Это правдивая история. По просьбе выживших, все имена изменены. Из уважение к умершим все будет рассказано в точности так, как оно и было...
Первый раз я приехал в Нью-Йорк весной 91-го. В JFK меня встречал Кацо, мой старый школьный товарищ.
Если честно, то звали моего друга Вова Кацман, но он с младенчества откликался на грузинский эквивалент своей фамилии.
Вооще-то, с Вовиной фамилией постоянно происходили какие-то метамарфозы: в восьмом классе он стал Кацманом-Балабаном, а в десятом "кацман" пропал форевер - школьный диплом об окончании десятилетки получал Володымыр Балабан.
Учитывая то, что мы все хорошо знали Вовкиных родителей (тетя Рая работала в аптеке, а дядя Сеня рубал мясцо на Сенном базаре), странное сочетание букв "б-а-л-а-б-а-н" казалось для нас необъяснимо-загадочным...
Нет, мы, конечно, понимали, шо с таким буквосочетанием ему будет гораздо проще по жизни: он мог бы даже поступить в киевский институт, но почему, именно "балабан"???
Может это какое-то древнеиудейское заклинание, или навпакы - старославянский пароль?
Думается, шо и сам Вова не смог бы ответить на этот вопрос. А тут еще с ними начали происходить странные, даже мистические вещи: если Вова Кацман неплохо учился в школе, собирал металлолом и смело переводил бабусек через трамвайные рельсы, то Володымыр Балабан стал отпетым хулиганом, срывателем ондатровых шапок с богатых, киевский купцов.
На втором курсе Политеха, куда он попал, как Балабан, Володымыр получил первый срок - дали два года. Потом была еще одна ходка... Кацо пропал с моих локаторов.
Мы встретились с ним уже в конце 82-го на Крещатике: Вова Кацман с родителями перебирался в Израиль. Вышел год назад и еще на зоне вернул себе нормальную фамилию. На руках уже были билеты в Вену. Кацо был счастлив и приглашал в гости на будущую родину.
Через три года я воспользовался приглашением и приехал к нему в Реховот. Кацо остепенился. Они с батей открыли мясную лавку, мама работала провизором в больнице Каплана. Все у них, вроде бы было нормуль, но хотелось еще большего нормуля: они свалили в Штаты...
Кстати, тогда, в Израиле у меня произошла одна неприятная разборка...
Был у меня кореш (Кацо тоже его знал). В 79-м он с родителями собирался валить. Визы уже были на руках, куплены билеты, распродано имущества, когда этот штымп влюбился...
Причем, в такую себе обыкновенную девушку, явно не из его синагоги (это еще мягко сказано). Не знаю, какая горячая должна была быть у них любовь, чтобы через неделю после их встречи подруга объявила, шо беременная.
Мой кореш, ессессенно, как и любой порядочный мужик, тут же согласился жениться. Это и понятно - через три дня он улетал, да и паспорт уже давным давно сдал... Короче, жарко потрахавшись, на всю оставшуюся ему в СССР жизнь, чувак укатил.
Как ни странно, девушка и впрямь была беременна, и впрямь родила, правда, через три года (раньше рекорд принадлежал африканским слонихам - 22 месяца). Но дружбан об этом не знал и просил меня, по возможности, поддерживать его последнюю, советскую любовь.
Ну, я и поддержал пару-тройку разочков. О моей поддержке (по естественной причине) знала только подруга, и я уже давно забыл о моем благородном поступке, когда в 85-м приехав в Израиль, был подвергнут гнусной обструкции со стороны моего кореша. Как он об этом узнал, остается только догадываться...
Вот, все это я и припоминал, стоя в длиннющей очереди на паспортный контоль в JFK. Здание казалось, каким-то стремным: наверное шел ремонт - потолки сняты, и провода, аки "змеи горынычи", грозно клубились над головами добрых молодцев-пассажиров.
Сами добры молодцы змеились тремя очередями, перегороженные корабельными канатами: одна для американцев (типа Виннету), другая для гринкаров и третья для прочих громадян.
Стоим уже часа три, и все это время я мандражирую. Сжимаю в потных ладонях странную американскую бумажку с их вопросами и моими ответами. Казалось бы, ну шо здесь такого трудного: поставить галочку напротив вопросика в квадратике. Обыкновенные "да" и "нет". Но я был советским человеком, хорошо помнившим "История ВКП (б). Краткий курс". Была там и такая история...
В 37-м чувак, заполняя анкету, доходит до вопроса "Как спите с женой, товарищ?"
Ну, шо писать?
Мужик медикованный, не пальцем деланный... Он понимал, шо если напишет "слева от жены" - пришьют левый уклон. "Справа" - правый уклон. "Сверху" - давлеет над массами. "Снизу" - массы давлеют над ним.
Думал чувак, думал и написал: "Сплю отдельно от жены, под кроватью и занимаюсь онанизмом! Слава КПСС!"
Его, таки посадили на 10 лет с формулировкой: "За связь с кулачеством и разбазаривание семенного фонда".
На первый взгляд, американская анкета была, не менее изящная:
1. Не страдаете ли вы тяжелой, опасной для окружающих инфекционной болезнью и не являетесь ли законченным наркоманом?
Шо можно на это ответить? Болячек, тьфу, тьфу, тьфу не имею. Да, выпиваю иногда, но не алгоголик. Значит пишем "нет"
2. Не были ли вы вовлечены в преступную деятельность, не подвергались ли за нее тюремному заключению на срок более пяти лет, и не является ли преступная и аморальная деятельность целью вашего приезда в Соединенные Штаты?
Блин, это посложнее. Ну, был октябренком и пионером, из комсомола исключили еще в институте. Так что "преступной деятельностью", практически не успел заняться. И не собираюсь никого в Штатах агитировать вступать в октябрята и пионеры. Значит и здесь пишем "нет".
3. Не занимались ли вы когда-нибудь шпионажем, саботажем, террором, не принимали ли в 1933–1945 годах участие в актах геноцида, не заняты ли этим сейчас и не собираетесь ли заниматься шпионажем, саботажем или террором на территории Соединенных Штатов?
ПАПААЛСЯЯЯ... Ладно, рискнем - "нет".
4. Не ищете ли вы на территории США нелегальную работу и не является ли ваша виза поддельной?
Есть сомнения - паспорт с визой мне в руки сунул какой-то пидазрительно-странный штымп, едва говоривший по-русски. Рискнем и здесь - "нет".
5. Не приходилось ли вам когда-нибудь похищать и удерживать детей, находящихся под опекой американских граждан, и не намерены ли вы и дальше похищать и удерживать американских детей?
Если честно, то такая идея была разок. В 87-м в Москве, нос к носу столкнулся с Билли Джоэлом. Это был такой маленький, и такой хрупкий чувачок, шо рефлекторно захотелось схватить его подмышку и затребовать выкупа. Было дело. Еле пересил себя тогда... А, ведь Били был чей-то ребенок... Ладно, и здесь "нет".
6. Не было ли вам когда-нибудь отказано в американской визе и не были ли вы депортированы из США?
Пока нет, а шо будет дальше... "Нет".
Короче, везде и всюду написал "нет". Слышал, шо погранцы-америкосы могут запросто не запустить в доверенную им страну, хотя бы с одним "да".
В кабинках сидели "десять негритят", и каждый новый, бледнолицый фейс, впридачу нагло смотрящий им прямо в очи, не слишком им нравился.
А если еще и твоя киевская улыбочка покажется им похабной...
Нет, лучше стоять перед ними, с до боли сжатыми челюстями (как в том фильме за акулу), тупо уставившись в фотки Рейгана за их широкими, черными спинами.
"Хижина дяди Тома", строго посмотрев на меня, икнула: "тикет"!
- Плиииз, плиииз, - проблеял я, протягиваю "шварцику" обратный билет.
Тот внимательно обнюхал бумажку с серпом и молотом на крылышках, шумно нюхнул аромат советской типографской краски. А потом, тихонько подвывая от кайфа, любовно, но с отвращение вернул мне ее назад. Фуууу, проскочил...
Быстро прохожу таможню (теряя при этом, лишь кружок краковской колбасы) и выхожу на небольшую площадку: впереди за заборчиком самый главный американец, мистер Кацо уже машет мне рукой.
Обнимаемся, цемкаемся и идем к парковке. Машин тьма-тьмущая. Мы долго лавировали промеж американского автопрома, пока не вылавировали к Вовкиной тачке - небольшому бусику с броской надписью, выполненной старославянской вязью: "Кацман и сыновья. Свежее мясо".
- Кацо, у тебя же нет братьев, одни сестры, да и те троюродные...
- Ты ничего не понимаешь... Это выглядит по-американски, да и в морду не каждый блэк даст - могут подумать, что нас много...
- А причем здесь старославянская вязь? - Кацо вытаращился на меня так, как уставился бы израильтянин на араба в кипе - Мы же все русские, или не??? И потом, с другой стороны буса та же фигня написана по-английски.
Через пару минут мы уже едем Америкой. Даааа, ужжж... Сбылась мечта идиота.
Как-там Синатра спивае: "Нью Йорк, Нью Йорк". Читаю название, мельтешащих улиц: Лефферс бульвар, Кондуит авеню, стрелка на Кони-Айленд...
Удобнее устраиваюсь на сидении - до Джерси, где живут Кацманы еще ехать и ехать.
- Сколько нам до вас ехать, Кацо?
- Ехать до хера, под сто миль, но сейчас мы едем на Брайтон-Бич. Это близко. Сегодня же девятое мая, ветераны собираются там в кабаках побухать на День Победы. Родители, тоже заказали столик в одном ресторане.
И не называй меня больше Кацо, теперь я Вэл.
Блин, как же я забыл страсть Кацо к переменам... Начал с Балабана, в Израиле стал Вэлвэлом, а теперь уже и Вэл. Ну-ну...
Минут через сорок проезжаем под громыхающим мостом. Кацовэл докладывает, что по этому мосту ходит-бродит местное метро, а вообще-то, мы уже на Брайтон-Бич.
Сворачиваем на какую-то улочку, долго ищем, где бы паркануться. Наконец, Вовка находит свободное место: на асфальте синим цветом изображена инвалидная коляска. Кацо вынимает из бардачка табличку с такой же картинкой и того же цвета и выкладывает перед рулевой колонкой.
- У вас шо, в семье инвалиды завелись?
- Да, неее... В управе чувак знакомый, еще по Киеву. Он там инвалидские разрешение раздает.
Еще десять минут и мы на главной улице. Не слишком впечатляет: все похожие, пятиэтажные, красные дома. Зачуханная, деревянная мостовая, океанский бриз, перебивается гнусной вонью пережженного масла. Надземное метро, заглушает все вокруг... Магазины с русскими вывесками "Аптека" и "Ремонт челюстей"...
Открытые кафешки со столами, накрытыми советской клеенкой. Всюду русская речь.
С одной стороны море и чайки, супер пляж и красота, с другой вот эта вся порнуха... Я лицемерно-восторженно восхищаюсь всем увиденным - не хочеться обижать дружка, но в целом впечатление на три с минусом.
Подфартило хоть, шо погодка не подвела: вода в океане, так классно переливается на солнце, так завлекуще притягивает к себе, шо хочется все с себя поскидывать и голышом, болтая с кем и чем попало, рвануть в сладкую пучину оушена.
Вот мне интересно: жили себе индейцы здесь тыщи лет и горя не знали, пока не приехали евреи из СССР и сделали неплохой гешефт - впарили Чинганчуку кило стеклянных бус, двадцать зеркальц и еще две пачки индийских презиков, в обмен на целый Брайтон-Бич...
Мы идем с Кацовэлом вдоль набережной, глубоко и громко вдыхая кайфовый океанский озон и вспоминая былое и годы...
Ебть, еще вчера мы с Кацо сбегали с урока чистописания в киевский ботсад, где глубоко-преглубоко закапывали пачку тетрадей с контрольной по арифметике, а после, уже с чистой совестью, выкуривали пачку "Шипки"...
А сегоня мы полощем свои бейцены в водах Атлантики. Во, времечко-то бежит...
Через пару минут останавливаемся на перекрёстка Брайтон-авеню с Оушен-парквей:
- Это здесь,- говорит Кацовэл, указывая на одноэтажное здание напротив.
С виду, такой себе неказистый павильончик с пышным названием "Гамбринус". Рядом терраска с парой десятков столиков и корабельной пушкой, с понтом с пиратского корабля. Дуло пушки уставлено в небо и выглядит вопиющим в пустыне, усталым и одиноким членом...
Мы переходим через дорогу - в массивной, деревянной двери, на уровне груди дырявится пара-тройка приличных дырочек:
- Классная вентиляция, скромная и почти незаметная.
- Ага... Это наши хлопцы-таксисты пару недель назад нажрались... Ну, и поспорили
трошкы...
- Так, это что, следы от пуль?
- А, хто его знает... Ладно, пошли, а то родители заждались.
Еще с порога нас окатило тонкое благоухание варенных раков. Такой изысканный, смешанный аромат чёрного перца, укропа и чеснока.
Хозяин ресторана, наверное начитался в детстве Куприна и сбацал атмосферку одесского «Гамбринуса» начала века.
Все выполнено из дерева и грубого неотёсанного камня. Барная стойка в виде корпуса шхуны, а над ней живописно болтаются копченые колбасы и вяленая рыба.
Официанты, одетые по моде, гулявшей на броненосце "Потемкин" в 1905-м году, вертятся вокруг столиков.
А за столиками все наши люди - молодые, старые, всякие... Все говорят по-русски. Кто по-старше (в пиджаках и с кучей медалей), те иногда вставляют специфические слова на мове предков...
Мы крутим головами, ищем Вовкиных родаков и наконец замечаем дядю Сеню - тот машет нам из глубины зала.
Вовкины родители совсем не изменились: дядя Сеня - здоровенный мужик с огромными ручищами (Кацо явно пошел в маму) уже разливает по рюмкам огненную воду.
Тетя Рая все такая же - худенькая и тихонькая тетя-провизор.
Оба два, считались ветеранами войны и познакомились в 43-м в медсанбате, под Курском. История их встречи была такой романтичной, что все эти Маноны Лески с Наташами Ростовами тихо отдыхали в своих бомбоубежищах.
Дядю Сеню (теперь уже мистера Саймона), командира минометного расчета шестнадцатой литовской дивизии, санинструктор тетя Рая волокла с передовой на плащ-палатке до медсанбата целый километр.
А там, молоденькая Раечка, с помощью такой же "могучей", как и она сама санитарочки, втащила дядю Сеню (он и в молодости весил за центнер) на операционный стол. Девушки разрезали ножницами окрававленный ватник, гимнастерку и все исподнее дяди Сени, оставив его в костюме Евы. Так и познакомились...
Эту историю (в разных вариациях) мы с Кацо слыхали уже раз сто и сами могли рассказывать в лицах всем интересуещимся.
Пара-тройка слов за литовскую дивизию...
"Литовской", дивизия называлось с понтом. Натуральных литовцев, там было с гулькин поц. Литовцам хорошо жилось при немцах, и они не собирались никуда уходить.
Девяносто девять процентов состава дивизии состовляли литовские евреи-беженцы. Сталин соскребал их по самым глубоким сусекам СССР до тех пор, пока не наскерблось на дивизию.
В основном, в дивизии воевали парикмахеры и раввины. Попадались, конечно и пролетарии - молодой Семен Кацман, например, был кузнецом. Но парикмахеры и раввины не звали Семена по фамилии. Для них он был "Аксоным" - бугай. Когда старшине Голопупенко объяснили значение слова "Аксоным", то он предложил Семену сменить свою фамилию на Бугаенко. Не в пример будущему сыну, дядя Сеня ушел в отказку...
Мы выпили за Победу, запили пивом (все кроме тети Раи) и принялись за раков (уже вместе с ней).
По старой киевской привычки проверил своего рака на "вшивость". Когда он сварен живым, хвостик прижат к брюшку, как бы колечком. Я знал аферистов, которые "уснувшим" ракам клеили БФ-м закругленный хвостики. Мой был настоящим...
Абаажаааююю раков. Начинаю с шейки, потом клешни и лапки... Дальше слизываю икру с внутренней части панциря. Язык назавтра распухает, но, полученный кайф стоит того...
За раками рассказываю американцам за последние киевские новости. Все плохо... Город уже, практически захватили бендеровцы. На площади Калинина, на стендах висят их газеты с призывами кончать с нетитульной нацией. Пока еще очень легкий, но довольно устойчивый запах Бабьего яра подымается над городом...
Все резко заговорили по-украински. Снова возродилась дискуссия вокруг слова "кит". Если "кот" по ихнему это "кит", то, как же по ихнему будет "кит"?
Теперь все хотят быть китами. Даже самый последний, облезлый рыжий кот с помойки, дурно воняющий и говорящий на мове, корчит из себя кита кашалота, такого себе эуропейского "моби дика".
Я начал раздавать гостинцы (шо не отобрали ни киевская, ни нью-йорская таможни): дяде Саймону его любимую "Старку", финский сервилатик, икорку. Тете Рае - "киевский торт" в коробке из-под ботинок (так он занимал меньше места). Конечно видок был еще тот - пришлось порезать тортик на куски... Но смаааккк... Смак, ведь остался.
В соседнем зале заиграл музон. Кто-то на пианинке довольно прилично играл пуппури из советских песенок про войну.
Под такую музычку особенно хорошо шла водочка с икоркой... А тут еще подоспел кайфовый борщик с пампушками, бeфcтpoгaнoв из куpочки, ceледочка c картошечкой... Все стало, так по-киевски, так по-домашнему...
"Старочка" разошлась быстро и вкусно - пришлось, вновь приняться за забытую, американскую огненную воду.
В соседнем зале кто-то запел. Сначала никто не обратил на это внимание, но постепенно гул в кабаке стих и все начали прислушиваться...
Голос был немного глуховатый и в тоже время такой бархатистый, такой обвалакивающий. Мы переглянулись и "обратились в слух".
А дальше, как и большинство сидящих, чуть ли не опрокидывая свои стулья, рванули в соседний зал...
На небольшой эстраде с микрофоном стоял Паниковский...
Да, да... Тот, самый Михаиль Самуэлевич, известный похититель гусей и пилитель гирь, сейчас пел "Землянку"...
Гердт был очень небольшого росточка, и даже стоя на эстраде казался, максимум одного роста с окружающими. Но голос, этот голос...
"Я хочу, чтоб услышала ты, как тоскует мой голос живой".
Блиииннн... Как будто бы к тебе обращается. Аж, мурашки по телу...
Смотрю на этого невысокого старичка, с густыми бровями и думаю: "Умел, наверное мужик прибалтывать своих фронтовых подруг... А потом, наверное, с пол СССРа переимел... С таким голосом только сводки информбюро читать напару с Левитаном".
В одной книжке за историю КПСС вычитал интереснейший факт из биографии Н.К. Крупской.
Когда на допросе в третьем охранном отделении у нее спросили, ну, шож она нашла в этом плюгавеньком и картавеньком штымпике, Н.К. скромно, но с достоинством ответила: ЖЕНЩИНА, ГОСПОДА ЛЯГАВЫЕ, ЛЮБИТ УШАМИ.
Прикиньте, возвращается Володик под утро со своих б.л.я.д.о.к с Иннеской Арманд и жалуется жинке: "Ну, как же надоели мне все эти заседания, Надюшкин - ни заеботка, ни выеботка... одна ебота..."
А, Крупская такая - все ушами и ушами хлопает...
И в это вся суть русской женщины... Ушииии!!!
Гердт окончил петь и все захлопали.
- А теперь я хочу выпить за ветеранов, всех, кто защитил нашу Родину от фашизма. За вас друзья мои, где бы вы сейчас не были!
Он пошел к рояльке, стоящей в глубине эстрады. На крышке живописно расположились тарелки с закусками и бутылки. З.Е. налил себе рюмку водки и вернулся к нам - в одной руке рюмка, в другой малосольный огурчик.
- За нас за всех! Кто выстоял и победил! Слава героям! - Он лихо оприкинул рюмку, крякнул, так по свойски и вдохнул огурчика. - Мммм... Лучше закуски не бывает. Мужики, здесь есть кто с Калининского или может с Воронежского фронтов?
Народ зашевелился...
- Я был на Западном, под Москвой, это рядом с Калинским!
- И я был на Западном. Зямчик, ты воевал под Москвой?
- Нет, я в декабре только училище закончил. Попал туда весной 42-го. А кто с Воронежского, друзья?
- Зяма! Я с Брянского резервного, мы же вас прикрывали под Харьковом.
- А я был в Харькове в командировке, в 65-м.
- Моя бывшая теща родом из Чугуева - это под Харьковом...
- А мой зять окончил харьковский машиностроительный...
Разговор из мемуарного-героического, явно перетекал в "а у нас в квартире газ, а у вас..."
- Друзья, сегодня нет только праздник Победы, но и день рождения моей супруги, и еще моего друга, тоже фронтовика, Булата Окуджавы. Давайте же выпьем за их здоровье!
Гердт направился к рояльке, налил себе еще рюмчика, вернулся к нам, и все выпили. К тому времени Кацовэл сбегал до нашего столика и принес огненную, американскую воду. Так, что мы не отставали от других.
Зиновий Ефимович еще пошептался с лабухом и подошел к краю эстрады: "Сейчас я спою мою любимую песню Булата".
Все приготовились слушать какую-нибудь популярную песенку Окуджавы за войну, типа "Бери шинель", но Гердт вытянувшись по струнке и подняв руку в пионерском приветствии запел:
Встань пораньше,
Встань пораньше,
Встань пораньше,
Только утро замаячит у ворот,
Народ прибалдел - никто не знал, что эта песня Окуджавы. Мало того: Гердт, каким-то удивительным образом сменил свой бархатный баритон на хриплый дискант Кольки-барабанщика... Народ начал подпевать:
Ты увидишь, ты увидишь,
Как весёлый барабанщик
В руки палочки кленовые берёт.
Пели все - и ветераны и ветеринары, и их жены и дети, и дети их детей.
Был полный атас. Ко всему еще Гердт всю песню простоял в позе гипсового пионера на пьедестале из пионерского лагеря.
Успех был колоссальный! Хлопали минуты две. К тому времени вокруг эстрады собралась уже тыща народу. Новость о том, что в "Гамбринусе" сейчас спивает сам Герд, разнеслась по всей Брайтон Бич со скоростью галапагосской черепахи. Народ повалил в кабак со всей северной Америки (не говоря уже за южную).
У меня даже в мыслях появилась несвоевренная мысль: "А шо, если те люди с улицы схавают наш праздничный обед, оставшийся в соседнем зале..."
Гердт снова насыпал рюмчик. Выглядил уже довольно пьяненьким, но держался молодцом.
- А теперь я хочу выпить за Верочку Веденину, за моего любимого санинструктора, дай ей Бог сто лет жизни! Лехаим, друзья!
Все снова дружно и послушно выпили. Теперь мы уже были одним целым и слушали, и подчинялись только ему, нашему кумиру и герою войны - ребе дяде Зяме Гердту!
- Верочка была хрупкой девятнадцатилетней девочкой, - рассказывает Гердт, вкусно хрумкая нежинским огурчиком, - Меня шарахнуло осколком в ногу и если бы не она, то я бы сейчас с вами не разговаривал. Эта умничка перевязала меня, наложила шину, а потом тащила на себе с километр к повозке, где лежали остальные раненные.
Все вокруг одобрительно загудели, захлопали - ай, да Верочка, ай да умничка..
И тут, рассталкивая толпу народу, на эстраду вылез дядя Саймон. Схватил в свои могучие объятия-охапку хрупкого Гердта и крепко прижал к себе.
Со стороны это выглядело так, будто бы Кинг Конг признается в любви к белой красотке Энн.
- Зямчик, родной, у меня ж та самая история була! Я тоже был ранен и моя жинка тащила меня до медсанбата с километр расстояния.
- Вы уже были женаты на войне? - спрашивает Гердт, пытаясь выкарабкаться из лап Кинг Конга.
- Да, неее... Я потом женился на ней, уже после войны. А тогда она была санинструктором, как и ваша Вера. Да, она здесь... Райчик, золотце полезай до нас.
Тетя Рая нерешительно пробиралась через толпу к эстраде. Кинг Конг бросил свою Энн и подхватил законную жену.
- Вот, Раюшкин, разреши тебе представить товарища Гердта. У него первая любовь тоже была на войне с санинструктором.
- Нет, нет, - протестует Гердт, - у нас никакой любви не было. Просто Вера спасла мне жизнь...
- А это шо, не любовь? Да, это самая настоящая любовь, с большой буквы! Давайте выпьем за наших любимых медсестричек, - говорит дядя Саймон, ища глазами рюмку с водкой.
- Нет, нет, мне уже дост, - протестующе машет рукой Гердт, - Вот, если бы "боржомчика"... Пол-царства за "боржоми"! И вообще, лучше синица в кулаке, чем утка под кроватью, - авторитетно заключил он.
По толпе раскатывается: "боржоми", "боржоми", Зяме по-бекицеру нужна "боржоми"...
И, вот уже откуда-то из глубин кабака, через головы, по рукам плывет зеленая бутылка, а за ней, вдогонку огромный фужер. Когда минералка попадает в руки Гердта, крышечка уже сорвана.
Дяде Зяме, действительно уже "дост". Он стоит, слегка покачиваясь и немного дрожащей рукой наливает минералку в фужер. Пьет большими глотками, его морщинистый кадык медленно прокатывается по горлу: туда-сюда, вверх-вниз...
- Кто не пьет, тот родину не любит, - доверительно сообщает Герд окружающим, слегка отрыгивая - и поворачивается до дяди Саймона, - Позвольте приклонить колено перед вашей дамой.
- Да, пожайлуста, мне не жалко. Райчик, щас товарищ Гердт станет перед тобой на коленки.
Гердт изящно становится на одно колено и галантно целует тете Рае ручку... А потом... А потом полился его бархатно-убалытывающий баритончик:
Ночь коротка, спят облака,
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука...
Народ слушает и балдеет. Мелодия льется сама собой, напоминает нечто давно утерянное и забытое- их юность... Голос из глубоко-мужского становится каким-то нежным и хрустальным...
После тревог
Спит городок
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок.
Дааа, ужжж... Даже мне проняло, хоть и не ветеран и годков мне, минимум на тридцать поменьше.
Песня окончилась, а Гердт все еще стоял преклоненный перед тетей Раей...
А потом на сцену вылез, какой-то, прилично поддатый, бородатый штымп: "Гааас-пааа-даааа, день Победы, артист устал после дня тяжелой работы... И вообще - по старинному цыганскому обычаю, давайте, кладите сюда бабки!"
Берет с крышки рояля, тот самый "боржомский" фужер, вставляет в него трубочкой какую-то бумажку и спускается с эстрады вниз, к народу. В протянутой посудине зеленеет одинокий "бакс". Люди начинают совать зелень в фужер, и буквально через минуту там уже полно бабок. Тогда в руках штымпа оказывается глубокая тарелочка, с голубой каемочкой - вскорости и она уже наполнена до краев.
- Это Владимир Двинский, режиссер и продюссер фильма, в котором я сейчас здесь снимаюсь, - как бы оправдываясь за того козла, неожиданно блекло и тихо говорит Гердт. Он уже давно встал с коленей и кажется сейчас таким маленьким, таким беззащитным и забитым...
- Огромное спасибо, господа. Этих денег нам хватить на такси до гостинницы, - говорит Двинский, распихивая бабло по кишеням.
Зрелище было отвратительное... На глазок, этот хренов продюссер наклянчил на "такси", где-то долларов 300-400.
Гердт еще что-то шутил, посылал воздушные поцелуи, раздавал автографы. Но это уже был не тот цимес...
А потом они (было их трое или четверо) уехали.
Когда мы вернулись к своему столику, киевский тортик из обувной коробки исчез...
P.S.
Все евреи делятся на две половинки - на одну большую и на одну малюсенькую - БЭЗ середины. В первой половинке "эйнштейны" с "марксамии" и "фрейдами". Есть там и "гердты" с "райкиными".
Но, если ты относишься к той другой, малюсенькой половинке, то уже все, гинук - большего МУДИЛЫ не сыщешь ни у какой нации.
Живет сейчас в Киеве такое, со "второй половины", по имени и фамилии Вовкалэ Зеленский. Большего мудака я в жизни не видел - натуральный позор своей нации.
Недавно договорился до того, что СССР, как и Германия, тоже повинна в Холокосте.
В СССР были парткомы, куда вызывали провинившихся коммуняк (за пьянки, драки, воровство) для рассмотрение их личных дел. В зависимости от тяжести проступков, запросто могли выгнать из партии.
Так, вот я предлагаю киевским евреям собрать свой "партком" и выгнать нах Вовкалэ из партии евреев...