(Записки очевидца)
ВСТРЕЧА
История народов есть шкала
человеческих бедствий,
деления которой
обозначаются революциями.
Шатобриан
…В их словах было много ненависти. Ненависти трусов, внушавших жалость своим видом и повадками. У них была сила – упорство тупоумных. Окружив меня, эти одичавшие души в татуированных телах ждали момента, когда кто-нибудь из них, осмелев от ощущения царившей безнаказанности, нанесет первый удар. Далее, повинуясь коллективному бессознательному, они набросились бы на меня и избивали в лучших традициях, унаследованных от старшего поколения. Ежедневные низкопробные сериалы на криминальную тематику подпитывали эти традиции лучше всякого министерства пропаганды. Ведь молодость охотнее прислушивается к дурным советам.
Я стоял в центре образовавшегося круга. Со всех сторон – перекошенные от гнева лица. Зрачки глаз – карие, серые, черные, голубые, зеленые – бешено вращались. Суетливо двигались, нервно переступали ноги – худые, в обтягивающих, порванных на коленях по последней моде, джинсах. Тряслись поросшие густыми черными бородами юношеские овальные и квадратные подбородки. Беспокойство за социальное неравенство в собственном отечестве, приправленное желанием разрушить все старое – добродетель ограниченных умов.
Неподалеку серел памятник главному архитектору столицы.
Секунды бежали слишком быстро…
Спокойствие! К чему это ощущение холодной пустоты в легких? Разве они страшнее автокатастрофы или десятибалльного землетрясения? Вот этот, например, с черепом-башней, обрубленным затылком, бессмысленным взглядом и курчавыми волосами? Но что можно предпринять против этих истеричных чад столичных буржуа, возомнивших себя пламенными революционерами в течение последних суток? Надежды нации, опоры трона… Они были опасны как вместе, так и по отдельности, ибо легко впадали в состояние аффекта и теряли контроль над собой. Азиаты, стремящиеся жить по-европейски.… Один и тот же человек уступал старику место в автобусе и, с разницей в полчаса, переходил улицу в неположенном месте. Хотя к чему пунктир? Зачем жалеть красок? Часто даже от детей респектабельных родителей приходилось слышать следующее:
– Если бы мне предложили несколько сотен тысяч долларов и сказали бы, что для их получения я должен сесть в тюрьму на пару лет, то я бы сел. А что? Вышел бы и зажил в свое удовольствие!
По лицам некоторых из окруживших меня молодых людей было видно, что они полностью разделяют вышеприведенное мнение.
А еще чаще случались поножовщины и перестрелки по пустякам, но со смертельным исходом. Дети воровали золото из домов отцов. Брат судился с братом. Вдесятером избивали инвалида. Напившись в стельку, садились за руль, калечились сами и калечили других. Теперь, внезапно прозрев, эти инертные поклонники Востока и Запада, игнорирующие уроки собственной истории, планировали перечеркнуть прошлое и начать жить в будущем. В начале «революционного» процесса на судьбоносные преобразования отводился один день, после окончания «революционной» кампании речь пошла о долгой и кропотливой работе… Причина проста – невозможно, даже за несколько президентских сроков, вытравить из людей многовековое удобное и приятное ощущение рабства. Легко покоряться, сопротивляться труднее. А труднее всего изначально запретить себе подчиняться, особенно сильному. И особенно, если сам ты – слаб.
Еще секунда.… Да.… А ведь нужно было лишь поднять руку, сжатую в кулак, или показать направленные вверх указательный и средний пальцы – в ответ на их вопли о наступающем торжестве всеобщего процветания… Опасно игнорировать толпу фантазеров, особенно, если вы одни и у вас нет оружия. Они направлялись на площадь, где должен был начаться сегодняшний митинг. Они понимали – для большего сплочения, для круговой поруки и для доказательства своей верности новым вождям необходима жертва. Любая. Ответь я на их лозунг подобострастным жестом – опять жертва. Подчинение. Просто в этом случае они бы прошли мимо. А так – почувствовали себя оскорбленными. Разве кто-нибудь имел право не разделять их лозунг «Живем неплохо – хотим лучше!» Тем более – он соответствовал реальному положению дел – жили манифестанты неплохо, за счет родительских рент, прибыльного бизнеса, своевременно прибранных к рукам ресурсов после краха империи, взяток и подношений. Учились в вузах, на занятия приезжали на иномарках, часто – новых и дорогих. Несколько раз в год ездили отдыхать за границу. В основном – на юг, в силу свойственной восточным народам любви ко всему яркому и блестящему. Устраивались на работу – по блату. Вслух, не сильно стесняясь окружающих, матерно ругали госчиновников, жаловались на дороговизну. Плясали на свадьбах, юбилеях. Справляли крестины, поминки. Чествовали заглянувших в глубинку певцов и представителей шоу-бизнеса. Даже пытались приобщиться к культуре ниутамиори. Проще говоря – пытались откушать суши с тела гейши. Уровень потребления и социальный статус были у этой части народа достаточно высокими. Их было мало – жители центра столицы. Если сравнивать их ежедневную жизнь с аналогичным времяпровождением обитателя городских окраин или провинций, то жаловаться столичным буржуа было не на что. Но они могли жить еще лучше, не будь коррупции. А наличие коррупции отягощалось исторической конъюнктурой и национальным менталитетом. Протестовать и бороться было трудно – у многих в госструктурах работали и благоденствовали родственники, друзья, любовники и любовницы, знакомые. Наличие таких знакомых, родственников, друзей и партнеров по кровати приветствовалось – они помогали в открытии бизнеса, в решении проблем с законом и т.д. За излишнее же правдолюбие и официальные жалобы государство же могло наказать: например, уволить родственника борца за честность и справедливость.
Следующий перл народной мудрости был в обиходе у национального мышления: «Пусть чиновник ворует, но в меру. Главное – чтобы давал жить и нам!». Так люди оправдывали сами себя, ведь никто не был застрахован от получения государственной должности и соблазна использовать ее во имя личных интересов. И мечтали о том, что когда-нибудь придет эта пора – пора госслужащих, знающих меру при присвоении не принадлежащих им финансовых и иных ресурсов. И тут появился Лидер…
Точнее, расталкивая собравшихся, в центр круга вступила девушка. Брюнетка, стрижка каре. Среднего роста.
– Что случилось, ребята? В чем проблема?
Круг внезапно распался. Покрытые татуировками тела, бородатые лица, бешеные глаза исчезли, растворились: внезапно появившаяся, по-европейски одетая, девушка была им слишком хорошо знакома. Ее побаивались – это я почувствовал сразу.
– Вас ждут на митинге! Что говорит Лидер? Он говорит – важно каждое мнение, если оно – конструктивно. Если кто-то не разделяет нашей платформы, это еще не значит, что мы вольны преследовать его, – обратилась девушка к расходящимся из круга молодым людям.
Постепенно ее речь становилась все яростней:
– Да кто вы такие, что уже устраиваете здесь самосуд? Я, послушайте – даже я не позволяю себе резких ответов нашим политическим оппонентам, не смею критиковать их за детский лепет оправданий. Завтра, после нашей победы, они могут осознать свои ошибки и перейти к нам. И они будут нужны, они пригодятся! Один народ, одна нация! Единство! Общее будущее! Вот наши идеалы!
В какой-то момент она напомнила мне одну псевдопастушку, случайно узнавшую среди придворных своего брата-короля и изгнавшую вражескую армию из пределов своей родины.
Девушка подошла ко мне:
– Прошу простить их! Всеобщая эйфория. Хотят бороться. Многого не осознают. Если бы молодость знала…
– Ничего, бывало и хуже, – ответил я и попытался улыбнуться, – главное, чтобы старость могла.… Простите, пошлая шутка. А зачем Вы… эм, зачем Вы…
– Вы меня не помните, а я Вас помню, – так незнакомка прервала мою попытку сформулировать вопрос, – Вы не так сильно изменились за последние восемнадцать лет.
– Где мы могли встречаться с Вами?
– Давайте отойдем. Какие у Вас сейчас планы? Хотите – попьем кофе? Нет, не в кафе напротив. Жуткие цены, несовместимые с качеством сервиса. Давайте у меня, наш дом тут, неподалеку. Не стесняйтесь, взрослые люди же. Заодно, окунемся в прошлое.… Как Вас зовут? Можете звать меня Агнессой.
Дом моей новой приятельницы находился в десятке метров от памятника архитектору. Старое, прочное четырехэтажное здание кремового цвета. Третий этаж, огромная – в семь просторных комнат – светлая квартира. Капитальный ремонт.
– Как у профессора Преображенского, – пошутил я.
– Папа – генерал. Они с мамой разведены… Его дед лично знал дядю Булгакова, Покровского, ставшего впоследствии прототипом профессора Преображенского. А бабушка мамы встречалась с Булгаковым на приеме в американском посольстве в Москве.
– Однако, даже не знаю, что сказать… – протянул я от удивления.
– Не надо ничего говорить. Пройдемте. Какой кофе предпочитаете в это время суток?
– Без разницы. Скажите, а эти.…, у которых эйфория… Откуда они Вас знали?
– Видно, Вы, действительно, не в курсе происходящего, – бодро ответила девушка, – я – активист оппозиционного движения, организатор нескольких акций. На днях полицейские пытались затащить меня в автозак, но наши ребята отбили меня. Теперь я известна всем патриотам.
– Если честно, давно не пользуюсь телевизором, – сказал я, – к патриотам, оппозиционерам и действующей власти отношусь прохладно. Стараюсь не привязывать душу к географическим координатам по месту рождения.
– Давай на «ты», – заявила мне Агнесса, – кстати, не хочешь вспомнить, где мы впервые повстречались?
– Хочу, конечно.
– Кофе по-французски, пожалуйста. Круассаны, шоколадные трюфели с шампанским. Не удивляйся – это пищевое золото… Шоколад Сваровски. Папа привез из командировки. Да, извини, так вот: ты куда-то летел, а мы провожали брата. Провожали… Его искали по всему городу – он кого-то там избил, пырнул ножом. Не до смерти, но сильно. Отец решил переправить его к родственникам, а сам остался разбираться и задабривать родных потерпевшего. Мама и я привезли братца в аэропорт. Помнишь – тогда существовал транспортный налог, около двадцати долларов. Надо было еще у отдельной кассы оплатить. Так вот, впопыхах, мы с мамой не захватили с собой лишних денег. Билет успели купить, а с собой денег не взяли. Стоим, не знаем, что делать. И тут ты подходишь к окошку кассы. А мы – такие растерянные. И ты нам вдруг: «Чем вам помочь?» А мама тебе – а у нас двадцати долларов не хватает. И тут ты: нет проблем, я за вас заплачу. У брата чуть глаза на лоб не вылезли. И ты заплатил. А потом, видно – торопился, даже не попрощался и ушел. А главное – если бы мы дольше задержались у кассы, то брата схватили бы друзья избитого: они появились в аэропорту буквально через секунду после того, как брат прошел через контрольно-пропускной пункт.
– Говоришь, восемнадцать лет назад? И ты запомнила лицо человека, которого видела один раз в жизни?
– Тот, кто помогает, часто не замечает лиц нуждающихся. А получающий помощь запоминает все подробности. Бывают, конечно, исключения…
– Нет, тут без исключений. Я действительно не помню ничего подобного. Может, ты, все же, меня с кем-то путаешь?
– Да нет. Точно. Выходит – теперь мы квиты?
– Квиты?
– Не подумай ничего плохого: я не мещанка, страдающая снобизмом. Вырвалось. Сейчас мне в офис – готовить речь к завтрашнему митингу…
– И завтра у вас митинг?
– Да, пока Лидер не станет президентом.
– Какая уверенность!
– Хватит и ее. Приходи завтра вечером, к десяти. Не беспокойся: брат с семьей живет в США, мама – в Европе, отец – в своей квартире. Я – одна.
– А соседи что скажут?
– Брось! У меня тут пати было недавно. Сам понимаешь: музыка, топот, шум. Как думаешь – что эти несчастные сказали мне утром?
– Что? Похвалили и попросили повторить?
– Типа того. Понимаешь, мещанин – это диагноз. Они такие ординарные, такие трусливые, ими так легко управлять…
…Вечером следующего дня я воспользовался приглашением генеральской дочки. Еще несколько ночей задушевных разговоров, заканчивающихся под утро. Затем – секс, неожиданный, но желанный для нас обоих. К моему огромному удивлению, Агнесса оказалась девственницей. Контроль над собой для нее значил больше, чем свобода. А как же наши отношения? Ничего особенного – просто, до нашей встречи, она считала себя ученым-теоретиком в области мужской психологии. Таким образом, мужчины казались ей неинтересными объектами для практического изучения. Кажущаяся противоречивость моего характера привлекла ее настолько, что она перестала контролировать себя.
ПОБЕДА
Революция всегда говорит о том, что
власть имущие не исполнили
своего назначения.
Николай Бердяев
ИЗ ДНЕВНИКА «РЕВОЛЮЦИОННОГО ПЕРИОДА»
…Только ленивый не напишет для потомков о том, что видел и слышал в эти дни. Ценность таких воспоминаний огромна по сравнению с историческим анализом. Мемуары очевидцев всегда дополняют работу историка. Уже несколько дней я живу в десяти минутах ходьбы от истории - в квартире у Агнессы. Днем, когда она выступает на митингах или заседает на собраниях своей партии, я брожу по столице. Возвращаюсь домой, наскоро записываю впечатления. Итак…
…Митинги, демонстрации, захваты общественных учреждений и перекрытие автомагистралей начались в один день – День защитника правопорядка. Обвинить оппозицию в спонтанном выступлении или в отсутствии чувства ехидного юмора – нельзя. Этот вечер полицейские в ресторанах точно не проведут.
P. S. Как и последующие вечера, на протяжении двух недель.
…Перекрыты все перекрестки – скамейками, мусорными баками, урнами. Повсюду непрерывно сигналят автомобили: так «революционеры» и сочувствующие им элементы приветствуют и поддерживают друг друга. Вувузелы. (Местная сборная, постоянно проигрывая, не давала возможности своим болельщикам использовать их по назначению – на стадионах). На скамейках восседают откровенные двоечники, почерневшие на солнце безработные и небритые люмпены тридцатилетней давности, нарумяненные старухи – в прошлом повидавшие в своих постелях много мужчин, а в настоящем трепетно лелеющие в своих объятиях пекинесов и шарпеев. Повсюду – двадцатилетние парни и девушки, многие обернулись триколором; что же, в патриотизме и рыцарстве им не откажешь. Надо иметь достаточно храбрости и наивности, чтобы отожествить себя с идеей, эмблемой вообще, и национальным символом – в частности.
Кто-то положил на асфальт большие листы картона и разлегся прямо на них, под весенним, и уже палящим, солнцем.
Проходит мимо компания мужчин. Один другому: «Их много, очень много».
Сколько бы много их не было, полиция способна разогнать их за два часа. Тем более, что в таких случаях оперативные данные у нее появляются заранее. Но полиция жестко действовать не торопится.
Продавщицы-консультантки бутиков на центральной улице стоят у дверей магазинов, заметно волнуются, нервничают. Торговля не идет, нет посетителей.
…Улицы города перекрыты бузотерами: студентами, бастующими рабочими, сотрудниками сферы услуг, подростками среднего и старшего школьного возраста и молодыми людьми без определенного рода занятий. Они организованно разбились на небольшие группы по нескольку десятков человек, перегородили своими автомобилями центральные и объездные дороги, играют в волейбол и футбол прямо на проезжей части. Толпы зевак; кто-то уже притащил из дома мангал и нанизывает на шампуры мясо. Время от времени, по знаку руководителя группы, участники начинают выкрикивать главный лозунг «революции»: «Жили неплохо – хотим лучше». Потом еще один: «Патриотический фронт»! Уходи! Место нам освободи!» На лобовом стекле одной из машин – плакат: «Восстань свободным или оставайся рабом!». Мальчишка, лет пятнадцати, забрался на крышу кабины грузовичка и отчаянно размахивает огромным национальным флагом на деревянном древке. Ветер треплет, развевает полотнище над скандирующими…
Из пригородов в центр, на работу, направляются сотни людей, которые в забастовках и митингах не участвуют и, судя по нахмуренным бровям и отсутствующим взглядам, думают, что сегодня будут кушать на ужин их дети. До лозунгов и лучшего будущего им нет никакого дела. Как бы то ни было, пять-шесть километров пешком им обеспечено. Кажется, японские ученые, много лет назад доказали, что человеку в день необходимо проходить именно такое расстояние. Для пользы здоровью.
Передо мной идет пожилой человек в видавшей виды джинсовой куртке, спортивных штанах и стоптанных туфлях. Он жалуется вслух: «Тридцать лет прошло – опять двадцать пять. Тогда пешком спускались – бензина не было, солярки не было, ничего не было. Говорили – блокада, оказалось – врут. Теперь опять – пешком! Тридцать лет прошло, а эта страна все там…».
Надо заметить – к четырем часам дня движение транспорта восстанавливалось. Но это была не забота революционеров о народе, а, скорее, расчет и знание меры: чрезмерное злоупотребление народным терпением могло обернуться проблемами для самих «революционеров».
...Каждое утро на обочине пролегающего по дну ущелья проспекта можно увидеть мужчину лет сорока. У него психическое заболевание – не надо быть медиком, чтобы понять это. Но надо быть врачом в таком государстве, которое в состоянии значительно облегчить жизнь этого несчастного. Между тем, ни прежней власти, ни нынешней оппозиции нет и не будет дела до этого человека. Как и неинтересен им тот парень, с распухшими ногами, ковыляющий на костылях по центральным улицам и постепенно сходящий с ума от болезни и равнодушия чиновников. Так что же может им предложить революция, в и без того нескладной мелодии которой уже слышится мотив: «Нам нужно время». Сколько же времени вам понадобится? И где гарантии вашего профессионализма?
…Студенты-иностранцы, улыбаясь, переговариваясь, с флажками и фотографиями главных деятелей оппозиции, бодро топают на подъем – к зданию общежития. Транспортный коллапс на улицах заставляет их каждый день преодолевать по пять километров. Вряд ли им интересно происходящее само по себе. Для них оно – лишь прожитый день на чужбине, фон студенческой жизни, проведенной за границей.
…В «дореволюционную» и «послереволюционную» эпохи официанты в кафе заняты тем, что ставят ставки онлайн – на футбольные матчи. Во время «революции» в них просыпается сознательный гражданин: собравшись у стойки, стоят, уткнувшись носами в экраны своих смартфонов, следят они за столкновениями между демонстрантами и полицией, за выступлениями лидеров оппозиции и представителей действующей власти. Обмениваются скептическими репликами, строят прогнозы. Прогнозы этих официантов, к слову говоря, сбылись – не в обиду будет сказано подавляющему большинству местных «экспертов-политологов».
За столиком в глубине кафе мужчина убеждает сидящую рядом женщину:
– Давай, я отвезу тебя в село. Там ничего не произойдет, уж поверь мне. А здесь, если начнется погром или если начнут стрелять – опасно. Все ради тебя…
Больше похоже на флирт…
Старое поколение, трусливое и безответственное, во всеуслышание, лицемерно заявляет: «Дадим дорогу молодежи! То, что не сделали мы, сделают они». При этом не упоминается, что дорога эта преграждается отрядами полиции особого назначения.
…Этой ночью жители столицы проснулись от стука. Оказалось: сторонники грядущих перемен в лице радикально настроенной молодежи вышли на улицы, постукивая железными ложками по донышкам тарелок. Так они мотивировали народ…
…Вот эти люди: красные туфли в сочетании с красной майкой, кофты с аляповатыми рисунками, черты лиц настоящих деревенщин. Ведь в глубинные сердца им все равно – кто будет управлять страной: марсиане или неандертальцы, лужицкие сорбы или микадо. Миру мир, а им – деньги…
…День победы оппозиции, народа? Действующая власть уходит. Сказать, что народ рад – значит ничего не сказать. Народу кажется, что он победил, и народ воодушевлен, восторжен, он пребывает в каком-то состоянии прострации – незнакомые люди останавливаются на улицах и приветствуют друг друга, обнимаются и поздравляют с освобождением от гнета. Нескончаемые потоки автомобилей, с которых гроздьями свисает улыбающаяся молодежь. Флаги, звуки вувузел. Водители легковых автомобилей берут на буксир велосипедистов. Вот подъехал к автобусной остановке старенький белый «Мерседес», водитель – пьяный от переживаний:
– Родные, в пригород еду. Кому по пути? Садитесь, милые! Счастье, а? Победили, наконец!
В автобусе, между немолодой женщиной и молодым бородатым парнем в кепке – диалог:
– Для нас не так важно, кто вывел нас на улицы, – говорит женщина, – главное, что мы добились чего-то. Не всего, конечно. Всего сразу и не добьешься, особенно с нашей историей и менталитетом. Нам нужен был предводитель, а кто он – неважно. Нужно будет – и его свергнем, если на попятной пойдет.
– Да, да, – кивает в ответ бородатый парень.
Наивная женщина! Сама сказала – нужен предводитель. «Не так важно, кто вывел нас на улицы»… Чудаки, в политике важно все. В том числе и тот факт, что мнение народа довольно часто и именно после революций не учитывается.
Проезжает мимо «Фольксваген». Внутри – человек семь, снаружи – человек пять. Да еще в одну из дверц вцепился велосипедист-доставщик пиццы.
– Народ, чего хмурые едете? Чего молчите? Радуйтесь – вы победили, мы победили! Да здравствует наша свободная, независимая родина! – кричит пассажирам автобуса парень, сидящий рядом с водителем «Фольксвагена».
…Сегодня посетил усыпальницу святого, излечившего будущего апостола Павла. Его мощи были привезены к нам еще в давние времена. Но посетивший столицу в девятнадцатом веке русский путешественник сетует, что никто из местных не ведает о том, кто покоится в часовне, рядом с церковью, на окраине города.
Низенькая разбитная старушка и огромный, выше меня на две головы, мужчина в белой футболке – молятся. Старушка – громко; мужчина, сложив ладони, в благоговейной позе – про себя. Прочитав «Отче наш», направляюсь к выходу. Слышу, как меня зовет старушка: «Молодой человек, вернитесь!»
Оборачиваюсь. «Вернитесь, давайте все вместе громко прочитаем Господню Молитву за то, чтобы сегодняшние выборы не привели к пролитию крови», – просит старушка.
«У меня другое политическое кредо, но лишний раз прочитать «Отче наш» никому не помешает», – говорю я ей. Мужчина в белой футболке удивленно смотрит на меня. Мы начинаем молиться вслух.
Как прошли выборы? Без кровопролития – несмотря на то, что проголосовала не та половина избирателей.
...Таксист, в наивном восторге, делится впечатлениями: «Послушай, как было-то вчера, а? Какого? Ты там был, почувствовал? Вся площадь была заполнена абсолютно разными людьми – профессорами, работягами, проститутками, студентами, молодыми и стариками. И мы все были единым целым, даже с последними извращенцами, несмотря на разницу между нами в другие дни. Вот это победа! Нет, ты послушай! – я никогда не переживал ничего подобного, первый раз в жизни я действительно был горд за свой народ, за свою нацию, за то, что принадлежал к ним».
…Интеллигенты, невинно поседевшие при «прежнем режиме», как теперь модно выражаться, настырно требуют репрессий и крови. Смешно смотреть на лица этих физически неразвитых людей астенической конституции и читать их призывы о возмездии. Во-первых, родственники многих таких «правдолюбов», при прежнем режиме занимали доходные, хлебные места. В маленькой стране размер каждой взятки известен с точностью до целых. Тем паче – степень родственных связей с должностными лицами. Во-вторых, местная интеллигенция забывает, что, обычно, после победы революции, на гильотину или в подвалы НКВД попадают именно представители их прослойки. В-третьих, жизнь эти люди видят в свете романов – совсем как герой мопассановского «Наследства», «тщедушный, бледный, болезненного вида» господин Буассель».
…Только теперь, после того, как оппозиция пришла к власти, становится ясно, почему кое-кто из моих знакомых так рьяно защищал Лидера, принимал участие в митингах и грезил переменами – оказалось, родственники этих знакомых, на «революционной» волне прибились к берегу власти и государственных должностей. Это, в свою очередь, сулит знакомым неплохие перспективы. При условии, что мы не станем свидетелями новых термидоров, жерминалей, вандемьеров, фрюктидоров и брюмеров.
…Уже пошли разговоры о том, что студенты, принимавшие участие в митингах, шантажируют преподавателей жалобами новым властям в обмен на оценку. Без проведения экзамена. Дыма без огня не бывает. Что-то очень знакомое… Имеет ли смысл перечислять страны, в которых случались подобные истории? Дальше – больше. Страна существует в нескольких измерениях, одна часть общества игнорирует существование другой. Игнорируемые решили, что митинг и закрытые улицы – панацея для всех социальных недугов. Несмотря на победу «революции», отдельные ее участники продолжают «сопротивление»: баррикадируют улицы, выставляя требования меньших масштабов.
…Праздная молодежь продолжает упиваться своей «силой». Совсем как во времена Французской или Февральской революций, «восставшие» врываются в кабинеты министров и, с детской непринужденностью, фотографируются на память на фоне министерского стола или кресла. Правда, министры – уже свои, «революционные», и их никто не заставляет клясться в верности народу – всего лишь просят сфотографироваться – но нельзя не заметить сходства с событиями столетней или двухсотлетней давности…
…Подытожим: разные по форме, но одинаковые по сути, «цветные» революции различаются лишь по следующим параметрам: начало (внезапное/постепенное), течение (быстрое/медленное), количество (отсутствие) жертв, разные заказчики… Результат: один и тот же – смена власти. Смена власти не значит смена элит. По заказчику и цель «цветного» безобразия. Заказ может быть и изнутри, и извне. Главное, чтобы цели заказчиков совпадали.
В любом случае, сытый и довольный жизнью народ на улицы не выйдет. Занятый на производстве рабочий или студент, для которого каждый день учебы есть приближение к заветной профессии, на улицы не пойдут. Сытый и занятый человек выйдет на улицу лишь в одном случае: если имеется угроза национальной безопасности извне. Я уже видел нечто подобное в девять лет. Но если родители прямым текстом говорят на улице о том, что перепоручают своим детям то, что не смогли сделать сами – значит, предпосылки для недовольства имелись. Тут уже не важно – неплохо или хорошо ли жило предыдущее поколение. В двадцать первом веке невозможно запретить молодежи различать удовлетворительный уровень жизни от отличного. Тем более, что политика по совращению народов посредством глобализации на мировом уровне не может иметь противника в лице маленьких наций или государств, даже если те начнут противопоставлять патриотическое воспитание или запретят интернет. Лишь духовное препятствие, вера, может противостоять такому давлению, да только не каждому народу дана она.
…Квазибуржуазная революция (или переворот – как вам больше нравится) свершилась. Как и все революции, она не обратила внимания на самых несчастных и на самых успешных нашего общества. Успешные – те даже использовали происходящие события в своих, меркантильных, целях. Пропиарились, напомнили о себе, заработали на чужих нервах и времени. А несчастные… Уверен: если бы столько человеческой энергии и денег было потрачено на улучшение быта инвалидов или облегчение их страданий, то тысячи людей благословили бы своих соотечественников.
Самое главное – ничто не изменится, во всяком случае – коренным образом, пока не увеличится население страны. Иногда качество обязано количеству. Вот и весь секрет.
АГНЕССА
– Это мой отец на фотографии.
– Я понял, трудно такие погоны не заметить. Его боятся, не так ли? Я еще не видел, чтобы соседи по лестничной площадке так подобострастно осведомлялись о здоровье девушки, которая им во внучки годится.
– Боятся? Не столько из страха, сколько из расчета: вдруг опять пригодится?
– Пригодится в чем?
– Не понимаешь? Подумай – какие у него возможности… Он и в чине майора много чего мог. Любит помогать людям. Нас с братом ставил на ноги, понимаешь, о чем я?
– А, ясно. А это, рядом – мама?
– Да, это мама. Видишь, как я на нее похожа: те же миндалевидные глаза, та же челка, круглое лицо, нос немного вздернут.
– Ладно, не расхваливай себя. А она кем работает?
– Уже не работает. Уволили ее. Она в одном учебном заведении была на высшей руководящей должности. Один из ее проректоров ее и подсидел. Ну, как подсидел? Точнее – сдал. В начале нулевых маму сняли. За получение взятки. Помнишь, как тогда было? Талантливые дети поступать в вуз не могли. А всякая шушера платила за вступительные экзамены. Вспомни – какие автомобили стояли тогда во дворах вузов в дни работы приемных комиссий?
– Знаешь, если начистоту, глаза у твоей мамы хоть и красивые, но пустые. Как у накрашенной куклы. Такие женщины любят деньги и славу больше собственной семьи.
– И у меня такие глаза?
– У тебя глаза карьеристки.
…Желая наглядно продемонстрировать разницу между прошлыми и нынешними поколениями, я рассказал Агнессе историю про Грибоедова. Автор Вальса ми минор, в 1826 году, находился под следствием по делу декабристов. Но даже это не могло помешать ему музицировать. В соседней кондитерской, в описываемые времена, хозяева держали фортепиано (как в наши дни их держат в книжных магазинах). Грибоедов давал взятку своим церберам, и на два-три часа отлучался в кондитерскую – поупражняться в игре.
– Видишь, подобная история могла произойти и в наши времена. Но куда бы устремились борцы с режимом или сочувствующие им? В бега. Между тем, мало кто из ваших «революционеров» умеет играть даже на гитаре. Зато они слушают рок и джаз.
– Что же в том плохого?
– Да ничего. Просто классика – показатель уровня развития. Представь: ты разбиваешь перед домом сад со скульптурами. Сам дом украшен колоннами и пилястрами. Псевдокоринфские капители. Но меня не интересует эта показуха, столь модная среди наших плутократов. Меня интересует – каков фундамент дома, какое землетрясение он выдержит? Как построены стены? Или вот тебе другой пример: смерть. Самая постоянная величина человеческой жизни. По-твоему, чье произведение предпочтут сыграть на похоронах? Попсу, рок или джаз-композицию? «Лакримозу» Моцарта! Потому что именно такая музыка способна вызывать глубокие переживания абсолютно у всех – у бандитов и интеллигентов, у политиков и домохозяек, у работяг и интеллектуалов, у врачей и инженеров, у пекарей и секретарш. Да если еще слушать ее в исполнении Юдиной! В конце концов, рок и джаз – лишь попытки протеста. Девиации субверсивного искусства, аберрантная реакция на жизнь тех, кто в молодости слишком зелен, а в старости чересчур мудр. Тебя не удивляет, что именно в мещанской среде классическая музыка – незваная гостья? Или так: алмаз можно обнаружить и в грязи. Но как быть с людьми, которые слушают музыку, не понимая ее, куря сигары или дергаясь в кожаных куртках перед сценой? Что это – галочка в сознании: я был в курсе модных веяний своего века? Я открыт любому музыкальному направлению, но если произведение плохое, я никогда не назову его хорошим. И уж тем более не стану сходить с ума по композитору или певцу. Так и в жизни.
…Агнесса знакомила меня с представителями оппозиции. Многие из них любили сравнивать себя с декабристами (а также с большевиками, последователями Троцкого и т.п.). С виду это были здоровые люди. Я понимал – ни по происхождению, ни по личным качествам современные «революционеры» не имели к декабристам никакого отношения. Однажды Ангесса пригласила к себе домой других «деятелей от революции» - обсудить будущую программу действий после приближающейся победы.
В конце встречи собравшиеся опять принялись искать подобных себе в истории. Помянули хранящих гордое терпение во глубине сибирских руд. Я заметил:
– Декабристы и стоящие за ними сановники, желающие ограничить царскую власть, во всяком случае – многие из них, были порядочной сволочью. Нет никакой разницы между дворянами, намеревавшимися убить царских детей, и чернью, возглавляемой Пугачевым, которая дословно – на корню – уничтожала помещичьи семьи. Почитайте списки убитых, обратите внимание на возраст… Но, даже при всем этом, вы, как личности, и в подметки не годитесь тому же Рылееву. Кто из вас дрался на дуэли «через платок»? За честь сестры? Нет, вы предпочтете азиатский способ: запугать, договориться, получить выгоду даже из собственного бесчестия. Живем в эпоху малодушных потребителей, в эпоху политических пигмеев.
Мое выступление едва не закончилось дракой. Агнесса встала между мной и парой бородатых очкариков, обиженных моими словами. Самое смешное, что эти грантоеды, состоящие всякого рода бесцветными экспертами на службе разношерстных неправительственных организаций, постарались оставить поле боя за собой:
– Мы на многое способны, дайте время! – заявил один из них.
– Да я не сомневаюсь, что вы на многое способны, – съязвил я, – только на многое способны и лев, и гиена. Кроме того, у вас нет понятия о чести, иначе бы не полезли вдвоем на одного.
– Замолчи!!! – заорала на меня Агнесса, – замолчи!!!
– Да я замолчу, – пробурчал я, – только порядочными они от этого не станут.
– Может, выйдем? – предложил один из моих оппонентов.
– Не стоит, – отказался я, – я же априори не прав, исходя из Вашей точки зрения. И откуда мне знать – может, при Вас нож? Ведь так заведено в этой стране – носить в кармане холодное оружие и применять его без повода. Кто Вы по профессии?
– Программист, – надменно ответил очкарик. Холодного оружия при себе у него не было, но идея применить нож понравилась – было видно по физиономии.
– Хорошо, что не прокурор или бандит – удовлетворенно заметил я, – надеюсь, при новой власти Вам этот пост не светит.
Программист, окончательно разъяренный, ринулся на меня. От неожиданности я свалился в кресло. Падая, мы задели стол, пара дорогих бокалов упала на пол и разбилась. Мы даже не успели толком подраться. Нас принялась разнимать Агнесса. Не знаю, как программист, а я поплатился за бокалы порванной сорочкой и расцарапанной грудью – Агнесса могла накормить гостей изысканными кушаньями из тарелок мейсенского фарфора XVIII века, напоить их редким Romanee Conti 1945 года. Но она не прощала даже разбитой китайской кружки. Она дарила или давала в долг большие суммы денег всем нуждающимся и просящим. Но человек, не помывший руки перед едой в ее доме, на повторное приглашение рассчитывать уже не мог.
. – Завтра с тобой встретится Лидер, – говорит мне Агнесса , когда мы выходим из душевой, – я рассказала ему о тебе, и он заинтересовался твоим мнением насчет происходящего.
– Зачем нам встречаться? Он, из вежливости, послушает мои рассуждения, не согласится с ними. А я буду внимать его грезам о грядущих успехах нового правительства, – спросил я с усмешкой, – увольте меня от повторения детских воспоминаний. Мы все это уже проходили тридцать лет назад.
– У нас будет собрание, – невозмутимо продолжала Агнесса, натягивая узкие облегающие брюки, – пойдешь со мной, заодно посмотришь, как играют в революцию. А после собрания я вас познакомлю.
– Столько собраний не организовывали даже коммунисты, – сказал я, – уже больше месяца, как ваша партия у власти, а ситуация все та же, как во времена «Патриотического фронта».
– Я говорила тебе, что пессимизм – это настроение, а оптимизм – воля?
– Я не вижу вашей воли.
– Мы повысили зарплаты и пенсии, увеличили стипендии.
– А плутократы повысили цены в супермаркетах.
– Мы заставили их заплатить за прошлые налоговые преступления.
– Единовременный налог! Да, огромные суммы, но оттого цены вверх и пошли. Надо же плутократу возместить убыток. А дальше? Будете снова занимать у международных организаций, как это делал «Фронт»?
– Ты просто завидуешь нам, – заметила Агнесса, накрашивая ресницы перед зеркалом, – ты не участвовал в событиях, стоял в стороне.
– Верно. Я не намерен участвовать в безумии многих ради выгоды единиц, – ответил я, – тот, кто больше всех страдает на митингах, как правило, преследует определенные цели. Тот, кто выступает на трибуне, также старается чего-то достигнуть. У меня не только нет причин для участия, более того – я не намерен потом сожалеть из-за того, что поддался влиянию чьих-то слов и обеспечил своими криками будущее чьих-то детей и внуков.
Агнесса резко повернулась в мою сторону:
– Пойми простую вещь: ты мне не безразличен. Я знаю – ты не любишь даже себя, но бывает, когда люди хотят проявить участие в твоей судьбе. Случается, когда кто-то другой любит тебя больше, чем ты себя. Ты же не обижаешься, не чувствуешь себя плохо, когда остаешься у меня на ночь? Тогда что мешает тебе, ради собственного блага, встретиться с человеком, в руках которого сегодня будущее страны?
– Что мне мешает? – задумался я вслух, – мне обидно, что мне кто-то помогает. Даже если это ты. Оставаясь у тебя, я не испытываю никаких угрызений совести. Нет, лгу: с точки зрения веры наши с тобой отношения – грех. Вряд ли мы поженимся. Но присоединяться к вам вопреки моим представлениям?
– Как я уже говорила, это игра. Тебе не надоело стоять у стола и смотреть, как менее талантливые и более глупые делают ставки, выигрывают и наслаждаются победой? Сделай свою ставку, только не стой и не следи за игрой!
– А если я не умею играть? Не желаю?
– Казино – только сравнение, аллегория. А речь, на самом деле, о политике, о возможностях, которые не снились ни одному владельцу казино. Поверь, мне действительно будет жаль, если ты продолжишь стоять среди трусливых неудачников, с тоской следящих за игрой. Стань одним из нас, стань единицей, и безумие остальных пойдет тебе на пользу.
– Я не знал, что в ваших рядах есть последователи Макиавелли, – пошутил я.
– В наших рядах – скептики, – резюмировала Агнесса, – и ты пойдешь на собрание.
АУДИЕНЦИЯ
Революция – это волны, в которых
не подобает быть ни пеной,
ни грязью.
Виктор Гюго
…Собрание «партии победы»: оголтелость пронизывает атмосферу в зале. Хищные улыбки,, тяжелые волевые челюсти, ожидания и чувство мести. Лидер – образован, умен, манипулирует и гипнотизирует. Не идеален, но полностью соответствует местным понятиям о «барине, который приедет и нас рассудит». Он изрядно золотит пилюлю, как сказал бы Тьер, и я понимаю, что он пришел властвовать, а не исполнять обязанности. Его дела пойдут отлично, если стоящие за ним силы, в ближайшем будущем, перегрызутся между собой. Потом ему придется почистить ряды соратников, но как он это сделает – я не знаю. Сомневаюсь, что ему будет сопутствовать успех в этом деле. Во всяком случае, лучший день после смены режима – первый, и все в зале, в том числе и я, наслаждаются свежей революционной струей – речью новоявленного президента. Аплодисменты, некоторые даже встают в знак уважения и подхалимажа. Лидер открыт для всех: он спускается в зал, жмет руки, улыбается, убеждает, предсказывает. Но внимательный слушатель обратит внимание на то, что он не употребляет слова «обещаю». У него другая формулировка: «это должно произойти».
Агнесса подводит меня к нему. Знакомство. Он – бодр и энергичен. Я – холоден и осторожен. Сам не замечаю, как исчезает Агнесса, и Лидер приглашает меня в кабинет – переговорить с глазу на глаз:
– У меня целых два часа свободного времени. Один из них я обязательно посвящу Вам! Подождите в зале, мой референт проводит Вас ко мне через двадцать минут.
Как трогательно!
…Помощники Лидера, в черных костюмах, белых сорочках и красных галстуках, с подозрительными физиономиями и настороженными взглядами, проводят меня к нему в кабинет. Референты Лидера заняты другими делами. Что это за помощники, смахивающие на сотрудников военизированных формирований, я не знаю.
Лидер сидит за большим дубовым столом в огромном кожаном кресле. При моем появлении он привстает, делает знак рукой – садитесь.
Я усаживаюсь по левую руку от главного революционера – на стул.
Небольшая пауза. Помощники разыгрывают роли верных слуг и не уходят. Судя по всему – информаторы, на содержании у иностранных спецслужб. Пока они пытливо изучают мое лицо, но этого мало. Им надо непременно знать – кто я и в чем цель моего появления в этом кабинете?
Лидер устало смотрит в окно. Отчеканивая каждое слово, сухо обращается к стоящим у дверей людям:
– Господа, я позову вас, как только мы закончим беседовать.
Затем он обращается ко мне:
– Извините, что не предлагаю кофе или сладости. Сам здесь недавно, обслуживающий персонал частью уволился, частью – заболел политическими болезнями (улыбка краями губ). Говоря народным языком – бардак и раздрай полнейшие.
– Ничего, благодарю. Сам момент такой встречи куда более важен, чем кофе.
– Ну, ладно! Столько лести в последнее время.
От природы я робок. Но когда смысл моих слов воспринимается ошибочно, я смелею:
– Я отнюдь не льщу Вам. Момент нашей встречи важен для меня как для очевидца исторических событий. К тому же, многие из моих предков встречались в прошлом с политическими или духовными лидерами нации. Для нашего рода такие встречи – не редкость.
Зачем я так себя веду?
– Да, да (удивленно), Вы правы: момент – исторический… Народ высказался за развитие, прогресс. Народ… Никто не может противостоять народу.
– Любой народ непостоянен и безумен.
Пальцы Лидера вцепились в подлокотники кресла:
– И даже наш?
– И даже наш. Собственно говоря, показательна уже его история.
– Но его подвиги, его страдания, его достижения?
– Для меня важен не размах репутации, а итоги деятельности. А их-то, как раз, и нет.
Лидер встает, быстро проходит к окну, затем к двери. Закладывает руки за спину, потом скрещивает их на груди, затем – ласково улыбаясь, душевно:
– Агнесса сказала мне, что Вы вступили в потасовку с нашими ребятами? Во время демонстрации?
– Не было ни демонстрации, ни потасовки. Группа экзальтированных, оборванных студентов, страдающих маниакально-депрессивным синдромом, решила, что может преступить закон и не понести за это наказания.
Лидер машет руками, его короткие, толстые, поросшие волосами пальцы ткут воздух:
– Хотите сказать – молодежь не понимает, за что борется?
Его явно задевает то, что я не поддаюсь чарам его харизмы, действующей, на самом деле, лишь на определенный контингент населения.
– Не все. Те, чьи родственники завтра займут хорошие должности в Вашем правительстве и парламенте – знают. Те, кто с утра до ночи проводят на улицах, сжигают покрышки, переворачивают мусорные контейнеры и выворачивают светофорные столбы – нет.
– Почему Вы так скептически настроены в отношении нашей партии?
– Я так же был настроен в отношении предыдущей. Виданное ли дело, чтобы деревенский знахарь поучал доктора медицинских наук, да еще военного хирурга? Мыслимо ли, чтобы девчонки с накрашенными волосами заявляли во всеуслышание, что им все можно? Наконец, что такого захватывающего и патриотического в том, что тысячи людей, по сигналу трубы, начинают топать в такт по асфальту и выкрикивать какую-то несуразицу? Типа «ух-ху-ху!».
– Тысячи! – прервал меня Лидер, – Вы сами сказали: тысячи! А сколько сторонников у наших политических противников? Едва ли наберется сотня. Да даже сотни не набралось. А мы – мы были сильны народным мнением! Вот откуда наши тысячи!
«Он сам не знает, что цитирует Пушкина», – подумал я. А вслух сказал:
– Прежняя власть виновата в появлении Вашего движения. Она же потворствовала вашей победе своим бездействием. Это и есть развитие.
– Логично, – удовлетворенно заметил Лидер, – поэтому мы и пришли – чтобы исправить их ошибки. Мы призваны ради устроения справедливости и равенства в этом государстве.
– Призваны кем? – спросил я.
– Народом и историей.
– Историей? Кто именно из исторических персонажей призвал вас?
– Тот, кто беззаветно служил нашему народу. Мы – движение героев, достойных потомков наших свободолюбивых предков.
«Может, Лидер, втайне от своих соратников и последователей, пишет стихи?» – подумал я. В его речи все чаще проскальзывал высокопарный слог. Конечно же, подобная мысль была смешна. Стихи писали и Сталин, и Мао, но Лидер явно до них не дотягивал. И хорошо, что не дотягивал.
– Какое у Вас хобби? – опять спросил я.
– Хобби? Да, у меня есть хобби: я люблю работать в саду, в огороде, прогуливаться по паркам в погожие или ненастные дни.
«И сажать капусту, как Диоклетиан», – вспомнил я историю Древнего Рима.
А какого ответа я ожидал? Что Лидер по вечерам играет на скрипке или пишет картины маслом? Судя по намечающемуся брюшку и второму подбородку, занятия спортом также не входили в число его приоритетов.
– Вы, верно, думали, что я скажу: бег и настольные игры?
– Я не люблю бег.
– Вот, у нас уже наметились общие интересы, – кивает Лидер с видом учителя, довольного своим, не по годам смышленым, учеником.
Насколько же банален и скучен этот человек. Штампы, шаблоны, лекала. И за ним пошли миллионы! Хотя и их трудно упрекнуть в незаурядности и наличии самостоятельного мышления. Подобное притягивает подобное – в деле руководства массами это один из основных постулатов. Оттого ораторы перед выборами глупеют на трибунах до такой степени, что их аудитория начинает считать себя такой же умной, как они.
– Как Вы намерены развивать экономику?
– Один из наших приоритетов – обложить конкретными видами налогов зажиточных граждан. Если у них есть возможность приобрести дорогой автомобиль или купить собственный дом, то, очевидно, найдутся деньги и для уплаты налогов.
Кстати, мы – за равенство. Менее имущие граждане, имеющие, однако, вклады в банках, также будут выплачивать определенные суммы в госбюджет.
«Да это же вилка Мортона!» – подумал я.
Затем мы поговорили на тему влияния мировых центров влияния на события в стране. Лидер раздраженно заметил, что национальные интересы важнее решений мировых центров, к которым ни он, ни его окружение не имеет никакого отношения и не может иметь, ибо их идеи кардинально отличаются от идей тех, кто проповедует глобализацию.
Мы перешли к обсуждению личных качеств революционеров. Я заметил, что в их рядах, во все времена и во всех странах, кроме большинства откровенных садистов и психических ненормальных личностей, присутствовали и любители однополой любви. Лидер удивился: если его соратники что-то и любят, так это свою отчизну. Странно, однако, что под конец своих слов он сказал следующее:
– В любом случае, не думаю, что сексуальная ориентация влияет на принятие политических решений.
– Влияет, еще как влияет, – возразил я, – все в мире взаимосвязано. К тому же, ваше движение проповедует примат церкви. Как вы намерены одновременно служить двум господам? Либо духовность, либо грех.
– Все не так просто, не так просто, – пробормотал Лидер и перевел разговор на другую тему.
Наша беседа сосредоточилась на вопросе взаимоотношений правителей и народа.
Я поделился с Лидером своей точкой зрения. У его собратьев по революции было преимущество: в отличие от представителей бывшей власти, они старательно изображали слуг. Предыдущая партия, с самого начала, позиционировала себя в качестве «матери нации», «учительницы». В двадцать первом веке модель подобной родительской заботы нуждалась в серьезных доработках и корректировках. Между тем, предыдущий режим вел себя отнюдь не по-родительски: создавалось впечатление, что нация либо усыновленный ребенок, либо – нежеланный.
– Бояться вам нечего: масса инертна. Если же она рискнет пойти против вас, ее сомнет карательный полицейский каток и армия. Вы обойдетесь с недовольными куда хуже, чем обошлась бы с вами предыдущая власть. Мелкотравчатые запросы ваших сторонников были далеки от реальных требований общества, – заявил я Лидеру.
Он замер: перестали бешено вращаться глаза, ноздри мясистого носа перестали шумно втягивать воздух, кисти рук застыли в движении. Простой смертный, зритель с галерки, прошел на сцену и приоткрыл занавес, за которым шли приготовления к спектаклю. Для зрителя в этом не было ничего особенного: его предки помогали актерам в гримерных готовиться к более известным постановкам. Но Лидер об этом не знал: на его лице проступило выражение ужаса и гнева. А ведь этому властолюбцу ничего не стоило запретить мне вход в театр… В арсенале каждого правителя имеется много способов отомстить более умному, чем он.
– Так кого же Вы, в конце концов, поддерживаете?
– Никого. Просто хочу, чтобы мышление соответствовало реальности, закономерностям. Хочу доказать себе, что я – отдельно от массы и не схожу с ума.
– По-Вашему, мы – аферисты, жулики?
– Перворазрядные.
– Это оскорбление.
– Это констатация.
– Это предвзятость.
– Это честность. От нее вашему движению будет больше пользы, чем от лицемерия.
– Вам не видим масштаб происходящего: о нас говорит весь мир.
– Масштаб – еще не гарантия правоты. Справедливость – вот первая беглянка из вашего лагеря.
– Но мы победили. И это главное.
– Победила безвольная покорность толпы, помноженная на многословную, сумбурную критику.
– Вы против изменений?
– Нет, если нахожусь на одной волне с теми, кто их претворяет в жизнь. Если я вижу, что они ясно представляют, чего хотят. Если они готовы пожертвовать ради этих изменений самим дорогим, что у них есть. Если для них власть – прискорбная повинность, а не талантливо симулируемая надрывная деятельность во имя народного блага. Вот что я думаю, одним словом: если что-то можно доказать делом, на это не стоит тратить слова.
– Кажется, мы уже доказали народу, что являемся людьми дела, а не обещаний.
– Гоббс пишет, что народ «парень дюжий, но злокозненный» («Puer robustus, sed malitiosus»). Остерегайтесь народных симпатий.
– Вы цитировали из «Левиафана»?
– Нет, из трактата «О гражданине».
Лидер встал, давая понять, что аудиенция закончена.
– Надеюсь, наша беседа была полезной для нас обоих, – подергивая подбородком, резюмировал он, – вероятно, скептицизм необходим. Как холодный душ для особо горячих голов. Нам нужны энтузиазм и порыв, но нам куда нужнее холодный рассудок.
– Скептик и есть подлинный демократ. Он, вопреки собственной выгоде, говорит правду, полезную для всех. Мог бы преследовать собственные интересы, но утверждает истину, которая неприятна тем, кто участвует в революции ради того, чтобы извлечь из нее пользу для самого себя, – сказал я.
– Жаль, что Вы не хотите примкнуть к нам, – произнес Лидер, глядя на меня, но мимо меня.
Объявление приговора… А какая формулировка! «Примкнуть к нам»… Какое унизительное слово – примкнуть.
Лидер сделал паузу, ожидая ответа, но я предпочел промолчать. Тогда он продолжил:
– С Вашими знаниями можно было бы принести много пользы нашей стране. Со временем, когда от нашего движения отсеются разные парареволюционные элементы, Вы признаете правоту моих слов. Людям необходимо хоть немного доверять. Впрочем… Я предлагаю Вам работу.
Речь шла о солидной работе, с заманчивыми перспективами, заоблачной зарплатой и отсутствием ответственности. И все это – вдалеке от родных пенатов, а главное – подальше от многообещающей в будущем грязи милой родины. Я понимал, что делает Лидер. Это был последняя попытка повлиять на меня. Его слова меня не убеждали – он был настолько умен, что сам это видел. Оставалось предложить мне, безработному, обозленному, равнодушному работу в системе, тем самым лишив меня морального права критиковать ее и ее Лидера. Происхождение, воспитание, образование и совесть не позволяли мне согласиться на его предложение. С другой стороны, подумал я, за границей я смогу быстро уволиться с занимаемой должности, переждать период революционной горячки, и, если нужно будет – и ее рецидива. Не виню соотечественников – я сам так долго находился под их тлетворным влиянием, что уже представлял лица знакомых, при известии об отказе от такого предложения. И я согласился.
– Я не знаю, смогу ли работать на таком ответственном посту, – заговорил я, – но Ваша оценка моей скромной персоны мне приятна.
Мы пожали друг другу руки.
– Что же, прощайте! Поверьте, мне действительно было приятно познакомиться с Вами. Жаль, что Вы не разделяете наших взглядов и идей. Надеюсь, скоро все изменится, – сказал Лидер.
Опять он за свое! Каков, а? Озвучь мне хоть одну перспективную идею! «Долой коррупцию»? Так это не идея, это не развитие. Не цель, а промежуточный этап.
– В восемнадцать лет можно менять точку зрения. В сорок – нет, иначе меня обвинят либо в лизоблюдстве, либо в карьеризме. Впрочем, в нашей стране давно привыкли обвинять друг друга, а под шумок проворачивать свои делишки, – сказал я.
Лидеру мои слова не понравились. В глазах его полыхнули зарницы удивления и гнева.
– Вы измените свое мнение! Вот увидите! – воскликнул он. И добавил:
– Агнесса сообщит Вам детали и сроки, связанные с Вашей новой работой. Всего наилучшего!
Из президентского кабинета я выхожу в раздумьях: как бы с Лидером не повторилась история, происшедшая с Гуго Капетом. Основатель династии Капетингов как-то, в пылу спора, спросил одного из своих вельмож: «Кто тебя сделал графом?» На что придворный ответил: «Кто тебя сделал королем?»
РАССТАВАНИЕ
Миром правят молодые –
когда состарятся.
Бернард Шоу
– Тебе следует переехать к себе. Очень скоро у журналистов появится нездоровый интерес к моей персоне.
– Неужели?
– Представь себе. Лидер намекнул, что хочет видеть меня на посту министра просвещения, науки и образования. Меня же хотят видеть во главе комиссии по религиозным вопросам.
– Он должен представить состав правительства, знаю.
– Приказ о моем назначении уже готов. Понимаешь, какой удар для новой власти – госпожа министр просвещения живет с любовником.
– Я перееду, конечно, тем более – скоро уезжать. Кто мог ожидать, что Лидер предложит мне такую работенку в стиле «Не бей лежачего»…
– Видишь? Я же говорила тебе – революция – это игра. Мы все в нее сыграли – и неплохо. Заметь – я затратила достаточно энергии, чтобы получить министерский портфель. И ты не в накладе – сочетая приятное с полезным, получил работу.
– Это укор?
– Нет. В том смысле, что либо ты до конца остаешься на своей позиции или вовсе не вмешиваешься в мирские дела, либо занимаешь чью-то сторону. Но помни: приняв благодеяние, ты продаешь свою свободу.
– Не заставляй меня жалеть о содеянном. Последнее время я вообще жил за твой счет. Дальше? Я безработный. Ваш Лидер предложил мне место, по крайней мере – вдали от ваших склок и грызни. Думаешь, я изменил свое мнение о вашем движении и его результатах?
– Нет, не думаю. Дело не в этом. Ты просто сыграл. Ты можешь не любить и критиковать казино. Тогда держись от него подальше, подавай пример другим, проповедуй свои идеи. Но когда ты оказываешься за рулеткой и выигрываешь в первой же игре солидную сумму, ты берешь ее. Ты хорошо сыграл в нашу игру.
– Не без твоей помощи.
– Это уже не имеет значения. Ты сыграл. Завтра толпа вернется к своим ежедневным делам, постепенно остынет и осознает свои ошибки. Заметь – ей будет стыдно признаться в этом вслух. Солидному семьянину всегда тяжело вспоминать о пьяном дебоше прошлой ночью. А ты – ты будешь получать проценты с революции и тихо посмеиваться над идеалистами.
– Когда я должен ехать за границу?
– Лидер был так впечатлен вашей беседой, что пожелал, чтобы ты уехал из страны уже на следующей неделе.
– По сути, это ссылка.
– Не относись к происходящему так серьезно. Это твой личный старт, ничего более. Думай о собственном успехе, как мои соседи-мещане. Или как окружившие тебя у памятника оптимистично настроенные ребята. У всех них – двойное гражданство, и все они ревностно пекутся о будущем родины. Потому что отлично знают – с них взятки гладки. Если что – они не при делах, они иностранные подданные. А если все пойдет на лад – они тут как тут: мы помогли победе революции!
– Ты повторяешь мои слова, Агнесса.
– А ты стал таким, как нелюбимое тобой большинство. Созвонимся, мой водитель заедет за тобой.
– Тебе дадут водителя?
– Само собой. Я еще не сошла с ума идти на поводу у наших фанатиков и самой садится за руль только потому, что они считают проявлением демократии отсутствие водителя и телохранителей у министра.
…Утром подъехал водитель Агнессы, детина лет тридцати, в синем костюме. При старой партии вкус молодежи сильно испортился: депутаты, министры, референты, водители – все стали носить костюмы противно-синего цвета. Мало того – некоторые умудрились сочетать их с обувью соответствующих оттенков. Даже советская школьная форма для мальчиков выглядела на фоне таких костюмов как актеры Голливуда на фоне Квазимодо.
На мне был серый костюм в сочетании с голубой сорочкой, светло-коричневый пояс и туфли такого же цвета. Я сел на заднее сиденье, чем вызвал искреннее недоумение своего Вергилия:
– Садитесь на переднее сидение, сзади же неудобно!
Я поблагодарил и отказался от предложения. До аэропорта мы доехали минут за двадцать.
Аэропорт был пуст. До регистрации оставалось еще минут сорок. Я уселся в кафе, заказал чашечку арабского кофе, без сахара, и стал ждать Агнессу. Она появилась минуты через три, меня это тронуло. Но, как потом оказалось, она просто торопилась: сегодня было первое заседание первого революционного правительства.
– Ты прекрасно выглядишь, – сделала она мне комплимент.
– Ты тоже, – просто ответил я. На ней был черный костюм, белая блузка, черные туфли на невысоком каблуке. С ее ростом она могла их позволить. Волосы собраны в пучок на затылке. На лице – вся палитра качеств волевой личности, готовой по первому зову родины, партии и народа ринуться в бой. Я обратил внимание на значок, приколотый на левом лацкане. Новый логотип правящей партии. С чего это Лидер решил сменить партийную символику? Странно и нехорошо. Сверху значок венчала надпись: «Мы и нация». Я спросил:
– Тебе ничего не напоминает ваш девиз?
– Нет, – ответила она, – опять ты нашел повод покритиковать нас?
– Странные вы люди: поводов критиковать вас – бесчисленное множество, исправляться вы не намерены и не умеете. А как обижаться на критику, заметь – здоровую, так вы на первом месте. Вот, смотри: «Мы и нация». В Древнем Риме писали: «Сенат и римский народ». Улавливаешь сходство?
Агнесса пока была сосредоточена на предстоящем заседании:
– Есть сходство, но мы же не в Древнем Риме.
– Вот! Ваше предметно-конкретное мышление вас и добьет вместе с вашими реформами, – ухмыльнулся я, – настоящей жизни вы не знаете. А сходство в том, что Сенат себя не случайно на первое место ставил в надписях, грамотах и прочих документах. Главное - Сенат. А римский народ – так, на вторых ролях. И у вас то же самое сейчас. Народ вам помог взять власть, вы ему подарили ощущение соучастия в государственных делах, причем – за его же время, энергию и деньги. А теперь? «Мы и нация». Широким шагом к диктатуре идете, товарищи…
– Преувеличиваешь, – подумав, сказала Агнесса, – я не спорю, диктатура не за горами. (Тише) Появились у нас уже влиятельные противники. Чрезвычайное положение, возможно, введем. На месяц или на две недели, как получится.
– С другой стороны, у вас какой-то путч третьесортный. Может, и без диктатора обойдетесь. В политике многое непредсказуемо, – сказал я.
У дверей аэропорта послышался шум. К Агнессе неслась волна журналистов. Опережая их, широким шагом, в сомкнутом ряду, шли три телохранителя госпожи министра.
– Поздравляю! – воскликнул я, глядя на Агнессу, – нация активно исправляется: из азиатско-европейской становится европейско-азиатской! Министр просвещения, образования и науки в аэропорту! Интересно, кто предупредил журналистов?
– Успокойся, мы и предупредили… Сам знаешь, чтобы поддержка на спад не пошла. Пиар, ничего особенного. Интервью перед очередным заседанием правительства.
– Видишь, я был прав насчет Сената.
– Ну да, прав. Изменилась форма, содержание то же. Ладно, не обнимаю, сам видишь… Если что-нибудь понадобиться, звони. Если что-то на уровне Лидера, тоже звони, не вздумай стесняться. Доброго пути тебе!
– И вам приятно оставаться!
Я не успел докончить. Подбежавшие репортеры и корреспонденты бесцеремонно вклинились между мной и Агнессой. Посыпались вопросы:
– Правда, что сегодня правительство объявит об очередном повышении пенсий?
– Как Лидер смотрит на вопрос, связанный с принятием закона о разрешении усыновлять детей негетеросексуальным парам?
– Какова ваша по поводу последних событий в соседнем государстве?
– Чего ожидать от сегодняшнего заседания правительства фермерам? Будут ли приняты закон о кооперативах и общественных землях?
Вопросы были второстепенного значения. Ни одного серьезного. Действительно, все было заранее согласовано и предусмотрено. Я незаметно отошел от окружившей Агнессу толпы газетчиков и направился к контрольно-пропускному пункту.
По дороге я обернулся: дочь генерала, госпожа министр, гордая, свежая, сильная, отвечала на вопросы. Яростная энергия – точь-в-точь как тогда, в день нашего знакомства – так и била из нее. Но теперь она не напоминала мне родственницу французского короля, которая, как утверждают, погибла на костре. Нет. Теперь Агнесса была сама собой: расчетливой и жесткой, рвущейся к власти, играющей на публику, приручающей представителей второй древней профессии, готовящейся занять президентское кресло. Она хорошо знала законы процесса по перераспределению ресурсов, именуемого революцией.
…В очереди, рядом со мной, стояли две интеллигенствующие личности. Меня привлек их разговор.
– Представляете, толпа вышла из-под контроля! Что дальше-то будет? – вопрошал лысый и полный пятидесятилетний низкорослый крепыш высокого длинношеего, с ухоженной бородкой, худосочного мужчину в очках.
– Думается, что порядок, все же, будет наведен. Полиция обязательно должна вмешаться, и армия – если будет нужно, – отвечал худосочный.
Я вспомнил его: после «победы революции» именно этот человек, от лица всей местной интеллигенции, просил новое правительство о немедленном и суровом наказании всех представителей и спонсоров предыдущей власти. В напыщенных и цветистых выражениях он заявлял, что «преступления должны быть искуплены кровью, и только тогда над отечеством взойдет яркое солнце справедливости, свободы, равенства, братства, согласия и взаимного всепрощения». На самом деле, кровожадный интеллигент просто сводил счеты: именно предыдущее правительство, по каким-то причинам, запретило ему пристроиться у государственной кормушки и благоденствовать за счет провластного словоблудия. Конкуренция за такие места была жесткая…
– Извините за то, что прерываю вашу беседу, – вмешался я в их разговор, – речь о членах Лиги, пострадавших при прежнем режиме?
– Если бы! – горестно воскликнул крепыш, – все гораздо хуже… (Худосочный хмыкнул, поглядел на паспорт и билет, которые держал в левой руке) Хуже некуда… Толпа больше не подчиняется Лидеру, правительству, новой власти. И это не Лига, с ними уже договорились. Это – какие-то новые, непонятные люди! Чернь! Быдло! Мне только что звонил сын – он майор, в органах – в одном из районов города начались столкновения между полицией и этими … голоштанниками. Они кричат, что не для того поддерживали революцию, чтобы ничего не получить от нее. Утверждают, что им теперь все можно.
Худосочный опять хмыкнул и заметил:
– Давно пора было всех их ликвидировать, только нацию портят. Пусть нас будет мало, но пусть останутся лучшие.
Себя, понятно, он причислял к «лучшим» представителям нации. А судя по словам – был еще и атеистом с нацистско-евгеническим уклоном.
– Тогда все идет по сценарию, – усмехнулся я, – в лучших традициях французской и русской революций. Или переворотов. Или восстаний. Или откровенного бандитизма. Скоро у них появятся свои Клеоны, Спартаки, де ла Брюйеры, Тайлеры и Смбаты из Зареавана. Затем – очередная реакция, и окажется, что через тридцать-сорок лет люди будут жить теми же идеями, против которых боролись их деды и отцы. Как, однако, наш народ любит считать себя первопроходцем на старых дорогах…
Крепыш удивленно посмотрел на худосочного. Казалось, они не понимали значения моих слов. На самом деле – они не хотели признавать то, что повторили путь миллионов наивных и далеких от жизни фанатиков и фантазеров в разных уголках земного шара в разные периоды времени…
Ереван, 27.05.2018 г.