С годами все яснее становится тот факт, что Владимир Высоцкий был лучшим русским поэтом 20-го века, а возможно, и не только его.
Пушкин, конечно, гений, Наше Всё, Солнце, создатель русского литературного языка и так далее, и это заслужено им по праву, но он, к сожалению, неактуален, и тенденция к возвращению актуальности его творчества вряд ли просматривается, несмотря на ежегодные торжества в дни его рождения. Лермонтов просто не успел реализоваться за 27 лет, и сейчас он еще менее актуален, чем Пушкин. За ними следует зияющий провал вплоть до Серебряного века. Высоцкий же, напротив, совсем не утратил своей актуальности за прошедшие почти 40 лет. Степень его востребованности нисколько не уменьшилась, и нет никаких признаков того, что она когда-либо уменьшится.
Если сравнить мир Высоцкого с горной страной, в центре этой страны высятся четыре пика-восьмитысячника, сияющих изумрудным льдом или, если хотите, отлитых из чистого золота. Они образуют почти идеальный квадрат. Это "Баллада о борьбе", "Баллада о любви", "Белый вальс" и "Райские яблоки". Вокруг них много других великолепных вершин, но стихи о том, как Высоцкий творил и что при этом чувствовал, не отвечают на вопрос, ради чего он это делал. В отличие от четырех упомянутых.
"Баллада о борьбе" отвечает на вопрос о предназначении жизни, причем этот ответ не привязан к конкретному времени. Именно отсюда антураж – оплывшие свечи и вечерние молитвы, явно не соответствующий стандартной картине советского детства.
"Баллада о любви" – наверное, лучший текст о любви во всей русской поэзии. Я не знаю, что можно поставить рядом с ним.
"Белый вальс" – стихи о смысле жизни мужчины и женщины, как и "Баллада о борьбе". Очень актуальные в эпоху размытых и намеренно размываемых гендерных ролей.
"Райские яблоки" – они о том, что человеку, правильно сориентированному в жизни, рай не нужен. И неизвестно, окажется ли существование там лучше, чем здесь. Скорее всего, вряд ли, потому что толпа, ломящаяся в рай, тащит с собой все приобретения, сделанные в этом мире, и там она вряд ли окажется симпатичнее, чем здесь.
Если Владимир Маяковский обозначил собой блистательное начало советской эпохи, то зрелый Высоцкий стал маркером ее высшей точки в развитии, после которой началось стремительное падение и крах. Высоцкий вовремя ушел, как и Маяковский, потому что вряд ли смог бы найти себя в новой ситуации.
Ранний Высоцкий долго искал себя, подходящую форму, совершенствовал стиль. Он хотел понравиться аудитории, а выступать ему приходилось в основном перед интеллигенцией. Рецепт того, как ей понравиться, прост – надо было ругать "эту страну", ее народ и ее власть и льстить интеллигенции, такой умной и хорошей. Именно поэтому появились "пьяные песни", среди которых только одна по-настоящему русофобская – "Диалог у телевизора". Идя дальше по этому пути, Высоцкий стал бы нормальным подпольным бардом рукопожатной интеллигенции того времени, купающимся в лучах славы и любви "лучших людей России".
Похоже, однако, что это амплуа поэту в итоге надоело, и он выломился из матрицы, что нашло отражение в песне "Чужая колея". Высоцкий ушел от малого народа и пришел к большому. И стал тем, кем стал.
Владимир Высоцкий показал нам, что можно быть абсолютно свободным человеком даже в недостаточно свободной стране. Для этого надо прежде всего отделять творчество от заработка. Высоцкий зарабатывал актерским трудом, а писал то, что чувствовал и думал. Но он мог бы зарабатывать и любым другим ремеслом, если бы его уволили из театра и не давали сниматься в фильмах. Для него главным было одно – оставаться свободным человеком.
В мире Высоцкого существуют только два исторических периода – раннее средневековье с рыцарскими турнирами и постоянным риском и Великая Отечественная война. Высоцкий великолепно обыгрывал русский фольклор, но его фольклорные песни не привязаны к конкретной эпохе, а создают общий образ России как цивилизации.
Интересно, что в мире Высоцкого полностью отсутствует такое важное событие как Гражданская война в России. Это кажется на первый взгляд странным, потому что он сыграл, например, роль в фильме "Интервенция" и мог бы вжиться в образ, спеть что-то от имени "красного" или "белого" персонажа. Для сравнения, Окуджава спел о комиссарах, которые молча склонятся над ним, а вокруг начинали массово появляться "псевдобелые" песни, такие как "Степь, прошитая пулями" (Последний рассвет). Уже появилась в высшем обществе "мода на белых", и интеллигенция чем дальше, тем больше ассоциировала себя с ними, "пострадавшими от пролетарского быдла", и встала на путь, закончившийся культом "Собачьего сердца".
Высоцкий не выбрал ни белых, ни красных. Скорее всего, он понимал, что Гражданская война была великой трагедией, где не было абсолютной правды ни на одной стороне. В средневековье и в Великой Отечественной войне он, напротив, видел чистую доблесть и чистую подлость.
Высоцкого никогда не привлекала нацистская эстетика. Немецких захватчиков он воспринимал как чистое зло, бесчувственную машину уничтожения (сверкают сапоги, по выжженной равнине за метром метр идут по Украине солдаты группы "Центр"). Коммунистического барда Харчикова, например, нацистская эстетика иногда привлекала несмотря на идеологические разногласия, а Высоцкого – нисколько.
В отличие от нашего гениального современника Игоря Растеряева Высоцкий не стремился вжиться в образ казака батьки Ермака или солдата Первой Мировой войны. Наверное, ему мешало то, что в таких ситуациях нет абсолютного понимания того, где находится добро, и где зло.
В отличие от позднесоветской "шестидесятнической" интеллигенции Высоцкий не проделал стандартный путь от верноподданнических деклараций к антикоммунизму и антисоветизму, потому что никогда не писал ничего верноподданнического, если не считать школьных стихов о Сталине. Но он никогда не стал бы работать на антисоветской радиостанции где нибудь в Мюнхене, в отличие от некоторых, потому что это означало бы для него потерю внутренней свободы – самое худшее, что может случиться с гениальным творцом.
Если иметь в виду творчество, а не личную жизнь и пристрастия, самое интересное в Высоцком то, что он оказался абсолютно во всем прав. Я не могу сказать, в чем Высоцкий был неправ.