Граченята

Наталья Богатырёва
Танюшка давно и твердо решила не оставлять несносное существо, поселившееся внутри неё и бесконечно отравляющее жизнь. Токсикоз был такой, что, казалось, все запахи и вкусы мира приводили к постоянной долгой тошноте. В состоянии этого нескончаемого мерзкого позыва она совсем перестала чувствовать себя человеком и молила Бога лишь о том, чтобы так противно начинавшееся материнство как можно скорее закончилось. Как она вообще смогла пережить уже несколько недель своей мучительной беременности?
И сейчас, лежа на больничной койке, она не думала ни о предстоящей боли, ни о неизбежном унижении от презрительных взглядов роддомовского персонала, ни о вероятной потере здоровья. Только бы не тошнило!!!
Занятая своими переживаниями, Танюшка совсем не обратила внимания на соседок по палате. Зато у тех явно имелся интерес к её замотанной нездоровьем персоне.
- Ты, девонька, на сохранение сюда? – вопрос следовал от дородной тётушки с ласковым улыбчивым лицом.
- Не-ет…
- Значит, ТУДА пойдёшь?
- ТУДА...
- А чего так? Детки-то есть?
Детки у Танюшки были. Вернее, детка, шаловливый весёлый пацанчик Славка, которого баловала вся её семья.
- И муж тоже?
Муж тоже был, непьющий и работящий. Муж любил их со Славиком, любил дом и Танюшкину родню, любил даже этого ребёнка, от которого ей так хотелось побыстрее избавиться. Всё вокруг неё дышало любовью и заботой, и не пошла бы она на завтрашнюю голгофу, кабы не этот проклятущий токсикоз. Вот опять подкатывает, дрянь этакая… А соседки не унимаются:
- Так, может, немного перетерпеть нынешнюю рыгачку? Зато ребёночек будет, душа живая, которую тебе уже Бог дал? – теперь вступила в разговор пожилая и сильно измождённая женщина крестьянского вида. Её, похоже, сильно мучили боли, отчего она с трудом переворачивалась на своей угловой кровати. – Или живешь шибко трудно?
- Да нет, всё, вроде, у нас нормально.
Танюшке от этого допроса становилось всё больше не по себе. Вокруг люди лежат с настоящими болезнями, а утешают её, здоровую бабу, не способную совладать с обычными спутниками беременности. Желая прекратить докучливый разговор, она капризно заканючила:
- Легко всем советы давать, а вот попробовали бы встать на моё место!..
Женщина в углу, будто не услышав Танюшкиных причитаний, вдруг тихо и глухо стала говорить:
- Токсикоз, оно, конечно, дело не из приятных. Но, прямо сказать, пустяк по сравнению с тем, что было с нами во время войны. Тут девушка из-за этакой малости готова жизни лишить живое существо, что у неё внутри во-вот зашевелится. А у нас на руках уже рождённые детки почти мёрли. И на такое приходилось идти, чтобы их спасать…
Крестьянка замолчала, погружаясь в воспоминания.
-Тёть Валя, у вас сколько деток было в войну? – спросила посерьёзневшая улыбчивая тётушка.
- Четверо погодков, да пятый, Ваня, родился, когда уже мужа на фронт забрали. Деревня наша глухая, на севере области. Жили не столько огородами, сколь рыбалкой да охотой. А на войну почти всех мужиков побрали, остались одни бабы с ребятишками мал мала меньше. Моя орава – от года до семи лет. Да бабушка старенькая, матушка моя. Охотники знатные, чего гговорить!
Забрали у нас не только мужиков, но и лошадей для армии. Была, правда, корова. Но ей сена заготовить надо и на чём-то вывезти. Куры – опять-таки корм давай. А на работу в колхоз гоняли с темна до темна – дела серьёзные, армию кормить. На своё хозяйство совсем ни времени ни сил не оставалось. Первую военную зиму ещё как-то на старом заделе пережили. Летом скотина на подножном корму перебилась. Зато картошка не родила. Она в нашей таёжной глуши и так-то удаётся не больно рясная, а в то лето и вовсе горох собрали, до следующего Нового года не дотянули. А по весне, на другой уже год, сена не хватило, и Маруська наша околела. Куры тоже, считай, почти все передохли. Осталось пять несушек, на которых мы молились, к себе в избу в морозы брали, чтобы не замёрзли да не лишили семью яиц.
И похоронка на кормильца нашего тоже тогда же пришла.
В общем, одно к одному. Перебивались какой-то кашей, куда бабушка добавляла перетёртую труху от берёзовой коры. Дети с недокорма совсем прозрачными сделались, одни шли разговоры – про еду да про еду. А где её взять-то, еду эту?
Женщина опять замолкла, погрузившись мыслями в то страшное время. Танюшка осмелилась робко спросить:
- А везде писали, что в Сибири в войну голодно не было – хлебный край…
- Кому хлебный, а кому животы подводило – вдруг почти крикнула улыбчивая соседка по имени Раиса. Я в войну была как старшая тёти Вали дочка. Тоже таёжница, тоже так голодали, что не приведи Господь. У нас в семье и коровы-то не было, одна коза Дуська, тварь рогатая. Так нас, маленьких, бодала, что все попы в синяках были. Но терпели её задиры, за то терпели, что она нас молоком всю войну снабжала. И не только нас – полдеревни к нам за Дуськиным продуктом ходила, хоть по полстаканчика просили. Делились, а как же, - все одну беду бедовали. Но весной и у Дуськи молока становилось совсем мало. Вот тогда и мы какую-то бурдомагу ели. Так ели, что у нас из шестерых двое братьев до победы не дожили. Мамка всё боялась отцу на фронт отписать, что сынов его не сберегла. Боялась, покуда похоронку не получила. А у тебя, теть Валь?
- Тоже только троих дотянула…
Доброе лицо Раисы вдруг сморщилось, и по щекам потекли слёзы. Не вытирая их, она навзрыд спросила:
- Тёть Валь, помнишь, как в это время мы грачей ждали?
- Как, Райка, такое забудешь?
- Как пора птицам прилететь, мы всей деревенькой каждый день выходили и проверяли – не появились ли. Прилетало их много, облюбовывали все окрестные берёзы да осины. Грай стоял такой, что утрами уже никому не спалось. Мама тогда начинала опять нас гнать: идите смотрите, не вывелись ли в гнёздах птенцы?
- А зачем вам нужны были эти птенцы? – встряла забывшая про свой токсикоз Танюшка.
- Ты слушай, слушай, да в ум бери, непутёвая – незло прикрикнула Раиса. -  Казалось, никогда мы этих граченят не дождёмся… Но в природе всё в свои сроки, стали мы замечать, что грачи таскают в гнёзда червячков, мышат, жуков разных… Ага, вывелись! Недолго нам ждать осталось. И недели через три мамка звала меня и говорила: теперь, Райка, на тебя вся наша надежда!
- Я своего старшенького, Федю, тоже так посылала…
- И вот я, семи лет ещё нету, карабкалась на берёзы к грачиным гнёздам. А в них – желторотые орущие прожорливые скелетики, мать с отцом поджидающие. Только тем не подобраться – я мешаюсь. Птички вот с такенными клювами надо мной летают, глаза норовят выклевать. А я доверенное дело делаю. Беру эти скелетики и сую в приготовленную авоську. Из одного гнезда собираю, из другого… Тороплюсь, потому как все деревенские подростки по берёзам шарят, нужно как можно больше гнёзд позарить.
Ласковое лицо Раисы опять перекосила судорога воспоминаний, дальше стала говорить тётя Валя:
- Наберут ребята мешки этих граченят, а мы их с бабушкой, ещё живых (не до нежностей тут!) пихаем в котлы прямо с перьями – и в печку: варить. Томится этакий суп в духовке несколько часов, вонища по избе, а семья сидит и, как коты, на духовку смотрит, не может дождаться, когда придет уже пора мясного варева поесть. Достанет бабушка котёл, процедит остатки косточек и пёрышек - и по мискам, ешьте, детки, не помирайте!
Так еще четыре весны отпаивали мы своих ребятишек после голодовки.
Танюшка в ужасе пролепетала:
- Неужели не жаль было этих птенцов? Я бы, наверное, не смогла их есть.
- Как не жаль – жаль, конечно, они тоже птичьи дети. А только как своего сыночка в холстинке в стылую землю закопаешь, другая жалость наперёд выступает. И нет того на свете, на что мать не могла бы пойти ради родного дитя.
Тётя Валя вдруг сердито глянула в Танюшкину сторону:
- Да куда там некоторым это понять, коли из-за сраной тошноты оне готовы дитё, пусть ещё и нерождённое, как того граченёнка, под нож пустить?
В палате повисла тяжёлая пауза. Раиса с тётей Валей тихо прикладывали полотенца к мокрым глазам. Танюшка тоже сушила внезапные слёзы. Потом спросила, как бы ни к кому не обращаясь:
- А как мне сейчас уйти-то? Не пустят ведь… Свекровь через блат меня сюда устроила…
- Тьфу ты дурочка, как есть дурочка! – всплеснула руками пережившая войну крестьянка. - Да кто тебя держать-то тут станет? Только вслед ещё на радостях в ладоши похлопают!
А доброе уже просохшее лицо Раисы засияло:
-Танюшка, давай я тебя до выхода провожу. Но чтобы уже без возврата!