- Привет! - голос Маслина опять дрожал, как будто бы его старший брат принес домой какой-нибудь новый забойный диск. «Нечем дышать.»
- Привет, – ответил я спокойно.
- Беги скорее ко мне. Бросай все беги.
- Зачем это?
- Не спрашивай. Придешь, увидишь!
- Новый Пинк Флойд?
- Лучше!
- Лучше, чем Пинк Флойд?
- Не ссы, не пожалеешь, приходи.
- Ну что у тебя?
- Не тяни кота за яйца, беги.
Через 3 минуты я звонил в дверь Маслина. Он уже немного опьянел, в большой комнате в кресле сидел Яблонский, на полу стояла откупоренная бутылка портвейна и 3 бокала.
- Присоединяйся, - сказал Яблонский и кивнул в сторону бутылки.
- Да я с удовольствием, а где? Ну?
- Что?
- Маслин кричал – у него что-то новое, совершенно клеевое. Полный ништяк.
- Увидишь, - спокойно сказал Яблонский. Давай пей.
Мы выпили. Потом еще, и вскоре бутылка иссякла. Яблонский сказал, что у него есть еще 2 в школьной сумке. Но прежде чем их открыть – сюрприз:
«Санек, неси», - попросил он покровительственным тоном.
Маслин убежал в другую комнату и торжественно внес на вытянутых руках большой серый плащ. Я совсем не это ожидал увидеть. Причем здесь я и этот плащ? Но где-то же я встречал этот плащ? Совершенно определенно. Темно-серый, почти черный, все линии очень ровные, как будто совершенно новый, либо только что из химчистки. Видел я его, но где?
- Примерь, кольчужку, – сказал Яблонский.
- Почему я?
- Ты самый из нас здоровый.
Маслин ехидно улыбнулся. Я надел плащ, он оказался мне сильно велик.
- И вот это, – Маслин принес шляпу, висевшую в прихожей на вешалке.
- Зачем?
- Надевай.
- Это его, – почти шепотом сказал Маслин. - Наследство. Плащ и шляпа самого.
- Кого?
- Ну ты что совсем дурак? Я же говорю. Самого.
- Брежнева?
- Его, его, генерального секретаря.
- Полный ништяк, – выдохнул я.
Я стал бережно застегивать пуговицы одну за другой. Мне льстило, что я - ученик 10 класса вот сейчас примеряю плащ самого Брежнева.
- Ну, хозяин, хозяин – хозяин СССР, - заискивающе хихикал Яблонский. Давай выпьем за тебя.
Я, во всем этом одеянии - в плаще и шляпе присел на кресло, взял бокал.
- За вас, дорогой Леонид Ильич, - поднял бокал Яблонский.
- Будьте здравы, - принял я игру.
- Будь здоров, отец родной, - подхватил Маслин.
Довольно скоро мы опьянели настолько, что нам захотелось музыки.
Маслин сел за пианино, ударил по клавишам, и стал наигрывать «Цыганочку», постепенно переходя на джазовые импровизации.
- Идея! – крикнул Яблонский. - Встреча в аэропорту. Вернулся на родину. Отец родной. Генеральный секретарь. Хозяин СССР. Официальные лица, почетный караул, гимн Советского Союза. Придумал. Агостинью Нетто, Менгисту Хайле Мариам, Джавахарлар Неру. Я - министр обороны Устинов Дмитрий Федорович.
- Ну, ты орел, сокол ты наш сизокрылый, светоч ты наш небесный, - непонятно к кому обращаясь, пропел Маслин, оторвавшись от клавиш.
- Зовите меня по-простому, по-домашнему: хозяин, - ответил я.
- Ай, хозяин, ай, молодца, - пропел Маслин.
- Нечего дурака валять, ты скажи, где у твоего отца форма висит. Давай ее сюда, - потребовал Яблонский.
Маслин смутился. Он явно не хотел никому давать военную форму отца, который служил в КГБ. Он даже говорить об этом боялся.
- Давай, не жмись Санек, - Яблонский продолжал настаивать. - Я ж ее верну, надену, потом повесим на место, никто и не узнает. Не жмотись, брат.
Маслин помялся пару минут, но деваться некуда. Наш предводитель, чрезвычайно упрямый, если у него возникала какая-то идея, он непременно воплощал ее в жизнь. Оказалось, форма находится в той же комнате, висит в шкафу. Красивый китель, на погонах - по три звезды, Маслин осторожно снял его с вешалки и протянул Яблонскому.
- В самый раз, - сказал Яблонский, застегивая китель.
На самом деле, китель оказался мал ему по росту, а вот в ширину велик. Но неважно, Яблонский - артист по натуре, мог изобразить из себя кого угодно.
- А фуражка?
- Я не знаю, где она, - ответил Маслин.
- Давай поищем.
Яблонский сам полез в шкаф, и там наверху, находилось отделение для головных уборов. Он достал оттуда полковничью папаху. Самую настоящую, каракулевую.
- Вот! - сказал Яблонский – Точно, как у министра. И напялил себе на голову.
- Ты будешь, Брежневым! – сказал он мне.
Ну, это я и без его напоминания понимал, раз я уже нарядился в брежневский плащ.
- А я? – спросил Маслин с некой ноткой обиды.
- Ты у нас, и почетный караул, и оркестр. Сразу вместе. Давай, выпьем прежде.
Мы налили по бокалу, и выпили залпом.
- Все, значит ты, Конст, - начал раздавать указания наш режиссер. – Тьфу, Леонид Ильич, прилетаешь из зарубежной поездки, е… ее мать! С официальным визитом. Ездил, значит, в Индию, сраную, или где там еще, с Джавахарларом Неру встречался. Или, как его, Кекконеном… (последнее имя он произнес с утрированным эстонским акцентом). Вот возвращаешься на родину. Иди вон в коридор.
Я наполнил бокал наполовину, и пошел коридор.
- Ты Санек, - продолжал Яблонский. - Садись за рояль. Будешь играть.
- Что играть?
- «Девочку Надю». Гимн, твою мать, Советского Союза. Все, начали!
В Яблонском явно пропадал талантливый режиссер. Губами он стал издавать звук приземляющегося самолета, я же застыл в ожидании в коридоре.
- Пошел! - прозвучала команда.
Я, как мог, изображая немощного пожилого человека, медленными шаркающими шагами зашел в комнату. В правой руке я держал бокал с портвейном.
- Нет, не верю! Не верю! – заорал режиссер. - Ты должен как бы спуститься с трапа, и приветственно помахивать правой рукой. А у тебя стакан в руке. Поставь его на стол! Ты же, не х.. собачий, ты же Генеральной Секретарь, твою мать. Тебя весь мир боится! У тебя весь мир сосет! И Хо Ши Мин, и Индира Ганди, и Кекконен, и этот, как его, Менгисту Хайле Мариам! И даже сам великий Джавахарлар Неру. А ты? Посмотри на себя. Тебя как будто мешком пыльным из-за угла напугали. Давай еще раз.
Я тут вспомнил «Хозяина СССР», нашего городского сумасшедшего. Решил изображать его, он гораздо лучше подходил моменту, чем настоящий Леонид Ильич.
- А ты чего не играешь? – крикнул Яблонский Маслину.
- Можно?
- Нужно. Давай. Как он войдет, играй. А впрочем. Сначала давайте выпьем.
Он долил в бокалы все, что оставалось в бутылке. И мы выпили. Портвейн привел нас в нужное творческое состояние. Я вышел в коридор, и стал ждать режиссерских указаний. И тут Маслин ударил по клавишам:
«Союз нерушимый республик свободных»
Я сделал шаг, и как бы спускаясь с высоты своего недосягаемого положения снисходительно, нехотя помахал Яблонскому – «министру обороны» правой рукой, представляя себе сотни встречавших меня советских граждан. Почему-то в голове крутился: «Мингисту Хайле Мариам». Кто же это такой?
«Сплотила навеки Великая Русь.»
«Министр» подошел ко мне чеканным шагом, отдал честь и отрапортовал:
- Дорогой Леонид Ильич – рота почетного караула построена.
Я еле сдерживал себя, чтобы не заржать.
- Вольно! - сказал я. - И по-дружески, слегка касаясь, обнял Яблонского. - Дмитрий Федрорович, – сказал я тихо, шамкая губами, как Брежнев. – Меня еще не сняли? Я все еще генеральный секретарь?
- Все в порядке, Леонид Ильич. Был заговор против вас, был, но мы его мигом раскрыли. Всех отправили на Колыму говно месить. Враги не пройдут. Скоро вас наградим еще одной звездой.
- Спасибо, благодарю за службу.
«Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!»
- Как там в Индии? Как прошла встреча с Джавахарларом Неру ? На высшем уровне? Как обычно?
- Уже доложили! – сказал я театрально, как бы в зал. И потом Яблонскому шамкая, как настоящий Брежнев. – Признаю, да, пару раз джавахарлал. Но… не Неру…… Не помню, как ее там. Имена мудреные.
«Славься отечество, наше свободное
Дружбы народов надежный оплот,»
- Ну и как? Понравилось? – заискивающе спросил «министр обороны».
Я сморщился, как будто во рту у меня что-то горькое.
– Жопастые, но сисек нету. Почти нет. С грудями у них плоховато. Плоховато с грудями. Вот, что я тебе скажу, брат. И водка теплая. Не поеду туда больше. Ну их в жопу!
Припев у Маслина выходил особенно торжественным:
«Партия Ленина Сила народная
Нас к торжеству коммунизма ведет.»
- Грудастые бабы, Леонид Ильич, это ж наш профиль. И жопастые и грудастые. Уже собрались и ждут, водка в холодильнике стынет. Ехать надо, срочно. В Завидово. Заждались уже вас все, отец родной. Плохо без вас. Без вас - никуда.
«Сквозь грозы сияло нам солнце свободы
И Ленин великий нам путь озарил»
- Молодец ты, Дмитрий Федорович, молодец, так держать. Еще одну звезду тебе на погоны.
«На правое дело он поднял народы
На труд и на подвиги нас вдохновил.»
- Куда уж мне, мне бы только, чтобы вы были счастливы, дрогой Леонид Ильич.
- Звезду тебе!
- Служу Советскому Союзу!
В игре Маслина неожиданно появились джазовые импровизационные нотки. Как прежде в «Цыганочке». Гимн СССР приобрел странное свинговое звучание, совершенно не гармонирующее со словами, (которые мы, конечно же, знали наизусть) но зато как нельзя лучше это звучание ложилось на наше настроение:
«Славься отечество, наше свободное
Дружбы народов надежный оплот,
Партия Ленина Сила народная
Нас к торжеству коммунизма ведет.»
Последний аккорд Маслин сделал как можно более торжественным, уйдя от импровизации, он вернулся к гимну, к которому мы все привыкли. Аккорд прозвучал по-настоящему патетически.
- Ура! Ура! - закричал Яблонский.
Я и Маслин подхватили. Все были счастливы. Спектакль удался. И мы приступили к третьей, последней остававшейся бутылке портвейна.
Прошло два года.
Стоял яркий, солнечный, очень теплый июньский день. Начало лета. Как всегда, тротуары занесло тополиным пухом. Такие дни предвещают что-то теплое, доброе, и главное, долгое. Ведь вечер наступит совсем еще нескоро. Да не то, что вечер, все лето еще впереди – дача, поездка на море! Каникулы. Целых 3 месяца. А сейчас только самое начало. Родители послали меня в магазин купить хлеба и молока. Я вышел из подъезда, потом из двора на проспект и увидел – на проспекте ни одной машины. Так случалось только в дни, когда улицу перекрывали из-за каких-то очень важных событий. Странная необычная торжественная атмосфера. Тут я увидел, что у брежневского подъезда выстроился целый духовой оркестр, состоящий из моряков. Видно, это приехали курсанты какого-то училища. Военного или нет, я не разобрал. Очень красивая парадная форма. Кремовые отутюженные рубашки, черные галстуки, бескозырки с лентами. Недалеко от дома стояли 2 автобуса «ПАЗ», видно на них и привезли оркестр. Часть стены дома оказалась почему-то занавешена чем-то белым, то ли простыней, то ли покрывалом. Все это выглядело невероятно торжественно, но я никак не мог понять, по какому поводу торжество. По бокам стояли немногочисленные жители нашего дома, те кто, также случайно, как и я, оказались на улице в тот солнечный июньский день. Все понимали – что-то должно здесь произойти. Никто не разговаривал, все ждали. Ждали. И вот музыканты стали готовиться. Напряжение повисло в воздухе. Оркестр на минуту замер. Дирижер взмахнул палочкой, и зазвучал торжественный морской марш. И вот под дружные аплодисменты, белое покрывало со стены упало, и перед собравшимися явилась еще одна мемориальная доска:
«В этом доме с 1968 года по 1984 жил
Юрий Владимирович Андропов,
председатель КГБ,
генеральный секретарь ЦК КПСС».
Так на нашем доме появилось еще одно подтверждение, что наш дом по- настоящему исторический. Человек в штатском с того дня охранял сразу две доски, но мы почему-то уже не шутили по его поводу. Казалось - это навечно, и нечего язвить. Но тут мы ошиблись.
Прошло еще 7 лет.
В 1991 году, когда провалился путч КГЧП, и когда с площади Дзержинского под ликующие крики толпы и вспышки фотоаппаратов уволокли памятник человеку, чьем именем долгие называлась эта площадь, в нашем доме случилось никем незамеченное событие. Мемориальная доска Брежнева исчезла. Исчезла точно так же внезапно, как и появилась. Никто не знал, когда и как это случилось, в какой день, днем или ночью? Да никто и не удивился. Также как, никто не обратил внимания на то, что охранник перед домом больше не появляется. Началась уже совсем другая эпоха, у жителей нашего дома, как и у всей страны, появилась куча других забот, чтобы еще думать о том, куда же делась памятная доска. Время летело все быстрей и быстрей, может потому, что важные события, стали случаться все чаще и чаще. К 91 году наша дружная компания давно распалась. Каждый жил своей жизнью, и у каждого из нас появились новые друзья и новые интересы. Я поступил в ИНЯЗ, как и хотел мой отец, да и я сам уже через месяц чувствовал там себя, как рыба в воде. Все что там преподавали, а это, главным образом, иностранные языки, мне легко давалось и, что очень важно, нравилось. Маслин пошел по стопам своего отца. Он учился в каком-то закрытом военном институте, и от него вообще мы не получали никаких известий. Яблонский поступил в 3-й медицинский и стал учиться на стоматолога. Очень денежная профессия во все времена. Но хорошие деньги у Яблонского стали появляться уже на первом курсе. Где он их брал – полнейшая загадка. Я слышал от знакомых, что он чуть ли не каждый день сидит в ресторане гостиницы Украина, где обычно ужинают иностранцы. Ведет роскошную жизнь, всех угощает, и оставляет официантам огромные чаевые. Как-то раз он и меня туда пригласил. Мы вкусно и дорого поели, хорошо выпили. Я попытался за себя заплатить (хотя на это ушла бы вся моя стипендия за пару месяцев), но он не дал мне этого сделать. Я чувствовал, что деньги ему даются легко и, также легко он их тратит. Мне стало неудобно, и как-то постепенно мы перестали общаться. Время шло, и все реже вспоминал истории, сучившиеся в нашем историческом доме.
Еще какое-то время спустя.
Однажды утром раздался телефонный звонок:
- Привет, Конст! Дома?
- Санек ты?
Я совершенно не ожидал и страшно удивился. Да я просто обалдел. Голоса Маслина я не слышал уже много, много лет. И вдруг так, запросто, как в детстве.
- Я, я, – радостно ответил Маслин. - Кто же еще? Ты дома?
- Ясный пень, раз подхожу, дома.
- Ты не представляешь. Это нечем дышать!
Его голос дрожал, как прежде, если бы вдруг его брат принес домой новый «Пинк Флойд» или «Дип Пепл». Или, бог знает, еще какую заморскую диковину.
- Что опять? Бежать к тебе? Я мухой.
- Да нет, нет. Ты знаешь, где я сейчас?
- Откуда мне знать? Наверное, у своего окна, смотришь, как я разговариваю?
- Ха- Ха. Да нет, я далеко. Я в Берлине е.. его мать. На Фридрихштрассе на «Чекпойите Чарли», чтоб ему провалиться, где был переход из Восточного Берлина в Западный. Прикинь, где я?
- Далеко. Ну как там в Берлине?
- Ты прикинь, напротив меня, я даже никак не ожидал, на немецком доме висит наша доска.
- Наша доска?
- Ну да, брежневская, с нашего дома. Она точно, никаких сомнений.
- Чего она там вдруг висит?
- Немцы говорят – как напоминание о временах коммунистической тирании. Тут музей, рассказывающий об ужасах советского прошлого. Ну и доска в
придачу. Брежнева, как главного кровавого тирана.
Я не смог сдержаться, чтобы не заржать.
- Да уж точно. Кровавый тиран. «Хозяин СССР! Кого я только там не джавахарлал. Жопастые, но сисек то нет! Совсем.» Жуть как мы все его, все боялись. Нечем дышать!
- Ха-ха-ха. Оборжаться. Конст, ну не куражься же надо мной. Я щяс уссусь. Но доска-то, доска! Ее же кто-то свинтил с нашего дома в 91 году и продал сюда. Немцы, ясное дело, заплатили марками. Хорошо заплатили видно, чтобы она висела на Фаридрихштрассе.
- Кто же мог так нагло свинтить? Только Яблонский! Больше некому. Мы с ним хотели, еще до того, как «андроповскую» доску повесили. Раз я этого не делал, значит - он. Больше-то некому.
- Яблонский гад, точно он. Нужно будет спросить с него. Зачем святыню подлым фашистам отдал, гад. Я тут в командировке, скоро уже домой. Слушай…..
И вдруг его стало плохо слышно. Голос Маслина то пропадал, то появлялся. А мне хотелось так много сказать ему. Нахлынули воспоминания: портвейн, «Пинк Флойд», дымовуха, Брежнев, его серый плащ. Я кричал ему, он что-то отвечал, но треск телефонной линии, как назло, заглушал нас. Я даже не знал, слышит он меня или нет.
- Санек, Санек. Спасибо тебе, что позвонил! Что не забыл меня! Давай, давай, не забывай! Как вернешься, обязательно, звони, приходи. Посидим, вспомним старые времена. Яблонского позовем. Спросим, сколько он с немцев содрал. Пусть делится. Сука. Портвейну купим. «Пинк Флойд» поставим. Хорошо? Союз нерушимый!
- Обязательно, Конст, обязательно. Обнимаю тебя. Не забывай…
Дальше я уже ничего не смог разобрать.
-----------------
Но мы так и не встретились. Я не знаю, почему. Наверное, что-то важное ушло, изменилось в нашей жизни. Да и страна изменилась. Все что происходило в нашем детстве, представлялось теперь чем-то нереальным, выдуманным. Как будто и не случалось вовсе. Все это стало лишь воспоминаниями.
КОНЕЦ.