Пошла в библиотеку за другой книгой, "Живыми и мёртвыми" Константина Симонова, у него там подробно описано начало войны в Беларуси. Взяла и хотела уходить, но наткнулась взглядом на томик Рэя Бредбери и его тоже прихватила.
Давным-давно читала "Вино из одуванчиков" и "Марсианские хроники", так давно, что Брэдбери у меня в голове числился по разряду детских писателей, вот и решила ребёнку на ночь читать.
Как-то его не очень вдохновило начало, быстро заснул, а я увлеклась и за две ночи прочитала. Раньше и за одну прочитала бы, сейчас уже не могу, да и всё реже попадаются книги, не дающие уснуть.
Но тут меня накрыло, понять не могла, как это раньше не читала и неужели книга почти 70 лет назад написана.
Антиутопии не такой уж популярный книжный жанр, это в кино сейчас их пруд пруди, и все, по-моему, одновременно и тупые, и пророческие.
Причина того, что антиутопия стала в массовой культуре мейнстримом, не столько нехватка адреналина в мирной обывательской жизни, сколько то, что даже самый обывательский обыватель чувствует тревогу и страх перед будущим.
У Брэдбери эта линия есть. Главный герой, пожарник, сжигающий книги, иногда вместе с людьми, постепенно прозревает, вместо сожжения пытается спасать и читать, понимать и запоминать, но его жена, Милдред, хотя и глотает снотворное немеряно, так что не проснулась бы, если б не откачали, но наутро, наяву, ничего не помнит и спешит "веселиться".
Гениальная сцена с подружками жены, процитирую её полностью (Монтэг силой отрывает их от телестен и читает стихи):
"Доверья океан
Когда-то полон был и, брег земли обвив,
Как пояс, радужный, в спокойствии лежал
Но нынче слышу я
Лишь долгий грустный стон да ропщущий отлив
Гонимый сквозь туман
Порывом бурь, разбитый о края
Житейских голых скал.
Скрипели стулья. Монтэг продолжал читать.
Дозволь нам, о любовь,
Друг другу верным быть.
Ведь этот мир, что рос
Пред нами, как страна исполнившихся грез,
Так многолик, прекрасен он и нов,
Не знает, в сущности, ни света, ни страстей,
Ни мира, ни тепла, ни чувств, ни состраданья,
И в нем мы бродим, как по полю брани,
Хранящему следы смятенья, бегств, смертей,
Где полчища слепцов сошлись в борьбе своей.
Миссис Фелпс рыдала.
Ее подруги смотрели на ее слезы, на искаженное гримасой лицо. Они сидели, не смея коснуться ее, ошеломленные столь бурным проявлением чувств. Миссис Фелпс безудержно рыдала. Монтэг сам был потрясен и обескуражен.
– Тише, тише, Клара, – промолвила Милдред. – Успокойся! Да перестань же, Клара, что с тобой?
– Я… я… – рыдала миссис Фелпс. – Я не знаю, не знаю… Ничего не знаю. О-о…
Миссис Бауэлс поднялась и грозно взглянула на Монтэга.
– Ну? Теперь видите? Я знала, что так будет! Вот это-то я и хотела доказать! Я всегда говорила, что поэзия – это слезы, поэзия – это самоубийства, истерики и отвратительное самочувствие, поэзия – это болезнь. Гадость – и больше ничего! Теперь я в этом окончательно убедилась. Вы злой человек, мистер Монтэг, злой, злой!
– Ну, а теперь… – шептал на ухо Фабер (профессор-книжник, подаривший Монтэгу переговорное устройство размером с осу в ухо - Н.Ч.).
Монтэг послушно повернулся, подошел к камину и сунул руку сквозь медные брусья решетки навстречу жадному пламени.
– Глупые слова, глупые, ранящие душу слова, – продолжала миссис Бауэлс. – Почему люди стараются причинить боль друг другу? Разве мало и без того страданий на свете, так нужно еще мучить человека этакой чепухой.
– Клара, успокойся! – увещевала Милдред рыдающую миссис Фелпс, теребя ее за руку.
– Прошу тебя, перестань! Мы включим «родственников», будем смеяться и веселиться. Да перестань же плакать! Мы сейчас устроим пирушку.
– Нет, – промолвила миссис Бауэлс. – Я ухожу. Если захотите навестить меня и моих «родственников», милости просим, в любое время. Но в этом доме, у этого сумасшедшего пожарника, ноги моей больше не будет.
– Уходите! – сказал Монтэг тихим голосом, глядя в упор на миссис Бауэлс. – Ступайте домой и подумайте о вашем первом муже, с которым вы развелись, о вашем втором муже, разбившемся в реактивной машине, о вашем третьем муже, который скоро тоже размозжит себе голову! Идите домой и подумайте о тех десятках абортов, что вы сделали, о ваших кесаревых сечениях, о ваших детях, которые вас ненавидят. Подумайте над тем, как могло всё это случится и что вы сделали, чтобы этого не допустить".
Придя домой, миссис Бауэлс напишет на Монтэга донос, но ещё до того, как он поймёт, что под колпаком и приехал жечь собственный дом, Фабер скажет ему:
- Потерпите, Монтэг. Вот будет война – и все наши гостиные сами собой умолкнут. Наша цивилизация несется к гибели. Отойдите в сторону, чтобы вас не задело колесом.
– Но ведь кто-то должен быть наготове, чтобы строить, когда все рухнет?
Остановлюсь, пожалуй, цитировать ещё долго можно. Когда проходит первое удивление, когда дочитаешь до конца, понимаешь, что так и должно было быть, кто-то должен был сразу после их появления осмыслить, какую роль сыграет телевидение и ядерное оружие, не одному же Оруэллу по эту сторону океана приходили в голову мрачные и трезвые мысли, кто-то должен был сделать это и в Америке.
Две эти составляющие: глобальная война с применением ЯО и тотальная промывка мозгов с помощью тв, - есть и у Оруэлла, и у Брэдбери. Но в "451 по Фаренгейту" финал оптимистичней, если у Оруэлла герой сломлен страхом и пытками, то у Брэдбери - успевает спастись, убежать из города как раз перед бомбардировкой и встретить за городом, в лесу, людей-книг (каждый помнит наизусть какую-то книгу).
"Монтэг чувствовал, что и в нём пробуждаются и тихо оживают слова. Что он скажет, когда придёт его черёд? Что он скажет такого, что хоть немного облегчит им путь? Всему своё время. Время разрушать и время строить, время молчать и время говорить. Да, это так, но что ещё? Есть ещё что-то, что надо сказать.
"И по ту и по другую сторону реки древо жизни, 12 раз приносящее плоды, дающее на всякий месяц плод свой и листья дерева - для исцеления народов".
Да, думал Монтэг, вот что я скажу им в полдень".
Этот стих из Откровения Иоанна Богослова, 22:2. В Толковании на Откровение Иоанна Богослова Андрея Кесарийского читаем, что река - это сам Господь Бог, а 12-кратный плод - 12 апостолов, то есть речь в стихе о церкви Христовой, древе жизни, чьи листья исцеляют все народы.
Монтэг вспоминает этот стих потому, что спрятанная им во время сожжения библиотеки и её хранительницы книга оказалась Библией, и он сразу же, ещё по дороге домой в метро, пытался запомнить хотя бы один стих из Евангелия.
Но в метро это было невозможно, вездесущая и назойливая реклама ни на секунду не давала ему сосредоточиться и хоть что-то запомнить, эта часть книги так и называется, "Сито и песок".
Впрочем, Фабер утешил его и сказал, что впоследствии слова прорастут, он вспомнит их. Так оно и вышло. Милдред, вроде бы спасшаяся из собственного подлежащего сожжению за хранение книг дома, гибнет в городе под бомбёжкой, а Гай Монтэг, преследуемый уже вторым по счёту механическим псом (первого он сжёг вместе со своим начальником, брандмейстером Битти) на глазах многомиллионной телеаудитории, всё-таки успевает добежать до реки и замести следы, а на потребу зрителям пёс догоняет и уничтожает кого-то другого, случайного прохожего.
Монтэг, его жена и её подружки, его начальник Битти, Фабер - вот почти и все персонажи книги. В начале первой части появляется ещё одна героиня, соседка Монтэга, Кларисса, вскоре погибающая то ли под колёсами автомобиля, то ли по доносу.
И хотя пишут, что самому Брэдбери понравилась экранизация его книги Трюффо (1968-го года), мне она показалась пошлой, прежде всего из-за идеи режиссёра взять на роль жены и Клариссы одну и ту же актрису, да и вообще нет ничего парадоксальней, чем экранизация книги о пользе и безсмертии книг и пошлости массмедиа.
Новую экранизацию не смотрела и не буду, ужаса, она, конечно, нагонит поболе, чем у Трюффо и других старых экранизациях, но этим теперь никого не удивишь, а то, что процитированная сцена там будет, что можно перенести на экран это стихотворение - так это вряд ли.
Трюффо, кстати, прозой, Диккенсом, его заменил.
"Я никогда не был религиозным, но столько времени прошло с тех пор...- Фабер перелистывал книгу (Библию, спасённую Монтэгом на очередном сожжении книг - Н.Ч.), останавливаясь иногда, пробегая глазами страницу. - Всё та же, точь-в-точь такая, какой я её помню! А как её теперь исковеркали в наших телегостиных! Христос стал одним из "родственников". Я часто думаю, узнал бы Господь своего Сына? Мы так его разодели. Или, лучше сказать, раздели. Теперь это мятный леденец, он источает сироп и сахарин, если только не занимается замаскированной рекламой товаров, без которых, мол, нельзя обойтись верующему"...
"Замаскированной"! Наивный Брэдбери. Искала как-то работу на дому, первым делом в православных пабликах. Думала найти что-то редакторско-корректорское, но куда там! Сплошная реклама религиозных товаров и услуг, от литературы и икон до так называемых "паломничеств", комфортабельных и дорогих. А также продажа виртуальных молитв (заплати и спи спокойно).
Тридцать лет назад, в СССР, эту книгу, наверное, можно было читать как фантастику, но потом описанный Брэдбери мир пришёл к нам ("Тогда мы идём к вам"), и теперь время, когда единственной заметной рекламой была "Летайте самолётами Аэрофлота", вспоминается как фантастическое.
Неужели можно было выйти на улицы и не увидеть никаких полуголых красоток с наркотическими улыбками? Только аршинными красными буквами "ленинской дорогой к коммунизму"...
Да, тот мир тоже был построен на песке, а не на Камне, но Библию в библиотеке в нём можно было найти. Сейчас она только что не валяется под ногами: на столе для обмена в библиотеках, в больницах, в супермаркетах. Не знаю, стали ли её больше читать, не уверена.
Всё проще, чем думал Брэдбери, даже жечь ничего не понадобилось: смени приоритеты, помани сладкой морковкой, повесь эту морковку перед носом, и ослик сам побежит куда манят, и будет бежать, пока не упадёт. Ему не до книг, ему нужно выплачивать ипотеку, и кредит за машину, и копить на отпуск...
Незачем жечь, сами пойдут на помойки книги выбрасывать. А если становится совсем плохо, можно уколоться и забыться. У Брэдбери роль наркотика, "опиума для народа", выполняют телегостиные, а если не справляются, есть таблетки, вино, автомобили, игры. Собственно, и у него жгут скорее для яркого зрелища, книги и так никто не читает.
Удивительно, как он всё угадал. В предисловии объясняется, что в штатах уже вскоре после войны, в начале 50-х, в семьях появились миллионы телевизоров, немногое оставалось домыслить. И всё равно - удивительно, словно глоток чистой воды: избитое, но всё более актуальное сравнение.