ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ
Как обычно Иван Петрович проснулся среди ночи, словно от окрика. Он полежал немного на спине, принял на всякий случай нитроглицерин и прислушался. Можно сказать, что было тихо, разве что в своем углу потихоньку посапывал Анальгин, во сне чмокал губами Гарик, кто-то прошлёпал в коридоре - наверное, приспичило в туалет. Неожиданно мощно, безаппеляционно, и даже пожалуй как-то раздражённо, словно ставя последнюю точку в идеологическом споре, нисколько при этом не сомневаясь в своей правоте и напрочь отметая таким образом любые иные мнения, пёрнул профессор. Теперь Иван Петрович понял, что его разбудило….
До подъёма оставалось часов пять, а сна уже не было ни одном глазу. В голову лезли всякие мысли, в основном дурацкие, но хорошо ещё, не сиреневые. Внезапно вспомнился сон, тот самый, со Смертью. Что это было? Ведь расскажи кому - не поверят! Но ведь он ясно видел и белый, оскаленный череп и такие же белые, почти совсем скрытые чёрной мантией, костяшки рук. Пустые глазницы смотрели холодом, от них веяло какой-то могильной сыростью, словно дохнуло из подпола старого, давно заброшенного дома. И потом, что это был за полёт, куда он так быстро летел, почему кругом стояла темнота, а впереди сверкал яркий свет, от которого веяло добром, теплотой и любовью?
Что же, всё-таки, это было? Сон или явь? Или их рукотворное забытьё? Но, с другой стороны, ничего сиреневого тогда нигде не маячило! И почему на утро дед всё-таки умер?
- Вань, - шепотом донеслось из анальгинового угла, - ты не спишь?
- «Вот, старый чёрт! - подумал Иван Петрович. - Насквозь видит!»- и также шепотом ответил: - Нет.
- Пойдем, покурим...
- Мне ж вставать ещё нельзя...
- Да плюнь ты! Они наговорят...
- Нет, пока рановато. Рубец, чую, ещё не схватился как следует...
- Ну, тогда лежи пока схватится... - старик тихо, без своего обычного оханья и кряхтенья встал и осторожно вышел.
* * *
Утром, когда соседи проснулись, сбросили с себя остатки сна, встали и умылись, Иван Петрович пребывал уже в нормальном расположении духа. Ночные дрязги как-то сами по себе забылись, и настроение поднялось до своего обычного, нормального уровня. Едва профессор, Анальгин и водитель КамАЗа вышли, Иван Петрович спросил у остававшегося ещё в койке Гарика:
- Послушай, а что вы так внимательно рассматривали на улице в тот день, когда я... Ну, когда меня сюда перевели?
Веснушки ирландца сначала заходили ходуном, потом завертелись в хороводе и обладатель их неожиданно дико захохотал. Только минут через пять он смог довольно толково и обстоятельно объяснить Ивану Петровичу, за чем они так внимательно следили в тот день.
А произошло вот что: на протяжении нескольких дней кто-то из врачей повадился ставить свои новенькие, нежно-голубые «Жигули» прямо под окнами их палаты. И всё бы ничего, если б не одно обстоятельство - время ухода доктора с работы неизменно совпадало с тихим часом в отделении. По виду машина только что сошла с конвейера, и её владелец старался всё делать по инструкции - заводил мотор, но ехал не сразу, а минут пятнадцать разогревал его на холостом ходу. Больше всех это не нравилось Анальгину - его раздражал и звук работающего двигателя, и запах выхлопных газов. Старик поделился своими мыслями с соседями и все, включая выписанного орденоносца, стали строить планы, как выкурить автомобилиста из-под своих окон. Следует заметить, что все предложенные варианты оказались тусклы, не имели новизны и не содержали в себе диалектического подхода, а уж об изяществе и говорить не приходилось. Орденоносец предложил всей палатой сходить к главному врачу и там пожаловаться, профессор вызвался поговорить с владельцем с глазу на глаз, подкрепив свою мысль витиеватой фразой из малоизвестной работы Энгельса, водитель КамАЗа тоже не смолчал - у него уже вполне созрело решение просто громко послать доктора на ...! Гарик же, как он сам честно признался, по причине куцости ума ничего дельного предложить так и не смог. И только Кузьмич загадочно шамкал беззубым ртом, хитро поглядывал на друзей по несчастью и при этом очень скромно молчал.
Утром того дня, когда Иван Петрович тяготился вопросом наполнения в лежачем положении майонезной баночки мочой, старик пришёл в палату, принеся с собой батон белого хлеба и пакет молока. Последнее он аккуратно вылил в глубокую тарелку, туда же искрошил почти весь батон. После этого Анальгин, со словами «бороться с железным конём будем биологическими методами» открыл окно и высыпал намокший хлеб прямо на крышу светло-голубой мечте! Почти тотчас же со всех близлежащих помоек, которые всегда почему-то особо плотным кольцом окружают больницы, слетелись голуби, вороны и воробьи и через несколько минут превратили сверкающие «Жигули» в нечто совершенно непотребное. Чудо зарубежного технического прогресса стало похоже на рядовой, хорошенько засиженный памятник вождю средней руки.
- У окна мы тогда наблюдали, как хозяин радовался! - сморкаясь и давясь, закончил свой рассказ Гарик, а Иван Петрович отметил про себя, что больше их покой не нарушали ни звуки работающего мотора, ни запах выхлопных газов.
Гарик отдышался, встал, размялся и пошёл к раковине. В этот момент в палату вернулись Анальгин, профессор и водитель КамАЗа. Последний на ходу бросил на первый взгляд странную фразу:
- Когда я слышу, что у нас где-то, что-то продаётся, и можно, мол, купить, меня бросает в жар!
- Это почему? - очень наивно, подливая масла в огонь, спросил Гарик.
- Потому, что у нас можно только сп...ить! [1]
- Прекратите поганить народ! - взвился профессор.
- А что тут не так? В том-то всё и дело, что одни у нас п..дят [2], а вторые - п..дят! [3] - громко и уверенно заключил водитель КамАЗа.
-... а третьи весьма профессионально совмещают, успешно сочетая, так сказать, приятное с полезным! - гнусно поддакнул Анальгин.
___________________________
[1] Украсть.
[2] С ударением на первом слоге - воруют.
[3] С ударением на втором слоге - болтают языком.
- Да как вы смеете? - профессор по привычке схватился за сердце.
- Как живем, так и умеем! - черноголовый дальнобойщик гордо выпрямился и снова стал похож на плакатный образ героя первых пятилеток.
Профессор, как затравленный зверь, обвёл всех ненавидящим взглядом и медленно полез в тумбочку. Он достал оттуда газету, аккуратно развернул её, нашёл нужную статью и, грузно опустившись на стул, сказал:
- Вот, послушайте, что говорит первый человек государства...
Но водитель КамАЗа до мыслей первого в государстве человека дойти не дал. Со скрипом сев на кровать он, ухмыльнувшись, продекламировал с интенсивно-кавказским акцентом:
- Послюшяй, дарагой! Брос х...ю, займыс дэлом...
Профессор выронил газету, затряс нижней челюстью и вдруг чистым тенором запричитал:
- Ну почему обязательно надо материться? К чему эти дурацкие обороты, в основном совершенно непотребного, я бы даже сказал, не побоюсь этого слова, интимного характера! Неужели нельзя просто сказать: плохой человек или уж в крайнем случае - иди на фиг?
- Хреново звучит! - не менее убежденно парировал водитель КамАЗа.
- Прекратите! - тенор профессора подпрыгнул ещё на октаву выше. - Сейчас же прекратите поганить язык! - он тотчас побагровел, часто задышал и даже засвистел нутром, и всё это вместе выдавало очень сильное его волнение.
- Егорушка, да ... с ними, успокойся, - робко встрял Анальгин.
- Егор Иваныч, да ладно тебе, - в тон Анальгину пропел Иван Петрович. - Михалыч исправится. Он больше не будет.
- Ну, ладно, - примирительно сказал водитель КамАЗа и, не вставая со своей кровати протянул руку профессору, - держи краба! Миру - мир, войне - пиписька...
В ответ на эту сугубо мирную инициативу профессор что-то невнятно пробормотал.
- Ну как хочешь... - гроза кольцевых дорог показал профессору фигу. - На обиженных - ... кладут и воду возят! - и для пущей важности хлопнул себя ладонями по коленкам, давая этим понять, что всё мол, дискуссия закончена.
* * *
Однако на этом стрессы для профессора не закончились. Оказывается ночью, пока все, кроме Ивана Петровича и Анальгина, крепко спали, в отделении было совершено гнусное преступление против личной собственности граждан - неизвестные злоумышленники обчистили два холодильника, украв оттуда всю еду больных. Профессору с большим удовольствием сообщил об этом Гарик. Реакция на это получилась такая, словно «Спартаку» загнали пятую шайбу подряд.
В отделении творилось чёрт знает что: переполох, анархия и забастовка. Все обобранные больные собрались перед кабинетом заведующего и требовали немедленной компенсации понесённого ущерба. Заведующий, по слухам, срочно заболел, старшую сестру услали в аптеку и самым главным человеком в отделении осталась санитарка Валя, которая в это время весьма добросовестно мыла туалет. Когда же ей надоела суета оскорблённых в своих лучших чувствах пациентов, она случайно разбила около кабинета старшей сестры бутыль нашатырного спирта и больные, вместе со своим негодованием, возмущением и даже тараканами разбежались по палатам. Только таким весьма хитроумным способом конфликт удалось погасить. Правда кое-где в палатах ещё тлело возмущение, но оно перестало быть столь всеобъемлющим и всесметающим.
У профессора исчезли курица, грамм восемьсот колбасы, солёные огурцы и кусок масла. Этого он, казалось, не переживёт! Сровняв с землей всех своих соседей и застращав их «Развитием капитализма в России» он с остервенением плюнул в раковину и зачем-то сравнил прошедший урожай с таковым в 1913 году! Сравнение оказалось явно не в пользу современного этапа.
Водитель КамАЗа поддерживал профессора как мог и предлагал найти преступников прямо сейчас и набить им е.., ну, то есть лицо! Гарик втайне посмеивался, хотя и сидел с кислой физиономией, Иван Петрович жалел потерпевшего, Анальгин молчал, но чувствовалось, что этому молчанию скоро придет конец.
А профессор, в сотый раз подсчитав убытки, продолжал ругать царизм!
- Так тебя ж при социализме обокрали! - не выдержал-таки Анальгин. - При самом что ни на есть развитом!
- Не трогай святое! - ощетинился обобранный до нитки историк. - Не в социализме дело! Воли много дали, народ и избаловался. Террор нужен! Руки отрубать! И к стенке...
- Может с тебя и начнём? - съязвил Гарик.
- Да как... - профессор надулся и зашипел как налитое на раскалённую сковородку тесто, медленно превращающееся в блин.
- А что - как! - просто сказал Анальгин. - Все правильно! Ведь как ни крути, а этих людей, ну, что тебя обобрали, с пелёнок учили такие же, как ты. Чему? Жить и работать по-Ленински! Разве нет? Вот они заветы в жизнь и воплотили - вспомни, как там, в первоисточниках - экспроприация экспроприаторов!
Гарик свёл зрачки к носу и упал на кровать. Водитель КамАЗа сидел на стуле с раскрытым ртом. Иван Петрович с удовольствием следил за разворачивающейся баталией. В победе Анальгина он нисколько не сомневался.
Профессор ненавидящим взглядом упёрся в старика и, по-видимому, подыскивал в уме подходящую цитату, чтобы сразить ею противника наповал. Но с расстройства вкупе с голодухой думалось медленно и кроме материализма и общего кретинизма ничего в голову не шло.
Анальгин же напротив, соображал мгновенно и, пока профессор мысленно перетряхивая пыльные первоисточники, готовился к нападению, очень мирно, и даже, пожалуй, наивно проговорил:
- Егорушка, вот смотри: мы все - чернь, серые, так сказать, народные массы. Ни у кого из нас излишков нет. Мы как пролетарии - нам нечего терять. Причём, обрати внимание - у нас нет даже цепей. Мы - беднее пролетариев! А ты - зажиточный... Почти кулак! Вот тебя и экспроприировали! Так что всё правильно - если теория верна, то раскулачивание тебя есть историческая неизбежность! Или ты с ленинскими заветами не согласен?
Поскольку крыть профессору было нечем, он прибегнул к последнему аргументу - тяжело дыша положил под язык таблетку нитроглицерина.
- А теперь, когда ты такой же нищий как все, неплохо бы тебя ещё в Сибирь, для полноты ощущений... - не спеша, с удовольствием продолжал топтаться на профессорских мозолях Анальгин. - Теперь тебе, также как и нам, нечего терять, поэтому мы от души тебя поздравляем и можем даже принять в свою компанию голодранцев, если ты, конечно, заплатишь вступительный взнос...
- А что это за взнос? - очень наивно спросил Гарик.
- Ну, без взноса нельзя, - Анальгин быстро повернулся к рыжему негодяю, всё ещё хранящему на лице елейно-вопросительное выражение, и стал медленно растолковывать: - Не подмажешь - не поедет. Понимаешь, для того, чтобы пробиться в передовые, на самые верха, нужен или орган специальный - рука, скажем, спина или жопа - каждому своё помогает, или большие деньги. А лучше всё вместе - и то, и другое, и третье. И все почему-то считают, что лезть вверх очень трудно, а вниз можно скатываться сколько угодно - всё равно, мол, поднимут! Но это не так. Не всякая стая примет. Тут тоже нужен презент - а то ведь не подмажешь, не поедет.
- Да, Егор, - неожиданно поддержал такой поворот событий водитель КамАЗа, - ставь бутылку и прописывайся! Чего уж...
Совершенно задавленный чернью профессор тяжело поднялся и вышел в холл. На дорожку Анальгин посоветовал:
- Только «Имбирную» не бери! А то у меня от неё изжога... - и когда дверь за экспроприированным закрылась, качая головой добавил: - Да-а, как же они запрыгают, когда голод-то начнётся?
* * *
Вечером, после организованного в складчину ужина (профессор не участвовал - родственники принесли ему еды взамен украденной и поэтому он опять стал вхож в верха!) всей палатой смотрели телевизор. Фильм был старый, явно из сокровищницы Госфильмофонда, хорошо известный и, наверное, поэтому с накрепко забытым названием. Нонна Мордюкова играла молодую, неопытную во всех отношениях председательшу колхоза, Михаил Ульянов - аскетичного и вполне реально видевшего правильный курс областного начальника. Действие разворачивалось в грязи, в самом начале переходного периода. Поначалу взгляды главных героев на определенные проблемы несколько различались, но постепенно историческая необходимость сделала своё дело. Закончилось всё немного неожиданно: полными закромами, при хорошей погоде, но с кислыми минами.
Когда уже улеглись, сытый профессор удовлетворенно проворчал что-то насчёт правильности основной идеи, в результате чего, по его мнению, значительно возросло, особенно за последнее время, материальное благосостояние трудящихся. Чувствуя, что его никто не поддерживает, он заверил народные массы в неуклонном стремлении служить партии, народу и идти вперёд, и только вперёд, по пути прогресса к торжеству великих идей!
- Туши свет, - буркнул Анальгин и вкрадчиво подверг сомнению коллективизацию. Профессор тотчас дал понять, что идти к светлому будущему он готов и в темноте!
- Ты что, не веришь, что победа коммунизма неизбежна? - злобно громыхнул он и кровать, очевидно в знак одобрения, удовлетворенно заскрипела под ним.
Анальгин промолчал.
- Вот то-то же! - зевнув сказал профессор. - Хоть одного переубедил. А то куда ни глянь - кругом одни оппортунисты... Ничего понимать не хотят! А какой гигантский скачек сделала страна! Одной стали выплавляем - о-го-го!
- К нашей стране чужие мерки не подходят, - убеждённо прошамкал Анальгин. - У нас всё зависит не от тысяч тонн стали. И газ, и нефть здесь тоже не причём! Уровень благосостояния советского народа всегда определялся стоимостью пол-литра водки!
Водитель КамАЗа тотчас горячо поддержал идею старика, сказав, что ему совершенно наплевать на уголь, прокат и металл, пусть даже цветной! Основа основ - «пол-литранец»! А дальше уже расценки: машина гравия - одна бутылка, торфа - три, отвезти на дачу стройматериал, с погрузкой и разгрузкой - примерно десять. И ещё, конечно, плюс расстояние. А миллионы кубометров газа - на ... они? В карман не положишь, пропить - не пропьёшь!
Прослушав выступление дальнобойщика Гарик тоже хрюкнул что-то в поддержку.
Видя, вернее чувствуя, что благодаря усилиям Кузьмича количество оппортунистов на единицу площади прогрессивно растёт, профессор снова скрипнул кроватью, зажёг свет и полез в тумбочку за газетой. В ответ на этот произвол народные массы возмутились и потребовали темноты! Профессор зло плюнул в раковину и, оставив гореть бра, с газетой в руках вышел в холл. Свет погасил Гарик.
- Чего там пишут-то? - вкрадчиво осведомился Анальгин, когда профессор вернулся. Иван Петрович не видел лица старика, но ясно представлял себе его выражение.
- Вам всё равно не понять! - буркнул профессор.
- Должен заметить, - обиженно протянул Анальгин, - что это не метод разговора с народом. Так и до волюнтаризма рукой подать.
Вяло и безынициативно они переругивались в темноте ещё минут пятнадцать, пока водитель КамАЗа не послал обоих. Ну, куда и так понятно.
С тем и угомонились.
* * *