Из хрустящей газеты стало известно, что закончилась жизнь Космонавта. Утро, морщившееся росой на косых лезвиях травинок, еще только начинало плавно взбираться по кронам тополей. Из рук выпала чашка и разлетелась вдребезги, окатывая угрюмую мебель кофейной кровью. Как же так, разве не суждено было ему пережить меня, стоящего здесь и глупо смотрящего на гибель белой чашки? Занавески легонько дернулись, впустив ветер, тот замер на секунду, стесняясь моего присутствия, и влетел, мгновенно пытаясь поднять широкие лепестки газеты.
В вечерних новостях о кончине Космонавта не было сказано ни слова. Шероховатая луна выжимала из себя лимонный сок и тот медленно стекал по кружащимся рядом с ней облакам. Осколки разбитой чашки белели акульими зубами, а кофейные потеки, не желающее покидать сей мир, возомнили себя художником сталактитов. Я не помню лица Космонавта и его голоса. Он обладал скафандром, имеющим удивительную способностью то быть слишком тесным, то до бесформенности широким. И гермошлемом, чутко реагирующий на свет яркого неона, на который Космонавт мог смотреть часами.
Скафандр и гермошлем. Символика полета. Безымянный и безбожный городок, тонущий нынче в туманном мареве цветущего тернослива. Именно там притаилась тихая, глухая улочка, таинственно скрытая от посторонних взглядов зарослями дикого винограда и широкими спинами кленов. Где-то в недрах ее бетонных шкафов спала последняя пелена, возвращающая Космонавта из путешествия, начавшегося много лет назад. Надо бы съездить туда, почтить память. Но когда? Жизнь мчится загнанным поездом, чей машинист выпал из вагона посредине пути в никуда.
Ночь сгущается, слизывая последние капли подсыхающего желтка луны. Тени пляшут на стенах и мне кажется, что Космонавт пришел ко мне и пристально смотрит, пытаясь узнать. Нет, это не я, ты не туда пришел и никогда меня не узнаешь. Ты ошибся страной, городом, улицей и домом, а самое главное – временем. Ты – умер, расшибся на орбите о стальной холод законов физики, задохнулся в вакууме, пытаясь ладонями перекрыть трещины в гермошлеме. Ты - переспорил самого себя и исчез, вспоров чужую реальность своей сверхреальностью, которой мы достигает только переходя черту.
Ты просишь помнить себя, но разве разбитая чашка не достаточная плата за «помнить»? Я любил ее, если хочешь знать, а ты – забрал, резко вскрикнул со страниц утренней газеты. И какое мне теперь дело до того в какой чулан спрятали твои атрибуты – гермошлем и скафандр? Разве это – не вечность, когда нет пределов, установленных столь хрупкой вещью, как извилины чужого мозга? Разве нет величия в запущенных могилках на кладбищах, которые уже никто не посещает?
Хочется верить, что новость – ошибка, и ты все летишь сквозь звёзды к загадочной цели, непонятной никому. Но это не так, ты остановился, ты – точка, и это чернильное пятнышко станет твоим последним домом, твоим космическим кораблем и шлемом, скафандром и далекой планетой. Путь окончен, Космонавт, путь окончен.