Олег любовался зданием боливийской таможни, как габаритами, так и архитектурой, весьма походившее на сельский общественный туалет.
Маленький, кое-как выбеленный, с посеревшей от времени известью, с трещинами по всему фасаду, но укрытый занесённым толстым слоем пыли крепким шифером домик среди пустыни с чёткой чёрной надписью "Migracion Bolivia" и гордо реющим над ним национальным стягом.
Его друзья стояли в очереди на прохождение паспортного контроля, а он, воспользовавшись тем, что впереди стояла шумная компания бразильцев, отошёл в сторону и незаметно выскользнул прочь.
Он огляделся вокруг: серо-синеватые камни, шоколадные, охристые пески и коричневые, кремово-бежевые горы.
Непривычно низкое, нависающее над головой море неба и пар подвижных, летучих облаков, мчащих в никуда.
Откуда эта ложно ручная, маленькая ноющая тоска?
Беспредметная и необъяснимая, неотделимая от самых тонких наслаждений, и, вот, как например, сейчас, втирающаяся под кожу удовольствию, которое он получал созерцая эти диковинные пейзажи, барски дегустируя на их фоне собственное одиночество.
Видимо, исчезнет только вместе с ним эта утончённая паразитка.
А может быть, после того, как он уйдёт, она, всё же, останется. И перестанет быть тоской.
Найдёт себе нового хозяина или хозяйку, и тот, или та, выдрессирует её, обучит глупости и улыбкам.
И его бывшая тоска станет чем-то иным, возможно, мудростью.
Ему захотелось вдруг перестать быть человеком. И уплыть вслед за облаками в ничто.
Наполнить собой это ничто. И молчать вместе с ним на одном языке.
Он улыбнулся и нехотя побрёл в "Migracion Bolivia".
- Да где вас носит, Олег?! - Настя энергично махала ему рукой, призывая поторопиться, - Мы сейчас же выезжаем! Быстренько улыбнитесь жандармам, ставьте чёртову печать и к нам!
Визу предусмотрительно оформили ещё в боливийском посольстве в Москве, поэтому всё прошло гладко, и через пятнадцать минут вся компания ехала в "Mitsubishi Pajero", управлял которым широкоскулый и коренастый индеец с добрыми грустными глазами по имени Рамон.
Он чувствовал как колено Саши плотно прижимается к внешней поверхности его икроножной мышцы, и, наверное, это должно было настраивать Олега на романтический лад, но голова его опять начала гудеть, словно колокол, и у него возникала не лишённая юмора мысль, что если ей не мешать, то она обязательно должна взорваться. Надо только подождать.
- Чёртова горняшка! У меня сейчас череп лопнет! - заёрзал сидевший с другой стороны Вадим.
- Вот, возьми, Вадик! - Михаил выудил из рюкзака горсть листьев коки и протянул их приятелю.
- Спасибо! Думаешь, поможет?
- А почему нет? Их ведь не только заваривают, но ещё и жуют.
- Ещё раз благодарю!- со страдальческой миной на лице Вадик затолкал листья за щеку и принялся усердно жевать.
Каменноликий и совершенно индифферентный по отношению к реальности водитель, внезапно подал признаки жизни, и, повернувшись в сторону умирающего Вадима, улыбнулся, продемонстрировав большой палец в качестве одобрения.
Спустя десять минут путешественники проезжали по какому-то небольшому ущелью, окружённому с обеих сторон бордово-коричневыми скалами, причудливо вылизанными ветром так, что можно было подумать, что все эти геометрические строгие, продольные борозды были проделаны исключительно человеком.
Периодически на каменистой поверхности попадались необычные, похожие на ядовито-салатовые наросты эпифиты, которые чрезвычайно заинтересовали Михаила и тот, углубившись в пучину интернета, сообщил присутствующим, что этот странный шарообразный мох является растением из семейства зонтичных и носит наименование Азорелла Компакта.
Ехавший впереди джип с прикреплённым сзади крохотным бразильским флагом остановился, и, когда Рамон, сбавив скорость, начал к нему подъезжать, из салона вылез улыбающийся молодой человек, приложивший палец к рту и машущий другой рукой в знак приглашения.
- Там какое-то животное! - отреагировала Настя, первой покинув из машину.
Когда Олег приблизился к группе людей, молчаливо наблюдавших за чем-то любопытным происходящим в расщелине между скалами, то с удивлением увидел стоявшего подобно белке на задних лапках довольно крупного зверька, размерами превосходившего крупного кролика.
Зажав между лапами брошенный ему галет, ушастик вдохновенно его жевал, абсолютно не смущаясь близости гомо сапиенс, благоговейно следивших за его трапезой.
Через некоторое время из-под камней появился точно такой же экземпляр со скрученным в бублик длинным чёрным хвостом и не мешкая присоединился к истреблению галет.
- Блин, а у нас ничего кроме листьев коки нет, - шёпотом сообщила Настя.
- Так бросьте им горсточку, Настюша. Они же местные, а аборигены никогда от такого подношения не откажутся, - без улыбки пошутил Олег.
- Что вы?! Меня Миша за это совершенно точно задушит ночью!
- Зачем так долго ждать! Я готов это сделать прямо сейчас, - с наигранно-кровожадной улыбкой прошептал Михаил.
Вадим, не проявив любопытства к представителям высокогорной фауны, обнаружив неподалеку колонию вышеупомянутой азореллы, весьма неосмотрительно решил пнуть её ногой.
Спустя мгновенье Олег наблюдал душераздирающую пантомиму в исполнении Вадима, глаза которого красноречиво свидетельствовали о невыносимом страдании, а рот разверзся в беззвучном крике.
Он скакал на левой ноге, поджав под себя ушибленную правую, открывая и закрывая рот так, что всем, кроме латино-американских зрителей, было понятно какие именно ругательства он мог бы произнести, если бы не пасущиеся неподалёку вискачи - так, оказывается, назывались эти красно-книжные зверьки, родственные обычным шиншиллам.
- Чёрт, теперь у меня подъем ноги болит! - уже в машине пожаловался Вадим.
- Что ж ты, Вадик! Родственница моркови дала тебе сдачи? Она же здесь и солнечную радиацию выдерживает, и холод, и засуху, и им, этим деревянным мхам, по три тысячи, в среднем, лет. Квадратный метр может созревать на протяжении века, представляешь?
Но Вадик не представлял:
- На хрена такое растение вообще растёт?!
- Уж во всяком случае не для того, чтобы его пинал страдающий фигнёй турист, - назидательно промолвил Михаил.
- А местные его как-то используют? - поинтересовалась Александра.
- В основном в качестве топлива. Кирками его выпалывают. А ещё считается, что оно снижает чувство голода и понижает артериальное давление.
- Паганель вы наш! - улыбнулась Саша.
Саша контрабандно одарила улыбкой и Олега, но глаза её в этот момент совершенно поменялись и даже зрачки, расширившись, кажется, стали темнее.
Сжав в ответ её пальцы, он с трудом удержался от того, чтобы не приникнуть в поцелуе к её зовущему рту.
Олега внутренне так качнуло в её сторону, что тело, повинуясь неосознанному порыву, тоже сошло с траектории равновесия и благоразумия, на секунду приняв внешне незначительный, но не ускользнувший от Саши крен - так заваливается на бок, попавшее в жестокий шторм парусное судно.
Он поймал себя совершенно случайно, вернув контроль над собой судорожным усилием воли, подобно тому, как опытный шкипер, почуяв неладное, яростно вращая штурвал, всё же возвращает кораблю приличествующую ему вертикаль.
Спустя несколько часов Рамон остановил автомобиль, что-то на испанском вполголоса сказав Насте.
- Друзья! Выходим! - Олег подивился бодрому тону Анастасии, которая, не взирая на полноту, похоже, вполне справлялась с недостатком кислорода, чего, увы, никак нельзя было сказать про него самого.
Мышечная слабость, головокружение, периодически накатывающие приступы тошноты и постоянная одышка - стали постоянными его спутниками.
Однако, картина представшая его взору, захватила его настолько, что показалось будто он хлебнув чая из листьев коки, снова стал самим собой.
Он давно слышал об том, что где-то на боливийском высокогорье располагается настоящий музей под открытым небом - так называемое Кладбище Паровозов, на котором находятся поезда, отставленные от службы в пятидесятых годах двадцатого века, когда добыча на местных рудниках, главным образом серебряных, значительно упала, - но, не думал, что это сюрреалистическое зрелище так поразит его.
Вереница антикварных, основательно проржавевших локомотивов совершенно инфернально смотрелась в лучах андского солнца, нежившегося на перинах дымчатых облаков.
Покосившиеся на бок, увязшие до середины колёс в смешанном с солью буро-сером песке и густо татуированные граффити машины вызывали необычные ассоциации и чувства.
Ходовая часть некоторых экземпляров была извлечена из корпуса и соединённые широкой штангой металлические колёса служили теперь тележкой для катания, что наглядно и демонстрировала группа находчивых латиноамериканских туристов, катавших на них своих жизнерадостных девушек.
Среди одного из составов неизвестными умельцами была приспособлена сконструированная из железной цепи и мелких анатомических деталей соседних паровозов самая настоящая качель, прямо напротив каковой и в некотором отдалении застыл сиренево-бордовый вулкан с белой панамкой снега на макушке.
Исписанные белой краской рыжеватые бока почивших поездов по неизвестной причине вдруг вызвали у Олега приступ ненависти к человечеству, а сердце его наполнилось состраданием к осквернённым трупам брошенных машин, в которых было столько человеческого, и он, отделившись от группы товарищей, не взирая на присутствие Саши, захотел вдруг побыть в одиночестве, с наслаждением затерявшись среди мёртвой техники.
Он бродил среди остовов паровозов, словно среди кладбищенских могил, со смешанным с печалью любопытством читая сохранившиеся клеймо на вагонах, повествовавших о месте и дате рождения того или иного покойного.
В конце концов, рядом с локомотивом произведенным на свет в 1956 году в бразильском штате Минас-Жерайс и названным Святая Матильда, он увидел выкрашенный некогда в зелёную, а ныне почти полностью слущившуюся краску, деревянный пассажирский вагон лишенный дверей и сидений.
На выцвевшем боку усопшего красовалась потёртая металлическая бляшка, свидетельствующая о том, что он родился в американском городе Миддлтаун в 1907 году.
Вероятно, перед ним был старейший из нашедших здесь приют постояльцев.
Олег застыл, продолжая смотреть на вагон невидящим взором, вспомнив отчего-то своё детство и то, как бабушка, пришедшая с работы, обычно угощала его купленным по дороге пирожком с яблочной начинкой.
Он каждый раз ожидал прихода бабушки, но, чем старше становился, тем меньшее значение играл сам пирожок.
Любовь бабушки, каковую он, подобно всем детям, безотчётно принимал как должное, возможно потому что излишне подвижное сознание ребёнка бездумно проскакивало мимо неё, всё же освещала собою всё его детство и даже тогда, когда бабушка заболела и умерла, он продолжал чувствовать эти свет и тепло, которые, не взирая на её уход, остались с ним.
Часто он ловил себя на парадоксальной мысли, что даже как будто не вспоминая о ней, он всё же никогда её не забывал.
И думая о том, что стало с бабушкой после смерти, склонялся к тому, что она точно так же, как и его сверх-память о ней, всегда где-то поблизости от него, рядом, разлита в пространстве между небом и морем, а вовсе не лежит в могиле горсткой обглоданных костей.
- О чём ты думаешь? - спросила подошедшая к нему Саша, лёгкую походку каковой он идентифицировал задолго до её появления какой-то иной частью мозга, всегда бывшей здесь и сейчас, ещё когда она грациозно парила в зыбкой дымке инопланетного пейзажа метрах в трёхстах от него.
- О пирожке с начинкой из яблочного варенья.
- Когда мне было лет пять, то моя старшая сестра разработала план хищения из стоявшего на кухне варенья из белой черешни. Черешня на самом деле была жёлтая, но в банках приобретала оранжевый цвет, а само варенье - прозрачно-янтарное, тягучее, как мёд, с характерным и незабываемым привкусом. Она помогала мне подниматься на кухонный стол и, стоя на нём, я открывала шкаф, на верхней полке которого мама прятала приготовленное на зиму варенье. Там хранилось малиновое, клубничное, вишнёвое, грушевое, персиковое и даже варенье из лепестков роз, но нашей целью было исключительно черешневое варенье.
- Тебе не кажется, что половое созревание и есть то самое "изгнание из Рая", о котором вещает библия?
- Быть может. Но сейчас я так не думаю. Ведь со мной рядом - ты. Не созреть в половом отношении и лишиться такого любовника... было бы ужасно, - улыбнулась Саша.
- Мне кажется, гормоны уводят нас от вещей гораздо более важных и значимых. Мешают приблизиться к разгадке тайны рождения и смерти, например. Спору нет...мы острее и ярче осознаём существование, но слишком наркотизированы опьянением, чтобы увидеть главное.
- Ещё немного и пребывание на этих высотах сделает тебя выдающимся экзистенциальным мистиком.
- Скорее сделает мостиком, чем мистиком. Но я предпочёл бы остаться твоим любовником, если ты не против.
- О, я не против! Я очень даже "за"!
Всё вокруг закружилось, когда Олег почувствовал вкус её языка и мягкие, податливые губы так предупредительно открывались ему навстречу, а он, не пытаясь понять причину головокружения, продолжал целовать Сашу.
- Ты такой бледный! - тёплыми ладонями сжимая его лицо, проговорила женщина.
- Скоро мы выдвинемся к острову Инкауаси, а это ещё на полкилометра выше. Так что я, пожалуй, стану ещё бледнее. Буду совсем как Наташа Ростова на первом балу.
- Никогда не любила Толстого.
- Я не знал его близко, но читая его биографию поймал себя на мысли, что он несколько мудаковат. И как писал Николаевич, мне почему-то совсем не нравится. То, от чего приходит в восторг большинство - оставляет меня равнодушным. И наоборот: то, мимо чего в массе своей проходят мимо люди, зачастую меня задевает. Мне бы жить на какой-нибудь Луне....
- Переезжай сюда. Здесь почти Луна.
- Да, на Землю эти края меньше всего походят. Надо подумать над этим, - одними глазами улыбнулся Олег.
Он увлёк Александру в недра стоявшего на отшибе вагона и прижал к стене.
Обнимая её Олег слышал стук её сердца и голова его наполнялась неведомым, отличным от кислорода газом, который раздвигал привычное восприятие мира, добавляя в него новые цвета и ощущения.
Ему казалось, что входя в её врата, он не сливался с ней, а пускался в плавание, плыл подобно утлой ладье вниз по течению бурной реки, сплавляясь по которой нельзя было предугадать наверняка что ждёт тебя за очередным изгибом сладостных берегов: крутой обрыв с серебряной гривой водопада или синева смешавшегося с небом бездонного океана.
Олег плыл.
Плыл и слушал музыку её крови, вбирая в себя неповторимое индивидуальное очарование и заклинал память запомнить особенности его мелодии.
После созерцания соляной пустыни и беглого просмотра душераздирающе прекрасных фото на фоне рухнувшего на солончак неба, - отдельного упоминания заслуживает снимок, сделанный молчаливым Рамоном, на котором павшие навзничь тела взявшихся за руки путешественников образуют своеобразную пятиугольную звезду, - друзья отправились на расположенный неподалеку остров Инкауаси или Исла-дель-Пескадо.
По своей сути, остров в центре солевой пустыни, таковым не является, так как это ни что иное, как верхушка давно потухшего вулкана, обросшая ракушечником, известняком и окаменевшими кораллами, на которой произрастают огромные великовозрастные кактусы.
Тем не менее, у поднявшегося по витиеватым, пропахшим мочой тропинкам на самый верх Олега, создалось впечатление, что он находится именно на острове, а вокруг простираются бескрайние льды.
Сюрреализма добавляли снующие между двенадцатиметровыми кактусами любопытные альпаки, да шумные юркие птички, гнездившиеся прямо в телах гигантских, коротавших десятый век, трихоцереусов.
Поразила его и сделанная из древесины кактуса желтоватая двустворчатая дверь.
Она была увенчана обычным навесным замком и служила входом в подсобное избушкообразное помещение для обслуживающего территорию острова Рыбы персонала.
Олег не удержался от соблазна погладить ладонями её пористую, с тёмными округлыми выемками, схожими со следами от дроби, твёрдую плоть.
Он обернулся назад и взгляд его снова упёрся в арктические льды, угрожающе окружавшие со всех сторон кактусовый лес у входа в который кротко робингудили собиравшие плату за вход печальные индейцы, и прежде чем подоспел на помощь несносно услужливый разум, убеждавший, что "вокруг соль, соль, соль(!!!), а не лёд", какая-то часть Олега успевала урвать долю папанинско-челюскинского кайфа и его тоскующий по кислороду мозг готов был удерживать красивую иллюзию, если бы не громкий шёпот внутреннего, раздражавшего всех и вся, суфлёра.
Спустившись, он буквально наткнулся на Настю, любующуюся пейзажем вдалеке, где солировал очередной вулкан с женским именем Тунупа.
Заметив это, Олег кивнул в сторону возвышавшейся горы:
- По преданию инков, все эти десять с половиной тысяч квадратных километров солончака, ни что иное, как грудное молоко той самой великанши, которой вы любуетесь, Настя.
- Да что вы?! С лактацией у неё полный порядок. А я, дура, думала, что передо мною мужик.
- Да не мудрено спутать - сплошной унисекс вокруг.
- А вы тоже заметили какой замечательный здесь запах повсюду или это плод кислородного голодания того, что под моей прической?
- Я тоже голодаю, но аммиачные испарения не спутаешь ни с чем. Здесь много укромных мест. Туристы этим пользуются.
В этот момент к ним подошли остальные друзья и, не сговариваясь, все двинулись к автомобилю, на капоте которого, скрестив руки на груди, сидел жующий листья коки Рамон.
Через некоторое время героический Mitsubishi Pajero под управлением непроницаемого Рамона достиг Сол-де-Маньяна - самой высокой точки путешествия.
Живописная Долина Гейзеров располагалась на высоте почти пять километров над уровнем моря и Олег, да пожалуй, и Вадим с Анастасией сразу же почувствовали себя космонавтами забывшими скафандры на брошенном где-то космолёте.
Михаил и Александра чувствовали себя чуть лучше, у них даже получалось шутить, не смотря на то, что термоса с кока-чаем давно уж были опустошены, однако и они жаловались на головокружение.
- Как вы, Олег? - мрачно спросила Настя.
- Подташнивает и слабость дикая. А вы?
- Да голова что-то стала тяжелее, чем зад. А у вас нет такого ощущения?
- Есть. Уже давно. Надо как-то пережить это издевательство над организмом и быстрее бежать отсюда.
- Да мы тут не долго. Полюбуемся на эту хлюпающую грязь, нюхнём серы и спустимся вниз. А там.... и гостиница на трёх с половиной тысячах метрах над уровнем чего-то....
- Звучит оптимистично.
- Мы же тут не долго, да? - обратился ко всем сгорбившийся и тяжело дышавший Вадим.
- Не долго, Вадик. Сейчас быстро все красивости запечатлим и отчалим, - ответил Михаил, фотографируя чадившую белым дымом серо-чёрную лужу с ядовито-жёлтым кантом.
Олег сел на бурую почву, надеясь таким образом сэкономить силы и унять подступавшую к горлу тошноту.
Глядя на это, Вадим последовал его примеру:
- А так, кажется, легче.
Олег промолчал.
- Я и не думал, что меня поджидает здесь такая жесть. И ладно бы гейзеры били фонтанами, как, предположим, в Исландии, так нет - здесь только запах тухлых яиц, да кипячёная грязь в ямах. Дышать определённо нечем. А если бы сюда забрался бы какой-нибудь сердечник или астматик?!
- Астматики - умные люди. Поэтому их здесь нет.
- Все астматики умные люди? Дураков среди них нет?
- Конечно, нет. Это абсолютно исключено. Астма исключает глупость свойственную нам. Вот, к примеру, Марсель Пруст был астматиком. И я не слышал, чтобы кто-то его здесь видел.
- А я слышал, что помимо астмы он был ещё и...гомосексуалистом. Может быть, педерастия является как бы обострением, осложнением течения заболевания при астме, как ты думаешь? - принялся развивать вопрос Вадим.
- Всё может быть. Возможно, нам потребуется недюжинная сила воли, чтобы сохранить гетеросексуальную ориентацию и нечаянно не угнать у Рамона его японца, бросив всех здесь с их ....аными фотоаппаратами.
- Может мне пойти отвлечь Рамона?
- Погоди. Вот если через двадцать минут мы отсюда не уедем, тогда мы вернёмся к этому замечательному плану.
Но через пятнадцать минут все уже сидели во внедорожнике, мчавшим обратно, в направлении деревеньки Колчани, где путешественников ожидала ночёвка в соляном отеле.
Попутно были осмотрены термальные источники, исхожены разноцветные лагуны и прочие прелести, так что под вечер, когда подъезжали к хостелу, запасы сил и юмора были истощены и в салоне машины царило молчание.
Соляная гостиница поразила тем, что всё, начиная от стен и заканчивая столами, стульями и кроватями была изготовлена из галита, то есть из каменной соли.
В целом же убранство отдавало примитивизмом и аскетичностью, граничащей со свинством, единственным же украшением служили развешенные на стенах жидковатые подстилки и коврики с индейским орнаментом, а окна, видимо, за ненадобностью, отсутствовали совершенно.
Вадим и Олег не смогли уговорить себя справиться с ужином, хотя первый обильно сдобрил его отодранными прямо от стола крошками хлорида натрия.
- Миленько тут у них, - криво усмехнулась Настя, доедая кукурузную лепёшку с сыром.
- И не топят, к тому же, - мрачно добавил Михаил, рассматривая собственные руки.
- Да, холод собачий, - согласилась, зябко поёжившись, Александра.
- Так ведь вечер. А мы на четырёх тысячах ста метрах....., - чуть слышно проговорил Вадим.
- На четырёх тысячах?! - удивилась Анастасия, - А я вроде бы читала, что эта дыра, - ой, пардоньте, - отель, на трёх тысячах шести стах находится!
- Ничего подобного. Аккурат четыре тысячи сто, - подтвердил Михаил.
- Извините, Олег, - проговорила Настя, - Я ввела вас в заблуждение...
- Да какая уже разница, Настя? Пять сотен метров туда, пять сотен метров - сюда..., - выдавил из себя Олег.
- Ничего, завтра по утру выезжаем в Ла-Пас. Там чуть пониже.
- Окраины точно на такой же высоте расположены. Центр - да, тот пониже будет, - улыбнулся Михаил.
- У нас гостиница забронирована в центре.
- Ура, - крякнул Вадим, корча лицо в гримасе боли, - Давайте хотя бы попытаемся поспать?
В номере, в котором ночевали Вадим, Михаил и Олег, были только собранные из соляных блоков кровати, да такие же тумбочки, плюс единственная лампа на потолке.
- Интересно, у дам столь же уютная обстановка? - бормотал Вадим, мужественно снимая с себя одежду.
- Вадик, ты намерен голым спать, что ли? - искренне удивился Михаил.
- Почему голым? В трусах.
- Это, собственно, я и имел в виду.
- Не могу спать в одежде.
- Так ведь холодно...
- Ну...одеяло, по виду, тёплое..., - предположил Вадим.
Ворочаясь с бока на бок, Олег никак не мог дотянуться до сна и в какую-либо сторону не поворачивал он свою перманентно тяжелую голову, мозг продолжал бездарно коптить изъезженные мысли, словно до конца не затоптанный костёр.
Михаил, казалось, спал, а вот с Вадимом происходило примерно тоже самое, и в неестественной тишине холодного номера было прекрасно слышно, как тот кряхтит и вздыхает на своём соляном ложе.
Так прошло около двух-трёх часов, как вдруг с койки Вадима донеслось:
- Меня что-то укусило! Чёрт бы побрал эту гостиницу!
- Что тебя укусило? - привстал на локте Олег.
- Не знаю! Какая-то мелкая дрянь! Я весь чешусь! Нога и рука!
- Включи свет, - устало пробормотал разбуженный Михаил.
Вадим щёлкнул выключателем, но лампа находилась при последнем издыхании и тусклый свет ею излучаемый ни чем помочь уже не мог, так что прежде, чем удалось что-то разглядеть, последовали затяжные поиски фонарика, в конце концов увенчавшиеся-таки успехом.
- Твою мать!!! - Вадим, сложившись вдвое, застыл с фонариком в руках.
- Что там такое, Вадик? - полюбопытствовал Миша.
- Клопы! Постельные, б..ть, клопы!
- Здесь?! В Уюни?
- Ага! Здесь!! Представь себе!!! - Вадик закипал, медленно приближаясь к бешенству.
Михаил и Олег вскочив почти синхронно, принялись обследовать свои кровати.
- Жесть! Да они на стенах! - воскликнул Миша.
Олег, не найдя ничего в постельном белье, обнаружил маленькие, в половину спичечной головки, чёрные точки, медленно перемещавшиеся по серо-белой поверхности стены прямо над его кроватью.
Придавив одну из них ногтем, он обнаружил, что у неё бурое содержимое:
- У меня вся стена усеяна ими. Но на кровати нет ничего.
- Не успели, видимо, десантироваться, - предположил Михаил.
- Или Вадик вкуснее, чем мы.
- Чёрт! У вас есть какой-нибудь одеколон? Чешется невозможно! - Вадик, одевшись, уже стоял посреди номера, - Я тут находиться не хочу!
- Да нам выезжать через два часа, - посмотрев на часы, заметил Миша, и, порывшись в рюкзаке, протянул другу какую-то мазь, - И всё же, почему именно ты, Вадик?
- Может потому, что я разделся?
Они вышли из гостиницы и не сговариваясь сели на ступени прямо у псевдопарадного в неё входа.
Зрелище, представшее их глазам, поразило настолько, что минут пять они молчали, позабыв о фотоаппаратах.
Горизонт горел, полыхал золотым пожарищем, и разлившийся по небу жёлтый металл, облизывая плавящиеся от его ласк облака, отражался от идеально ровной и влажной поверхности солончака, разбегаясь по всей пустыне ослепительно яркими, двадцатичетырёхкаратными тенями.
Олегу вдруг сделалось непоправимо, пронзительно горько.
Всякий раз, когда судьба сталкивала, сшибала его с чем-то по-настоящему прекрасным, он ловил себя на ощущении, что внутренне истекает страданием.
Созерцая пейзаж, его душа изнывала мукой, тонко смешанной с наслаждением.
Эта была подлинная магия, но магия выраженная пространственно, и она была потрясающе бесчеловечна, вернее, столь внечеловечна, что вызывала мистический восторг.
И Олег отчего-то подумал, подумал так по-детски, так по-человечески, что, вот, скоро он уйдёт отсюда, из этого мира, а это волшебство природы, эта музыка облаков, воды и света - останется.
- Уже только ради этого сюда стоило ехать, - тихо проговорил Михаил, - Ничего не видел великолепнее...
- Никогда не думал, что рассвет может быть таким...потрясающим, - пробормотал Вадим.
- Спасибо клопам, - неожиданно для себя самого подытожил Олег, уже сумевший более или менее прийти в себя от удара нанесённого Красотой.