Производственную практику мы, мальчишки, проходили на "Гидрометприборе", на заводе, выпускавшем оборудование для метеостанций. Маленький заводик находился в самом центре города, на проспекте Плеханова, рядом с профильным Управлением Гидрометеослужбы.
Целых два года нас готовили на слесарей-сборщиков. Теорию и технику безопасности мы изучали в "Красном Уголке", там, где проводились обычно всякие собрания. Мастер, как правило, не слишком долго находился с нами: дел на заводе хватало и более важных, чем обучение слесарному делу подростков, вовсе не собиравшихся становиться рабочими. А мы, оставшись без присмотра, быстро находили себе занятия. Одни брали в руки шашки и шахматы, те, что пылились на полке рядом с кубками, полученными за разные достижения. Кто-то читал. Кто-то, коротая время, играл в карты...
Работа в сборочном цехе была намного интереснее. Конечно, нас не подпускали к реальной продукции - кому нужен был неизбежный брак? Но из отходов - из квадратных обрезков стальных листов толщиной в два-три миллиметра - можно было выпилить прекрасные "звездочки", заточить края так, что они становились острыми, как бритва, и бросать потом эти "готовые изделия" в мишени - в ящики в глубине заводского двора. "Звездочки" получались у нас почти такими же, как у японских ниндзя, и удивительным оставалось одно - как же мы ими за все время нашей "практики" никого не убили, не покалечили?
Впрочем, раненные все же попадались. К примеру, мой одноклассник, сосед по парте. Сломанный туристический топорик он захотел превратить в мачете.
Пока топорик был цел, мы брали его с собой в походы. Дома, в нашем саду, ему доставалась обычно роль томагавка. Но однажды он намертво застрял в толстом полене, а когда по нему ударили кувалдой, не выдержал и отлетел в сторону, оставив половину лезвия зажатой в древесине. Теперь им можно было только колоть орехи - длинным продолговатым обухом. Но удобная обтянутая рифленой черной резиной рукоятка, прекрасная легированная сталь так и просили дать топорику новую жизнь.
Мы решили убрать все лишнее: сточить обух и превратить топорик в длинный тяжелый тесак. Вручную, напильником, сделать это было нереально. Но у входа в сборочный цех стояло чудесное электроточило - большой абразивный круг в металлическом кожухе. Им пользовались редко. Мы притащили топрик на завод, выбрали момент, когда рядом с точильным станком никого не было и нажали на большую коричневую кнопку.
Точило завертелось с угрожающим воем. Товарищ поднес к нему топорик и прикоснулся к бешено вращающемуся красноватому диску сломанным лезвием. Посыпались искры. Товарищ немного поднажал, и лезвие тут же затянуло внутрь, под кожух, вместе с пальцами, которые все еще пытались удержать рукоятку.
Я сразу же нажал на вторую, красную кнопку. Точило остановилось, но ногтя на большом пальце товарища уже не было, его сорвало вместе с кожей - хорошо еще, что кость оказалась целой.
Заживала рана долго. Товарища перевели проходить практику к девочкам: изучать библиотечное дело. А нас вообще перестали подпускать к станкам - к фрезерному и особенно к сверлильному, потому что неправильно зажатое сверло вдруг превращалось в пращу, готовую запустить изделием в стену и даже в проходящего мимо мастера.
Еще на заводе был гальванический цех. Пахло в нем отвратительно, но, опустив потихоньку в ванну обвязанную проволокой монетку, можно было достать ее потом блестящей, покрытой тонким слоем настоящего серебра.
Прошло лет двадцать, и я случайно узнал, что именно тут, в гальваническом цехе "Гидрометприбора" работал сразу после Войны мой отец, и именно эта работа свела его в могилу.
Отец в 41-м заканчивал школу. Не стал дожидаться повестки, вместе с другом отправился в военкомат и ушел на фронт. Угодил в "котел", попал в немецкий концлагерь. Чудом выжил, дождался освобождения и снова оказался на передовой. После демобилизации поступил на юридический. Встретил там студентку-первокурсницу и через год женился на ней - на моей матери.
Еще через год, в 47-м, родился я. Нужно было кормить, одевать семью. Отец, чтобы не бросать учебу на дневном, устроился сюда, в гальванический цех, в ночную смену. То, что начал немецкий концлагерь, доделали испарения кислоты - у отца открылось легочное кровотечение. Через два года его не стало.
Я не знаю пока об этом - в детстве, в юности мне почти ничего не рассказывали о родном отце.
Не знаю я пока и о том, что сам вернусь сюда через десять лет и стану работать вот за этой стеной на метеостанции, работать, как когда-то отец, по ночам, потому что днем не на кого будет оставить родившуюся у меня дочь...
Тифлис, 1962 год, Плеханова, угол Вокзальной, между Прошлым и Будущим - меж еще неведомым Прошлым и пока неизвестным мне Будущим.