.
   М-да. На работу. Можешь опоздать. Можешь – не опоздать… Хорошо-хорошо, подружка, я понимаю. Я спешу, проскакивая за тобой в прихожую. Такая удача выпадает не  каждый день.
   Божественный звук молока, льющегося из банки в чайное блюдечко. Да, да, муррр, именно божественный! У вас, людей, культ Бога, а у нас, кошек – культ еды.
   - Извини, друг пушистый, молоко из холодильника. Разогревать некогда, скоро на работу, - говорит моя спасительница.
   Извини?! Из холодильника?! Да это муррр, какая ерунда! Да я его сейчас проглочу, только забулькает!
   Уф, н-да, блюдце оказалось маловато. Ну, а сама-то ты, моя добрая госпожа, чем пообедаешь, прости за любопытство?.. Куриный суп с лапкой? Мурр! Не хочется быть назойливым, но… косточку мне, а? Ведь собаки у тебя, надеюсь, тоже нет?
   Бросила! Надо же, бросила мне куриную ножку, да еще и не совсем обглоданную! До чего ж ты добрая, однако! И какие у тебя самой стройные ножки. К ним, наверное, так приятно прикоснуться. Жаль, что ты сейчас в джинсах, а не в колготках. Давай-ка, я потрусь о них бочком. И помурлычу по-французски: мурр-уа, мурр-уа.
   - Ну, ну, пристал, как банный лист! Нечего мне пока тебе больше дать, понял?
   Мурр-уа, мурр-уа. А просто погладить, почесать за ушком? Вот так, да. А теперь я запрыгну к тебе на колени…
   И вдруг из сумочки этого небесного создания раздается чуть приглушенный бархатистый мужской голос:
   - Светлана, вам кто-то звонит. Возьмите трубку.
   Кто это, неужели муж? А, нет, это телефон.
   - Да, Агриппина Ивановна, - отвечает она в трубку, слегка наморщив нос.
   - Светулька, ты где там прохлаждаешься? – чуть слышен моему чуткому уху в трубке резкий, не очень приятный пожилой женский голос, - ну-ка, бы-стро на работу, срочный факс из главка пришел!
   - Да, да, бегу уже, - она нажимает кнопку сброса звонка и добавляет сердито и тихо: - ежкин кот! Пообедать спокойно не дадут!
   Кот? А при чем тут кот? Кот у тебя вон где, под столом сидит.
   Она хватает сумочку, накидывает шубку, сует ноги в сапоги, морщась, застегивает молнию на обуви, приглаживает на бедрах джинсы и пулей вылетает из квартиры, напрочь позабыв выставить неожиданного приживальца – то есть меня – за дверь.
   Наступает тишина, такая замечательная, что даже, кажется какое-то тихое-тихое жужжание. А может, это холодильник работает?   
   Ну, разумеется, вечером она придет и прогонит меня прочь. И на том спасибо, что пригрела, покормила. А до вечера у меня есть еще время. Заберусь в комнате в это широкое мягкое кресло, где хватит места троим таким, как я, и сладко посплю, свернувшись клубочком.
   И даже во сне мне представляется, как ее нежный пальчик почесывает мне за ушком.
   Внезапно я резко просыпаюсь и вскакиваю сразу на лапы от зудящего ощущения естественного позыва внизу живота. Ах ты, пропасть, да ведь я же не на воле! Я в цивильной чужой квартире (когда там у меня своя-то была?..), кстати, очень чистенькой и опрятной, хозяйка которой обошлась со мною, милее некуда. Но сейчас ее нет, этой хозяйки, и настенные круглые часы показывают около трех, и где здесь кошачий туалет, неизвестно, и есть ли он вообще? 
   Я заметался по квартире из одной комнаты в другую и в кухню, и именно в последней, возле самой мойки, природой вынужден был сделать на линолеуме лужу.
   А вот это уже совсем никуда не годилось. Так хорошо все началось и шло, и вот – на тебе!
   Теперь меня, конечно, выставят отсюда вон, едва ступив на порог. И, возможно, выставят даже пинком.
   Как это у вас, людей там говорится? Знает кошка, чье мясо съела…
   Снедаемый острым чувством собственной вины, я печально ходил по двум имеющимся в этой квартире комнатам. Нельзя сказать, что богатая, но вполне сносная обстановка. В кухне – небольшой стол, чело русской печи, газовая плита, маленький холодильник в форме куба  (ну-ну, скорее всего,  она живет одна). В гостиной – комод, сервант, два широких кресла, среднего класса телевизор, на полу – не успевший еще вытереться цветастый палас. В комнате поменьше – две кровати (если и нет в доме хозяина, не так давно, наверняка, был), трельяж с косметикой, ноутбук на маленьком круглом столике. Мурр… так, а это что такое? На стене портрет старой седой женщины… с черной полоской через угол… Кто же это? Ее мать?
  Я понял это потому, что женщина на фотографии была очень похожа на мою спасительницу Светлану. Некоторое время я сидел неподвижно, всматриваясь в это умное и усталое лицо, испещренное морщинами. Женщина умерла, наверное, не так давно, и Светлана еще носит по ней траур. Я сидел и смотрел. Понемногу темнело. В марте световой день еще не так длинен.
  У входной двери неожиданно вновь зазвенели ключи. Хозяйка сегодня вернулась, видимо, почему-то раньше обычного; и я сразу инстинктивно юркнул под кровать, чтобы не сразу попасться Светлане на глаза.
  Она проникла в квартиру, вошла в меньшую комнату и стала неторопливо переодеваться. Мои любопытные глаза пристально следили из-под кровати за тем,  как Света сначала разоблачилась до нижнего белья (красотка, мммм, как сложена! просто конфетка, как вы, люди, в таких случаях говорите), затем быстро накинула на себя привычный домашний халат, и, чихнув два раза, хлюпая носом, двинулась в кухню готовить себе ужин.
  Что-то она бледна. Похоже, простудилась, именно поэтому и отпустили ее с работы сегодня пораньше.
  Я крадучись вылез из-под кровати и не очень решительно последовал за хозяйкой.
  Мяу! ну конечно! Первым делом она увидела лужу возле раковины и вынуждена была вспомнить обо мне, причем, это воспоминание выставляло меня в негативном свете. 
  Она смотрит прямо на лужу.
  - Господи, а это еще что такое! – Света всплеснула руками. – Ах, да! Ведь я забыла выпустить обратно на улицу того бродячего кота.
  Она оглядывается в поисках меня и сразу же видит автора лужи сидящим на кухонном пороге и смотрящим на нее во все свои круглые глаза.
  - Привет, мушкетер, - обращение адресовано мне, - Ну, что, говоришь, нахозяйничал тут без меня?
  Прошу прощения, Светлана, но разве у меня был какой-то другой выход?
  Света хватает меня за шкирку и приподнимает вверх, как детеныша.
  Протестую! Тыкать носом в лужу физиологических нечистот взрослого, самостоятельного кота? Негигиенично! Непедагогично! Мяу!
  Света распахивает входную дверь и вышвыривает меня в холодный коридор.
  - Пошел вон, мушкетер! Ишь ты, хулиган!
  Печально оглядываюсь назад, может быть, в последний раз видя ее красивое лицо, обрамленное длинными русыми волосами, большие зеленые глаза, слезящиеся сейчас от простуды. Ладно, ладно, Светочка. Не все коту масленица, так ведь?
  Дверь за мной захлопывается наглухо. Лапы опять ступают по промерзшим доскам. А впереди – двор и дорога, засыпанные снегом. Пришел марток – надевай пару порток, так говорят люди. А марток-то еще едва начался. А котам никаких порток вообще не полагается. Непрактично.
  Опустив голову и прижав уши от досады, нехотя семеню на крыльцо.
  «Пшш-ш!» - у самого выхода меня встречает, по-боевому выгнув спину, старый серый, гладко прилизанный кот с пышными усами. Впрочем, у меня  нет настроения задираться с ним.
  «Сыт ли ты, незнакомец? – учтиво здороваюсь я, касаясь своим носом его мокрого, красноватого носа. – Как твое имя? Судя по сединам в твоей шерсти, ты главный в здешнем дворе?»
  «Благодарю, у меня добрые хозяева, - так же спокойно отвечает он. – А имя мое Умо. А сыт ли ты, чужак? И как твое имя?»
  «Я бродяга, - говорю я, впрочем, без жалобы во взгляде. – Звать меня Яуму».
  «Что же ты, Яуму, потерял нюх, что ли? Здесь ведь на каждом шагу мои метки. – Ворчит старый Умо. – Без моего разрешения никто не смеет кормиться в этом дворе и покрывать кошек».
  «Я не кормился в вашем дворе и даже не видел здешних кошек. Мне предоставили еду и дневку там, - я покосился на Светину дверь с блестящей цифрой «3». – Это ведь не запрещено? А теперь я ухожу. Желаю тебе плотной еды и сладкого сна».
  «Не запрещено, - промолвил Умо. – Милость ясноглазого – счастье для бродяги».
  И вновь я иду в почти еще зимних сумерках по промерзшей дороге, и ветер дует мне навстречу, и вот-вот начнется пурга. Автомобили появляются из этого полумрака, светя огромными, круглыми своими глазами, как живые сказочные чудовища. Вот посреди дороги лежит, распластавшись, один из нас. Труп кошки черепаховой масти. Голова страшно сплюснута, раздавлена, вокруг лужица подсохшей бурой крови. Кошку сбила машина.
  Может, это и странно, но я совершенно не боюсь машин. И не помню, боялся ли вообще когда-нибудь. Хотя я очень много помню, что бывало раньше… а мне ведь всего-то два с половиной года, я кот еще молодой.
  Бр-р-р! Я обнюхал мертвую кошку и брезгливо дернул носом. Едва успел отскочить от проехавшего мимо мотоцикла. Мог бы оказаться рядом с ней и на ее месте. А может, скоро уже и окажусь…         
  Куда я иду? Конечно, к ближайшей помойке или мусорной куче. Там мы, бродяги, кормимся и греемся, забравшись под разный хлам. Для многих из нас свалки – как для людей гостиницы. А для многих же – и подобие родного дома. Но я не живу постоянно возле одной какой-нибудь свалки. Ограниченность пространства почему-то всегда давила на меня.
  А пурга началась, набирает ход. Снежные пчелы прямо роями колют жалами мне в нос.
  Фрр! Снежные пчелы! Что за вздор приходит в мою котовью голову?!
  Вот и мусорная куча. Сверху ее заметает свежим снегом. Я взбегаю по хламу на самую макушку кучи, не забывая все время принюхиваться. Ага, мрр, пахнет каким-то мясом. Кто-то выбросил полбатона испортившейся, протухшей колбасы. Вон она, лежит внизу, сбоку кучи, распространяя притягивающий голодных запах.
  Не я один тут такой голодный. Мимо кучи бредет, сгорбившись и пошатываясь, сильно пьяный, оборванный человек. Хоть руки его заметно дрожат от недавнего обильного возлияния, до колбасы он добирается чуть раньше, чем я успеваю спрыгнуть к ней. Кривые, разбитые и сильные пальцы хватают колбасу перед самым моим озябшим носом.
   Облом, н-да. Конечно, человеку такой колбасы едва ли хватит даже слегка перекусить. Но будешь ли еще есть ее, старик, такую… душистую. Не стошнит ли тебя? Да и печень у котов намного сильнее, чем у вас, людей.
   - Кошак! – хрипло басит мне бомж, расплываясь в щербатой, грязно желтой прокуренной улыбке. – Кошатина поганая! Что, пожрать захотел? А вот, не дам.
   Я – кошатина? А ты тогда кто?  Мрр! Слышь человечина, жадоба, удели хоть кусочек мне этой тухлятины? Все равно ведь, сам ублюешься потом с такой еды.
   Пурга окаянная тем временем донимает. Мороз… как в раю. Да, ребята, в раю-то холодно. Потому, что в аду жарко, а они же две противоположности.
   Откуда мне-то – кошатине поганой, как считает сей убеленный сединами мой коллега в человечьем облике, - это известно?
   А пес его знает! Фу!
   К куче подбирается нетвердой походкой второй бомж, на вид чуть почище и помоложе первого. В руке он держит откупоренную зеленую бутылку, источающую сильный сивушный запах.
   - Ого-го! – счастливо горланит второй, завидя первого. – Какие люди и без охраны! Петрович, я тут разжился малехо… буш из горла?
   - Леха, б…! – приветствует его Петрович, сдобрив обращение со смаком выдохнутым матерным словом. И продолжая добавлять матюги через каждые два слова, весьма заинтересованно вопрошает. – Что ты околачиваешься пес знает, где, среди ночи?
   - Ой-ой! – смеется в ответ Леха, дыша перегаром. – Надо думать, ты, Петрович, ща дома сидишь, телевизор смотришь, у подола жены?.. А?..
   - Ик!.. Ой, б… А я, Леха, тут почти как дома. Вон, у меня и кошак есть… Все, как положено. На, кошатина, лопай.
   Петрович щедро бросил мне маленький кусочек колбасы, отколупнув его грязным перочинным ножом.
   Милость ясноглазого – счастье для бродяги – гласит кошачья поговорка. Вот этот бомж тоже называется у нас ясноглазым, как и все люди. И он, как видно, довольно милостив. Хотя, как раз, не очень-то ясноглаз.
  Но в этот момент колбаса вдруг как-то перестала меня привлекать, поскольку как раз мимо Петровича стремглав пронеслась не очень крупная, но довольно упитанная крыса. Колбасный обрезок достался именно ей. Петрович брезгливо ругнулся на грызуна и поспешно отстранился, чтобы не соприкоснуться с крысой. Почти сдуваемый с нужного направлениями порывами ветра, я все-таки в два прыжка догнал крысу, схватил и ловко свернул ей шею.
  - Что творит, стервец! Что творит! – приговаривали счастливые пьяницы, прихлебывая сивуху и пытаясь сосредоточить на мне свои уже разбредающиеся взгляды.
  А ничего особенного я не творю, ребята. Просто, удачно поохотился. Теперь ешьте сами свою колбасу, тем более, что мясом она только лишь пахнет. У меня же есть теперь свежее горячее мясо с кровью. Кровь для нас – почти то же самое, что соус к жаркому для вас. Вкус крови у каждого существа другой. Так-то.
  Я быстро распотрошил крысу, и вот уже от нее остались одни кости.
  Насытившись и внутренне согревшись, я задумался.
  Так дело не пойдет. Пургу надо где-то переждать. Этих двоих сивуха изнутри греет, а мне приходится значительно труднее.
  Неподалеку от свалки находился маленький старый деревянный домик. Такой маленький, что в нем вряд ли могли жить много людей. Не больше одной семьи, наверняка. Я там еще не бывал. Ну, если одна семья, то навряд ли и много кошек. Самое большое – две. Это значит, что не надо будет долго устанавливать новые знакомства и конфликтовать.
   Подумав так, я быстро добежал до этого домика (под сопутствующий смех пьяниц: «во рванул кошак, только хвост трубой!»), оказался в тихом дворике, уставленном поленницами дров; сбоку крыльца обнаружил прореху в прогнившей доске и нырнул под дом, в темноту.
   Было по-прежнему холодно, но сюда, по крайней мере, не заметал снег. Я принялся бродить взад-вперед в полной темноте, на ощупь выбирая, где бы удобнее расположиться прикорнуть.
   «Пшш! Незнакомец! Не прикасайся ко мне, а то могу ударить», - сказал кто-то во тьме, тихо, но грозно.
   Навстречу мне слабо блеснули два круглых красноватых глаза. Значит, я и здесь не один.
   «Сыта ли ты, незнакомка? – вежливо поприветствовал кошку я. – Как твое имя? Ты живешь в этом приюте ясноглазых?  Не бойся меня, я не собираюсь посягать на твои владения».
   «Меня хорошо кормят, - ответила она, успокаиваясь. – Я живу здесь у старой хозяйки этого деревянного логова. Звать меня Юма. А сыт ли ты, бродяга?»
   При таком приветствии мы, разумеется, как это принято в нашем кошачьем мире, соприкоснулись носами и усами.
   Теперь, когда мои глаза уже привыкли к темноте, я увидел, что она некрупная и гладкошерстная. Масть ее все еще нельзя было разобрать. Юма примостилась в одном прыжке от меня, подобрав под себя все четыре лапы, зажмурившись и нахохлившись для того, чтобы сберечь в себе тепло.
   «Да, я сыт нынче. А звать меня Яуму».
   Я потянул носом воздух.
   «От тебя пахнет весной», - заметил я, мурлыкнув, и все во мне встрепенулось и замурлыкало.
   «А от тебя пахнет кровью, - ответила она. – Ты дрался?»
   «Нет, давно не дрался. Только что поймал крысу, поел… От тебя пахнет весной…»
   Дурманящий, животворящий запах весны, который всегда исходит от «текущей» кошки в названное время года, щекотал мне не только ноздри, но и каждую клеточку моего тела, хвост мой нервно шевелился.
  «Просто так ничего не выйдет, - проворчала Юма, - заслужи меня».
  «Заслужить? Значит, подраться за твою благосклонность и победить?»
  «Да. Ведь от начала жизни известно, что детенышей должны делать самые сильные».
  «Но рядом с тобой нет никого, кроме меня».
  «Сейчас нет. Потому что непогода. Завтра вечером приходи сюда же – будет тебе с кем сразиться».
  Сказав так, Юма свернулась клубочком и заснула. Вслед за ней заснул и я.
  Утром нас обоих разбудил высокий, скрипучий женский голос, настойчиво звавший:
  - Ася! Ася! Где ты? Кис-кис, иди, разбойница, молоко пить!
  Юма насторожила уши, все еще дремля, потом резко встала на лапы.
  «Это тебя зовут? – спросил я, лениво потягиваясь, - значит, твоя ясноглазая хозяйка называет тебя Асей?»
  В скупом утреннем свете, едва пробивавшемся сквозь щели в досках крыльца, я смог разглядеть, что эта кошка была рыжей с белыми кончиками лап – такими же, как и у меня. Глаза у нее были красноватые, чуть вытаращенные, как у удивленной девушки.
  «Какая еще Ася? Я Юма, - отмахнулась моя новая знакомая. – Мало ли что там лопочет хозяйка на языке ясноглазых! Я понимаю только ксссс и кшшшш – звуки зовущие и гонящие меня».
  Без дальнейших рассуждений и объяснений Юма поспешно выскочила из-под крыльца и, приветственно мурлыча, подбежала к невысокой седой старушке, одетой в теплую куртку и с цветастым синим платком на голове.
  Она не понимает, что говорят люди… Да, конечно, она и называет-то людей исключительно ясноглазыми. Ну, не все же коты и кошки такие, как я. Я какой-то странный, наверное, особенный. Вот, например, Юма видела во сне, наверняка, одного из своих весенних друзей, поющего во всю глотку на крыше песню жизни. А мне сегодня опять снилось все то же – вечные, унылые четыре стены и черное кресло на двух больших колесах…

2.

Кот


  Я вылез из-под крыльца, оглянулся еще раз на Юму, махнувшую хвостом и скрывшуюся за дверью избушки, выбежал на дорогу, и отдохнувшие лапы понесли меня просто прямо вперед по просыпающемуся сельскому кварталу.
  Дорога сворачивала постепенно все левее, и вдруг в конце этого поворота я снова увидел старый двухэтажный дом, в котором, в квартире номер 3 жила Светлана.
  Казалось бы, что мне там ловить, если даже всех местных мышей распределял по ловцам старый Умо?
  В некоторой нерешительности я проник в этот двор, ловко запрыгнул на газовый шкаф под окном Светланиной кухни, потом перескочил со шкафа на окно и заглянул в дом. Света сидела у стола и пила чай. Вид у нее был нездоровый, шея обернута махровым полотенцем. Нет, сегодня ей не до работы. Похоже, сильно простудилась.
  Я поднялся на задние лапы, передними уперся в оконную раму и очень выразительно и жалостливо посмотрел на Свету. Она тоже увидела меня, кисловато улыбнулась, погрозила мне пальцем. Судя по движению ее губ, она что-то сказала, но через двойную раму не было слышно, что именно. Впрочем, наверное, что-то, вроде «ишь ты, хулиган!».
  Я так и стоял на задних лапах, заглядывая попеременно то в правую часть окна, то в левую. Мяукнул раза два довольно жалобно. Нет, она не услышала. Где же тут услышать. Да и вообще отвернулась.
  Но вскоре она повернулась ко мне опять, посмотрела сквозь стекло на уличный градусник, прикрепленный к раме. Наверное, он показывал очень холодно, потому, что Свете отчего-то, видимо, стало жалко меня. Она решительным жестом распахнула настежь форточку и позвала:
  - Кис-кис.
  Раз-два – и я, как альпинист по горе, быстро забрался по раме вверх на окно, влез в форточку, прыгнул на кухонный стол, со стола – на пол и принялся тереться то одним боком, то другим о голые Светины ноги в мягких тапочках.
  Какие у нее ножки сегодня теплые, муррр! Почти как я. Но это ведь означает, что у Светы очень высокая температура. То, что для кошек нормально – около сорока градусов – для человека совсем скверно.
 - Ну, что, мушкетер, опять голодный? Молока сегодня нет. Есть шкурка от сала копченого, будешь?
 Мурр-муррр-мурррр! Благодарю,  добрая хозяйка, благодарю тебя. Вот, даже погладить себе разрешу.
 - А я сегодня, пушистый, вся расхворалась. Мне лежать надо, так что возиться с тобой некогда. И выбрасывать на улицу жалко – замерзнешь, а вон, какой шикарный кот. Что же делать-то с тобой, а?
  Тем временем я усиленно умывался, сидя у ее ног, облизывал свои лапы, бока, живот, тер правой лапой за ушами.
  Она опять улыбнулась. Но улыбка ее была через «не могу», болезненной, и голос заметно хрипел от простуды.
  - Чистюля ты этакий. Ну-ка, пойдем.
  Она взяла меня на руки (я опять замурлыкал от ее приятных прикосновений), отнесла в комнату, положила в кресло.
  - Вот, поспи пока тут, погрейся, так и быть. Я пойду, тоже полежу, может быть, усну. Если понадобится на улицу – просись, ничего, что разбудишь меня. Понял?
  Да как же не понять-то? Если я опять оплошаю, навсегда лишусь твоей милости.
  Она ушла в спальню, а я свернулся в кресле и постарался погрузиться в сон. Но сон не шел ко мне. Почему-то все во мне говорило о том, что нужно пойти и проверить, как там Света. Мне хотелось сидеть рядом с ней, и чтобы она гладила меня.
  И тогда я спрыгнул с кресла и неслышно проскользнул в соседнюю комнату. Сел прямо напротив ее кровати и во все глаза смотрел на свою новую хозяйку. Она не спала, читала книгу, приподнявшись на локтях.
  От Светланы так и веяло теплом, пускай болезненным, но все-таки. И, приветливо-деловито мурлыкнув, я запрыгнул к ней на кровать. Выгнулся, задрал хвост, попытался потереться боком об ее руки, о шею…
  - Ну, мушкетер, ты просто дамский угодник какой-то, - улыбаясь и сопя заложенным носом, проговорила она, - соскучился, общительный ты наш? Нет, под одеяло я тебя не пущу. Ты ведь у нас странствующий рыцарь. А вдруг, у тебя блохи, скажем, глисты и тому подобные явления? Ну-ка, иди ко мне в ноги, погрей меня.
  Обижаете, да, гражданочка? А зачем, скажите, я битых полчаса вылизывался и вычесывался так прилежно и аккуратно? Чистенький я, и никаких явлений вы на мне не найдете. Впрочем, как хотите.
  Я послушно пробрался по одеялу до самых ее ступней, лег на них, отчетливо ощущая ее маленькие пальчики через одеяло, зажмурился и снова замурлыкал.
  Между прочим, тепло кошачьего тела чрезвычайно полезно для здоровья людей. Ничто и никто не согреет вас так приятно и деликатно, как кот или кошка, потому, что мы лишь чуть-чуть теплее вашей естественной, обыденной температуры.
  - В первый раз вижу такого общительного и понятливого бродячего кота, - сказала Света, протянув ко мне руку и почесав мою шею. – Хочешь, тогда я почитаю вслух?
  Мурр! Делай что хочешь, только почеши еще немножко, ладно?
  Но она убрала от меня руку и принялась читать тихим, чуть с хрипотцой, довольно приятным голосом историю о храбром гасконце и о его любви к несчастной Констанции.
  Мурр! Так вот, в чем дело! Все «мушкетер» да «мушкетер». А просто, ты увлечена Дюма и его неунывающими персонажами. Этак ты меня, пожалуй, Мушкетером и назовешь.
  Так ведь это же будет настоящее котовье счастье. Назови хоть Горшком, только в печь не ставь.
  Она читала вслух довольно продолжительное время, а потом устала, ее стало клонить в сон. Простуда давала о себе знать. Света отложила книгу и вскоре заснула крепко и глубоко. Тогда я незаметно подкрался к ее лицу, ощущая на себе ее теплое, щекочущее дыхание, положил одну лапу на ее высокую и прекрасную грудь и так заснул.
  И снова я видел во сне те же унылые стены, то же кресло на колесах…
  Проснулся я раньше моей спасительницы. За окном темнело, день заканчивался. Видимо, от принятого жаропонижающего лекарства Света вся пропотела, и от нее спящей исходил характерный мускусный запах, столь притягательный для кошек и котов.
  Конечно, я не удержался от соблазна и стал шершавым языком потихоньку лизать ее жаркую подмышку.
  От этого Света быстро проснулась, отняла меня от подмышки, взяв под живот, осторожно ссадила меня с кровати на пол, милостиво погладила между ушами, затем потянулась, взяла с круглого столика лежавший там градусник, сунула его в свою подмышку, вылизанную мною, и стала измерять температуру. Я сидел неподвижно, как игрушечный, и тихо любовался хозяйкой. Все-таки, она была красива. Даже простуженная.
  Впрочем, она выглядела уже заметно здоровее, и температура, похоже, у нее упала до нормы.
  - Вылечил меня, мушкетер! – Света улыбнулась, глядя на меня, так, что я сам весь согрелся изнутри. Затем пошла в кухню, поддев на ступни мягкие тапочки без задников. Я следовал за нею и при этом терся боком попеременно то об одну, то о другую ее голые ножки. Она поставила разогреваться в микроволновку маленькую кастрюльку куриного бульона, которого уделила немного и мне. Сгрызя также пару косточек от той же курицы, я спешно проследовал к входной двери.
  - Полечил меня и теперь покидаешь? – снова улыбнулась она прежде, чем выпустить меняна свободу, - но ведь ты опять вернешься. Нет?
  Я посмотрел на нее, стараясь передать в этом взгляде: «ну конечно, вернусь». Может быть, она даже поняла, что я хотел сказать.
  Дверь открылась, и я вынырнул в сгущающиеся сумерки. 
  Все-таки, ночь – это отдельный мир, полный загадок. Мы, кошки, в отличие от людей, при отсутствии дневного светила видим еще лучше, чем при свете этой большой доброй звезды. Правда, цвета предметов меняются на странные и диковинные, каковые мне с моим костным, шипастым языком и невеликим умом практически невозможно толком и доходчиво описать. Появляются разноцветные причудливые тени. Невозможно предсказать, что ждет тебя за ближайшим поворотом. Вот, например, сейчас меня особенно интересует, ждет ли меня на своем стареньком, обшарпанном крыльце Юма? И если ждет, то одна ли? Не в компании ли двух-трех отчаянных друзей с крепкими зубами и длинными, острыми когтями?
  Я нырнул в этот уютный, укрытый утончающимся одеялом мартовской ночи, закуток, уставленный поленницами.
  Юма сидела у крыльца, на мостках и сосредоточенно вылизывала свои лапы. Рядом с ней почтительно замер в позе ожидания грациозный кот-сиамец, красивый, поджарый, с лоснящейся в свете луны короткой шерстью и мерцающими светло-синими глазами. Почувствовав мое приближение, Юма прервала обряд очищения, обернулась с замершей на весу правой передней лапой, дружелюбно муркнув мне: «Вот и ты…»
  Сиамец в свою очередь бросил на меня через свое левое плечо такой взгляд, полный тоскливой досады, каким глядел я сам с десяток лун тому назад на деловито скачущую по моему пушистому боку обнаглевшую блоху.
  Он явно не ожидал моего появления. Что ж, может быть, перед ним Юма не ставила условия «заслужи мою весну»? Если так, то у меня никаких шансов.
  «Зачем ты здесь, незнакомец? – спросил меня сиамский кот, обойдясь даже без обычного вежливого «Сыт ли ты?» - Не мешай нам с подругой, уходи».
  Если он не удостоил меня приветствием, то и сам не удостоился ответа от меня. Вместо этого я спросил Юму:
  «Скажи мне, это твой друг? Он заслужил твою весну?».
  «Нет, но он и без того считает себя достойнейшим, - ответила кошка, - пусть докажет это».
  «Ты слышал, что сказала Юма? – спросил я сиамца, - она хочет, чтобы один из нас заслужил ее».
  «Если слух не обманывает меня, то про тебя она вообще ничего не сказала», - изрек сиамец, и взгляд его стал твердым и острым, как зуб.
  Всем своим видом стремится показать, что я для него – пустое место. Да и не только для него, а вообще, по сути своей я – ничто!
  Но это не так! Я – кот, пусть бездомный, зато – свободный, вольный охотник и боец! А у этого холеного щеголя, конечно, есть и дом, и печка, и добрые хозяева, что кормят его  пахнущей мясом и рыбой дрянью из пакетика. И даже за весну он сражается нечасто, потому, что во взгляде его примешивается что-то еще, помимо презрения ко мне. Лапу дам на отсечение, что он хочет на самом деле избежать назревающей драки. Он, похоже, опасается меня.
  Я делаю несколько решительных шагов вперед. Сиамец отступает, поднимает нервный хвост, выгибает спину, угрожающе шипит:
  «Не подходи! Не подходи ко мне!»
  Я смотрю на него твердо, в упор. Нет, он не бросится в драку первым. Больше того, он наверняка уйдет, если я прошиплю: уходи. Он живет на всем готовом, и кошек берет либо собственной красотой и обаянием, либо их просто приносят ему на дом ради получения благородного потомства.
  Шшшш, неженка, мотал бы ты восвояси, в самом деле… Это едва не вырвалось у меня вслух. Но ведь, если я отпущу его сейчас (он уйдет, будьте покойны, хоть и выпустил уже из подушечек свои длинные синеватые, блестящие когти), то Юма не станет гулять со мной. Она найдет себе другого кота – того, что покажет ей, что достоин ее.
  Еще раз покосившись на Юму, мирно сидевшую поодаль и с интересом взиравшую на нас, я напружинился и прыгнул на врага. Сиамец встретил меня боевым громким шипением, пополам с визгом. Он залепил мне несколько быстрых и где-то панических шлепков попеременно двумя лапами по морде, но хоть какая-то решительность в его действиях появилась лишь после того, как я вцепился в плечи сиамца, и мы покатились по снегу визжащим клубком, осыпая один другого шлепками когтистых лап и укусами. Ночной мир завертелся в моих глазах колесом (впрочем, и в глазах моего противника, тоже).
  Сиамец оказался неслабым, и ожесточенная схватка в этаком клинче продолжалась  долго. Мы катались по снегу, избивая друг друга, не видя, не слыша и не воспринимая ничего, кроме этой драки. Ни один из нас даже не услышал нового боевого вскрика, и лишь по прибавившейся боли и возникшим перед взором мелькании ярких рыжих пятен, я понял, что к нам присоединился откуда-то еще один боец, и он орет что есть мочи и молотит лапами изо всех сил (а силы эти, в отличие от наших, еще совсем свежие).         
  Закончилось все быстро и неожиданно. Раздался приглушенный хлопок, затем скрип резко отворившейся двери, и на крыльцо вышел человек. Он громко и матерно прикрикнул на всех нас одновременно высоким, звонким голосом:
  - Достали, б…, с…и, с вашими сношениями! К экзаменам готовиться мешаете!
  Его валенки с галошами решительно зашлепали к нам, и намерение было понятно, по крайней мере, мне: распинать драку, дабы навести тишину. Не ручаюсь, что каждый из нас видел его валенки, но, не дожидаясь их приближения, мы, все три кавалера Юмы, разом прянули врассыпную, причем, я рванул именно в сторону предмета нашего соперничества, каковая прекрасная дама спасалась уже привычным для себя способом, запрыгнув под крыльцо. Сиамский щеголь, позабыв аристократические замашки, улепетывал во весь дух вон со двора. Внезапно возникший лохматый рыжий конкурент, такой же масти, как Юма, в мгновение ока оказался на крыше ближайшего сарая, и только раздраженно дергал кончиком хвоста.
   На крыльце избушки горела лампочка, и сквозь щели в досках,  снизу вверх, я смог отчетливо разглядеть неожиданного человека в валенках. Тут я понял, что это не парень даже, а совсем молодая девчонка лет пятнадцати-шестнадцати, с яркими веснушками на лице и окрашенными в ядовито-рыжий цвет волосами до плеч.
   «Приехала к бабушке на праздник», - промурлыкала Юма, удобно устраиваясь рядом со мной.
   Н-да, мурр-шш, подумал я. Девчонка, считай, еще котенок, а уже знает такие мощные словечки и выкрикивает их на весь двор, далеко на улице слышно. Куда же это годится?
    Разогнав кошачью драку, старшеклассница сейчас же достала из кармана джинсов настойчиво выщелкивавший что-то свой мобильник и долго шарила глазами по дисплею, нажимая кнопки. Ага, понятно теперь, кто назвал Юму Асей. И даже, скорее, Аськой – в честь соответствующего электронного наворота.
   Потом, сунув телефон обратно в карман и воровато оглядевшись  по сторонам, девчонка извлекла из другого кармана белую прямоугольную пачку, вынула оттуда сигарету, щелкнула зажигалкой и неуверенно затянулась дымом.
   С каждой минутой она почему-то нравилась мне все меньше. Я фыркал, тер лапой нос, стараясь не глядеть на нее.
   «Вообще-то она добрая, - сказала мне Юма. – Помнит меня еще совсем маленькой, и всегда кормит, гладит меня и играет со мной. Сейчас, наверное, позовет меня домой».
   Девчонка тем временем очень сосредоточенно курила, довольно неумело, но настойчиво, прикашливая после каждой неглубокой пока затяжки.
   «Дело не в том, добрая она, или нет, - ответил я задумчиво. – А в том… Ответь мне, Юма, когда у тебя бывают котята, ты же не позволяешь им лопать на помойке издохших или отравленных мышей?»
   «Само собой, не позволяю. Да они и сами не будут. Когда они едят мясо, а не только сосут материнское молоко, они уже достаточно сообразительны».
   «Почему же люди-то сами себя травят?» – задал я вопрос, скорее себе, чем Юме.      
    Вопрос был не то, чтобы уж очень умным. Я сам давно, еще раньше, знал на него все возможные ответы, правда и тогда, раньше, я сомневался в справедливости всех этих утверждений – почему люди сами себя травят. Одно из них хорошо знала и Юма.
   «Ты не пробовал, что ли, никогда Корень Счастья? – спросила она, насмешливо блеснув глазами, - он нас одурманивает посильнее весны. А с людьми то же самое делают вот эти трубочки с дымом, а еще того больше – огненная вода».
   Эх, Юма! Да уж, Корень Счастья! Он приносит нам тоже опьянение, мы ведем себя странно, валяемся в пыли, пищим, как детеныши, скулим – от переполняющего нас неясного восторга… Но, понимаешь ты, валериана-то, в отличие от человеческих сигарет и алкоголя, нас не разрушает. Дурман просто накатывает на нас и также бесследно уходит. Без похмелья, без отмирания клеток мозга… как у них, ясно-мутноглазых…
   Да пес с ними, в конце-то концов! Вообще, Юма, давай-ка ближе к делу.
   «Драка состоялась, - напомнил я, - теперь только тебе решать, заслужил ли кто-то из нас твою весну».
     Сиамского красавца нигде не было видно. А лохматый рыжий бродяга все еще прохаживался взад-вперед высоко на крыше сарая, поглядывая по сторонам.
   «Сражение закончилось ничем, - промурлыкала она отстраненно, - точнее, вам не дали его окончить. Ты вел себя внушительнее тех двоих, надо отдать тебе должное: ты не помышлял о побеге или пощаде и не нападал врасплох, исподтишка…»
    «Муррр, муррр! Так отдай же, отдай же мне, поскорее должное! Раз я заслужил… - я в возбуждении даже приподнялся на передних лапах и, потянув носом влажный воздух, занудно промямлил затертое: - от тебя пахнет весной».
    «Победи в следующий раз любого из них, или другого, кто еще придет, хотя бы одного», - просто предложила она.
    «А как их зовут, тех, с кем я дрался сегодня?»
    «Синеглазого, с отливом, зовут Руа. А рыжий дикарь назвал себя Мру». 
    Я еще раз внимательно поглядел на этого Мру из-под крыльца. Рыжий уселся на месте и принялся чиститься. Я вылез из убежища, мурлыкнув Юме на прощание, и спокойно засеменил со двора.
    Но стоило мне только утратить концентрацию, как Мру, молча, сильным и упругим прыжком бросился с крыши сарайки мне на спину.    Он рассчитал свой прыжок точно, крепко вцепившись зубами мне повыше хвоста и попытавшись вонзить когти в мои бока. В ответ я быстро кувырнулся вперед, через собственную голову и, уже лежа на спине, быстрыми движениями залепил ему два шлепка в морду, целя когтями в глаза. Третьего шлепка не понадобилось: Мру резко отскочил назад, также беззвучно, и мгновенно скрылся в какой-то, известной только ему щели. Конечно, он бывал здесь куда чаще, чем я.
       Мурршшш! Похоже, этот мачо – герой  только тогда, когда соперник не ждет его нападения. Иначе он не может. У него и соперников-то никаких, конечно же, нет. Или – жертвы, или – те, от кого он сам готов удирать во все лопатки.
       Интересно, видела ли это Юма? – подумал я, скользя по зябкой улице снова к обиталищу Светланы. – Если видела, то как она поведет себя со мною следующей ночью?
   Вот и  знакомый газовый шкаф; я прыгаю на него и бросаю безнадежный взгляд вверх на форточку. Пяти утра еще нет, ну, конечно же она наглухо закры…
    Что это? Уж не сплю ли я? Форточка открыта настежь. Она так и манит меня к себе, не хуже Юмы, эта форточка…
    Ребята, да это же просто какой-то знак судьбы!
    Я моментально взлетаю по оконной раме, тенью проплываю в маленький темный прямоугольник, соскакиваю со стола и тихо скольжу по кухне.
    Снова гляжу на форточку. Мррршшш, да в нее же дует! Совсем Светка тепла не бережет, а ведь только что болела…
    Хозяйка…
    Найти ее опочивальню для меня уже не составляет никакого труда. И приглашения запрыгнуть к ней на кровать я отныне тоже не жду. Беру инициативу в свои ру… нет,  не в руки, а в лапы. Забираюсь к ней в ноги, снова с наслаждением ощущая каждый ее маленький пальчик, некоторое время верчусь, устраиваясь поуютнее… не проснулась бы… нет, не проснется. Вот это, без сомнения, и называется «спать без задних ног».
    Нет, братцы, что вы ни говорите, а я на редкость удачливый кот!
    Если бы еще не эти навязчивые сны с большим черным креслом на колесах!..


3.

Кот

   Но в этот раз я не увидел никаких снов. Дрыхнул, как в коробке. Видно, очень устал.
    Пробуждение снова было очень приятным – то самое легкое почесывание пальчиком за ухом, к каковому действию хозяйки я уже начал, похоже, привыкать.
    Хозяйка… Какое уютное, теплое слово. И в нем еще слышится некий хлюпающий дзинь – как будто молоко наливают в блюдце.
    - Мушкетер. Ты опять здесь, - произнесла Светлана с улыбкой, чуть хрипящим после крепкого сна голосом. – Что, пришел меня поздравить с Восьмым марта?.. Да, похоже, тебе здесь нравится.
   Я лениво пошевелил ушами и взглянул на нее одним глазом.
   Света спустила ноги с кровати, села, потянулась (я не удержался и вовсю вытаращил глаза – настолько красива и стройна была она в розовом шелковом нижнем белье). Еще раз потянувшись и зевнув, она накинула такой же розовый халат, подцепила на ноги тапочки и хотела было уже встать и двинуться в кухню, но тут взгляд ее задержался на портрете старой женщины, похожей на нее – с черной лентой через нижний угол. Улыбка на лице Светы тотчас плавно растаяла. Словно маленькое облачко наплыло на нее.
    - Сегодня суббота, - пробормотала она тихо, - Надо бы сходить к маме…
    Вздохнув, она встала и все-таки двинулась в кухню. Я враскачку последовал за нею, изо всех сил делая вид, что мне просто лень и скучно и ничего такого не нужно – ни молока, ни курочки, ни колбаски… мрррр…
     Но, похоже, она уже хорошо понимала меня, сколько бы я ни притворялся.
     - Что же мне с тобой делать дальше? – спросила она, вперив в меня свой внимательный взгляд, спросила так, будто ждала ответа. – Надо что-то решать. Ясно, что ты теперь так и будешь ходить ко мне. Прикормила… Что же? Прогнать тебя, что ли, раз и навсегда?
     Мр?
     Что ты говоришь, хоз… то  есть Светочка? Значит, сказка кончилась?
     - …Или оставить тебя? Все-таки, какая-никакая, а живность в доме. Когда я еще уеду в этот Питер. А одной-то теперь, после мамы, знаешь, как порой бывает тоскливо…
    Светка, да мне ли не знать, мррр! Я уж больше года ошиваюсь, пес меня знает, где, не имея родного угла, якшаясь с разными…
    - Только, пожалуй, тогда необходимо показать тебя ветеринару. А то бродишь, неизвестно где, общаешься с разными… мало ли…
    Светка, солнышко мое, да ты понимаешь меня, что ли?! Ничего себе, дела! Ну, к доктору, так к доктору
    «Трень-брень! Светлана, вам кто-то звонит. Возьмите трубку», - сказал мобильник в спальне, на тумбочке у кровати приятным мужским голосом.
    Девушка поторопилась к телефону так, что чуть не упала. Впрочем, обошлось без этого. Звонила, похоже, ее подруга.
   - Здравствуй, Катя, - ответила Светлана в трубку. – Спасибо, тебя тоже с международным женским днем! Хотя, вообще-то, не такой он и международный. Нет, уже не температурю, и соплей, вроде, нет у меня… Что? Да не очень-то скучаю. Тут у меня появился кавалер – лечит меня от гриппа. Откуда он взялся? Я пришла на обед позавчера, а он у двери моей ждет… Да, молодой… Пожалуй, симпатичный… Нет, не блондин, чернявый, с усами… Не знаю, богатый ли, но шуба шикарная… Да не вру, Кать, вот ни столечко!.. Хочешь на него посмотреть, да? Ну, приходи сегодня в гости – увидишь. Купи, кстати, тортик, что ли, по пути – попьем чаю. Я сегодня ленюсь, никуда не выхожу. Не восстановилась еще. как бы заново не простыть. Что? Почему кавалер мне тортик не принесет? А он лентяй и сластолюбец. Ему главное – любовь и нежность… Завидуешь мне? Хочешь поскорее увидеть его? Ну, приходи хоть сейчас. Давай. Жду.
    Через четверть часа в дверь позвонили – это пришла Катя. Такая же тоненькая, длинноногая девушка, только брюнетка с волосами до середины спины и с карими глазами. Когда Света пошла открывать, я двинулся за нею, потираясь боком об ее ноги и подняв хвост трубой.
   Едва шагнув в прихожую, Катя широко развела руки, чтобы обнять Свету, но та с улыбкой отстранилась.
    - Как бы сопли тебе не передать, - сказала хозяйка виноватым тоном, - хотя они уже почти прошли.
   - Подарочек болящей на Восьмое марта, - Катя протянула Свете небольшую круглую розовую коробочку с тортом.
   - Спасибо, моя дорогая! – ответила Света. – Иди в кухню, я чайник поставлю.
   Катя скинула шубку и заняла место в кухне, на табуретке, у стола. Чайник уже шумел.
    - Курить будешь? – спросила Катя Свету, - я по пути купила новых сигарет. На пачке написано – с клубничным вкусом.
    - При простуде нежелательно, - ответила Света, - Я с позавчера, как заболела, ни  разу не курила.
   - Ну и напрасно. Прогрела бы себе дыхательные пути. Проголодалась, наверно? – хитренько подмигнула подруга, доставая из сумочки пачку и соблазнительно помахивая ею перед Светиным носом.
    - Ладно, - быстро сдалась Света. – От одной сигаретки хуже мне не станет. Сейчас попьем чаю с тортиком, а потом покурим.
    И эти курят… Фрр, как неприятно…
    - Я, наверно, во вторник на работу уже выйду, - сообщила Света, разливая чай. – Как там с квартальным бьетесь? Много еще осталось?
    - Да не говори-ка! – Катя досадливо махнула рукой. – Без тебя всю базу приходится мне вести. Комп новый, я его первый раз такой вижу. Непривычно. Да и Агриппина Ивановна твоя – далеко не сахарная. Говорить тихо не способна. Матерится, как старый боцман. Тоже привыкать надо. Выходи с больничного поскорее.
    Они допили чай и закурили.
    Я сидел поблизости от кухонного стола, поджав хвост, и смотрел на девушек исподлобья. Они продолжали болтать о работе, пуская к потолку струйки сизого дыма, пахнущего клубникой. Обе курили с большим удовольствием. Света была прекрасна, даже и с сигаретой в губах и в тонких изящных пальчиках. Сигарета даже придавала ее красивому лицу какую-то особенную выразительность. Хотя запах дыма был мне неприятен, я пофыркивал и дергал шеей, но смотрел на свою хозяйку, как завороженный. Впрочем, и Катя была довольно-таки симпатична и даже красива.
   Еще бы окошко приоткрыли, что ли, чтоб дым не плыл мне прямо в нос…
   - Да, а где же твой кавалер, который тебя тут лечит? – вспомнила Катя. – Он куда-то ушел?
   - Нет, вот он сидит, у самых моих ног, - Светлана указала на меня правой рукой, державшей сигарету. 
   - Где? Кто? А, вот этот? – догадалась Катя и улыбнулась широко и белоснежно. – Ой, какой он у тебя шикарный, пушистый! Воротничок белый – прямо, как у директора, только галстука не хватает… - Но веселая улыбка Кати сразу сделалась какой-то немного грустной. – А я, признаться, подумала, что у тебя, и правда, завелся какой-нибудь парень, и ты, наконец-то счастлива. – Молвила она несколько разочарованно.
   - Он знаешь, какой ласковый! – сказала Света, также мило улыбаясь. – Готов от меня вообще ни на шаг не отходить. Ксс-ксс, иди-ка сюда.
    Сюда? Конечно-конечно! С нашим удовольствием!
    Я чуть не вприпрыжку подошел к Светланиным прекрасным ногам и позволил ей почесать меня за одним ухом, за другим, потерся носом о ее теплую ладонь и, не дожидаясь дополнительных приглашений, запрыгнул к Свете на колени. Затем, мурлыкая нежно и даже несколько музыкально, стал тереться спиной и боками не обо что-нибудь, а об ее грудь, сокрытую под халатом.
    - Видишь, он какой, - похвасталась подруге Светлана. – Просто-таки дамский угодник. Так вот помурлычет, поластится – и на душе у меня делается теплее.
    - Это он просит какую-нибудь вкусняшку, - догадалась Катя. – Ну-ка, а ко мне пойдет? А я ему колбаски дам. Кис-кис!
    Она взяла в руку полкусочка копченой колбасы и протянула мне.
    К тебе пойти? Как не пойду-то, конечно, пойду!
    Я, подобно тающей сосульке, поспешно стек со Светланиных колен и вопросительно мурлыкая перебрался к Екатерине; недолго думая, запрыгнув теперь уже на ее нарядные зеленоватые джинсы со стразами. Благодарно принял колбасу из ее пальчиков, мгновенно проглотил, только облизнулся. Потерся и о Катину грудь.
    - Ах, изменник! – тихо произнесла Света, продолжая улыбаться.
    - Это не дамский угодник, - усмехнулась Катя, с нежностью поглаживая меня по спине. – Это бабник, самый настоящий… ой, смотри-ка, что он делает!..
    А я тем временем терся щеками  прямо о кисть ее руки, сжимавшей пальчиками сигарету. Я щекотал ей руку, намекая, что было бы неплохо выбросить эту дымящуюся штучку.
   Катя загасила ее в пепельницу, на что я снова одобрительно мурлыкнул.
   - Не нравится ему, что мы курим. – Задумчиво сказала Катя. – Блин, какие у него глаза умные, выразительные! Того и гляди, что-нибудь скажет.  Эй, умник… Слушай, а как его звать-то?
    - Что-то не думала пока об этом, - ответила Светлана. – Ну, да чего тут особо мудрить? Назову Барсиком, да и ладно.
    - Ба-арсик, Ба-арсик, - Катя произнесла мое вновь обретенное имя нараспев, поглаживая меня по спине и при этом чуть тиская.
    То есть, не имя, а кличку. Имя-то у меня Яуму, да вам, девчонки, оно ни к чему. Ну, пусть для Светы я буду Барсиком. Сойдет для сельской местности.
    - Ну, ладно, я, наверно, пойду. – Сказала Катя. – Ты тут выздоравливай. Мы ждем тебя на работе.
    - Да у меня уже все, вроде бы, отскочило. – Улыбнулась в ответ Света. – Ты да Барсик – вы вместе меня вылечили. Как сегодня погода?
    - Теплеет. С крыш капает. Я к тебе шла – плюс три было, а сейчас, наверное, и того теплее. Ну, пока. Еще раз, с Восьмым марта тебя!
   Катя чмокнула подружку в щечку и убежала. А Света посмотрела на часы – было начало двенадцатого – и принялась торопливо переодеваться. Я неотступно вертелся у не под ногами.
    Переодевшись во все темное, Светлана вышла на двор и меня тоже выпроводила за дверь.
    - Погуляй, пока я навещу маму. А то опять напроказишь тут. Со временем надо будет купить тебе кошачий туалет.
    Да вот еще! Зачем это, хозяйка? Я ведь не какая-то гламурная кукла городская, ни то, ни се, соответственно обработанное ветеринаром для уменьшения в перспективе хозяйских хлопот. Я взрослый, здоровый, самостоятельный охотник, к тому же джентльмен, нормально воспитанный. Ты мне теперь всю жизнь, что ли, ту лужу припоминать будешь, да?
    «Обжился здесь, бродяга, теперь доволен? – окликнул меня старый Умо, греющий свои бока под первыми весенними лучами. – Ну-ну. Не каждому так везет, как тебе».
     Я обменялся с ним приветствиями, сказав ему, что сегодня сыт и счастлив. А затем побежал со двора в поселок, ища глазами, куда пошла Светлана. По дороге мне встретилась Юма и пригласила меня к вечеру снова к ней. Я рассеянно ответил «Приду». Светлана шла по противоположной обочине дороги, а  быстро перебирал лапами, стараясь не упускать хозяйку из виду. Она шла долго. Дошла до моста через реку, здесь увидела меня, улыбнулась. Преодолела мост, свернула к лесу. Куда это она, в больницу?  Нет, правее,  туда, где расположена небольшая часовня и рядом – сельское кладбище.
    Ах да, она ведь сказала, что идет навестить свою маму.
    Ну, вот и кладбище, с четырех сторон окруженное сосновым бором. Здесь всегда тихо и спокойно. Правда, сегодня понаехало много людей на машинах и мотоциклах. Но они не шумят, не для того это место придумано. За свежевыкрашенным забором – аккуратные могилы с памятниками и крестами, обнесенные чугунными оградками. Возле некоторых могил – маленькие столики и скамеечки. Светлана идет как раз в такую оградку, разметает снег с могилы и с памятника. Я – за нею. С фотографии на нас смотрит все то же усталое умное лицо пожилой женщины. Надпись на памятнике – «Сырцова Александра Николаевна. 1955 – 2012». Света садится на скамеечку, кладет на могилу две шоколадные конфеты и два пластмассовых цветка.
   - Ну, вот, мама. Я опять пришла к тебе, хотя и простужена. – Говорит она, глядя на фотографию.
    Некоторое время моя хозяйка сидит, задумавшись. Ладно, не стану ей мешать. Мой взгляд направлен влево, через две могилы – там нашел вечный приют прах молодого парня, русоволосого, симпатичного. Я двумя прыжками перемещаюсь туда, усаживаюсь напротив памятника и просто смотрю на фотографию. Круглое лицо, широко расставленные серые глаза, немного навыкате. Грустная улыбка. Он знал о жизни много такого, что неведомо другим.
     «Цыплаков Геннадий Вячеславович. 1984 – 2010» - гласит надпись на памятнике под фото.
    Света о чем-то тихо разговаривает с духом своей матери. Наконец, прерывает общение и обращает внимание на меня. Я сижу все так же, глядя на памятник и поводя ушами. 
    Она кладет на могилу матери вместе с двумя пластмассовыми белыми цветками еще две карамельки. Подливает из термоса чаю в стоящую тут же оббитую чашку. Бормочет про себя, что пора бы поменять маме посуду.
     Цыплакову Геннадию на могилку, к самому памятнику, кто-то, видимо, совсем недавно нарезал пару кусочков настоящего финского сервелата. Да, любитель был паренек этого кушанья… Ну, я съедаю сервелат с абсолютно спокойной совестью. Гена вряд ли был бы против.
    От другого памятника, немного поодаль, с пронзительным граем взлетает резко стая ворон. В другом месте я не преминул бы поохотиться на этих зануд. Но не здесь. В этом месте все выглядит и ощущается не совсем так, как везде и обычно. Вот и вороны. Может, это не совсем вороны. А души тех, чей прах здесь зарыт, обретшие крылья, иногда прилетают на это печальное место, влекомые неведомым зовом…
    - А ты тут чем занят? – спрашивает она меня почти шепотом. – Это  кто здесь похоронен? А, наверное, твой прежний хозяин, да?
    Наверное, прежний. Может быть, хозяин.
    Света сосредотачивается на этом памятнике.
   - Какой молодой-то, да? И что же ему не жилось? Отчего он умер?
   Знаешь, Света, причин для смерти бывает много. Иногда умирают и попросту – от жизни.
    Я подхожу к хозяйке и трусь мордочкой о нежную Светину ладонь. Муррр…



4.

Кот

     Может, она и не поняла, что я хотел сказать. Ничего, позже поймет.
     Светлана неторопливо шла домой, и я деловито  бежал немного впереди нее. Обычная кошачья побежка всегда такая – быстрая и сосредоточенная. Раздавшийся справа неподалеку истошный вопль отвлек меня от все более обожаемой хозяйки. Какая-то знакомая кошка громко вскрикнула распространенное в нашем народе проклятие:
    «Не тронь меня ты, пахнущий псиной, чтоб тебе умереть с голоду!»
    Да это был старый дом, тот самый, а голос принадлежал Юме. Нырнув во двор, я увидел отвратительную сцену: большой пушистый серый кот нападал на Юму, нанося ей какие-то нервные шлепки в морду и по-змеиному шипя, а та, приседая и поджимая хвост, пятилась, злобно ругаясь и время от времени отвечая редкими ударами.
   «Шшшш! – тут же вмешался я, пригибаясь к земле и напружинивая лапы в подготовке к прыжку, - Оставь ее в покое, ну! Как тебе только хватает наглости бить женщину!»
    В самом деле, за годы мой взрослой кошачьей жизни, я крайне редко видел, чтобы кот нападал на кошку. Такое обычно бывает, когда самец зачищает для себя территорию, либо, когда самка, гуляющая с детенышами и от этого все время нервно взвинченная, сделает какой-то лишний необдуманный угрожающий жест в сторону самца. Но котят у Юмы сейчас не было, а этот кот мне был решительно незнаком.
    «Женщина? А что это такое? – тоже шипя ответил он мне, наградив меня взглядом, мечущим искры ненависти. – Ты говоришь на нашем языке, но некоторые твои слова непонятны. Я всего лишь ударил самку, а самка – существо низменное и бесполезное…»
   «Бесполезное?! Низменное?! Ах ты, мерзавец, да ведь они производят нас на свет! Они кормят нас, еще мелких и беспомощных несмышленышей, своим материнским молоком, вылизывают с нас языком всю грязь и пыль, защищают нас, малышей, от таких вот нахалов, как ты. И если это – не польза, то какой толк от нас, самцов, заботящихся только о том, чтобы поесть, поспать и…».
   «Вот-вот. Производят на свет котят, - перебил меня серый разбойник. – И кроме этого самки больше ни на что не годны. А важничают – не меньше своих ясноглазых хозяек, часто таких же пустышек, как и они сами! Что из того, что я поучил кое-кого немного вежливости, а именно – врезал  одной из этих потаскух в ее наглую морду?!.»
    Но теперь уже я не дал довести серому его оскорбительной речи до конца. Коротким прыжком я набросился на него и мгновенно придавил обеими передними лапами его голову к самой земле, навалившись вдобавок всем телом. Все это видела Юма, одобрительно мурлыкавшая на мои действия.
    «Проси прощения! – шипел я грозно серому, продолжая придавливать его изо всех сил. – Ну!»
    «У кого? Уж не у тебя ли?» – с трудом, но по прежнему нагло вопросил насильник, теперь и сам подвергнувшийся унижению.
    «У Юмы. Скажи ей, что больше так не будешь» - повелевал я.
    Я чувствовал, что не настолько превосхожу силой этого негодяя, но по счастью, сумел так ловко схватить его, что у серого не было никаких шансов освободиться от моих объятий.
    «Я больше так не буду, Юма» - обреченно выдавил он из себя. Тогда я ослабил хватку, и серый кот смог подняться на лапы и отряхнуться.
    Тогда я взглянул на Юму весьма недвусмысленно.
     «А теперь заслужил ли я твою весну?»
     Юма только возвела свои зеленые глаза кверху и сузила их до размера щелочек.
    Да ну, не будет она со мной! Вот ведь, гордое-то создание, а?..
    И вдруг, словно небольшой ураган стремительно пронесся мимо нас, взметая снег и оглашая весь двор звонким лаем. Добежав до ряда сараев, ураган круто развернулся и с еще большей скоростью помчался в обратную сторону. Чуть отстранившись от урагана и заскочив на мостки, я смог определить, что это вислоухий рыжий пес с черными пятнами на боках.
   «Радуется, что хозяин спустил его с цепи, земли не чует под лапами, - равнодушно промурлыкала Юма, и тоже, как бы между прочим, прибавила для меня: - Сможешь остановить этого ненормального – получишь мою весну».
    Проверяешь меня? Или просто любишь унижать муж… самцов и ставить их на надлежащее место? Тогда чем ты лучше этого серого, который только что так же унижал тебя?
    Я снова взглянул на пса, производившего уже пятый подряд разворот у дальней поленницы. Затем опять покосился на Юму.
     Стоит ли это того, чтобы вот так, очертя голову, бросаться, пес знает, куда, рискуя жизнью?
    Хотя, по правде сказать, может быть, только это и стоит…
    Я сделал шаг в направлении пса… а потом молча прыгнул ему наперерез. И конечно, сбитый с лап и практически смятый, я кубарем покатился в тающий снег, взметая мелкие, грязные брызги. Не ожидавший этого пес на мгновение остановился, но и я сейчас же вскочил и бесстрашно взглянул на него.
    «Ну, что, раб? -  обратился я к псу, - очумел от недолгой свободы?»
    Вопрос ему явно не понравился. Пес даже замотал башкой.
    «Кто это – раб? – возмутился пес, - я, что ли?»
    «Ну, ты же отозвался на мое обращение… ты – раб человека…»
    «А ты тогда кто, чтобы презирать меня?» – спросил пес с вызовом.
    «Я… дикая тварь из дикого леса!» - ответ отыскался в моей голове через некоторую паузу.
    «Да ну?..» - он переступил еще на два шага по направлению ко мне, глядя в упор на меня и скаля желтые острые зубы. Нет, я не попятился и не отвернулся. Видывал я в жизни глаза, братец пес, видывал и пронзительнее, чем глупые твои щенячьи гляделки, будь покоен… а уж зубы я видал такие… Тебе, наивному, боюсь, тоже предстоит увидеть эти клыки и почувствовать их. Нет, не мои, другие. На них все когда-то натыкаются. Рано или поздно.
    Чем дольше он смотрел на меня, тем заметнее таяли его решимость и задор, вызванный пьянящим воздухом свободы. Наконец пес вздрогнул и отвернулся.
    «Ты… что это? Ты… кто? – нервно замямлил он, дергая округлыми откормленными боками. – Ты глядишь на меня, как… хозяин… не надо!».
    Это «не надо» он проскулил так жалостно, что у меня внутри шевельнулось нечто, вроде сострадания к нему.
    Дурашка… Все вы, убогие твари, человечьи рабы и игрушки, живете в вечном страхе угодить в немилость к своему ясноглазому божеству. А оно, это божество, честно говоря, не такое уж и…
    Ну, ладно, ни к чему тебе это знать.
    Позорясь перед всем двором, присмиревший пес развернулся и, опустив уши и поджав хвост, засеменил к себе в конуру.
    Юма подошла ко мне, насколько возможно гордо, стараясь не утратить независимого вида и слегка потерлась об меня плечом.
    «Ну, что, храбрец? – промурлыкала она с нежностью. – Заслужил мою весну. Запрррыгивай…».
    Но Мру смотрел на нас, прохаживаясь поодаль, выгибая хвост болезненно-нервными загогулинами и щуря злые завистливые глаза. Даже просто видеть его было как-то гадостно.
    «Давай отойдем куда-нибудь, где никто нас не увидит, - предложил я Юме. – А то мне как-то противно при соглядатаях».
   «Ну и ну! – Юма задрала хвост трубой и мордочку тоже подняла вверх. – Первый раз вижу такого… чистюлю».
    «Прошу тебя, - настаивал я. – Найдем другое место для разминки. Что, это уж так трудно?»
    «Да нет, - фыркнула она. – Раз уж ты такой привереда – ныряй под крыльцо». 
   
   …Тепло!... Как же тепло и легко во всем теле, будто небесный Желтый Глаз разом пригрел по-летнему, и нет промозглой мартовской ночи во всей округе.
   Так чувствовал я себя, выбравшись из-под старого крыльца после четверти часа любовных восклицаний под щелястыми досками и направляясь обратно, домой, к уютной и прекрасной Светлане. Довольная Юма провожала меня дружеским мурлыканьем, вылизывая свои взлохматившиеся рыжие бока.
   В знакомую квартиру проник через открытую форточку в спальне. Любит же Светлана свежий воздух! И она, конечно, права. Именно так спать гораздо полезнее.
     Весь такой холодный с улицы, я нырнул к ней под одеяло, прямо на ножки, на чудные ее пяточки. Ничего, моментально нагреюсь, у тебя тут так тепло, муррр…
    Она пошевелилась и при этом почесала мне большим пальцем левой ноги как раз за правым ухом. Света, да ты ж меня уже чувствуешь, мурррр…
    Все-таки бабник же я, братцы, неисправимый, неудержимый, несусветный бабник, а? Даже сам себе поражаюсь!



5.

Кот

   Обычно поутру я люблю поспать. Особенно на мягком и в тепле. Сон расслабляет все мое тело настолько замечательно, что оно становится таким же эластичным, как студень на холодце. М-да… Вот бы сейчас холодца хватануть!.. Мечты…
   Но это утро отличалось от прочих. Я чувствовал себя восторженным, как маленький котенок, который испытывает непередаваемую радость от всего, что видит, если только это увиденное его не очень пугает.
   Я спрыгнул с кровати и принялся гоняться за круглыми хозяйкиными пяточками, проскальзывая по линолеуму задними лапами. Я нырял под кровать, напружинивался и сейчас же выскакивал оттуда на Свету, словно из засады. Я догонял хозяйку, поднимался на дыбы рядом с ней и махал передними лапами, глядя на нее весело и глуповато. Словом – котенок котенком.
   - Эк ты разыгрался сегодня! – в голосе Светы  чувствовалась легкая укоризна. – Что случилось? В детство впал?
   Она взяла меня в свои нежные руки и почесала мне сначала за ухом, а потом шею и пузо так, что я зажмурился от удовольствия.
   - Вот, погоди-ка, отнесу тебя к ветеринару, он точно скажет, здоров ты, или нет, и что с тобой делать дальше.
    К ветеринару? А может, не надо? Он там тебе насоветует… с три короба…
    От этой мысли мне что-то сразу сделалось немножко не по себе.
    Наскоро проглотив блюдечко вчерашней гречневой каши и даже не потершись на этот раз в знак благодарности с мурлыканьем о Светины ножки, я в глубокой задумчивости прошмыгнул в дверь на улицу.
    Я побежал туда, где мне было интереснее всего – в  гости к Юме. Мимо меня пролетела хлопотливая сорока; я инстинктивно задрал голову и сейчас же увидел нарисованную на стене улыбающуюся физиономию старичка в шапочке с красным крестом и подпись под этой картинкой – «Ветлечебница».
    Бр-р-р!.. Знак свыше…
    Юма в это утро, похоже, сидела дома. Я обыскал весь маленький двор, заглянул и под крыльцо. Оттуда сверкнули недобро знакомые красноватые глаза, и раздалось раздраженное шипение.
   «Юма! – обрадовался я и озадачился одновременно. – Что сегодня сердитая? Поругалась с ясноглазой хозяйкой?»
   «Поссслушай, убирайся отсюда! – встретили меня шипением, почти змеиным. – Куда бы я ни ссссунулссся – везде ты! Сидел бы где-нибудь в определенном мессссте!»
   Это оказался Урс, - тот самый серый кот, что пытался побить недавно Юму. Как его зовут, сама Юма мне и сообщила. Урс  был очень раздражен.
   «Тебя сегодня, явно, не кормили, - сказал я ему понимающе и примирительно. – Не печалься. Сегодня у тебя еды нет, а завтра ее будет целая гора. Юмы здесь не видал?»
   «Сссказано тебе – мотай отссссюда! Не видал я твоей глупой Юмы, чтоб ее псссы разорвали в клочья!»
   «Эй, полегче, старый! Не боишься, что опять намну тебе бока? – спросил я, впрочем, довольно хладнокровно, чувствуя себя полным хозяином положения.
    «Надоел ты! – в его брюзжании слышалась предельная усталость, разочарование во всем мире. – В логове ясноглазых – то хозяин, напившись дурманящей воды, заставляет меня бегать за дурацкой бумажкой, как детеныша, то детишки тискают, словно игрушку, то хозяйка берет меня к себе на колени  заставляет лечить ее болячки… а кто бы мои полечил… уф!».
    «Достали тебя, да, Урс?»
    «Не хватало еще, чтобы меня отсюда достали! – снова, похоже, озлился он. – Ты, что ли, доставать будешь? Уйди, рожа!»
     «Я уйду, - не очень правильно ссориться  тем, кто сам непрестанно ищет ссоры. – Но только ответь мне, Урс, почему ты такой злой, а? Ты ни с кем не дружишь, все время лезешь в драку и постоянно нарушаешь наша законы. Зачем ты бьешь самку во время ее весны?! Ты что, Корня Счастья обнюхался, да?»
   «И охота тебе расспрашивать да выведывать! – Урс продолжал злобно блестеть глазами. – Корень Счастья!.. Сожри меня самый блохастый из псов!.. Да я, может быть и живу-то только благодаря шипучей воде, пропитанной Корнем Счастья, которую дает мне ясноглазая хозяйка время от времени!.. Бью самку во время ее весны?!. О-о, я знаю, чем это пахнет, уверяю тебя! Ведь и я когда-то отгулял весну с подругами… Всего одну… а затем…»
   Он отвернулся и нервно задергал хвостом, заводил боками.
   «А затем?» - не постеснялся переспросить я.
  Урсу не хотелось этого говорить, но он все же рассказал:
  «Ты никогда не видал таких ясноглазых, одетых в белую шкуру без шерсти?.. Да не встречаться тебе с ними ни…».
    «Видал, - незамедлительно ответил я. – И встречался».
    «И они щупали твой живот и ниже живота?» - Урс опять вздрогнул и ощетинился.
    «Нет… не щупали». – Был мой ответ.
    «Тогда тебе посчастливилось вылезти сухим из помойки… Ну, а мой хозяин однажды посадил меня в логово из прутьев ивы и отнес к одному такому… у этого, в белой шкуре, седая шерсть клоками росла вокруг пасти… Фу, облезлый! И вот этот ясноглазый ощупал мой живот… и сделал мне больно. Ненадолго. Раз – и все. И с тех пор мне не нужна ничья весна. А живу я только вкусом мяса, пахнущего дымом и водой с Корнем Счастья. Всем этим снабжают меня мои добрые хозяева».
   «Добрые?.. Хм… да уж… и как ты так живешь теперь?»
    «Вот так и живу. Зато ем от пузы, сплю, сколько влезет…»
   «Ты игрушка, понимаешь, ты для них всего лишь игрушка!..» - я заметно нервничал, мой хвост сам собою принял вид замысловатой загогулины.
    «А что это такое – игрушка?» - не понял Урс.
    «Это такая штука, которой ясноглазый занимается, когда ему  нечего делать, и которой отвлекает он своих маленьких детенышей, чтобы не мешали».
    «Да, - проворчал Урс. – Правда, ясноглазые иногда маются от безделья. Нам, кошкам такое непонятно: работа есть всегда, а если устал –спи…».
    Я не знал, как еще выразить Урсу мое искреннее сожаление о его печальной участи, зато знал, что помочь ему я уж точно ничем не могу. Я просто ушел от него и бежал, погруженный в свои мысли, ни на что вокруг не обращая внимания, пока не встретил Юму, едва не ткнувшись носом прямо в ее мягкое, покрытое шелковистой, лоснящейся шерстью плечо.
    Юма возвращалась домой с утреннего обхода своих владений, и встрече со мной явно обрадовалась:
    «Мурр! – довольно проурчала она и потерлась об меня боком. – Сыт ли ты сегодня, о Согретый теплом моей весны?».
     Я потерся об нее в ответ и коснулся усами ее усов – знак дружеской привязанности; спросил тоже, сыта ли она, но даже эта встреча не могла избавить меня от невеселых мыслей.
    «Известно тебе, Юма, что ясноглазые хозяева лишили Урса смысла сражаться за чью бы то ни было весну?» - спросил я подругу.
    «Да. Я довольно давно его знаю, и он всегда таким и был, - ответила она, - а что тут такого? Со многими самцами ясноглазые так поступают».
    «А ты знаешь, как называются те ясноглазые, у которых нет, например, верхней или нижней лапы?»
    «У нас, кошек, самцов и самок без лап называют «мертвыми» - потому, что они долго и не живут, - холодно рассудила Юма. – Такие редко бывают нужны даже и своим хозяевам. А про самих ясноглазых – откуда же мне знать?».
    «Они называют своих калек «лишними». И все же кормят их и заботятся о них. Правда, о некоторых только лишь для вида… - пояснил я и сейчас же спохватился, не наговорил ли и сам здесь чего-то лишнего?
    «О Согретый весной… откуда ты так хорошо знаешь обычаи ясноглазых?» – промурлыкала Юма.
    «Если бы я знал, откуда! – ответил я как бы растерянно, - это странно, но я понимаю их язык и оттого изучил, о чем они думают и как живут. Так вот, ясноглазым почему-то хочется выглядеть добрыми даже тогда, когда они не таковы».   
      «Это легко объяснить, - рассудила Юма. – Наверное, так же и котята хотят казаться умнее, даже когда еще глупы».
     Да, Юма, а вот ты, похоже, совсем не глупа.
     «И, кроме того, ясноглазые любят, когда другие их хвалят. И наоборот, способны жестоко отомстить собрату за любую обиду» - добавил я.
     «Нам-то что за дело до их странностей?» - спросила Юма равнодушно.
     «А вот я не могу понять. Если им самим вовсе не нравится становиться «лишними», зачем же они делают «мертвыми» многих котов?» - размышлял я.
     В ответ Юма предположила, что, может быть, ясноглазые хозяева котов и кошек не знают толком ничего о нашей жизни. Она, Юма, живя у своих хозяев, видела у них много маленьких, мягких и жестких неподвижных, неживых фигурок разных зверей. На этих фигурках учатся охотиться их детеныши. Может быть, они и нас держат за нечто, вроде этих фигурок, только движущихся и нуждающихся в пище.
       Ох, Юма, да если бы так…
     «Я решил уйти от своей ясноглазой, - поделился я с подругой. – Потому что она собирается завтра отнести меня к тому, который носит белую шкуру…».
     «Ну и что? – прервала меня Юма. – Носящие белую шкуру без шерсти не всегда плодят «мертвых». Иногда они лечат наши болячки получше целебных трав».
     Да-да… Урса, вон, уже полечили, куда еще лучше-то?..
     «Когда я попаду в лапы к Белой Шкуре, у меня уже не будет никаких шансов сбежать», – заметил я.
    «Да, пожалуй, не будет, - согласилась Юма. – А что, твоя ясноглазая хозяйка бьет тебя, кричит на тебя, не кормит тебя, не выпускает из своего логова на волю, или что?»
    «Ничего из этого. Она гладит меня, чешет, кормит тем, что ест сама, позволяет спать на ее ложе…»
     «Может, она постоянно пытается приучить тебя не пачкать в ее жилище? Часто тычет тебя носом в лужи?»
    «Такое было всего один раз и более не повторялось. Да и не так я глуп,, чтобы пачкать логово ясноглазой. Скажи, тебе самой приятно делать лужи в их жилище?»
     На этот вопрос, достойный, разве что детеныша, Юма не ответила, но зато сделала следующее предположение:
    «Если все так, как ты говоришь, чего тогда тебе бояться? Ясноглазая хозяйка не станет делать из тебя игрушку. Белая Шкура лишь проверит тебя на блох и глистов».
     «Мне бы твою уверенность…»
     Конечно, это выглядело некрасиво, но я все же боялся. Впрочем, откуда во мне взялось это «постыдно»? Мы, коты, в общем-то, ко всему относимся легко, и нас время от времени волнует лишь близкая, правдой или неправдой доступная еда да весна самки.
    «Сколько весен ты отгулял?» - спросила Юма.
    «Эта – вторая», - ответил я.
    «И за все это время ты ни разу не попадал в лапы к Носящим Белые Шкуры?».
    «Попадал. Больше того, я родился именно в логове Белой Шкуры. Такой ясноглазый был хозяином моей матери».
    «И что же? Он мучил тебя, причинял боль?»
    «Нет. И двух своих детенышей он научил не обижать ни меня, ни мою мать, хотя детеныши очень любили играть с нами».
     «Тогда совсем тебя не пойму. Ты почти не видел Белых Шкур, плодящих «мертвых»…»
    «…Я сбежал от того, в Белой Шкуре…»
    «Что-то случилось?»
    «Да. Однажды у меня почему-то начался сильный зуд  во всем теле. Сколько бы я ни чесался лапами или языком, зуд не проходил. Правда, детеныши ясноглазого очень часто гладили меня и от этого зуд на время становился меньше. Но затем у меня начала вылезать шерсть на лапах и за ушами…».
    «А, понимаю…» - задумчиво мурлыкнула Юма.
    «Да. Зуд этот очень скоро передался от меня его детенышам. Тогда ясноглазый принялся срочно лечить и их, и меня, мажа какой-то вонючей, тягучей дрянью из прозрачной склянки. Это помогло, болезнь стала проходить у всех. Но подруга Белой Шкуры рассердилась на меня, и стала его заставлять отнести меня «куда-нибудь в лес».
   «Она боялась, что ты опять заболеешь и всех заразишь». – Догадалась Юма.
   «Так и было. Но я не стал дожидаться, пока меня куда-то отнесут, и просто сбежал. С тех пор и брожу вольным охотником».   
    Если бы этот разговор происходил между двумя людьми, то Юма бы, конечно, воскликнула: «Как?! Ты ушел от матери?!». Но дело в том, что у  нас, кошек, родственные чувства развиты несколько слабее, чем у людей. Безусловно, когда хозяин забирает у только что родившей кошки всех котят и забрасывает их, то  кошка некоторое время инстинктивно ищет их и страдает. Она может обидеться, рассердиться на своих хозяев из-за этого, но, как правило, лишь на время. Если же кошке оставляют котенка или двух, она будет растить свое потомство, заботиться о нем, но не более года. Отгуляв следующую весну, кошка обзаведется новыми котятами, а повзрослевших чад станет гнать от себя, и они вынуждены будут уходить.
   «Значит, ты теперь опять будешь сам по себе, как раньше? – спросила Юма, - будешь бродить туда-сюда? Питаться отбросами? Дневать там, где придется?».
   «Похоже на то…» - я был печален и задумчив.
   «Ко мне приходить будешь?».
   «Куда же я денусь от тебя?..»
   «А оставишь мне память о тебе прямо сейчас?» - Юма прищурила свои хитрющие красноватые глаза.
    Конечно же, я был согласен!   
    Юма побежала к сараям и быстро-быстро вскарабкалась по щелястой, серой от времени доске на крышу дровянника. Я последовал за нею, влекомый непреодолимым запахом весны.
     Сколько мы были вместе, слившись с нею в единое целое? Я не могу этого сказать точно, но весь мир вокруг нас будто погрузился в какую-то розовую дымку. И нас было только двое в этом мирке, и тепло весны переполняло нас…
     Насладившись и потершись, мурлыкая, своим боком о мой встрепанный бок в знак благодарности, Юма быстро спрыгнула с дощатой крыши сарая и мгновенно исчезла куда-то по своим делам.
    Тем же манером, что и Юма, я принялся спускаться с крыши по доске вперед хвостом, упор на задние лапы, медленно перебирая передними.
    Что это?
    Внезапно я почувствовал, что будто бы застрял на месте, не могу больше ни спускаться, ни подниматься обратно вверх. На мгновение глянул вниз, и сейчас же предательский ступор сковал меня всего. Во всем маленьком дворике в эту минуту не было ни души.
    Спокойно, спокойно! Все коты время от времени испытывают такой страх, забравшись куда-нибудь высоко за чем-то заманчивым, а потом жалобно  мяучат, словно вдруг ни с того, ни с сего обнаружив, что земля оказалась далековато, и прыгать страшно.
    Но тем котам хорошо еще, поскольку они нормально сидят либо стоят на всех четырех лапах на твердой, устойчивой поверхности. А я-то сейчас уже в процессе сползания, и неуклонно меня тянет вниз, а если передние лапы вдруг не выдержат и ослабнут – то-то шмякнусь я оземь, как шерстяной мешок с костями!..
   Время идет, лапы начинают подрагивать от усталости. Ох, высоко!
   Спокойствие, снова повторил я себе. Если кот падает с высоты, он непременно приземляется на все четыре лапы…
   Всегда?
   А всегда ли?
   А если, предположим, с пятого этажа?
   Страшно, сожри меня мышь, что ж так страшно-то?   
   Пес его знает, что за день сегодня пугательный какой-то?
   Рявкнуть, что ли, во всю глотку, может, станет легче, ступор кончится?
   А смысл? Отчего это он должен кончиться вдруг?
   Главное, я ведь и не падаю. Но и не ползу. Ни то, ни се. Застрял…
   Давненько что-то со мной такого ступора не приключалось. То есть, я и раньше лазил по крышам, и немало, но всякий раз благополучно слезал или спрыгивал обратно, как-то и не задумываясь о том, что можно шмякнуться, ушибиться и все прочее в таком роде. Такой ступор бывал, но редко очень, последний раз уж не вспомню и когда.
   А еще, когда я был котенком, младший сын Белой Шкуры, помнится, брал меня в две руки и, шутки ради, с размаху кидал на стену комнаты, на которой висел красочный ворсистый ковер. И я ничего – ловко хватался коготками за ворс, взбегал быстро-быстро под самый потолок и мягко спрыгивал вниз, на обширный диван, стоявший у стены. Я, конечно, не просил этого детеныша обходиться со мною так бесцеремонно, но и большой какой-то проблемы в этом не видел. Швыряет – ну, что же, не возразишь. Он больше, он гораздо сильнее. Взбегу и спрыгну, всего-то делов…
   И не было никакого ступора тогда. А потом случался. И вот сейчас – тоже. И откуда он берется вообще? 
   Ой, кажись съезжаю! Сейчас шмякнусь… больше не могу держаться. Мяяяяууу!!!
    Я издал громкий вопль, продолжая висеть в обнимку с доской.  Объехал вниз всего на пару лап. Еще высоко. И помочь – некому.
     И тут, видимо, на мой позорный крик, из того же сарая, сладко потягиваясь от дневного сна, откуда-то из-за поленниц вылез рыжий Мру.
    Он мирно сел внизу, прямо подо мною, поджав хвост и с интересом на меня поглядывая.
    «Что, висишь? – промурлыкал он, чем-то весьма довольный, - боишься? Ну, продолжай. А я погляжу».
    Он бы, может быть, и поглядел, но тут во мне произошла внезапно новая перемена. Ступор сгинул, будто такового и не было, я очень быстро и уверенно съехал с доски на землю, встал на лапы, выгнул спину и исподлобья уставился на Мру.
    «И чья теперь очередь бояться?» - спросил я у него презрительно.
    «Мяу… а я вот всем расскажу, как умник Яуму боится высоты». – ответил он, угрожающе мяукнув, чтоб я не вздумал приближаться к нему.
     Но я именно вздумал. И трусоватый Мру, задрав хвост трубой и распушив его, сейчас же рванул наутек. Я не отставал. Я гнался за ним изо всех сил – чтоб неповадно было ему впредь насмехаться надо мной… хотя, как таковой, смех свойственен во всей природе одним ясноглазым.
     Клокоча досадой, я сам не замечал, куда мы мчимся. Но, когда Мру зажался в угол и ощетинился, готовясь принять неминуемый бой, я решил, что пока с него хватит и того страха, каковой он испытал, удирая. Еще раз сердито сверкнув глазами, я прошипел ему: «Так-то вот!» и немедленно отправился прочь. Напасть на меня с хвоста Мру не решился.
    Оказывается, я загнал его аж на чердак, куда вела довольно хлипкая, свисавшая вниз металлическая лесенка. Продолжая удивляться недавним страхам, я, как ни в чем не бывало, проскочил ее и преспокойно покинул чердак.
    Откуда он берется, этот ступор, ни с того, ни с сего? Куда потом в мгновение ока бесследно исчезает? Как бы научиться предсказывать или знать, когда, при каких условиях, он появится в следующий раз? Что способствует его исчезновению? И т. д., и т п…
    Нет, подумаю об этом потом. А сейчас отдыхать. День – время кошачьего сна.

6.

Кот

    Вечер открывает в потемневшем небе тысячи ярких, добрых глаз, которые озирают весь мир с высоты и словно сочувствуют всем страдающим на Земле в это время. Вечер гладит мягкой лапой многих и многих,  согревая и успокаивая. Мир приобретает вечером какую-то особенную целостность. Когти у лап вечера втянуты в подушечки, как у кошки. Именно втянуты, потому, что вечер бывает добр не всегда. И, когда он сердит, многие чувствуют на себе его выпущенные острые когти. Но и добрый вечер согревает и успокаивает далеко не всех. Некоторых он пробуждает и бодрит своим прикосновением. Это как раз относится к нам, ночным существам – кошкам, совам и прочим ежикам.
   Вот и я проснулся, почувствовав, что настало время оно. Вылез из-под дровяника, куда укрылся специально для отдыха, растянул лапы и спину, зевнул и задумался.
    Что мне делать дальше? Слазить, например, в подвал и там всю ночь охотиться на мышей? Либо покормиться на свалке? Либо идти искать бесхозную территорию, чтобы пометить ее, как свою, а затем охранять?
    Хлопнула дверь дальнего от меня подъезда в логове ясноглазых, и на крыльцо вышел, облизываясь, совершенно сытый Урс. В его надменном взгляде на этот раз читалось полное довольство жизнью. Солидно и значительно, как большой ясноглазый вожак, подняв хвост трубой, он прошествовал по крыльцу, сел на первую верхнюю ступеньку и стал тщательно умываться.
    Нет, он, конечно, не пойдет ни охотиться, ни метить территорию. Зачем? Он сыт и доволен.  Сейчас ляжет куда-нибудь на скамейку и станет дрыхнуть, сколько его душенька пожелает. У такого, как он, значительно большая часть жизни проходит во сне, либо  дремоте. Древние инстинкты над безнадежно домашними кошками уже не имеют своей обычной власти. Жизнь при хозяевах избаловала их, изнежила. И живет он только вкусом мяса, пахнущего дымом…
    Бедолага!..
    А мне вот надо идти, трудиться, жить…
    Но тут хлопнула дверь уже ближнего подъезда, и на крыльце появилась Светлана. Она была без куртки, без пальто, в сером, пушистом свитере с толстым, закатанным воротом и в потертых джинсах, ладно сидящих на ее литой фигуре.
    Но она уже не моя хозяйка. Ведь я сам решил от нее отказаться и вновь стать вольным охотником. Ну, да ей-то, думаю, на это все равно. Она уже про меня и забыла.
    Хоть полюбуюсь на нее напоследок. Ах, красотка… муррр…
    Что это у нее в руках? Миска со скелетиками речной мелкой рыбы!.. Интересно.
    - Кис-кис, - сказала она, -кис-кис. Барсик, ты где?
    Клянусь сметаной, да ведь она меня ищет и зовет. Не забыла!
    Проглоти меня собака, а ведь  как приятно, что она не забыла…
    Запах вареной рыбы очень привлекателен, он манит меня, и эта рыба предназначена именно мне. Мне хочется, несмотря ни на что, радостно бежать вприпрыжку прямо к Свете.
     Угу. А завтра она понесет меня к Белой Шкуре…
     А может быть, расхрабриться? Во-первых, возможно, Юма права, и Белая Шкура не поступит со мной так же плохо и жестоко, как с Урсом. Во-вторых, если уж завтра на приеме для меня вдруг запахнет жареным, то я ведь могу и обозлиться, и выразить всем своим видом, что не согласен с насилием, применить когти, зубы, в общем, отстоять свое право быть полноценным охотником. Ведь так?
      Ну, да, разумеется, так!
      И что же я медлю?
      Ни о чем больше не думая, я бросился к потерянной, было, и вновь обретенной хозяйке, ткнулся мокрым носом в ее нежную руку и требовательно углубился пастью прямо в миску с рыбными объедками. Мне показалось, прошло всего какое-то мгновение, как я уже стрескал всю рыбу и благодарно облизал хозяйкины ладошки.
   - Хороший, хороший. Вот, какой вежливый, учтивый… - ласково сказала Света и, взяв меня на руки, понесла домой. Руки ее подхватили меня очень ловко, мне было удобно и приятно. Вдобавок, от нее  хорошо пахло цветами. Я замурлыкал.
     Братцы-котята! а ведь я ничем не лучше этого баловня-Урса…
     Ну, может, немного и получше? Кое-чем, а?
     Но сейчас моя прекрасная и ненаглядная ясноглазая госпожа сядет, наверно, в кресло, нажмет кнопку пульта телевизора и углубится в бесконечный глупый сериал. И хорошо, просто прекрасно; пусть тот сериал идет подольше, а я обязательно заберусь к ней на колени и буду блаженствовать, как и тот несчастный.
    Предвкушая удовольствие, которое доставят мне Светланины руки, я побежал в комнату, где видел кресло, мягким прыжком взобрался на него и принялся вертеться так и этак, будто бы с целью устроиться поуютнее, а на самом деле с нетерпением ожидая Свету. А она все не шла ко мне, и только чем-то побрякивала в кухне. Время шло, а она не приближалась.
    - Кис-кис, - послышался вместо этого ее голос из кухни, - иди, дам тебе молока и примешь ванну. Киссс…
    Молока? Отлично, уже бегу! Ведь кресло и сериал никуда не денутся, все равно, ты придешь сюда, правда? А что ты там еще предложила мне принять, ну-ка?
    Пока я сосредоточенно лакал теплое кипяченое молоко из блюдца, Света натянула толстые, противного ядовито-зеленого цвета перчатки на свои нежные пальчики и набирала в мойку воду из-под крана. Потом решительно взяла меня и…
    Буль!..
    Тысяча драных кобелей!  Что это? Зачем это?
     Ах, да! Ванна, будь она неладна!
    Я попытался отбрыкаться, кусаться, царапаться, я сердито завизжал, но все было тщетно. Она крепко держала меня, и раз за разом макая в ненавистную воду, приговаривала своим божественным голосом:
    - Ведь правда, нехорошо было бы нести тебя к ветеринару немытого, лохматого, нечесаного? Это нечистоплотно, да и просто невежливо по отношению  к врачу. Ему не должно быть неприятно прикасаться к тебе.
    Она мазала меня серым хозяйственным мылом, а противная вода лилась на меня неумолимым, нескончаемым потоком. Я зажмурился, но теплые струи все равно проникали мне в нос, в пасть, в уши…
    Еще и еще раз я попробовал куснуть или оцарапать Светлану, но это не дало особенных результатов. Перчатки на ее руках надежно защищали их, а держала она меня крепко и ловко. Я бросил отбиваться – все равно, уже моет, а если буду продолжать сопротивление, чего доброго, она еще рассердится на меня. Буду терпеть, ведь я мужик.
    Братцы-котята, вот наказание-то, клянусь тараканьими какашками! Полные уши воды! Ни пса не слышу.
    Светлана смыла с меня противную липкую пену, тщательно протерла меня мягкой приятной тканью, села в то самое кресло, положив меня к себе на желанные колени, и включила фен.
    - Ну, мученик, думаю, твои мытарства закончились. Сейчас просохнешь, будешь чистенький и хорошенький.
    Эх, Светка, хорошо тебе говорить. А знала бы ты, что такое эти самые мытарства!
    Она еще что-то говорит, но я почти совсем ничего не слышу. Повторяю – у меня полные уши воды, и последняя не собирается выливаться наружу, хоть мяучь.
    Мышь его знает, что теперь делать.
    Теплый воздух, изрыгаемый феном, обволок меня всего. Противная мокрота постепенно исчезла. Но в ушах по-прежнему хлюпало.
    Я многозначительно посмотрел на хозяйку, склонив голову на правый бок. Света, почему ты у меня такая чистюля?
    Да, вот теперь она уселась в кресле поудобнее, включила и желтовато-розоватый торшер, и глупый свой сериал, все так, как я хотел до этого, только ни радости особой, ни удовольствия мне это уже, почему-то не доставляет. Вода продолжает хлюпать в моей голове.
     Ну-ка, положу-ка я свои передние лапы на ее прекрасную высокую грудь, а на них уже пристрою многострадальную свою  головушку. Так, вроде, лучше. По крайней мере, ощущаешь что-то такое манящее и пленительное рядом с собою, непосредственно прикасаешься… Сначала одно ухо вниз, потом второе… Нет, как ни крути, а вода не выливается, не освобождает меня. Что-то мне тяжеловато. Попробую заснуть. В конце концов, раз я теперь не вольный уже охотник, время суток для меня, домашнего отныне, не так важно, как для бродяги.
    Мрррр!
    Только я немного задремал, как оказался снова потревожен. Света бережно сдвинула меня с себя на кресло, встала и вышла в другую комнату. Наверное, забыла что-то взять – книжку, или ноутбук, либо просто решила опять покурить где-нибудь на балконе. Разбуженный, я недовольно снова помотал неприятно отяжелевшими ушами. Тяжесть в них нарастала с каждым часом.
    Что же ты, Света? Решила искупать кота, а как это правильно делать, и нужно ли вообще, не поинтересовалась! Могла бы посмотреть в какой-нибудь книжке, или в Интернете, в конце-то концов.
   Коза ты такая-разэдакая, вот ты кто!
   Стоп! Что это я? Почему, собственно, коза?
   Неграмотно искупала кота, залила ему уши – и сразу коза? А когда приютила, кормила, обогревала, гладила, чесала пузо – тогда не коза была?
    А кто я такой? В смысле, и кто вообще, и кто конкретно Свете?
    Относительно своего места в мире, я вообще мелочь. Почти никто. Я кот, и пару часов тому назад еще считал себя бродячим. Таких бездомных мышеловов тысячи и тысячи. Ими, в сущности, очень мало кто интересуется, только периодически санэпидемстанции и живодеры.
    Относительно Светланы, я, вот уже пару часов, опять-таки, ЕЁ КОТ. Но и только-то. То есть, малополезная мелкая животина, которую надо кормить, и с которой можно играть, а еще, в случае такой прихоти – спать в обнимку. Живая мягкая игрушка. А незадолго до этого, я ей был вообще никто.
     А попробуй-ка этой игрушке, этому НИКТО, хоть чем-то не угодить! Сразу в ее (или его) глазах станешь и козой, и такой-разэдакой.
    Кто я сам, чтобы так ее ругать?
    Нет, братцы-котята, как ни крути, а каждый из нас, осуждая других за то, что они ненароком, скажем, толкнули нас локтем, или даже спихнули с ног, несколько, пожалуй, преувеличиваем собственную значимость.
    Эх, все бы хорошо, кабы так не болели уши и вся голова вслед за ними.
    Что-то будет завтра… Полагал получить медосмотр, а выйдет мне диагноз, и назначат лечение. Похоже на то.

7.

Гена

   Жарко. Сухой песок и мелкие речные камушки недобро скрипят под потертыми подошвами кроссовок. Пальцы изо всех сил сжимают рукоятки небольших костылей-канадок с опорой под локти. Ладони уже запотели, скользят. Каждая ямка, каждый бугорок под ногами – проблема и неприятность.
   Круг, другой по пустынному двору… Куда? Зачем? Каждый шаг дается с трудом. Все тело напряжено до предела. Всего меня прошивает какое-то жгучее чувство, что я сейчас, того и гляди, куда-то полечу – не то вниз, не то – вверх…
   Над головой -  почти чистое летнее небо с одним ленивым обрывком облака. Не глядеть на него, а не то к этому мерзкому чувству прибавится еще и легкое головокружение.
   Я иду неправильно – это все замечают, а многие мне и говорят.  Я опираюсь больше не на ноги, а вот, как раз на эти костыли, черт бы их побрал совсем! А как же быть уверенным в том, что само по себе стоять не способно – упадет?..  И это еще  хорошие костыли, они на самом деле довольно удобны, не сравнить с предыдущим вариантом, с опорой в подмышки.  Те, помню, возьмешь в руки – и так повиснешь на них, будто взгромоздился на небольшую башню и с нее озираешь окоем…
   Высоко надо мною пролетает реактивный самолет. Неосторожно взглядываю на него – и мои муки усугубляются. Кажется, будто невидимая сильная  рука схватила меня за шиворот и тянет вверх. И земля уходит из-под ног. Ну, все. Теперь падения не избежать. Зато упаду – и страх прекратится.
   Тут совсем близко, за сарайкой раздается звонкий лай.  Собаку, привязанную на цепь, что-то обеспокоило. Из соседнего подъезда вышел незнакомый человек и направился куда-то по своим делам.  Собака дисциплинированно несколько раз гавкнула в его сторону.
   Странно, но во время этого лая ступор мой не то, что ослабел, а вообще улетучился. Я немного выпрямляюсь, делаю несколько более уверенных шагов. Хорошо.
   Но лай затихает, собака уходит в конуру дремать. А ступор начинается снова. Накатывает снизу вверх, от ступней к плечам.
   Еще шаг, другой, третий… А-а…
   Из-под костыля вывернулся круглый камушек, резиновая насадка поехала на нем. Мгновенно все крутанулось в глазах – и вот я уже лежу на земле.
   Лежу. А что делать дальше?  Снова вставать? Но для этого нужна надежная, устойчивая опора, каковой костыли, конечно, не являются. Вот, кабы они могли сами стоять и не падать!
   Доползти на четвереньках до дома, зацепиться за перила крыльца, влезть на него и сидеть спокойно на скамеечке? Хорошо бы, но вдруг мама увидит, что я ползу, как маленький? Попадет мне на орехи! Да и ладно, что попадет, но мама расстроится, а это никуда не годится.
    Положение…
    Мимо проходит соседка.
   - Гена, ты упал? – она подходит ко мне. – Не ушибся? – она помогает мне встать, отряхивает с моей одежды пыль, сует в руки костыли. – Ты… это… смотри, осторожнее тут, ямы кругом. Не упадешь больше?
  - Не знаю, - растерянно бормочу я в ответ, но она уже ушла. А ступор накатил опять, но теперь он в разы сильнее. Я весь дрожу крупной дрожью, заметной со стороны. С ладоней чуть не каплет пот.
   Ох… Вот и мама. Идет из огорода. Ничего не видела, что тут со мной было. И не буду ей говорить.
    Стоило ей приблизиться – и ступор опять исчез, чтоб ему сто чертей! Преследует меня этот ступор и появляется именно тогда, когда никого нет рядом. Только тогда и ровно до тех пор, пока я один. И попробуй-ка, объясни кому-то про этот ступор. Никто не поймет, потому, что сам, если и переживал хоть что-то подобное, то хоть понимал причину. Ну, может, был где-то на высоте – на горе, на крыше… А я-то… В моем случае причины неизвестны и самому мне.
   - Ну, вот, видишь: погулял – и ничего не страшно, - улыбается мама. – Вечерком еще походишь.
   Да уж, ничего… Ну ладно, какой смысл ныть и оправдываться?.
  Мама помогает мне добраться до крыльца, там я сажусь на  лавочку. Лодыжки мои по-прежнему подрагивают, с них так приятно уходит напряжение. А вечером все  начнется сызнова.
  Уф, жарко, аж в сон клонит…

* * *
   Острый приступ тяжкой боли в голове пробудил меня. Я по-прежнему лежал, распластавшись, рядом со Светланой, только уже не на кресле, а она взяла меня к себе в кровать.
   В ушах все так же булькает.
   Что за чушь мне снится, болезному? Какие-то дурацкие сны. Может, от этой ванны, будь она неладна, а возможно, и просто от того, что я сплю ночью – ленюсь, когда другие охотятся, трудятся.
   Потянулся, зевнул, размял позвоночник и мышцы. Пойду-ка поищу мышью нору. Должна быть. Иногда где-то в кухне и  перед туалетом чувствую характерный  запах.
   Конечно, нашел, какие могли быть с этим проблемы? Нос сам привел меня к норе в кухне, устроенной в щели между плинтусами. И запах оттуда шел такой острый, что ясно было – мышь сидит там, нужно только дождаться, когда вздумает выйти.
   Проходит полчаса, час, два… Мышь не выходит. Голова моя болит, ее клонит книзу. То ли меня тошнит, то ли спать хочется, а то ли сдохнуть… Плохо мне, и становится все хуже.
   Но, внимание – мышь! Сконцентрироваться на деле, может, боль затихнет.
   Она высунула нос из норы – тоже кушать хочет! – взглянула на меня маленькими блестящими глазенками воровато и предприняла рывок вправо, очень стремительно, надеясь успеть не попасть в мои когти.
   Да где ей!..
  Вот, я держу ее в лапах – махонький серый попискивающий от ужаса комочек. Сейчас подзакушу, так и полегчает, может быть.
  - Нееет! Пустиии! – пищит громко мышь.
  Между прочим, это самец. Мышак.
  Что-то, тысяча лысых псов, не радует меня сегодня добыча. Вот не радует, да и все. Голова болит, охота спать. Только без снов, умоляю…
   Инстинкт охотника крепко сидит во всех существах, поедающих не ЧТО-ТО, а КОГО-ТО. Среди ясноглазых тоже полно охотников, да еще таких увлеченных, охотятся со страстью, говорят – у них такое хобби. И еще у них принято выражаться не КОГО УБИЛ, а ЧТО ДОБЫЛ. Хотя это ЧТО – рябчик, куропатка, заяц…
   Ну, вольно им, их оправдание, по сути, в том, что все остальные – передвигающиеся на четырех ли лапах, или на восьми, или ползающие, пресмыкающиеся, для ясноглазых – твари молчаливые, бессловесные. Ясноглазые не то, что не понимают нашей речи, они нас вообще не слышат. Вой, лай, шипение, мяуканье – это еще не речь зверей, а просто звуки, которыми мы обозначаем простейшие наши чувства, без сложного содержания. А наша речь – на  самом деле она не слышна их ушам. Слишком высоки звуковые частоты, на которых мы общаемся.
   А вот, вы попробуйте-ка поймать и убить (а затем СЪЕСТЬ) существо, которое может вам что-то сказать, попросить пощады, пожаловаться на несправедливость с вашей стороны к нему, наконец, просто вас обругать последними словами… Каково это?
   Много лун прожил я уже в этом мирке и привык ко всему. Обычно я не даю ничего вымолвить мыши или крысе – убиваю их мгновенно. После, со свернутой шеей, мышь уже представляет собой только кусочек мяса с кровью, в шкурке.
    Когда был совсем котенком – случалось, игрывал с еще живыми мышами, приносимыми мне моей матерью. Мал и глуп был. Ни о чем не задумывался. И не надо хищнику о таком думать. Неполезно. Ничего хорошего от таких мыслей не будет.
   Но сейчас я был болен, лезла в хворую мою голову несусветная чушь, и пойманный мышак не доставил мне того острого, радующего прилива древнего инстинкта охотника. Ну, съем я сейчас его мясо. Что – голова пройдет от этого?
  - Нет! Нееет!  Не хочу умирать! – надрывался несчастный грызун.
  Я смотрел на него мутным взглядом – не отпуская, но и не давя. Давно не было такого, чтобы я дал добыче поговорить.
   Привыкнув к боли от когтей и превозмогая страх, мышь-самец начал соображать, что в этот раз у него есть какие-то шансы спастись.
    - Отпусти меня, а? – все еще дрожа, попросил меня грызун. – Я… живу з-здесь несколько лун, и видел, как ты пришел. Твоя госпожа добра к тебе, она тебя кормит сытно и вкусно. Тебе не обязательно охотиться, по крайней мере, в ее логове. А у меня, в жилище под этими досками, покрытыми скользкой дрянью – подруга и недавно родившиеся детеныши. Малыши сосут молоко, а чтобы оно не кончалось, подруге нужна еда. Если ты убьешь меня, ты не наешься даже, а ей придется тогда искать еду самой, покинуть их, они замерзнут без нее…
   Он тараторил, понимая, что, если я вздумаю его слушать, то продолжительность его жизни может зависеть от его болтовни. Пока он трындит, я, возможно, его не убью.
   Проклятые мои уши! Так болят, да еще и визг этого пачкуна приходится слушать!..
   - Не ори так, - пробурчал я, - скажи, как твое имя?
  - Иу Двадцать Девятый, - еще чуть-чуть осмелев, представился он.
  - Какой? – я был несколько удивлен.
  - Иу Двадцать Девятый, - повторил мышак. – Понимаешь, мыши живут родами и племенами. Все самцы-добытчики в одном роду зовутся одним и тем же именем, но имеют каждый свое число. Да, пусть наш язык один из самых простых, но мы умеем считать.
  - Мр… И вы собираетесь в стаю, как мы, вольные коты? У вас есть вожаки?
 - Мы собираемся не в стаю, а в войско. И такое войско способно прогнать со своего пути даже нескольких котов. Это должно быть известно вам, дикарям. Хотя, тебе, скорее всего, уже не считать себя дикарем, ведь ты нашел себе добрую госпожу…
    - Нет. Я – вольный охотник. Просто временно отбился от стаи, - промолвил я с достоинством. – Когда мне надоест беззаботная жизнь, я уйду отсюда…
    - Рассказывай-рассказывай!.. Опять голодать, мерзнуть, жрать, кого поймаешь… После всего, что у тебя есть сейчас! Болеть, тоже… Нет, вы, познавшие заботу ясноглазой госпожи или господина, уже делаетесь не способными ни на что.
    - Попищи-ка тут еще у меня! – пригрозил я ему, впрочем, довольно вяло. - А, однако, хотел бы я повстречать на своем пути этакое мышье войско! Мр… Братцы-котята, как же я болен, мя—ааау!..
   - Так ты отпустишь меня, или нет? – спросил с каждой минутой наглеющий Иу Двадцать Девятый. – Ведь, похоже, тебе нынче не до еды.
   - Аппетита у меня, в самом деле, что-то нет, - согласился я, - но вот отпущу тебя, а ты сейчас же побежишь хвастать всему мышьему войску… мрр… что или сам обманул кота, или же кот попался чокнутый… Да?
    - Нет! Нееет! Клянусь всеми огрызками сала в мире, неееет! Добрый господин может верить мне, я не уроню его достоинства!
   У меня не было никакого настроения препираться с этим, как его, Двадцать Девятым. А есть, и правда, тоже не хотелось. Я втянул когти и выпустил его, не забыв, конечно, для порядка пригрозить, что если впредь до меня дойдут какие-нибудь мышиные насмешки… Я вас!.. Все ваше войско!..
   Он, убегая, лишь пискнул что-то неразборчивое. А я, пошатываясь от измучившей меня боли, поплелся обратно, к Свете. По пути не стерпел – блеванул и облегчился в угол прихожей. Кошки драные! Завтра мне влетит, мало не покажется. Все-таки, сейчас не лишней была бы эта роскошная цацка, которую всякий вольный охотник, обычно, презирает, - кошачий туалет.
   Забрался к Свете прямо на грудь, подлез головой под правую руку – она, продолжая сладко спать, слегка притиснула меня к себе и машинально погладила. Мр… Так, кажется, немножко полегче.
    Дурак я, в самом деле, чокнулся! Завтра пойду охотиться на этих писклей-воинов – и опять ведь дозволю которому из них пасть разинуть. А там пойдет-покатится… Позор! Позор!
    Снова проваливаюсь в сон. Утром – будь что будет.         
* * *
    Небольшой скверик, обсаженный тополями. Опять жаркий летний день, но от деревьев в тени – благодатная прохлада. Я сижу на лавочке за обшарпанным столом, набранным из досок, как и почти все здесь, на детской площадке.
   Мне тринадцать лет,  я нахожусь на лечении в детском санатории. Я играю в шахматы с долговязым парнем из старшей группы. Сражаюсь упорно, время от времени вижу возможность победить. Но несколько раз он предугадывает мои ходы, а потом неожиданно ставит мне мат.
   - Умылся, чемпион? – спрашивает парень, вставая и поглядывая на меня, как солдат на вошь.
  Молча киваю в ответ. Мне обидно. Меня рекомендовали ему, как достойного соперника. Я сражался изо всех сил. Я не умею проигрывать и всегда чертовски злюсь, аж дыхание перехватывает.
   Два товарища по группе моего соперника стояли тут же и следили, как мы играем.
   - Нормально, - комментирует один из них мою игру. – Малой тоже достойно боролся.
   - Сравнил г…но с парнем! – хмыкнул второй.
  И, засмеявшись, все трое уходят, сразу позабыв про меня.
  Их слова уже режут меня без ножа. Я начинаю хлюпать носом.
  Напротив меня на лавочку садится девчонка – тоже из старшей группы.
   - О, Геночка, привет! – улыбается она. – В шахматы играешь? Со мной сыграешь?
  Я ее знаю. Это Ирина, она очень добра ко мне. Не знаю, почему.
  Я сейчас же перестаю хлюпать носом. Расставляю фигуры.
  Но едва мы успеваем сделать по ходу, как на плечо мне ложится широкая и сильная ладонь.
  - Шахматишками балуешься? – слышу я голос друга. – Завязывай. Пошли-ка, походим. 
  Мой друг и ровесник – Олег Бородин. Пять лет назад мы познакомились с ним. Оба ДЦПшники. Оба в восьмилетнем возрасте могли только лишь ползать на четвереньках. Родителям обоих было сказано врачами, что ДЦП неизлечим – ни я, ни он нормально ходить никогда не будем.
   Но Олег, в отличие от меня, не смирился с этим. Ему было не лень тренироваться и заставлять свои непослушные ноги двигаться. Научившись немного ходить с помощью костылей, он не боялся их – не боялся падать, получать ушибы, синяки… А я боялся. Причем, боялся необъяснимо. Страх, ступор, как уже было сказано, накатывал на меня в то время, когда я оказывался один, стоя на костылях. Они, к слову, были в ту пору деревянные, с опорой в подмышки. По сравнению с современными, очень неудобные.
   К тому же, я ленился. Вместо того, чтобы лишний час потренироваться, я предпочитал читать, уютно устроившись на мягком поролоновом диване. Читать сказки. Чем волшебнее, тем лучше. А потом погружаться в мечтания о вычитанных чудесах.
   Олег тоже любит сказки, и тоже мечтатель тот еще. Но он находит время, как для чтения, так и для тренировок. И не боится. А я боюсь. Лень побороть можно, братцы. Можно заставить себя, приказать себе трудиться. А как одолеть страх? Я не знаю, честно. Тем более такой, когда я же сам не могу объяснить себе, почему я боюсь.
   Вот сейчас, например, мне совсем не страшно, хотя Олег довольно бесцеремонно схватил меня пятерней за шиворот рубашки, поднял (совсем как котенка), поставил на костыли. На пару минут отвлекся, сделал несколько ходов в нашей с Ириной партии, и моментально объявил ей шах и мат.
   - Ладно ты, ладно… - хмыкает Ирина, косясь на меня.
  - Мы потом, Ира, снова сыграем… - пытаюсь ободрить ее я, но Олег перебил меня, молвив: «Пошли», и устремился вперед по асфальтированной дорожке этого маленького парка. Я – за ним. Когда он рядом, никакого страха у меня нет.
  Мы движемся почти шаг в шаг. Он идет медленнее, чем может – для того, чтобы я не отставал. Он гораздо крепче, бойчее меня. Недаром, он уже в старшей группе, а я все еще обретаюсь с малышами. Они не носятся, как угорелые, в отличие от тринадцати-четырнадцатилетних. Меньше вероятности, что ненароком сшибут меня с ног.
    А ведь мы с ним – ровесники.
   - Олег, почему я боюсь падать? – спрашиваю я. – Почему, едва я остаюсь один, на меня накатывает страх падения?
  - Все просто, - отвечает он. – Ты боишься падать, потому что не умеешь падать.  Кто-то должен научить тебя, и страх уйдет.
  Да, легко сказать – думаю я.
  Но долго думать в этот раз он мне не позволил.
  - Предлагаю не терять время даром, - говорит Олег, - Давай, я поучу тебя падать. Сойдем с дорожки на траву. Там мягко. Затем, если ты упадешь правильно, то и не ушибешься на любом покрытии.
  - Может, не надо? – спрашиваю я очень робко.
  - Именно, надо, - возразил он. – Другого случая может не быть. Кроме меня, толком разрабатывать тебя, похоже, некому. Одним не придет в голову учить тебя падать, другие побоятся ответственности за возможные последствия, третьим начхать на тебя. Встань на траву покрепче. Сосредоточься…
  - А ты-то не боишься возможных последствий? – я цепляюсь за соломинку. Меня окутывает страх.
  - Каких? Плохих последствий я не допущу. А страх твой станет, думаю, поменьше. Поехали…
  - Олег, мне страшно!..
 - Хорошо, давай будем действовать постепенно. Сначала погляди, как я стану падать. Вот, у меня, предположим, поехал правый костыль. Падаю вправо. Оп!..
 Он накренился в означенную сторону, на мгновение завис, сгруппировался – и мягко приземлился, отшвырнув оба костыля. Строго говоря, это и на падение-то не похоже. Так мягко, в пол-оборота кот спрыгивает на землю с лоджии первого этажа.
   Подобрал костыли – и вот уже снова стоит на них, как ни в чем не бывало.
   - То же самое – влево. Оп-ля!
  Я слежу за ним дымным, безрадостным взглядом. Где уж мне суметь, как он!
  А придется…
  - Аааа!..
  Мир кувырнулся в моих глазах. Олег подсек мне левый костыль.
 - Что, страшно? – спрашивает он меня, уже лежащего на траве. – Что же ты второй костыль не отшвырнул? Мог ушибить себе руку. Так, давай-ка снова. И не пищи, ведь я держу тебя… Раааз!
  С его поддержкой, я довольно мягко и даже ловко несколько раз падаю и снова встаю.
 - Блин! У меня уже клонус! – жалуюсь я.
  Для тех, кто этого не знает, - клонусом называется крупная непроизвольная вибрация в той или иной конечности. Он, клонус, возникает от напряжения, помноженного на паническую атаку, а прекращается тоже непроизвольно. Сам по себе, как судорога.
   - До своих доберешься, или тебя проводить? – спросил Олег.
  Но тут поодаль раздался чей-то зычный голос:
  - Олега! Слышь, тебя  Коля Дедушкин ищет. Собирается тебе морду бить!
  - Чего-о! – завопил Олег в ответ возмущенно и деловито, и сейчас же отправился, подпрыгивая на костылях, навстречу грозному Коле Дедушкину. Олег скрылся из виду, и я вновь остался один-одинешенек в тени тополей, посреди асфальтовой дорожки. Стал поворачиваться направо, в сторону территории младшей группы.
  Плюх!..
  Упал ничком. Хорошо еще – головой прямо в клумбу, в цветы. Не ушибся.
  И снова проснулся – один, на широкой, нагретой Светиным телом кровати.
  Голова по-прежнему адски болела. В окно заглядывало утро.   
 


8.

Кот
   Света вынула меня из корзинки и посадила на покрытый холодной клеенкой стол в ветеринарной смотровой. Я помотал тяжелой головой – будто бы уши перевешивали – и постарался сосредоточиться на том, что происходило вокруг.
   Ясноглазый в Белой Шкуре – приземистый, седой, с умным лицом, явно привыкший улыбаться – признак доброго характера. Внимательно осматривает меня сквозь толстые стекла очков. Сделал прививку от бешенства. Внутримышечно. Больновато чуть-чуть, но это пара пустяков. Внутримышечно – колите, что угодно, хоть каждый день. Вот внутривенно – тут меня всего передергивает, могу возражать и сопротивляться. Сам не знаю, с чего это.
    Потом врач стал всячески ощупывать меня, заглядывать   с помощью лупы в глаза, в уши…
   - Ну, что я вам скажу, - бормотал он задумчиво. – Кот у вас вполне здоровый, боевой. Шерсть чистая, живот мягкий. Ни глистов, ни блох… Если вам так хочется, вы можете оставить его у себя… Позвольте-ка! У него нос горячий и сухой. Что-то с ним не так!
  Конечно, не так! Умница, доктор! Я посмотрел на него страдальческим взглядом и вторично показал, как больные уши перевешивают мою голову книзу.
   - Что-то с ушами у него, - на этот раз понял доктор. – Что же это? Клещ? Так-так… - он посмотрел в мое ухо в лупу под лампой. – Да там какое-то воспаление. Но никаких клещей не видно… И все же, в уши ему что-то попало. Причем, в оба.
  - Я вчера его выкупала в раковине, - сказала Света. – Скажите, он не мог ли простудиться от воды? Я припоминаю, что до этого он был веселее.
   Ветеринар выпустил меня из рук и строго поглядел на Свету, сдвинув очки на кончик носа.
  - Позвольте, барышня, купать кота – совсем непростая история! Ну, это, конечно, не ахти, как и трудно, и все-таки… Судя по всему, вы не знали, что уши – самое уязвимое место в данном случае, и если в них попадает вода, то вполне может возникнуть воспаление. Что, похоже, и произошло…
  - Я не могла себе позволить принести его к вам на осмотр немытого, Павел Петрович - оправдывалась Света. – Все-таки, кот бродячий, с улицы пришел…
  - Звучит странновато, и тем не менее, вот вам наглядный пример того, что чистота – не всегда является залогом здоровья, - улыбнулся своим мыслям ветеринар и опять посуровел.
  Он продолжал осматривать и ощупывать меня, при этом все еще ворча и хмурясь.
  - И что же теперь делать? – спросила Света, и собственные ее уши покраснели. – Все плохо? Ему очень больно?
  - У кошек прогноз при отите не всегда благоприятен, - веско промолвил ветеринар. – Будем его лечить, конечно. Вам придется с ним понянчиться. Я пропишу ему капли в уши, однако не могу точно предсказать, куда пойдет воспаление дальше. Если удастся его купировать – все будет хорошо… Капать ему будете сами дома. Придется повозиться… Ну, что ж, сами, барышня,  виноваты…
  Первую процедуру доктор провел собственноручно для демонстрации процесса – защитил руки перчатками, зафиксировал мою голову и пустил щипучих капель сначала в правое мое ухо, потом в левое. Я покорно терпел и молчал.
  - Смирный какой, - отметил врач. – Другие орут, царапаются, кусаются, а этот словно понимает, что ему облегчают страдания. Впервые такого кота вижу. Так, значит, капайте ему ежедневно утром и вечером, через три дня – ко мне на прием, там уже прогноз можно будет сделать. Ну и все...
   Неужели все? Уфф, значит, правда, что далеко не все ясноглазые в белых шкурах одинаково вредные! Кстати, о чудо! Голове моей сделалось заметно легче, ноющая боль притупилась, смягчилась. Я взглянул на мир повеселее.
   - Кастрировать его будем? – раздался голос Павла Петровича надо мною.
   Ой-ой-ой! А я только решил, что все страшное позади!..
   - Думаете, это нужно? – спросила Света нерешительно.
  - Если вы любите чистоту и цените покой, тогда это не помешает, - произнес Павел Петрович задумчиво. – Он как раз такой спокойный станет. Никуда убегать не захочет. Только кормите его, да не мешайте спать…
   Черт! Черт! Черт! Вот уж теперь-то я попал, так попал!..
   - Я все же полагаю, что это излишне, - сказала Светлана, еще минутку подумав. – Если уж беру кота, то зачем же я буду уродовать его? Не игрушка – живое существо! И так-то я перед ним виновата.
   Я подошел к Свете и нежно потерся щекой о ее руку. Добрая хозяюшка… Потом я проследовал к корзинке, в которой она меня принесла на прием, и улегся там, свернувшись клубком.
   - Глядите-ка, он будто бы понимает, что именно мы говорим! – удивился ветеринар. – Он словно поблагодарил  вас за снисходительность, а потом догадался, что  медосмотр закончен, и собрался домой… впрочем, у каждого кота свои странности. Вот, например, мой, случается, ест варенье из вазочки.
   Несмотря на постепенно возобновившуюся боль в ушах, я чувствовал себя теперь намного счастливее, сидя в корзинке, пока Света несла меня обратно. Дома я быстренько полакал молока из блюдца и забрался в кресло. Света же, моя руки, обнаружила у мойки следы моих вчерашних похождений. Она совсем уж было рассердилась, и хотела накричать на меня, но передумала («К обеду куплю для тебя кошачий туалет») и с тем ушла на работу. А я уснул.

* * *

Гена

   - Геночка, лапушка! Я по твою душу.
   Высокий, звонкий, необъяснимо-жалобный голосок массажистки Серафимы Ивановны, каждый будний день произносивший почти одну и ту же фразу, всякий раз неизменно портил мне настроение. Да, я не любил массаж, потому, что и добираться до этого кабинета было далеко и утомительно – два лестничных пролета на костылях, пусть и под ее присмотром, и потому, что лежать на сей процедуре приходилось подолгу, больше часа (а ведь час в восприятии ребенка порой сродни целой вечности). Мне казалось, что это немалое время пропадает впустую, без всякой пользы, тогда как можно было бы потратить его на игру с друзьями (самым лучшим из них был Олег Бородин) или, паче того,  на чтение книг (которых, конечно, в этом санатории было слишком мало).
   Как же удачно бывало, когда в иной день я деланно-равнодушным тоном отвечал этой Серафиме Ивановне: «мне сегодня не на массаж – я после электрофореза»!
   Но нынче я не был «после электрофореза», ни даже после озокерита, и мне было уж никак не отвертеться.
   Я беру в подмышки прислоненные к моему стулу костыли – классические, деревянные, на них идешь – такое чувство, как на башню взобрался, - беру и продвигаюсь через всю среднюю нашу группу к выходу в коридор. Начиная оттуда меня уже контролирует Серафима Ивановна, и я не так боюсь упасть, как обычно. Я спускаюсь вниз по первой лестнице, а массажистка для пущей уверенности слегка придерживает меня сзади. Продвижение идет довольно медленно.
   На втором лестничном марше мы встречаем двоих парней из моей группы. Один из них – Кеша Кузьмичев – с  усмешкой подмигнув, быстро пожимает мне руку с таким видом, будто с чем-то меня поздравляет, и шепотом просит: «как с Иркой-то заигрывал, расскажи».
   Третий день уже надоедает мне он этими рукопожатиями. Где бы ни встретил – тут и бросается пожать мне руку и тихо просит рассказать, «как заигрывал с Иркой». Это происходит по несколько раз в день. Даже когда просто оказываемся с ним за одним столом, и то он под столешницей поздравительно пожмет мне руку, даже и не спрашивая ничего.
   Достал, собака!
   Это он подглядел случайно, как я недавно играл в шахматы с Ирой Шпагиной…
   Нет, буду выше этого, хоть и раздражает. Продолжаю спускаться, храня молчание.
   Мы с Серафимой Ивановной доходим до массажного кабинета. Сегодня, судя по всему, я попал сюда первым – в кабинете пустынно и тихо. Даже радио на стене выключено. Сажусь на низкий табурет возле массажного топчана.
   - Разоблачайтесь, пан Геннадий, - высокопарно изрекает Серафима Ивановна, начиная мое имя с украинского мягкого «г». – А я, если не возражаете, в кабинете старшей медсестры пока попью чайку с девочками.
   «А если возражаю?» - думаю я, но молчу. Она уходит.
   Я довольно оперативно снимаю левый ортопедический ботинок, но шнурок на правом затягивается узлом, и мне приходится покорпеть над ним. Пока я управился, пока снял рубашку, стянул носки, Серафима вернулась с чаепития.
   - Разделись, надеюсь, пан Геннадий? – спрашивает она и снисходительно улыбается. – Ни-че-го. Мало-мальски ничего! Что же вы у меня такой медлительный-то?
   Помогает мне раздеться и взобраться на топчан. Разминает мое слабое тело долго-предолго (а может, так мне всего лишь кажется?). В то время в кабинет заглядывает ее коллега, тоже массажистка.
   - Сима, а не зайдешь ко мне? Покажу тебе, какую я вчера ночнушку купила – обалдеть просто! Хи-хи!
   И обе выбегают куда-то.
   Вот и за это не люблю массаж. Постоянно приходится чего-то и кого-то ждать, то и дело оставаться одному. Сколько она будет примерять свои тряпки? А  если мне, например, хочется в туалет?
   Лежу, терплю. Вот Серафима возвращается.
   - Серафима Ивановна! – жалуюсь я, - сегодня придется прерваться. Если я срочно не попаду в туалет, случится что-то очень неприятное.
   - Ох ты, горе мое луковое! 
   Она поспешно помогает мне одеться, и мы устремляемся в обратный путь. Успешно минуем оба лестничных марша. Но сделав шага три от последней ступеньки уже по ровному месту, один мой костыль вдруг оскальзывается на невесть откуда взявшейся луже, и я падаю головой вниз на бетонное покрытие…
   Само соприкосновение моей макушки с бетоном я толком почти не ощутил; оно было мгновенным, но очень сильным. Все поехало куда-то вбок у меня перед глазами. Я почувствовал и понял, что Серафима подхватила мена на руки, но мир  стремительно завращался вокруг меня. Некоторое время я не видел света, а только синие, красные и фиолетовые блики, смешивавшиеся в кашу. Я перепугался и предпринял попытку не то закричать, не то зареветь, но сам не понял, получилось ли из этого хоть что-то. Я слышал ее голос, доносившийся, будто бы из страшного далека, звуки его заглушал непонятный свист в моих ушах.
   - Как ты? – пыталась спросить меня Серафима Ивановна. – Ты ушибся? Слышишь меня? Тебе плохо? Эй!..
   - М-мне бо-льно… - пытался выговорить я, но и сам себя не слышал – Бо-льно!.. Меня… рвет…
   - Потерпи, потерпи! – уговаривала меня она и быстро бежала, неся меня на руках, в группу. – Боль сейчас пройдет и тошнота, тоже. Ничего ведь не случилось…
   Пока она несла меня, мне, вроде бы, стало полегче. По крайней мере, мир перестал так бешено вращаться в моих глазах. Снова посветлело, и, когда она усадила меня к столу, я уже видел и тарелку с супом, и ложку, и стакан компота…
   - Ну, все в порядке? – шепнула Серафима мне на ухо. – А давай-ка никому не скажем, что произошло? А не то ведь мне попадет.
  - Не скажу, - пробормотал я и чуть не сблевал.
  Ем суп. Ложка, другая, третья… Есть не хочется, голова по-прежнему кружится. На второе – мясное рагу с картошкой… Впрочем, какая разница? Почему-то на всей еде в этом учреждении будто бы где-то поставлена одна и та же большая круглая госпечать. 
     Наконец-то добираюсь до компота. Оказывается, какое блаженство – пить компот, и какое мученье иногда – есть…
     После обеда – тихий час. Я ложусь – и проваливаюсь в сон. Все вокруг пропадает. Становится легко и хорошо.
    Тихий час длится два часа, но для меня он пролетает, как будто за минуту. Слышится высокий голос дежурной медсестры: «встаем, встаем», и я чувствую, как в подмышку мне суют холодный градусник. Еще три минутки можно полежать.
    А может, все уже и прошло? Может, я зря опасаюсь?
    Отдаю градусник и сажусь на кровати.
    Эх, как бы не так! Мир опять начинает, пусть и не так сильно и быстро, но раскачиваться из стороны в сторону.
    Гулять не иду, отпрашиваюсь. Дежурная медсестра ворчит на меня, что я совсем что-то обленился и стал невозможно медлительным. А я сижу на стуле, притворяясь, что читаю книжку, а сам дремлю.
   Все бегают взад-вперед, галдят, чему-то радуются. Жизнь – мышья беготня, и это начинаешь понимать, когда в голове мутится. Когда плохо себя чувствуешь.
    Ха, ПЛОХО СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ. Это ведь значит – плохо ощущаешь свое тело. Зато в этом состоянии начинаешь ощущать ЧТО-ТО иное, что-то там, за пределами своего тела.
    Еле терплю до вечера. Опять с трудом ужинаю. Но зато, оказавшись в кровати, вновь чувствую ту же самую блаженную легкость, как будто все прошло.
   Сны обступают меня – яркие, красочные, наполненные дикими густыми лесами и цветными птицами на ветвях деревьев…

    Птица Сирин мне радостно скалится
    Веселит, зазывает из гнезд,
    А напротив – тоскует, печалится,
    Травит душу чудной Алконост.
    То не семь богатых лун
    На пути моем встает –
    То мне птица Гамаюн
     Надежду подает…
     (В.С. Высоцкий)

     Просыпаюсь. Еще совсем темно. И отлично – можно спать да спать. Никогда в жизни – ни до, ни после этого случая – не чувствовал я, какое же это непередаваемое блаженство – сон!
    Но утро, все равно, настает. Опять холодный градусник в подмышку, опять надо вставать, куда-то идти… Сначала – на завтрак (овсяная каша), а Кеша Кузьмичев опять поздравительно жмет мне руку. Если он и думает позлить меня, то на этот раз он ошибается. Мне все равно. Лишь бы не мутило. А мутит.
   Между завтраком и процедурами свободное время. Смотрим телевизор в актовом зале. Мультики. Я сижу на стуле рядом с Олегом Бородиным, но не до мультиков мне. Тяжелая моя голова то и дело норовит поникнуть то на грудь, то вбок. Вот я примостил ее куда-то – как оказалось – на плечо Олега. И снова чуть не заснул.
    - Ты что это? – недоуменно спрашивает Олег. – Подожди, тебе плохо, что ли? Врача позвать?
    «А давай-ка никому не скажем, что произошло? А не то ведь мне попадет» - вспоминаю я в полудреме слова Серафимы и бормочу: - Нет, не надо, какой там врач?.. Все пройдет сейчас… само…
   Но уже ощупывают тяжелую и мутную мою голову заботливые, прохладные, приятно пахнущие духами пальцы врача – Эллы Павловны.
   - Что ж ты у нас болящий такой? – тихо бормочет она. – Вечно с тобой что-нибудь… Ну-ка, посмотри на меня. Угу, зрачки расширены. Упал где-то вчера, ударился? А это что  тебя на макушке? О-о, это гематома… Ну, говори, как и где тебя угораздило заработать сотрясение мозга?
   - Да я вчера шел… зацепился за что-то костылем… и упал.
   - На прогулке?
   - Да, вы же знаете, когда я остаюсь один, стоя на костылях, на меня нападает какой-то непонятный ступор, я все время боюсь упасть.
   - Гена, этот страх происходит от того, что ты сам себя заранее «накручиваешь». Ты еще только берешь в руки костыли, а уже их боишься.
   -  Элла Павловна, мне и так дурно. Давайте поговорим об этом потом?
   - Да-да, конечно, потом. Сейчас тебе необходимо лежать.
   - Представьте себе, именно этого мне сейчас только и хочется.
   - Так и должно быть, Геночка. Организм сам знает, что ему надо. О господи, вот так синяк у тебя, а?!. И он еще, похоже, не весь вылез наружу.
   Элла Павловна проследила, как няня – тетя Люся – помогла мне добраться на специальном стульчике на колесиках до палаты, как я лег в кровать еще задолго до тихого часа и натянул одеяло чуть не до самых глаз.
   Ой, как хорошо… спать, немедленно спать! Стоп…
   - Элла Павловна, так что со мной такое, я недопонял?
   - Просто сотрясение мозга. Ну, возможно, оно довольно сильное.
   - И что будет дальше?
   - Станем тебя лечить. Полный покой, постельный режим. Будешь принимать таблетки. Одни отменю, другие назначу. Вот и все.
   - А я-то думал, будет какое-то сложное лечение. Например, гипсование головы, или операция…
   - Ну, ясно, трусишка, как всегда, нагородил сам себе Бог знает, что…
   - А скоро это пройдет?
   - Обычно, такое состояние длится несколько дней. Ты сам почувствуешь, когда все станет, как прежде, как обычно.
   - А если не пройдет до конца смены? Меня не выпишут домой?
   - Что за глупости?! Все, спи, зайчишка…
   Она устало вздохнула и вышла из палаты. А я сейчас же уснул и спал спокойным, глубоким сном, и грезилось мне, что я дома, что бабушка принесла мне из библиотеки книжку «Волшебник Изумрудного города», и будто бы мне не терпится мгновенно углубиться в чтение, а между тем пора обедать, а потом погулять…

* * *
   - Эй, лентяй пушистый! А ну-ка, просыпайся. Пришло время для процедуры.
   Голос Светланы развеял мои грезы. Она подхватила меня, все так же лежавшего клубочком на кресле, под живот, села в кресло сама, положила меня к себе на колени и погладила. Было приятно, но тяжесть в голове сильно угнетала меня. В нее будто поместили чугунное ядро. Света достала из кармана склянку со специальной капающей насадкой и очень осторожно пустила мне в уши капли. В голове словно что-то заструилось, прохладное и успокаивающее. Боль и тяжесть в ней почти сразу же заметно ослабели.
   Муррррр! – я благодарно потерся о Светину руку со склянкой сначала одной щекой, потом другой. Потом заглянул ей прямо в глаза. Какие же у нее чудесные, яркие, лучистые глаза! Если долго смотреть в них, кажется, что видишь там целые миры…
   А ведь где-то я уже видел нечто подобное. Где?
   - Пойдем в кухню, покажу тебе обновку. Будешь ее осваивать, - повелительно сказала Света.
   Я проследовал за нею, а по пути терся боком то об одну ее ножку, то об другую, мурлыкал, задирал хвост трубою. Мне нравилось смотреть, как она улыбается в ответ на мое мурлыканье.
    Она привела меня к обычному кошачьему лотку, заполненному мелкими и мягкими белыми шариками. Снова подхватив меня под живот, усадила в лоток.
   - Ну-ка, давай, пользуйся.
   Света, чего ты от меня хочешь? Чтобы я помочился тут, в белые шарики, а ты бы вот так прямо на это и смотрела?
    Я завертелся волчком в лотке. Как-то, не то, чтобы буквально неудобно тут, а все же неловко… Хоть бы она отвернулась, что ли… Смотрит прямо на меня такими огромными, прекрасными глазами! А я должен перед ней сотворить непотребство…
   Она села на табуретку к столу в  трех шагах от лотка, достала сигарету и щелкнула зажигалкой. Продолжала смотреть на меня, а я смирно сидел в лотке и наблюдал, как она делает одну за другой глубокие, сладкие затяжки. Наконец, воспользовавшись тем, что Света, замечтавшись, или испытывая особенно острое удовольствие от сигареты, перевела свой взор к потолку, выпустив туда же густую струйку сизого дыма, я поспешно отправил малую нужду и инстинктивно заскреб по шарикам всеми четырьмя лапами, сгребая воздушный наполнитель в кучку. Когда Светлана снова посмотрела на меня, все основное было уже позади.
   - Вот умница, Барсик! – похвалила меня Света. – Прямо не кот, а золото! Теперь всегда, как только почувствуешь надобность – сразу беги к лотку, договорились?   
   Мур-муррр. Да не вопрос. Только, Светочка, не очень-то мне понравилось, что ты подглядываешь за моими интимными проявлениями. А что, если я потребую компенсации? Вот ты станешь раздеваться, чтобы отойти ко сну, а я за тобою тоже подсмотрю, а?
   Конечно, дама сердца не могла ответить на мой вопрос – она его просто не услышала. Но я нашел необязательным получать ее согласие, и в тот же вечер воплотил свои мечты. Я смотрел, как она медленно разоблачалась и наслаждался каждым мгновением этого процесса. Все же, как бы мне хотелось прикоснуться к ней именно сейчас – когда она полностью обнажена…
    Света заметила, что я на нее смотрю во все глаза только, когда уже переоделась в розовую пижаму.
   - Ишь, хулиган пушистый, улучил время, а? – засмеялась она. – Нравится тебе смотреть на голую девушку?
    А что в этом такого-то, Света? Во-первых, это тебе в отместку, что подсматривала за мной во время моего пользования отхожим местом. Во-вторых, кто-то там изрек из мудрых: и кошка может посмотреть на короля. Ну, стало быть, и кот на королеву – тоже может. А ведь ты для меня подобна королеве!
   - Иди сюда, мой верный рыцарь, - позвала она меня, располагаясь на постели.
   Иду, иду, миледи… то есть, нет – Констанция… Ну, или кто ты там у меня сегодня?
   И действительно, она опять берет книжку и читает:
   «Восторженно глядя на свою возлюбленную, граф де Пейрак почтительно опустился на левое колено…».
   Ну, так ты сегодня у меня Анжелика! Так-так… А за ушком почеши… мурр…

    9.

Гена

   - Вова, а докажи, что Шварц сильнее Сталлоне? Зуб даю, итальяшка таблетками качается, - шептал кто-то в ночи в глубине палаты.
   - Так-то ты прав, но мне Ван Дамм больше их обоих нравится, - пробасил Вова Дедушкин со своей кровати в ответ. – А Олег говорит, что Брюс Ли, если захочет, всех их троих забьет. Скажи, Олег?
    - Брюс Ли такой ерундой и страдать бы не стал, - прокомментировал Олег Бородин. – У любого из ваших «качков» ничего, кроме громадных мускул, по сути, нет. А в реальной драке далеко не все тупо решает сила. Брюс Ли знал в совершенстве карате и его разновидность – кунг-фу. Против этого арсенала никакой Шварц устоять бы не смог, и спорить нечего. Но Брюс Ли умер, так, что доказать невозможно. Лично я думаю, что искусный айкидок без особого напряжения «уделал» бы и Брюса.
    Ребята спорили об этом очень часто, почти каждый вечер, да и днем, тоже. Вынужденный слушать эти споры по вечерам, я только хлопал глазами, напрочь не понимая глубинного смысла такого спора, и вообще этого увлечения.
   - А кто это – Шварц, Ван Дамм, Сталлоне, Брюс Ли? – просто спросил я однажды, причем, сразу у всей мальчишеской палаты, ничуть не заботясь о последствиях.
   Дима Борщов – главный хулиган всей средней группы и душа любой компании, презрительно хмыкнул:
    - Слышь, Олег, твой корешок, что – с Луны свалился? Не знать Шварценеггера и Ван Дамма в наше время – ну, я просто балдею!
    - Ну не все же, в конце концов, их любят, - заступился Олег за друга. – Генка просто не пользуется видаком, один телевизор смотрит с утра до вечера. А у него, к тому же, всего полторы-две программы. Много ли по ним покажут?.. Да, Генка?.. У меня, например, два канала.
   - Цыпа у нас только «В гостях у сказки» и смотрит, - хохотнул друг Димы по имени Ярослав (я что-то никогда не слыхал его фамилии). – Или еще «Спокойной ночи, малыши»?.. Димыч, а у меня в списке рок-групп что-то на букву «У» всего одна.
   - У меня тоже, - ответил Дима. – Только «Урфин Джюс». Тяжелятину поют.
   - А ты знаешь, кто такой этот Урфин Джюс? – осторожно спросил его я, сам не ожидая, что спрошу. Для Борщова мой вопрос тоже, судя по всему, стал сюрпризом.
   - Как – кто такой? – немного растерялся он, но все так же поглядывал на меня, как солдат на вошь. – Ну, это группа такая из тяжелого рока. Только не говори мне, будто ты что-то знаешь про них.
   - Ничего не знаю, - сказал я, чувствуя, что по инерции влезаю куда-то, не туда. – Но я знаю такого волшебника – по имени Урфин Джюс. Из Волшебной страны. Ты не читал о нем?
   - Вот еще! Волшебная страна! – проворчал Дима Борщов. – Что я – маленький – сказки читать?
   - Это мультик такой, - сообразил Ярослав. – Я что-то где-то мельком видел в возрасте шести годиков, - и он презрительно засмеялся.
   - Что ты смеешься? – спросил его Борщов, словно пытаясь остановить насмешки. – Некоторые в тринадцать лет еще в пупсиков играют, а Цыпа уже мультфильмы освоил. Все равно, конечно, отсталый, но он же в этом не так и виноват. Его, видимо, в детстве уронили. – И Дима захохотал вместе с приятелем.
   Мне стало горько, захотелось вдруг провалиться сквозь землю, или разом оказаться где-нибудь подальше отсюда. Но тут послышался тихий, высоковатый голос Олега Бородина:
   - А ты-то, Димон, в свои тринадцать лет какую последнюю книгу прочитал?
   - Я этого, как его… Дубровского, например, читал, - сказал Дима очень солидно. – Там про разбойников лесных. Ха-ха, типа, старинный русский экшен, боевик, как бы.
   - А кто такой – Дубровский? – спросил его Олег тоном, требующим ответа.
   - Ну… ясно кто, это писатель такой, - заявил Борщов уверенно. – Который еще «Капитанскую дочку» написал. Точно, да.
    - «Капитанскую дочку» написал Пушкин, - произнес я, попадая в тон Олега. – И роман «Дубровский» - тоже.
    - Во, вспомнил, как этого чувачка звали! – воскликнул Дима. – Который автор «Капитанской дочки». Точно – Роман Дубровский, вот.
    - Пушкин, - упорно твердил я. – Александр Сергеевич. Написал и ту книгу, и другую.
   - Парни, что он мелет?! – воскликнул теряющий терпение Дмитрий. – И дошкольнику известно, что Пушкин стихи писал. Ну, там «Руслан и Людмила», например. Я с детства помню… хи-хи… «У лукоморья дуб спилили, златую цепь всю пропили, кота на мясо зарубили…». И вся палата дружно заржала, кроме Олега и меня. Мы просто быстро переглянулись, и в Олеговых глазах я прочел: «Ну, видишь? С ним все ясно».
   - Кто спорит с дураками, тот сам себя выставляет дураком, - поучал меня Олег на следующий день после полдника, сидя в скверике около санатория, на лавочке. – Вы с ним мыслите в разных системах координат, пойми. Но и вообще, люди все разные. Одним интересно одно, другим – совсем другое. Мы с тобой любим читать книги, а они – смотреть фильмы про качков.
    - Я не пойму, что в этих качках хорошего, интересного, - сказал я.
    - Ну, в этих фильмах и драки выглядят впечатляюще, красиво, выразительно, - рассудил Олег. – Можно посмотреть, как применять разные приемчики. И еще, огромные мускулы вызывают у пацанят зависть, желание иметь такие же, накачать их себе. Чтобы тягать тяжести и никого не бояться.
   - Фигня, - махнул я рукой. – Фигня для тех, кто не любит думать.
   - Но ты ведь этих фильмов еще не смотрел, - сказал Олег. – А судишь о них. Ты посмотри; кто знает, может, тебе тоже понравится. Вот, когда день будет дождливый, вместо прогулки в зале будут видак крутить. Ты тоже туда напросись. Посмотришь.
    - Думаю, это не для меня, - возразил я. – Я не понимаю этих драк ногами и всего подобного.
   - А не исключено, что фильмы про карате тебе и на пользу пойдут, - предположил Олег. – Я в свое время на это запал, стал тренироваться по системе Чака Норриса, и теперь уже вовсю бегом на костылях бегаю. А ты боишься.
    - А забыл, как ты недавно с лестницы слетел? – напомнил я ему. – Ведь тебя предупреждали: не носись по пролетам, упадешь, ушибешься…
   - Ну и что?
   - Ну и упал…
   - Подумаешь!
   - Подбородок тебе зашивать пришлось.
   - Ерунда все это, - махнул рукой теперь уже Олег. – У какого мужика не бывает всяких синяков, шишек, шрамов? Если этого всего бояться… Все, решено! В следующий сеанс видео ты пойдешь смотреть кино. Как раз будет про Брюса Ли. Все его любят смотреть. Он прикольный.
   - Угу, - пробурчал я. – И мне тоже не помешает слететь со ступенек и что-нибудь себе расшибить, да?
    - Не сачкуй, - успокоил меня неразлучный мой друг. – Тебе помогут. Я Коле и Лехе скажу, и они тебя за подмышки стаскают и туда, и обратно. Уверен, что на следующий сеанс ты уже сам запросишься.   
    Я решил и в самом деле не сачковать, и уже на другой вечер рослые Леха и Коля из старшей группы (ибо у Олега повсюду были друзья) спустили меня через три лестничных пролета в зал посмотреть видео.
   Я вместе со всеми не без интереса наблюдал, как низкорослый, щуплый, несколько неказистый на вид, но вместе с тем, очень харизматичный китайский артист-спортсмен лихо скакал по экрану, сражая бесчисленных врагов одного за другим, и это, вопреки моим представлениям, выглядело настолько заразительно, что так и хотелось повторить за Брюсом хотя бы некоторые его движения. Руки словно бы сами дергались, норовя ударить по стене, или по спинке стула, повторяя наиболее выразительный прием кунг-фу. И таким образом пример Брюса действовал далеко не только на одного меня. Когда все толпой возвращались наверх, я заметил, что и другие парни под впечатлением фильма, как завороженные, машут в разные стороны руками и ногами. Олег мчался где-то впереди, перепрыгивая на костылях через ступеньки. Меня, разумеется, и обратно тащили те же Леха и Коля. Неожиданно для меня нас нагнал Димон Борщов и все они трое остановились поприветствовать друг друга.
   - Вы этого тоже туда таскали? – презрительно сощурился Димон. – Бросьте его здесь, а я бы его швырнул с лестницы. Пустое он место. Как и большинство неходячих.
   Я опасливо оглянулся  на помогавших мне ребят. А вдруг, и правда, возьмут и сбросят меня?!.
   …И тут до меня донесся пронзительный визг.    

*  *  *

    Мой очередной дурацкий сон был прерван пробудившейся и взвизгнувшей хозяйкой. Причиной ее переполоха было то, что некое маленькое серое существо медленно двигалось по подоконнику, приближаясь прямо к Светиной кровати. И в существе этом я узнал недавнего моего отпущенца – отца мышиного семейства, Иу Двадцать Девятого.
   Я сразу весь напружинился, в любой миг готовый к прыжку. Однако, для затравки строго спросил нахала:
   «Ты что же это вытворяешь, а? Последний стыд потерял?»
   «А что такое – стыд?» - ответил вопросом на вопрос Иу Двадцать Девятый.
   «Я отпустил тебя, когда поймал в прошлый раз, а теперь ты подкрадываешься к моей ясноглазой хозяйке и пугаешь ее?»
   «В том нет моей вины, что она меня увидела! – отпирался Иу Двадцать Девятый, - я всего лишь искал пропитание для своей подруги и детенышей».
   «Мне кажется, в тебе слишком много наглости, - продолжал наступать я на него. – Еще немного, и я просто сверну тебе шею!».
   «Да? А много ли удовольствия ты получишь, поглощая мое жалкое мясо, когда у тебя нестерпимо болят уши?» - Иу Двадцать Девятый наглел прямо на глазах.
   «Но в этот раз ты просчитался. Как раз сегодня у меня уши не болят. И твоей участи остается только посочувствовать.
    Мы стояли с ним друг напротив друга. Если бы Иу Двадцать Девятый бросился наутек, у меня, без сомнения, хватило бы сил в один или два прыжка настичь его, и он это сам прекрасно понимал, и замер, зная, что за его жизнь нельзя сейчас дать и свечного огарка. Я увидел в его взгляде, помимо страха, еще и отчаянную решимость, как бы ни было безнадежно, отбиваться всеми лапами, зубами, хвостом, отбиваться до последнего предсмертного хриплого писка…
   Я скосил глаза на Свету, с трепетом следившую за происходящим. Впервые ли она видела, как кот охотится на мышь? Не знаю. Возможно, видала, как мы сторожим добычу у норки. Но вряд ли что-то еще в этом смысле. Так или иначе, а Иу Двадцать Девятый был ей решительно неприятен, даже живой и невредимый.  Но я вдруг подумал: а если задавить его сейчас, прямо на ее глазах, и она услышит хруст его маленьких ломающихся шейных позвонков, увидит, как брызнет темно-красная кровь во все стороны, увидит его вялый, мерзкий для человечьего восприятия трупик, зажатый в моих челюстях… какая будет реакция? Может, упадет в обморок. И даже, если не упадет, некоторое время ей, точно, будет неприятно прикасаться ко мне после такого брутального заклания – пока уж не отчищусь до предела возможного.
   «Ну, хорошо, - решился я, в конце концов. – Второй и последний раз отпускаю тебя живым. Иди к своей семье и больше не попадайся моей  хозяйке на глаза. Учти, что я понимаю человечью речь. Хозяйка может пожаловаться на твои приходы, попенять мне за мою нерадивость и лень. И тогда я больше не пощажу тебя».
   «Слушаюсь тебя, великодушный господин!» - пропищал Иу Двадцать Девятый – и только быстро-быстро зашуршали по подоконнику его крошечные лапки. Он стремглав метнулся наутек, упал на пол, шлепнув, как кулечек с навозом, и мгновенно исчез в какой-то дырке под плинтусом.
   Я повернулся мордочкой к Свете, сел и с интересом посмотрел на нее. А она – на меня.
   - Эх ты, Барсик, тоже мне, охотник! Упустил добычу! – сказала она, улыбаясь.
   Да что ты говоришь, радость моя! Можно подумать, тебе было бы приятно видеть прямо сейчас кровавое смертоубийство?
   Стоп! А может, я просто тебя неправильно понимаю, воспринимаю? Может, я бы был молодцом для тебя, если бы нынче положил перед тобою окровавленный остов маленького серого наглеца? Ну, ладно, в следующий раз так и поступлю. Ничего, подождешь?
   Я принимаюсь тщательно мыться лапой, затем подхожу к Свете, всем своим видом показывая, что хочу, чтобы она меня погладила. Вот, хорошо… так… так… Ну, значит, она не сердится, хотя и подсмеивается над кажущейся моей неудачей.
   - А если она снова придет? – спрашивает Света, смеясь. – Ты ее опять упустишь? Или прогонишь? Или испугаешься и сам от нее убежишь?
   Не она, а он. Впрочем, ты, Светлана, разницы в них не видишь. Нет, больше он не придет, думаю. Скорее всего, жизнь ему дорога.
   Разомлевая под ее ладонями, я снова проваливаюсь в сон.
* * *

   И вот, мы снова идем с Олегом на костылях вдоль аллеи, обсаженной тополями, и пух летает вокруг нас в знойный день уходящего июля. Я, как всегда, еле поспеваю за ним.
    - Восточные единоборства – это же целая философия, - оживленно и увлеченно рассказывает он. – Там ведь главная суть даже не в том, чтобы кого-то побить, причинить кому-то боль, или увечье. Основная идея – превзойти самого себя, постичь свой собственный внутренний мир, достичь гармонии с окружающей средой…
   - В спорте тоже главное – победить самого себя, - поддакиваю я.
   Олег присаживается на скамеечку, отложив костыли, снимает с себя майку, чтобы немного охладиться. Я сажусь рядом с ним. Очень жарко. На шее у него висит на шнурке какая-то фигурка, не то человечка, не то чертика.
   - Кто это у тебя? – спрашиваю я.
   - Это спящий Будда, - объясняет он. – Такой восточный бог. Достиг Просветления, попал в нирвану, и теперь постоянно находится в ней.
   Я киваю. В Советском Союзе религия долгие годы не приветствовалась, сначала искоренялась, потом ее как бы разрешили по умолчанию. А сейчас, во второй половине восьмидесятых годов повсеместная свобода набирает обороты; помимо обычного для русских людей православия, из каждой щели лезут всевозможные религии, крупные и мелкие, вплоть до сект, которые позже признают тоталитарными и начнут борьбу с ними. В детских передачах по ЦТ, например, читают свои мантры кришнаиты.
   - Да-да. Буддизм – это интересно. Я и сам в Одина, например, верю, - говорю я другу.
   - Только твой Один приносит тебе мало пользы, - улыбается Олег. – Что толку от пустых мечтаний об идеальных мирах? Языческие боги вообще попирали людей, помыкали ими, считали их своими игрушками. Эти боги были нужны для осознания, истолкования природных стихий, а еще – для устрашения и оправдания господства одних людей над другими. А настоящая религия стремится сделать человека чище, выше, она взывает к его совести. Мне нравится Будда потому, что он сам себя богом не считает. Только просветленным мудрецом, ведающим все тайны мироздания. Самопостижение, которому он учит, к которому он призывает, сделало бы тебя сильнее, прежде всего, внутренне, мудрее, гуманнее…
    Около меня на скамейку садится муха. Сидит неподвижно, греясь на припеке. Я азартно шлепаю муху рукой, и насекомое расплющивается.
    - Зачем ты ее убил? – спрашивает Олег. – Ведь она всего лишь сидела на скамейке, даже не на тебе.   
   - Просто убил, и все, - говорю я. – Подумаешь, важность – муха…
   - Но ты ведь не можешь оживить ее снова, - поясняет Олег. – Не можешь и сам создать такую муху. Значит, не имеешь права и умертвлять, если она не вредит тебе.
   - А намылить кому-нибудь шею твой Будда тоже запрещает? – смеюсь я.
   Ответить Олег не успел, потому, что мимо нас в этот момент проходил Димон Борщов с двумя дружками. Пройти и не прицепиться к нам – это было бы для них несколько необычно. И они прицепились.
    - О, афганцы сидят, - изрек Димон, указывая на нас. – Эй, афганцы! Давно с войны-то? И как там моджахеды?
    - Заткнись, - посоветовал ему Олег спокойно, но резковато.
   - А если не заткнусь? – подбоченился Дима.
   - Не мешай нам с Геной разговаривать,- попросил его Олег несколько мягче.
    - А если меня прикалывает злить Цыпу? – не унимался Дима. – Он такой уморительный в бессильной злобе!
    Я, действительно, что-то внутренне напружинился. Трое парней приблизились к нам вплотную. Дима теперь возвышался над Олегом, глядя на него насмешливо.
   - Ты тут все рассуждаешь о всяких направлениях восточных боевых искусств, - процедил Борщов сквозь зубы. – Что – и правда, в этой фигне разбираешься? Покажи-ка приемчик?
   -  А жаловаться потом не будешь? - Олег посмотрел на Диму снизу вверх, но эффект был ровно обратный – будто он смотрел сверху вниз.      
   - Ну, что я – не пацан, что ли? – Димон развел руками с выражением, вроде: «Обижаешь!» - Что я – баба сопливая?
   - Для некоторых приемов необходимо, чтобы первое движение исходило от противника, - заметил Олег очень серьезно.
   Тогда Димон решительно придвинулся к нему и начал слегка тыкать Олегу под ребра оттопыренными большими пальцами то одной руки, то другой.
   - Вот, допустим, я сделал первое движение, - цедил он сквозь зубы при этом. – А вот и второе. И третье. И что?..
   На третьем его вопросе Олег как-то молниеносно шевельнул своей правой рукой – и пальцы Димона неожиданно ткнулись самому же Борщову в пузо, как бы в результате промаха. Насмешник скривился от боли.
   - Ах, ты вот как?! – взревел он и злобно, и плаксиво. – Тогда получай!
   Он попытался с размаху стукнуть Бородина кулаком в грудь. Но, будто бы напоровшись на незримое препятствие, кулак Димона описал в воздухе дугу и врезался самому хозяину чуть ли не ниже пояса.
    - Черт! – рявкнул от боли Борщов. – Че ты размахался, как борзый? Так нечестно, понял?
   - Ты ударь меня посильнее, - посоветовал Олег, на лице которого не наблюдалось и тени улыбки. – Может, удачнее выйдет?
   - Я воспитательнице скажу, что ты дерешься! – верещал Борщов. Собственные удары  оказались столь болезненны для него же самого, что Димон не в силах был сдержать слезы.
    - Ну, вот, а говорил, что он не баба сопливая! – развел Олег руками и, не глядя вслед покидающим поле боя врагам, принялся объяснять мне: - Вот это и есть айкидо. В этом стиле энергия ударов противника используется против него самого. Получается, как будто бы он сам себя и бьет. Боль, как правило, бывает довольно ощутимая, но травмы в айкидо совсем редки, потому этот стиль единоборства очень подходит для подобных разборок, где нужно вразумить, но нежелательно травмировать.
    Я смотрел на Олега со все возрастающим уважением.
    - Вот, даже чтобы научиться этим приемам начального уровня айкидо, ну, или им подобным из ушу, кун-фу,  и тому подобных, - ты представляешь, сколько надо тренироваться и закалять волю, - принялся вдалбливать мне Олег. – А  чтобы ее закалять, совсем не помешает выучить четыре благородных постулата буддизма. Первый из них гласит: человеческая жизнь – суть страдание. Второй: страдание рождается в человеке от обилия его всевозможных желаний. Третий постулат…

* * *
Кот

    Пару дней спустя, Света сидела на скамеечке, на крыльце двухэтажного барака, в котором жила. Я терся об ее руку, и она то и дело почесывала меня за ушами, которые почти уже перестали беспокоить.
    Пока она так сидела в задумчивости, на крыльцо вышел пожилой седовласый человек.
    - Здравствуйте, дядя Матвей, - кивнула ему Света.
    - Привет, соседка, - широко улыбнулся он щербатым ртом с желтыми, кривыми зубами. Я сейчас же узнал в нем того самого пьяницу, которого не очень давно видел, лакающим сивуху у помойки. Тогда я его принял за бомжа, а сейчас выходило, что он вовсе и не бомж.
   - Какой у тебя кошак шикарный! – восхитился он, глядя на меня. – Сибиряк? Дорогой, поди-ка, чистопородный?
   -  Нет, приблудился ко мне откуда-то. Я с работы иду, а он сидит у меня под дверью. Был бы чистопородный – хозяева бы его берегли. И еще он какой-то странный, то ли глуповатый, то ли кот-философ. Представляете,  он вчера увидел мышь. Так постоял-постоял, глядя на нее, повернулся и – обратно спать. И мышь убежала! Ну, не дурачок ли?!
   - Не обязательно дурачок, - рассудил дядя Матвей. – Похоже, он с ней о чем-то поговорил. У моего другана, помнится, был кошак и белая мышь декоративная, в клетке жила. Так, когда этот друган свою мышь из клетки погулять выпускал, кот просто смотрел на нее и не трогал. Вроде, как тоже за свое домашнее животное ее держал, ха-ха-ха…
   Муррр, дядя Матвей, какой же ты у нас умный!..





10.

Гена

    Опять мы куда-то приехали. Что за год такой у меня?!. Сначала – операция на сухожилиях по поводу моего ДЦП. Потом – санаторий и сотрясение мозга. И вот теперь, в начале декабря – курорт, Грузия, я здесь вместе с мамой. 
   Нас разместили в гостиничном номере, и я лежу на своей кровати, уставившись глазами в потолок, молча, словно в какой-то прострации. У меня такое ощущение, как будто я на самом краю света. Будто мой родной дом, к которому я все одиннадцать лет своей жизни был так привязан, с которым сросся – этот дом затерялся где-то в мировом пространстве, и теперь его не скоро отыщешь. Самое же неприятное, как всегда – то, что меня привезли сюда без всякого моего согласия, более того – я активно возражал, сучил ножками, всячески отпирался. Но я еще ребенок, и сам, конечно, не знаю, что для меня лучше, а что хуже. Поэтому обязан во всем слушаться мамы.
   - И скучно, и грустно, и некому руку подать… - говорит мама, словно понимая мое состояние.
   - Да уж… - ворчу я себе под нос.
   - Ничего, - утешает меня она. – Завтра начнутся процедуры, прогулки, кино и прочие развлечения. Время полетит так быстро, что ты и не заметишь, как придет пора уезжать домой.
    Не знаю. Декабрь в Грузии похож на октябрь на российском Северо-западе. Серенькое небо, с которого часто сеет мелкий, промозглый дождик. Деревья вяло помахивают голыми ветвями. Не то, чтобы холодно, но и не тепло. Короче говоря, поздняя осень надолго, до самой, видимо, весны
   Так я грущу вплоть до вечера. Настает время идти на ужин. Два длинных холла и один лестничный марш вниз я прохожу, держась за мамину руку. Мы попадаем в столовую и садимся за столик, где уже ждут ужина женщина с дочкой. Знакомимся. Они приехали тоже издалека – с Ненецкого автономного округа.
    Не очень улучшает мне настроение и хорошо приготовленная, привычная еда – картофельное пюре с мясными тефтелями. Домой хочется очень сильно, а приходится мириться с тем, то буду торчать здесь больше трех недель.
   - Здравствуйте, - слышу я, уткнувшись в свою тарелку, тихий, приятный мужской голос. – У вас тут есть свободные места за этим столиком?
   Такой же тихий, низкий девчачий голос произносит приветствие, и к нам подсаживаются еще двое – мужчина и девочка, его дочка.
   - Гена, познакомься, - говорит мне мама. – Это Карина.
   Я поднимаю взгляд от тарелки.
   И происходит чудо.
   На меня глядят улыбающиеся карие глаза. Они – это чудо.
   Ничего особенного нет в ее каштановых волосах, прямых, до плеч; в ее тоненьком, аккуратном, чуть вздернутом носике, в ее бледных, скромно поджатых губах. Уши, подбородок, скулы – ну, все, все у нее самое, что ни на есть обычное. Но глаза…
   В них хочется смотреть и смотреть. Они – как магниты.
   С самого раннего детства я придумывал разные сказочные миры, либо воображал, что попадаю сам в прочтенные мною сказки. Я открывал придуманную дверь в самой обычной стене рядом с моей кроватью – и попадал в сказочный мир, в котором понарошку мог быть, кем только мне хотелось, делать все, что душе моей было угодно, и то, что было для меня недоступно в реальном мире. В сказках жили и мои вымышленные друзья – потому, что у меня почти не было друзей в реальности. Единственный настоящий мой друг, Олег Бородин жил за несколько сотен километров от меня. Мы не перезванивались – тогда не было сотовых телефонов и Интернета. Мы писали друг другу письма. Они шли по почте медленно, да и писались нечасто. Я получал  от него письма три-четыре раза в год. В переписке мы тоже обычно сочиняли разные сказки, обменивались фантазиями, кто и что делает в вымышленных мирах.
   И вот, теперь самый настоящий сказочный мир открылся передо мной. Я увидел этот мир в глазах Карины. Было необъяснимо, непередаваемо словами, но, когда я на нее смотрел, все вокруг изменялось, приобретало новый смысл, расцветало новыми красками.
   Она ужинала молча, лишь иногда бросая короткие фразы, вроде: «Передайте, пожалуйста, соль». Лицо ее озаряла улыбка, когда я встречался с ней глазами.
   К нам подошла шустрая официантка-грузинка, тараторя на ходу почему-то: «Дэушки! Дэушки! Чай!». Хотя помимо «дэушек» за столиком сидели двое суровых мужчин – Каринин отец и я. Официантка раздала нам граненые стаканы в подстаканниках и стала наливать в них обжигающий чай из чайника.
   Хлоп! Мой стакан взорвался, не выдержав высокой температуры. Кипяток разлился по столу, закапал мне на колени. Это вывело меня из оцепенения. Мама засуетилась, беспокоясь, не сильно ли меня обожгло. Но я снова зацепился за глаза Карины – и все ощущения, куда-то ушли, пропали.
   Только когда она ушла, я вспомнил, на какой вообще нахожусь планете.
   Вечером я признался маме, что готов на этой девочке хоть жениться.
   - Вот, прямо так сразу?! – мама только развела руками. – Правда, ты так на нее смотрел!.. Хорошая девочка, да?
   - Хорошая, - опустил взор я.
  - Ну, так познакомься с ней.
  - Я и так знаю, что ее зовут Кариной.
  - Разве этого достаточно? Поговори хоть о чем-то с ней.
  - Я не знаю, о чем говорить…
  - Да хоть о сказках твоих. Чтобы завязать дружбу с девочкой, ее надо чем-то заинтересовать….
   Разговор пошел по кругу. Я не стал продолжать препираться, забрался под одеяло и заснул.
    Так продолжалось изо дня в день. Я проходил лечение – в основном ванны с минеральной водой и лечебные грязи, гулял, посещал концерты и кинотеатр. Но что бы я ни делал, мысли мои клином сходились на том, чтобы снова и снова встречаться взглядом с глазами Карины. И эти встречи происходили, и раз за разом я проваливался в некий теплый, сияющий, волшебный мир. Часто я ощущал какую-то зажатость, загнанность в угол, будто все вокруг чужое, неживое, ненастоящее. Это объяснялось, возможно, моей капризностью, но и тем еще, что и здесь, как обычно, я оказался помимо собственной воли, вопреки своему характеру тихони и домоседа. И единственным, что было живым и настоящим, что только и  придавало смысл моему пребыванию здесь, были глаза Карины.
   Много-много дней – почти три недели подряд – ни я, ни Карина не сказали друг другу ни единого слова. И вот однажды, ближе к вечеру, я почувствовал себя дурно. Попросту говоря, у меня забурлило в животе, и вместо того, чтобы идти на ужин, я основательно засел в туалете. Мама была вынуждена пойти на ужин без меня.
   Вскоре дверь тихонько скрипнула – похоже, мама поспешила отужинать поскорее, чтобы не оставлять меня хворого без присмотра.
   Но нет, вместо маминого я услышал совсем другой голос, хотя и тоже знакомый:
   - Гена, здравствуй. Ты где? – произнес этот голос. Он был тих, едва слышен, но сердце у меня ушло в пятки от его звука.
   Господи, боже! Карина!
   Кое-как натянув штаны, я второпях вылез из туалета, весь красный от стыда. Я старался не глядеть на нее, хотя глаза Карины притягивали меня сейчас почему-то даже более, чем обычно. Карина стояла передо мной, держа в руке маленькую книжку в твердом переплете. Я пролепетал какое-то приветствие, сам нечетко понимая, что именно говорю, и что вообще следует говорить.
   - Твоя мама сказала, что тебе нездоровится, и вот я пришла к тебе, - произнесла Карина. – Как ты себя чувствуешь?
   - С-спасибо, м-мне уже лучше, - заикнулся я.
   - Я пришла, чтобы попрощаться. Завтра утром мы уезжаем домой.
   Волна холода прокатилась во мне от ступней до макушки.
   - Ну, счастливо вам, - сказал я, теперь уже глядя прямо на нее, как глядел и всегда,  не слыша собственного голоса.
   - Я  узнала, что ты очень любишь читать, - продолжала Карина, - и дарю тебе на память книжку с абхазскими сказками.
   - С-спасибо, - снова поблагодарил ее я. – Именно сказки я люблю больше всего.
   - Ну, я, наверное, пойду? – сказала Карина немного растерянно. – Всего тебе самого хорошего.
   - И тебе, - ответил я. – До свидания.
   И долго смотрел, как хрупкая ее фигурка долго шла, неумолимо удаляясь от меня, по длинному коридору. Почти целый месяц раз за разом окатывало меня это счастье. И вот, больше никогда я ее не увижу… 
   Затем вернулась мама и сразу же спросила, как там мой живот.
   - Не болит, - ответил я. – Прошел, как ни в чем не бывало.
   Мама осторожно поинтересовалась, не приходил ли ко мне кто-нибудь? Я ответил, что приходила Карина, попрощалась со мной и подарила книжку – и показал эту книжку маме.
   - Карина приходила, и ты не обменялся с нею адресами, не пообещал писать ей? – удивилась мама. – Ты даже ее фамилию не узнал?
   - А о чем бы мы с ней стали переписываться? – спросил я.
   - Ну, ты даешь! – воскликнула мама. – Другой, если ему девчонка нравится, так в лепешку расшибется, лишь бы только она была с ним! А ты…
   - Я растерялся, - бормочу я, колупая пальцем столешницу.
  Это была одна из безвозвратных потерь в моей жизни, последовавшая мгновенно за обретением.

Кот

   …Светлана заворочалась и проснулась, и это вновь прервало мои сновидения. Я поднял голову и поглядел ей в глаза.
   Зеленые, а нисколько не хуже карих. Ни чуточки.
   Встал на лапы, потянулся.
   - Что, горе-охотник, опять мышь пошел ловить? – усмехнулась она. – И опять упустишь или пожалеешь?
   Светка, ты что, подкалываешь меня, да? Хочешь, я тебе этого мышака сейчас же сюда в зубах принесу, еще теплого, может быть, даже трепыхающегося? Только потом не пугайся и не визжи, договорились?
   Я клубком скатился с кровати и крадучись скрылся за дверью. Доносившийся из кухни легкий шорох говорил мне о том, что Иу Двадцать Девятый там вовсю хозяйничает.
   Я настиг его около холодильника и решительно прижал лапой к линолеуму.
   «Ай! – заверещал Иу Двадцать Девятый. – Нечестно! У меня семья!»
   «Извини, дружище, - на этот раз не сказал, а подумал я. – Тут дело принципа, даже, пожалуй, чести».
   Я тихо вернулся в спальню Светланы с еще не остывшей добычей в зубах и не без гордости, положив его на ковровую дорожку возле ее кровати, сел рядом и поглядел на хозяйку. Вот! Принес! Делай с ним, что хочешь. Советую: закоптить – и с пивом…
    
* * *

   В начале мая на мир обрушилась нежданная теплынь. Все кругом радостно зазеленело, словно заулыбалось. Жмурясь под закатными солнечными лучами, я степенно выхожу на крыльцо, блаженно растягиваю лапы и спину, озираюсь.
   На той самой лавочке, где вечерами часто сидит моя хозяйка, нынче я вижу молодого русоволосого парня в очках, в легкой ветровке, в потертых спортивных штанах. Он сидит, ссутулившись, отрешенно глядя внутрь себя, немного похож на слепого. Но нет, он не слеп, поскольку увидел меня, протянул ко мне руку – почесать за ушком.
   Люди, почему вы так устроены? Как увидите кота, кошку – так и тянетесь погладить, или почесать, хотя мы этого у вас вовсе не просим. Особенно привлекают вас маленькие котята. А вот если бы вы вместо этого так же, без спросу, без всяких наших подлизываний, заглядывания вам в самые глаза и тому подобных уничижений, сами протягивали бы нам куски мяса, рыбы, миски с молоком!.. Не  обязательно своему коту, которому вы приходитесь хозяевами, а каждому, кого хотите погладить, с кем не прочь поиграть, просто так, по прихоти…
   Ну, да мышь с тобой, парень, чеши меня за ушком, сегодня разрешаю. Ибо у меня хорошее настроение. 
   Вокруг этого молодого человека вертится – не присядет на место -  мальчишка  лет восьми, все о чем-то его расспрашивает, что-то ему в свою очередь рассказывает.
   -   Ух, классный кошак – большой, пушистый! – восклицает он, тоже увидев меня, и тоже немедленно протягивает ко мне руки. – Я животных вообще люблю, и кошаков – тоже, - продолжает он. – Знаешь, Ваня, как они танцевать умеют? – мальчишка хватает меня за передние лапы и немилосердно принуждает скакать на задних.
    Да уж, мальчик добрый, кошек любит…
    - Не надо этого делать, - морщится на него парень, названный Ваней, и мальчишка меня отпускает.
   - А у нас, знаешь, кто появился? – вопрошает ребенок Ваню. – Я тебе сейчас его принесу, покажу.
   Он стремительно убегает и возвращается очень скоро, держа в руках небольшую клетку в которой сидит, забившись в угол, крошечный хомячок, который сейчас же воззрился на меня с любопытством. Я в свою очередь, стал рассматривать хомячка с немалым интересом.
   - Ух! – восхитился мальчик (его, похоже, многое в этой жизни приводило в восторг, такой уж был возраст) – Кошак дичь увидел!
   «Сыт ли ты, дружище?» – поприветствовал я тем временем хомячка так, как обычно приветствуют друг друга кошки.
   «Я голодный не бываю, - ответил он. – Всякий раз, как только мне хоть немножко хочется есть, в мой мир проникает Кормящая Лапа, насыпает мне еду и наливает воды».
   Похоже, он называет своим миром клетку, в которой сидит. Хм…
   «Что за Кормящая Лапа?» – спросил я.
   «Я не знаю, - ответил грызун. – Наверно, лапа какого-то высшего существа. Она кормит меня, очищает мой мир, когда в нем плохо пахнет, иногда поглаживает меня. Она хорошая, это высшее существо доброе».
   «Не боишься его?»
    «Не боюсь. Зачем его бояться? Оно никогда не причиняет мне боли».
    «Не думаешь, что оно может тебя и убить?».
    «Что значит – убить?».
    Хм!..
    Мальчишка, принесший клетку с хомячком, судя по всему, на время позабыл о своем питомце, убежал играть с другими малышами. Парень по имени Ваня тихо, почти неподвижно продолжал сидеть на лавке, довольно безразлично поглядывая то на хомячка, то на меня, не мешая нам общаться.
    «А как тебя звать-то, дружище? Прости, я забыл спросить».
    «Никак, - ответил хомячок. – Зачем это? Я ведь всегда один в своем мире. А ты разве не один?  Есть еще такие же, как ты? Тебя как-то зовут?».
     «Ты никогда никого не встречаешь в своем мире, кроме Кормящей Лапы?» - спросил я, обойдя его вопрос. Зачем ему знать то, что лишь огорчит его, заставит, может быть, думать о том, о чем ему думать неполезно?
    «А, нет, ведь правда, я не всегда один! – вдруг обрадовался безымянный хомячок. – Иногда в мой мир та же Кормящая Лапа приносит Ее!».
    «Кого?».
    «Ну, Ее. Время от времени мне хочется чего-то, сам не пойму, чего; я не знаю, как это называется. Но это очень острое желание и очень приятное. И Лапа приносит Ее…»
    «Такую же, как ты?»
     «Наверно. Она такого же роста, как я. И на Нее я изливаю это свое острое и приятное желание. И мне становится легко. После этого хочется только есть и спать».
    Н-да, подумал я. И так еще бывает!
    «В общем, тебе нравится твой мир?» - спросил я.
    «Да, мой мир теплый и уютный. В нем есть все, что мне нужно».
    «Ты не думал, что за пределами твоего мира есть еще другие миры, возможно, побольше твоего?»
   «Я понимаю, что они есть. Есть мир Кормящей Лапы. Есть мир Ее, Которая похожа на меня. У тебя тоже свой мир…».
   «Хорошо. А ты никогда не выходил, не оказывался за пределами своего мира?».
    Тут в глазах безымянного хомячка я увидел страх.
    «Был несколько раз, - залепетал он. – Там  холодно и страшно. Там все теряется. Очень много пространства, не сообразишь, куда бежать, где Кормящая Лапа может положить еду. Кто-то или что-то в этом большом мире очень даже может причинить мне боль. Я не хотел бы снова там оказаться».
   В это время мальчишка вспомнил о хомячке, примчался и унес клетку, наверное, к себе домой. Попрощаться с безымянным, не ведающем своего горя страдальцем, мы не успели.
  Я отправился дальше, в надвигающуюся майскую ночь, но ощущал мурашки под шерстью от мыслей.
   Что, если бы я оказался вынужден жить в таком замкнутом раю, как этот дурачок?
   Бррр! Я бы, наверно, попытался как-нибудь умереть! Не знаю, как именно, но придумал бы и попытался!



11.

Кот

   После долгой болезни, настрадавшись, насидевшись безвылазно в четырех стенах, сейчас я наслаждался привольем, никак не мог насытиться вдоволь свежим воздухом, от которого у меня даже слегка кружилась голова. Я бежал вперед и вперед, и вот уже выбрался за пределы села и попал на пустырь, где громоздились мусорные кучи – свалку, ту самую, где обитали небольшие колонии бродячих кошек и котов, где не так давно подвизался и я сам. Я приблизился к той мусорной куче, где обычно охотился, когда был вольным.
    Кошачья колония (мы, кошки, сами называем ее стаей) никуда не делась. Вокруг кучи по-прежнему шныряли смутные тени. Большие желтые глаза одного из бывших собратьев по колонии немедленно вперились в меня.
    «Шшшш! – произнес бывший собрат угрюмо. – Опять ты!»
    «Сыт ли ты сегодня, Арс? – поприветствовал я его. – Как идут дела у стаи? Кто нашел себе хозяев? Кто пришел к нам вновь?»
    «Шшшш! – продолжал недружелюбно шипеть Арс. – Какое тебе дело до нас? Или ясноглазые хозяева уже прогнали тебя, и ты снова хочешь кем-то распоряжаться и повелевать?»
    «Моя хозяйка добра ко мне и не собирается меня прогонять, - объяснил я. – Просто я соскучился по вас и пришел навестить».
    «Рассказывай! – оскалился Арс. – Бывших вожаков не бывает. Ты опять решил повелевать нами. Но ты ошибся, точнее, опоздал. Теперь вожак – я, а тебе придется искать другую стаю».
   «Да не нужна мне другая стая. Мне и эта не нужна, я теперь при хозяйке. Просто я давно не был на воле, соскучился по вас, и еще хотел бы попросить твоего разрешения поохотиться нынче здесь – у тебя, раз уж ты вожак».
    Из-под мусорной кучи повылазили еще несколько собратьев и внимательно глядели на меня, сверкая глазами во мраке. Некоторые из них заранее напружинили лапы, готовые к драке, если что.
    «В логове ясноглазых у тебя ослабел нюх, - проворчал Арс. – Либо так, либо тебе просто все равно, что тут повсюду мои метки».
   «Да не отберу я у тебя ни земли, ни власти, - старался успокоить его я. – И метки твои я распознаю и уважаю. Только поброжу здесь, поймаю крысу, да пообщаюсь с друзьями… Сыт ли ты, Урум, и ты, Мря, от кого нынче ждешь детенышей?»
    Но собратья глядели на меня не по-прежнему, как-то опасливо косясь на нового своего вожака и даже не решаясь мне что-нибудь ответить. Арс же был настроен ко мне просто злобно.
   «Знаю я, как бывает! – прорычал он. – Сначала ты поохотишься раз, потом будешь приходить сюда часто, потом приведешь сюда подругу, затем соберешь свою стаю и прогонишь нас отсюда!.. Убирайся, пока цел!».
    «Хорошо, я уйду, - примирительно проговорил я. – Крыс довольно повсюду…»
    «Так-то лучше», - осклабился  Арс.
    «Иной раз крысу по виду и не признаешь, - продолжал я. – Выглядит вольным охотником – а все равно, крыса…»
     «Что-о? – возмутился Арс на прозрачный намек. – Если боишься драться со мною – уходи молча, не лай, как поганый пес!»
     «Подойди ко мне, - просто предложил я. – И ты увидишь, боюсь ли я кого-нибудь».
    Он стал подходить неторопливо, враскачку – и вот Арс бросился на меня, но я увернулся от его лап. Он промахнулся, я налетел на нового вожака с правого бока, мигом оказался сверху и прижал  его голову к земле. 
    «Ну, что? – спросил я. – Теперь кто кого боится?
    «Это подло! – взвыл Арс. – Ты просто ловко вывернулся!»
    Но я уже не обращал на него особо внимания. Вырваться из моей хватки Арс никак не мог.
    «Когда мы охотились вместе, - сказал я остальным. – Когда я учил вас отбиваться от набегов других бродяг, от собак и от ясноглазых живодеров – я считал вас всех своими друзьями. Но я ошибся. Под Желтым Глазом дружбы, оказывается, не бывает. Грустно. Скажу напоследок только одно:  в этот раз вы выбрали какого-то хлипкого вожака. А теперь прощайте».
    Отшвырнув Арса лапой в сторону и прыснув на него еще разок для острастки, я направился прочь от них, обратно в село.
    Нырнув в первый же встретившийся мне подвал, я со злости устроил обитавшим там крысам жесточайшую экзекуцию, как будто каждая из них была моим личным кровным врагом. Я убил их пять штук сразу, не дав и пискнуть что-либо в свое оправдание, и даже есть не стал – бросил, как попало, тут же и побежал дальше, сам от разочарования мрачнее этой черной, безлунной и беззвездной ночи.
   Так прошатавшись всю ночь, утром я оказался около дома, где жили ясноглазые хозяйки Юмы и, конечно, встретил там саму Юму, деловито жующую лечебную травинку и жмурящуюся от солнечных лучей.
   «Мне некогда с тобой болтать, - заявила она. – Поем Сильной травы, Чистой травы и немного Веселой травы - и надо спешить. У меня теперь котенок».
   Сильной травой, Чистой и Веселой травой мы, кошки, попросту зовем те растения, которые помогают нам бороться с хворями, очищать наше нутро и прогонять тоску. Мы не нагромождаем длинных и трудных названий – просто называем белое белым и черное – черным.
   «У тебя? Котенок? – переспросил я. – Мой котенок?».
   «Да, он от тебя, - подтвердила Юма равнодушно. – Больше не от кого».
   «То есть, это как же? Я теперь – отец?» – потрясенно вопрошал я.
   «Ну и что? – сказала Юма еще равнодушнее, а потом пожаловалась. – Котят было четверо. Но пришел ясноглазый с седыми волосами вокруг рта и троих забрал. Хотел унести куда-то и всех, но одна маленькая кошка забралась в самую глубину моего убежища, и костлявая лапа ясноглазого до нее не дотянулась».
     «…У меня теперь есть дочка…» - заключил я мечтательно.
     «Да, но ты-то здесь при чем? Да, есть маленькая кошечка, родившаяся от тебя. Глупые наши ясноглазые хозяйки почему-то думают, что это котик, я так поняла…»
     «Я должен ее увидеть!» - заявил я.
     «Зачем?» - удивилась Юма.
      «Ну, я же, все-таки, отец. Она – часть меня. Ясноглазые, например, своих детенышей любят, заботятся о них…»
      «То ясноглазые… Постой-ка! А что такое – любовь?»
      Я растерялся, но начал понемногу, не очень связно ей растолковывать.
      «Понимаешь, это у ясноглазых бывает такое состояние, когда ихний охотник не может жить без же… без самки. Все время думает только о ней, мысли его путаются, если он не знает, где она, что с ней – то у него плохое настроение…»
      «А бывает наоборот? – спросила Юма. – Чтобы ясноглазая самка не могла жить без охотника?»
     «Так бывает, и намного чаще» - подтвердил я.
     «А если вдруг один из них совсем умрет? – сверкнула  глазами Юма. – Что будет со вторым?»
      «Тогда второй из ясноглазых будет очень страдать, мучиться. Случается и так, что он тоже умирает» - поведал я подруге.
     «Какое-то глупое чувство, - фыркнула кошка. – Никакого в нем нет ни смысла, ни проку. На что оно?.. Ну, я теряю время. Надо бежать!»
     «Я с тобой» - не унимался я.
     «Куда? Зачем? Детеныш находился внутри их логова, под белым глиняным валуном, который нагревается в морозы. Теперь я перетащила его в бумажную яму с высокими краями, прячущуюся под блестящей деревянной штуковиной. Там набросано разной шерсти, поэтому мягко и тепло.  Малютка уже открыла глаза и начала понемногу ползать. Но тебя в их логово не пустят».
    «Ерунда, как-нибудь проникну. Идем!»
    Юма снова с удивлением посмотрела на меня – похоже, в первый раз видела кота, проявлявшего отцовские чувства – и молча устремилась домой. И я – за нею.
    На повороте к дому, где жила Юма, нам встретились двое: молодая хозяйка Юмы – Настя и пожилой дядька Матвей Петрович. Настя задержалась, набирая какой-то текст в своем телефоне, а оказавшийся рядом Матвей Петрович, который был в небольшом испитии, и поэтому особенно добрый и общительный, немедленно к ней прицепился.
    - Здорово, невеста! – улыбаясь, прорычал он своим хриплым голосом. – Куда наруливаешь? К бабке?
    - Во-первых, я вам не невеста, - тихо и нехотя ответила Настя. – Во-вторых, не к бабке, а к бабушке. В-третьих, Матвей Петрович, что это у вас с рукой?
    Кисть правой руки Матвея Петровича была наискось перетянута чем-то белым. Из пяти пальцев видно было только три.
   Юма тоже остановилась, ласкаясь к Настиным ножкам.
   «Это он, старый пес, забрал моих котят, - сказала Юма мне, косясь на пожилого ясноглазого. – Теперь  я на него и глядеть не стану».
   «Будто первый раз ясноглазые у тебя котят забирают?» - попытался я утешить подругу.          
   - Рука – пустяки, - отвечал тем временем Матвей Петрович Насте. – Просто палец в дверном притворе прищемил и сломал. Наложили гипс. А бабушку твою я давно знаю и уважаю. Хорошая она старуха. И затем – как же ты не невеста, если целыми днями женихам названиваешь?
   - Асенька, мое золотко, - промурлыкала Настя, сама подобно кошке, взяла Юму на руки и принялась ее гладить. – Во-первых, я звоню никаким не женихам. Во-вторых, переломом пальца это вас, Матвей Петрович, Бог наказал. Говорила я вам – хоть одного котеночка надо оставить. А вы – всех утоплю, всех утоплю, – Настя попыталась передразнить его низкий, хриплый бас.
   - Я же оставил тебе одного кошака! – возмутился Матвей Петрович явной несправедливости.
   - Вы просто до него дотянуться не смогли, он очень глубоко под печку уполз, - объяснила сердитая Настя. – А так бы утопили… Бог наказал вас за вредность… Ладно, Ася, пошли домой.
    «Вот видишь, тебе к нам не попасть» - успела сказать Юма, глянув на меня, прежде чем Настя унесла ее.
    «Ничего, как-нибудь попаду, - подумал я, как бы в ответ. – А в самом деле, зловредный какой-то этот старик»   
    Велика ли трудность для меня – проникнуть в одноэтажный дом Юмы? В особенности, если форточка в окне гостиной широко  распахнута в связи с теплой погодой, Настя кормит Юму в кухне, а бабушка прикорнула подремать в своей комнатке…
    Очень быстро, привычным способом я вскарабкался по окну и впрыгнул в комнату. Соскочил аккурат на сиденье кресла, стоявшего у окна, втянул носом воздух и вмиг определил, что кошачьим духом пахнет близко, прямо здесь же, из угла, в котором, под старым, обшарпанным столом, расположена большая кубическая коробка из-под телевизора. В коробке отчетливо слышалось чье-то шебуршание. Сквозь некое отверстие, прорезанное в таре заводским способом – наверное, для дополнительной вентиляции прибора – я разглядел очертания ползающего в коробке маленького существа.
    С ума сойти! Мое родное потомство!
    Запрыгнуть в коробку тоже не представлялось сколько-нибудь сложным упражнением, и я это незамедлительно осуществил. Оказавшись внутри, в сумраке (потому, что столешница практически перекрывала коробку сверху, оставляя такой зазор, в который протиснуться мог разве что мне подобный), я увидел, как маленькое существо, торопливо перелезая через набросанные в коробку беспорядочно разные старые тряпки, подползло ко мне и судорожно ткнулось еще расплывчатой и уродливой мордочкой в мой бок. Ищет сосок, это понятно.
   «Мама!» – произнес котенок и радостно пискнул.
   Гм, ну, я, разумеется, не мама, но…
   Дочка! МОЯ дочка!..
   Я почти что благоговейно обнюхал детеныша, вдруг вытаращившего на меня свои круглые глазенки в недоумении.
    «Ты кто?» - спросила малютка с ужасом и открыла крошечную малиновую пасть, готовясь заверещать.
    «Спокойно, - ответил я ей. – Тихо. Я твой папа»
    «А папа – это что такое?».
    Гм, гм! Что такое мама – ты знаешь…   
    В это время снаружи послышалось новое шебуршание, и вскоре внутрь коробки впрыгнула Юма.
    «И ты тут? – спросила она меня, не выказывая удивления, а только какую-то досаду. – Заботливый папаша, нечего сказать! Как теперь вылезать станешь? Тебя увидят, изловят и накажут. Яра, ползи ко мне, покормлю».
   Юма уютненько легла на бок, дочка подползла к ней и немедленно присосалась, а кошка принялась тщательно вылизывать дитю шерстку от головы до хвостика.
   «Ее зовут Яра… И это – моя дочка… - потрясенно твердил я, глядя на мать и дитя с восхищением.
    «Чудак, - заключила Юма, удовлетворенно мурлыча, потому, что Яра, высасывая из ее живота молоко, облегчала ей обузу и улучшала самочувствие и настроение. – Точно, в первый раз встречаю такого охотника… Папаша!.. Сожри меня мышь!.. Ну, насмотрелся? Убирайся тогда отсюда, не пугай детеныша!»
    «Да, да, конечно! – поспешил согласиться я. – Сейчас я отправлюсь к своей ясноглазой. Но ведь мне можно будет прийти снова и посмотреть на Яру?».
    «Чудак! – Юма насмешливо махнула лапой в мою сторону. – Ты сначала ухитрись уйти без последствий… А там – ладно уж, если тебя так сюда тянет – приходи, так и быть».
   Я бросил еще взгляд на Яру и начал выкарабкиваться наружу. И едва лишь я успел высунуть из коробки голову, как увидел, что из дверей прямо на меня смотрит Настя.
   - Ух ты! – шепотом воскликнула при этом девочка. – Ничего себе!
   Ну, ладно, Анастасия, ты меня углядела. Но это ведь не значит, что ты за мной будешь бегать с веником, пинать меня ногами, и все такое? Правда?
   - Ой, какой хороший! – продолжала тихо восхищаться Настя. – Иди-ка, иди-ка сюда.
   А что тут такого? И приду.
   Я приблизился к Насте, она осторожно погладила меня по голове. Я тщательно обнюхал и ощупал усами ее пальчики.
   - Ты Аськин муж? – спросила она меня по-человечьи. – Пришел к ней в гости, да? Соскучился?
   Можно, Настя, и так сказать. Впрочем, ты вряд ли поймешь, что бы я тебе ни ответил. Но, надеюсь, ты не выгонишь меня, если я  приду еще. И бабушке про меня рассказывать, тоже не станешь.   
   Только я это подумал, как бабушка появилась в дверях и первым делом увидела меня, поглаживаемого дружелюбной внучкой.
   - Это еще что такое?! – сейчас же принялась метать громы и молнии пожилая женщина. – Кто это?! Зачем он тут?! А ну-ка…
   Бабушка куда-то пропала, но через минутку вернулась, и в руках у нее было не что-нибудь иное, а веник.
   Фи, сударыня, как можно!.. Кто вас воспитывал?.. А еще старая синьора!
   Не желая, однако, встречаться с инструментом для подметания, я поспешно устремился к входной двери. Поскребся об ее красноватое покрытие из искусственной кожи, бросив при этом красноречивый взгляд на Настю. Она сейчас же распахнула дверь и выпустила меня на волю.
   Да, такие дела. Вот тебе и пришел в гости. Теперь, пожалуй, сунься-ка еще разок…
   - Ты уверена, что он ничем не повредил котеночку? – услышал я строгий бабушкин голос из-за двери.
   Пфф!.. Кем вы там меня считаете, синьора?!
   - А с чего это он должен был вредить собственному сыну? – (голос Насти).
   Мррр… Умница, девочка. Ты одна, похоже, понимаешь меня правильно.
   Но бабушка все еще сомневается и приоткрывает коробку сбоку, чтобы проверить. Юма раздраженно урчит на нее, недовольная беспокойством по пустякам. Видя, однако, что детеныш полеживает себе, сосредоточенно сося материнское молоко, бабушка закрывает коробку обратно.
   Гм!.. Может, мне больше не приходить сюда? Что-то никто не рад моему визиту.
  Бабушка, разумеется, от меня не в восторге и станет чинить мне препятствия. Но, похоже, в этом доме у меня есть и союзник – Настя.
   И, значит, приду – а  куда ж я денусь-то? Не каждый же день у меня появляется дочка.
   Все-таки, жизнь прекрасна, что ни говорите!

12.

Гена

   Ни свет, ни заря меня разбудил неожиданный звонок мобильника. На экране высветилось слово «Дочка».
   Вот те на! Ничего себе!
   Не то, чтобы Аня не звонила мне прежде. Звонила, конечно, и мы с ней, бывало, общались подолгу. Но в эти дни, когда Софья – мать Ани и моя подруга – приезжала к нам в гости, Аня, разумеется, звонила все время только своей маме. И как раз сейчас Соня спала рядом со мной, обхватив слабыми руками меня за плечи.
    Удивленный, я снял трубку.
    - Да, слушаю.
    - Приветик, дядя Кот, - голос Анютки в трубке дрожал и слезливо хлюпал.
    - Привет, солнышко, - с улыбкой тихо ответил я и пару раз мурлыкнул. Так я иногда делал, чтобы Аню посмешить. Именно из-за этого мурлыканья она и прозвала меня «дядей Котом» в шутку. – Как  у тебя делишки? – спросил я с некоторой тревогой, потому что девочка на этот раз даже не улыбнулась в ответ.
    - Моя мама там, где-то рядом с тобой? – спросила Аня.
    - Да, она здесь, - подтвердил я. – Пока еще спит.
    - Она уже целую неделю у тебя, - сказала Аня жалобно. – Думаю, ей пора домой.
   - Ну, не знаю… - растерялся я. Конечно, я понимал – это не здорово, что Софья совсем позабросила родных, но мне с нею было очень хорошо и вовсе не хотелось ее отпускать.
    - Давай подумаем, посоветуемся, как бы нам ее выковырять обратно домой? – предложила Аня.
    - Достаточно просто сказать ей, что вы с бабушкой и дедом там соскучились, и она сразу приедет, - заверил я.
    - Дядя Кот, разбуди-ка ее, - попросила Аня. – Мне очень нужно с ней поговорить.
  Я пошевелил Соню слегка за руку, и она нехотя приоткрыла глаза.
  - С добрым утром, - произнесла Соня тоже, как будто мурлыча.
  - Тебя к телефону, - объявил я, и Соня взяла трубку. Дочка стала жаловаться ей так громко, что и я все слышал.
   - Мама! – хныкала Аня, - я тут заболела – сильно простудилась, вся в соплях, температурю. Приезжай домой поскорее, а не то умру! – и заплакала.
   - Ой-ой, сладкая моя! – залепетала Соня. – Не плачь, ради Бога! Я приеду очень скоро.
   Кое-как утешив дочку, Соня виновато посмотрела на меня.
   - Придется ехать домой. Не обижайся на нас. Я не могу оставить Анютку в таком состоянии.
   - Какая тут может быть обида? Надо ехать, раз такая неприятность. Ты не печалься. Скоро мы увидимся снова.
   - Гена, всякий раз, когда мы расстаемся с тобой, мне кажется, что навсегда… - глаза Софьи заблестели от слез.
   - Да перестань. Что ты говоришь глупости.   Пройдет месяцок-другой, и ты опять приедешь ко мне.
   - Разреши мне еще только немножко поваляться, поворочаться в твоей постели, - попросила она с улыбкой. – чтобы вечером ты ложился спать и чувствовал, что от простыни пахнет моими духами.
   - Какая ты у меня романтичная!.. – воскликнул я, обнимая ее.
   После этого Софья молча принялась собираться в дорогу. Она грустно взглянула на меня, прежде чем, попрощавшись, закрыть за собою дверь.
   Да ну, вернется. Просто характер у этой женщины такой, что каждый свой день она живет, как последний в жизни.
   Мы познакомились с Софьей по телефону, и она старалась понять меня во всем. Например, узнав, что я люблю футбол, она сама немедленно попробовала им заинтересоваться, стала вполглаза посматривать трансляции матчей, и забавно было слышать со стороны наши разговоры: как я в запарке доказывал ей, что судья несправедливо засчитал гол испанца Давида Вильи в наши ворота из положения «вне игры», а Софья при этом чисто по-женски заостряла внимание на том, какие у Вильи смешные, густые, сросшиеся на переносице брови и какой у него при этом классный, мужественный нос.
   - Мне бы такого Вилью… - неожиданно мечтательно вздыхала она. И какое-то непонятное чувство кололо меня изнутри. Соня была одинокая мать. Ее муж умер давно и при загадочных обстоятельствах.
   Если же кто-то из футболистов во время игры получал ту или иную травму, Софья обсуждала это с жаром и со знанием дела (мама ее была медиком). Тут уже я узнавал много нового и небезынтересного о разных переломах, ушибах, растяжениях, какие они бывают в том же спорте, как все это потом лечат…
   Узнав о моем увлечении литературой, Соня-лентяйка читать сама, конечно же, не начала, но с интересом слушала, когда я читал ей по телефону ту книгу, которую в данный момент исследовал сам, или свои собственные литературные упражнения. Она не то, чтобы хвалила или явно как-то одобряла мое творчество. Софья не блистала ни каким-либо особым образованием, ни даже чистотой речи. Но ее обычное «ни фига себе!» для меня звучало, как высшее признание того, что я сочиняю не зря.
   Немудрено, что такое общение по телефону – каждый день, по многу раз в сутки – быстро сблизило нас, Софья стала приезжать ко мне. Она буквально ворвалась в мою одинокую, тоскливую жизнь, ограниченную вечными четырьмя стенами. И, конечно же, мы немедленно сделались любовниками.
   Мы, бывало, по нескольку часов кряду путешествовали по селу, катаясь взад-вперед на моей инвалидной коляске – то Соня катит меня, то я – ее. Лето в этом году выдалось каким-то особенно щедрым, благодатным, с большим количеством теплых, солнечных дней, не то, чтобы очень жарких, душных, но – полных нежного, доброго тепла и света. Люди, попадавшиеся нам навстречу и догонявшие нас, окидывали обоих взглядами, в которых явствовали самые разные оценки наших отношений – от позитивных до отрицательных. Один друг по работе искренне радовался за меня и приговаривал: «Вот, Гена, как бывает: один человек ищет свое счастье по всей Земле и нигде его не встречает, а другого счастье само находит». Одна соседка, неведомо, из каких побуждений, если порой оставалась где-то с Софьей наедине, исподтишка спрашивала ее – что она нашла в убогом, никому не нужном неходячем инвалиде? Что, получше себе мужика найти не могла? И та же соседка так же исподтишка говорила мне: «Что хорошего в твоей Соньке? Она некрасивая, курит, сыплет матерком… как  мужик…»
   Ладно – соседка, они разные бывают; но и мама моя Софье не особенно симпатизировала. Не нравилось ей мимолетное, казалось бы, телефонное знакомство, неестественно быстро переросшее в близкие отношения. Откуда все это взялось? Наличие дочки при отсутствии у Софьи мужа тоже казалось маме подозрительным. Может, нагуляла?.. Ну, ладно, допустим, муж умер – но раз есть дочка, так все внимание, все чувства следует отдавать ей, а не искать себе мужчин! – так рассуждала мама.
   Не нравились ей и частые наши с Софьей созвоны по каждому пустяку: «только отвлекает от дела, с пути сбивает», и то, что Софья все собиралась не то, что пригласить меня к себе в гости, а вообще забрать насовсем. Тут уже сказывалась и обычная материнская ревность, да и знание моего робкого характера: «окажешься там один, среди незнакомых чужих людей – растеряешься и пропадешь! А  мы тут без тебя как останемся?». Однажды Софья привела  убийственный довод необходимости моего приезда к ним.
   - Недавно бабушка Аньку и спрашивает: «Ну, что там твой этот дядя Кот – хороший, по-твоему, или – так себе?». А та как ляпнет: «Дядя Кот? Он плохой» - «Почему?» - удивилась бабушка. – «А был бы хорошим, - рассудила Анна, - Так давно бы сюда приехал и с нами жил…»
    Вот она какая. А я ее в своем телефоне «дочкой» обозначил. Анютка, конечно, не мой ребенок, но, раз  мы с Софьей вскоре собираемся пожениться, значит, Аня вот-вот сделается моей падчерицей. И сегодня мы будем с ней перезваниваться до вечера, о чем-нибудь болтать, во что-нибудь играть, чтобы Аня не хныкала, пока ее мать в пути.
   Чаще всего – вот и в этот раз, тоже – мы играли в «виселицу» - угадывать слова по буквам. Кто назовет букву неправильно, тот рисует на листочке какую-нибудь одну часть виселицы, затем – человечка. У кого первого человечек окажется шеей в петле – тот проиграл. Сегодня почему-то проигрывал только я – раз, другой, третий…
   - Дядя Гена, ты сегодня какой-то рассеянный, - заявила она. – Тоскуешь? Уже соскучился по моей маме?
   - Аня, - попытался я перевести разговор на другое, как-то пошутить, - А тебе как больше нравится меня называть? Дядей Котом или дядей Геной?
   - Как угодно, лишь бы только не папой! – снова заявила она «не в бровь, а в глаз».
   - Да… Не папой… Н-да… - растерялся я. – А почему?
   - У каждого человека только один папа бывает, - сказала Аня очень серьезно. – Мой папа умер давно. Другого не будет…
   …Тем же вечером мне позвонила добравшаяся до дома Софья. Она была сердита
   - Анька-хулиганка меня «развела», - пожаловалась она. – Я ехала, переживала за нее… приезжаю, а она не больна вовсе, бегом бегает, притвора такая-разэдакая!.. Сунула нос в мою сумку – что ей привезла? – и стремглав во двор, к подружкам. Вот, насколько я ей нужна!..
   Прошла пара недель, и мне позвонили из районного Общества инвалидов. В наше село откуда-то издалека приехал парень – такой же неходячий инвалид, как и я. Он-де мыкается по квартире на четвереньках, неспособный даже выползти на крыльцо, и жутко скучает. Друзей у него в нашем посаде нет и знакомых – совсем мало. Мне предлагалось познакомиться с ним и завязать общение, опять же по телефону, чтобы улучшить его настроение.
   Вечером, пребывая  в неясных сомнениях, я набрал номер этого парнишки.
   - Алло. Дима?.. Привет. Меня зовут Гена.
   - Привет, Гена, - ответил глуховатый баритон. – Мы с тобой разве знакомы?
    - Нет, но мне сказали в Обществе инвалидов, что ты ищешь друзей, я решил с тобой познакомиться.
   - Ну, очень хорошо, - произнес Дима довольно-таки безразличным тоном. – Я рад знакомству с тобой.
   - Чем ты занимаешься? – спросил я снова.
   - Да так, ничем особенным. Юзаю Интернет, смотрю телек, когда приходит брат – с ним болтаю, играю в шахматы…
   - Книжки, например, читать любишь?
   - Не очень.
   - По телеку футбол смотришь?
   - Иногда смотрю.
   - О! – я зацепился за тему, словно вскочил на любимого конька. – Видел, как наши голландцев в июне сделали?
   - Что-то такое в телеке мелькало, - тон Димы опять-таки свидетельствовал о том, что это все где-то далеко от него и ему довольно безразлично.
   Уф!..
   - Ну, ладно, думаю, мы с тобой найдем, о чем поговорить в дальнейшем, - сказал я. – Рад был знакомству. Как-нибудь еще позвоню тебе.
   - Давай, - согласился он без малейшего энтузиазма, и разговор прервался.
   Я был разочарован. Похоже, что наладить общение с этим парнем будет нелегко. Общие интересы отсутствуют, придется высасывать их из пальцев.
   А так ли уж нужно мне это общение? Да и ему – тоже.
   Вечером я рассказал обо всех этих соображениях Софье.
   - Ну, - отреагировала она. – Поздравляю тебя с новым знакомством. Рада за тебя, это правильно – всегда надо поддерживать людей, поднимать им настроение.
   - Задание получено, значит, его надо выполнять, - рассудил я. – Только вот, о чем мне толковать с этим Димой? Он ничем, близким мне, не  интересуется.
   - Горазд ты изобретать проблемы на пустом месте! – хмыкнула Софья. – Ищи общие темы. Я бы нашла… Или вот что! Познакомь меня с ним. Будем, во-первых, общаться все вместе, а во-вторых, у вас появится сразу одна общая тема. Станете меня обсуждать.
   - Вот еще! А потом мне тебя к нему ревновать, да?
   - Да ладно тебе! Я пошутила.
   Однако мысль уже запала в мою голову, я принялся обдумывать идею и так, и этак.
   Что ли посоветоваться с мамой?
   За ужином посоветовался. То, как мама отреагировала, должно было усилить мои сомнения.
   - Ты понимаешь, что именно собираешься сделать? Ох, знаю я, какая твоя Сонька! Ты ее познакомишь с этим парнем, а она к нему и уйдет.
   - Да ну, перестань, мама! У нас ведь с ней любовь. И что – она вот так и променяет меня на первого же встречного? Не может, мама, такого быть!
   - Это с другой не может быть, а с Сонькой может. Или я не знаю подобных девиц?
   - Ну, если такое случится – значит, наши отношения яйца выеденного не стоят!
   (Эх, Генка, Генка!.. Забыл, что ли, как сам уже два раза бросал ее – переставал звонить Соне, понимая, что общение стало доставлять мне, Генке Цыплакову, массу неудобств?
   Да, но я же уходил от нее не к другой девчонке! Я уходил попросту в никуда, и Соня всегда была вольна вернуть меня, как следует соскучившись. Еще в первый раз она очень огорчилась, что я ее бросил, даже заплакала. А во второй раз она сочла такое мое поведение обычным капризом большого ребенка, отнеслась даже где-то с юмором.
   Соня как-то психологически всегда мне казалась взрослее меня и уж точно благоразумнее. Она умеет жить со вкусом, с толком, а у меня так не получается. Я словно начерно живу…)
   Решено!
   Сразу после ужина, уютно устроившись на своей кровати, я набрал по телефону Соню и предупредил, что сейчас скину ей номер Дмитрия.
   - Гм… - пробормотала она. – Слушай, а может, все-таки, не надо?
   - Поздно. Я уже отослал тебе СМС.
   - Ах, да, вот, действительно, пришло. Ну, смотри же… Впрочем, думаю, и в самом деле, опасаться тебе нечего. Люблю я тебя, а не кого-то там другого, - заверила меня Соня. – Сейчас я поболтаю с ним, и минут через 10-15 тебе перезвоню.
   Я нажал «отбой».
   Время потащилось до странного медленно. Прямо, не пятнадцать минут, а целая вечность!..
    Но не слишком ли я придирчив и пунктуален? Где пятнадцать минут – там и двадцать, ну, и тридцать! Шут с ними, пусть пообщаются. Еще устану и от Сони, и от Димы этого. А пока отдохну…
   Прошел час, а мой телефон все молчал.
   Что-то не в радость мне этот отдых!
    Прошел еще один час. Тишина.    
   Постойте-ка, а может, Соню что-то отвлекло от всех этих дозвонов-перезвонов – да та же дочка Аня, например? Но, если я сейчас позвоню своей любимой, напомню о себе, покажу таким образом,  что соскучился по ней, а она этим будет довольна?
    Жму на вызов, слушаю гудки в трубке. Но вместо гудков там слышен механический голос:
    «Вызываемый Вами абонент в данный момент разговаривает…» - сообщает мне сервис.
   Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
   Впрочем, через минуту мой мобильник радостно заиграл любимую Сонину песню.
   - Алло, мур-мур… - говорю я с ленцой, врастяжку, не оказывая своего волнения. – Представляешь, я что-то соску…
   - Привет-привет еще раз, - перебила меня она. – А мы с Димкой до сих пор еще болтаем, представляешь?..

    …Через месяц Софья снова приехала в наше село. Но уже – к Диме…

13
 
Кот.

   Я проснулся в кресле. Яркое солнце било в окно. В тишине тиканье часов казалось громким. Шел третий час пополудни.
   Потянулся, разминая мускулы, спрыгнул с кресла. Светы нет дома. Конечно, она на работе и, разумеется, с нее вернется часа через три. Но почему-то я ощутил настолько острую тоску по хозяйке, будто существовала вероятность, что Света покинула меня навсегда. Утолить эту жажду, развеять эту тоску могла только немедленная моя встреча с хозяйкой. И в общем, препятствовать таковой встрече могли лишь те обстоятельства, что я не знал, где именно она работает, да и вообще, входная дверь в квартиру, скорее всего, заперта сейчас на ключ. И даже, если она была бы не заперта, моих котовьих сил недостало бы, чтобы ее открыть.
   Со вторым из этих препятствий я разобрался легко – благо, форточка в одной из комнат почти всегда, и на этот раз, тоже была открыта. Взобравшись по оконной раме, я выпрыгнул на двор, не поленился обежать вокруг, вернуться к запертой входной двери Светиной квартиры и пометить ее, заодно поздоровавшись со старым Умо, который ленивыми движениями мылся под лестницей, то и дело поглядывая вокруг и перебрасываясь словами со всеми собратьями, кто оказывался поблизости.
   «Совсем хозяином стал, бродяга?» – не то вопросительно, не то – утверждая, изрек он с легким мурлыканьем – видно, получал удовольствие от мытья в теплых солнечных лучах. И в свою очередь он пометил своей мочой нижнюю ступень лестницы, ведущей на второй этаж.
   Тут меня угораздило задать Умо глупейший вопрос:
   «Послушай, старый вожак, а ты не знаешь, случайно, где работает моя ясноглазая хозяйка?»
    Я спросил это, ведомый внезапно проснувшейся во мне привычкой из какого-то иного мира, и сейчас же понял всю глупость сего вопроса, ибо получил на него очевиднейший для мира кошек ответ:
   «Да разве же ясноглазые работают? На моей памяти никто из них не делал никогда ничего, кроме какой-то непонятной ерунды», - так ответил мне вожак Умо.
   Ах, ну, да, конечно! И наклевывавшийся во мне следующий вопрос – не знает ли в таком случае Умо, куда моя хозяйка уходит из своего жилища каждый день, как-то сам по себе завял и отменился.
   Ничего, наверное, не остается мне, как только проследить за Светланой самому – в следующий раз. А пока совсем не помешает навестить подругу Юму и дочку – Яру. Понятия «муж» у мелких кошачьих не существует, но на понятии «отец» я, в конце концов, настаиваю!
    В этом случае ничья справка не была мне нужна. Жилище Юмы я нашел без труда и привычно, через форточку залез внутрь помещения. Попал сразу в среднюю комнату – именно в ней, под столом, в  коробке из-под телевизора жила моя дочка Яра. Ее матери, Юмы нигде не было видно. Бабушки-хозяйки в комнате тоже не было, а повидать Яру мне хотелось сейчас не меньше, пожалуй, чем Светлану. 
   Я потихоньку приблизился к коробке и вдруг увидел, что маленькое существо карабкается по картонной стенке, стараясь выбраться наружу. С момента первой моей встречи с дочкой прошла, примерно, неделя, а за это время она, конечно, стала гораздо самостоятельнее. Вот Яра долезла до края коробки, неуклюже перевалилась через него и шмякнулась на крашеный пол снаружи. Сейчас же поднялась на лапки и отряхнулась. И первое, что она увидела в эту свою вылазку, был я.
    Конечно, я не удержался, чтобы немедленно не подойти и не прикоснуться своим носом к ее малюсенькому носику.
    Яра мгновенно взгорбила спину, изогнула хвост загогулиной, отпрыгнула назад, прижавшись к коробке, и зашипела:
   «Шшшш! Не подходи, страшный зверь! Укушу! Оцарапаю! Глаза выдеру! Маааама!..» – шерсть ее мгновенно встала дыбом от загривка до кончика короткого хвостика.
   Мамы ее, однако, так и не было.
   Яра, перетрусив, попыталась сейчас же вскарабкаться обратно, внутрь коробки, но на этот раз не сумела – шлепнулась снова на пол, мягко, не ушиблась
   «Яра, Яра, тише! – попытался успокоить ее я. – Нельзя уж и поздороваться? Я не трону тебя, ничем не обижу».
   «Шшшш! – не унималась дочка. – Убирайся, страшный!»
   Тогда я сел поодаль от нее и тихо убеждал, не двигаясь с места:
   «Видишь, я не делаю ничего плохого. Можешь подойти и понюхать меня, потрогать лапкой. Можешь даже шлепнуть меня, и я ничем не отвечу. Я совсем не страшный. Яра, я – твой папа».
    Она еще парочку раз шикнула, затем подошла – точнее, подкралась ко мне, прикоснулась усиками к пальцу моей правой передней лапы, втянула мой запах раз, так же крадучись, обошла меня справа, обнюхала вокруг…
    «А кто такой – папа? – спросила она меня чуть-чуть смелее. – Вот мама – это я знаю, кто, а папа – непонятно».
   «И кто же такая – мама?» - тихонько спросил я, дружелюбно мурлыкнув.
   «Мама – это… - задумалась дочка. – Ну, раньше я была у нее в животике, а теперь она меня кормит, моет, защищает… Короче, без мамы меня бы не было».
    «Правильно говоришь. А я, понимаешь, твой папа. Без меня бы тебя тоже не было».
    «Значит, я была не только у мамы в животике, но и у тебя? И вы с ней, оба меня родили? А как это?» - удивилась Яра.
   «Ну, да, ты была и во мне, только не в животике, - пробормотал я. – Ты еще маленькая, чтобы это понимать».
    Яра продолжала задумчиво бродить вокруг меня, принюхиваясь.
    «А где мама-то? – спросил ее я. – Давно ушла? Куда?».
    «Не знаю, но с тех пор я успела проголодаться, - заявила Яра и вдруг принялась тыкаться носом в мой живот, что-то ища. – А вот, если ты моя папа – давай-ка, корми меня!».
    «Не «твоя папа», а «твой папа». И не могу я тебя покормить молоком – у меня нет сосков. Я охотник, понимаешь?».
    Круглые, любопытные, водянистые глазенки на этот раз уставились на меня разочарованно.
    «А на что ты мне тогда нужен?» - спросила Яра.    
    Да, вот тебе и раз! Прагматизм нашей суровой жизни явствует налицо. Какой смысл в неведомом папе, если он не может покормить дитё?
    Нервничая, я задвигал хвостом по нашему обыкновению. Взгляд разочарованной Яры немедленно скользнул по его белому кончику. Глаза ее повеселели, в них снова мелькнула заинтересованность.
   Прыжок – и она попыталась схватить этот белый кончик. Я своевременно отдернул хвост, но Яра бросилась на него снова. И вот она уже весело вертелась, играя с моим хвостом, наскакивая на меня то с одного бока, то с другого, и сейчас же отпрыгивая в сторону, чтобы сразу повторить атаку. Она разыгралась, раззадорилась настолько, что забыла про голод.
   Где-то там, в глубине дома открылась и закрылась входная дверь, и до меня донеслись голоса:
   - Ой, Светочка, как же ты это все донесла?  Тут у тебя и хлеб, и сахар, и лекарства… - произнес голос пожилой женщины.
   - Да ну Зоя Николаевна, какие пустяки! – ответил до боли знакомый мне голос молодой девушки. – Я ведь не только к вам прикреплена. У меня обслуживаемые в шести точках. И ко всем надо успеть, всем надо доставить кучу всяких вещей. Едва ли не пудами таскаем.
   Я зашевелил ушами, весь напрягшись. Второй голос, если только слух меня не обманул, принадлежал моей обожаемой хозяйке – Свете!
   Пока я пребывал в растерянности – бежать ли, узнавать, что здесь делает моя ясноглазая хозяйка, или продолжать играть с дочкой, - в комнате появилась Юма собственной персоной – видимо она как раз вернулась с прогулки, - и немедленно устремилась к своему чаду. Узрев рядом с Ярой меня, Юма не проявила ровно никаких эмоций, лишь бегло поприветствовала меня и улеглась, касаясь спиной коробки от телевизора и подставляя свой теплый, пушистый живот дочке. Яра сейчас же присосалась к матери. Обеим сделалось решительно не до меня.
   «Он тебя не обидел?» - спросила Юма дочку, по-прежнему игнорируя меня.
   «Нет, - ответила Яра, причмокивая. – Он забавный. Учил меня охотиться».
   Видя, что я им здесь больше не нужен (да и был ли когда-то нужен?), я двинулся, было, в кухню, к Свете, но передумал. Да, в квартире Светланы я чувствую себя, как дома. Но ведь сейчас я не там. В кухне меня увидит не только Света, но и бабушка. И, чего доброго, старушка опять погонится за мной с веником. В других обстоятельствах, это было бы для меня, пожалуй, даже забавно, только не на глазах Светланы… Нет-нет, этой Зое Николаевне показываться совершенно незачем. А хозяйку я встречу здесь же, во дворе. Ведь она сюда зашла, думается, совсем ненадолго.
   Я быстро, привычным путем, через форточку выбрался на волю, обежал домик кругом и задержался около крыльца. Немного погодя, на этом крыльце возникла Света и сразу же увидела меня.
   - Кот в точности, как мой, - тихо пробормотала она.
   «Я и есть твой кот», - ответил я на кошачьем языке, пялясь на нее во все глаза. И взгляд мой, похоже, оказался настолько выразительным, что Света меня узнала.
   - Барсик! Барсик! – позвала меня Света, мило улыбаясь во весь рот. – Ты как здесь оказался? Наверное, к подружке пришел?
   «Так и есть» - сказал я, мурлыча, потерся о Светины джинсы, попросился к ней на руки, но на этот раз был отвергнут.
    - Беги домой, мушкетер. Я вечером приду, а сейчас мне на работу надо, - посмеиваясь, сказала Света, наклонилась ко мне и погладила меня по голове двумя пальчиками.
    Мур-муррр! Как бы не так, хозяюшка! Если уж я задумал побывать у тебя на работе – так и знай, я это выполню.
    Но все же я сделал вид, что отправляюсь именно домой. Отбежав метров на тридцать и весьма деловито взгромоздившись на мусорную кучу, я дождался, пока Света скроется из виду в конце улицы, а затем последовал за нею, но на отдалении. Я видел, как она зашла в какой-то очередной двор и вошла в двухэтажное деревянное здание желтого цвета, оставив входную дверь в синие сени широко распахнутой. Спустя несколько мгновений, я был уже там, у входа, и с любопытством обнюхивал и ощупывал усами все вокруг.
    Так, и что это у нас? Я задрал морду кверху и прочел название на блестящей синей табличке, укрепленной на стене, забранной желтой вагонкой: «Центр социального обеспечения населения».
    Ага. Собес. Вот, значит, где мы работаем, да?
    Стремительной тенью взлетев на узкое крылечко, я прошмыгнул в холл, юркнул в приоткрытую дверь третьего от входа кабинета и забежал под письменный стол. Каким чудом меня занесло именно сюда – даже внятно не сказать. Наверно, инстинкт.
    Моим глазам предстали две пары женских ног, обутых в туфли. На одних ногах – белые, просторные матерчатые брюки, на других – капроновые колготочки.
    Светка, а ведь я твои ножки ни с какими другими никогда не спутаю!
    Так хочется немедленно об них потереться бочком, но воздержусь, чтобы не привлекать лишний раз внимания к своей персоне. Я же хороший, а значит, прежде всего – скромный (буддистский постулат).
    Света набирала на клавиатуре чьи-то имена и фамилии, диктуемые ей начальницей, и была, похоже, с головой погружена в этот монотонный процесс.
   - Ой, чиганки идут, - сказала вдруг Агриппина Ивановна, поглядев в окно. – Да вместе со всем табором!
   И вскоре кабинет наполнился гамом и  топотом сразу семи пар ног. Из-под стола я разглядел двух цыганок – одну молодую, одну средних лет; двоих мужчин-цыган и троих подростков той же национальности.
    - Здравствуйте, девушки, алмазные мои! – затараторила старшая цыганка. – А мы пришли выяснить, почему нам не платят ежемесячное пособие. У нас детишки не кормлены.
   - Здравствуйте… - задумчиво молвила начальница. – Угу, не кормлены. Особенно вон тот, - она покосилась на упитанного цыганенка, сосавшего петушок на палочке.
    - А что он-то? – немедленно заволновалась цыганка помоложе. – Ну да, он полненький. Ну, так ему и еды надо больше, чем другим, а  мы без денег. Куда государство смотрит?!.
   - Да. Куда оно смотрит? – вторила ей старшая цыганка.
   - Успокойтесь, - молвила начальница строгим тоном. – То, в прошлом месяце была единовременная выплата. А на ежемесячное пособие надо документы собирать. И потом, вы же сами себя нормально обеспечить можете. Почему, скажите, у вас мужья не работают?
   - Да-а, попробуй-ка сейчас хорошую работу найди с достойной зарплатой, - завел волынку один из мужчин-цыган. – Скоро на всё село одна только пилорама останется, куда работать берут. Стыд-позор!..
    - Света, распечатай им список документов, - попросила Агриппина Ивановна. – И, товарищи, когда соберете бумаги, обратитесь в соседнее здание, к Исаеву. Он завизирует и скажет вам, что делать дальше.
    Табор повозмущался еще немного на все голоса, и вскоре с таким же шумом вынужден был ретироваться.
    - Не люблю чиган, - поделилась своим мнением со Светой начальница. – Работать не хотят, а всё клянчат чего-то. За деньгами к нам ходят, аккурат, как на службу.
   - Да ну, - тихо промычала Света себе под нос, - Среди них вполне хорошие люди встречаются. У меня несколько знакомых цыган есть.
   Вот за что я тебя люблю, Светка, так за то, что ты у меня прогрессивная, - подумал я. Ты – человек будущего.
    Потом в кабинет вошла молодая женщина, довольно симпатичная. Вид у нее был такой, как будто она или просто стесняется, или в чем-то провинилась.
   - У меня сынишке два годика, - сказало она, вот именно, виноватым тоном. – Одна ращу его. Хотелось бы помощи от государства.
   - Понятно, - сказала Агриппина Ивановна опять сурово. – А папашка мальца где?
    - Он из Узбекистана сам, - ответила девушка. – Здесь был долго на заработках. Обратно туда уехал – и уже год от него ни слуху, ни духу.
   - Работаете, аль бездельничаете? – спросила начальница, записав имя и фамилию посетительницы. Та еще некоторое время рассказывала о своих обстоятельствах, и в конце концов получила следующее резюме:
   - Зайдите в соседнем здании в кабинет товарища Исаева. Он вам всё расскажет и напишет.
    И с тем ушла.
    - У всех этих матерей-одноночек постоянно одна и та же песня, - проворчала Агриппина Ивановна, когда за девушкой закрылась дверь. – А просто им думать надо головой, а не другими местами. И смотреть, с кем в кровать ложатся.
     Следом за ней вошел сумрачного вида человек, в глазах которого явственно светилось разочарование во всем мире и какая-то скрытая злоба. Он был черноволос, усат, в неряшливой щетине и одет во все темное.
    Из его объяснения следовало, что он недавно пришел с «зоны» - из тюрьмы, и теперь крайне озабочен обустройством жилплощади и поиском работы. И тоже за деньгами.
   - Угу, - поняла Агриппина. – Светочка, занеси паренька в базу… Так, а вы сейчас зайдите к товарищу Исаеву. Он вам всё расскажет.
    Следующий посетитель был уже, очевидно, частым визитером в эти стены. Он получил еще более короткую реляцию, едва открыв дверь:
    - Где Исаев сидит – туда сразу же идите. Уф, знаю я вас…
    А интересно, всё-таки, что же это за всемогущий товарищ Исаев? И почему практически всех направляют к нему отсюда? Тогда почему бы ему самому не сидеть именно здесь? Или всем этим людям не ходить сюда, а прямо сразу к нему? – так думал я, смирно сидя под столом.
    В кабинет заглянул молодой, высокий, худощавый, вихрастый водитель и трубным голосом пробасил:
    - Дамы, обед на носу. А после мне с шефом надо в дальние деревни рулить. Поехали, побыстрее вас отвезу обедать. А обратно уж придется вам на своих двоих…
    Света посмотрела на часы.
    - Еще пятнадцать минут до обеда. Народ сегодня плотно идёт. Подожди, Паша, мы еще кого-нибудь примем – и едем.
   - У!.. – Паша был не слишком доволен таким ответом. – Вечно жди вас… Света, а ты когда меня на ужин пригласишь?
   - Скоро, - Света смущенно понурила очи. – На днях приглашу.
   - У тебя это «на днях» уже целую вечность длится, - сказал ворчун-Паша. – Гляди, я ведь жду-жду – да и надоест…
    Он захлопнул дверь.
    - Ишь, как клинья к тебе подбивает, - многозначительно поглядела на мою хозяйку начальница. – Может, он это серьезно?
   - Не знаю.
   - Ты поосторожнее бы с ним. А не то станешь тоже одноночкой…
   - Непременно учту ваше мнение, Агриппина Ивановна, - улыбнулась Света, строча что-то в рабочем журнале.
    Вошла очередная мамаша с маленьким ребёнком, который шел рядом, держа её за руку. Как ни странно, эту женщину к товарищу Исаеву не послали, а пообещали скорую выплату и долго выясняли какие-то подробности, искали что-то про неё в базе…
   Тем временем её маленький сынишка – годика три ему, никак не больше – рыская повсюду любопытным детским взором, обнаружил под столом меня.
   - Ой, киска! – запищал ребенок радостно. И, конечно, незамедлительно захотел потрогать меня руками, схватить за лапу или за хвост…
   - Какая киска? Где? – сейчас же озаботилась и начальница. А мальчишка уже лез под стол, полон желания схватить меня.
    Нет, нет, так мы не договаривались! Я пулей вылетел из-под письменного стола, но выскочить в холл через дверь кабинета не сумел, так как последняя была плотно прикрыта. Растерянно присел на хвост, просительно глядя то на дверь, то на публику в кабинете.
    - Здрасте, пожалуйста! – воскликнула не очень-то добрая Агриппина Ивановна. – Еще и такой шушеры тут не хватало. Светочка, ты молодая – ну-ка, лови эту шваль!..
   - Агриппина Ивановна, да это ж мой кот! – растерялась и Света. – Ума не приложу, как он здесь оказался…

14.   

Гена.

    Ну, вот и приплыли…
    Пустота.
    Который уже день не звонит мне Соня? Пятьсот тридцать… шестой или седьмой? Я уже сбился со счета. Любой другой, скорее всего, на моем месте давно бы  позабыл о Соне, занялся иными делами, нашел бы, в конце концов, новую подружку. Одну, или даже нескольких. Но нет у меня такого дела, в какое можно было бы погрузиться безоглядно. Писать стихи или прозу? Условно я это умею. Но стихи мои – все сплошь о смерти. Она, смерть – главная тема для меня. А кругом кипит жизнь. И читать про смерть никому не интересно; считается, что мысли о смерти угнетают человека. А зачем же грустить, если можно веселиться?
   Не звонит мне не только Соня. Вот уже почти неделю мой телефон вообще молчит. У кого другого возможно такое? Наверняка, не у меня одного. А мне кажется – только у меня. Но это нескромно.
   Отрыл где-то книгу – «Мировые религии». Оказывается, их – мировых-то – всего три. Буддизм, христианство и ислам. Ещё одна религия – иудаизм – не дотягивает до мировой довольно немного. Но это – ладно. Читаю про буддизм и вспоминаю друга детства – Олега Бородина.
   Четыре благородных истины буддизма излагал мне еще он, Олег, когда мы были подростками. Вот – первая: человеческая жизнь – суть страдание. Вторая: страдание происходит с человеком из-за большого объема разнообразных желаний. Третья истина: чтобы избежать страдания, желания нужно подавлять. Четвертая: для подавления желаний существует особый буддистский Путь…
   Олег в детстве рассказывал мне про этот Путь как-то сложно и запутанно. А здесь вот, в книжке, написано довольно просто: надо подавлять в себе грусть и гнев. Еще гнев-то – куда ни шло. А как подавишь грусть, если попросту некуда деться от неё? Если не с кем перемолвиться, чтобы тебя поняли, чтобы не отмахнулись – «Сиди, Генка, не мели чепухи»…
    Пустота ширилась вокруг меня все последние годы. И даже сам Олег Бородин звонил мне крайне редко, только по большим праздникам. Как правило – в Новый год, после того, как «накатит» пару стопок.
    «Привет, Генка. С наступающим тебя!» - бодро говорил он.
    «Привет, Олег», - отвечал я, не то, чтобы уж очень радостно.
    Потому,  что знал, о чём он сейчас же начнет толковать со мною. Ну, конечно же, поинтересовавшись, чем живу, что вообще поделываю… А затем…
   «Ты там всё больше ходишь, или всё больше сидишь?» - спрашивал мой друг.
    Что ему ответить? Да правду, конечно. Всё больше сижу, или даже лежу, валяюсь на кровати. Читаю книги. Они стали моими друзьями вместо живых людей.   
    Я спешил на чём-нибудь поскорее закончить разговор с Олегом. Мне было стыдно перед ним, что моя лень и трусость заставили меня далеко отстать от него по жизни. Он женился, я – нет; у него работа и куча друзей, у меня – безделье и пустота…
    И вот теперь эта пустота стала почти абсолютной. Даже на крыльцо выходить незачем – там меня никто не ждет, никому до меня нет дела. Потому, что никто не видит от меня пользы, выгоды для себя.
    Да и настоящие друзья появляются, наверное, только в годы юности – то есть, от детсада до университета, включительно.
     Поделился этой своей мыслью с мамой.
    - И что это значит? – спросила она. – Куда подевались все твои друзья детства?
    - Они теперь взрослые, - канючу я, опустив голову. – А мне, может, суждено навеки остаться большим ребенком.
    - Ты просто эгоист, - стыдит меня мама. – Всех позабросил и позабыл, когда был счастлив и беззаботен. Но они-то, может быть, еще и помнят о тебе. Поищи-ка их в Интернете.
    - Да по сути друг-то у меня был всего один – Олег Бородин, - продолжаю ныть я.
    - Почему – был? Отчего вы не перезваниваетесь теперь? – наступает мама на меня. – Его даже на твоих страничках в соцсетях нет – вот, до чего хорошо ты дружишь с людьми, Геночка!..
    Олега, и вправду нет среди моих друзей в виртуальном мире. Это потому, что простая переписка ему не интересна. Он привык всё время заниматься делом. Он сам – инвалид, во многом преодолевший последствия своего ДЦП – не самой легкой формы заболевания. И теперь «висит» на инвалидных форумах, пытаясь помочь чем-то другим нечастным – хоть общением, советом, идущим от собственного опыта. Он и меня, безусловно, приглашал на эти форумы, и я там тоже подвизался. Но… тема там только одна – инвалидность, жизнь в условиях ограниченных возможностей. Читать одну исповедь за другой: про компрессионную травму позвоночника и полное обездвиживание, о проломе черепа и последовавшей за этим слепоте, помноженной на отказ конечностей, и так далее, и тому подобное, до бесконечности… Это угнетало, давило на психику. Общаться об этом постоянно у меня не хватало духу. И я уходил с подобных форумов. А Олег оставался там.
    Но вот теперь я принял решение – найти Олега, написать ему в соцсети, возобновить общение. Пусть воспитывает меня, пусть ворчит, что угодно – лишь бы общение, лишь бы понимать, чувствовать, что у меня есть друг.
     В этот раз он не ответил на моё приветствие. Не отреагировал на попытку «добавить» его в друзья. На его страничке под его именем и фамилией значилось, что Олег заходил сюда около двух месяцев тому назад.
    Я ждал долго, но на страничке Бородина ничего решительно не менялось. Спустя три недели исчез и отчет о его последнем появлении в сети.
    - Говорю же, ему плевать на соцсети. Ему важно быть полезным кому-то, помогать. Инвалид инвалиду – брат…
    - Не теряй надежду, - упорствует мама. – Наступил момент, когда Олег тебе просто необходим. Я найду его на работе, по компьютерной базе.
    Мама работает в социальном страховании. У них в базе масса людей со всей области. Инвалидов – в том числе. Это одна из самых незащищенных прослоек населения, их страховать и страховать.
   Через день, после ужина мама осторожно спрашивает меня:
   - Так сказать тебе, что с Олегом теперь? – и голос её красноречиво дрожит.
   - Что? – я поднимаю глаза от тарелки. – Надеюсь, он жив?
   Зря надеюсь.
   - Умер, - говорит мама со слезами в голосе. – Умер в прошлом году весной. Причину мне выяснить не удалось.
   Вот так… Был – и нет…
   Да, все последние годы я фактически не нуждался в нем. Да, я совсем не звонил ему – всё он – мне, и то, только по праздникам, после стопки-другой водки, когда просто тянет с кем-то поговорить. Да, он говорил со мной только о досадном – ходьба, тренировки, борьба с самим собой. О непонятном и скучном – восточных единоборствах…
    Но он был моим другом, и он БЫЛ где-то на Земле. А теперь его нет НИГДЕ.
    Чтобы избежать страданий, нужно подавлять желания. Какие бы то ни было. А буддийский монах, например, вообще должен пройти по жизни, как тень, чтобы его возможно меньше замечали…
    - Все добродетели, какие есть, произрастают из одной скромности, - поделился я как-то с мамой. – Так говорят у нас – у буддистов.
   - У вас?! – поразилась она. – Так ты что – теперь буддист, что ли?
   - А что в этом такого? – ухмыльнулся я. – Мне Будда понравился. В отличие от других проявлений бога, Будда никому не велит быть своим рабом, и вообще богом себя не позиционирует. Только просветленным мудрецом. Учит скромности – скромен и сам.
    Избавиться от желаний, чтобы в результате этого избавиться и от ощущений. Ибо лучшее из состояний живого – полное бесчувствие, нирвана…
   Мама уехала на неделю. Мы вдвоем с отцом домовничаем. Отец всё ходит где-то, то во дворе, то по улице. Зайдет на пару минут домой – и опять во двор.
   - Слушай, а ты-то когда уедешь? – спрашивает он, наливая мне в тарелку супа.
   - Когда-нибудь и уеду… - пожимаю я плечами.
   Надоел я тебе, папанька. Понимаю. Уеду я, уеду скоро. Или даже улечу…
   Сидим с ним на крыльце, на лавочке. Он уже успел «подогреться», ему хорошо. Веселый, общительный. А к ночи допьет до «отключки»…
   Стоп!.. А не нирвана ли это?
   - Батя, - интересуюсь я. – А вот ты пьешь до упора – зачем?
   - Ну, как тебе сказать?.. – он возводит глаза к небу. – Видишь, кто сам не пивал – тому этого не понять. Чтобы ничто вокруг не волновало и не раздражало, наверное – так…
   - То есть, для полного бесчувствия?
   - Да, видимо, - отец пожимает плечами.
   - Значит, выходит так, что тот, кто пьет вино – тот сим способом молится Будде? – делаю я поспешный вывод.
   - Кто его знает? – снова мычит отец. – А тебе-то что? Ты что – в буддисты записался?
    - Скажем так, что я увлекся этим мировоззрением, - отвечаю я.
    - Ты ж православный всегда был, - отец даже оборачивается ко мне, хотя обычно глядит куда-то отвлеченно. – К тому же ты крещеный. Значит, православный – и шабаш, всё!..
   - У меня друг недавно умер, - изрек я. - А он с детства буддистом был.
   - И что дальше? - бросил отец равнодушно. - Давай тогда все сразу умрем... Эх, да и так все там будем. Но каждый - в свое время.
   - Мне кажется, я отныне обязан верить в Будду за двоих, - говорю я не без гордости.
   - Да-да... За себя и за того парня... - хмыкает отец. - Странные же у тебя идеи.
   - А ты вот, батька, некрещеный и атеист, - возражаю я. – А тебе с твоим образом жизни подошел бы буддизм. Пьешь – молишься Будде. Допиваешься до бесчувствия – проводишь время в нирване. Прикинь?   
   - Дааа… - отец, похоже, понял, к чему я клоню. – А где в буддисты принимают, не подскажешь?..
   К вечеру он, и правда, напился до бесчувствия. Проспал весь следующий день, проснулся ближе к ужину, накинул на себя что попало – и прямым ходом… Домой пришел через полчаса, уже снова поддатый.
   Я толокся возле холодильника. При всякой попытке открыть дверцу последняя упиралась мне в грудь и грозила спихнуть с ног.
   - Батя, - произнес я плаксиво, оглядываясь на него, пошатывавшегося в прихожей. – Скажи мне, какой смысл в твоей теперешней жизни? Напиться и заснуть? Проспаться – снова идти за пойлом, опять напиться и заснуть? Опять проспаться…
   - Добро, - проворчал он, осклабившись. – А в твоей какой смысл? Даже и такого нет.
    Добыв из холодильника тушенки, поев её с хлебом, я двинулся к себе.
    Ох, прав мой отец! Какой смысл в моей жизни? Есть да спать. Еще другие люди – родные и неродные – обязаны присматривать за мной, чтобы я голодным не остался. А толку-то – меня кормить?.. Со мной и поговорить-то умному человеку не о чем.
   Я крадучись сходил в мамину комнату – благо, отец уже блаженно дремал на диване у телевизора – отыскал упаковку снотворных таблеток – мама изредка принимала их, когда никак не могла заснуть. Принял одну за другой, около десяти штук…
    Кошмар, какие же они мерзкие на вкус! И не проглатываются толком, заразы, поперек горла встают, грозя перекрыть мне дыхание, задушить.
   Не смешно ли это? Хочу покончить с жизнью и боюсь задохнуться? Да только мне-то почему-то совсем не смешно.
    Вот смог, вымучил, проглотил две. Не успел донести до рта третью таблетку – затошнило, заблевал. Хотел ползти к унитазу – не смог. Дыхание всё же перекрыло, я повалился ничком на кровать. Перед глазами начало темнеть – наверное, они закатывались под лоб. Мир погрузился для меня в непроницаемую тьму.
   Офонареть, до чего же тяжело умирать!   
   Но вот свет вернулся. Окружающий мир сделался ещё в разы светлее, чем был. Дышать я по-прежнему не мог, но отныне и не нуждался в этом. Я почувствовал, как некая невидимая и неведомая сила ухватила меня за подмышки и неумолимо повлекла кверху. Находясь уже под самым потолком, я успел бросить взгляд на собственное тело, безвольно распластавшееся по кровати. Кожа лица и кистей рук у него мгновенно стала белее бумаги. На губах пузырится пена. Но я созерцал весь этот кошмар не более нескольких мгновений. Потому что меня продолжало быстро тащить вверх, сквозь потолок, который вдруг оказался неосязаемым, затем по тому же принципу - через второй этаж, сквозь крышу... Там, на втором этаже, у себя в средней комнате сидели наши соседи. Но никто из них не увидел меня. Я закричал о страха - ведь всю жизнь боюсь высоты и падений - но и крик мой не был услышан. Пролетев сквозь неощутимую крышу, я почувствовал влажную вечернюю прохладу. Дом, усадьба, вся улица, уходили вниз. Я продолжал бояться и вопить, но это было бесполезно - судя по всему, ни к чему не вело.
  Когда вертикальный подъем по воздуху значительно замедлился, первый страх мой сгинул. Я обратил внимание, что либо неведомая сила держит меня крепко, либо попросту я утратил вес, но вниз упасть мне ничто не грозит. Наоборот, падаю вверх, в небо. Стоит ли этого бояться? Может, и на небе можно обо что-то удариться, покалечиться, разбиться? Так или иначе, а бояться дальше отчего-то не получалось.
  Полёт замедлился настолько, что я уже не мог определить, поднимаюсь ли вообще. Зато рассмотрел свои растопыренные руки. Ха! Они теперь прозрачные и слабо светятся голубым. Кажется, понял. Мне удалось умереть, и при этом довольно-таки безболезненно.
  Здравствуй, Будда!
  Да только где же ты, Будда? Ах да, наверное, ты не показываешься недостойным. Но я ведь уже на Том Свете, верно? Только смущает меня, что он - Тот Свет - настолько похож на Этот... То есть, наш...
  Ну да, сразу Туда никто не ныряет - помню. Должно пройти три дня, затем девять, потом сорок...
  Ладно, пока полюбуюсь вечными красотами. Земля продолжает уходить вниз, плавно, величественно. Сверху осенние леса, сжатые и еще покрытые золотом поля, могучие горы - всё это выглядит так прекрасно...
   Только я-то думал, что пред входом на тот Свет меня непременно кто-нибудь встретит. Или родственник, или друг. Как раз последним я думал об Олеге Бородине. Но и его почему-то нигде нет. И нет никого вообще.
  Да что же это такое?! И жизнь была пуста, и смерть - не менее пустынна и одинока. Скучно...
  Надвинувшаяся ночь сузила этот бескрайний простор, будто поглотила его. И вот предо мною в темноте открылась высокая дверь в некий коридор, залитый светом. Там, по этому коридору, шла, удаляясь от меня, хрупкая девчачья фигурка.
  Поглядев несколько мгновений ей вслед, как оглоушенный, я заставил себя разлепить губы и позвать:
  - Карина!
  - Да, - ответила девчонка тихо, не обернувшись, не остановившись. Она шла неторопливо.
  - Ты помнишь меня? – спросил я растерянно.
  - Тебе бы этого хотелось? – пробормотала Карина себе под нос.
  - А я так скучал по тебе все эти годы, - выпалил я.
  - Оно и видно, - скептически бросила девчонка.
  - А как ты жила на Земле?
  - Да вот так и жила. Школу закончила с золотой медалью, поступила в университет, уехала в Москву. Окончила с «красным» дипломом. Вышла замуж. Родила девочек-двойняшек. Жила прекрасно. Если бы не внезапный перитонит…
  - Подожди… - растерялся я. – Так ты умерла?
  - Как и ты, впрочем, - Карина пожала плечами. – Только у меня судьба такая была. А ты от трусости своей сбежал с белого света. Многое же тебе помешала сделать трусость, многого добиться, стать нормальным человеком…
  - А если бы я тогда…
  - Если бы ты не побоялся завязать со мной общение, переписку… - тут Карина обернулась, и я опять утонул в теплом счастье её волшебных глаз. – То я была бы с тобою всё это время, и ты не висел бы сейчас здесь, потерянный и ненужный… Впрочем я-то бы, всё равно… Перитонит, понимаешь. От судьбы не убежать.
  - Нет-нет! – воскликнул я. – Я бы не допустил тебе смерти от такой ерунды! Твой муж, наверное, тупо прозевал, не вызвал вовремя «скорую». А я…
  - Молчи уж… - молвила Карина, вздохнув. – Лучше ответь сам себе: как ты провел свою жизнь? Что создал, чего добился? Какую память, какой след оставил после себя на Земле?
  - Я… я… - теряюсь, но внезапно нахожусь. – А ты же, вот, пришла встретить меня у врат вечности. Значит, хотя бы за гранью жизни мы сможем быть вместе…
  - Я не к тебе пришла, - покачала она головой. – Просто, так сложилось, что я тоже умерла именно сегодня. Но теперь у нас будут разные миры. Я православная. А ты? Буддист, верно? Или еще какой-нибудь кришнаит?
  - Я?.. Я… 
  - Эх, якало… - Карина снова отвернулась, свет её глаз покинул меня, опять стало по-осеннему, по-ночному промозгло.   
  В следующую секунду дверь за Кариной закрылась, чуть скрежетнув, и беспросветная тьма заполнила всё пространство.
  - И что теперь? Куда? И кого ты хотел обмануть?
  В этом густом мраке даже неясно, спросил ли это я себя сам, или кто-то снова окликнул меня из пустоты…
      

15.

Кот.

   Утром уже привычно мы обменялись приветствиями со старым вожаком Умо, коснувшись друг друга усами.
   - Что ночами-то делаешь? - поинтересовался Умо. - Нигде тебя не видно. Очищаешь логово ясноглазой от мышьего войска?
   - Да сплю у неё в подмышке, - честно признался я.
   - Обленился вконец ты, - проворчал он. - Гляди - не быть тебе вожаком. Остареешь раньше меня от лени.
   - Не думаю так, - сморщил я нос. - Просто, у меня отчего-то гормон сна стал больше ночью вырабатываться. Как у ясноглазых.
   - Чего?! - удивился до невозможного Умо.
   - Мелатонин, говорю, в кровь выделяется. У тебя днем, а у меня почему-то ночью, - повторил я.
   - Ты сам-то понимаешь, что говоришь? - вдруг возмутился старый вожак. - Какую-то белиберду на каком-то языке тарабарском... На змеином, что ли?
   Ой! А и правда, что это опять влезло в мою странную голову? Ме... ла... Что это? Вот сказанул - впору самому удивляться.
   Ладно, чего терять время?? Пойду, проверю, как там поживают мои - Яра - дочка, и Юма... А кто мне Юма? Ну, пусть будет жена. Хоть у кошек это и не принято, но мне так хочется, и с меня же за такое название никто ничего не спросит.
  Размышляя так, я быстро досеменил до дома старушки - хозяйки Юмы. Деловито запрыгнул сразу в комнату через форточку. А чего стесняться, ежели я теперь отец семейства?
  Бабушка отдыхала там на диванчике рядом с внучкой, которая держала на коленях Яру и гладила её. Хозяйка разговаривала с Настей и поначалу даже не заметила меня.
  - Ну-ка, хватит твоему Кузьке лениться, пусть поработает, - сказала бабушка, забрала у Насти котенка. Яра недовольно поёжилась и попыталась цапнуть старушку за палец. Хозяйка сложила свои ладони в замок и как будто заключила Яру между руками.
   - Работай, Кузя, - приказала она.
   Кузя? Ха-ха! Да она девчонку за мальчишку принимает!
   Яра подумала секундочку - и, взмахнув хвостиком, легко перепрыгнула через её руки.
   - Молодец! - похвалила бабушка, и сейчас же сгребла Яру обратно и опять поместила её в ту же ловушку - руки в замок, и велела работать еще.
  Яра снова прыгнула, мяуканьем выразив свое недовольство. И сразу же увидела меня.
  "Ой, папа пришла!" - воскликнула она. Но конечно, речь животных не слышима для человечьего уха.
  "Не пришла, а пришёл, - возразил я, переминаясь с лапы на лапу. - А где твоя мама?"
  "На охоте", - ответила Яра.
  Тут раздался звонкий голос Насти:
  - Смотри-ка, бабуля! Этот кот опять к нам залез.
  - Ах он, паршивец! - зашумела старушка. - вот я его веником!..
  Тем временем я подошел к своей дочке, поздоровался с ней при помощи усов и всю обнюхал. От Яры пахло молоком и Юмой. Не удержался от того, чтоб лизнуть дочке бочок.
  "Ты как мама. Так же моешь меня, - сказала Яра. - А лучше бы покормил".
  - Никогда не видала, чтобы кот был таким заботливым папашей! - восхищалась Настя, видя, как мы общаемся. Бабушка тоже удивленно покачивала головой.
  "Ты знаешь, что твои хозяйки считают тебя самцом?" - спросил я дочку.   
  "Вот глупенькие-то! - воскликнула она. - Впрочем, ясноглазые все странные. Мама так говорит".
  Яра уже опять весело прыгала вокруг меня и хватала за кончик моего хвоста. Увлекшись, даже цапнула его зубками. Хвост прожгла боль.
  "Отшлепаю!" - мгновенно пригрозил я.
  "Сначала накорми, а потом и шлепай, сколько угодно", - мурлыкнула Яра.
  Ну да, ей ещё рано понимать разницу между самкой и самцом.
  Не успел я додумать эту несложную мысль, как бабушкины сухие руки шустро сцапали меня под брюхо, приподняли – и я оказался в том же «заточении», в каком только что была Яра.
   - Работай, гость, - приказала ясноглазая старушка теперь уже мне. – К нам лентяев не пускают.
    Я поднял морду и посмотрел на старушку удивлённо. Это ты мне, старая?
    Укусить тебя за руку? Или прыгнуть, как несмышлёныш? Если один раз подчиниться, пожилая покорительница природы, чего доброго, войдёт во вкус. А с другой стороны: укусить – так она в следующий раз будет меня ждать с веником наготове. Не лучше ли проявить конформизм, чтобы наладить доверительные отношения?
   Подумал так – и прыгнул. Ничего сложного, даже мазнул бабуле хвостом по лицу.
   Что же дальше? Вполне предсказуемо. Она сгребла меня снова и велела еще «работать».
   Нет, бабуся, этак, чего доброго, ты меня и за бумажкой принудишь бегать, а внучка мне бантик на шею привяжет…
   Я поднырнул под старушкины руки и оказался на воле, не прыгнув.
   - Ах, лентяй! Вот лентяй-то, - сказала бабушка, смеясь, и погрозила мне пальцем.             
   Я преспокойно уселся на хвост и решил помыться, полагая, что вряд ли меня здесь покормят. Дочка мешала мне заниматься личной гигиеной – терлась о мой бок во внеочередном приливе нежности.
   Тут у пожилой хозяйки снова переменилось настроение.
   - Ну-ка, ещё расселся тут, как дома! – заворчала она. – Иди-ка восвояси! Иди-иди! – и взяла веник.
   Ладно. Значит, подруги мне сегодня не видать.
   Я послушно поплелся к выходу и покинул дом через двери. Конечно, вылезти в окно – было бы совсем по-нашему, но иногда лучше соблюсти устав.
   Юму я встретил, едва сбежав с крыльца. Она возвращалась откуда-то, облизывая усы. Мы обменялись приветствиями.
   «Слушай, - взбрела мне такая мысль. – А ты-то когда ко мне в гости пожалуешь? Всё яда я к тебе…»
   «Ну, вот ещё! – фыркнула кошка. – Других занятий у меня, как будто, нет? Мне, вон, дочку кормить надо».
   «Покормишь, помоешь, поучишь её… в общем, переделаешь всё – и приходи, - предложил я. – У меня хозяйка не такая строгая, как твоя. Может, обрадуется».
   «Как бы не так, - задумчиво ответила Юма, быстро потерлась об меня плечом и побежала кормить Яру. Я оглянулся ей вслед.
    Спустя ещё какое-то недолгое время мы бежали вдвоём с Юмой к Светиному дому. Вся предыдущая беготня за все прожитые годы казалась мне сейчас отчего-то лишенной смысла по сравнению с этим путешествием. Я вёл подругу в гости, к себе домой. Я не думал о том, что будет, если Света попросту возьмёт мою благоверную за шкирку и выставит её молча за порог. Этого не может случится. А если вдруг… нет, Света так не может поступить.
     - Арррр!.. – путь нам преградил, выскочив неизвестно, откуда, тот самый рыжий пёс, которого я впечатлил как-то одним своим взглядом. На этот раз он появился неожиданно и стремительно, как черт из табакерки, и это заставило меня сконфузиться. Пару мгновений я переминался с лапы на лапу, затем сказал – да что-то не слишком решительно:
    - Пропусти меня, раб человека. Я тороплюсь…
    - Урррр! Торррропишься? – рыча, усомнился кобель. – Вижу, куда. Спешишь размножаться, нервный – не так ли? А мне вот, кажется – сейчас самое время сквитаться с тобою.
    Я для начала просто выгнул спину и зашипел.
    - Это ты пугаешь, верно? – рабу человека я в этот раз оказался, похоже, забавен. – Страшно, страшно. Даже очень, - он оскалил клыки. – А ну-ка, погляди на меня, как в тот раз? Помнится, это было намного страшнее. Можешь? Или рядом с самкой ты отчего-то перестаешь быть охотником?
     А как я в тот раз на тебя глядел?.. Что-то совсем позабыл. Как назло, не вовремя. Плохи дела.
     Пока я стоял растерянный а надо мной нависала неотвратимая кара, Юма неожиданно, как мне показалось – ни с того ни с сего, бросилась вперед из-за моего плеча и со зверским воплем вцепилась рыжему псу в морду обеими передними лапами. Тот хотел, наверное, попросту смахнуть кошку, но раньше она успела попасть ему когтем в глаз. Отчаянно завизжав, пополам со скулением, замотав оцарапанной мордой, пёс попятился, развернулся – и припустил восвояси. Юма преследовала его еще пару метров, а затем остановилась, выдохнула и обернулась на меня.
    Нет, оказалось, не на меня. За моим хвостом, в небольшом отдалении сидела, нахохлившись,  на своём хвостике маленькая Яра и с удивлением и уважением взирала на происходящее.
     - А ты-то, детка, куда собралась? – спросил я, не ожидавший увидеть дочку сейчас здесь.
     - За мамой, - пояснила Яра. – Чтоб ты мою маму не украл.
     Да, страшна кошка-мать, выгуливающая собственное потомство, когда её малюткам кто-то вздумает угрожать.      
     Вскоре мы все трое были под окном Светиной кухни, и я первый стал взбираться по раме к открытой форточке. Спрыгнул на обеденный стол, а с него – на пол.
     - Явился – не запылился, - развела руками Света, возвращаясь в кухню из комнаты. – Ой! А это ещё кто?
     Она увидела Юму, ползущую вверх по раме тем же манером, что и я. Когда кошка проникла в помещение, вслед за ней устремилась и маленькая Яра.
     - Господи, нашествие какое-то! – воскликнула хозяйка. Но две моих родственных души немедленно принялись так учтиво тереться о Светины ножки, что ей даже понравилось.
     - Не подлизывайтесь, - сказала она, однако, не в силах скрыть улыбку. – Какие бы вы ни были прикольные, поселиться здесь я вам никак не могу позволить.
     Говоря так, Света взяла Яру на руки, погладила её и пощекотала за ушками. Жаль, что мурлыкать моя дочка ещё не умела в силу возраста.
     - Что? Говоришь, семью свою ко мне привел? – разговаривала хозяйка со мною, глядевшим на неё с пола. – А разве я её приглашала? Имей в виду – сейчас пойдете гулять. Устроили мне тут нашествие, понимаете… - повторила Света чем-то понравившееся ей слово.
     Да я их к тебе только познакомиться привёл, вообще-то…
     А что такое настоящее нашествие – ты вряд ли когда-то видала. Хотя, может быть… Тараканы там… Опять же – мыши…   
     Обе мои всё понимающие родственницы уже семенили к двери на выход. Света выпустила их на двор, немного удивляясь, какие они, оказывается, умные. Я остался дома.
     Света тем временем накрывала в кухне ужин на две персоны. Кстати, мне почему-то так захотелось умыться, что аж зачесался нос. И я немедленно приступил к обыденной кошачьей процедуре намывания гостей.
     Таковые не заставили себя долго ждать. Довольно скоро в дверь позвонили, и в прихожей появился молодой парень.
     Выглянув в прихожую, я увидел, что пришел тот самый шофер Паша, который заигрывал со Светой на работе.
     Мне показалось, что Света не столько рада приходу Павла, сколько смущена и достаточно даже растеряна. Это я понял по тому, как она смотрела на гостя.
     Оба сели за кухонный стол и принялись ужинать, болтая о работе. Я посидел тут же, около стола, глядя на них, а затем, потершись о Светланину ножку, которая на этот раз была в чулке,  отправился в среднюю комнату, где завалился на боковую на диване.
     Мерные звуки голосов Паши и Светы тихо доносились из кухни, проходя через прихожую, но мне что-то было скучно. Я обратил внимание, что прямо напротив дивана располагается телевизор, а пульт управления  находится на расстоянии моей вытянутой лапы.
      В принципе, что мешает мне нажать кнопку на пульте? Ничего. Дай-ка, так и сделаю. Всё же, какое ни на есть, да занятие.
     Канал я включил, конечно, наобум. Много ли натыкаешь кошачьей лапой по крошечным кнопкам? Но к собственной радости, увидел, что это канал спортивный, и прямо сейчас он транслирует испанское футбольное El Clasico – «Барселона» - «Реал».
     Ух, давненько же я не брал в руки шашки, как говорят иногда ясноглазые…
      На несколько минут мне удалось погрузиться в ярко-зеленый мир звонких мячей, неунывающих футболистов и вопящей торсиды. Но очень скоро каталонским игрокам удалась изящная до неотразимости атака, их молодой аргентинский гений мягким, совершенно кошачьим движением уложил разрисованный мяч в нижний угол ворот мадридцев; и тут упомянутая торсида зашлась таким великолепным и громким рёвом счастья, что сей шум был немедленно услышан хозяйкой и гостем в кухне.
     - У тебя там «ящик» заработал, - сейчас же заметил Павел.
     - Не может быть, - удивилась Света. – Вроде, точно помню, что  выключала его… Или случайно как-нибудь, сам включился?
     Они прошли в комнату.
     - Ничего себе! – удивился Павел, разглядев, что на экране. – Тебе интересно, как двадцать два дурака за мячиком бегают?
     - Нисколько не интересно, - покачала головой Света. – Я ж говорю, это какой-то глюк с телеком произошел – вот и включилась эта ерунда… Кстати, сейчас хороший сериал идёт про любовь. Хочешь, посмотрим вместе?
    Эй, эй, ребятки! Вы что это? В кои-то веки честный труженик, охотник добрался до  El Clasico, а вы сразу – переключать? Нет, нет! Это, положим, несправедливо. Занимайтесь там личной жизнью, пока не удовлетворитесь оной, а уж я…
      Еще не додумав эту мысль, я метнулся к экрану телевизора и принялся за первое, что мне прибрело в голову – я стал «ловить» мяч, катавшийся там, в далёкой Испании, по футбольному полю.
     Мяч сновал по экрану достаточно шустро, а я вертелся возле телека волчком, размахивал лапами – словом, ребячился, как мог. Зачем? Я даже сам не сумел бы толком на это ответить.
     Ах, конечно, я не хотел, чтобы выключали футбол, и старался их насмешить, отвлечь как-то.
     - Смотри-ка, что у тебя кошак-то вытворяет! – восхитился Паша. – Вот это да! – он засмеялся. – Давай-давай, лови мячик, Васька! Ещё давай!..
     - Он не Васька, а Барсик, - поправила Света. Но и ей самой сделалось смешно над моими ужимками. Некоторое время оба смеялись, а я всё подпрыгивал около экрана, как маленький, несмышленый детёныш, ловя то, чего никак нельзя поймать.
     «Барса» забила второй гол, и я на минутку остановился. Этой минутки Свете хватило, чтобы включить сериал.
     Всё равно, спасибо. Я посмотрел немножко футбола. Хотя и сам потрудился за это.
     Ладно, молодежь, любуйтесь на телесопли. А я подремлю, что ли…
     Однако, подремать со вкусом мне не удалось. В реальность меня вернули какое-то попискивание и вибрация дивана. Навострив уши, я понял, что звуки издает моя хозяйка, а диван в свою очередь шевелится от некоей возни, к которой причастен и гость. В Светкином же пищании отчетливо слышались слёзы.
    Я довольно лениво приоткрыл глаза. Павел крепко сжимал Светлану в объятиях, и руками настойчиво и жёстко шарил по её груди, по спине и ниже. Не похоже, чтобы ей нравилось такое обхождение. И уже, судя по всему, пройдены были этапы, вроде: «Что ты делаешь?!», «Не надо, не тронь меня!» и тому подобное. Теперь она с  визгами и сдавленными рыданиями пыталась оттолкнуть любвеобильного гостя, отбиться от него кулачками, царапаньем его длинными накрашенными ногтями – куда дотянется. Но ничего не помогало. Паша только усиливал натиск.
     - Да чего там… - бормотал он при этом себе под нос ворчливо. – Сама пригласила в гости, сама вина налила, а теперь, видите ли, «не хочу»… Поздно спохватилась, девочка. Ты имеешь дело с мужчиной…
     Видимо, крики, всхлипывания и неловкие удары кулачков, больше похожие на шлепки, лишь раззадоривали Павлика. Я увидел, что он уже стягивает со Светы джинсы. Вторым глазом я уловил, что на экране телека тоже какая-то парочка бурно целовалась. Может быть, с этой сцены всё и началось тут.
    Так, молодой человек, а не кажется ли вам, что вы превышаете полномочия?
     Ещё додумывая этот немой вопрос, я быстро оттолкнулся задними лапами от дивана, совершил короткий прыжок и вцепился всеми восемью когтями передних лап в ту самую руку, которой гость превышал свои полномочия. И желая усилить первичный эффект, немедленно пустил в дело зубы.
     - Ты ещё тут, б…! – злобно рявкнул Павлик и сразу стряхнул меня с уязвленной своей длани, отшвырнув на пол. Я шмякнулся, как шерстяная тряпка, от боли и сам неслабо визгнув. Разгоряченный насильник, меж тем, продолжал своё черное дело. Тогда я снова вспрыгнул на диван, теперь уже с другой стороны, и совершил молниеносное нападение на Пашу с тыла. Когти передних моих лап вонзились ему где-то около шеи. Задние лапы тоже не остались в долгу – ими я принялся драть невеже спину. Это уже не могло не отвлечь Павла от его нехороших намерений всерьез. Он отнял свои похотливые ручонки от Светы и, ругаясь, стал хватать меня, но был дополнительно укушен за два пальца. Вцепился же я в него со всей серьезностью – мертвой хваткой. Так вцепляешься в крысу, которую сам лишь немного превосходишь в размерах, и которую, откровенно говоря, боишься немного. Или много. Но это не значит, что с ней не надо сражаться.
    Продолжая орать и осыпать меня грязными словами, Паша изловчился, всё-таки, и схватить моё небольшое тельце, и снова с силой отбросить на пол. Хорошо, что не брякнул об стену. Почувствовав сильнейшую боль от ушиба, я, однако, никак её не озвучил (не доставлю мерзавцу такой радости); в мгновение ока встал обратно на лапы и снова ринулся в бой. По моей морде уже текло что-то теплое, липкое, наполняя мне пасть соленым вкусом. Но я плевал на любые потери.
     На этот раз я был встречен пинком кроссовки в рыло. Опять отлетел назад, и снова поднялся. Хотя меня начало раскачивать, в голове зашумело, в глазах замелькало и завертелось, но я бросался вновь и вновь. Я понимал, что теперь Паша уже не борется со Светкой за обладание её телом. Он дрался со мной. Так бьются весною два охотника нашего кошачьего племени, и в азарте «теряют берега», и готовы не то, что откусить враг врагу ухо, лапу, или выдрать глаз – любой из них способен перегрызть супостату и глотку, и бросить его остывать на мокрой траве.
      -  Аааа!.. Гад, ты же убьешь его!..
      Это подала голос Света. Понаблюдав немного ошалелым взглядом за нашим неравным поединком, в котором никто не собирался добровольно отступать, Света неслышно проскользнула в кухню, так же тенью вернулась оттуда с ковшом воды и вылила весь этот ковш Павлу прямо за разгоряченную от боя вихрастую голову.
    Насильник, тем временем, держал меня в руках, намереваясь не то задушить, не то разорвать на части. Так или иначе, но я уже понимал, что близок мой последний миг. Драться я больше не мог – он плотно сжал все мои лапы. Визжать оказалось ниже моего достоинства. И я молча терпел.
     Окаченный же холодной водой Павел пришел в замешательство и выпустил меня. Пока я снова вскакивал на четыре конечности, Паша злобно оглянулся на Свету.
     - Вконец озверела, да? – крикнул он истерично. – Сама заманила меня к себе, сама вина налила, на диван зазвала – а потом, видите ли, «не хочу»!.. Да еще натравливает на меня зверьё всякое бешеное! В милицию буду жаловаться на тебя! За насилие над личностью.
      - Это я сейчас… в милицию тебя… - лепетала перепуганная и растерянная Света.
      Исцарапанный и облитый Павел на это лишь подхватил свою куртку и бегом выскочил из дому, на прощание яростно хлопнув дверью.
      Света опустилась на диван и перевела всё еще разгоряченный взгляд на меня. Я участливо поглядывал на неё с полу, не забывая вылизывать собственные побитые злодейскими руками и ногами бока.
     Что, хозяюшка? Похоже, мы с тобой сегодня победили?
     - Спасибо тебе, мушкетер, - тихо проговорила хозяйка. – Защитил меня. Ты у нас, оказывается, мужчина.
     Ой, Светка, а ты всё это время сомневалась во мне? Обижаешь, вот!
     Я продолжал вылизываться с самым независимым видом. Увлекшись и забыв, кто на меня смотрит, я принялся лизать себе пузо, а затем всё, что ниже…
    - Ты же весь в крови! – всплеснула руками Света. – Тебе, защитник отечества, срочно в медсанбат нужно.
     Куда?.. И, кстати, прозвище «зверье бешеное» от этого мерзавца мне польстило даже больше, чем «защитник отечества» или «мушкетер»      
     Защищенное отечество бережно подобрало меня на ручки, нежно погладило. Но от её прикосновений мне резко сделалось еще больнее; я дернулся, урча, метнулся и чуть было не укусил Светку за руку.
     - Что же я?.. – тут же спохватилась Света. – Надо скорее промыть твои раны и чем-нибудь помазать.
     Что? Ещё одна ванна, вроде той – перед походом на медосмотр, помнишь? А я хорошо запомнил! Нет, подружка, от такого уволь, пожалуй! Лучше дозволь потереться обо что-нибудь твоё – об очень приятное, ладно? Например, о грудь. Вот так, да, мурррр… Павлику нельзя, а мне, естественно, можно. И это правильно. Я же хороший у тебя, ты за мной – как за каменной стеной. Только эту стену днем частенько в сон клонит. Муррр…

16.

Гена

      Кого я хотел обмануть? Никого я не обманывал.
      В кромешном мраке я обернулся назад, собираясь ответить этой фразой тому, кто окликнул меня. Но мрак сейчас же озарился мягкими красноватыми отсветами – одно в другое перешло удивительно плавно; и я увидел рядом с собой низенького старика-китайца, что стоял, опираясь на суковатый посох и смотрел на меня глазами-щелочками исподлобья. Мне показалось – он кривовато усмехается.
      - Здравствуйте, - сказал я китайцу, мысленно усомнившись, что он понимает по-русски.
      - Привет, привет, - произнес он на моём же языке, без малейшего какого бы то ни было акцента. – Как слышишь, я понимаю по-твоему, не волнуйся. Важнее другое. Ты, Одиночка, обманул сразу двоих существ. Себя и меня.
     Какой Одиночка? Меня зовут Гена, если что.
     Я снова открыл рот, чтобы вымолвить теперь это, но китаец не дозволил. Он говорил сам.
      - Ты, Одиночка, внушил себе зачем-то, что твой земной путь окончен, - изрек он. – И поспешил ко мне. Спрашивается – зачем? Ответ – чтобы и меня убедить в том же самом. Но это – обман. Нехорошо!..
      - Я вас обманывать не собирался. Я вас вообще в первый раз вижу и ничего про вас не знаю. Даже кто вы.
       - Знаешь, знаешь, - вновь насмешливо молвил восточный человек скрипучим, высоким голосом. – И давненько знаешь. В самый первый раз ты обнаружил меня в книге одного русского злослова…
      - Это кто же? Пушкин, что ли?
      - Нет, у вас его звали Булгаковым.
      - А, знаю. И книгу хорошо помню. Только никаких китайцев там не было.
      - Тому злослову удобнее было считать меня сирийцем, - вздохнул китаец как-то устало. – Зачем с ним спорить? Только терять слова и время. А в его книге я ещё на кресте висел.
     - Подождите… Так вы – Бог? – догадался я, всё еще с некоторым сомнением.
     - Да, если тебе так удобно, - кивнул китаец.
     - Стоп! Но на кресте висел Иисус Христос, - возразил я. – А он был еврей.
     - Разве он один висел на кресте? – еще раз усмехнулся китаец. – Того, булгаковского тебе понравилось называть Иешуа Га-Ноцри, а в книге он позиционировал себя сирийцем из города Гамалы.
     - Это тот же самый Христос, - снова упорно возразил я.
     - Тот – да не тот. Русский смотрел на меня своеобразно, как ему было удобно. Для него я – Иешуа.
     - А на самом деле вы – Будда? – вроде бы, дошло до меня.
     - Для тебя сейчас – да, - пожал плечами старик. – Потому, что тебе хотелось только что, чтобы я был именно Буддой.
     - Но я прав? – напирал я, стремясь познать истину.
     - Конечно, прав, - он развел руками.
     - А Булгаков – ошибался?
      - С чего это? Нет, он тоже прав. Он ничего не придумал, просто вычитал про меня в разных книгах. И изобразил меня в своём труде так, как сам понял. Как ему оказалось удобно.
     - Тогда кто же неправ? Мусульмане? – не унимался я. – Кришнаиты? Иудеи? Язычники? Кто?
     - Не слишком ли ты любопытен, Одиночка? – проворчал Будда. – Ты думаешь, мне очень охота стоять тут и болтать с тобой? Ты полагаешь, что ты один у меня?
     - Нет, разумеется, я так не считаю…
     - Тогда не будем терять время зря. Ты понимаешь ли, Одиночка, что сильно виноват передо мной?
     - В чём?
     - В том, что прервал свой жизненный путь без моего разрешения.
     - Но мне же удалось это сделать. Значит, ты не стал мешать мне? Какое ещё разрешение требовалось?
     - Я бы прислал за тобой кого-нибудь, - объяснил Будда. – И этот кто-то помог бы тебе покинуть Землю. С удобством… А своим способом ты нарушил мою волю и обманул, повторяю, и меня, и себя.
     - Ты вот, я вижу, любишь, когда всем удобно, - заметил я. – А может, мне было удобно умереть именно так, как я сделал?
     - Сомневаюсь, - поморщился Будда. – Ты вспомни – тебе хорошо было умирать? Спокойно, комфортно? Не больно, не суетно, не противно?
    Я честно припомнил, что глотать таблетки было именно противно, очень горько, а первым чувством, когда меня понесло кверху, был испепеляющий, панический страх.
     - Вот, - молвил Будда, избавив меня от необходимости всё это пересказывать. – А с моим бы разрешением ты уснул – и отлетел. Без всяких таблеток и прочей неудобной чепухи.
    - Это называется «успение»? – понял я.
    - Да, и так тоже, - вздохнул он. – Но ближе к делу. Ты провинился и понесешь наказание. Посмотри прямо перед собой, Одиночка, и ответь – что ты видишь?
     Красные отсветы очертили явственно прямо передо мной уже не одну, а целых три двери.
     - Я должен выбрать? – снова спросил я.
     - Только то, с какой двери начать. Ты заглянешь во все три. И проведешь за каждой из них некоторое время. Сколько – определяю я, - голос его был всё строже.
     Я осторожно приоткрыл ту дверь, что была слева. Она легко подалась, и за ней показалась моя комната. Именно та, откуда я только что дезертировал сюда – на Тот Свет.
    - Хочешь за эту дверь? – спросил Будда.
     - Но я там только что был, - возразил я. – Честно говоря, мне там надоело.
     - Так открой другую.
     Я последовал его ненавязчивому приказу. За второй дверью оказалась та же самая комната – моя. Но разница  заметна. Ни компьютера, ни телевизора еще не было. Вместо кровати – диван. Обои на стенах не то, чтобы старые – выглядят не плохо – но какие-то забытые-забытые. Щекочущие память о детских моих годах.
     - Ты предлагаешь мне вернуться в детство? – спрашиваю Будду. – Начать жизнь сначала? Увидеть молодыми маму, бабушку, отца, сестру маленькой… Это интересно…
      - Пока только заглянуть, - отвечает Будда. – Я ещё ничего не определил. Не забудь о третьей двери.
      Закрываю вторую, отворяю третью. За нею – городской парк, обнесенный чугунной тонкой оградой. Что это за место? – мелькнула мысль в голове.
      - Это Череповец, - отвечает Будда (для получения ответа его необязательно спрашивать вслух). – Детский санаторий.
      - Но я его не любил…
      - Значит, решено. Начнем именно отсюда, - заключает просветленный мудрец.
      - Подожди! Скажи мне, куда попал мой друг Олег Бородин? Он видел тебя? Ты его тоже вернул куда-то в прошлое?
     - Какая тебе сейчас разница? Теперь решается твоя собственная судьба.
     - Я хотел увидеться с другом…
     - Увидишься.
     - А куда ушла Карина? – продолжал я, ободренный первым успехом. – Я хотел…
      - Слушай, - спокойно говорит Будда почти шепотом. На лице его играет блаженная улыбка, как у заметно, но не очень сильно пьяного человека. – А чего это я тебе стану всё рассказывать? Ты хочешь знать судьбы других людей? А кто ты такой для этого?
     - Я никто, - отвечаю я, опуская глаза, и уши мои краснеют. Ведь я, и правда, никто. Соринка во Вселенной.
     - Ну, что ж, движемся по новому плану, - молвит он решительно. – Открывай третью дверь. Пошел…

* * *

     Задремал я, что ли, на прогулке?
     Да и прогулка-то моя здесь, в череповецком детском психоневрологическом санатории, заключается в основном, в том, что сижу на деревянной лавочке в парке санаторной территории. Мне девять лет. Напротив меня сидит девочка еще более младшего возраста. У неё такая тяжелая форма ДЦП, что она едва может двигать руками и ногами, а вместо того, чтобы говорить – мычит – едва чего-то разберешь. Скучно с ней. Много не поболтаешь, да и играть с нею – как? Во что?
     Скучно и тоскливо. Сегодня облачно, погода не очень теплая. Веет приближающейся осенью. Я гляжу на небо. Там, среди туч и облаков мелькают не то гуси, не то журавли… Может, они летят в направлении моего дома?

     Грусть моя, ты покинь меня!
     Облаком, сизым облаком
     Ты полети к родному дому –
     Отсюда к родному дому…

    Да, всё как в песне из недавно посмотренного мною фильма. Весной дома смотрел. Дома… Ностальгирую, точно Штирлиц. Кому-то смешно надо мною? Не знаю, что тут смешного.
     Мимо нашей скамейки на костылях бредет Олег Бородин. Неуверенно, но упорно. Борется с непослушными своими ногами, «укрощает» как будто их.
     Олег садится рядом со мной.
     - Ну, что Генка, когда мы в Страну Сказок-то отправимся? Скоро? Ты с ними связь держишь?
     (Это я придумал, что по ночам мне снится фантастическая Страна Сказок, и что я когда-то туда отправлюсь. Вот только построят мои тамошние друзья машину, пересекающую межмировое пространство, и…)
     Олег охотно поддержал эту мою игру. Он тоже стал во сне видеть всякие чудеса и сочинять про них сказки. Может, всерьез он верит и в мою несбыточную мечту оказаться в Стране Сказок на самом деле.
     - Скоро, скоро, Олег, за нами явятся. Машина уже почти достроена, - отвечаю я ему.
     И он начинает рассказывать мне свой недавний сон.
     Я отвлекаюсь. Потому, что замечаю, как из куста сирени за скамейкой на меня смотрят два больших зеленых кошачьих глаза. Рыжий, полосатый кот навострил уши и глядит на меня с интересом.
    - Кис-кис, - зову я.
    И кот, зыркнув пугливо по сторонам, высунул из куста свою голову и позволил мне себя немного погладить. Девчонка тоже тянет к зверьку свои беспомощные ручки.
    - Поосторожнее бы вы с ним, - хмыкает Олег, видя это. – Может, бродячий какой. Заразный. Потом хлопот не оберетесь.
    - Да ну… - я легкомысленно продолжаю поглаживать кота. Бедный! Он голодный, наверное.
    Рядом с первой ушастой головой появляется вторая, почти такая же. Этот тоже рыжий, только глаза у него желтые. Я погладил и второго. Поговорил с ним.
    - Хорошо тебе, котяра. Понимаю – голодно и мерзнешь по промозглой погоде. Но ты хоть на четырех лапах, и тебя никто нигде насильно не удерживает. А я вот тут сижу – как привязанный. За пределы территории – ни шагу. Да и шаг-то для меня сделать – проблема.
     Кот мурлыкнул, будто спросил: и в чём проблема? Что тебе от меня нужно?
      - Может, будешь пробегать через мои родные края? – предположил я тихонько.
     Хотя глупости, конечно, всё это. На чёрта коту бродячему мои родные края?
     Всё, пора ужинать. Меня на специальном стульчике с маленькими колёсиками нянечка закатывает в помещение.
     За ужином воспитательница информирует:
     - Ребята! На наш санаторий совершило нашествие стадо одичалых бродячих кошек. Осторожнее во время прогулок! Если увидите кота – не прикасайтесь к нему, не вздумайте его кормить, играть с ними. Они – разносчики всяких болезней! Вы ведь не хотите, чтобы у вас животы разболелись и всё тело зачесалось?
     «Нет!» - хором отвечает вся младшая группа. Я предпочел смолчать.
     «Стадо бродячих кошек»… Однако,  сударыня!.. Кошки – не коровы, не козы. У них не стадо, а, скорее, стая. Как у волков в «Маугли» Киплинга.
      Эх, вот бы мне превратиться в кота! Хоть какого – хоть бродячего, бездомного, голодного… Но вольного, который сам по себе.
      - Завтра придут бойцы из воинской части, которая нас, ребята, охраняет, и отловят всё стадо, - объясняет воспитательница.
     Что-то никто этому не радуется. Ведь переловят котов – и уничтожат, убьют. А как иначе? Разносчики ведь они – коты…
      Вечером засыпаю в санаторской палате вместе с одногруппниками…

* * *

      …А просыпаюсь опять в потустороннем пространстве. Напротив стоит Будда, крутя в руках посох и поглядывает на меня, как учитель на экзамене – строго и выжидающе.
      - Брррр!.. – кручу головой, словно пытаясь отогнать сон, или наваждение. – Где я?
      - Там, куда сам же и стремился, - отвечает он. – Ну, что же? Первую дверь ты прошел.
      - Что так мало? – спрашиваю я.
       - То, что нужно, я определил, - говорит Будда. – Не теряй напрасно времени. Ступай во вторую дверь.
       Я вынужден слушаться. Теряя терпение, Будда сам толкает меня рукой в спину, я и проваливаюсь в светлый прямоугольник.

* * *
    Я у себя дома. Мне одиннадцать лет. Выходной. Родители тоже дома. Мы с отцом сидим в средней комнате у телевизора. Мама хозяйничает в кухне. Наша кошка Муська сидит в своём ящике. У неё маленький котёнок. Он еще только открыл глазёнки и учится вставать на лапки.
     Мне спокойно не сидится. Рвусь к кошачьему ящику, посмотреть на котёнка.
     - Нельзя, - говорит мама. – Ты опять поползешь на четвереньках – по полу грязь собирать. Да и в ящике у них – далеко не чисто. Короче, нечего тебе там делать.
     Досадно. Хочется общаться с котёнком. Мне почему-то и в голову не приходит, что самому котёнку, который ещё так мал, что у него нет имени, и неясно – мальчик он, или девочка – может быть совсем не до меня. Ему бы молока насосаться и расти во сне. Но я об этом не думаю.
     А вот Муська, похоже, время от времени от собственного дитяти устает. Она вразвалочку идёт в комнату и прыгает ко мне на колени. Начинает облизывать бока. Я глажу её. Мы с ней в давнишних приятельских отношениях. Кошка довольно возрастная. Ещё пару-тройку лет назад, когда я был совсем малышом, всякий раз, когда я хныкал, она беспокоилась за меня, терлась об меня боками, мурлыкала, стараясь утешить. Как будто я тоже был её чадом.
    Отец пошел на крыльцо – покурить, поболтать с соседями. А я шепотом сказал кошке в самое ухо:
     - Муська, а принеси мне котёнка сюда, на диван. Пожалуйста.
     Кошка блаженствует под моими руками, в свою очередь просит почесать ей пузо – ложится на спину, жмурится.
     Мама в кухне брякает посудой, и кошка оживляется, навостряет уши, соскакивает, торопится в кухню. Там кормят. Ей сейчас и не до меня. Полакав молочка из блюдца, она, конечно, заберется в своё логово – кормить маленького.
     По телевизору начинаются мультики. Я рад. Полностью погружаюсь в просмотр.
     Я не сразу даже обратил внимание на то, что Муська опять вернулась к дивану. Снова запрыгнула ко мне на колени.
     Но на этот раз она тащила с собой, схватив зубами за шкирку…. своего котёнка…
     Вот это да!
     - Муська, ты что же – понимаешь человеческую речь? – спрашиваю её вслух.
     Она что-то вымурлыкивает громко и коротко. Непонятно. То есть, МНЕ непонятно. А она-то меня прекрасно поняла. Это очевидно.
     Отец возвращается в дом. Сдержанно удивляется:
     - На-ко тебе! Страшного зверя принесла.
     Котёнок медленно ползает взад-вперед по поролоновому покрытию дивана. Жалобно попискивает. Ему новое место не нравится. «Страшному зверю» ростом с ладошку мир кажется чересчур большим, огромным, и от этого – страшным.
      - Я попросил Муську принести мне котёнка, и она поняла меня! – делюсь с отцом гордо своим открытием.
      - Да ну! Не может быть, - ухмыляется отец. – Просто расчухала кошка, что на диване мягче и теплее, чем в ящике. Значит, и маленькому тут надо побывать.
      - Расчухала именно тогда, когда я её попросил? – не унимаюсь я.
      - Ну, так уж совпало, - пожимает он плечами.
      - Нет, она поняла! Они нас понимают, - настаиваю я, потому, что эта мысль мне очень нравится, прямо-таки, согревает меня.
      - Эта-то шпана что-то понимает? – смеется отец. – Не может она ничего понимать, кроме вот этого, - он берет нитку с привязанной бумажкой и начинает таскать по полу. И Муська, забыв про всё на свете, принимается бегать за игрушкой.
      - Куда тебе ещё играть – в этакие-то годы! – в шутку ворчит на кошку отец. – Ты же – старуха…
      Но Муська продолжает гонять за бумажкой, вся уйдя в этот процесс.
      А я счастлив тем, что кошка доверила мне своего котёнка. И что она понимает меня.
     На мгновение закрываю глаза…

* * *
     …И когда открываю их – снова вижу Будду во мраке.
     На этот раз он заговаривает первым, не давая мне, к примеру, возмутиться тем, что меня так быстро выдергивают из воспоминаний.
     - Ну, - вопрошает Бог, зевая. – И что ты уразумел из этого, Одиночка?
    - Что я мог уразуметь? – теряюсь я.
    - А что ты пытался внушить отцу?
    - Ааа! То, что кошки понимают слова людей?
    - Да ну?..
    - Но меня же кошка поняла.
    - И ты решил, что они все такие?
    - Не знаю… А почему бы и нет?
    - А почему – да? – словно пытается запутать меня Бог. – Вот, например, бывают же люди, понимающие язык животных?
    - Бывают, - соглашаюсь я.
    - И что – прямо-таки все люди так зверей и понимают?
    - Не все, - соглашаюсь я.
    - А кошки, значит, все должны людей понимать?
    - Тоже не все, - качаю я головой. – Теперь ясно.
    - Что тебе ясно? – улыбается несколько надменно Будда. – Почему одни – понимают, а другие – нет, ты догадался?
     - Это просто, - киваю я и машу рукой. – Ты так задумал, да?
     - Да, - соглашается Бог угрюмо и спрашивает совсем о другом. – Как ты провел свою жизнь, Одиночка? Ответь?
     - Плохо, - отвечаю я, подумав. – Жизнь прошла мимо…
     - Я не об этом, - перебивает Будда. – Вообще, не тебе судить – плохо, хорошо, удовлетворительно. Я, наверное, лучше тебя в этом разбираюсь? Нет?.. А я спрашиваю – КАК ты жил? Как это выглядело в твоих же глазах?
     - Тебе, наверное, это, опять же, виднее?
     - Нет, отвечай! Что ты делал большую часть отпущенного тебе ТАМ времени?
     - Сидел, - ответил я честно. – Или – лежал.
     - Хорошо, - потирает свои сухие ладошки мудрый старец. – Ты был умник и трудяга – правда?
    - Нет, - от честного осознания у меня горят уши. Опускаю взор. – Я был глупец и лентяй.
     - Ну! – восклицает Будда, аж вздрогнув от неожиданности. – А еще и бабник.
     Мои уши горят сильнее.
     - И псих… - прибавляю я в качестве самобичевания.
     - И поэт, - добавляет Будда. Может, пытаясь ободрить меня?
     Но он прав, видимо. Не все, кто пишет в рифму, конечно, поэты. Но я любил рифмовать слова. И сейчас, здесь, поэтом не сам назвался.
    - Эй, поэт, - обращается он ко мне с улыбкой. – Образно-то мыслить любишь? Уподоблять кого-то кому-то. Или – чему-то?
    Ответа нет. Молчу.
    - А ну, сам себя сравни с чем-то?
    - С чем-то? – пожимаю я плечами, снова краснея. – Разве что – с валенком сибирским…
     - Осторожнее! – поднимает он палец. – Здесь нельзя говорить необдуманные вещи. Ладно, на первый раз прощаю. Сравнивай по-новой, только – не спеша. Значит, был ты – лентяй, - он загнул палец, - бабник, лежебока… Покушать, наверное, тоже не промах был?
    - Угу.
    - Собак боялся?
    - Был такой грешок.
    - С кошками дружил и разговаривал, как с ровней своей, с ними?
    - И это правда.
    - И с кем же ты себя, в таком случае, поэтически сравнишь?
    - Ну… может… С котом?
    Бог доволен,  аж аплодирует.
    - За третьей-то дверью ты не хочешь побывать? – уточняет он.
    - А зачем? Если я сам сбежал именно оттуда? Там моё нынешнее время. Там мне всё надоело. Там скучно.
    - Эх!.. – вздыхает он, прямо-таки, как будто, с чувством вины передо мною. – А придется.
* * *
     Чёртова коляска на четырех больших колёсах!
     Вот ведь, удружили мне в сельском собесе, выделив этот хлам без рычагов – неповоротливый, как тюлень на берегу, да еще и колёса спускают через каждый час-полтора.
    Конечно, надо было тренироваться крутить руками обручи, которыми сия доходяга приводится в движение. Да много ли натренируешься за четыре дня? А коляску мне дали ровно за такое время до поездки. Я тренировался, конечно. Ездил (ёрзал) по маленьким нашим комнатам, переволакивал её  через пороги… Добился лишь того, что, похоже, прорвал одну камеру на правом колесе. Которая камера теперь и спускает каждый час-полтора.
    Я – Гена Цыплаков – уже большой мальчик. Мне 21 год.
     И вот, торчу я на этом семинаре инвалидов в неблизкой от нас республике Коми, словно калика перехожая, аки гость неприкаянный. Я не езжу на коляске – таскаюсь, вымучивая каждое перемещение. Вот и сейчас – застрял посреди осенней аллеи – ни взад, ни вперед. Весь кворум инвалидного семинара – Бог его знает где. Отсюда не видать никого. Поздний вечер. Они веселятся, пьют вино, обнимаются с противоположным полом… Им этот семинар – не то, чтобы прагматический форум-совещание на тему: «Как дальше развиваться инвалидному сообществу?», а, скорее, повод собраться вместе, пошуметь, попьянствовать, отвлечься от тягот несладкого нашего бытия.
     Вот, кстати, мне на глаза попалась одна парочка. Девчонка быстро идёт на кривых ножонках – у неё ДЦП – спасаясь от ухаживаний несколько более шустрого паренька об одной руке.
      - Лизка, да давай хоть поцелуемся на прощание! – умоляет он. – Ведь завтра все – по  домам.
     - Нет! Не позволю больше себя целовать! Ты разбил моё сердце! – ворчит она в ответ.
     И они оба скрываются в сумерках.
     Счастливые они. Тем, что просто они есть друг у друга. Разъедутся восвояси – будут переписываться, перезваниваться, да и встречаться, чего там… Им даже тем хорошо, что есть с кем  поссориться, когда такое приспичит. Только они не очень понимают пока своё счастье.
     А я и здесь ни с кем не познакомился толком, не сошелся. Опять буду один. Как всегда.
      Что-то шуршит неподалеку. Кто-то движется поблизости от меня. Его способ перемещения мне знаком, но со стороны я такого с детства не видывал. Человек ползет на четвереньках по асфальтовой дорожке, прямо по опавшей, намокшей листве…
     - Привет, - окликаю я его.
    Он услышал, ненадолго остановился. Поглядел на меня грустно. Ответил:
      - Здравствуйте.
      - Как тебя зовут? – спрашиваю я запросто. Тут же все, по сути – свои. Инвалид инвалиду – брат.
       - Геннадий Вячеславович, - представляется мужчина солидно.
       - А я – просто Гена, - называюсь тоже, хотя он меня об этом не спрашивал. – Значит, мы с тобой – тёзки.
      Новая пауза.
     - Сколько тебе лет? – снова интересуюсь я.
    - Эх… Прошли мои молодые годы… - помолчав пару минут, бросает он со вздохом.
     И скрывается в густеющем осеннем мраке. Где-то там жгут костер и поют песни.
      Из мрака появляется парень – мой попутчик, приехавший сюда со мной в одном плацкарте, и старающийся по возможности помогать мне на каждом шагу. Молодец он.
     - Что сидишь – киснешь? – спрашивает парень бодро. – Давай, к костру тебя отвезу.
     - А тут вот некоторые без коляски на карачках лихо ползают, - делюсь я с помощником.
     - Кто – некоторые?
     - Да мужик один. Геннадием Вячеславовичем назвался. Лет сорока с хвостиком. Ловко шпарит на своих четверых. Везет ему. Никто его не уймет, не заругает за это, - слегка поднываю я. – Это не то, что меня. Если б я тут ползал, а потом бы мама узнала…
     - Что-то не знаю я никакого Геннадия Вячеславовича с хвостиком, - возражает мой попутчик. – Да не должно здесь быть такого. Тут, на семинаре – все молодые. Самому старшему – двадцать шесть лет. И не видал я, чтобы кто-то тут ползал. Или ходят, или ездят на колясках.
     - Зато я видел, - упорствую я. – И даже словом с ним перекинулся.
     - Стой-ка, - осекается мой попутчик. – А ты сам-то – не Геннадий ли Вячеславович?
* * *
      Будда хмурит брови.
      - Значит, ты уже и тогда мечтал передвигаться на четырех лапах? – говорит он.
      Мне возразить нечего. Да, такое бывало.
     - Значит, быть тебе в новой жизни – четвероногим.
     - Опять ты так решил? А переиначить нельзя?
     - На этот раз так решил ты сам, - возражает он. – Или ты не понял тогда, кто был этот мученик перед тобой?
     Я задумался, и вдруг меня осенило:
     - Это был я сам!
     - Верно, - соглашается Будда. – Только это был ты в будущем. В сорок лет с хвостиком. Если бы осмелился до них дожить.
    - А я вместо этого осмелился умереть…
    - Это вовсе не смелость с твоей стороны. И этого теперь не переиграешь, - молвит Бог сурово. – Но ты же верил, что я – Будда?
     - Ну – верил. А ты – Буддой и оказался.
     - Ты не рад этому?
     - Рад… Наверное…
     - И ты сам решил умереть?
     - Сам. Решил.
     - Хорошо. А что есть Смерть, если по-буддистски?
     - А если – не по-буддистски?
     - Поздно, землянин. Ты же сам решил и поверил, что я – Будда.
     - Ну, поверил.
     - Ну, и всё. На этом – точка. Только скажи мне, всё-таки, что есть Смерть по-буддистски?
     - Харакири?
     - Нет.
     - Тогда – забыл.
     - Смерть по этой религии – есть вечное возвращение.
     - А как же – нирвана? – пытаюсь цепляться я.
     - О, - глаза Будды расширились. – Нирвана – хорошая штука. А заслужил ты её, грешник? Самоубийца?
     - Нет, - снова честно понурился я.
     - А раз нет, значит – что?
     - Возвращение?
     - Правильно! Вот и возвращайся, лежебока, бабник, обжора… Одним словом – кот. И ты ведь сам до этого догадался, верно?
     Не успел я ещё что-либо сказать, как присужденная мне дверь открылась и я, кувыркаясь, полетел куда-то вниз…

17.

Кот.

    По пути к Юме и к Яре я заскочил в одну подворотню и схватил там упитанного вояку из мышьей рати. Маленько придушил его – чтобы он был в снулой кондиции – и побежал дальше. Дочке надо тренироваться. Нечего сидеть под мамкиным пушистым пузом.
    Старушка-хозяйка как раз входила в свои владения и, вероятно, в этот раз впустила меня без особых возражений, да тут обратила внимание, что я тащу в зубах.
     - Это еще что за гадость?! – проверещала бабулька. – Ну и наглец, посмотрите-ка на него! Он уж вздумал дохлых мышей в дом носить! Кыш отсюдова! Не то щас тапком запущу в тебя!
     Не дохлых, а полудохлых. К тому же, сеньора,  ведь это я не вам тащу. А дочке своей. Чтобы жизнь лучше понимала.
     Но Настя уже подскочила ко мне, отняла мышь и вышвырнула прочь. А вот перед бабушкой за меня заступилась.
    - Давай пустим его к Кузьке, бабуля. Этот кот так трогательно общается с сыном!
    Не с сыном, а с дочкой. Когда вы, ясноглазые, уже начнете отличать?..
    Наскоро обменялись приветствиями с Ярой – как обычно, коснувшись друг дружки носами и усами.
    «Ты к маме, или ко мне?» – спросила дочка.
    «Да вот, хотел покормить тебя свежим мясом, - объяснил я. – Не то ведь жаловалась – на что тебе папа, если он не кормит?.. Только мясо у меня отняли и выбросили. Досадно. Ты бы и охотиться поучилась».
     «Ой, а поучи меня охотиться, поучи!», - оживилась Яра, зашевелив от нетерпения хвостиком.
    «Пока не смогу. Наглядное пособие у меня отняли. А нору сторожить – на это у тебя еще терпения не хватит».
    Но у неё даже о самом предмете охоты, похоже, никаких знаний не было.
    «Хоть что это за штука – охотиться?» – спросила Яра, сверкая круглыми глазенками.
     Я попытался растолковать ей, что охотиться – это добывать себе какую-нибудь еду, преимущественно – живую. Мясо то есть.
     Пока я рассказывал, что преследовать мышь, догнать, схватить ещё, держать трепыхающуюся в когтях – это ведь даже немалое удовольствие, Яра вспомнила тоже кое-что про еду.
     «А вот ясноглазые едят много, а не охотятся совсем, - сказала она. – Еду себе берут из белого ящика большого. Потом держат над огнем. Когда еда начинает сильно пахнуть – они её пожирают…»
     Мне показалось бессмысленным рассказывать малютке про человечью охоту, про их холодильники и прочую чепуху. Ну не поймёт. Да и незачем ей.
    Тем временем, Яра уже зажглась новой идеей.
    «Ой, а давай, папа, мы поохотимся сейчас на еду ясноглазых?»
    «Что ты там ещё задумала?» - встревожился я.
    Но она уже бежала в кухню; благо – бабушка с Настей вышли зачем-то в другую комнату.
    «Ясноглазые согрели себе вкусную еду и забыли о ней, - объясняла мне дочка. – А мы сейчас возьмем – и поохотимся…»
    И правда – на плите стояла мелкая сковородка с ещё дымящейся «глазуньей» из двух яиц.
    В мгновение ока Яра вскочила на газовую плиту – к счастью, не включенную. Я неотлучно следовал за ней, стараясь уговорить дочку не безобразничать. Но она храбро протянула лапу – и схватила яичницу. Конечно, немножко обожглась, пискнула от боли, но добычу из лапок не выпустила.
    И, естественно, бабушка – тут как тут. Со своим неизменным веником.
    - Я вам покажу, разбойники! – закричала он с порога. – Да что же это деется, батюшки-светы?!. Один разбойник учит другого воровать! Старый да малый – целая шайка!..
    Мы с Ярой немедленно ринулись наутёк. Дочке все-таки пришлось расстаться с добычей-яичницей. Впрочем, есть эту глазунью после нашей вылазки ясноглазые вряд ли станут.
    Мы выскочили на улицу моим обычным манером – через форточку, и затрусили по дорожке, прочь от дома.
     «А может, папа, пойдем, поохотимся у тебя?» – наивно предложила Яра, не отстававшая от меня ни на шаг.
     «Угу, - бросил я ворчливо. – Щас вот, прямо, пойдём и поохотимся у меня. Так же, как и здесь. Вот тогда-то и придётся нам опять податься в вольные охотники».
    «Почему это?» - не поняла дочка.
    Я остановился, отряхнулся, сел на хвост, собираясь поговорить серьёзно с Ярой, которая всё время, впрочем, отвлекалась на умывания.
    «Ты вот стащила у ясноглазых еду, а они теперь скажут, что этому тебя научил я».
    «Ну и что?»
    «А то, что это несправедливо. Ничему такому я тебя не учил, и наоборот – говорю тебе прямо: воровать у ясноглазых можно лишь в том случае, если у тебя вообще нет хозяев, и притом ты очень голодна. И всё равно, надо быть готовой, что тебя поймают и накажут. Больно и обидно. А у хозяев воровать – это очень плохо. Запомнила дочка? Повтори!»
    «А у хозяев воровать – это очень плохо, - повторила Яра. И вдруг она перестала умываться и, пошевелив ушками, спросила: - Ой, папа, а что такое – стать вольными охотниками? Это хорошо?»
    «Вообще-то хорошо…» - ответил я задумчиво.
    «Тогда давай прямо сейчас же и станем вольными охотниками!» - дочка моментально пришла в восторг от очередной непродуманной идеи.
    «Но не всегда и не для всех…» - продолжил я.
    Тут мои увещевания прервала вернувшаяся откуда-то Юма.
    «И куда это вы направляетесь?» – спросила она встревожено, без всяких приветствий.
    «Ой, мама! – Яра бросилась к родительнице, ласково потерлась  об неё мордочкой. – А мы тут собираемся стать вольными охотниками, вот! А ты будешь тоже с нами вольным охотником?»
    «Угу, - поняла всё Юма, несколько раз по велению инстинкта деловито лизнув дочку. – Это твой папашка постарался, нет?»
    «Нет, - прошипел я торопливо. – Я ей только упомянул, что бывают такие – вольные охотники»
     «Идем домой, - властно приказала дочке Юма, а мне бросила. – А ты что-то к нам зачастил – не находишь? Других дел у тебя нет?»
     «Имею право, - ответил я сурово. – Котёнок – мой, и я буду приходить».
     Пресекая дальнейшее ворчание своей подруги, я отвернулся и побежал восвояси – к дому, где жила Светлана.
     Ворвался домой, обнаружил хозяйку у столика, за ноутбуком, пристроился к ней на колени, красиво обтянутые колготками – на что не встретил никаких возражений – расслабился и быстро уснул.

* * *

     Будда в этот раз смотрел на меня куда приветливей. В глазах его было больше интереса к моей незначительной персоне. И вместо багрового мрака нас теперь окружал серебристый свет.
      - Так, говоришь, Одиночка – ты больше не одиночка? – спросил он, улыбаясь.
      - Ищу себя надеждою, что нет, - ответил я скромно.
      - Бегать на четырех лапах тебе не надоело?
      - Как это может надоесть? – ответил я жизнерадостно. – Это же очень удобно.
      - Да-да… - задумчиво молвил Будда. – Удобство порождает покой в душе…
     - К тому же, нормальных двух конечностей – на которых можно было бы передвигаться – у меня никогда не было… - осмелился продолжить я.
     - А если бы были? – спросил Будда. – Согласился бы ты сейчас променять кошачьи лапы на человечьи ноги и руки?
     - Чтобы опять бояться шаг шагнуть и сидеть в четырёх стенах, как привязанный? – скривился я.
     - Ну почему? Тебя же, думаю, теперь не удержать на месте… Да скажу прямо – инвалидом ты был зачем-то, а не просто так. Характер у тебя, Гена, был плоховатый – эгоистичный, недружелюбный, трусливый… Наложив на тебя наказание, я надеялся, что ты исправишься. И, по крайней мере, теперь вижу, что главное ты сумел. Ты прожил кошачью жизнь достойно того, чтобы в дальнейшем быть человеком. А этого я и добивался от тебя.
      - Я буду человеком? – растерялся я. – И с ногами?.. То есть, ноги будут слушаться меня?
     - Да, - ответил Бог. – Конечно, ты теперь стал старше на три года. Кроме того, твои ноги будут хранить следы прежней твоей болезни. Но ведь большинство ДЦПшников – ходячие. Именно таковым отныне будешь и ты.
     Я растерялся. Вот прямо сейчас мгновенно становиться снова человеком?.. А как же?.. А что же?.. В который раз кто-то опять решает всё за меня. Правда, теперь этот Кто-то наделен особыми полномочиями. Похоже, Он решает вообще всё за всех и всегда.
     - И выспался ты, наверное, основательно и надолго? – предположил Будда.
     - Почему это? Я, кстати, люблю поспать.
     - Разумеется. Человек проводит во сне около трети своей жизни; кот – больше двух третей. Не надоело тебе?
     Что-то я об этом вообще не задумывался, честно сказать.
     - Готов? – спросил Будда.
     Ещё не договорив, он стукнул посохом по полу. После чего стало совсем неважно, готов я, или нет.

* * *

     Ой! И где это я?
     Вообще-то, в знакомой обстановке – у Светы Сырцовой в кухне.
     За окном – глубокая ночь. Сквозь тонкие занавески на окне ярко светит луна. Представьте себе, я – человек. Стою на четвереньках на полу между дверью и кухонным столом. Совершенно голый.
     Хорошо, что это застигло меня не на воле, где-нибудь посреди проезжей части. По  крайней мере, я в помещении.  Глаза мои утратили недавнюю кошачью зоркость, но всё же вполне смогли уловить, что часы на посудном шкафчике показывают пол-третьего ночи. Света, наверняка, спит у себя. А что, скажите, делать мне? Куда податься, что предпринять?
     Конечно, никакой одежды здесь, в кухне, я не найду. Понятно, что не холодно. Только утром хозяйка… или кто она мне теперь?.. В общем, Светка утром встанет – а я тут! И в неглиже!
    Может, спрятаться куда? Под стол (на нём скатерть – да всё равно, не скроет), или вон – за печку?
    Эх, не поможет это всё…
    Но пока есть время, надо хоть ноги проверить. На вид, вроде, как были тонкие и кривые – такими они у меня и остались.
    Да, но теперь мои ноги ходили! Я встал с карачек и сразу же поймал равновесие. Не без удовольствия пошлепал босиком по блестящему, скользкому линолеуму. Не падаю и не боюсь упасть. Вот диво-то! Хотя какое диво? Полно таких – криволапых, а ходят довольно уверенно, ногу за ногу закидывая. Видал раньше часто, и мне было завидно на них. И вот теперь я сам дорос.
    Соблюдая тишину, я уселся к кухонному столу и задумался.
    Однако, скучать и думать долго мне не пришлось. В прихожей раздались шаги мягких тапочек, и заспанная Света появилась в кухне. Куда её понесло? Попить водички захотела среди ночи, или покурить опять?
    Точно, в руках у неё – пачка тоненьких дамских сигарет.
    Она садится на табуретку с другого конца стола. Даже электричество включить забыла – во какой никотиновый голод! Или просто любит темноту?
    - Света! Курить ночью – очень вредно. Ночью надо спать, а не курить, - говорю громким шепотом.
    И вот она увидела меня…
    Всё равно бы увидела – даже, если бы я молчал. Деваться было некуда.
    - А-а-а!.. Вы кто?!. В-в-вы от-т-ткуда? – пролепетала она, для начала пронзительно вскрикнув.
    - Света, не шуми. И не пугайся. Я сейчас тебе всё объяс…
    - А-а-а!... Почему вы – голый? Ну-ка, убирайтесь отсюда!
    - Света, я всё объясню. Мне некуда идти…
    - Немедленно убирайтесь! Говорю вам!
    Тогда я встал с табуретки и сделал пару шагов по направлению к Свете. И почти сразу понял, что это очень напрасно. Потому что мобильный телефончик у моей хозяйки был, как всегда, под рукой.
    И милиция…   Или нет, полиция… Да, после того, как поменяли это шило на мыло, оно стало приезжать намного раньше, чем до этого эпохального изменения.
    - Где штаны-то потерял, деятель? – ворчал на меня сержант, пока два нижних чина – дюжих молодца – вязали мне голому руки. – Вы бы, гражданка Сырцова, хоть уделили ему что-нибудь прикрыться…
    Светка с отвращением швырнула мне какие-то старые, драные спортивные штаны с застиранными картинками, производства, якобы, США. Надел от безысходности и покорно двинулся в кутузку.
     До УАЗика и от него – до конторы я шел босиком, не замечая никакого дискомфорта. Привык, бегая столько лет на четырех лапах и без обуви.
    Дежурный записал в журнал мою личность – Цыплаков Геннадий Вячеславович, двадцати шести… нет, двадцати девяти лет, нахмурился, потому что в базе у него такого жителя села не обнаружилось. Хотя данная фамилия по району и в самом посаде встречалась часто.
     - Будем правду говорить? – спросил дежурный заспанным голосом. – Точный адрес проживания? Как вам удалось голым пробраться на чужую жилплощадь? Вы маньяк? Эксгибиционист?
     Я назвал ему адрес, по которому и доныне жили мои родители. Блюститель закона посмотрел в компьютерной базе, и брови его взлетели.
     - Не хотите ли вы сказать, что вы – тот самый Геннадий Цыплаков, который умер три года тому назад по причине самоубийства? 
    - Я так и думал, что вы мне не поверите. И однако, это правда. Другого мне рассказать нечего.
    Я совсем уж изготовился выложить ему всё – и про Будду и про переселение душ, и про воскресение… Ой ли? Надо ли?.. Ведь отправит в психлечебницу; благо у нас, под Вологдой, таковая имеется – и неплохой репутации.
    Но как адекватно и безопасно объяснить служивому моё нахождение в квартире мисс Сырцовой, в чём мать родила?
    Пока я терялся и мямлил что-то невнятное, офицер заставил меня дыхнуть на него, проверил мои зрачки, пощупал мне зачем-то пульс… К счастью, делать что-либо в ночь глухую этому полицейскому не шибко хотелось. Он распорядился отвести меня в «обезьянник», решив, что поутру следователь со мной разберется.
    В «обезьяннике» было уже ощутимо холодно, а я был до пояса голый и, повторюсь, босой. Ничего дополнительно из одежды мне так и не выдали. В кутузке сидели еще два мужика – седой, усатый с добрыми, смеющимися глазами, и высокий, чуть за сорок, блондин, глаза навыкате. От обоих изрядно несло перегаром. В седовласом я почти сразу узнал Матвея Петровича.
    - О-па! – пророкотал он, едва я вошел. – Ишо один бедолага.
    - Подгулял, пацан? – зычно спросил меня второй.
    - Не пью я, мужики, - был мой ответ на это предположение.
    - А за что же тебя «замели»? – интересовался Матвей Петрович. – Аль украл чего?
    - Не воровал. Просто, у подружки ночью оказался…
    - В одних подштанниках? – насмешливо пробасил второй (вроде, его звали Лёхой).
    - Хуже, - махнул я рукой. – Вообще – голого.
    - Вот же…! – Матвей Петрович ненаправленно выматерился. – До такой степени взыграло ретивое? 
     Я киваю. Пусть так. Всё равно, они не поверят в правду. Слишком уж она выглядит неправдоподобно.
    - Красивая хоть? – спрашивает молодой (предположительный Лёха. Да, это ведь его я видел тогда около мусорной кучи).
    - Что? – не понял я. Подумал – он  спрашивает: красивая ли неправдоподобная правда?
    - Да эта крокодилица твоя, - пояснил Лёха. – По милости которой ты здеся.
    - Красивая, - киваю я.
    - Что им, этим …ям надо? – заворчал Лёха, употребив в отношении всех женщин крайне нелестное слово. – Мужик из-за неё последние портки потерял, а она его – в ментовку!
    - Вас-то, ребята, за что сюда упекли? – спрашиваю я.
    Они машут руками, но нехотя, всё же делятся. Тот, что молодой, как выпьет – так и оказывается здесь до утра. Жена сдает его просто потому, что боится быть побитой. «Раз замахнулся – сдуру-то, - повинился Лёха, - теперь всю жизнь – вот так».
    А Матвей Петрович – попросту, в «подогретом» виде ночью шел по проезжей части дороги при наличии тротуара. Его «засекли» - и сразу обеспечили казенной жилплощадью.
    - Ничего, - вздыхает он. – Менты – всё знакомые мужики у меня. До завтра тут отдохну – и домой отпустят. Скажут – не срамись, Петрович.
     - Так это раньше были менты, - поправляю его я. – А сейчас разом все они стали копами.
     - Ну и что? Какая разница-то?
     Пожимаю плечами.
     Могу болтать, что угодно, придираться к словам, спорить – а всё равно, этим двоим намного  лучше, чем мне. Они утром домой пойдут и точно это знают. А что будет со мной? Что я расскажу следователю, чтобы не оказаться в «желтом доме»?
     …Я словно бы только на миг закрыл и сейчас же открыл глаза. А уже вовсю светло. Мужики-сокамерники зевают, потягиваются. Знать, тоже прикорнули.
     Решетчатую дверь со скрежетом открывает молодой коп.
     - На выход! – говорит он, и добавляет немного растерянно. – Эй, а вас ведь, вроде, трое тут ночью было?
     - Точно, трое, - соглашается Матвей Петрович. – Еще Генаха был. Пацан совсем молодой.
     - Где же он? – спрашивает охранник.
     - А хрен его знает, - басит Лёха.
     Как это – хрен меня знает? Да я же тут!
     - Может, ушел уже домой? – предполагает пожилой заключенный. – Не велика тут и тюрьма.
     - Странно, - недоумевает мент. – А что это у вас здесь за кот появился?
     Все трое оторопело смотрят прямо на меня.
     - Охренеть! – говорит Матвей Петрович. – Генка исчез – кошак пришел! Как пришел? Чудеса!
     Я быстренько оглядываю себя. Что – значит, я опять кот? Ха-ха! Так это же выход из положения готовый!
    Стремглав проскакиваю наружу из открытой решетчатой двери. По коридору учреждения ходит уборщица со шваброй, открывает форточки в окнах. Форточка для меня – торная дорога на волю.
    Спасибо тебе, Будда!


18.

Кот.

    Яра, завидев меня издалека, очень обрадовалась.
    «Ой, папочка! Где ты был? Я тебя ночью искала, утром искала везде. Хотела с тобой сбежать в вольные охотники».
   Останавливаю свой бег, присаживаюсь на хвост рядом с нею, начинаю умываться.
    «Ты не поверишь, дочка. Я сам был ясноглазым. А моей хозяйке это не понравилось. Она за это сдала меня другим ясноглазым. Которые держат наказанных в специальных коробках с твердыми решетками, знаешь?»
     Яра почти ничего из моего рассказа не понимает. Только хлопает круглыми зелеными глазами.
     «Это что? Это ты во сне увидел, да?»
     Ну вот, как ей растолкуешь? Пёс его знает… На самом деле, вся моя история походит на то, что ясноглазые называют «сказка».
    Юма тоже тут как тут.
    «Опять детенышу голову морочишь? А ну-ка, иди отсюда! Думаешь, я не знаю, что ты затеваешь?! Она еще маленькая, соображай хоть немного!»
    Я-то, положим, ничего не затеваю. А ты, жёнушка, в чем меня подозревать смеешь? Я, между прочим, отличаюсь от многих хвостатых четвероногих. Если вам такие понятия, как мораль, нравственность – побоку, то нам…
    А, впрочем, ну тебя!
    Ничего этого я не снизошел ей даже сказать. А просто подумал. После чего гордо задрал кверху нос и хвост и поспешил куда-то.
     Куда? К Светке?
     А вдруг опять со мной какие-нибудь метаморфозы? Ведь не привиделось же мне всё минувшей ночью.
     А стану-ка я думать, что привиделось. Авось, больше и не повторится?
     Вечером не выдерживаю, бегу к хозяйке. Она сидит на крылечке, скучает, грустит. По мне скучает?
    Подхожу неслышно – это-то просто для нас, котов – и незаметно. Внезапно появляюсь перед Светой, вспрыгивая на лавочку, и с мурлыканьем трусь об её руки. Она, и вправду рада.
    - Ба-а-арсик! Тебя где носило столько времени? Проголодался? Соскучился?
     И с удовольствием гладя меня, даже тиская, прижимая к груди – мммм, Светка, ты только котам разрешаешь ощущать твою грудь? – она начинает рассказывать мне, как прошлой ночью у неё в кухне откуда-то взялся незнакомый голый парень, и он, якобы, тоже пытался её схватить, что-нибудь с ней сделать…
     - Представь, как мне было страшно? Пришлось полицию звать. А тебя – защитника моего – как раз в эту ночь не оказалось рядом. И не стыдно тебе?
    Уф, Света!.. Маленько стыдно, конечно. Только не того, в чём ты меня стыдишь. Если б ты всё знала. Если б ты могла поверить…
     - Как хочешь, Барсик, а сегодня ночью я возьму тебя спать к себе под одеяло! – решительно заявляет она.
     Светка, ты что?!. Это, конечно, и лестно для меня, и приятно… но…
     - И даже не возражай! – говорит она, неся меня на ручках в квартиру и накладывая в кормилку вкуснейший ужин – остатки вареной рыбы. – Ты уже взялся меня охранять, и не должен отступаться от своего обязательства до конца
     Я бы не отступался. Да только и сам не могу предсказать, что со мной свершится грядущей ночью.
    Но ничего из моих ответов она, конечно, не может не только понимать, а даже слышать.
    Опять стемнело. Я лежу, где мне приказано – то есть, у Светки в подмышке.
    Как же тут классно, тепло – даже жарко – и соблазнительно! Хочется вообще всегда здесь оставаться, веришь?
    Света, а мне хочется твою подмышку полизать – можно? Запах пота из неё меня всего аж щекочет изнутри.
     Всё, не могу удержаться. Лижу подмышку…
     - Ай! Щекотно! – пищит Света. – Ты не укусишь меня?
     И не подумаю даже. А щекотку, Светка, потерпи. Сейчас приятно станет.
     Да, знаю, что обычного  кота запах женской подмышки легко одурманивает, его захлестывает, и кот может вонзить зубы в этот нежный участок тела. Но, Света, я-то не такой, поверь. Мне просто хорошо вот так с тобой лежать и ласкать тебя.
    Похоже, она поняла, что сие удовольствие безопасно. Зажмурилась. Того и гляди – сама замурлычет.
    Так мы и заснули.

* * *

    Атас!
    Я вынырнул из сладкого сна в тёмной ночи и вновь обнаружил себя человеком, и опять – совершенно голым. Но лежал я там и так, где и как  Света меня положила котом – рядом с ней, уткнувшись морд… лицом в её жаркую и сладкую подмышку. А Света спала себе крепко.
    Я аж вздрогнул от осознания. Хотя такого превращения, скорее всего, следовало ожидать.
    Первым моим желанием было: мгновенно вскочить и куда-нибудь удалиться, спрятаться. Но куда? В кухню, к столу? И опять будет то же самое, что было прошлой ночью. Только теперь велика вероятность оказаться в одной палате с Наполеоном и Джоном Ленноном, к примеру.
    Залезть под кровать? Или в шкаф? Как бывалый казанова? Найдет она, и снова что-то наперекосяк пойдёт.
    Из прошлого опыта ясно, что дождаться до утра – и, скорее всего, я снова буду четвероногим.
    Знать бы, зачем всё это Будде? Экспериментирует надо мной. Чего-то ждёт. Но чего?
    И вдруг я придумал нетривиальный выход. Я принялся, как ни в чём не бывало, снова вылизывать хозяйке подмышку. Даже хотел опять замурлыкать. Но не удалось. И, видимо, ощущения у неё от моего преображенного языка резко изменились. Потому, что Света сейчас же открыла глаза и, конечно, перепугалась.
     - Аааа! Вы кто?! Что вы?..
     - Света! Не шуми и не пугайся, - прошептал я, бережно сдерживая подружку за локти. – Ибо это – сон, а я – Барсик.
     - Аааа! Какой, нафиг, сон! Вы что?! А Барсик – это мой кот…
     - Тихо, девочка, тихо. Да успокойся ты!.. Ну, ладно, колоти меня по чему достанешь, если тебе так легче. А сама вспоминай. Кто лежал с тобой здесь, когда ты засыпала?
    Я терпел её панические удары кулачками по всей верхней части моего тела. Уже раскровенила мне нос и губу. Ничего. Лишь бы копов не звала. Я воровато поглядывал на прикроватную тумбочку, где находился её мобильник.
     - Ты видишь, что я никак не сопротивляюсь, ничем не обижаю тебя? –спросил я всё еще находясь под градом ударов. – Уймись, пожалуйста. Терплю, но ведь мне всё больнее.
    - Аааа! Убирайтесь отсюда!
    - Света, ты можешь подумать спокойно. Вот я замер, и не пошевелюсь, если ты не позволишь. Давай поговорим? Ты помнишь меня?
     - Подождите… - она прекратила драться, пригляделась. – Вы были здесь прошлой ночью. Не здесь, а в кухне… Почему вы  всегда голый?!. Кто вы, черт вас возьми?!.
     - Умничка, Света. Только очень громко. А теперь вспомни, что делал Барсик, пока ты не заснула?
      - Какое вам дело? Он лизал мне подмышку… Куда вы его подевали?
      - Так вот, девочка, я и есть – твой Барсик. Я превратился в человека по велению бога Будды. А до этого был…
     И я принялся рассказывать ей всё о себе – Геннадии Цыплакове, начиная прямо с того, как себя помню. Рассказ продолжался очень долго. Вот я дошел до своего самоубийства и попадания на Тот Свет.
     - Надеюсь, ты слыхала хоть когда-нибудь, что большинство буддистов после смерти проходят реинкарнацию? – спросил я, рассказав о встрече с Буддой.
     - Да-да, - кивнула Света, но в глазах её мелькнуло недоверие.
     - Вот так же и мою душу вселили в новорожденного котенка. И в этом малюсеньком тельце я стал расти, постигать мир с точки зрения кошек. Будда, как оказалось, ждал от меня, что я проживу жизнь кота достойно жизни человеческой. И вот теперь он почему-то постановил, что испытание мною пройдено, завершено, и возвращает мне человечий облик.
     Света нервно закурила следующую сигарету. Теперь внимательно посмотрела на мои ноги.
     - Что у тебя с ними, ты говорил?
     Я повторно объяснил ей, что детский церебральный паралич – жестокая болезнь, которая зачастую лишает человека с самого раннего детства способности не только к ходьбе, но даже – в тяжелых случаях – и к самообслуживанию.
    Руки хозяйки заподрагивали. Она встала с табуретки, затем снова села на прежнее место.
     - Врешь ты всё, - проговорила она с сомнением, - у тебя ходячие ноги.
     - Теперь – ходячие, - согласился я. – Поскольку такова оказалась воля Будды. Болезнь просто ослабела по его милости, но совсем пропасть не смогла. Видишь, какие они кривые, как странно выглядят?
     Она всё еще не могла окончательно поверить.
     - Врешь ты всё. как может человек вернуться с Того Света, если у него больше нет тела? Ну, ладно, реинкарнация – пусть – это тебе дали тело кота. Но обратно в мир людей… Ведь твое прежнее тело похоронено и разложилось на молекулы. Ты хочешь сказать, что Будда его собрал заново?
     - А ты думаешь, что не всё в божьих силах? – усмехнулся я.
     Она опустила свой прекрасный взор.
     - Света, ты бы хоть ещё мне какие-нибудь штаны дала, - пожаловался я. – А то зябко тут у тебя – это ещё ладно. Но ведь неприлично парню перед девушкой голым сидеть.
     - Я тебе давала штаны прошлой ночью.
     - Они, понимаешь, в камере остались.
     - Почему?
     - Да потому, что я утром, видимо, по божьей прихоти, опять в кота превра…
     В этот самый момент на утреннее небо всплыло солнце, и один из первых его лучей упал как раз на меня.
     - Эй-эй-эй! – воскликнула сейчас же Света удивленно и растерянно. – Чего это?.. Как это?.. Ты куда?.. Так не быва…
     Я ровно ничего особенного опять не почувствовал. Но, быстро оглядев себя, немедленно убедился, что я опять – кот. И опять – под утро.
     Вот катавасия-то!
     Глаза Светы, и без того широкие, сделались почти по чайному блюдечку. Да, конечно, многие люди упорно отказываются верить, хоть в Бога, хоть в чудеса. Но на этот раз чудо произошло прямо на глазах Светланы Сырцовой. И поставило её перед фактом.
    Её милый, очаровательный кот, её заступник – только что сменил человечий облик на привычный, и теперь невозмутимо сидел на той же табуретке, поджав хвост, и чистил мордочку лапой. По временам я вопросительно поглядывал на хозяйку искоса: ну, и что же ты скажешь теперь, девушка?
    - Барсик! – громко прошептала она. – Барсинька, маленький!..
    Вскочила, и хотела схватить меня на ручки, почувствовать, погладить… Не решилась. Стояла и смотрела на меня с опаской. Чудо, всё-таки. Мало ли, во что я могу превратиться в следующий момент? Может, в осколочную гранату без чеки?
    Но я не собирался больше ни во что превращаться.
    Я – не собирался. Но превращался-то я не сам по себе. Этого хотел Будда. А что он там ещё задумал?
    Эх!.. Поесть, что ли, с горя, да поспать? Вдруг встречусь с ним во сне? Вдруг он мне скажет, до каких это всё пор?
     Руки у Светы дрожали даже тогда, когда она подкладывала мне в кормилку еду.
     Да не бойся ты, подружка. Я – чудо, но совсем не страшное.
     Проспал весь этот день. Сны мои были чернее черноты. Никакого Будды, никаких разъяснений. В сумерках проснулся, всё еще – котом. С горя проглотил остатки кошачьего корма жадно, почти как удав лопает кролика. Света теперь следила за каждым моим шагом. Благо, у неё сегодня был выходной.
    - Ну, что? – сказала она, когда я закончил ужинать. – Иди теперь на улицу. Может, это просто мне видение было?
    И пошла к двери. Но я остался на месте.
    Никуда я сегодня не пойду, пожалуй. Настроения нет, да и всё.
    За окном опять стемнело. Света старалась не выпускать меня из поля зрения. Но в какой-то момент ей безвыходно захотелось в туалет…
     Когда же она оттуда вернулась – пожалуйста, чудо! – я сидел на диване, снова в облике Гены Цыплакова.
     - Ох!.. – Света отступила на шаг, закрыла лицо руками, сама бухнулась в кресло напротив меня. – Когда же это кончится? – прошептала она.
     - Ты меня спрашиваешь? – промолвил я, как можно тише, чтобы она не дрожала. – Сие мне неведомо.
     - За что мне всё это? – спросила она мученически.
     - А мне – за что? – задал я всё тем же тоном встречный вопрос. – Хотя, конечно, я знаю, за что – но представь-ка себя на моем месте?
    - Жутко!
    - Вот-вот. Довольно нелепо и обидно быть ни тем, ни сем. Я ж теперь сам не знаю точно – кто я есть? В каком мире смогу обретаться?
    Света подумала немного, поглядела на меня. Потом слазила в шкаф, достала еще одни брюки.
    - Надевай. Не годится с обнаженным «хозяйством» разгуливать по дому. Только не теряй их больше. 
    - Если утром снова стану котом – ты не убирай брюки далеко, ладно?
    Света теперь смотрела с состраданием.
    - Тебя надо каким-нибудь ученым показать. Есть же такие, которые именно в кошках разбираются?
    - Есть, конечно. Фелинологами называются. Только, скорее всего, мне к ним не надо. Меня вообще – Сам с небес курирует.
     - Значит, там именно Будда? – заинтересовалась, не увлекавшаяся, похоже, до этого никакой религией хозяйка.
     - Для буддистов – Будда, - стал разъяснять я. – Для христиан – Христос. Для мусульман – Аллах. Для кришнаитов – Кришна. Можно перечислять долго.  Штука в том, что это всё – один и тот же Бог.
     - Как сложно…
     - Наоборот – просто. Веруй, как веруется. Лучше хоть как-то, чем совсем никак.
    - Ладно, богослов. Ты что ночью-то будешь делать? Снова спать?
    - Нет уж, извини, Света! Будучи котом, высплюсь. А пока я человек – хочется чем-то полезным заполнить время. У тебя, вроде, книги есть недурные? Давай поступим так: ты спи. Завтра рабочий день, тебе нужен отдых. А я до утра в кресле вот посижу. Почитаю книжку. У тебя романов Дюма много?
    - Ага? – скосила она глаза. – Я – спать. Ты – читать. А потом ты надумаешь ко мне в постель прийти? Котяра!..
    - Ну… это если только ты сама меня позовешь, - сказал я, покраснел и отвернулся…

     Увлекшись чтением, не чувствуя вообще ни капли сонливости, я на этот раз не заметил наступления утра. Вот в спальне послышались хозяйкины шаги, вот она вышла в комнату, прошла в кухню, вернулась оттуда с чашкой горячего кофе.
    - Гена, тебе-то налить?
    - Светулечка! Коты кофе не пьют.
    - А ты, вроде, больше не кот.
    Я вздрогнул и в который раз оглядел себя. Нет, котом я больше не был. Может быть, даже окончательно и бесповоротно.

19.

Гена.

     - Значит, вот так Будда и вселил мою душу в новорожденного котёнка. И стал я расти у мамы-кошки, развиваясь и осваивая мир по-новому, не по дням, а по часам.
     - Только родился – и сразу же вспомнил, кем ты был в прошлой жизни, всё осмыслил? – Свете было немного смешно надо мною.
     Мы сидели вечером на лавочке под деревьями, неподалеку от её дома и переговаривались. Никто из прохожих не обращал на нас внимания.
     - Нет, конечно, не сразу. Но котята растут быстрее человеческих детишек. И на самом деле, они всё время, ежесекундно, заняты чем-то важным. У меня там каждый час был – как день, а день казался длиной в неделю. Я усвоил и могу сказать теперь, что время тем медленнее тянется по ощущениям, чем оно весомее. Чем больше оно наполнено смыслом, делами.
     - У людей принято считать, как раз, что время тянется тогда, когда нечем заняться; например, у лентяев, - напомнила Света. – А по-твоему, выходит наоборот?
     - Ну, как сказать… Я еще когда-то обратил внимание, что время тянется жутко долго, когда ты не можешь его постоянно определять. То есть, когда у тебя нет часов.
     - Или, когда очень ждешь чего-то, - дополнила Света.
     - Я вот тебя сегодня весь день с работы ждал. И, хотя смотрел спортивный телеканал, не выключая, время для меня шло очень медленно.
     - Что же ты так скучал по мне? – улыбнулась Света.
     - Наверное, потому, что в мире людей для меня сейчас ты – единственное близкое существо, - признался я.
     - Да ну, - махнула рукой моя хозяйка, а теперь – подружка. – У тебя ведь где-то здесь родители живут?
     - Живут. Но ведь для них, так же как и для всех прочих людей, знавших меня, я умер и похоронен три года тому назад. Ты сама видела мою могилу. А теперь представь, что было бы с моей матерью, если бы я внезапно предстал перед нею?
    - Она бы обрадовалась, - предположила Света.
    - Не думаю. Она бы не поверила своим глазам, приняла бы меня за привидение, упала бы в обморок. Она ведь пожилая, у неё сердце уже больное. Не знаю, как решиться прийти домой.
     - Соберешься с мыслями, насмелишься – и придёшь. Ходить же теперь не боишься? А раньше – сам рассказывал – всё страшился упасть и из-за этой фобии сиднем сидел.
    Тут я немного отвлекся. Потому, что возле лавочки, на которой мы сидели, появилось еще одно, совсем не чужое мне существо. Большая рыжая кошка медленно шла куда-то, крадучись, почти прижимаясь к земле и насторожив уши.
    - О! – обрадовался я. – Светка, смотри-ка! Вот идет моя подружка.
    - Где? – хозяйка заозиралась. – Я что-то не вижу.
    Я поднялся со скамейки, сделал шаг вперед, сгреб кошку осторожно и принес её Свете.
     - Познакомься. Её зовут Юма.
     Юма сердито посматривала то на меня, то на Свету, и нервно выгибала хвост. Надо сказать, что держал я её осторожно и умело – вряд ли кошке было больно или неудобно в моих руках.
     - Какая она классная, пушистая, - похвалила Света. – А зовут её так прикольно. Юма… кто и придумал такое имя?
     - Не люди придумали. Это на кошачьем языке.
     Света опять посмотрела на меня с нескрываемым удивлением. Наверное, она до сих пор бы не верила в чудо реинкарнации, если бы своими глазами не видела, как я превращался в кота.
     - Давай отпустим её домой, - сказал я про Юму. – Ей котеночка кормить надо. Представляешь – она от меня родила дочку.
     Я прикоснулся своим носом к носу кошки, после чего поставил её на землю. Юма чинно удалилась, несколько раз  еще оглянувшись на нас.
     - Ты прожил такую фантастическую жизнь, - сказала Света с уважением. – Не жалко расставаться с миром кошек?
     - Немножко жаль. Но ведь человеческая жизнь и длиннее, и имеет больше смысла, - рассудил я.   
      В это время к нам на скамейку села женщина средних лет и заговорила со Светой, как с доброй знакомой.
      - Привет, Светулька. Как дела? Ой, у тебя новый ухажер? Хорошо смотритесь, просто прекрасно! Здравствуйте, молодой человек.
      Я заметно смутился и промолчал.
      - Тётя Клава, это не ухажер, - быстро нашлась моя хозяйка. – Это троюродный брат приехал ко мне из Питера. Вот, гуляем с ним по вечерам. Показываю ему наше село.
     - Что-то я его раньше никогда, вроде, не видела, - усомнилась тётка (скорее всего, это была соседка Светы).
     - А он первый раз в жизни сюда и приехал, - объяснила Света.
     Я коротко кивнул соседке и представился Геннадием.
     Она посидела еще немного и ушла восвояси. А у Светы зазвонил мобильник.
     - Пашенька, привет! – ответила она в телефон с довольной  улыбкой. – Что? Да-да, я тебя прощаю. Хотя и надо бы, конечно, наказать. В тот раз ты плохо себя вёл… Когда-нибудь, конечно, приглашу опять. Только вина тебе больше не налью, договорились?.. Нет, нельзя меня целовать. А, в щечку? В щечку, по-братски, пожалуй, можно. Паша, ты вот такой хороший бываешь, когда совестишься и извиняешься. Будь всегда таким, хорошо? Ну, всё. Спокойной ночи. Чмоки-чмоки.
    И нажала на отбой.
    - Это звонил тот самый гость? – спросил я.
    - Да, это Паша, шофер с работы… Подожди, а ты откуда его знаешь? – озадачилась Света. – Ах, ну да. Ты же тогда в образе кота с ним подрался.
     - И тебе после всего приятно, что он опять звонит? – проворчал я.
     - Ну, конечно, приятно, что уделяет мне внимание, пытается ухаживать, - созналась Света. – После смерти мамы я чувствую себя здесь особенно одинокой, и мне приятно любое общение.
     Она рассказала, что приехала в наше село как раз три года назад – когда её мама стала совсем старенькой и немощной, за ней нужен был постоянный уход. Приехав из Ленинградской области, Света устроилась здесь работать в собес. Помогает и по методической части, и является штатным соцработником. Прошедшей зимой похоронила маму, и теперь всё думает уехать в Питер. Но за время жизни в нашем селе так привязалась к бабушкам, которым носит продукты и помогает по хозяйству; да и сами старушки Свету так любят, что это удерживает её от возвращения в родные пенаты.
     - Как же я их оставлю? – спросила Света.
     Я ничего не ответил, хотя подумал, что на её место, конечно, сразу пришла бы другая соцработница. Просто, Светка – добрая душа и понимает, что главное – приносить пользу другим людям.
     - Если честно, - признался я, - то мне и теперь хочется прижаться и потереться о тебя, как будто я, по-прежнему, кот Барсик.
     - Ну-ну-ну! – она погрозила мне пальчиком. – Это уже поздно. А сам же говорил, что человеком быть лучше, чем котом.
     Она закурила сигарету. Я смотрел, как она наслаждается своей вредной привычкой, и ловил всякое её движение.
     - Что так смотришь? Осуждаешь меня, что я курю? – спросила она.
     - Светка, да ты такая невыразимо красивая! – выпалил я. – А с сигаретой… Тут у меня какой-то бзик, что ли… Я люблю смотреть, как девушки курят. Меня это сильнейшим образом сексуально заводит.
     - Ну, вот… - вздохнула она. – Пашу ты осуждаешь, а сам во многом такой же. Уже про секс заговорил.
     Она продолжала курить, как мне показалось – со всё возрастающим наслаждением. А я всё так же смотрел на неё.
     - У тебя очень выразительные глаза, - сказала она. – А взгляд настолько жалостливый и напряженный, будто ты сам хочешь курнуть сигаретку.
     - Вот еще!.. – растерялся я. Вообще-то мне хотелось поцеловать Светку, но высказать этого я не мог.
     - По крайней мере, мне курить очень нравится, - сказала она. – Меня подружка научила.
     Эх, Света, да я ведь сам видел, как и учила… Но об этом я тоже промолчал. Лишь продолжал пожирать её глазами.
     Некоторое время Света продолжала затягиваться, стараясь делать это с видом «секс-бомбы» - вероятно, чтобы еще больше мне нравиться. Похоже, ей была приятна такая мысль. И вдруг она, так же пристально глядя на меня, каким-то сомнамбулическим движением вставила сигарету в мой рот. Я немного потянул дыма – и сейчас же почувствовал легкое головокружение. Ощущение было довольно приятное. Посмотрел на Свету еще более влюбленно.
     Уже в сумерках мы покинули скамейку и направились домой. Нам встретились две молодых девушки; одна из них была знакомая хозяйки.
      - Привет, Света.
      - Привет, Катя.
      И уже пройдя мимо нас, эта Катя с любопытством обернулась на меня и пробурчала себе под нос: «Какой кривоногий!»
      Это была чистая правда. Я, действительно, шел, закидывая ногу за ногу и странно приседая. Но я шел сам и был рад этому.
     Вернувшись к себе, Света немедленно села за ноутбук и принялась переписываться с кем-то. Я сидел рядом и смотрел ей через плечо, на монитор. Там какой-то парень звал её в Санкт-Петербург и слал всякие цветочки и сердечки. На что Света отвечала смущенными смайликами и фразами, типа: «Да, наверное…» и «Может быть…»
     - Кто это? – спросил я шепотом.
     - А тебе-то что? – равнодушно бросила она.
     Зазвонил её мобильник. Она улыбнулась, увидев, кто звонит, а затем тревожно смерила меня взглядом и поспешила на балкон. Там плотно прикрыла за собою дверь и болтала, смеялась довольно долго. Когда же вернулась, задумчивая, быстро вынырнула из своих мыслей и деловито спросила меня:
    - У тебя ведь, Гена, и паспорта нет? Надо оформлять тебе документы, прописку, работу какую-то искать? Что ты об этом думаешь?
    - Займусь на днях, - буркнул я, тоже безразлично.
    Настроение у меня испортилось заметно.

* * *

      Света.

      Значит, чудеса бывают.
      Странный гость поселился у меня, тому уже три месяца. Человек-кот. Сначала – кот, а теперь – человек. Я собственными глазами видела, как он превратился из человека в кота. Правда, это произошло только один раз. Теперь он – снова человек; ждет и опасается обратного превращения в четвероногое существо, но его не происходит почему-то.
     И котом он был довольно смешным и забавным, и человечек Гена – потешный, если только не смотреть на него с жалостью. У паренька больные ноги. Они кривые, странного вида, не полностью слушаются его. Он говорит, что в прошлой своей человечьей жизни совсем не мог ходить. Теперь может, хотя и недалеко, и быстро устает…
     Потешен он не ногами, а характером. Смотрит на меня влюбленными глазами, повсюду готов следовать за мною, как хвостик, а признаться мне в любви – не решается. Рассказывает, что до путешествия в иной мир у него порой бывали девушки, но счастья не было. Он никогда не был готов к серьезным отношениям, сам всех бросал.
      Ладно, чёрт с ними – с серьезными отношениями. Мордашка у него смазливая, и относится он ко мне трогательно. Решился бы поцеловать, что ли? Недурно бы проверить и каков он в постели – думаю, нам обоим это было бы прикольно. Но на всё это нужен его первый шаг. А Гена такой шаг не делает.
     Возможно, любовник из него вышел бы сладкий, а вот муж – скорее всего, никакой. К жизни Гена абсолютно не приспособлен. Позавчера я попросила его, чтоб не сидеть целыми днями в четырех стенах, сходить купить продуктов к ужину. Вернулась с работы – Гены нет. Подождала час, другой – нет, как нет. Что-то немного встревожилась, пошла искать. Продмаг у нас через две улицы от моей. Там, где-то в закоулках я Генасика и обнаружила. Усталый, растерянный, вид плаксивого дитяти. Спросила: в чём дело? А он, видите ли, позабыл дорогу обратно. Я засмеялась, говорю – а как же ты котом через всё село бегал, а тут – в трех соснах заблудился? Молчит. Только уши у Гены краснеют.
    Привела его домой. Нет, чтобы паспорт выправлять ему и прочие документы для жизни в цивилизованном обществе – это мне придётся его за ручку по инстанциям водить.
     На следующий день велела приживальщику никуда не выходить со двора. А пока меня нет, сварить обед.
      Прихожу на этот самый обед – а у Геночки еще картошка недочищена, весь стол на кухне завален картофельной кожурой, закапан мутной водой. Мясо на огне, уже из кастрюли выскакивает. На полу – чужая рыжая кошка с аппетитом лакает молоко. Сам Гена – в средней комнате, смотрит дурацкий футбол, и гладит маленького котенка. Наши, дескать, играют, нельзя пропустить. А котенок – якобы, его, Гены, дочка…
    Ну, допустим, документы ему дадут, всю бюрократическую волокиту утрясут. Но где он сможет работать при таком характере  и отношении к жизни, и как?
    Ох!..
    Я сама уж доварила суп, второпях поела, покормила нахлебника, прибрала всё. За это время мне два раза позвонили – Паша и Димочка. Во время звонков, Гена взглядывал на меня страдальчески и осуждающе – как на следователя Гестапо. Уходила говорить на балкон, чтобы он не подслушивал.
    Пока я собиралась обратно на работу, Гена попросил до вечера разрешить ему попользоваться моим ноутбуком. Разрешила. Вечером прихожу домой – гость самозабвенно играет в каких-то рыцарей. Мечи, луки, доспехи, на мониторе картины: мрачные замки, зверские лица бойцов, лужи крови… фу!.. И не оттащишь его от этого процесса. Спрашиваю: где взял?  Ведь у меня такой дряни не было. Отвечает – сам скачал с Интернета. А кто ему разрешал?..
     Бац! Компьютер до кучи отказал. Перестал реагировать на клавиши и мышь, постоянно – синие экраны. Доигрался Геночка!
     Позвонила нашему штатному программисту с работы. Он сказал: надо переустановить Windows, и всё должно нормализоваться. Спрашиваю: поможешь, Геночка? Молчит мой гость, смущается. И этого не умеет. А играть – горазд, сам не свой…
     А всё-таки, хочется мне проверить этого чудака на мужскую силу. Жалко его – невыразимо! И эти глубокие, большие серые глаза… Постоянно смотрит на меня, как кот на сметану.
    Я проснулась около пяти утра. Можно еще валяться часа полтора. Но я поняла, что не вытерплю. Сейчас прокрадусь и залезу к нему в постель. Проверим, каков ты, Геночка. Мне – можно, я ведь пока еще хозяйка в этих стенах.
    Встала, иду в комнату, где расположился Гена. Легкими шагами неслышно ступаю. Чем я хуже кошки, в конце концов? Мурррр….
     Постель Гены пуста. Одеяло откинуто, подушка примята. Простыня еще не остыла. Гость покинул дом, ни свет, ни заря.
     Этого ещё не хватало!
     Я даже выскочила на крыльцо – вдруг он там? Скажем, стащил у меня сигаретку и сидит – балуется? Большой ребенок! Зачем? Я ему, что ли, запрещаю с сигаретами хулиганить?..
    Но его и там не было. Вот теперь уже я растерялась.
    Шла на работу – заглядывала на разные улицы, в переулки, в подворотни – не там ли мой Гена? Но не нашла его нигде. Ни в тот день, ни на следующий.
     Надо отдать ему справедливость – он ничего у меня не украл. Разве что, ушел в одежде, которую я ему дала.
     Через три дня по всему следовало позвонить в полицию, объявить розыск. Но минуточку! Что я знаю про него? Только то, что зовут – Геннадием, около тридцати, внешность – такая-то… При этом, у него не было ни документов, ни прописки – ничего.
     И КАК полиция его найдет? А ещё, чего доброго, и до меня докопаются – зачем я пускаю к себе в квартиру разных подозрительных типов…
     Тупик…
     А без него как-то всё поскучнело. Всё-таки, он был чудесным явлением, этот Гена.
      
* * *

     Будда.

     - И куда мы путь держим, молодой человек?
     Серые, рассеянные, навыкате глаза Одиночки немного панически смотрят на меня. Не ожидал больше встретиться со мною? А зря.
     Я, Бог, Которого ему интересно называть Буддой, явился перед ним, судя по всему, дезертировавшим от новой подружки, в виде китайского старца в поношенном полосатом халате и с суковатым посохом в руке.
     - Я… я… - Одиночка заикается. Видно, боится меня. Но отступать поздно, бежать от меня – бессмысленно.
     - Понимаешь, Будда, я решил, всё же объявиться матери и отцу. А то, нехорошо как-то получается. Живу, как бомж, а родители про меня ничего не знают.
    - Гм… Ну, что ж, достаточно здравое решение, - одобряю я. – Родители-то как обрадуются, представляешь? Особенно – мать. Три года, как схоронила тебя. Первый год – от могилы не отходила. Сейчас только чуть утешилась. И – нате, сыночек с Того Света… Ох, хорошо ей будет!.. Как бы только не до обморока.
    - Я теперь при собственных ногах, - понуро оправдывается Одиночка. – Она же всегда упорно верила, что я буду ходить. Даже, когда никто уже не верил. И несмотря на то, что я сам не верил.
    - Угу-угу… Да я тебя ругаю, что ли? Отговариваю? Нет, конечно, молодец, герой, заботливый сыночек. Так уж действовал бы последовательно, до конца. Светку – в подмышку – и знакомить с мамой. Она ж ей свекровью стала бы.
     - При чем тут Света? – хлопает ресницами Одиночка – аж слышны щелчки.
     - А что не так со Светой? – спрашиваю я, склонив голову набок. – Она тебе не понравилась?
     - Очень понравилась, - сознается Одиночка.
     - И что ж я не вижу её рядом с тобой?
     - Она… Она…
     -…Не любит тебя?
     - Не любит, - соглашается Одиночка.
     - А ты точно это знаешь? Проверил?
     - Да точно, не любит?
     - Кто тебе это сказал? Она сама сказала? Где это написано?
     - К ней ходят… разные… звонят всё время, пишут ей в Интернете…
     - И она их любит?
     Одиночка молчал.
     - Она их ВСЕХ любит, со ВСЕМИ гуляет, кроме тебя? – напираю я.
     Молчит.
     - За ВСЕХ замуж пойдёт?
     - Нет, конечно, но… - теряется он.
     - А ЧТО ты СДЕЛАЛ для того, чтобы заслужить Свету?
     - Не знаю. Видимо, ничего.
     Я сделал вид, что задумался. Стоял на месте и молчал. Видел, что Одиночка порывается идти дальше. Ничего, подождет. Еще набегается.
     - Ты был таким хорошим котом… - говорю я, грустно вздохнув.
     - Каким – хорошим? – он ковыряет песок ботинком. – Нормальным котом.
     - Вот именно – нормальным. Таким, каким и должен быть кот. Мне было интересно следить за твоими похождениями.
     - Ну и что?
     - Ты жил, трудился. Сделал карьеру в кошачьем племени.
     - В человечьем обществе найти   свое место труднее, - заявляет он.
     - За кошек ты боролся…
     - Ну да…
     - Готов был в любую драку – лишь бы проявить себя самцом.
     - Да…
     - Кошки стоят того, чтобы за них сражаться?
     - Стоят… Это же инстинкт такой. Он толкает сражаться.
     Я сделал суровое лицо.
     - Итак, кошки стоят того, чтобы за них бороться. А девушки – по-твоему получается – нет?
     - Ох… - вздыхает Одиночка. – У людей всё сложнее. Здесь мне постоянно кажется, будто я хуже любого из Светланиных поклонников.
     - А это кто сказал? И где это написано?
     Он опять молчит.
     И я решаюсь.
     - Так вот, Одиночка. Котом ты был очень хорошим. Кот из тебя вышел намного лучше, чем был человек. Что ж, видно – каждому – своё, каждый хорош на своём месте.  Возвращайся же туда, где ты больше нужен. Будь пока котом. А затем, через несколько лет – какой-нибудь мухой… Или деревом…
     Его ответ меня больше не интересует. Слова маленького человечка Гены Цыплакова больше не имеют смысла. Я стучу посохом оземь.

* * *
Кот.

    «Папочка! – Яра громко пищала от радости, опять увидев меня. Хвостик у неё торчал трубой. – Ты вернулся! Я думала – мы больше не увидимся. Думала – ты опять подался в вольные охотники и ушел куда-то далеко. И без меня…».
    «Я был близко, -  ответил я дочке. – Просто прятался, следил за ясноглазыми»
     «А чего за ними следить? Мне кажется – они неинтересные».
     «Кому – как» - солидно сверкнул глазами я.
     Опять подошла вездесущая Юма. Понятно: где дочка – там и она. Материнское сердце у кошки тоже есть.
    «Ох, проучить бы тебя… - прошипела она мне. – Но, если честно – за те луны, что тебя где-то носило, я никого лучше тебя не встретила. Не удивлюсь, если после Умо ты станешь главным охотником племени»
     «Я не знаю, - пошевелил я усами. – Наверное, мне дорога опять в вольные. Вы со мной?»
     Юма только фыркнула. Я еще посидел с минуту, размышляя – и неторопливо затрусил вон со двора. Дочка рванулась, было, за мной, кошка-мать её остановила.
    У поворота дороги мне встретилась знакомая ясноглазая: яркая блондиночка Света. Мой вид нагнал на неё оторопь. Узнала.
     - Ой! – произнесла она и даже рот закрыть забыла.
     Вот тебе и «ой», госпожа моя. Так-то.
     А может, Света и не на меня ойкнула. Дело в том, что во двор мимо неё вползал седовласый пьяный мужик – Матвей Петрович. Он сейчас был настолько пьян, что мог передвигаться только ползком, но почему-то был особенно счастлив и добр.
    - Ну, что, кошак? – пробасил он хрипло, улыбнувшись и мне. – Ты тоже считаешь, что жить на четырех лапах легче, чем на двух?..

КОНЕЦ   ПОВЕСТИ.