ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ
Этот день следовало бы занести в календарь красным цветом! Он ознаменовался сразу четырьмя из ряда вон выходящими событиями: пациенты двести восемьдесят седьмой палаты подверглись обходу лечащего врача, заведующего отделением и профессора! Но сначала...
...Посреди ночи в палате неожиданно зажёгся свет, дверь с шумом распахнулась, и на пороге появилось очень странное существо. В грязном ватнике поверх белого, вернее уже давно серого, халата, маленького роста и с большой, совершенно непропорциональной всему остальному головой. Внешне вошедший чем-то напоминал пришельца из далекого космоса. Конечно, будь у него один глаз, скажем на лбу посередине, или торчи из макушки антенна, аналогия казалась бы большей, но даже с двумя глазами и без антенны он очень сильно смахивал на инопланетянина.
- Кто здесь лежачие?! Такие есть?! - громко, визгливо, въедливо крикнул вошедший, и было совершенно непонятно, как такой маленький человечек может источать так много шума. Не дожидаясь ответа, он подскочил к кровати с сощурившимся от неожиданно яркого света Иваном Петровичем и также визгливо вопросил:
- А у вас! Какой номер противогаза?!
Иван Петрович вытаращил глаза и юркнул под одеяло с головой! Разве мог он даже на секунду представить себе, что удостоен сверхвысокой чести, потому как является участником второго этапа военно-патриотической игры «Гражданская оборона. Тактика и действия»?
А инопланетянин, не долго думая, быстро сорвал с Ивана Петровича одеяло и, мгновенно оценив размеры вершины тела совершенно обалдевшего от такой бестактности пациента, заверещал:
- Третий! Запомните - третий!! Слышите?? Третий!!!
- А вы? - пришелец мгновенно подскочил к водителю КамАЗа, который впопыхах, со сна, никак не мог застегнуть полу пижамы на дырку в майке. - Вы? Знаете, где здесь запасной выход!?
Поскольку ответа в скором времени не предвиделось, он подлетел к Гарику и снова завопил:
- А вы? Чем болеете? Кто скажет мне, с чем он тут лежит?! Я ещё долго буду ждать??!!
- Это больной с синдромом WPW, - сонно пролепетала стоявшая в дверях врач. За её спиной зябко ёжились тёплые со сна медсестры.
- Запомните! - пришелец резко повернулся на каблуках и сверкнул глазами на врача. - Медицина не терпит сокращений!! Что это за ве-пе-ве? Кому это понятно? Отвечайте как положено!!!
- У этого больного синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта, - почти по слогам заплетающимся языком повторила врач.
- Вот то-то! Вот теперь понятно!.. А то ве-пе-ве, ве-пе-ве... Ничего делать не хотят, всему учить надо! Никто ничего не знает! А если завтра - война, как в сорок первом! Куда побежите? Куда побежите, я вас спр-р-рашиваю?? Ничего, завтра заведующему вдуем как положено! Он у меня попляшет... Р-р-развалил всю р-р-аботу!
На этом крик неожиданно оборвался. Конечно, никто из обитателей двести восемьдесят седьмой палаты и не предполагал, что они имели дело с заместителем главного врача по гражданской обороне, личностью особенной, неординарной и можно даже сказать редкой! Несмотря на свой незначительный рост, это был человек с сильно гипертрофированным самомнением и чрезмерно высоким уровнем осознания собственной значимости [1]. Где бы он не появлялся, везде его сопровождали децибелы, десятки их, а подчас и сотни! Казалось, что даже пустое пространство вокруг него генерирует грохот. И ещё: это был очень весёлый человек! Во всяком случае многим, кто с ним контактировал, рано или поздно становилось весело. И в прямом, и в переносном смыслах…
____________________
[1] Синонимом этого заболевания является дисциркуляторная энцефалопатия советского генеза.
После исчезновения гуманоида в палате осталось какое-то ощущение пустоты и полета. Иван Петрович неожиданно разволновался - а вдруг и вправду, завтра война, а мы, как обычно, не готовы! Оно, конечно, наш бронепоезд... Но ведь всё это где-то в принципе! А случись что - правда, куда бежать?
Своими соображениями он поделился с Анальгином и водителем КамАЗа.
- Брось ты … заниматься! - уверенно прокомментировал сомнения дальнобойщик. - Белая простыня есть - самое главное...
- К тому же мы - оплот мира... - вставил Анальгин. - Или забыл, чему тебя профессор учил? А то, ведь, краткий курс и повторить можно...
Профессор всего этого не слышал. Ни пришелец, ни проблемы гражданской обороны, ни космическая пустота, установившаяся после вторжения, его не взволновали. Он так сладко спал, что пройти мимо этого факта оказалось просто преступно! Поэтому Гарик гнусным голоском рассказал пошлейший анекдот про поручика Ржевского, водитель КамАЗа взорвал тишину хохотом и все с удовольствием констатировали законное раздражение, которое испытал профессор в результате своего несвоевременного пробуждения.
Больше никто так и не уснул. Не дали. Минут двадцать тянулась ленивая тишина, и когда профессора снова стало забирать, Анальгин, как Троцкий когда-то, навязал народу дискуссию о проблемах развития мирового рабочего движения. В вялой перепалке убили часа полтора, потом минут сорок Гарик на пару с водителем КамАЗа нарушали экологию, ловя тараканов, гремя и топая. После разгрома врага Анальгин предложил отпраздновать победу, достал кипятильник и сунул его в литровую банку. Иван Петрович на всякий случай принял нитроглицерин, сделал зарядку, как учил методист ЛФК, черноголовый дальнобойщик вынес судно и утку - настала его очередь, профессор, сонный и недовольный оделся и ушёл за газетами.
Вступал в свои законные права пятнадцатый день.
* * *
Утро началось с лихорадочной подготовки к обходу лечащего врача, которого Иван Петрович так ни разу ещё не видел. Врача-терапевта он почему-то представлял себе пожилым и добрым, в старомодных круглых очках, с коротенькой седой бородкой клинышком и обязательно с деревянной трубкой, широким раструбом неизменно торчащей из кармана халата. [2] Правда со слов соседей по палате он уже знал, что их лечит женщина, но в душе очень сомневался и не верил этому. Однако, отметив такую серьёзность подготовки, врача заранее зауважал.
_______________
[2] Подобный образ врача навязан всем нам ещё в детстве байками про доктора Айболита.
А в палате творилось что-то совершенно неописуемое. Сначала влетела сестра-хозяйка, та, что три дня назад интересовалась личностью, наклавшей в биде, и перевернула всё вверх ногами - сменила матрасы, наволочки, простыни, одеяла, халаты и даже полотенца. Следом за сестрой-хозяйкой прибежала санитарка, заменила судно и утку на совершенно новые, потом вымыла пол, раковину, протёрла все кровати, тумбочки и зеркало. Медсестра принесла таблетки и положила на встроенную в стену, совершенно одичавшую ещё при Хрущеве, мыльницу кусок мыла.
Ровно в десять дверь торжественно открылась и... радужные мечты Ивана Петровича развеялись как сиреневый туман! Вместо пожилого, убелённого сединами, несколько сгорбленного под тяжестью полновесно прожитых лет, жизненного опыта и клинического мышления старичка, в палату, обгоняя излучаемый ею же самой запах «Клима», явилась докторица с тщательно зашпаклеванным возрастом на лице!
Это оказалась та самая дама, которой явно не хватало пары пистолетов за поясом. Это именно её видел Иван Петрович в импровизированном театре три дня назад - тогда она явилась миру в вишнёвом кожаном пальто и широкополой мужской шляпе. Но теперь, вблизи, она выглядела несколько иначе: волосы - ярко рыжие, глаза - тёмно-карие, платье - какой ужас! - сиреневое, халат - хрустяще-белый, на лице - улыбка давно разведённой женщины и следы тщетных попыток стереть разрушительное действие времени.
Ивану Петровичу лечащий врач сходу не понравилась. Обход начался по часовой стрелке и поскольку наш герой лежал первым налево, докторица подошла к его кровати, поправила и без того безукоризненно сидевший на ней халат и, кокетничая, спросила:
- Ну, кем вы работаете?
При этом она с чувством, широко и радостно улыбнулась, обнажив вставные челюсти с ровными, белыми и похожими друг на друга, как две капли воды, зубами, которых, как показалось Ивану Петровичу насчитывалось не тридцать два, а по меньшей мере шестьдесят четыре. Глаза её заиграли, заизлучали и, казалось, замурлыкали.
Иван Петрович скромно ответил. Улыбка эскулапши мгновенно перешла из горизонтальной плоскости в вертикальную, взор погас, углы рта опустились. Осмотр был закончен.
Благодаря докторице Иван Петрович ещё более углубил свои познания о соседях. У Гарика, несмотря на такое имя, оказалась совершенно русская фамилия, и к тому же он оказался туляком, Анальгин, оказывается, опять «пришёл морочить всем голову», черноголовый дальнобойщик болел гипертонией, которая особенно обострилась у него в последний месяц, сразу после того, как гаишники в день Советской Армии извлекли его из родного КамАЗа совершенно невменяемого по причине углублённого отмечания праздника. О профессоре ничего дополнительного узнать не удалось. Докторица как-то хитро подмигнула ему и велела попозже зайти к ней в ординаторскую для беседы.
...Едва запах «Клима» ослаб и профессор, несколько суетясь оделся и вышел, как Анальгин восстал со своего ложа и возмущённо воскликнул:
- А? Голову я ей морочить пришёл! Да на такую голову разве что воронам гадить... - он даже задохнулся. - Нет, Вань, ты посуди! Всё нутро болит, а она - «голову морочить»! - старик надсадно закашлялся и зло плюнул в раковину. - И где таких лекарей пекут? Ей-богу, к корове бы не подпустил... - и, подойдя к кровати профессора и погрозив ей кулаком, добавил: - У, мафия! Всё у них схвачено... А тут не знаешь, когда помрешь...
- ...и от чего... - вставил водитель КамАЗа. - Ладно, Кузьмич, успокойся. Пойдём лучше покурим, а то...
В этот момент в палату вошла медсестра и сообщила, вернее приказала: всем готовиться к обходу заведующего отделением!
- Прорвало! - недовольно воскликнул Анальгин. - То не дождешься, то косяком попёрли... Пожрать не дадут!
А в палате, между тем, уже убирались снова. Второй раз вымыли так и не успевший ещё загрязниться пол, протёрли и без того сверкавшую раковину, поменяли мыло - белый кусок на розовый!
Первым в палату вошёл невысокого роста, довольно худой, пожилой человек в затемнённых очках, с прозрачной трубкой на шее и большой чёрной печатью на боковом кармане белоснежного халата. Он поздоровался, огляделся, удовлетворенно крякнул и сказал:
- Прошу.
Тотчас же следом вошли медсестра с двумя полотенцами через плечо и блокнотом в руках, несколько разного роста, возраста и размеров женщин. Волчком завертелся хоровод дорогих французских духов. Запах «Клима» послышался последним.
Заведующий отделением взял стул, приставил его к кровати Ивана Петровича и сел. Голова его при этом незначительно выступала над матрасом.
- Это больной из реанимации, - сказала полная, дородная дама с ярко накрашенными губами, в красивых очках, с цепочкой и с обширным бюстом. - Переведён к нам в среду. Здесь - инфаркт...
- Тс-с! - поднял руку заведующий. Он снял с шеи трубку, вставил блестящие, изогнутые загогулины в уши, положил массивный, металлический, неожиданно-холодный диск на грудь Ивану Петровичу, наклонился над ним, закрыл глаза и, казалось, уснул. Спал он минуты три, потом неожиданно встрепенулся и тихо сказал:
- Пишите...
Дородная дама достала ручку.
- Распространённый гы-гы-гы, с преимущественным поражением сосудов гы-гы-гы, гы-гы-гы и аорты...
Иван Петрович внимательно вслушивался в то, что говорил заведующий, но почти ничего не понимал. Что писала в это время полная дама, трудно было себе даже представить.
- ...острый гы-гы-гы гы-гы-гы миокарда, осложненный гы-гы-гы, гы-гы-гы и гы-гы-гы... Гипертоническая гы-гы-гы - давление какое?
- Сейчас... - дама стала листать историю болезни. - Так... Вот... Сто сорок на восемьдесят при поступлении...
- ...второй стадии. Курите-выпиваете?
Сходу вопрос осветить не удалось. Иван Петрович выпивал, но не курил. Поэтому он немного помедлил, подыскивая, как бы полнее и точнее ответить и, в конце концов, ляпнул:
- Да, как сказать...
- Так, эмфизема гы-гы-гы, диффузный пневмосклероз, - мгновенно подхватил заведующий, внимательно глядя на больного, но адресуя слова отнюдь не ему.
- Записала, - прошептала дама. - Какие будут рекомендации?
- Юлия Ефимовна! - громко и как-то раздраженно сказал вдруг заведующий и запах «Клима» резко усилился - к нему подошла докторица, та самая, что уже делала обход сегодня и интересовалась профессией своих подопечных. - Больной занимается ЛФК?
- А как же! - в тон ему, недовольно, с вызовом ответила Юлия Ефимовна.
- Обратите на него внимание! Самое серьёзное... Слышите?
Юлия Ефимовна слышала.
- Не глухая... - надменно поджав сердечком накрашенные губы ответила она и отрешенно уставилась в окно. Лицо её было в этот момент строгим и, как у коренных жителей ЮАР, независимым.
- Что он получает? - теперь заведующий обратился уже к дородной даме.
- Так... - уверенно ответила та, снова начав листать историю болезни. - Значит...
- ...Гы-гы-гы отменить, перевести на непрямые гы-гы-гы... - проворчал заведующий и повернулся, чтобы идти к Гарику. Но тут Иван Петрович совершенно неожиданно для себя собрался с мыслями и смело спросил:
- Доктор, ну... что теперь со мной будет? Вставать-то скоро?
- Пока лежать! - строго и даже, пожалуй, недовольно ответил заведующий. - Лежать, пока не сформируется хороший рубец!
- Поймите, в покое - ваше спасение! - поддакнула молоденькая докторица, лицом похожая на головной вагон электрички.
- Вставать не раньше, чем через три недели! - строго сказала Юлия Ефимовна. И уточнила: - От начала заболевания!
Заведующий гыкнул пару раз возле Гарика и переместился к Анальгину, но дальнейшие действия врачей уже Ивана Петровича не интересовали. Ему стало ясно, что теперь он в общем-то не жилец! Совершенно расстроенный он отвернулся к стенке. В груди образовалась колючка, такая же, как тогда, дома. Настроение сразу упало. Он снова увидел себя седого, в скверике, с палочкой...
* * *
Едва заведующий, увлекая за собой свиту, вышел, закончив тем самым обход, как Анальгин сорвался с кровати и умчался в буфет. Вернулся он минут через пять растрёпанный и нервный: завтрак уже закончился, всё съели, а что съесть не смогли, то выбросили. Единственное, что удалось урвать, так это два куска сыра, вареное яйцо и батон белого хлеба.
- Ничего, - сказал Гарик, - с паршивой собаки - хоть шерсти клок!
В предстоящий завтрак каждый внес свою лепту: Анальгин поставил кипятиться воду, водитель КамАЗа достал варенье и заварку, профессор принёс из холодильника ветчину, Иван Петрович отдал печенье и яблоки.
- Вань, - сказал Анальгин, - ты чего такой грустный?
- Да так, - ответил Иван Петрович с дрожью в голосе, - радоваться-то особо нечему.
- Ты, погоди, нос-то не вешай! Они наговорят, любой заболеет... Давай-ка лучше чайку! - старик кивнул на начинающую закипать воду.
Но выпить чаю видно было не судьба: словно ураган пронесся новый приказ - срочно готовиться к обходу профессора!
Читатель может вполне самостоятельно представить себе, что в ответ на это выдали Анальгин, Гарик и лучший друг гаишников. Даже профессор, и тот хрюкнул что-то недовольное. Промолчал только Иван Петрович - ему всё было абсолютно сиренево.
* * *
Началось всё довольно странно: сначала вошли два молодых человека и поставили посередине палаты обшарпанный, явно пенсионного возраста стул. Несколько раз подвигали его, то ближе к профессору, то к Ивану Петровичу, покрутили, надавили, приладили и, в конце концов, замерли от него по обе стороны, держась за спинку, словно не давая ему убежать. Больные притихли, физически ощутив, что светило уже на подлёте!
А конвоиры, между тем, не шевелясь и не моргая простояли минут десять! Наконец дверь открылась и вошли две молодые женщины в безукоризненно отутюженных халатах, со «слушалками» на шеях и с полотенцами в руках. За ними - ещё несколько человек, среди которых сияла и Юлия Ефимовна. От обилия белых, накрахмаленных халатов в палате сразу стало светлее, а у её обитателей появилось ощущение праздника, создалась атмосфера всеобщего духовного подъёма!
Вошедшие образовали живой коридор, по которому к больному народу не спеша вышел невысокого роста плотный человек в расстегнутом, белоснежном, до пола, халате. Он молча обвел пациентов ненавидящим взглядом, уселся на всё ещё охраняемый стул и махнул рукой. Тотчас же перед ним спиной к Анальгину встала красивая молодая докторица и, заикаясь от волнения, начала излагать историю о том, как Иван Петрович должен был заболеть. Версия существенно отличалась от того, что случилось на самом деле.
Докторица говорила долго, голос её дрожал, лицо сделалось пунцовым, и даже обильная косметика не могла этого скрыть. Она часто запиналась, но никто её не перебивал. Профессор молча сидел на стуле, а стоявшие в свите за его спиной со скучающими физиономиями усердно делали вид, что внимательно слушают, наверняка думая каждый о своём.
Ивану Петровичу надоело слушать о том, что с ним должно было произойти, и он перевёл взгляд на профессора. При ближайшем рассмотрении тот оказался похожим на жабу. Внешний вид светила имел полный набор жабьих атрибутов - тут присутствовало всё: и толстенькие ножки, и солидное брюшко, размеры которого беспардонно подчеркивал не застегнутый халат, и короткая шея, вернее полное отсутствие таковой, и большая голова, и выпученные глаза. Аналогия казалась полной, разве что профессор не был зелёным и не квакал. Он вообще не произнес ни одного слова. Лицо его было одновременно внимательным, напряженным и одухотворенным! Такие лица присущи памятникам.
Докладчица, между тем, иссякла. Наступила тишина. Профессор устало и как-то уж очень томно закрыл глаза и медленно, еле уловимо, кивнул. Декорации тотчас сменились - место хорошенькой докторицы быстро занял молодой человек, один из тех, что принесли стул, и начал ясно, громко и по-военному четко излагать историю падения Гарика.
...Когда пять врачей за всех пятерых пациентов наконец отчитались, профессор солидно откашлялся, встал, повернулся лицом к умиравшей со скуки аудитории и скрипуче спросил:
- Вопросы есть?
Вопросов, к счастью, не возникло.
* * *
...В конце концов профессор уделил каждому пациенту по вниманию: Ивану Петровичу он постучал узловатым пальцем по грудине, Гарика потрепал по голове, взлохматив его огненную шевелюру, Анальгину помял живот, водителя КамАЗа послушал, а профессору ткнул указательным перстом в голень. Потом молча повернулся к двери, бросил взгляд куда-то в будущее, безусловно светлое и безмятежное, заложил руки за спину и опять по враз образовавшемуся белоснежному коридору вышел. Следом устремилась свита. Палата мигом опустела и посерела. Лишь забытый пожилой стул одиноко остался стоять посередине. Все молчали. Лишь Анальгин, неизвестно к чему, недовольно проворчал:
- Каков стол, таков и стул...
- Кто это был? - вяло спросил Иван Петрович, ни к кому конкретно не обращаясь.
- А ты что, ещё не понял? - Анальгин, оттянув книзу веки, сосредоточенно рассматривал в маленькое карманное зеркальце свои тускло мерцавшие белки. - Гордись Ваня! Это очередной Эверест отечественной кардиологии...
Более ничего существенного в этот день не произошло, разве что вечером Анальгин внёс некоторую коррекцию в представления Ивана Петровича о современных методах медикаментозного лечения.
* * *
Перед самым сном обычно проветривали палату. К этому времени Иван Петрович должен был закончить все свои туалеты, чтобы судно успели вынести и никакие посторонние запахи не тревожили сон всех пятерых. Соседи вышли в холл, окно, вернее фрамугу, открыли, новый представитель многомиллионного отряда инфарктников укрылся одеялом и лежал на правом боку. Чтобы хоть чем-то заняться он высыпал из баночки таблетки и разложил их в ряд по величине. Самые маленькие - две белые с буквами V и L, лежали слева, далее была просто средних размеров белая таблетка, судя по отсутствию маркировки - явно «наша», потом две красных с белыми пятнышками - название их забылось, но запали слова Анальгина - это были те самые, югославские, «громкие», по «два пятьдесят две за двадцать пять штук». И замыкала ряд большая белая таблетка - тоже «наша» и Иван Петрович нутром чувствовал, что это был анальгин!
Передовик производства долго созерцал этот ряд лекарств, потом как-то разом сгрёб их в горсть и лихо забросил в рот. В этот момент в палату незаметно прокрался Анальгин и, увидев последнее действие своего соседа, тщательно прикрыв дверь, шёпотом, с возмущением воскликнул:
- Ты что, угорел? Ты что делаешь? Зачем таблетки пьёшь? - и на удивлённый, обескураженный, немой вопрос полуподавившегося от неожиданности блюстителя строгого постельного режима, добавил: - Это ж отрава! Я, - он стукнул себя кулаком в грудь, - потому так долго и живу, что, слава Богу, их лечение не воспринимаю.
Иван Петрович сел в кровати, укутался одеялом и глупо моргал, не зная что ответить. Таблетки гуськом, медленно, одна за другой скользили по пищеводу и беззвучно падали на дно желудка. А Анальгин, тем временем, напыжась, продолжал:
- Они ведь, - он указал пальцем в сторону профессорской кровати, - кого хочешь ухандокать могут! Ваня, веришь, я бы смолчал. Да больно ты мне приглянулся! Мужик ты хороший, и баба у тебя что надо, грех вдовой оставлять. Поэтому и говорю, не пей ты, ради Христа, эту отраву! Вот профессора - не жалко, соплю зелёную - тоже прищучить не мешает! А ты мне в душу запал, веришь! Думаю, не скажу - грех на мне будет.
Ошарашенный гроза доски почёта впал в оцепенение и не звучал. А старик рассыпался соловьем:
- Ну скажи, зачем ты мучаешься? - он подошёл к профессорской тумбочке и взял прозрачную стеклянную трубочку с нитроглицерином, - вот от этих - страсть как стучит в затылке и в висках, эти, - он показал на розовые таблетки, - убивают печень, от этих - изжога, а те, что дают на ночь, якобы для сна - так знай, мужиком быть перестанешь!
Ивану Петровичу стало жутко. Если всё, что наговорил этот чудной старик правда, тогда, действительно, есть от чего помереть. Но теперь ему вдруг стало ясно, что перед ним стоял не просто глуповатый старикашка с добродушной физиономией. Это был, пожалуй, профессор фармакологии: в лекарствах он разбирался явно не хуже врачей!
А Анальгин вещал дальше:
- Вот эти, мочегонные, их специально на ночь раскладывают, чтобы сны получше раскрасить. Профессору первые два дня вместе со снотворными давали, для полноты ощущений! Я уж над ним сжалился, хоть он потом нас Готской программой поливал. Меня ведь тоже поначалу, лет десять назад, снотворными перекормили. Помню дней пять как чумной ходил, всё как шелудивый пёс писал по углам тонкой струёй. Так-то, дорогой Ванечка!
Иван Петрович внезапно вспомнил деда - тот тоже говорил: «Так-то, дорогой Ванечка!»
Анальгин иссяк и присел на край кровати.
- А почему же ты так пристаешь к сёстрам, когда тебе чего-нибудь недодадут? - неожиданно спросил Иван Петрович, вспомнив, как старик ссорился с медперсоналом из-за таблеток.
- А, это другое дело! - Анальгин оживился. - Во-первых - для порядка - указания врачей надо строго выполнять! Медсёстрам. А то анархия начнётся, порядка не будет! А во-вторых - я ведь не только болею, и весьма тяжело, - старик привычным жестом схватился за сердце и состроил страдальческую физиономию, - я ещё и коммерсант! Но смотри, никому ни гугу, - он подошёл поближе, - договорились? А то не скажу!
Иван Петрович пообещал. Анальгин проворно соскочил с кровати, подлетел к своей тумбочке, открыл её, вынул оттуда небольшой свёрток с бельем и не спеша развернул его. В нём оказались, кроме всего прочего, аккуратно сложенные чистые носки. Один он отложил в сторону, а другой, растянув пальцами резинку, протянул Ивану Петровичу. В это трудно было поверить, но носок почти до половины был наполнен разноцветными таблетками!
- Зачем же ты их собираешь? - спросил лучший друг пернатых и почитатель отряда кошачьих, заикаясь от удивления.
- Как зачем? Продаю... - просто ответил Анальгин, так просто, что Иван Петрович стал заикаться вполне профессионально.
- К-ко-му?
- Желающих всегда навалом! Но в первую очередь - соседке. Она, видишь ли, до лекарств больно охоча... - Анальгин явно наслаждался полученным эффектом.
- А з-за-ч-ч-ем?
- Поддерживаю её и без того весьма слабое здоровье, а заодно поправляю своё благосостояние... Это ведь моё? - старик взвесил на руке почти полный носок. - Моё! А раз так - что хочу, то и ворочу! Выбросить-то жалко, вот и делаю бизнес.
Ивану Петровичу показалось, что всё происходящее он видит в дурном сне. Не в сиреневом, конечно, но в достаточно противном! Старик, симулирует болезни, по собственной воле ложится в больницу, выпрашивает лекарства, но не лечится ими, а копит их, прячет в носок, потом продаёт. Чёрт знает что! Глупость какая- то!
А Анальгин продолжал взвешивать носок на руке:
- Грамм на триста потянет? Думаешь, нет? Потянет!!! А сто грамм - примерно четвертной! - и пока совершенно пораженный таким поворотом дела Иван Петрович обалдело молчал, юркий старик продолжил о своих планах: - Вот домой прибуду - каждую таблеточку в баночку. Красную - в красную, зелёную - в зелёную, а беленькую - в беленькую... Посмотри, сколько я тары набрал, - он снова раскрыл тумбочку и вытащил оттуда целлофановый пакет, в котором было десятка два разноцветных, пластмассовых баночек, - все иностранные! - с гордостью воскликнул коммерсант. - А иностранщина у нас дороже ценится... Думают, у них лучше! Ха! Отрава, она везде отрава!
Старик аккуратно спрятал в тумбочку пакет с баночками, свернул носки, обернул их майкой и тоже засунул подальше в обшарпанное белое нутро.
- Ты не думай, - Анальгин сморщился как засохший лимон, - я беру по-божески. И ей опять-таки выгода - по аптекам не бегать!..
От обилия такой совершенно неожиданной информации у Ивана Петровича закружилась голова.
- Понимаешь, - сочувственно прошептал Анальгин, видя, что его оппоненту уже по-настоящему плохо, - большое горе у моей соседки вышло: сын пропал, лет десять назад! Ну, взял и пропал... И она до сих пор говорит всем, что ничего, мол, не известно. Только я-то знаю, что пропал он или в Америку, или в Канаду, ну то есть в самую что ни на есть скандинавскую страну... И остался у неё от сына пёс. Уксусом кликали. Старый такой кобель, всё на Луну выл, когда был помоложе. Уж очень этот кобель ей сына напоминал. Такой же умный и интеллигентный! А тут, надысь, взял кобель да и сдох! То ли от чумки, то ли от поноса. И теперь соседка совсем с ума спятила - то по сыну убивалась, а теперь по кобелю. И, конечно, вовсе здоровья лишилась. Но я-то рядом, не даю пропасть, помогаю как могу! И лекарства всегда под рукой, и внимание. Это ещё хорошо, что больница здесь богатая и доктор добрый, что попросишь, то и выписывает. А то лежал я тут недавно в одной забегаловке - King size Нospital number fifty,[3] - Анальгин, казалось, даже не заметил, что перешел на английский, - так ведь курам на смех: веришь, у них клизма была на всех одна! Полтора месяца я там помирал - так на десятку даже не набрал! Тьфу!
_______________
[3] King size Нospital number fifty (англ) - Набор слов. King size - часто встречающаяся надпись на пачках сигарет иностранного производства. Дословный перевод фразы - королевских размеров госпиталь номер пятьдесят. Возможно Анальгин имеет в виду Московскую городскую клиническую больницу номер 50.
Для почти идеалиста Ивана Петровича мир стал постепенно поворачиваться как-то боком.
- Так что же ты врачам мозги-то канифолишь? - спросил он шепотом, без интонации, отрешённо глядя в пространство.
- Эх, Ваня! Уж лучше я им, чем они мне!
Глубочайший смысл этой фундаментальной фразы тогда ещё Ивану Петровичу понятен не был!
* * *