Послевоенные евреи древнего Немирова

Предисловие

Почему Немиров, если есть сотни подобных местечек в Белоруссии, Молдавии, Украине? Прежде всего, потому что есть только одно место рождения твое и твоих предков в нескольких коленах.

Не менее важно и то, что до войны население Немирова насчитывало 10 тысяч человек, и его половину составляли евреи. Среди них проживала моя большая родня, пока Немиров не оккупировали немцы. В 1941-1943 годах в гетто этого местечка фашисты убили 10 тысяч евреев!

Здесь нет оговорки. Гитлеровцы и их местные пособники свозили евреев из селений, которые прилегали к районному центру. Принцип тотального уничтожения этой нации действовал почти на всей оккупированной Европе. Итог – шесть миллионов невинных жертв, расстрелянных во рвах и сожженных в газовых камерах. Нацисты были уверены, что полностью уничтожат евреев, которых ненавидели, главным образом, из-за зависти.

Но враг просчитался и тем самым подверг удару невиданной силы себя самого и свой многочисленный народ. Гитлеровская машина рухнула под неудержимым натиском воинов Советского Союза и объединившихся с ним в один кулак вооруженных сил Америки и Великобритании. В рядах тех и других бесстрашно сражались и сыны еврейского народа.

Только чудо могло спасти ту его маленькую часть, которой пришлось пройти через ад оккупации. Такие счастливцы оказались и в Немирове, благодаря смельчакам из нееврейской части населения.

В именах спасшихся евреев, включая тех немногих, которым удалось убежать на Восток, мне видятся те реликтовые семена, которым предстояло дать новую жизнь еврейской общине Немирова. Имена большей части ее сынов и дочерей приведены на страницах этой книги, вместе с размышлениями о среде, в которой происходило их восстановление.

Я бы этого не сделал без моих ныне здравствующих земляков, которым небезразлична их собственная история. Имена моих соавторов я обязательно перечислю в заключение. Я не сумею назвать имена только тех из них, чьи повествовательные материалы о городе, с фотографиями, я позаимствовал в интернете.

Глава 1. О Немирове

Город Немиров является районным центром, который находится в 45 км от областного центра Винницы. Население 11617 человек (2008год). Первое упоминание в письменных источниках - 1506г. В XVIII столетии Немиров считался одним из густонаселенных торговых мест края.

По данным «Электронной еврейской энциклопедии» община Немирова достигла процветания в период турецкой власти над Подолией (1672–1699). Положение евреев ухудшилось в 1685 г., когда Ю. Хмельницкий (сын Б. Хмельницкого), назначенный турками во второй раз гетманом Украины, избрал Немиров местом своей резиденции. Он начал казни и преследования евреев, но в том же году был смещен и казнен за это. Евреи активно участвовали в немировских ярмарках; благодаря их деятельности Немиров стал крупным центром мануфактурного производства. В 1699 г. Немиров был возвращен Речи Посполитой. В 1702 г. евреи Немирова вновь стали жертвами казацкого погрома.

В начале 18 века была построена Большая синагога. В 1765 г. в Немирове числилось 602 еврея — плательщика подушного налога. В 1793 г. Немиров был присоединен к России и включен в черту оседлости. В начале 19 века служил резиденцией брацлавских хасидов. В 1847 г. в Немирове проживали 4386 евреев, в 1897 г. — 5287 (около 60% населения).
Во время гражданской войны в России, когда в окрестностях Немирова действовали многочисленные банды, евреям удалось избежать резни благодаря хорошим отношениям с христианским населением города. В 1926 г. в Немирове проживало 4167 евреев (57,2% населения).

Надо отметить, что с конца 17 и по начало 20 веков главная роль в развитии Немирова принадлежала нескольким поколениям польских помещиков Потоцких (Иосиф, Вицентий, София, Болеслав), Графу Строганову и Марии Щербатовой. Им принадлежит заслуга в развитии просветительства в Немирове и его округе.

В 1838 году здесь была построена первая на Подолье гимназия на 450 учащихся. Гимназия оказала большое влияние на образование в крае. Во второй половине 19 века были открыты женская гимназия, народное училище и школа грамоты для детей, разместившиеся в новом корпусе, выстроенном рядом с корпусом мужской гимназии.

С гимназией тесно связаны имена выдающихся деятелей русской, украинской и польской культуры 19 века. В 1848 – 1859 годах здесь преподавали: географию известный украинский этнограф и фольклорист А.В.Маркович, рисование – художник И.М.Сошенко. Здесь работали М.К.Чалый, один из первых биографов Т.Г.Шевченко, И.И.Ничипоренко, украинский педагог и просветитель. В гимназии учились русский писатель А.О.Новодворский (А.Осипович), русский драматический актер Неделин (Е.Я.Недзельский), известный русский поэт Г.А.Мачтет. Длительное время попечителем Немировской гимназии был известный ученый, хирург и общественный деятель Н.И.Пирогов.

1894 - 1917 княгиней Щербатовой сооружен в парке дворец в стиле неоклассицизма (спроектирован чешским архитектором Иржи Стибралом, а построен совместно с коллегами Крамаржем и Зимой). Хозяйка дворца занималась просветительством и благоустройством сельских поселений. Советская власть конфисковала у нее имение с парком.

На его 75 гектарах растет 80 видов деревьев и кустов. Наиболее интенсивные работы по его созданию проводились в конце 19 века. Территория характеризуется мягко выраженным рельефом с пологим склоном к пруду. Характерным для парка является включение в композицию четко выраженных элементов регулярной планировки.

В 1921 году во дворце был открыт дом отдыха.
В 1923 году городок становится центром Немировского района Винницкого округа. Тогда здесь проживало 6030 человек. В 1931 году в помещении, где когда-то функционировала гимназия, открыли педагогический техникум.

В те же 30-е годы здесь соорудили районный промкомбинат, маслосыроваренный завод и цех фруктовых вод; непросто давалась коллективизация сельского хозяйства.

С марта 1944 года во дворце находился военный госпиталь с санаторным отделением, который возглавлял капитан Щукарев. С 1947 по 1989 год это снова дом отдыха. Почти 40 лет здравницу возглавлял и развивал Почетный гражданин города Немирова - Михаил Наумович Мостовой. Сегодня это дочернее предприятие «Клинический санаторий «Авангард» ЗАО «Укрпрофздравница».

В 1957 г. в педагогическом училище был открыт литературно-мемориальный музей знаменитой писательницы Марко Вовчок. На главном фасаде мужской гимназии установлены мемориальные доски Н.П.Трублаини (Трублаевскому), А.В.Марковичу, И.М.Сошенко, Г.А.Мачтету. В настоящее время в здании гимназии находится школа.

Местный колледж строительства и архитектуры был здесь создан как строительный техникум в 1945 году для подготовки специалистов строительства. С 1945 по 1954 годы здесь готовили специалистов по сельскохозяйственному строительству и по технологии строительных материалов. С 1955 появилась специальность «промышленное и гражданское строительство. Далее они обновлялись по мере потребности отрасли, включая подготовку специалистов по обслуживанию оборудования и систем газоснабжения. Ныне на дневной и заочной форме обучения в техникуме насчитывается 400 студентов.

В самом центре города находится величественный костел Юзефа Обручника. В 30-х годах ХХ века башни костела снесли и разместили в нем дом культуры. В 2000-е годы храм восстановлен. Часы на одной из башен ежечасно играют разные мелодии.

При въезде в город со стороны трассы на берегу реки стоит одна из визиток Немирова – паровая мельница-электростанция. Ее построили в 1905 году чешские мастера. Одна из первых электростанций в Украине имеет форму модернизированного барокко.

Немировский район располагает многоотраслевым производственным комплексом. Ведущие отрасли: пищевая, машиностроение, пошив одежды, ремонт машин и оборудования. В основной список входит 16 предприятий и компаний Немирова и региона: ГП "Украинская водочная компания "Nemiroff" - производство дистиллированных алкогольных напитков; ОАО "Брацлав" - производство машин и оборудование для животноводства и кормопроизводства; ГП "Немировский спиртовой завод" - производство этилового спирта из бродильных материалов и другие.

С городом связаны имена многих известных людей. В Немирове родился известный русский поэт Н.А.Некрасов, еврейский поэт Мотл Грувман и поэтесса Алла Айзеншарф, выдающийся американский генетик Феодосий Добжанский, здесь жила и работала известная украинская писательница Марко Вовчок, родилась одна из первых программистов Ida Rhodes (Hadassah Itzkowitz).

Тут побывали Богдан Хмельницкий, Юрий Хмельницкий (в 1677—1679 годах Немиров был столицей гетмана), Данило Нечай, польские короли Станислав Август Понятовский и Ян III Собеский, русский император Пётр I, полководец Александр Суворов, академики Владимир Филатов, Николай Пирогов, французский писатель Оноре де Бальзак, композиторы Людвиг ван Бетховен и Клод Дебюсси, художник Наполеон Орда, русский генерал и путешественник Л.К.Артамонов, драматург З.П.Мороз.

Для перечисления всех достопримечательностей Немирова потребовалось бы еще немало страниц, но достаточно и этих, чтобы понять, что речь действительно о необычном городке. Вот почему в такую провинцию тянулись евреи, которым в царской России долго не позволяли селиться в больших городах.

С местными украинцами, русскими и поляками евреи уживались хорошо во все времена. По моим данным в имении княгини Щербатовой евреи работали лесниками и на других ответственных должностях. В послевоенный период ее главный садовник парка Давид Абрамович Мильман (за точность фамилии не ручаюсь) часто заходил к нам в дом на чашку чая.

Притом, евреи Немирова немало настрадались от погромов, начиная с жестокостей Богдана Хмельницкого в 17-м веке. Вообще в Подолье еврейских погромов было больше, чем во многих других областях Украины.

Глава 2. Гетто смерти и те, кто вернулся из ада

Самой тяжелой по жестокости и количеству жертв для многих народов мира оказалась Вторая мировая война. Она принесла немало горя и всем гражданам Немирова. Солдаты гитлеровской Германии оккупировали город в 1941 году, что обернулось кровавой драмой для евреев города. Их фашисты целенаправленно уничтожали только потому, что они евреи. Кто бы мог подумать, что хоть кому-нибудь из них удастся вернуться живыми из лагерей смерти?

Но редкие счастливцы оказались потому, что нашлись отважные спасатели не только среди друзей не евреев, но даже среди немецких офицеров! Вскоре после освобождения Немирова я, с бабушкой, мамой и младшей сестрой, тоже с волнением шагал по брусчатым улочкам казавшегося вымершим местечка.

Мы еще не знали всего о невиданных зверствах гитлеровцев по отношению к евреям, которые здесь оставались, как и ничего не ведали о трагической участи, которая постигла мою бабушку Ципору по отцовской линии, с семьями старшего сына Арона и средней дочери Бейлы, всего их было 11 человек. В знак светлой памяти называю имена моих погибших родственников немировчан:

1. Безрозум Ципра Ароновна 76 лет, мать моего отца Моисея.
2. Безрозум Арон Абрамович, ее сын 58 лет.
3. Безрозум Бейла Мойшевна, жена Арона 47 лет.
4. Безрозум Рахель, их старшая дочь 24 лет.
5. Безрозум Хая, средняя дочь 20 лет.
6. Безрозум Соня, младшая дочь, 8 лет.
7. Маленькая Бейла, дочь Ципоры 48 лет.
8. Маленький Янкель, муж Бейлы 56 лет.
9. Маленькая Бузя, их дочь, 18 лет.
10. Маленький Изя, сын 15 лет.
11. Маленький Семен, сын, 12 лет.

В начале июля 1941 года Арон и Янкель погрузили свои и наши самые необходимые вещи в телегу. За ней все мы шли пешком в направлении города Сталина (ныне Донецк), в составе многотысячной колонны таких же беглецов. Нашу родню разъединила очередная воздушная атака гитлеровской авиации. Тогда мы не прошли еще и половины пути. Из-за ранения моей сестры Шели нам пришлось остановиться на затянувшееся лечение у сельского фельдшера.

Остальная часть немировского обоза была вынуждена, идти вперед. Фашисты настигли их в самом городе Сталино, потому что у железнодорожников не оказалось вагонов для отправки скопившихся там беженцев далее на восток. Вскочить в последний вагон и там удавалось только редким счастливчикам. Моим родственникам в Сталино пришлось разделить трагическую судьбу десятков тысяч евреев, останки тел которых позднее обнаружили на дне шахты 4/4 бис.

Но пока, и не владея жуткими данными, мы даже кожей своей ощущали весь ужас непоправимой катастрофы. Притом, мы продолжали оставаться под прессом новой непростой обстановки – в рваной одежде, без хлеба и керосиновой лампы.

Не потому ли нам, семилетней и восьмилетней ребятне, тогда и в голову не приходило, расспрашивать и уточнять пути спасения кого бы то ни было. Да и до разговоров ли было в непростых условиях новой борьбы за выживание.

Даже спустя десятилетия, в тех краях отсутствовала возможность для объективного анализа того, что произошло с моим народом. Она появилась только в еврейском государстве Израиль, куда, в конце концов, съехались миллионы евреев.

Они приехали сюда из разных стран мира. Здесь у них возрождается своя собственная культура и большая история, которая включает истории многих мест их исхода. Особая роль в них отведена страницам памяти об одном из самых печальных фактов – Холокосте.

Насколько важна для евреев Израиля эта тема, говорит само создание здесь в 1953 году по решению Кнессета израильского национального мемориала Катастрофы (Холокоста) и Героизма Яд ва-Ше;м.

Целями Яд ва-Шем являются образование, изучение, документирование и увековечение. Здесь собирают фото, документы и личные артефакты, а также Листы Свидетельских показаний, увековечивающие жертв Холокоста. Яд ва-Шем стремится сохранить память о шести миллионах евреев, уничтоженных во время Холокоста, и бесчисленных еврейских общинах, разрушенных в этот период, сохранить их имена и названия.

Он проводит церемонии воспоминания и увековечения; поддерживают посвящённые Холокосту исследовательские проекты; подготавливает и координирует симпозиумы, семинары и международные конференции; а также публикует связанные с Холокостом исследования, мемуары, документы, альбомы и дневники. Яд ва-Шем также отдаёт дань уважения не-евреям, которые рисковали своей жизнью ради спасения евреев во время Холокоста.

Среди материалов Мемориала я обнаружил несколько статей Якова Хельмера, бывшего узника из Печоры (концлагерь в 20 километрах от Немирова). Автор рассказывает в них в основном о тех узниках Немирова и Печоры, которые числятся в списках спасенных Вили Аремом.

Вили Арем – это немецкий офицер, который в Немирове и Печоре спас несколько еврейских семей, несмотря на то, что подвергал смертельной опасности себя самого. Оставшиеся в живых евреи добились включения имени спасителя в списки «Праведников мира».

Одна из статей начинается с представления родни известной в Немирове семьи Розенгафтов. Повторять все, что уже написано
Хельмером не буду, отмечу лишь, что к началу войны в родне этой супружеской пары насчитывалось 12 душ, с учетом их троих детей, родителей, двух сестер и племянницы.

Немцы вошли в Немиров 22 июля 1941 года. Вскоре, говорится в статье, всех евреев согнали в гетто, для чего две улицы обнесли колючей проволокой. Над узниками издевались на тяжелых работах в полях, каменных карьерах, на ремонте и прокладке дорог.

Работы не прекращались ни в снег, ни в дождь. Узников расстреливали за малейшее неповиновение. Всех их заставили носить повязку с шестиконечной звездой. Но за пределами гетто остались друзья с довоенного времени (украинцы). Они поддерживали узников, чем могли.

По данным автора, в это место было согнано около 11000 евреев. Во время первой акции (конец ноября 1941 года) во рвах на восточной окраине местечка было расстреляно около 3000 женщин, детей и стариков.

Своевременное предупреждение Веры Илларионовны Туник спасло Розенгафтов от неминуемой расправы. Дожидаться второй очереди расстрелов они не стали. По советам той же Туник спасались группами, с подключением отважных сопровождающих. Убегали сначала в ближние села, а затем, по лесным тропам, проходили десятки километров пешком. Самого маленького четырехлетнего Абрашу несли на спине в мешке с дырками, чтоб не задохнулся.

Дорога до цели (контролируемые румынами территории) протянулась на 80 километров. В пути происходило немало опасных сбоев – они оказывались в концлагере Печоры, в гетто Джурина, с голодом и массовой инфекцией. Выскочить из очередной мертвой петли помогали и друзья, и подкупы. При втором варианте использовали и деньги, которые румынские евреи передавали через людей Вилли Арема. С их помощью состоялось воссоединение родни Розенгафтов в Джурине – апрель 1943 года. Там дождались и освобождения Немирова (19 марта 1944 года), куда сразу отправились.

В своих скитаниях Розенгафты не досчитались четырех человек из довоенной родни. Вернуться в свои немировские дома, было суждено: Григорию Розенгафту с супругой Марией, их дочери Шеле, сыновьям Якову, Абраму, сестрам Марии – Доре, Соне и ее дочери Шурочке. Еще одной такой счастливой семьи в Немирове не оказалось.

В другой статье Яков Хельмер рассказывал, как в Немировском гетто немецкий полковник из фирмы «Фикс» спас подростка Владимира Анапольского, долго опекал его и таким образом он выжил. Там же называются имена нескольких других счастливцев. Так увеличивался список Арема Хельмера, который будет приложен к ходайству о присвоении ему заслуженного звания «Праведник. Мира». Честь и хвала узнику гетто Печоры за его благородный порыв.

Публикации Якова Хельмера тронули меня за живое. Мне вспомнились свои, по-своему сложные времена 75-летней давности, которые я уже описал на страницах другой книги. Но в нее не вошли мои пересечения с жизненными путями спасшихся узников гетто Немирова.

Это были считанные люди, заодно с теми, которым удалось спастись в других, тоже нелегких условиях. Тогда всем им предстояло не только возобновить жизнь еврейской общины, но и принять достойное участие в восстановлении мирной жизни
всего населения городка.

Если принять во внимание, что от пяти тысяч евреев, которые проживали здесь до войны, в живых остались всего считанные десятки семей, то эта горсточка счастливцев представляла собой не что иное, как реликтовые семена для восполнения численности своего народа.
С этими мыслями я провертелся в постели всю ночь. К утру я пришел к убеждению, что все мои земляки достойны страниц отдельной книги уже только потому, что им предстояло прожить и за себя, и за тысячи тех, чья жизнь оборвалась во рвах на окраине городка.

О, как нелегко давалось начало новой жизни. Многое в ней еще долго будет вспоминаться с тяжелым чувством горечи, а многое – с широкой улыбкой, как и велось у людей в разные времена. Главное же сейчас, спустя многие годы, собрать все, что можно по крупицам. Сегодня это важно уже не столько для нас, как для наших потомков – чтобы не допускали повторения несчастий.

Уже вернее и быть не могло, но чертовые сомнения одолевали не на шутку. Не решаемость задачи виделась в том, что я расстался с большинством немировчан много лет назад. За истекшее время утекло немало воды, как говорится.

Но мои опасения оказались явно преувеличенными в пору всемогущего интернета. С его помощью я отыскал евреев Немирова в Америке, Германии, Израиле, а кое-кого даже в Украине, где наших братьев почти не осталось. Замечу, что у меня это получилось намного быстрее, чем я мог бы это сделать, отправившись в само местечко.

С одними из немировчан я разговаривал, словно мы расстались вчера, но среди них оказались и такие, которым пришлось представляться со ссылками на многие фамилии наших общих знакомых и своих родителей. Известно, что счастливый случай приходит на помощь тем, кто проявляет упорство на пути к достижению цели.

К тому же, резко обостряется память. Прежде всего, она вывела меня на малолетнего узника гетто Немирова Владимира Анапольского. Случай свел меня с ним в Израиле. С окликом «Мир тесен» Владимир подошел ко мне в начале 2000-х годов. Это было в городском автобусе Беэр-Шевы, и мы оба были уже в весьма солидном возрасте.

– Я тебя вижу на этом маршруте не впервые, и вот решил подойти, потому что твое лицо мне хорошо знакомо по Немирову и по Виннице.

Мы продолжили разговор на остановке. Оказалось, что мы и проживали на соседних улочках. Мой земляк рассказал, что в юношестве видел меня не раз в Немирове, а позднее в Виннице, где я систематически проходил, по пути на работу, под окнами его ювелирного цеха, при доме быта. Сейчас нам оставалось только раскаяться, что тогда не остановили друг друга, как сейчас. То поведение не назовешь ничем другим, кроме как комплексом совка.

После этого разговора я встречал Владимира в аптеке, супермаркете, просто на прогулке. Наши беседы снова и снова сводились к Немирову военных лет, его многочисленным жертвам гетто и теме геноцида, вообще. У нас оказались и общие знакомые, когда Владимир рассказал, что уже из Израиля «трижды ездил в Немиров на могилы родни».

Возвращаясь из Украины, Анапольский обзванивал «здешних немировчан» и напоминал им, что пришло время сбора денег для оплаты ухода не только за монументом жертвам фашизма, но и за кладбищенскими памятниками. Владимира знали в руководстве израильского национального мемориала Катастрофы Яд ва-Ше;м, где он входил в состав общественного совета малолетних узников.

Разумеется, чтобы активно включиться в столь важное дело, надо, как минимум, быть свободным от забот, связанных с содержанием семьи, а еще лучше – хорошо обеспеченным пенсионером. Уже являвшийся им Владимир не так давно побывал на мемориалах памяти жертвам фашизма в Германии и Польше. В одной из поездок в Германию Анапольский посетил могилу Арема Вилли, который умер в 1968 году.

Моя последняя встреча с Владимиром состоялась перед его отъездом на постоянное место жительства к дочери, на север Израиля. Это было нежаркое весеннее утро. Мой земляк тогда шел на почту отправлять в Германию копию рукописи книги о «Праведнике Мира» Вилли Ареме, которую ему прислали на отзыв.

Наш разговор затягивался, и мы прошли в сквер, к скамейке в тени. Удобно устроившись на ней, я механически перелистывал страницы книги на непонятном мне немецком языке, пока Владимир пересказывал содержание своего восторженного отзыва. Потом он рассказывл, как долго ему пришлось искать переводчика, чем вызвал недовольство у торопившей его узницы немировского гетто Доры Зальцман.

Контакты с ней Владимир не прерывал на протяжении всех этих лет, хотя они и проживали далеко друг от друга. Сейчас и Дора сделала отзыв на эту книгу, но отправила его намного раньше.

Наш разговор закончился рассказом Владимира о самой Доре, который почти полностью совпадал с публикациями Якова Хельмера. К лету 1941 Дора закончила первый курс Винницкого пединститута и приехала к своим родителям в Немиров на каникулы. Началась война, и семья Зальцман приютила у себя Оскара и Регину Менчер, с их трехлетним сыном, Ежи. Они тогда отстали от эшелона, который попал под бомбежку.

Родители Доры погибли в первой акции. В живых осталась семья Менчер и Дора. Супругов заставили убирать улицы. Командир немецкой части обратил внимание на Оскара, который хорошо владел немецким языком, и забрал его работать в бухгалтерию. Регине досталась работа на кухне. Дора оставалась с Ежи. Всех их тоже пристроил и спас Вилли Арем.

В описаниях Хельмера не было только того, что молоденькая Дора была хороша собой, и Вилли явно симпатизировал красивой студентке. А еще Володя в шутку сравнил ее с легендарной еврейской героиней царицей Эстер из библейской Пуримской истории, которая когда-то спасла еврейский народ.
В гетто Немирова, во время подготовки к заключительной расправе с узниками, Вилли переправил своих подопечных в Джурин – румынскую зону. По завершении войны все они возбудили ходатайство о присвоении Вилли Арему почетного звания «Праведник мира». В подобном пути спасения от верной смерти и двух десятков евреев можно было усматривать и героизм, и чудо.

Глава3. Шуня из-под Брацлава

Буквально единицам удалось вырваться из того ада другими путями. Среди них был Шуня из-под Брацлава. С этим удивительным молодым человеком мне довелось встретиться вскоре после окончания войны в девятилетнем возрасте. И с ним все мы говорили больше о будущем, чем о прошлом.

И если исключение в данном случае все же имело место, то я объясняю это лишь тем, что мы, тесно сотрудничая, относительно много времени прожили под одной крышей.
Что же касается придания гласности трагической и одновременно счастливой истории, то и для этого должно было придти свое время, включающее появление государства Израиль и развал Советского Союза.
Только после этого каждый рассказ о подобном случае обрел право становления закономерной частью истории многострадального еврейского народа. Ну, а теперь обо всем, не торопясь, и по порядку.

Владимир Анапольский в гетто с Шуней не общался. Но это он, выслушав мой рассказ об узнике, посоветовал мне обратиться, таким образом, за помощью к вам, читатели. И я не теряю надежды, не смотря на то, что даже не знаю фамилии этого человека.

Мне он ее никогда не называл и, больше того, имя, которым у нас называли Шуню, могло не соответствовать тому, что было записано в его паспорте. Добавлю к этому и то, что если бы сегодня он был жив, то ему было бы уже больше 90 лет. С одной стороны, это еще больше ослабляет мои надежды, но, с другой, оно же подстегивает мое упорство, а почему – я укажу в конце этой главы. Кстати, авторская фантазия в ней сведена к минимуму.

…В середине ноябре 1941 года лес неподалеку от украинского местечка Немиров, на Винничине, был уже основательно позолочен ночными заморозками. Большая часть листьев опала с деревьев, и они предательски шуршали под ногами даже от слабого прикосновения.

Появившееся в небе утреннее солнце улучшило видимость, и Шуня заметил, как по вытоптанной тропе к нему приближались двое мужчин в темной форменной одежде. Они разговаривали вполголоса, но каждое их слово он хорошо слышал, когда один из них остановился помочиться у ствола немолодого дуба. Второй в это время присел передохнуть на пеньке в пяти-шести метрах.

Мужчины жаловались на головную боль от литра самогонки, которую они вчера обнаружили в погребе у старухи. А еще они посмеивались над объяснениями немолодой женщины: она, якобы, приготовила выпивку на собственные поминки еще до войны.

Сон измученного многодневной простудой Шуни, испарился в первые минуты. От долгого скитания по округе юноша 14 лет очень похудел и ослаб. Он потерял счет дням, и не представлял географии местонахождения кустов колючего шиповника, за которыми скрывался со вчерашнего вечера. Он боялся даже пошевелиться на своей постели из опавших листьев

Шуня не знал, кто эти молодые мужчины с белыми повязками на рукавах, но все его нутро чувствовало, что их надо опасаться. Для этого он изо всей силы прикрыл рот нечистым рукавом, чтобы не раскашляться. Терпение Шуни истекало, и он решил отползти подальше от лиха. О, этот предательский шорох листьев! Он сразу привлек внимание неприятных ему мужчин. А они и сами испугались.

– Пацан! От сердца отлегло! – протрубил бас у дерева.

– Меня перепугал до смерти. Стоять! Ни с места!– скомандовал альт на пеньке и выматерился.

Шуня поднялся на ноги. Они были настолько отекшими от голода и холода, что ему еще вчера пришлось полностью расшнуровать ботинки. Если бы не это, он дал бы такого деру, что незнакомцы и моргнуть бы не успели.

А к тому, Шуня был буквально подавлен горем от недавней гибели матери и младшей сестры. Это произошло на его глазах от прямого попадания фашистской фугаски во время воздушной атаки, не последних ли беженцев из Брацлава. Из-за этого Шуня и отстал от общей небольшой колонны.

Дальше он уже самостоятельно «бежал на восток», но сразу сбился с пути, а поэтому просто делал круги в одной той же округе. Попадавшиеся ему в пути взрослые люди избегали сближения с лишней обузой, потому что и сами едва сводили концы с концами на отбросах с помоек.

Единственный старик выручил Шуню тем, что научил воровать одежду, которую сушили на веревках в сельских дворах. Он же привел его в один из дворов перед кормлением поросят. Как только хозяйка высыпала им в корыто еще полностью не остывшей, отваренной в кожуре картошки и вышла из сарая, в нем оказались молодой и старый бездомный.

В дальнейшем, когда Шуне снова удавалось появиться «на такой пирушке», он с благодарностью вспоминал незаметно исчезнувшего учителя. А обстановка еще более усложнилась тем, что вокруг уже хозяйничали немцы. Со свойственной им пунктуальностью они быстро сформировали управленческие органы на местах и готовились к массовому истреблению евреев.

В подтверждение этого, перед изнеможенным непривычными скитаниями юношей и выросли фигуры двух увальней из полиции Немирова. Вся жизнь его последних недель промелькнула в памяти, как немое кино.

– Петро, кажись, жиденок! – прогремел бас.

– Неужели? – обрадовался альт.

– А ну снимай штаны! – скомандовал бас.

Шуня так растерялся, что даже не отреагировал на окрик. В последние дни он не исключал такого поворота событий, но не думал, что это произойдет настолько быстро.

– Штаны снимай, тебе говорят, говнюк! – повторил бас.

Шуня механически выполнил команду лишь, когда резкий удар дубинки обжег его правое плечо.

– Так и есть – обрезанный! Выходит, точно, жиденок, – обрадовался альт. – Это означает, что за наше опоздание начальник нас не упрекнет, а похвалит.

В полиции Шуню несколько раз пнули сапогом под зад, а затем привели в гетто районного центра Немиров. Это были две улицы, обнесенные колючей проволокой. Ночевать Шуне пришлось в одной из трех комнат глинобитного домика со спертым воздухом. Там на давно немытом полу было разбросано тряпье – постели здешних обитателей.

Это оказались его сверстники, которых к вечеру вернули с работы. Их покормили баландой. Она издавала неприятный запах, но зато была еще теплой. Еда досталась и изголодавшемуся Шуне, хотя одного черпака ему было явно мало. После этого ему показали его место на полу, где он сразу заснул, как убитый.

Утром Шуне досталась такая же порция баланды, а затем он и еще десятка два ребят поднялись в кузов грузовика. Спустя минут сорок их высадили в поле, где они, в присутствии двух полицаев, выкапывали сахарную свеклу на протяжении всего светового дня.

За ужином Шуня понял, что именно свекла являлась основой баланды, которой их кормили. Вместе с тем, скудное, но постоянное двухразовое питание вернуло Шуне силы и способность мыслить. Вскоре на его ногах почти исчезла отечность, и, наконец, он снова зашнуровал ботинки.

Старательное отношение к работе он проявлял потому, что ребятам, которые не укладывались в норму, угрожали лишением ужина. В новых условиях Шуня сблизился с одним мудро рассуждавшим пареньком. От других он отличался и тем, что в гетто находились его бабушка и родители с младшей сестрой. От них он услышал, что отсюда надо бежать при первой возможности.

Был разговор и о том, что кто-то содействует узникам в бегстве, но делает это очень осторожно по причине большой опасности. Важность советов подтвердила первая волна массового уничтожения евреев гетто в конце ноября 1941 года. Говорили, что тогда было расстреляно 3000 человек. В числе жертв оказались маленькие дети, их родители и болезненные пожилые люди.

Первой кровавой расправы удалось избежать Шуне, семье рассудительного паренька и сотням других физически сильных людей. Пока их продолжали использовать на тяжелых работах.

Однажды Шуню направили в швейную мастерскую шить рабочие перчатки. Там он оказался свидетелем жестокого избиения немолодого портного, который не заметил, что на его швейной машине расстроилась натяжка верхней и нижней нитей. За «некачественный шов» рабочему могло влететь и больше, если бы Шуня тут же не устранил неисправность.

Это умение пришло к нему от дедушки. В его доме внук научился шить и даже освоил настройку швейной машины. У столяра деда по линии отца он тоже многому научился. Не по душе было только кондитерское дело, которым дома занимались родители.

С ранних лет они постоянно подключали к делу Шуню и его младшую сестру, чтобы научить детей самостоятельно зарабатывать на «свой верный кусок хлеба». Шуня запомнил около десятка рецептов приготовления теста и кремов для выпечки тортов, пирожных и даже для изготовления конфет, включая, зефир и подушечки с начинкой.

На особые способности Шуни с детства обращали внимание родители и школьные учителя. Разнообразное умение помогло ему и в гетто. Здесь его часто перебрасывали с ремонта дорог в швейные мастерские.

Однажды там к нему подошла молодая симпатичная девушка, которая приходила проверять и упаковывать готовые перчатки. Она наклонилась к его уху и прошептала, что фашисты готовят новую акцию массовых расстрелов и надо бежать, как можно быстрее, но по одному человеку, чтобы не вызвать усиления охраны.

Шуня передавал предупреждение всем, кому мог, и тогда же к нему поступило еще одно сообщение. Из него следовало, что надо дождаться еще и инструктажа о выходе на конкретных местных горожан не евреев. Несмотря на смертельную опасность, такие люди помогали узникам переправиться в румынскую зону. Такие ближайшие гетто были в Джурине, Жмеринке, Мурафах, Шаргороде, но сначала немировчане прятали беглецов в своих домах.

В ночное время они их переправляли в сельскую местность к надежным родственникам и друзьям. В сараях или погребах, беглецам приходилось дожидаться переправы в безопасную зону. Там тоже тяжело работали, но евреев в румынских гетто не убивали. Власти Румынии с самого начала навязали Гитлеру свои условия сотрудничества.

Переправа узников из Немирова состояла из нескольких этапов, и к каждому из них подключались разные люди. Не все они были серебряниками, но я не вижу крамолы в том, что некоторые смельчаки видели в спасении евреев предмет своего заработка. Такие сопровождающие брали за свой труд драгоценности, обувь и одежду, чтобы не обогатиться, а выжить в тяжелых условиях.

У Шуни не было денег и драгоценностей. Не в своем местечке ему трудно было рассчитывать на заинтересованного в нем сопровождающего. И тогда Шуня решил, что должен полагаться только на себя самого. К своей последней поездке на ремонт дороги он сэкономил два сухаря. Перед окончанием рабочего дня Шуня подошел к одному из двух охранявших бригаду полицейских, скорчил болезненную гримасу и сказал, что должен «отлучиться под куст».

– Ну, что там? – спросил через минуты три полицейский, стоявший в десяти шагах от Шуни, с винтовкой за спиной, вопреки правилам.

– Дикая боль в животе! Еще минуту, – простонал Шуня, хотя и не думал снимать брюки.

После этого он приподнялся и быстро побежал в сторону леса, который начинался метрах в 200-х.

– Стой, стреляю! – услышал Шуня голос полицая.

Раздался выстрел, но Шуня продолжал бежать зигзагами, как его научил коллега накануне. Юноша задыхался от одышки, но теперь он уже знал, что должно появиться второе дыхание. И оно появилось, когда он добежал до небольшой плантации еще не скошенной кукурузы. В ней он упал на землю, оглянулся назад и убедился, что его никто не преследует.

Шуне было ясно, что на организацию погони полицейским потребуется не менее часа, а за это время он уже будет в гуще леса. К тому же и солнце уже начинало клониться к горизонту, а на ночное преследование в лесу полицаи вряд ли решатся.

Расчет оказался верным, и теперь Шуня уже переходил из одного леса в другой на протяжении нескольких дней. Он и от голода меньше страдал. Лето еще не закончилось, и можно было подкрепиться овощами и фруктами в сельских дворах. Шуня не гнушался и старой науки: забирался в чей-нибудь сарай, чтобы полакомиться теплой картошкой в корыте повизгивавших от недовольства поросят.

Но были и плохие выводы. Шуня понял, что без знающего сопровождающего ему не добраться до спасительной румынской территории. Настроение упало, и ему оставалось рассчитывать только на чудо.

И оно пришло, словно упало с неба. Следующая ночевка Шуне удалась тем, что он провел ее в небольшом стогу душистого сена, в одиноком дворике на опушке леса. Проснувшись с восходом солнца, он напился воды из дворового колодца, ополоснул лицо, выдернул на грядке большую морковь и снова подался в лесные заросли.

Отсюда Шуня и наблюдал за местом последнего ночлега. Ему надо было увидеть хозяев небольшого двора, в котором соблюдался неплохой порядок. То, что они там были, подтверждали и деловито кудахтавшие у сарая курицы-несушки, и будивший Шуню ранним утром петух.

К концу следующего дня можно было с уверенностью сказать, что хозяйкой дома являлась одинокая молодая женщина с утиной походкой. Опрятно одевавшаяся хромая хозяюшка сильнее припадала на правую ногу. Она же ловко рубила топором хворост для топки печи. Она же просеивала просо, из которого варила вкусную кашу для кур. Шуня в этом убедился в тот вечер, когда полакомился остатками каши в миске для кормления живности.

Для беленькой козочки хозяйки, видимо, предназначался стог сена, в котором Шуня отсыпался уже четвертую ночь. Теперь в дневные часы он не просто бродил по лесу, а собирал сухой хворост и складывал его в нескольких тайниках. Из них поздно вечером, перед ночлегом, Шуня приносил немаленькие охапки в подворье.

После этого он вытаскивал из колодца ведер десять воды и заполнял рядом стоявшую бочку. Так делали в доме его дедушки. Днем солнце подогревало ледяную воду для стирки белья и других хозяйственных нужд. А, кроме того вода предотвращала течь от высыхания в бочках для закваски капусты и других овощей на зиму.

Все это продолжалось больше недели, и Шуне стало ясно, что наблюдение друг за другом вели обе стороны. Сначала это выражалось в том, что рядом с едой для живности появилась полноценная человеческая еда в двух пол-литровых стеклянных банках, закрытых чистой марлей. В одной из них был еще не остывший пахучий борщ, в другой – мамалыга с козьим молоком. При них была еще и алюминиевая ложка!

Неминуемая встреча сторон приближалась. Она произошла в тот поздний вечер, когда Шуня принес во двор килограмм десять картошки в украденной с веревки наволочке. Он уже начинал засыпать в стогу, когда прозвучал приятный женский голос:

– Картошку, как и наволочку, воровать негоже. Так ты можешь меня перессорить с сельчанами. А сейчас заходи в дом. Холод собачий. Так и простудиться можно.

Шуня не поверил своим ушам, но зря ли обе стороны уже не первый день проявляли нежную заботу друг о друге. Внутри домик выглядел еще меньшим, чем снаружи. Маленькими были и две его комнатки с земляными полами. Только Шуне, после дворового стога сена, они показались дворцовыми палатами.

Но это было лишь началом. Тогда же посреди светелки, на полу, появилась объемистая деревянная ванна. Балией называли такую же посудину в доме Шуни. А сейчас почти не хромавшая на маленькой площадке хозяйка взяла в руки рогач и вынула из печи большой казан горячей воды. Моложавая женщина ловко опрокинула его в ванночку и развела холодной водой из оцинкованного ведра.

– Снимай с себя все и полезай в воду. Наверняка, вши заели в долгих скитаниях.

Шуня беспрекословно выполнял все команды, хотя и стыдился незнакомой женщины. Зато не стыдилась она сама. Она сложила в казан из-под воды все верхнюю и нижнюю одежду Шуни и отправила ее в остывавшую печь «на прожарку». После этого хозяйка стала тщательно мылить давно не стриженую и не мытую голову Шуни. С помощью шершавой мочалки и дурно пахнущего хозяйственного мыла, она растерла докрасна все части юного тела. Ростом Шуня был выше хозяйки, и ему было стыдно вставать во весь рост для ополаскивания.

– Поднимайся, – велела хозяйка и тут же добавила, как недавно в лесу полицейский: – Конечно, обрезанный, как будто этого не видно было по носу и кудрявым волосам. А зовут то тебя как?

– Шуня я, – ответил гость и отвернулся, прикрывая ладонями срамную часть тела.

– Меня будешь называть Верой. Понимаю, что навлекаю на себя смертельную опасность тем, что укрываю еврея в своем доме, но и в полном одиночестве мне тоже не выжить в такой непростой обстановке.

Шуня утерся плохо впитывавшим влагу самотканым рушником. Одеваться ему пришлось в длинную юбку и кофту хозяйки. Далее они пили чай, заваренный листьями смородины, и рассказывали о себе все, что считали нужным. Теперь Шуня знал, что Вере 26 лет и что до самого начала войны она работала учетчицей в правлении колхоза. Перелом ноги ее связан с падением с брички, которую опрокинула напуганная волком лошадь.

Отец Веры, в прошлом лесничий, растил ее один, потому что жена умерла вскоре после родов. На своей бричке отец ежедневно возил дочь сначала в школу, а затем на работу и с работы. Он сам скоропостижно умер за полтора года до начала войны. Тогда же новый лесничий соорудил себе солидную усадьбу в двух километрах отсюда. Здесь он бывает исключительно редко – окликнет Веру из-за ворот и сразу уезжает, услышав ее ответ «Все в порядке».

К счастью, немцы здесь даже не показываются: боятся партизан. Вот и оказалась Вера на полном отшибе: до села почти три километра. Попробуй, выживи одна в такой глуши. А Шуня утаил, что сбежал из гетто, чтобы не напускать на Веру лишнего страха. В конце разговора она показала ему его человеческую постель на топчане и проводила во двор до погреба через заднюю дверь.

– Это на случай, если кто-то появится, – сказала Вера. – Как только постучат в калитку или в главную дверь, ты тут же бежишь сюда, в чем есть.

В гостеприимном, но не очень надежном укрытии время текло ужасно медленно, несмотря на то, что Шуня хватался за любую работу в доме. Совместно с Верой теперь они не только стирали и готовили еду, но и сплели около десятка корзин из лозы.
Вера их продала в селе и купила на выручку керосин, мыло, соль и жиры. Дворовые работы Шуня выполнял в ночное время.

К третьей зиме оккупации преданный помощник Веры еще больше подрос и возмужал. А зимушка оказалась злой. Ночные морозы и метели быстро выдували из избы тепло даже неплохо протопленной печи. В одну из таких ночей от холода зуб на зуб не попадал ни у Шуни, ни у Веры, хотя они укрывались всем, чем было возможно.

– Переходи в мою постель, – услышал Шуня, – и все свои тряпки прихвати. Может, так лучше согреемся.

Вера оказалась права. Так им было хорошо, хотя она и тогда повторила, что если постучат, то Шуня должен будет бежать в погреб в том, в чем мать родила.

Бежать в погреб Шуне пришлось всего три раза. Это было в начале 1944 года, когда утративших лоск и наглость фашистов уже гнали с Украины окрепшие бойцы советской армии. Теперь немцы бежали в панике. Голодные, сникшие духом, они, заглядывали почти в каждый попутный двор, в поисках куска хлеба.
– У меня будет ребенок, – поведала Вера, когда пришел слух, что красноармейцы уже в соседнем селе.

А еще Вера обняла потрясенного новостью папашу и сказала ему на ухо:

– Ко мне, пожалуйста, больше не возвращайся. Мне лучше сказать, что меня изнасиловал немец. Я знаю, что в селе есть такие девицы. Так будет лучше тебе и мне.

Шуня упал духом, но своей спасительницы не ослушался. Этот разговор он не раз вспоминал на фронте. Вернувшаяся в Украину в марте 1944 года советская власть призвала под ружье всю подросшую здесь молодежь. Так пополнялись ряды прореженных в тяжелых боях передовых воинских частей.

Широкому в плечах Шуне тогда еще не было полных 18 лет, но и долго воевать ему не довелось. В бою на речной переправе он получил ранение в плечо, и его демобилизовали из госпиталя на долечивание в домашних условиях.

Своего дома у Шуни не оказалось: в Брацлове его разобрали на дрова. Там же он навел справку, что призванный на фронт отец числится в списках без вести пропавших. Это было равноценно его гибели, если он не отозвался на запросы, до этой поры. Среди развалин, которые остались от дома, Шуня обнаружил маленькую пресс-форму своих родителей, которой они пользовались при изготовлении конфет. Реликвию он положил в заплечный вещмешок и отправился в Немиров.

Шуню часто тянуло в село, из которого его призвали на фронт, чтобы хотя бы издали и одним глазом увидеть своего ребенка. И он увидел дите, но так, чтобы этого не заметила Вера, как она того хотела. Единственное, в чем Шуня не мог ей уступить – так это в том, чтобы дите ощущало нужду при живом отце. Возможно, с этой целью он и выбрал Немиров для проживания вскоре после окончания войны.

С мыслями о новом обустройстве Шуня и прогуливался, не торопясь, в междурядьях большого базара местечка, в дообеденные часы апрельского воскресенья 1945 года. Высокий молодец в солдатской шинели бродил по торговым рядам и присматривался, чем бы здесь перекусить.

Выбор был небольшим, и Шуня купил у одной женщины краюху ржаного хлеба, а у другой – небольшой граненый стакан ряженки. Медленно жуя хрустевшую горбушку, он обратил внимание на еще меньший стакан в руках немолодой женщины с еврейскими чертами лица. Руки ее тряслись, и она постоянно оглядывалась по сторонам, словно продавала что-то краденное.

Шуня спросил, в чем дело и услышал, что женщина боится рыскающего в рядах милиционера, потому что частная торговля солью запрещена. И тогда Шуня предложил немолодой женщине более приемлемый вариант частного предпринимательства – продажу конфет на основе официального разрешения (патента из опыта своих родителей). Немолодая женщина с трясущимися руками была моей бабушкой. В тот день она вернулась с базара домой вместе с Шуней.

Вечером семейный совет принял к действию многообещающий план. По обоюдному согласию стороны сложили все, что у них было и купили четыре килограмма сахара с банкой сливового повидла.

Полосатые конфеты-подушечки с начинкой удались. С помощью маленькой пресс-формы родителей Шуни они получались как фабричные. К концу новой недели бабушка Сося продавала их с остекленного ларька у входа в единственный кинотеатр.

Приходившие сюда парни старшеклассники покупали по конфетке себе и своей девушке. Я стоял в стороне «на шухере». Если бы кто-нибудь попытался своровать у бабушки товар или деньги, мне надо было немедленно вмешаться или бежать домой за Шуней. Жили мы метрах в трехстах от кинотеатра, а сам Шуня снимал у нас угол за символическую цену. Мне это очень нравилось и тем, что Шуня был единственным, кто разговаривал со мной на равных. Нередко он приглашал меня в комнатку, где работал, и там раскрывал мне все секреты варки редкого лакомства.

Там же я услышал много подробностей о гетто, Вере и его маленьком сыне. Пол ребенка он уточнил совсем недавно. Время шло. Конфеты неплохо продавались. Это отразилось в том, что в нашем доме стали меньше ограничивать себя в хлебе и молоке, а у меня и у сестры Шели появились ботинки к началу учебного года.

Шуня своей шинельки и выцветшей от стирок гимнастерки так и не менял. Однажды я спросил, почему он не покупает себе цивильную одежду и не меняет неоднократно побывавшие в ремонте кирзовые сапоги. Это был конец рабочего дня. Шуня, продолжал раскладывать на тарелках пока еще теплые конфеты. И вот он остановился, сморщил лоб, почесал затылок и сказал:

– Надеюсь, ты понял, что никто не должен знать, что я тебе рассказывал о Вере и сыне. А, кроме того, ты один знаешь и о том, что я считаю себя обязанным поставить ребенка на ноги.

После этого мне стало ясно, почему Шуня ежемесячно бегал на почтовое отделение, хотя он считал себя круглым сиротой. В ту пору я старался подражать Шуне во всем. Но больше всего я был признателен ему за то, что после его появления в нашем доме мы, наконец, перестали трястись от страха по ночам. То были тоже непростые времена в жизни евреев Немирова.

А вот причина упорного поиска необычной пары. Она отражает мое искреннее желание направить конкретные данные о Шуне и Вере в администрацию национального мемориала Катастрофы Яд ва-Ше;м, с ходатайством о внесении имени Веры в списки праведников мира. А почему бы и нет? Много ли было тогда таких удивительно смелых, нежных и заботливых женщин.

Глава 4. С колен поднимались не сразу

Как отмечалось, Немиров был освобожден в марте 1944 г., и сюда сразу потянулись те немногие евреи, которым удалось выжить. Кто-то добрался сюда пешком из Джурина, кто-то доехал на попутном военном Студебеккере из Жмеринки или Могилева-Подольска. Немного позднее стали возвращаться те, тоже исключительно редкие семьи, которым удалось убежать в Сибирь или Среднюю Азию.

Характерно, что и в той непростой обстановке маленькая еврейская община тут же сплотилась и определила своих лидеров для разрешения бесконечных проблем. Как не странно, труднее всего было вернуться в свое жилище. Ведь мало того, что в домах евреев было все разграблено, так их еще и не пускали на порог новые хозяева, которые не известно на каких условиях и за какие услуги сюда вселились при немцах.

Возникавшие на этой почве конфликты сопровождались скандалами и драками. Их окончательного решения, как правило, добивались только в суде. Нашей семье сразу по прибытию помог вселиться активный общественник Ютко Урман. Узник гетто Немирова и Печоры и сам с этим столкнулся, совсем недавно. Занявшие наш дом люди разрешили нам вселиться только в коридор, уступив  после долгих убеждений уже известного в местечке активиста еврейской общины. В ожидании решения суда, мы ночевали на полу коридора больше двух недель.

До войны Ютко выполнял исключительно важную работу: он выпекал хлебобулочные изделия для тех, кто приезжал отдыхать в немировский дом отдыха. Сейчас этот простой, но небезразличный к трагической судьбе своего народа человек проводил немало часов в районном суде. Там он являлся одним из главных непримиримых свидетелей при изобличении предателей с кровью на руках – полицейских и других пособников врага. Шуню тоже приобщали к одному из таких процессов.

Скорее всего, это и привело к резкому обострению конфликта с той частью населения, которая все еще оставалась под влиянием гитлеровской пропаганды. А ненависть к евреям, как известно, ей удалось поднять на новый уровень у значительной части населения. Радикалы из этой среды активизировали свои выходки по ночам, для чего они опустошали не одну бутылку самогона.

В мартовскую ночь, незадолго до наступления рассвета, в доме Ютко кто-то постучал в окошко. Ютко, конечно, мог подумать, что кому-то из только что приехавших беженцев потребовалась его помощь, как это уже случалось ранее. И тогда он поднялся с постели, что-то на себя набросил и зажег керосиновую лампу. С ней в руках он подошел к окну и прислонил ее к стеклу, чтобы разглядеть того, кому он мог понадобиться.

В эту минуту и раздались три выстрела из револьвера. Ютко упал, истекая кровью. Он оставил сиротами трое детей и жену на шестом месяце беременности. Бесстрашного борца за справедливость провожала в последний путь вся еврейская община местечка.

Счеты с ее ярким активистом хладнокровно свел брат Мефодия Вдовича, которого суд, по свидетельским показаниям Ютко, приговорил к 10 годам тюрьмы за тесное сотрудничество с немцами в оккупированном Немирове. Убийцу осудили, а Мефодий позднее выкрутился. Он сумел доказать, что выполнял задание подпольщиков. Кстати, немцы расстреляли все руководство подполья в конце 1941 года.

Так выглядел пик противостояния антисемитов выжившей в войне маленькой еврейской общине Немирова. Вскоре после этого с нами попрощался наш квартирант Шуня. Мне он сказал, что делает это по настоянию Веры.

А хулиганы мелкого масштаба продолжали накалять обстановку. К своим выпивкам они приобщали тяжелых инвалидов войны. Помню, что в нашем доме по вечерам ненадолго зажигали керосиновую лампу. Гасить ее сразу приходилось, чтобы кто-то из пьяниц не запустил камень в освещенное окно, с возгласом «Вот тебе, жидовская морда!».

Не менее страшно становилось и днем, когда в стельку пьяный инвалид выкрикивал те же фразы. Для большего впечатления, он с треском ломал об землю костыль и запускал в прохожих или в окно ту его часть, что оставалась в его руке.

И эта форма хулиганство пошла на убыль, по мере возвращения с фронта немногих, но сильных и бесстрашных еврейских мужчин. Моисея Безрозума, моего отца мы так и не дождались. Спустя несколько месяцев, почтальон принес извещение, в котором сообщалось, что он погиб еще в начале войны в житомирской области. Потом это подтвердил его однополчанин.

В очередной раз наревевшись, нам оставалось радоваться встречам героев, которые вернулись живыми. Среди первых счастливцев была Лора, симпатичная девочка из соседнего дома. Ее папа Гриша Рехлер воевал с первого и до последнего дня.

Он был молодым и высоким мужчиной с приятной белозубой улыбкой. Ему шла военная гимнастерка, на которой было несколько медалей и Орден Красной звезды. Всегда занятый Гриша в редких разговорах с соседями особо гордился фотографией с его росписью на поверженном Рейхстаге.

В работу по восстановлению мирной жизни Гриша включился сразу. Ее было очень много в запущенных зданиях дома отдыха. Здесь надо было восстанавливать собственные системы водопровода, канализации и свою дизельную электростанцию.

Рехлер был назначен ответственным за всю техническую часть дома отдыха. Если приходилось, он собственноручно разбирал, чуть ли до последнего винтика старый дизель и еще быстрей собирал его, после устранения неисправности. С согласия дяди Гриши, и я с радостью промывал керосином немало деталей дизеля перед сборкой.

Бодрости духа вчерашнему солдату хватало с избытком. Домой, тем не менее, Гриша возвращался уставшим, но здесь он быстро восстанавливал силы. Его любимая Роза к приходу мужа старалась приготовить что-то оригинальное даже в тех сложных условиях. Вскоре счастливые супруги радовались прибавлению в их семье. Роза, как по заказу, родила не достававшего для полного счастья мальчика.

Немного погодя радовались пополнению и в моем доме. Мама вышла замуж за демобилизованного старшину Давида Грингруза. Носил и он военную гимнастерку с единственной медалью «За оборону Сталинграда». Лишь ею-то он и гордился, как ребенок, потому был уверен, что она одна стоила многих других. Давид тоже воевал от первого до последнего дня.

А еще он с волнением рассказывал о казавшихся бесконечными месяцах кровавой обороны города на Волге. Под шквальным огнем в морозных окопах солдатам подолгу не удавалось убрать тела своих погибших товарищей. Там, в таких условиях, он писал околевшими от холода руками заявление о вступлении в партию. Так политработники ковали боевой дух советских солдат.

Первая семья Давида погибла в Виннице от рук фашистских палачей. В утешение, Соня родила ему сына Ефима в 1946 году.
Теперь под крышей нашего дома проживало шесть человек, включая меня, мою сестру Шелю и бабушку Сосю. А райком партии предложил коммунисту Давиду Грингрузу возглавить цех по выпечке глазурованных пряников.

Среди демобилизованных воинов выделялся своим трудолюбием весельчак Иосиф Шаферман. В молодости он принадлежал к той немаленькой группе евреев местечка, которой царская власть опротивела бесконечными унижениями. В революцию он искренне поверил, как в спасительную акцию для всего человечества. Поэтому Иосиф записался в добровольцы гражданской войны, еще не достигнув своего совершеннолетия.

На бескрайних полях сражений с врагами новой власти он не раз удивлял своих товарищей по оружию бесстрашием, мужеством и находчивостью. Когда Иосиф вернулся к мирной жизни, в начале 30-х, ему поручили возглавить колхоз в ильенецком районе. Затем он руководил еврейским колхозом в Немирове. Оттуда в 1941 году его призвали на фронт. Шаферман тоже прошел с боями всю войну. Он был дважды ранен и имел несколько боевых наград.

Когда он пришел с фронта, и ему не довелось отлеживаться на перинах. Руководство райцентра учло довоенный опыт Шафермана и назначило его председателем колхоза в Штилевке. Его хозяйство фактически граничило с местечком. Это тоже была нелегкая работа в коллективе, в котором трудились в основном женщины.

В те годы и этого главу семьи почти не видели дома жена и дети. Всю работу по уходу за скромным жильем пришлось взять на себя его дочерям. Единственное преимущество покосившегося домка заключалось в том, что он находился на главной улице местечка, с очень хорошими соседями.

Притом Шаферман не упускал из вида сопровождения в большую жизнь повзрослевших дочерей – Раю «невесту на выдаче замуж» и Фиру, десятиклассницу, с потенциалом студентки вуза.

Семейная пара немолодых Эпштейнов тоже вернулась в свой домик в первые послевоенные дни. Несмотря на немолодой возраст, они сразу придали ухоженный вид своему жилищу, неподалеку от въезда в местечко со стороны Винницы. Эти люди сами себя содержали портняжными приработками, потому что на помощь со стороны они рассчитывать не могли

73-летний Янкель Бонель остался в живых один из всей своей немаленькой семьи. Он тоже был из тех евреев, которые умели поворачиваться. Янкель вторично женился на женщине моложе его лет на 35, и у них родилась девочка – рыженькая умница Рита, с блестящими быстро бегавшими глазками. В школе, а затем в институте она была круглой отличницей.

Из Средней Азии вернулась семья портного Григория Урмана. Заодно со своей благоверной Кларой они произвели на свет пятеро детей. Профессия Гриши не сулила ему миллионных заработков. Вот почему его жена старалась, чтобы каждая копейка скудного семейного бюджета была использована только по назначению. Своих детей родители с раннего возраста приучали к труду. Они не знали роскоши, но и не голодали. А в итоге, все дети получили неплохое образование, чтобы самостоятельно оставаться на плаву в любой обстановке.

Приблизительно таким же образом заново обосновались на соседних улицах Володарские, Жесты, Мовшовичи.

Глава 5. Дети военных лет

К концу 1946 года я уже был учеником третьего класса. В нем обучалось около сорока человек. Треть из них составляли переростки – дети, которые не ходили в школу в годы оккупации. Если бы не война, еврейские дети составили бы ровно половину моего класса. Реально нас оказалось семеро в двух параллельных классах.

Все мы были скромными еврейскими мальчиками. Нами буквально понукали, с одной стороны, переростки одноклассники с привокзального района, а, с другой, – заносчивые старшеклассники из центральной части городка. Пацаны из привокзалья доставали нас дразнилкой «жидовская морда», старшеклассники – донимали болезненными щелками по стриженным наголо головам.

В такой обстановке нам оставалось только терпеть, как ведется и в живом мире, где более слабые особи занимают свое место в сторонке. А как иначе мог себя вести худенький и совершенно ручной мальчик Гриша Литинштейн, которого родители одевали чуть лучше других – в наглаженную светлую рубашку и брючки, хорошо подогнанные по нему. Такой же порядок был в его тетрадках. Он и на уроках чаще других тянул руку вверх, в знак своей готовности к ответу.

В популярных тогда играх в войну, а чуть позднее в футболе, Гриша тоже кричал громче всех «Ура!» или «Вперед!», хотя и не добрасывал до цели гранату из корня подсолнуха, или посылал мяч мимо ворот от «стопроцентного» паса. Ребята придумали ему кличку «Свист», но Гриша не обижался, потому что знал, что мы его уважали за яркий темперамент и преданность интересам нашей компании.

С первых дней большей самостоятельностью и независимостью среди нас выделялись Изя Мелихикер и Сеня Шпигельман. Мелихикер был худощавый, жилистый и отличался повышенной подозрительностью к окружению. Скорее всего, поэтому его левый глаз почти всегда смотрел на собеседника с прищуром.

Сеня был полнее других даже в самые голодные времена. Поэтому за ним закрепилась кличка «Жирный». С крупного округлого лица Сени не сходила широкая улыбка. Кстати, по ней не сразу можно было определить, когда он в хорошем настроении, а когда не в духе. Место проживания Изи и Сени было несколько удалено от моего дома, поэтому родителей этих ребят я знал меньше. Отметить могу только одно: чего-то недостойного об еврейских семьях в Немирове не слышал никто.

А наша детская компания больше всего нравилась мне тем, что лишь в ней я ощущал себя полностью раскрепощенным мальчишкой, потому что полностью отключался от бесконечных домашних поручений. Там вся моя жизнь была под контролем старших, включая ответственность за приготовление уроков своих и сестры, с которой затем мы делали несколько утомительных ходок за водой к источнику на окраине местечка.

На улице среди друзей усиливало ощущение самостоятельности появление тянувшихся ко мне ребят из младшего класса. Петя Герштейн (кличка Педос) отличался не соответствовавшим его возрасту любопытством. Абрашу Розенгафта я обожал за открытость и любознательность, а пестовал бы его еще больше, если бы знал, что это с ним, в мешке за спиной, его отец убегал из гетто.

Но в те годы, как я уже отмечал, мы жили не прошлым, а настоящим. Я был старше своих подопечных на полтора года, и мне просто хотелось удивить их чем-то приятным. И такой случай подвернулся, когда моему отчиму предоставили новую, лучше оплачиваемую работу в организации по заготовкам пушнины и кож. Лошади там являлись основным транспортным средством, и гордость моя не знала предела, когда мне разрешили ездить на водопой верхом на резвой рябой кобыле.

Однажды, когда на ней меня увидел Абрам, я остановился, а в следующую минуту он уже сидел за моей спиной. Далее, разумеется, без седла, мы благополучно доехали до каменистого берега пруда. Вот здесь-то все и началось. Когда до воды оставалось метров десять, лошадь вдруг резко вздыбилась и выбросила Абрашу со мной на отполированные дождями и ветрами валуны.

После этого она степенно приблизилась к воде и припала к ней своими шелковыми губами. Это выглядело бы вполне естественно и даже красиво, если бы мой юный друг не продолжал лежать на валунах без признаков жизни. Я свалился более удачно и, конечно, бросился к нему с криками «Абрам! Абраша!».

Опустившись на колени, я похлопал своего товарища по щекам, но он не реагировал на мои действия. Как назло вблизи никого не было, и мне не оставалось ничего другого, как волоком стащить неподвижное тело к пруду. Здесь я окунул его в воду, вместе с одеждой, и, на мое счастье, Абраша открыл глаза. Нет слов для описания моей радости, но тогда же я понял, что это был мой последний водопой.

Забыть о пережитом мне помог новый приятель, самый маленький ростом в моем классе Сема Меерчук. Он был из тех ребят, которые перед учителем руку вверх не тянули, но если его вызывали к доске, то, чаще всего, он отвечал довольно уместно.

Свою неразговорчивость Семен унаследовал у отца, которого после возвращения с фронта назначили кладовщиком в детдоме. Мама восполняла недостаток того и другого члена семьи, а, кроме того, помогала мужу вести сложный для него учет товаров на складе. Прежде всего, круглым сиротам тогда доставались кое-какие лакомства, которые Америка присылала по Ленд-лизу (неоценимая военная и продовольственная помощь для приближения победы над гитлеровской машиной, о которой умалчивают по сегодняшний день).

Иногда и Семе доставалась горсточка вкуснятины, а, благодаря новому товарищу, и я на всю жизнь запомнил удивительный вкус вареной колбасы из консервной банки, когда однажды мы появились у входа в кладовую, перед его родителями, в часы возвращения со школы. Их самих я лучше разглядел в школе на родительском собрании. Папа Семы был в своем неизменном потертом плаще, с маленькой тканой сумкой в руке.

В ней, по разъяснению Семена, отец уже не первый год носил учебник английского языка со словариком. С ними он не разлучался и после того, как вскоре стал работать парикмахером – тоже для повышения заработка. Об увлечении этого человека в местечке знал не только я, и все недоумевали: – зачем английский язык брадобрею?

Ответ я получил позже. Семен Меерчук возглавлял многие годы технический отдел управления капитального строительства горисполкома Винницы. За советом к Семену шли известные в городе проектанты и производственники. Я и сам не раз приходил к своему соученику посоветоваться.

Но я снова возвращаюсь в свое немировское детство, на этот раз, в дом моего одноклассника Аркадия Спектора. Своей опрятностью он был похож на Гришу Литинштейна. Правда, он руку на уроках вверх не тянул, больше того, он проявлял недовольство, когда его вызвали к доске.

Аркадий жил напротив городского кинотеатра, в благополучном исключительно чистом доме. Его непоседливая мама по несколько раз в день вытирала пыль на графине с кипяченой водой и до блеска натирала стоявший рядом тонкостенный стакан. Папа Аркаши тоже работал парикмахером, но сумочки с английским учебником при нем не было. Возможно, поэтому в будущем Аркадий довольствовался работой ремонтника бытовой техники.

Без отца, вообще, прошло суровое детство братьев Фимы и Шурика Кельмансонов. Годы оккупации они провели на чердаках и в погребах порядочных и отважных жителей нескольких украинских сел, невдалеке от Немирова. Всю нагрузку по их становлению на ноги после войны взяла на себя их мама Соня. Притом сначала на ее попечении оставался и племянник Лева, вообще круглый сирота, пока его не забрали на воспитание в благополучную семью.

У Сони не было своих золотых приисков. Как и другие евреи ее уровня достатка, она выживала на перепродаже мыла, спичек и других дефицитов тех лет. К опасному занятию она старалась, как можно меньше привлекать своих мальчиков. Ускорению их развития способствовали погреба времен оккупации, милиционеры, которые гоняли их в торговых рядах и, конечно, любовь их мамы к чтению книг.

Свой расширенный общий кругозор мама Соня связывала с собственным прошлым. Ее отец работал лесничим в немаленьком хозяйстве уже упомянутой княгини Щербатовой. О славе курируемой ею женской гимназии знали многие, а ее выпускницы успешно работали учителями в начальных классах школ.

В учебное заведение принимали на учение по несколько одаренных детей из еврейских семей, разумеется, в порядке исключения. Юной Соне на отборочной беседе не повезло. Ученицей гимназии она стала после обращения за помощью непосредственно к княгине. На назначенной по ее указанию переэкзаменовке Соня показала хороший уровень своей готовности.

Своей образованностью, полученной в стенах той же гимназии, гордились два брата и сестра моей бабушки Соси (семья Спекторов). Все они выехали в Москву в начале 30-х годов, и там неплохо преуспели, на основе солидной подготовки в гимназии. Соне Кельмансон брать курс на Москву, после войны, с двумя сыновьями, было уже нереально.

Так она и в Немирове реально поставила ребят на ноги. Ее меньший Шурик раньше всех нас увлекся девушкой на полном серьезе. Мы после школы что-то бросали в рот и бежали играть в футбол. В то самое время Шурик в нашу сторону и смотреть не хотел, потому что торопился на свидание.

Совсем по-другому складывалось детство моего одноклассника Давида Дынинберга. Из-за недоедания он и его сестра Соня долго отставали в росте от детей своего возраста. Это было напрямую связано с часто пустым кошельком их одинокой мамы. Малюсенькой зарплаты служащей и мизерного пособия государства на детей погибшего воина явно не хватало.

Шика мы все тогда не знали, но звеневшая пустотой единственная жилая комнатка семьи Давида потрясала своей бедностью. А сам Давид был классным мальчуганом. В школе и он не испытывал затруднений у доски, когда его поднимал учитель. И Давид был наивным добряком по натуре.

Я сегодня не понимаю, за что ему частенько доставалось, от нас на футбольном поле. Возможно, и там от недоедания, он терял мяч от самого удачного паса. За это к Давиду и присохла кличка «Кобыла» после того, как опоздавший на игру Гриша заорал из-за ворот, как недорезанный:

– Мазуна с поля! Не ноги, а копыта! С поля кобылу! Кобыла! Кобыла!

Меня в подобных случаях называли оглоблей – за большой рост и худобу. Характерно, что за столь резкую критику, с оскорбительными насмешками, никто из нас не обижался. Все мы боялись того, что на следующую игру тебя, вообще, могут не позвать в команду.

Глава 6. Старшеклассники и студенты

Откуда у мальчишек появилась такая неуемная тяга к футболу во времена, в которые мы толком еще не отошли от проблем только что отшумевшей войны? Ответ простой: все еще ошеломленному от послевоенной разрухи обществу были нужны отвлекающие от проблем зрелища. Сама жизнь выплеснула их штормовой волной, и они покатились по городам и селениям.

Первыми в Немирове в них включились студенты техникума, старшеклассники и переростки. В их числе были Миля Мостовой, Мусик Винницкий и Яков Бронштейн. Разумеется, и здесь еврейские парни дружно уживались, потому что большая часть украинского населения уже сторонилась остававшихся в одиночестве антисемитов.

Вот имена ребят из той нееврейской молодежи, с которой мои товарищи дружили с охотой и на равных: Галя Стыцюк, Мила Ярош, Валентин Бедный, Георгий Роик, Валентин Рыльский. Список, конечно, можно было бы продлить, если бы не подводила память, спустя многие годы. И тем не менее, я хорошо помню, что в моем доме на важных семейных торжествах усаживали на самые почетные места за столом семьи наших уважаемых соседей украинцев Деревьянко и Рыбалко.

Ясно, что касаясь той или другой темы, я привожу фамилии из известного только мне окружения. В иных кругах строились свои хорошие отношения с другими людьми. Подчеркну, что самыми дружественными были те компании, в которых все ее члены забывали о своей принадлежности к той или другой национальности.

Особый разговор о примитивном городском стадионе Немирова, потому что порядок на нем поддерживала та же молодежь. В той среде тогда уже задавал тон напористый Миля Мостовой. И этого 18-летнего уроженца Немирова растила вдова погибшего фронтовика.

Миля тогда был учащимся местного строительного техникума и вратарем сборной футбольной команды Немирова, которая участвовала в розыгрыше первенства области. Миля и там проявил себя так ярко, что его приглашали в сборную команду областного центра. Только Миле было приятней играть в Немирове, где поболеть за него прибегали не только друзья и соседи, а и та единственная девушка, которая больше всех зажигала его на хорошую игру.

О еврейских девушках Немирова тоже особый разговор. Они были рослые и фигуристые, как на подбор, а главное – и умные, и красивые одновременно. Парни перед такими барышнями просто терялись и не знали, с какой стороны к ним приблизиться.

Я называю лишь часть из них: Клара Берман, Дора Зальцман, Зина Володарская, Шеля Розенгафт, Шаферманы Рая и Фира, их двоюродная сестра Лиза, Фаня Красная, Рая Литинштейн.
А вслед за ними подрастало следующее поколение «шейны мейдалех»: Бела Мовшович, Женя Жест, Лена Винницкая, Шура Дашевская, Лора Рехлер, Рита Бонель, Шеля Безрозум (моя сестра).

Отдельные барышни из первой группы уже и дипломы успели защитить. Остальные были полны решимости, добиться поступления в вузы, хотя и знали об ограниченном проценте приема евреев.

Представительницы первой послевоенной волны десятиклассниц Фаня Красная и Фира Шаферман писали сочинения в школе только на пять. Они так же уверенно ощущали себя в других дисциплинах, а поэтому твердо решили поступать в винницкий мединститут. Фиру на вступительном экзамене по физике (тогда сдавали) педагог, как не пытался сбить с толку, поставил ей четверку, в итоге. А вот тройку ей поставили по украинскому языку, в знаниях которого она себя ощущала особенно уверенно. Подобным образом откровенно засыпали и ее подругу.

Об указании снижать оценки абитуриентам евреям на один-два балла матери Фани рассказал один из педагогов, который сам принимал вступительные экзамены. У меня тоже был такой разговор с другим педагогом. Он мне рассказал больше: в мединституте перед экзаменом педагогу вручали список тех абитуриентов, которые должны были получить высокую оценку при любых условиях.

Вместе с тем, большинство еврейских девушек Немирова и в тех непростых условиях одержали дипломы. Это могли быть не те профессии, что они планировали, это могли быть другие, менее престижные вузы, но потом сама жизнь подтверждала умение немировчанок успешно справляться с доверенной работой любой сложности. Это подтверждалось и их стажем, который мог исчисляться двумя и тремя десятилетиями работы на одном месте.

Глава 7. Малолетние хулиганы отступили

Конец 40-х и начало 50-х были характерны для нас не только увлечением футболом. Я и мои друзья тогда активно включались в освоение другого вида спорта – бокса. Так мы готовили себя для достойного ответа переросткам антисемитам из привокзального поселка.

14-15-летние двоечники обнаглели до того, что приносили в класс самогонку. А когда они опустошали одну-две бутылки, то покоя от них не было ни в школе, ни на улице, после уроков. Вечером они могли появиться в таком виде и в парке. Ну, конечно, они еще не забыли своего окрика «Жидовская морда!». И тогда нам оставалось одно – быстрее топать домой: с сумасшедшими лучше не связываться.

Наша решимость воспрепятствовать хулиганам возникла не случайно. К концу 40-х и в школьный коллектив педагогов вернулись с фронта все его воины. Их и здесь было мало, но нам повезло тем, что классным руководителем нашего «тяжелого» класса 5-в назначили высокого и статного Ивана Марковича, недавно демобилизованного летчика со следами ожогов на руках. Авторитет этого человека в наших глазах был непререкаем, а преподавал он военное дело и физкультуру. Иван Маркович быстро узнал о нашем конфликте с хулиганистыми мальчишками, потому что мелкие разборки с ними имели место и на его уроках.

Во время одной из разборок он «развел нас по разным углам ринга» и сказал, что никто не посмеет обидеть только сильного мужчину. Чтобы стать таковым, его уроков физкультуры мало. Для тех, кому это важно, он открывает секцию бокса.

Почти все мои друзья теперь переключились с футбола на бокс. По два дня в неделю мы тренировались под руководством и самого Ивана Марковича. В остальные дни мы самостоятельно отрабатывали технику боя в школьном дворе.

Вы будете смеяться, но действительно пришел такой вечер, когда малолетние хулиганы поняли, что им больше нечего делать в парке. Вскоре они успокоились и в школе под воздействием внушительных кулаков Изи Милихикера и Сени Шпигельмана.

Именно они, якобы, добились нового порядка после того, как «дважды переговорили» с главарями привокзальных хулиганов. Гриша Литинштейн не раз оглашал с гордостью эту новость, словно заслуга в том принадлежала ему самому. Значительно позже он ее представлял, как победу над бытовым антисемитизмом.

С новым порядком пришло время поухаживать за девчонками и в нашей компании. Но кто мог тогда даже подумать о еврейских недотрогах, хотя мы не очень хорошо знали с какой стороны приблизиться и к другим девушкам. Не об этом ли говорило то, что одновременно дюжина моих одноклассников сопровождала из школы домой сначала Лину, потом Галю и Аллу.

Хотя в 13 или 14-летнем возрасте некоторые мальчишки были уже достаточно рослыми увальнями, их совместное ухаживание за одной и той же девочкой заканчивалось победным разрешением избранницы – нести ее портфель от школы до ее дома.

Через несколько дней картина могла измениться по разным причинам. Было и такое, что в числе избранников Аллы оказался я. Но это уже произошло в лето моего приезда на каникулы в качестве студента московского техникума. Для меня это закончилось ночным избиением дюжиной ребят в масках, и тогда и я окончательно поверил в рассказы Гриши о том, «как заставили образумиться» привокзальных хулиганов.

В 1951 году большинство наших еврейских мальчиков поступили в местный строительный техникум после окончания седьмого класса. Уровень денежных доходов в их семьях был все еще мал, и далеко не все родители могли позволить своим детям обучение до десятого класса, с последующим поступлением в институт. Такое решение приняли и в моем доме, с той лишь разницей, что мне предстояло добиваться диплома техника в Москве, где проживала большая родня по линии мамы – какая-никакая опора.

В большом городе я быстро перестроился, и он все приятней удивлял меня знакомствами с новыми людьми, столичными музеями и театрами. Он и огорчил, потому что именно там я, как еврей, снова ощутил чувство большой тревоги. На этот раз новая угроза моему народу исходила от самой власти, которая уже и не скрывала своего махрового антисемитизма на государственном уровне.

Глава 8. Антисемитизм 50-х – это реальность

Только наивные и недалекие евреи (к сожалению, такие были и есть) могли присоединиться к «всеобщему осуждению» своих наилучших дочерей и сынов. В январе 1953 года их имена называли все центральные газеты в тексте официального сообщения об аресте участников террористической группы (Вовси М. С., Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и другие). Там же их обвиняли в связях с международной еврейской буржуазно-националистической организацией „Джойнт“, созданной американской разведкой для оказания материальной помощи евреям в других странах».

Антисемитизм отца народов Сталина стал проявляться еще раньше. Аналитики связывают его с временами отвержения от большевистской партии Троцкого и Зиновьева, затем с пертурбацией в министерстве иностранных дел в угоду Германии. Тогда отправили в отставку с поста наркома иностранных дел еврея Литвинова. А сменивший его Молотов провёл в НКИД «расовую чистку», заявив сотрудникам: «Мы навсегда покончим здесь с синагогой».

Лишь глухой не слышал в годы войны умышленно распространяемых слухов о евреях, которых «не видно на передовой». Многие из тех, кто воевал, не чувствовали до определенного времени, что они евреи. Они это почувствовали лишь тогда, когда стали получать от эвакуированных в тыл родных и близких письма. В них выражалось недоумение по поводу распространяющихся разговоров. И вот, еврейского бойца, перечитывающего такие письма в блиндаже или в окопе, охватывает беспокойство не за себя, а за своих родных, которые несут незаслуженные обиды и оскорбления.

Начиная с 1952 года «Дело врачей» разрабатывалось органами МГБ под руководством подполковника М. Д. Рюмина, который написал в 1951 году донос Сталину о «сионистском заговоре» в органах госбезопасности. 29 октября 1952 г. Игнатьев доложил Сталину, что специалисты-медики подтвердили факт…Истоки кампании «Дело врачей-вредителей» относятся к 1948 году.

Тогда врач Лидия Тимашук на основании электрокардиограммы диагностировала у Жданова инфаркт миокарда, однако руководство Лечебно-санитарного управления — Лечсанупр Кремля заставило её написать другой диагноз и назначило Жданову лечение, которое противопоказано при инфаркте. Оно и привело далее к смерти пациента. В связях с этой же организацией „Джойнт“ еще раньше были обвинены те граждане, что проходили по делу Еврейского Антифашистского комитета (группа Михоэлса). А сама огласка дела приобрела антисемитский характер и влилась в более общую кампанию по «борьбе с безродным космополитизмом», и ее громко осудили страны Запада.

После ареста группы врачей кампания приняла общесоюзный характер, но закончилась после смерти Сталина в начале марта того же года. 3 апреля все арестованные по «делу врачей» были освобождены, восстановлены на работе и полностью реабилитированы. Заодно с вождем была похоронена его идея о массовой ссылке всех евреев для «прореживания рядов» вблизи от зоны вечной мерзлоты.
С 1952 года я стал появляться в Немирове только в период своих двухмесячных каникул. Летом 1953 года я там уже не должен был обнаружить следы уже отбушевавшего цунами антисемитизма. Но так мне только казалось.
В истории бывшего СССР Никита Хрущев останется известным больше всего разоблачением страшных преступлений Сталина и сталинизма. При нем вышли из бесчисленных лагерей сотни тысяч ни в чем не повинных людей. Но можно ли забыть, что Хрущев сам был повинен в репрессиях, усердно помогал Сталину и входил в небольшую группу наиболее приближенных к диктатору лиц.
Историки не зря упрекают Хрущева в непоследовательности и противоречивости его политики. Неизменным постоянством она отличалась лишь в нескрываемом Хрущевым антисемитизме. Неопровержимых фактов много.
Возглавляя Совет министров и ЦК Компартии Украины, он препятствовал возвращению евреев, эвакуированных в восточные регионы страны. Так он говорил на одном из заседаний Совмина: «Евреям Украины, которые спаслись от попыток уничтожить их, лучше всего оставаться там, где сейчас живут. Они тут нам не нужны. И так забот хватает.

Возвращаются из эвакуации, начинаются сражения за квартиры, где живут уже другие люди, за отнятые вещи. Все это усложняет обстановку и без того сложную. Я не хочу, чтобы украинский народ воспринимал победу Красной армии и возвращение советской власти как возвращение евреев. Если кому-то из них сильно хочется ехать, пусть едут в Биробиджан, там область большая, места хватит».

Хрущев был главным дирижером антисемитской кампании «борьба с космополитизмом» в Украине, когда были арестованы жившие в Киеве поэт Давид Гофштейн и другие деятели еврейской культуры.
С 1949 года Хрущев в Москве – первый секретарь Московского комитета партии и одновременно секретарь ЦК. Примеров его участия в антиеврейских акциях здесь тоже множество. Вот один из них – «дело ЗИСа».
На Московском автозаводе работало много евреев, которые не были безучастны к своей культуре, традициям, часто посещали спектакли еврейского театра. МГБ при активном участии Хрущева слепило «дело о еврейских националистах». Было арестовано и предано суду 48 человек, девять из них приговорили к расстрелу. По так называемому «делу ЗИСа» была создана специальная комиссия ЦК под председательством Хрущева, которая «чинила суд и расправу» над работниками завода.
Никита Сергеевич был инициатором многих гонений на евреев. По его указаниям проводились кадровые чистки на предприятиях Москвы и области, во многих учреждениях и учебных заведениях. Тысячи евреев потеряли работу, остались без средств на существование.
Желающие могут увидеть намного более полный список антисемитских деяний и высказываний главы Советского Союза в статье кандидата исторических наук Иосифа Тельмана «Как Никита Хрущев решал еврейский вопрос». Я же ограничусь только еще несколькими высказываниями.
Известный журналист Солсбери рассказывал, что Никита Сергеевич много рассуждал «о хороших и дурных чертах» евреев, о главном их недостатке — политической неблагонадежности. И вообще, «где только еврей поселится, он тотчас создает синагогу». Вот так рассуждал тогдашний лидер советских коммунистов. Но вершиной его антисемитских высказываний Солсбери считает утверждение о том, что проживание евреев в СССР создает для страны военный риск — из-за них Гитлер напал на Советский Союз (?!). Советская власть рискует, разрешая евреям жить в СССР. Да, по части антисемитизма Никита Сергеевич был крепко подкован.
В марте 1958 года Хрущев принимал французского журналиста Сержа Груссара. Зашла речь об освоении евреями Биробиджана. Хрущев признал этот опыт неудачным, но обвинил евреев. Они, мол, не любят коллективного труда, дисциплины. Советский лидер вновь и вновь говорил о плохом характере евреев. «Они, — философствовал Хрущев, — интеллигенты, все и всегда стремятся в университеты».
«Философ» в могиле перевернулся бы, если бы узнал, что недавно Генеральная Ассамблея ООН рассмотрела и приняла, так называемую, «Израильскую декларацию». Ее суть – активное использование на нашей планете тех высоких технологий в земледелии и животноводстве, в которых Израиль является мировым лидером. Эта страна экспортирует свои технологические системы в самые развитые страны мира, включая США, Великобританию, Германию, Китай, Южную Корею.

Хрущев перевернулся бы в могиле дважды, если бы в июле 2018 года мог прочитать в газете, что находящийся в Израиле с рабочим визитом первый вице-премьер Украины Степан Кубив заявил, что в Киеве рассчитывают на обширные знания Израиля в сфере кибербезопасности, видя в этой стране колыбель инноваций.

Угробивший собственное сельское хозяйство советский вождь перевернулся бы трижды, узнав, что столь резкое ускорение всеобщего развития Израиля тесно связано с приездом почти миллиона советских евреев в 90-х годах.

Но при жизни Никита Сергеевич не ограничивался разговорами о неугодных ему евреях, он продолжал активно действовать. В конце 50-х годов ЦК КПСС принял решение об усилении атеистической пропаганды. Наступление начали, прежде всего, на иудаизм. Его преследовали не только как религию, но и как классово враждебное явление.

В Украине это сказалось и на ужесточении условий поступления в специальные учебные заведения еврейской молодежи седьмого и десятого выпускных классов. В числе жертв нового политического курса оказалась и моя жена Майя Косаковская. Потерпев в Виннице неудачу, она приехала в немировский строительный техникум, чтобы не терять год.

В те же времена в Немирове вызвал сильный резонанс громкий судебный процесс, связанный с делом директора одного из самых значимых предприятий местечка. Речь о заводе по производству высококачественного этилового спирта из пищевого сырья, который издавна широко использовался для производства лучших алкогольных напитков и в медицинских целях.

В особом вкусе и чистоте спирта важную роль отводили воде из глубокой скважины. Заполучить спирт именно этого завода мечтали тысячи любителей крепкого напитка не только немировского района. А если к этому добавить, что вся страна уже давно лидирует в мире по количеству употребляемого на душу населения алкоголя, то станет ясно, что в том мире не найдется такая охрана, которая способна уберечь деликатес, по крайней мере, от тех, «кто его производит и соприкасается напрямую».

Говорили, что десятки из них не скрывали, что, уходя на работу, отправляли за пазуху грелку, или специально сваренную из нержавейки плоскую баклажку. Домой они приносили в них великолепный спирт, кто больше, а кто меньше. На проходной таких заводчан не задерживали, потому что охраннику они отливали свою долю.

А еще, как было заведено с давних времен, начальство начальству отправляло и пяти, и десятилитровые канистры спирта к праздникам и семейным торжествам. Так изо дня в день, из года в год завод себе бесперебойно работал до войны и после нее, а все то, что люди разносили, списывали «на усушку и утруску».

В СССР по таким схемам работало большинство предприятий. Номинальные зарплаты были небольшими и у директоров, и у рабочих, их недостающую часть они добавляли себе в баклажках или канистрах. Я до должности первого лица на производстве не дотянулся, но хорошо знал, что при желании и птицу моего полета, можно было не только уволить, но и осудить.

Руководство регионов это знало еще лучше, потому что само приходило во власть из тех же низов. «Хватит» – оно говорило только тому директору, который становился неугодным двору.

Немировским заводом по производству спирта тогда руководил вернувшийся с фронта сорокалетний полковник в отставке Александр Пищик. Ходили слухи, что солидная руководящая должность, с двухэтажной виллой, досталась ему за хорошую службу генералу в грозные годы воны. Самому генералу Стахурскому Михаилу Михайловичу после демобилизации досталась должность секретаря обкома партии.

Последствия послевоенной разрухи на производстве Пищик преодолевал успешно не только потому, что его окружали специалисты с многолетним стажем. Дома на страже его покоя стояла стеной жена Лида. Молодую красавицу он привез с фронта, как лучший именной орден. С ними заодно в вилле проживали их маленькие дочь и сын, мама Лиды и Алла, дочь директора от первого брака.

Я впервые увидел Лидию Ивановну в школе на родительском собрании. Ее считали разумной и тактичной женщиной все, кто был с ней знаком. Папу Аллы я видел несколько раз на трибуне среди самого высокого начальства городка в дни октябрьских и первомайских демонстраций. Среди тех же лиц он находился и в почетных президиумах районных партийно-хозяйственных конференций.

И вдруг, как гром среди белого дня: Пищика отправили в тюрьму на восемь лет. Перед этим следователи «обнаружили большую недостачу спирта на заводском складе» – того самого спирта, который со времен основания завода выносили в грелках и баклажках. Недостачу, можно предположить, обсчитали, исходя из отмены «годового процента на усушку и утруску», да еще и умножили на стаж работы подсудимого.

Но, «наряду с бесхозяйственностью, которая привела к массовым хищениям», в судебном деле директора фигурировал вообще недопустимый грех. Его обвиняли в подделке личных документов! В результате, в пятой графе паспорта Пищика появилось «русский», вместо «еврей»! Особо негативную реакцию вызвала попытка обвиняемого разъяснить, что это произошло в начале войны и связано с прорывом из опасного окружения, где этого требовала сама обстановка, во имя спасения.

Откуда оно взялось – недопустимое в лексике советского офицера слово? В народе разговоров было немало. Подчеркивалось, что именно скрытия национальности Пищику не могли простить те руководящие работники, с которыми «он провел немало времени на равных» не только за столами почетных президиумов. Другие слухи связывали все, что произошло с переводом генерала, главной опоры семьи Пищиков, в другую область республики, а насиженное место могло понадобиться для преданных людей нового наместника.

Когда эта книга уже была опубликована на сайте «Проза.ру», я получил интересный отзыв Нила Краса. Часть его текста прилагаю к обновленному варианту книги, потому что он способствует расширению представленной здесь информации. Судите сами: «Хорошо, что вы, в отличие от очень многих, не поленились потратить время и силы на эти воспоминания. Оставлять свои письменные мемуары о том, свидетелем чего каждый из нас был, полезно во многих отношениях. Это — и личные впечатления об имевшем место, и его послесобытийная (через много лет) оценка, и напоминание, и предупреждение потомкам.

Что касается «еврейского вопроса», то — документальное возражение тем, кто малюет историю так, будто «нас там не было». Я мало что интересного могу добавить, хотя знал лично эту семью. Всё это было во второй половине 50-х. Помню рассказы о том, как милиция, следователи и прочие на машинах «Скорой помощи» и «пожарных» автомобилях ворвались на территорию спирзавода и мгновенно взяли всё и всех в тиски. О том, что будто бы была обнаружена труба, через которую спирт переправляли за заводской забор. О том, что Пищик и из колонии посылал семье заработанные и там существенные суммы денег».

Чуши можно было услышать немало, но слова человека, который сам написал немало книг о той реальности, для меня многого стоят. Закончить эту главу мне остается тем, что, посредством освещения конкретного факта антисемитизма, я еще и расширяю список известных евреев местечка.

Приобщите и вы к нему (я обращаюсь к немировчанам, которые этого не знали) Александра Пищика, участника войны и неплохого хозяйственника, в конечном итоге. Его дети, от смешанного брака, сами определяться с выбором национальности. Им, на всякий случай, я напомню о наличии у них важного права на выезд в Израиль.

Решение советской фемиды оспаривать не берусь и потому, что в ее времена народ жил по принципу известных поговорок «От сумы и тюрьмы не зарекайся» и «Воруют все, а сидит только тот, кто попадается». К этому добавлю, что высокого качества спирт на заводе Немирова продолжали воровать и при обновленном руководстве.

Глава 9. Завершают обучение мои сверстники

Полагаю, что тогда небольшая часть моих одноклассников посочувствовала Алле. Большинство из них, с родителями заодно, идеологическая машина настроила так, что все они выматерили в сердцах того человека, «который опозорил дочь и посмел поднять руку на народное добро».

Много студентов техникума Немирова газеты не читали, эти стороны жизни их мало интересовали. Их куда больше волновали курсовые проекты и результаты экзаменов, чтобы не остаться без стипендии. А, как только они сваливали с плеч очередной груз, так тут же бежали в студенческий клуб, где можно было снять нервное напряжение на танцах и на тематических вечерах.

Так, Майя Косаковская коротала редкий свободный час в кружке художественной самодеятельности. Вместе с Гришей Литинштейном (в техникуме он тоже был в числе активных учащихся) они читали стихи и исполняли небольшие пьесы комического характера. С одной из них «Урок воспитания» их тепло принимали в сводных концертах на партийно-хозяйственных активах райцентра.

Художественная самодеятельность местечка традиционно была на хорошем уровне. Профессиональные актеры редко приезжали в провинциальную глубинку, но она оказалась богатой на собственные таланты. Особенно популярными были концерты с участием коллектива художественной самодеятельности дома отдыха «Авангард с хорошим хором и танцевальной группой.

На тех представлениях самые горячие аплодисменты зрителей доставались солисту Петру Гоферману. У него был приятный тенор и обворожительная улыбка. Большого успеха он добился и в пении дуэтом с Владимиром Погребняком. Эту пару удостаивали звания лауреатов республиканского конкурса самодеятельности несколько раз.

Одновременно Петр работал и заочно учился бухгалтерскому учету и экономике народного хозяйства. Он и на этом поприще добивался хороших результатов. Успешных молодых специалистов, с характерными окончаниями в фамилиях в Немирове оказалось немало, что говорило об устойчивом доверии местной власти к евреям.

Но, в конце концов, Немиров был украинским городком, и немалой части этого населения тоже хотелось обустроиться вблизи родителей и привычной красивой природы. Нормально реагируя на естественный жизненный процесс, большая часть еврейской молодежи следующей волны (к ней я отношу и себя) отправлялась на поиски «своего места под солнцем» в другие города страны.

В Виннице, нашем областном центре, заодно с Семой Меерчуком оказалось немало других выпускников немировского строительного техникума. Гриша Литинштейн расположился рядом с Семой, за соседним столом, в качестве старшего инженера того же ОКСа горисполкома. С Гришей мы даже проживали в соседних домах и нередко встречались во дворе или в гастрономе.

– Кобылу давно видел? – мог спросить Гриша по старой привычке.

Шурик Кельмансон со временем возглавил ремонтно-строительное управление при Винницком Облремстройтресте. Он женился и стал отцом двух сыновей. С ним мы проживали на одной улице, в 7-10 минутах пешей ходьбы.

Отцом двух дочерей стал Давид Дынинберг. В 80-х он возглавлял весьма солидный винницкий трест промышленного строительства. Знаю, что с его мнением считалось не только руководство комбината. Давида хорошо знали в партийных и советских организациях города и области. Руководимый Давидом коллектив построил в городе и в районных центрах области несколько крупных заводов.

Я встречался с Дынинбергом, главным образом, в управлении его строительного комбината. В качестве представителя заказчика мне и там нередко приходилось появляться, потому что мы ежегодно что-то строили и перестраивали на своих фабриках. Буквально на ходу мы рассказывали какую-нибудь новость или анекдот.

Немировчанин Изя Милихикер тогда работал главным механиком механизированной колонны того же Стройкомбината. Его организация рыла котлованы (на языке строителей готовила нулевой цикл) под фундаменты многоэтажных зданий, а затем передавала свои объекты монтажникам.

Несколько позднее к этой компании приобщились учитель Мусик Винницкий, Фаня Красная и другие немировчане. Майя Косаковская просто вернулась в свой город. Здесь уже папа помог ей трудоустроиться в одном из лучших строительных управлений. Нам с ней и в самом деле было неплохо в Виннице, где нашим главным достоянием стали сын Миша и дочь Алла..

В Виннице оказалась и Алла Пищик. Там она училась в педагогическом институте, а к концу обучения вышла замуж за следователя Игоря Ребрина. Жизнь Аллы в первом браке не сложилась. После второго замужества за армейского офицера она уехала в Подмосковье.

У Белы Мовшович красота и ум сочеталась с удивительной скромностью. Ее мужем оказался москвич, и он, конечно, увез свою избранницу в столицу. А вот Сеню Шпигельмена с семьей занесло под Киев. Там, в одном из его пригородов, он работал электриком.

Александрой Абрамовной Смолкиной стала Шурочка Дашевская. И она закончила физико-математический факультет Винницкого педагогического института. Замуж Шура вышла за врача, который увез ее в Чимкент, третий по численности населения город в Казахстане, один из крупнейших промышленных, торговых и культурных центров страны.

 

Тогда еще выдавали направления по окончании института. Там в должности главврача и директора школы супруги работали до 1998 года. Там стали врачами две их дочери. В том же году, по их настоянию родители приехали в Израиль. Здесь, в Ашкелоне, им предстояло обеспечить уход за внуками, чтобы их мамы смогли подтвердить свое право на работу по профессии.

И дочери Шуры уверенно подтвердили его, потому что унаследовала упорство своих родителей. Я хорошо знаю, каких невероятных усилий это потребовало, потому что в моих кругах немало очень хороших врачей не сумели преодолеть сложнейшие экзамены той поры.

Цепочка особенных генов продолжает развиваться и в Израиле. Дедушка уже внучек своих везет поступать в мединститут Винницы, потому что здесь, как известно, такая мечта находится за пределами реальности. Непоседливой бабушке Шуре тоже не сидится. Не так давно ей предложили возглавить общество малолетних узников гетто в городе Ашкелоне, и Шеля с присущим ей упорством взялась за выполнение этой важной общественной нагрузки.

Об этой стороне жизни Шуры я случайно узнал от нашей приятельницы из Винницы. Ее военное детство тоже связано с гетто, а теперь и она проживает в Ашкелоне, где общается с Александрой в совете малолетних узников гетто.

В разговоре со мной Шура вспомнила историю из своего послевоенного детства. Рано оставшись без мамы, она росла в доме ее сестры, и ее муж Шмулик нередко брал с собой маленькую девочку в синагогу. Это был обычный жилой дом, где десяток евреев собирался на тайную молитву.

После ее завершения мужчины просили шутника Шмулика рассказать одну и ту же историю о его отце рекруте –как он на военном смотре войск щипнул за мягкое место жену царя Александра lll. Все громко смеялись от короткого рассказа на идешь

– Так что, ты говоришь, она ему тогда сказала? – переспрашивали дядю несколько раз.

– Люмбарский, не балуйся, – повторял дядя на полном серьезе и делал ударение на букве «у».

Шура Смолкина не одна из еврейских девушек Немирова, которым пришлось покинуть местечко по семейным обстоятельствам.

Моя сестра Шеля Безрозум в конце 60-годов тоже оказалась в Москве по семейным обстоятельствам. Там она начинала с рядового работника бухгалтерии крупного строительно-монтажного управления, но довольно быстро переместилась в кресло главного бухгалтера. Как известно, такой категории служащие входят в руководящую обойму аппарата управления. В 1968 году Шеля становится мамой и забирает к себе маму с отчимом.

Так что своевременно не проявившим должной настойчивости парням из Немирова оставалось только тяжело вздохнуть и помахать ручкой своей землячке. Возможно, кто-то из них даже и произносил вослед « А я и не хотел», как в известном анекдоте, потому что понимал, что его карта бита, а отыгрываться уже поздно.

Очень похоже на то, что Абрам Розенгафт, мой юный друг
из времен немировского детства, решил облегчить себе эту непростую задачу на стороне. И он добился своего в нескольких сотнях километров от родительского дома. Время показало, что толковый молодой человек не просчитался в поиске подходящей избранницы сердца.

Об Абраме вообще особый разговор и потому, что он единственный из послевоенных еврейских ребят нашей волны, который сразу поступил в институт. Молодой специалист по бурению скважин сразу оказался в хорошем трудовом коллективе под Старобельском, где он успешно постигал и технологию, и экономику. Далее судьба понесла его по разным уголкам немаленькой страны, а останавливается Розенгафт в Полтаве, в институте технологии бурения, на должности начальника лаборатории по научному обеспечению бурения.

На этом этапе Абраша понял, что пока молод, надо расширить свои знания в аспирантуре, и он предстал перед профессурой московского института имени Губкина. На защите диссертации, после завершения аспирантуры, результат голосования был 15:0! После этого кандидат технических наук Абрам Григорьевич Розенгафт вернулся в Полтаву, в ту же лабораторию. Только теперь он себя действительно чувствовал намного увереннее.
Красноречивое доказательство – 20 изобретений на личном счету.

А параллельно, как у большинства из нас, крепла хорошая семья. Жена, как по заказу, родила сначала сына, а потом дочь. В Полтаве Абраша проживал до 2003 года. В 1990 году он не захотел приобщаться к тем ученым репатриантам, которые подметали улицы Израиля. С 2003 года Абраша с женой в Израиле: подкачало здоровье. Вернувшись в строй, он с женой помогает дочери ставить на ноги ее детей.

Петя Гершойн, друг детства Абраши, тоже уехал из Немирова: городок не резиновый. Петя, строитель по профессии, обосновался с семьей в Киеве, где на протяжении десятилетий работал в системе городского коммунального хозяйства. Со слов Абраши (с ним мы нередко общаемся по телефону), в Киеве Петр занимал должность главного инженера ЖЕКа, в ведомстве которого были дома Крещатика, главной улицы столицы. В конце 90-х, по настоянию сына,  Петя с женой переехал в Германию.

А между тем, в Немирове, ко времени нашего обоснования за его пределами, подрастало новое поколение еврейской молодежи. Летом на пляжах его парка становились привычными совершенно другие лица. Подобно подсолнухам, тянулись к солнцу другие красивые девушки и парни. В отличие от нас, они уже не лазали по яблоням, на которых едва успели завязаться плоды.

Новая молодежь на нас совершенно не была похожа. Отличались своим положением и их родители. Они намного тверже стояли на ногах, и были полны решимости, содержать на полном попечении свои чада – до получения не среднего, а высшего образования. Неукротимая тяга родителей становилась всем известной национальной традицией.

Но психология отдельных ребят претерпела определенные изменения. В отличие от нас, их больше интересовали кинозалы и танцевальные площадки. В числе таких послевоенных уроженцев Немирова Миша Рехлер, Миша Мелихикер, Фима Грингруз. Мой брат Фима только по настроению садился за школьные уроки и за музыкальные упражнения. Игре на баяне его тогда обучал руководитель известного хора из районного клуба.
Национальные гены моего брата, в частности, видимо, потребовали отдыха, чтобы сполна проявиться немного позднее. В начале 70-х годов и Фима оказался в Москве. Около десяти лет ему понадобилось, чтобы занять кабинет заместителя начальника монтажного управления МУ-9 при ДСК1. Еще лет пять Ефиму понадобилось для перемещения в кресло начальника управления.

На этой непростой должности он продержался без малого 30 лет, фактически до дней ликвидации всего домостроительного комбината. Ефим успешно руководил коллективом, в котором работало больше 400 человек. Сообща они застраивали домами шести, а затем и 18-ти этажей целые улицы столицы. В последние годы качество их отделки поднялось до уровня международных норм. За ответственное отношение к делу Ефима не раз награждали разными знаками отличия – грамотами Моссовета и медалями России.
За ответственное отношение к делу Ефима не раз награждали разными знаками отличия – грамотами Моссовета и медалями России.

Миша Рехлер, сосед и друг детства Ефима, умудрился увезти из Немирова в Кишенев свою жену Розу Шпигельман. Вскоре у них появились дочка и сын.
С 1992 г. семья Рехлер проживает в Нью-Йорке. Миша там занимался ремонтом кондиционеров и холодильников. Роза проработала 20 лет в муниципалитете. С 2018 г. они уже вдвоем на пенсии. Проживают в прекрасном доме, с видом на Гудзон.
Дочь работает рентгенологом, а программист сын «тянет лямку» в качестве ведущего специалиста в одной из компаний Силиконовой долины.

Из известной мне молодежи этой волны я бы назвал весьма успешными жизненные пути Риты Бонель, Владимира Пищика и Юрия Мостового. Рита была в числе ведущих программистов первого в Виннице вычислительного центра. Владимир стал заметной фигурой среди руководителей строительных организаций областного центра. Юрий возглавил кафедру его медицинского университета.

Я уверен, что список евреев, которые хорошо зарекомендовали себя вдали от родительского дома, существенно больше. Куда только жизнь не забрасывала меня, но я всегда испытывал чувство особого уважения к тем своим землякам, которые сумели на всю жизнь закрепиться в Немирове.

Глава 10 Коренные евреи Немирова

В них я вижу всех тех, кто после окончания войны осел здесь, на постоянное проживание, хотя мог родиться и не в самом Немирове. О части из них я уже упоминал на предыдущих страницах: Бонель, Грингруз, Гоферман, Рехлер, Розенгафт, Шаферман, Урман.

Назову фамилии еще нескольких почтенных евреев, которым довелось оказаться далеко не на самой окраине жизни необычного городка – соответственно сферам их занятости.

Медицина

Включаю сюда и скромных, почти незаметных в людской массе провизоров городской аптеки. Моя одноклассница Лена Винницкая после окончания обучения в Одессе в конце 50-х вернулась в Немиров навсегда. Таким же неизменным постояльцем там оказался Александр Исаакович Духович.

Я уже в Израиле обратил внимание, насколько здесь ценят и уважают специалистов этой кропотливой и ответственной профессии. Работать провизором в провинциальном местечке, в условиях более узких возможностей советской медицины, было намного сложней.

Я и сегодня не забыл не так уж и большие очереди в единственной аптеке из моего далекого детства. Ведь немалую часть используемых тогда мазей и микстур провизорам приходилось готовить самим. Подашь им, бывало, в окошечко рецепт, а в ответ тебе подают бумажку, на которой написано время явки за готовой микстурой от кашля (она же и для понижения жара).

Точность готовности к назначенному времени приятно удивляла. А к тому же там я никогда не слышал недовольства посетителей, потому что все понимали, что мешать таким работникам негоже. Все было бы вообще хорошо, если бы еще и власть это оценивала посредством достойных зарплат.

Немало хороших отзывов можно было бы представить и о хорошей работе зубных врачей Жени Новак и Изы Зильберман. Заботой и уважительным отношением к своим пациентам отличались и эти труженики в белых халатах.

Самуил Михайлович Ландвер лет 20 занимал должность главного санитарного врача района. Этого скромного и незаметного человека, конечно, знали многие горожане, только вряд ли им было известно, что он относился к тем редким участником войны, которые обладали тремя Орденами Красной звезды. А ведь их немало больших военных начальников приравнивали к званию Героя Советского союза.

Сын и дочь отважного еврея сейчас проживают в Лос-Анджелесе. Самуилу было особенно обидно слышать мерзкую клевету о том, что в годы войны евреи отсиживались в Ташкенте.

Городское хозяйство

Скромный и интеллигентный Яков Бронштейн, 1930 года рождения, долго руководил газонаполнительной станцией в пору использования в Немирове баллонного газа. И он запомнился односельчанам, как серьезный, требовательный, но бесконфликтный человек. Две его дочери ныне проживают Нью-Йорке.

Ефим Исаакович Сквирский, ветеран Немирова 1927 года рождения. Он на протяжении десятилетий заведовал базой строительных материалов. Ничего неуважительного я не слышал и об этом человеке, хотя через его руки проходили существенные дефициты советских времен. Кто из местных индивидуальных застройщиков не ощущал резкого недостатка даже гвоздей определенного назначения.

То, что Сквирский оставался на своей должности много десятилетий подряд, говорит, прежде всего, об его умении ладить с людьми. В моих глазах это, конечно, не успокоительные фразы, а деловой совет клиенту, направленный на разрешение проблемы наиболее приемлемым для его возможностей способом.

Я не стану утверждать, что удовлетворенные обслуживанием покупатели не оставляли заведующему базой чаевых в том или другом виде, хотя я об этом не слышал от кого бы то ни было. Но суть, видимо, в мере. Перед моим отъездом в Израиль одна из моих немолодых сотрудниц пришла со мной попрощаться, а, уходя, она произнесла удивившие меня слова «Простите меня».

Когда я спросил, за что, она пояснила: «За то, что я в молодости обижалась на продавца еврея, который не додавал мне в магазине пять копеек сдачи. Так ведь он спрашивал, как дела у моих детей, благодарил за покупку и приглашал придти в магазин завтра. Сейчас заменившие евреев продавцы воруют не по пять копеек, а мешками, а еще и отругают тебя, если выскажешь недовольство».

Ефим Исаакович Сквирский уехал из Немирова в числе последних евреев. Сегодня ему уже 91 год, но он еще достаточно энергичен и светел умом.

А Петр Семенович Лерман из тех редких евреев, которые и сегодня остаются в Немирове. Этот человек, со слов помогавшего мне соавтора, давно переехал в Немиров из Бершади. Что именно его позвало сюда, я не знаю, но здесь он обосновался довольно уверенно и уже не первый десяток лет возглавляет небольшую швейную фабрику.

И пусть в ее производственных потоках все еще используют старые советские машины, но управляющие ими десятки людей обеспечены какой-никакой работой, которая помогает им выживать в их непростой реальности. Руководству это дается непросто, учитывая, что Украина не производит ни ткани, ни швейное оборудование. На данном этапе немировчан выручают стабильные заказы – белье и рабочая форма.

Просветительство

Конечно, городок не мог обойтись без евреев и в этой довольно широкой сфере жизни. Первой мне вспомнилась учительница математики Этя Герцовна со стопкой ученических тетрадок вруках. Худенькая седоволосая женщина небольшого роста являлась и завучем школы на протяжении многих лет. Еще одна ее характерная черта – она никогда не разговаривала на повышенных тонах.

Супруги Ткачман были приблизительно в 50-летнем возрасте в конце сороковых, начале пятидесятых годов. Марк Самойлович
преподавал немецкий язык, а Татьяна Ефимовна – биологию. На уроках этих добропорядочных учителей бывало немало шума, но я не знаю такого ученика, который отозвался бы о них с насмешкой.

Пока Татьяна Ефимовна изображала мелом на доске строение амебы или более развитого живого существа, мы успевали обменяться вполголоса своими последними новостями из областей спорта, или вечерних похождений в соседском саду за уже созревшими яблоками.

Звучавшие в его устах тексты на немецком языке в моих глазах явно не вязались с внешностью худого горбоносого, всегда задумчивого еврея, с густой шевелюрой седых волос, завитых как каракуль на генеральской папахе. Мое мнение о Марке Самойловиче резко изменилось, когда я услышал от его коллег, что у него было много боевых наград, включая редкий Орден Ленина.

Позднее в школу пришли преподаватель математики Шеля Гигорьевна Мостовая и учительница младших классов Лора Григорьевна Урман (в девичестве Рехлер). Я слышал и о них немало замечательных отзывов от тех людей, с которыми мне приходилось общаться в процессе работы над этим материалом.

А Зинаида Григорьевна Володарская полных 42 года преподавала историю и философию в местном строительном техникуме. 30 января 2018 года я встретил ее на утренней прогулке, которую она совершает ежедневно, в сопровождении женщины из компании по уходу за пожилыми людьми. Минут 40 мы сидели на скамье, и я задал Зинаиде Львовне немало вопросов. Лаконичные, но наполненные конкретными фактами ответы удивляли, потому что моей собеседнице шел 92-й год.

Зинаида родилась в Одессе. В Немиров она приехала с мамой в конце 1944 проведать семью ее сестры, которая тоже чудом спаслась, сбежав из гетто. После окончания в 1950 году исторического факультета одесского университета Зина вернулась в Немиров и вышла замуж за винничанина Сашу Духовича.

В том же году она стала преподавать в техникуме, который занимал старое здание гимназии. Немало лет прошло, пока неподалеку построили четырехэтажный учебный корпус и общежитие. Ученики Зинаиды Григорьевны мне рассказывали, что она была в числе тех педагогов, которых с благодарностью вспоминают всю жизнь. Они называли ее ходячей энциклопедией.

К ней шли за советом подручные местных руководителей разных рангов, когда им приходилось готовить доклады, которые озвучивались с высоких трибун. В советской идеологии действовали очень жесткие правила, а их даже случайные искажения могли привести к весьма нежелательным последствиям. Будучи профессионалом в своем деле, Зина соблюдала в нем точность провизора.

Перед завершением нашей встречи я услышал, что ей и ее покойному мужу Александру пришлась по душе их жизнь в Израиле. Вдвоем, будучи местными пенсионерами, они посетили несколько стран Европы. Уже одна, несколько лет тому назад, Зинаида Львовна посетила могилы своей родни в Немирове. Вспоминая об этом, она восхищалась теплотой приема в Виннице ее выпускника Владимира Пищика, брата моей соученицы. Любезно предложенный им автомобиль существенно облегчил путешествие немолодой гостье.

Сейчас Зинаида Григорьевна проживала с семьей сына. У нее два хорошо устроенных внука и правнуки. После приятной встречи я возвращался домой с книгой, написанной в 2004 году супругами Мостовыми «Мы прошли через ад», одним из последних стихотворений Петра Гофермана и двумя фотографиями, связанными с историей Немирова.

Мое хорошее настроение от встречи с необычной землячкой подкреплялось и тем, что у моего сына Миши выпала возможность не только подвезти меня к назначенному месту, но и подождать до окончания разговора. Когда я вернулся в машину, Михаил спросил, узнали ли мы друг друга, и вспомнила ли Зинаида Григорьевна его маму. Сына обрадовали воспроизведенные мной слова «Помню очень хорошо, потому что таких студенток учителя не забывают».

Михаил и сам хорошо помнит Немиров, в дом отдыха которого мы с ним не раз приезжали в его юные годы. А сегодня он уже давно представляет тех израильтян, которые без выспренних слов искренне гордятся своим новым гражданством. И у него есть для этого все основания.

Он, музыкант-виолончелист, здесь с 1990-го года педагог консерваторий Беэр-Шевы и Тель-Авива. Выпускники его классов неизменные лауреаты не только израильских конкурсов. Довольна своей жизнью в Израиле и семья нашей дочери Эллы. Уже больше 25 лет она с мужем при одних и тех же местах работы. Миллионов не загребают, но и нужды в чем бы то ни было, не знают. Их старший сын отслужил в армии, окончил университет, женился и сейчас обустраивает свое гнездо. Недавно завершила службу в армии дочка и вот-вот приступит к претворению в жизнь своих планов.

В группу успешных мы с Майей включаем и себя. А почему бы и нет: мы, как и дети, живем в хорошей собственной квартире, не имеем долгов – никогда не знали минуса на банковском счете. В Израиль приехала большая часть нашей родни из Москвы, Питера и Винницы. Здесь мы обрели много хороших приятелей среди новоприбывших людей и местных уроженцев. Их нам и сегодня приятно принимать в нашем саду.

Строительство

Можно смело сказать, что в этой сфере евреи Немирова занимали ключевые посты в все времена. Александр Владимирович Шнейдер многие годы подряд являлся уважаемым в городке руководителем стройуправления областного треста «Межколхозстрой». В той организации был хороший коллектив и неплохая, по тем возможностям, техническая база.

Из-за отсутствия более полной информации, мне трудно назвать количество лучших по тем временам животноводческих ферм, которые построили специалисты стройуправления в непростых условиях сельской глубинки. Наслышан я и о том, что председатели колхозов районного центра с доверием относились к строительной организации, которую возглавлял солидный человек.

На страницах этой книги рассказы и о других уважаемых евреях послевоенного Немирова ограничены всего несколькими предложениями, из-за отсутствия более широкой информации. Найти в биографии Александра Шнайдера достойный подражания штрих мне помогли посты, размещенные в Фейсбуке 9 мая 2019 года его родственниками и другими людьми с немировскими корнями. С ними я вас хочу познакомить:

Алла Кац: Это родной брат моей бабушки. Он был начальником управления треста «Межколхозстрой». Был представлен к званию Герой советского союза, но представление застряло где-то в Москве. Он по паспорту Сруль Волькович, ну разве можно было дать Героя человеку с таким именем? В Немирове его звали Александр Владимирович. Похоронен в Балтиморе.

Брат бабушки, Шнайдер Израиль Волькович прошел всю войну. Он был представлен к званию Герой Советского Союза за битву под Сталинградом, но бумаги где то "затерялись" и звания этого он никогда не увидел.

Вера Евтенко: Да, я его тоже помню. Он был очень хороший и скромный человек. Очень хорошо, когда в канун такого праздника мы вспоминаем таких людей. А надо бы чаще!

Наташа Яновская: Я его тоже очень хорошо помню по Немирову.

Наталья Мостовая-Залевская: Аллочка, мы его помним тоже, вечная память.

Александра Хазина: Наш дядя Изя. Добрый и честный человек, которому на долю выпало много страданий. Помним, любим.

Мне остается подытожить, что родне и нам, землякам, есть, кем гордиться.


Не менее важный для местечка участок областного ремонтно-строительного треста возглавлял на протяжении 20 лет в Михаил Григорьевич Урман. Его главными объектами являлись школы, детские сады и другие государственные учреждения. А кроме того, коллектив Урмана строил двухэтажные 16-ти и 20-ти квартирные дома.

Строительный участок отличался от управления сокращенным числом работников конторы. Так как у Миши не было своего экономиста, ему самому надо было глубже вникать в показатели эффективности возводимых или ремонтируемых его участком объектов. И Миша действительно помнил много цифр, которые мог повторить даже спросонья. За это его зарплата была на 10 рублей больше зарплаты начальника управления!

О феноменальной памяти Михаила Урмана я могу утверждать и потому, что он назвал номер моего домашнего телефона, спустя 30 лет, когда я позвонил ему из Израиля в США. Но главное достоинство его памяти я обнаружил в том, что с ее помощью я наполнил содержанием немало страниц этой книги.

С другой стороны, это не так уже и удивительно, потому что вся сознательная жизнь Миши и его обаятельной супруги Лоры прошла в Немирове. Здесь они вырастили двое сыновей. В этом городке строились их планы на светлое будущее детей и внуков. Они исходили и из того, что с насилием здесь покончено, а родня Урманов заплатила за него высокую цену.

Ютко Урман, который погиб в противостоянии пособникам фашистов в начале 1946 года, был родным братом отца Михаила. А евреи всегда отвечали своим врагам дальнейшим ростом своих рядов, их сплоченностью в борьбе за мир и процветание. Так вот, в семье родителей Миши было пятеро детей, а в семье покойного Ютко – их осталось четверо.

Вся они благополучно выросли, обрели хорошие гражданские профессии и создали свои семьи. Общая численность всех Урманов составила 40 человек!

Всем людям свойственно мечтать о чем-то хорошем. Советские евреи в конце 80-х годов прошлого века вдруг дружно устремились на Запад, словно сговорились. 24 ноября 1995 года Мишу с Лорой встретил в Нью-Йорке их 29-летний сын. Окончательно они обосновались в штате Флорида.

В разных городах Америки проживает с семьями Миша Рехлер и другие их родственники. На новые условия проживания никто не жалуется, хотя работающей молодежи и здесь кусок хлеба достается нелегко. Во всяком случае, о желании вернуться, разговоров нет. Его надолго отбил совершенно другой образ жизни.

Рассказы немировчанина.

Миша, родной брат Лоры, позвонил мне из Нью-Йорка поздним вечером, неделю тому, после ознакомления с электронным вариантом этой книги. Ему захотелось расширить мое представление о евреях послевоенного Немирова. Мы разговаривали по «Скайпу» часа два, и я сделал несколько пометок в своей тетрадке.

На следующий день я понял, что Миша был прав, в том, что его дополнения прибавят недостающей краски моим несколько суховатым персонажам, представление которых напоминало ему выписки из служебных характеристик. И я пошел на обнажение и их двуличия, которое являлось характерной чертой фактически всех моих советских соотечественников. Знакомьтесь ближе.

Давид Моисеевич

Среди коренных жителей местечка, пожалуй, не было такого человека, который не знал главного садовника дома отдыха, хотя после войны он был уже заметно потрепанным годами стариком. Тем не менее, работу по профессии Давид Моисеевич продолжал, что подтверждали сказочной красотой цветочники. Тогда он проживал в одной из комнаток общежития, как по-прежнему важный специалист.

Располневший маленького роста старик напоминал колобок. На скамье у центрального сквера он появлялся лишь в выходные дни, чтобы пообщаться с горожанами, к которым испытывал большое уважение. О том, что оно было взаимным, говорили их многочисленные приглашения на стакан чая. Среди тех, кому Давид Моисеевич не отказывал, был его многолетний сотрудник Григорий Рехлер, к которому ему не раз приходилось обращаться в случаях сбоев в системах обогрева, полива и электрического освещения в теплицах.

Уважение и интерес горожан к необычному садовнику объяснялись и тем, что он прислуживал в той же роли самой княгине Щербатовой, имение которой советская власть превратила в дом отдыха. Стараниями благородной княгини замок, парк и их подсобные сооружения возводились на протяжении нескольких десятилетий. Для этого она привлекала видных европейских зодчих, а еще молодого Давида Моисеевича княгиня направляла на обучение к ним в Прагу.

Вскоре после революционного переворота 1917 года, отличавшееся особой жестокостью мятежное войско Щорса расправилось с княгиней Щербатовой без суда и следствия. Давид Моисеевич высадил в парке рощицу из семи берез, в память о всеми уважаемой княгине. Разумеется, он это тщательно скрывал от советской власти, которой, более того, добросовестно служил, во имя сохранения красоты усадьбы.
Садовнику она представлялась своеобразной жемчужиной, которой он посвятил всю свою жизнь. Понимал и Давид Моисеевич, что коренные изменения политического строя пришли надолго. А на его начальном этапе он ведь тоже поверил в обещанный коммунизм, хотя и ненадолго. Вскоре ему стало ясно, что власть всего лишь перешла в другие, еще менее чистоплотные руки.

От обычных людей новое руководство потребовало полного послушания. Оно расстреливало и отправляло на десятилетия в ГУЛАГи миллионы тех граждан, которые вызывали даже намек на сомнение. Чтобы выжить в таких условиях, Давид Моисеевич закатал рукава и в послевоенный период. Он никогда никого не предавал, а в условиях разрухи быстро возобновил работу трех теплиц, не глядя на преклонный возраст.
В двух наземных помещениях им тогда было организовано ускоренное выращивание цветочной рассады. Ранней весной коллектив Давида Моисеевича высаживал ее на огромных, заложенных еще при княгине цветниках. Теперь их красота радовала сотни инвалидов войны, которые проходили реабилитацию в доме отдыха, преобразованном в госпиталь на послевоенный период.

Вопреки своим желаниям и физическим возможностям, Давид Моисеевич поднимался в третью теплицу. Далеко не все его сотрудники знали, что она размещалась на остекленном чердаке дворца. А если и знали, то слышали и от него самого, что круглогодично выращиваемые здесь зеленый лук, огурцы, петрушка, помидоры, редиска и укроп предназначены для инвалидов.

На их обеденные столы они, конечно, не поступали. Свежие овощи и зимой руководство госпиталя, а затем дома отдыха, отправляло, в качестве презента, в дома самого большого начальства местечка. На помощь ограниченных в возможностях чиновников глубинки никто не рассчитывал, но тем самым от них добивались только того, чтобы оно не мешало работать.
Давида Моисеевича приглашали в гости и в мой дом. У нас о подробностях третьей теплицы он даже не заикался. Другое дело Григорий Рехлер, причастный не только к ее обогреву, поливу и освещению. Хорошо, что при тех разговорах присутствовал еще маленький Миша. Цепкая детская память, словно губка, впитала все услышанное навсегда.

Парнусы

Это еврейское слово можно было бы перевести на русский язык, как дополнительный заработок к зарплате. Еще его называли «халтурой» в моем окружении. Она-то и позволяла достойней выживать многим семьям, независимо от национальности. Когда на улицах Немирова встречались два немолодых еврея, то свое кроткое общение они завершали пожеланием гызынт (здоровье) и парнусы.

В послевоенные годы зарплаты советских граждан были настолько никчемными, что слова «чтоб ты жил на одну зарплату» воспринимались многими из нас, как проклятие. Отец Миши был мастером на все руки. В местечке не было равного ему дизелиста, слесаря по сантехнике и электромонтера. А вот мог ли Григорий Рехлер на свою зарплату содержать семью с маленьким сыном и дочкой? Ответ однозначный: нет.

Григорию тоже надо было искать парнусы, чтобы дети не голодали. Однажды он ее увидел в нескольких аккумуляторах, которые снял с подбитых немецких танков, приготовленных к отправке на переплавку на привокзальной свалке металлолома. Электроэнергию в местечко тогда поставляла малюсенькая электростанция поселка Соколец, что на реке Южный Буг. Ее генератор был настолько слабым, что в домах немировчан разрешали использовать осветительные лампочки мощностью не более 40 ват.

А, кроме того, и этот свет часто надолго отключали из-за поломок на электростанции. Вот и понадобились большие аккумуляторы Гриши, прежде всего, в тех хозяйских домах, где и в темное время суток надо было кормить живность и доить корову. Первый аккумулятор Гриша установил в доме своего приятеля Петра, сторожа помидорной плантации подсобного хозяйства дома отдыха, которое находилось за прудами.

– Два ряда, до водосброса, твои, Григорий, – сказал сторож, в знак благодарности, и велел подъехать на место перед закатом солнца.

Расстояние до них составляло не меньше трех километров, и телега моего отчима тогда оказалась весьма кстати. Помидоры были собраны в течение часа, а на следующий день их заквасили в двух деревянных бочонках. Готовность к зиме у нас считали полной, когда рядом с помидорами появлялись бочки с капустой и огурцами. Квашеные овощи, с картофельным пюре, могли вполне сойти за полноценный завтрак или ужин.

Их меню, спустя пару лет, стало существенно богаче. К тому времени на стенах, прохладных зимой коридоров, над бочками, подвешивали в мешках окорока и кольца копченых колбас, которые заказывали у местных специалистов. К весне продукты высыхали и становились тверже, чем обычные мясопродукты. Миша тогда и заявил отцу, что есть согласен только свежую колбасу из магазина.

Папа сделал вид, что согласен с претензией шестилетнего сына и привел его на следующий день в буфет на центральной улице городка. В его торговом зале был прилавок с витриной и четыре столика с табуретками. За прилавком бочка с высоким краном – для продажи пива на разлив. За стеклом витрины несколько колец колбасы, консервы, еще какая-то скромная закуска.
У пивной бочки Литинштейн и Розенгафт. Тому и другому еще не исполнилось 60 лет, но Мише они казались дремучими стариками. Его отец Григорий хорошо знал двух сотрудников.

– Моему сыну захотелось магазинной колбасы, – обращается к продавцам Григорий. – Взвесьте ему грамм 150, с кусочком хлеба, а мне налейте стакан пива.

С покупкой проголодавшийся Миша быстро расправился там же за столиком. Кода они возвращались домой, папа ему сказал «тэт-атэт», что главная парнаса продавцов заключалась в пивной пене. Лишь перед уходом сына в армию папа рассказал ему, что колбаса, которой он у восхищался, была вынута им накануне из мешка на коридорной стенке. По его просьбе Литинштейн и Розенгафт представили ее в «качестве магазинной».

– А моего двоюродного брата Борю ты помнишь? – спросил Миша в нашем разговоре по «Скайпу».

Житель, с 25-летним стажем, одного из престижных районов Нью-Йорка хорошо выглядел и на 72 году жизни, хотя он уже был существенно старше своего отца из той далекой немировской поры.

– Помню даже то, что он хорошо играл в футбол, – ответил я.

– Так вот, парнасой его мамы был спирт, – в тот вечер Миша не собирался размениваться на другие темы.
Далее я услышал, что горячительная влага в количестве 0,75 литра поступала в этот дом в плоской баклажке, которую сварили мужу тетушки, рядовому рабочему спиртзавода. Всего из одной-двух ходок в неделю получалось от полутора до трех литров водки. К ней тетушка пекла вкусные ржаные лепешки. С кусочком селедки в луке, они были невообразимым «закусоном». Стакан водки с лепешкой обходился постоянным клиентам намного дешевле, чем в буфете Литинштейна и Розенгафта. А тетушка Миши, таким образом, поставила на ноги двое детей.

В одной из трех многодетных семей братьев Урманов парнусы сводилась к продаже голубей, которых разводили в большой голубятне. Для вывода птиц дорогих сортов ее хозяину пришлось не раз съездить даже в Россию. Зато теперь к нему приезжали покупатели, которые преодолевали расстояние в сотни километров. Они не жалели денег на почтовые пары, летучесть и послушание которых проверялась тут же, у голубятни.

Самым интересным в этом виде парнусы было то, что почти половина проданных голубей возвращалась к хозяину в течение двух-трех недель. Спустя пару месяцев, голубей продавали в другие руки, если их покупатели не появлялись с претензией.

На полном серьезе и с юмором (как же без него), я приближаюсь к завершению сказания о евреях послевоенного Немирова, силу духа которых в умении выживать в условиях невероятных трудностей не сломали ни фашистское гетто, ни антисемитизм на государственном уровне.

Скорее всего, лишь отсутствие надлежащей образовательной базы и массовая бедность одаренной молодежи тех лет предотвратили появление в их рядах знаменитых актеров, художников и руководителей отраслей республиканского или союзного масштаба. Из-за отсутствия денег почти все молодые немировчане тогда поступали в техникумы, а не в институты.

В состав возможных кандидатов в звезды той поры я бы, не сомневаясь, включил прекрасного хозяйственника Петра Лермана, который многие годы возглавляет местную швейную фабрику. Значительно более высокой карьеры мог бы добиться строитель Михаил Урман.

О Петре Гофермане рассказывали, что он и хорошо пел, и писал неплохие стихи. Но мог ли тогда посвятить себя только сцене или литературе юноша, который в 12-летнем возрасте остался без родителей с пятилетним братиком. Чтобы выжить, Петр подряжался, на какую угодно работу.

Заодно он обучился бухгалтерскому делу и окончил вечернюю школу. Постепенно в его трудовой книжке появлялись записи: главный бухгалтер, директор завода, начальник управления, но до этого Петр прошел курс обучения на заочном факультете всесоюзного института имени Плеханова. В начале 90-х годов Петр, с женой Раей (девичья фамилия Литинштейн) выехал в США (Лос-Анджелес). С ними были их дочь и внучка. Рассказ об этом еврее из Немирова завершает отрывок из его стихотворения:

Прощайте, внученька и дети,
Все песни мною уже спеты,
В стихах ищу я утешенье,
Пусть вам сопутствует везенье!

Семен Гольдберг, главный инженер спиртзавода и Этя Герцовна Бихштейн учитель математики, завуч младших классов средней школы (из публикации 04.12. 2020 в группе «Винничину не забываем»

Имя Эти Герцовны мы уже называли здесь в наших воспоминаниях. Но среди нас не оказалось участников, которые могли бы сказать о земляках тех заслуженных добрых слов, что заслужили. Этот пробел захотелось восполнить Виталию Гольдбергу. Он проживает в Киеве, мы друзья по Фейсбуку, и в своем обращении он назвал имя еще одного нашего почтенного земляка, заодно со своим воспоминанием об Эте Бихштейн. Вот как это было.

«Уважаемый Аркадий! Спасибо Вам огромное за "Послевоенных евреев древнего Немирова"! Семьи моих родителей провели послевоенные годы неподалёку, тоже в Винницкой области - Шпиков, Капустяны, Бродецкое, Высше-Ольчедаев. Но и с Немировым у нас была связь, правда уже периода 1960-70-х.
Немировский сахарный завод - последнее место работы моего деда Семёна Гольдберга, он там был главным инженером. Овдовев, он женился на немолодой учительнице математики - той самой Эте Герцовне Бихштейн, о которой Вы вспоминаете.
Свою родную бабушку я не застал, но благодаря Эте Герцовне знаю, что такое быть любимым внуком самой любимой и дорогой бабушки. Возможно, Вам будет интересно посмотреть интервью с Этей Герцовной, которое в 1996 г. сняла одна из еврейских организаций. Смотрите его по этой ссылке список из 4 видео: Мне пока не довелось побывать в Немирове и других местечках, где жила моя семья, но очень надеюсь, что когда-нибудь доберусь в эти края. А пока ещё раз спасибо Вам». 

Я из тех детей, которые лишь встречались с Этей Герцовной в школьном коридоре и не могли пройти мимо, чтобы с ней не поздороваться. Я представляю ее вам в нескольких словах по тем данным, которые я почерпнул из ее видео рассказа. Она родилась в семье софера (писаря) в 1912 г в Тыврове, где, кроме нее, росли четыре брата, два старших и два младших. Голодать не глодали, но жили очень скромно. После окончания местной школы восьмилетки, поступила в педагогический техникум в Каменец-Подольске. Она окончила обучение в 1934 г. и ее направили в с Крещинцы Тульчинского района. Там она преподавала 5 лет математику в семилетке. В 1940 г после окончания ускоренного курса пединститута в Бердичиве, она получила приглашение в немировскую школу. Там ее и застала война. Этя Герцовной тоже из редких узников гетто, которые остались в живых, благодаря доброте и мужеству местного населения.
Намного больше интересных подробностей о жизни нашей землячки Эти Герцовны вы можете узнать из ее видео рассказов, которые разместили на Ютюбе близкие ей люди. А мне осталось поблагодарить Виталия за интересный рассказ и предложить поделится
 фотографиями наших земляков, если они у него есть.

Цвинклис Апполония Иосифовна из тех детских врачей, добрая память о которых остается в последующих поколениях (из публикации в группе «Винничину не забываем»)

Приближаясь к завершению повествования, мне бы хотелось отметить, что возобновить нормальную жизнь в Немирове по окончании невиданной по жестокости войны старались многие горожане. Об этом напишут еще не один очерк и не один рассказ. Этот среди них останется навсегда одним из самых ярких.
 
Апполония Иосифовна стала немировчанкой в июне1936 года, после окончания одесского мединститута. Детский врач. Она спешила к своим юным пациентам в любое время дня. Так о ней отзывались те люди, которым приходилось соприкасаться с женщиной необычной судьбы.
В 1941 году и она оказалась на фронте с первых дней войны. Под Харьковом плен. После бегства из лагеря Апполонии удалось вернуться в Немиров. Как только его освободили, снова фронт. Там погиб ее муж. После окончания войны Апполония Иосифовна возвращается в городок в военной форме капитана медицинской службы.
К работе в немировской больнице она приступила в 1947 году. Своих детей у Апполонии не было. В том же году она удочерила двухнедельную сиротку Наташу, вырастила ее, выдала замуж, стала бабушкой. В те самые годы работала врачом, заведующей детской консультацией, возглавляла районный отдел здравоохранения.
Оставшись снова одной, Апполония Иосифовна удочерила шестилетнюю Татьяну. Она полностью заменила преданную маму и этой девочке. Апполония Иосифовна умерла в 1976 году. Теперь Таня сама в пенсионном возрасте. Это она обратилась ко мне по мессенджеру и попросила рассказать в группе о Апполонии Иосифовне, чтобы и это имя закрепить на виртуальной доске памяти.
В качестве документов, которые подтверждают реальность существования такой личности, Таня приложила: фотокопии свидетельства о рождении, диплома об окончании института, фотографии военных лет и двух газет со статьями о литовской женщине Апполонии Иосифовне Цвинклис.
Таким образом, и в этом случае использован документальный метод Нила Красса. За старания и тщательность мне остается поблагодарить Татьяну Выхованец. Ее обращение в мессинджере начиналось со слов «Добрый вечер, уважаемый Аркадий. Хочу скромненько напомнить об известной в свое время, своей маме, - детском враче Цвинклис Апполонии Йосифовне».
Я и в этом вижу верность избранного нами пути по части виртуальной доски памяти.

Комментарии
Фрида Заболоцкая: Помним, помним. Ее диагнозы никогда не оспаривались, ей доверяли наши родители!!!

Владимир Кучер: Я ее прекрасно помню. Это был врач от Бога. Она вылечила всех детей Немирова, и я полагаю, что многие бывшие ее пациенты, сейчас уже тоже пенсионного возраста, с благодарностью вспомнят эту замечательную женщину.

Василий Шрамко: Вона й мене лікувала. Мені було десь біля 5 років,коли почався дуже сильний кашель і довго не проходив. Ходили в лікарню і в лікарі не могли поставити діагноз. Одного разу вночі після сильного приступу кашлю у мене пішла кров з носа і рота. Батьки сильно злякалися, батько побіг в лікарню і на виклик прийшла Цвінкліс. Вона і поставила діагноз:"Соня(моя мама),у нього коклюш, не кутай його, йому потрібно бути на свіжому повітрі(а я й зрадів, тому що не випускали з хати), а ти його кутаєш. До 12 років це переросте. А кров пішла з носу, через перенапруження від кашлю, кровоносні судини полопали". Нехай земля буде їй пухом.
 
Юрец Светлана: Пришли в район с мужем в 1976-1977 гг. И помним по рассказам о докторе Цвинклис

Галина Нартовская: Все немировские дети того времени прошли через руки доктора Цвинклис. Ее знания, опыт, безотказность, доброта помогли сохранить здоровье многим. Никогда не считалась со своим личным временем в ущерб своей семье. ТРУДНО В НАШЕЙ СОВРЕМЕННОЙ ЖИЗНИ НАЙТИ ПОДОБНЫЕ ПРИМЕРЫ. Потому и осталась надолго в памяти благодарных немировчан.

Ирина Евдокименко: В детстве я не знала другого врача. В любое время днем или ночью эта чудесная добрейшая женщина спешила на вызовы к больным деткам. Светлая память!

Роза Рехлер: И я прекрасно помню этого замечательного доктора. Когда я заболевала, а болела я в детстве часто так-как у меня были проблемы с гландами, моя мама ходила к доктору домой. Телефонов не было, и приводили доктора к нам домой. Я также помню один случай. У меня была очень высокая температура из-за ангины. Ее ничем не могли сбить, но по приходу врача сразу ставало легче. Она действительно была врачом от бога! Волшебница!

Георгий Калюс: Памятаю!

Александр Спектор: Доктор от бога. Сколько детей она вылечила, не поддаеся счету. Прекрасый человек и супер врач. Мы все ее любили и уважали, доверяли ей. Светлая память доктору.

Дина Ремез: В неі були хворі ноги, а вона пішки, в любу погоду, на любі відстані спішила з допомогою! З іі доцьоюТалою ми ходили в дитячий садочок і в школу. Пам'ятаю!

Раиса Панченко: Я также помню этого замечательного детского врача, она очень любила свою работу и была хорошим врачом от бога, светлая ей память и пусть земля ей будет пухом.

Роза Рехлер: Хочу вспомнить замечательного врача и душевного человека доктора Довбенко ( к сожалению не помню имени, может кто напомнит). Величайший мастер своего дела избавлял маленьких немировичан от грандов, в том числе и меня. После ухода на заслуженный отдых доктор влачил жалкое существование. Миша ( мой муж) ездил в Немиров в 2003г. – на могилы родителей. Он встретил доктора на базаре и у него сжалось сердце, когда он увидел полуголодного, в рванном пиджачке доктора. Миша подошёл к нему дал немного долларов, сколько у него было на тот момент с собой. Доктор засмущался, у него выступили на глазах слезы. Он взял деньги, поблагодарил и ушёл. Очень печально, что в стране, в которой мы родились и выросли, не ценили профессионалов своего дела.

Дина Ремез: Він живий! Дружина відійшла у вічність!

Роза Рехлер: Видимо, совсем старенький уже, дай бог ему здоровья и долгих лет. А ещё я хочу вспомнить замечательного хирурга и прекрасного человека Михаила Китмана. Врач был тоже от бога, жаль очень рано ушёл из жизни совсем молодым, в 50 лет.
 
Дина Ремез: Да-а-а. Красавец ! Когда мне было 16, он оперировал меня – апендицит под местным наркозом!

Георгий Калюс: I мене вiн врятував. Дядько мілочки Низьковолос і такий же гарний був, і жіночка його гарна була.

Наталья Мостовая-Залевская: Как хорошо, что все мы отдали дань уважения нашим историческим медикам: Конечно же, Цвинклис, Оля Сролюк, Лидия Хоменко, Алексей Конецул, Миша Китман, Кульчицкий, Яхно, знаменитые Фаина Шмалий и Галя Кузнецова – это не просто профессионалы, а преданные спасатели населения. Часто они и ночевали у нас дома, потому что старые антибиотики было необходимо колоть каждые 3 часа. Эти безотказные люди навсегда останутся в нашей благодарной памяти. Я тесно общалась с Талой и Таней. Светлая память нашим медикам!
Роза Рехлер: Галочка Кузнецова работала медсестрой. Слава богу, она жива и здорова, дай ей бог до 120.
 
Александр Спектор: Я предлагаю добавить в этот список Бородулина Сеена Никтича и Бородулина Валерия.

Таня Выхованец: Жаль, но нет уже с нами хирурга Бородулина, его дочерт-врача Людмилы, и сына врача Валерия. Светлая им память.

Валентина Андрийченко: Цвинклис – это легенда Немирова. Огромное спасибо ей за спасенные жизни детей.
 
Елена Шенк: Я не только помню доктора Цвинлис(так ее называла наша мама). Я не один раз была у нее в доме. Ведь мы с Таней учились в одном классе. А с Таллой, старшей дочерью работали вместе в одном детском саду. Такой умной, доброй,чудесной няни как она, я больше не не встречала. Она была не просто няней, а настоящим помощником воспитателя, искренне любящим свою работу. Спасибо тебе, Танюша, что напомнила нам о них. Твоя мама и сестра были очень хорошими и преданными своей профессии людьми. Светлая им память.
 
Таня Выхованец: СПАСИБО за прекрасные и искренние отзывы о детском враче, моей маме, которая работала в послевоенные годы в Немирове. Она была не только врачом, но и благородным, отзывчивым на чужую боль человеком.

Глава 11 Почетный гражданин Немирова

Чтобы представить Михаила Мостового, не самую ли яркую личность среди послевоенных евреев Немирова, я вернусь к концу 50-х и началу 60 годов прошлого века. То были времена начала бурного роста известности немировского дома отдыха. Зря ли туда, на протяжении нескольких сезонов, приезжал на лето академик АМН СССР Владимир Филатов, директор одесского научно-исследовательского центра глазных болезней.

Я сам, будучи любопытным юношей, присутствовал на одной из встреч академика с населением городка в районном доме культуры. В тот вечер партер и галерки зала были переполнены, и не я один был приятно удивлен широким диапазоном ученого в видении мира.

Из этого следует и то, что если такому человеку здесь было лучше, чем на черноморском морском побережье Одессы, то, что уже нужно было говорить тем, кто родился и вырос в этих местах. Так вот, спустя несколько лет, я и сам был в числе тех, кто рассуждал подобным образом, потому что вернулся с отдыха в Сочи с не дававшими покоя головными болями.

Об отрицательном воздействии резкой смены климата на организм тогда все убедительней заговорили врачи. Все вместе так подняло популярность местного дома отдыха, что найти сюда путевку на летние месяцы без блата становилось невозможно. К этому остается добавить, что и у ряда руководящих работников все более модным становился отдых в Немирове с женами, детьми и даже с пожилыми родителями.

Не без их содействия, вскоре в доме отдыха появилось новое двухэтажное здание на пару дюжин двух и одноместных палат с немаленькими лоджиями. В каждой палате тогда поставили неплохую деревянную мебель. В коридорах появились санитарные узлы – туалеты с умывальниками и широкие ковровые дорожки! До индивидуальных санузлов в каждом номере было еще очень далеко, но для советских граждан и это был несказанный шик.

Контингент нужных людей теперь можно было существенно расширить, подключая к нему директоров предприятий, профессуру учебных институтов, известных врачей. Все они пригодятся на том или другом этапе, потому что новый корпус это всего лишь первый шаг на пути к широкомасштабным переменам.

Но кто же так настойчиво раскручивал – рекламировал, пиярил, как это звучало бы на нынешнем жаргоне, небольшой дом отдыха, для чего советская власть уже не первый десяток лет использовала дворец княгини Щербатовой, заодно с его великолепным парком?

Так это и был тогда еще совсем зеленый выпускник местного строительного техникума Миля Мостовой, которого приняли в дом отдыха в качестве ответственного за все, что было связано с ремонтом и новым строительством. На том коротком этапе Миля внимательно прислушивался к каждому слову своего очень толкового директора, которого быстро приметили в верхах и направили в Миргород руководить более перспективной водолечебницей.

Толковый директор, как когда-то тренер на футбольном поле, сразу оценил инициативу и рассудительность молодого строителя и предложил верхам его кандидатуру в качестве своего приемника. Михаилом Наумовичем называли Мостового после того как он занял кресло директора дома отдыха «Авангард».

Много времени на освоение талантливому молодому человеку не понадобилось. Прежде всего, он укрепил молодыми кадрами все звенья уже сложившегося организма, чтобы он мог безотказно действовать в любых условиях. На ключевые должности он выдвинул самых инициативных и способных творчески мыслить сотрудников.

Михаил Наумович знал и то, что на стареющей кляче ему далеко не уехать. При всех своих архитектурных красотах, в свое время, дворец княгини Щербатовой был рассчитан на потребности одной богатой семьи. Да, она могла приглашать к себе на баллы по два-три десятка почетных гостей, в составе которых называют даже имена великих Ференца Листа, Оноре де Бальзака, дочери Пушкина, Марко Вовчок, Григория Мачтета и Николая Трублаини.

Графиня могла даже оставлять своих именитых гостей на ночлег, предоставляя каждому из них одну из десятков своих просторных спален. А всех их разом хозяйка свободно усаживала за празднично накрытые столы ее немаленького зала торжеств, незанятой территории которого было достаточно и для оркестра, и для молодых, танцующих мазурки и польки пар.

Но в новые советские времена каждая из спален напоминала солдатскую казарму, потому что в нее теперь втискивали от шести до 12 кроватей с тумбочками. В таких условиях приезжавшие сюда советские граждане явно не ощущали того комфорта, с которым принято отождествлять подлинный отдых. Они не ощущали его и в тесной столовой, (танцевальный зал в прошлом), где теперь приходилось с трудом протискиваться на свое место между вплотную расставленными столами.

А ведь в сезон летних отпусков там умудрялись принимать две-три сотни граждан, для чего, напротив парадной лестницы с колоннадами, смонтировали несколько деревянных финских домиков с удобствами на улице (туалеты с умывальниками).

От всего этого надо было избавляться как можно быстрее. Это же теперь утверждали и «нужные люди», которых в доме отдыха принимали в новом двухэтажном корпусе. Они же делали упор на семейную форму отдыха – «то новое и важное, к чему потянулись люди». Ну, а для того, чтобы разумную идею претворить в жизнь, надо было решительно выйти за тесные рамки красивого, но уже не соответствовавшего новому назначению дворца.

Как? Спроектировать, фактически, новую здравницу и приступать к ее строительству. А теперь, как говорят, и конь поймет, для чего в числе важных людей были нужны директора заводов, институтов, главные врачи больниц, ведущие проектировщики и медики.

В советские времена все деньги на подобные проекты были централизованы и сосредоточены в руках власти. Их всегда недоставало на всех, а чтобы оказаться в коротком списке счастливчиков, заручались ходатайствами «нужных людей», в том числе, и тех, которые отдыхали в новом двухэтажном корпусе.

Больше того, учитывая извечный недостаток денег в казне, они же изъявят согласие на финансирование своих долей в будущем строительстве. Дом отдыха, в свою очередь, рассчитается с дольщиками соответствующим количеством ежегодных путевок.
В выигрыше, таким образом, оказывались все стороны.

И в советские времена у руководителей было немало разных способов для достижения цели. Еврейские головы известны своей особенной изобретательностью. А я высказал только свои собственные предположения, потому что и сам работал в подобной сфере. В качестве свидетеля, я мог бы утверждать только то, что никогда не слышал, о каких бы то ни было махинациях с путевками на отдых.

Я и знакомые мне люди получали их на общих основаниях – с оплатой своим комитетам профсоюза. А я ведь тоже не раз приезжал в дом отдыха «Авангард» с сыном или дочкой. На моих глазах там появились и новая просторная столовая, и немаленький трехэтажный корпус с благоустроенными номерами.

Лишь тогда и пришла очередь сноса летних деревянных домиков с дворовыми туалетами. Это потребовало немалых усилий от Михаила Мостового и Михаила Мошковича (теперь он являлся ответственным за содержание действующих и строительство новых зданий).

А ведь одновременно надо было разрешать не менее сложные для маленького городка проблемы водоснабжения, канализации и подачи тепла в своем существенно разросшемся хозяйстве. И они разрешались – одна с другой. Главная заслуга в том, несомненно, принадлежала смолоду энергичному и находчивому Михаилу Мостовому.

Он же превратил в популярное в Союзе место отдыха небольшое местечко, которое не имело ни одного целебного источника и находилось в 45 километрах от полноценной железной дороги. Что ему тогда служило верной опорой? Прежде всего, его умение строить отношения с людьми. Видно было со стороны, что основу сотрудников Мостового составляли такие работники, которые улавливали смысл его команд даже во взгляде.

А он сам учил их строго придерживаться важного понимания фразы «пациент всегда прав». Он, в частности, приходил их проведать в столовой во время обеда, не ленясь подойти к каждому столу, чтобы пожелать приятного аппетита и спросить, есть ли жалобы на работу его сотрудников.

Здешние повара неплохо готовили и в самые голодные времена.
Я слышал, что для противостояния им при доме отдыха было и свое подсобное хозяйство. В такие периоды на зимние и летние каникулы именно в «Авангард» власти присылали много иностранных студентов, чтобы поменьше позориться.

А чтобы люди на отдыхе не скучали, в «Авангарде» был свой кинотеатр, хорошая самодеятельность, высокой квалификации массовик и инструктор физкультуры. Коллектив художественной самодеятельности здесь тоже комплектовали только способными людьми.

Сам Мостовой, уже и не в очень молодые годы, мог появиться вечером на волейбольной площадке в спортивной форме. Его возраста отдыхающим он предлагал занять площадку за сеткой, оставаясь в одиночестве на противоположной стороне. Директор и один не часто проигрывал, а что касалось сопротивления, то его он оказывал подолгу.

Все вместе взятое создавало в доме отдыха какую-то особую и неповторимую атмосферу. Так ведь, кроме того, великолепный парк являлся центром культуры немалой части горожан. В летние дни их дети приходили сюда на купания в прудах. К вечеру и взрослые, и дети спешили сюда на прогулку по главной аллее. Здесь было приятно просто посидеть на огромных скамьях в цветниках неповторимой красоты.

Наверное, туда приходили друзья и родственники директора, а у Михаила Мостового и семья была замечательной. Троице детей его и Шели было на кого равняться и опираться. Сын Мостовых Юрий и сегодня является заведующим кафедрой в винницком медицинском университете. На счету ученого десятки печатных изданий. Две его дочери проживают в Израиле. Они тоже медики и к их профессиональному мнению уже прислушиваются авторитетные израильские коллеги.

В завершение главы о славном трудовом пути Мостового старшего приведу слова начмеда санатория «Авангард» В.Киливника: «В 1989 году здравница третий раз стала санаторием. Почти 40 лет ее возглавлял и развивал Почетный гражданин города Немирова Михаил Наумович Мостовой. Сегодня дочернее предприятие «Клинический санаторий «Авангард» ЗАО «Укрпрофздравница» – это многопрофильное лечебно-оздоровительное и реабилитационное заведение круглогодичного функционирования с чрезвычайно богатыми и добрыми традициями».

До чего же гладким и, буквально, отполированным получился мой рассказ о человеке, который самостоятельно поднял к недостижимым высотам себя, коллектив, который он возглавлял на протяжении почти 40 лет и, в какой-то мере, сам Немиров. Не зря Михаил Мостовой признан его почетным гражданином.

Откуда же взялись качества кремния и стали в обыкновенном, с первого взгляда, человеке? Ответ на этот вопрос мне видится в цитате из книги супругов Мостовых «Мы прошли через ад» (издана в 2004 году): «Я пережил четыре гетто и два концлагеря, был расстрелян и заживо засыпан в братской могиле, чудом выжил. На моих глазах уничтожали евреев в местечках Немирове, Райгороде, Брацлаве, Ситковцах – расстреляли тысячи стариков, женщин и детей из Молдавии, Румынии, Буковины только за то, что они были евреями». В начале войны Михаилу Мостовому было 15 лет».

Когда я перечитывал немногие, но емкие по смыслу страницы, в моих венах стыла кровь, хотя и я повидал немало ужаса на своем жизненном пути. В рассказах Мостового фигурирует немало имен жертв, свидетелей и преступников. Думаю, что Михаилу Наумовичу разрешили ознакомиться с протоколами судебных разбирательств, в которых выступал свидетелем и он сам.

Все это смолоду закаляло характер сильной личности с целью доказать, что народ, который фашисты хотели уничтожить, жив и готов на новые свершения в интересах человечества.

А Шеля Григорьевна Мостовая в той же книге отмечает: «26 июля 1992 года исполнилось 50 лет со дня второго массового убийства евреев в Немирове. По нашей с мужем просьбе Винницкая еврейская община во главе с Ильей Рувиновичем Гробманом, благотворительная организация «Хасед Эмуна» под руководством Владимира Боржемского и общество бывших малолетних узников гетто под председательством Григория Иосифовича Койфмана провели траурный митинг на еврейском кладбище.

Туда были приглашены жители Немирова, удостоенные звания праведников мира, и четыре оставшихся к тому времени в городе еврея».

Митинг прошел в присутствии местного населения с чтением поминальных молитв на братских могилах, исполнением траурной мелодии на скрипке. Винницкое телевидение показало репортаж о прошедшем митинге.

В Немирове в 1992 году осталось только четыре еврея, а по последним данным на сегодняшний день там проживает всего две еврейские семьи».

Глава 12. Так почему же все евреи разбежались?

Отвечали на этот вопрос уже многие страницы этой книги, а еще потому, что антисемиты и националисты по-своему восприняли прогрессивную Горбачевскую «перестройку» с гласностью. Они обвиняли евреев в большинстве возникших в стране проблем. Так это не раз бывало прежде, так это будет повторяться впредь.

В конце 80-х и в начале 90-х годов в СМИ снова преобладали статьи о евреях, которые распяли Иисуса Христа, подмешивали в мацу детскую кровь, а сейчас норовят поработить мир, вообще. Еврейское засилье, сионизм, равноценный фашизму, широко обсуждали в возникавших как грибы после дождя обществах. Особую активность проявляли митинговавшие члены общества «Память», баркашовцы и другие, не скрывавшие своей ненависти антисемиты.

Так как реальная обстановка уже была на грани взрыва, можно было ожидать и известных своей жестокостью массовых еврейских погромов.

5 октября 1987 г. по инициативе А. Черкизова в одном из московских районных судов слушалось дело по обвинению В. Бегуна, Е. Евсеева и А. Романенко в создании версии о существовании «сионистско-масонского заговора в стране». На суде было зачитано экспертное заключение Института США и Канады АН СССР, в котором, среди прочего, было указано на семь случаев прямого заимствования Бегуном текста из «Майн кампф» А. Гитлера с заменой слова «еврейский» на «сионистский». Процесс выиграл Черкизов.

По данным Электронной еврейской энциклопедии в 1990-е гг. зарегистрированы многочисленные нападения на евреев (особенно выезжающих в Израиль) на всей территории Советского Союза — как с целью грабежа, так и без этой цели. Власти даже не пытались расследовать эти инциденты.

В серьезный антисемитский инцидент вылился погром в Андижане (Узбекистан) в июне 1990 г. Толпа (по некоторым сведениям — несколько тысяч человек) ворвалась в смешанный еврейско-армянский квартал, подожгла около 30 домов, разгромила принадлежавшие евреям и армянам предприятия; погром сопровождался грабежом и изнасилованиями. Власти не сделали ничего, чтобы прекратить бесчинства толпы. Одновременно антиеврейские беспорядки, но не в таком масштабе, произошли в Самарканде.

Летом 1991 г. нападение на евреев в г. Сурами (Грузия) переросло в драку между евреями и грузинами.
Деятельность нацистов продолжилась после конца советской власти в русле борьбы с демократическими властями России. В марте—апреле 1992 г. объектом нападений стала синагога любавичских хасидов в Москве — на стенах была нарисована свастика, в здание бросили бутылку с зажигательной смесью.

Все это я привел только для тех проживающих в Украине граждан, которые и сегодня уверенны, что у евреев не было достаточных оснований для бегства с насиженных мест, с могилами предков в нескольких поколениях.

Допускаю, что им действительно некого было бояться в Немирове, в повседневной жизни которого евреи занимали немало ключевых должностей, начиная с послевоенных лет и заканчивая периодом массового выезда. Я и о себе самом мог бы сказать то же самое, имея в виду свое винницкое окружение очень порядочных людей.

И все же один из таких приятелей на мой вопрос «Что ты думаешь о целесообразности моего выезда?» честно ответил: «Останавливать тебя не стану только потому, что я не уверен, сумею ли защитить тебя в случае погрома».

Те, кто ненавидит евреев, продолжают придерживаться своего антисемитского курса и сегодня, даже с учетом того, что на территории бывшего СССР их остались буквально единицы.
Подтвердить это можно и тем, что памятник ярому антисемиту Степану Бендере его сторонники возвели в 45 км от Немирова, в областном центре Винница.

А «Обращение Русских учёных к евреям России в связи со 100-летием со дня оформления сионистского движения»? Оно появилось два года тому и в духе Геббельса утверждает, что путь сионизма — это путь еврейства к достижению власти над миром через потоки крови, слез и горы человеческих жертв.

И ученым людям высосанная из пальца ересь разносит черепа. Что все это не более, чем выдумки антисемитов, доказано на судебном процессе по делу Дрейфуса, которое получило большой общественный резонанс и сыграло значительную роль в истории Франции и Европы еще конца XIX — начала XX веков.

В течение почти 30 лет со дня моего отъезда в Израиль я никого из моих украинских приятелей не упрекнул в том, что у меня произошло. Я надеюсь, что и там у них тоже не оказалось поводов для упреков в мой адрес. Что случилось, то случилось. Я на это смотрел и буду, смотреть, как на переезд по семейным обстоятельствам в другой город.

В 2006 году с таким чувством я оправился в Винницу с женой, чтобы посетить могилы ее родителей. Разумеется, я пришел и в тот коллектив, в котором трудился почти 32 года. На обновленной до неузнаваемости фабрике мои бывшие сотрудники встречали меня, как родственника.

В той поездке я, конечно, не мог не заехать в Немиров. А он решил меня встретить ливневым дождиком. В середине лета жаркое солнце в считанные минуты закрыли грозовые облака. Прогремел гром, и огромный зонт оказался беспомощным под упругими струями воды.

Спустя полчаса, все успокоилось, и изменившийся до неузнаваемости городок заблестел лужами и начисто отмытыми стеклами окон. В его центре теперь выделялись церковь немировского монастыря, реставрированный костел Юзефа Обручника и еще какое-то весьма солидное здание для молитв верующих людей.

Прежде всего, я отправился на поиски своей улицы, которая начиналась у костела и уходила вниз, в сторону заводского пруда. Но, где там – встречные прохожие даже не слышали, что здесь она была. Я продолжал рассматривать новую реальность с сомнительным доверием к самому себе и, наконец, успокоил себя тем, что меня здесь не было добрых 20 лет.

В Немирове, в отличие от Винницы, я не встретил ни одного знакомого человека. Видимо, сказывалось и то, что в числе его постоянных жителей я не состоял все 55 лет. Следов своей улицы я так и не нашел, потому что на ее месте все было заново перепланировано. Это было связано с возвращением католикам костела, который коммунисты превратили в районный дом культуры сразу, с приходом к власти.

В изменившихся условиях пришлось возвести рядом новый районный центр культуры. Для этого и снесли несколько домов, включая дом, который когда-то принадлежал моей семье. Но вовсе не по этой причине меня насторожил решительный захват религиозными организациями центра городка. В эти минуты я просто вспомнил, что и в Израиле, некоторые лидеры от меньшинства верующего населения тоже упорно пытаются навязать свой образ жизни существенно превосходящему его по численности нерелигиозному большинству. Временами это приводит к выражению явного недовольства притесняемой стороной – массовым демонстрациям, острым дискуссиям в прессе и даже в Кнессете, в целях поиска приемлемых компромиссов.

О совершенно другой обстановке мне рассказал один из моих бывших сотрудников в ходе моей поездки в Украину. Там те, кто заново взял в свои руки бразды правления в религии, все настойчивей диктуют свои правила жизни в одностороннем порядке. В результате, простые люди вынуждены отказывать себе даже в оптимальных повседневных тратах на питание и лекарства, чтобы собрать деньги на свадьбу или похороны, соответственно жестко навязываемым священниками обрядам.

С этой, не сразу забытой реакцией я направился по центральной улице в парк. Здесь одноэтажные старые домики, как и прежде, теснили друг друга. Высокими заборами были обнесены те из них, которые смотрелись лучше.

Общая картина здесь оставалась та же, и мне казалось, что она будет неизменной еще не один десяток лет. Это подтверждал и двор общеобразовательной школы №1 имени М.Д. Леонтовича. Если в нем и произошли какие-то изменения, то все они были закрыты кроной огромного старого дуба, стоявшего здесь еще со времен моего детства.

Вспомнилось, как вблизи от него нас выстраивали на пионерских линейках. Здесь же неподалеку собиралась с транспарантами наша длинная школьная колонна в праздники 1 мая и 7 ноября. С этим местом было связано много приятных и неприятных воспоминаний – не обогретые послевоенные классы, замерзшие чернила и окоченевшие пальцы рук.

Дай Бог, чтобы такое здесь больше никогда не повторилось! Мои губы непроизвольно шептали молитву любви и добра. Кто же мог пожелать зла народу, с которым мы на протяжении десятилетий тянули тяжеленную телегу жизни, потому что неумелые конюхи вели нас не той дорогой.

А вот и главная аллея парка. Мне понадобилось всего семь минут, чтобы оказаться у известного дворца княгини Щербатовой. К сожалению, в этот раз, эта «визитная карточка Немирова» пребывала в весьма невзрачном состоянии. Наружные стены дворца давно уже требовали ремонта, потому что немалые их части потеряли не только свежесть побелки, но и штукатурку. В таких местах даже оголился кирпич.

Остались без присмотра и поросли бурьянами огромные розарии и цветники. Вместо развалистых комфортных скамеек появились маленькие и жалкие их подобия. Не лучше выглядела открытая танцевальная площадка. По ее запущенному виду можно было судить, что здесь уже не первый год не звучали вальсы и польки духового оркестра, в котором в молодости играл на баритоне мой брат Фима.

Неухоженная клумба и примитивные скамеечки говорили о многом. По главной аллее тогда прогуливался немолодой мужчина из тех, что приехали сюда на отдых. Я остановил его в надежде услышать его мнение о причинах запущенности когда-то красивого места. Из разъяснения следовало, что Украина сейчас переживает свои не лучшие времена. А дом отдыха «Авангард» уже давно преобразован в санаторий, где проходят реабилитацию сотни граждан, которые пострадали от чернобыльской катастрофы.

Я качнул головой, в знак понимания, а про себя подумал, что если бы здесь продолжал командовать Мостовой, возможно, он мог бы и не допустить такого большого упадка. Перед тем, как продолжить эти строки, я вошел в интернет: захотелось посмотреть, что пишут сейчас о городке моего детства и юности.

Сначала меня явно не порадовал отзыв о санатории Анатолия:«Отдыхал в конце августа - начале сентября 2016. О хорошем напишу позже, а сейчас хочу предупредить. Питание - просто ужас»… Приведенные автором цифры, для сравнения с более дешевым питанием в ресторане, упускаю. Далее я успокоился тем, что остальные отзывы были поровну положительными, и отрицательными. Немало людей отмечали хороший уход со стороны медперсонала.

Новая визитная карточка

А тогда, в 2006, времени до моего отъезда из Немирова оставалось мало. Снова заморосил дождь, но я решил, что обязан увидеть новую визитную карточку городка – его завод по выпуску известной теперь всему миру водки«Nemiroff».
Сейчас я представлю его фотографией и публикацией «БизнесЦензора» в Facebookе от 03.03.17 «Основные владельцы Nemiroff заявили о завершении шестилетнего корпоративного конфликта.

Яков Грибов и Анатолий Кипиш стали 100% акционерами компании Nemiroff Vodka Ltd, тогда как ранее их суммарная доля в уставном капитале Nemiroff Vodka Ltd составляла 74,96%.
Об этом говорится в пресс-релизе компании, передает БизнесЦензор со ссылкой на Интерфакс-Украина.

Единственным владельцем Nemiroff Holdings Limited является Nemiroff Vodka Ltd., в которой Якову Грибову и его сестре Белле Финкельштейн принадлежало по 20%, Анатолию и Виктору Кипишам – 34,96%, Степану Глусю – 25,04%.

Nemiroff является самым крупным экспортером украинской водочной продукции, занимая более 40% в общем объеме продаж на внешних рынках, а также входит в топ-10 мировых поставщиков водки в сегменте Duty Free&Travel Retail. Продажи Nemiroff охватывают более 60 стран в Европе, Ближнем Востоке, Средней и Юго-Восточной Азии».

Существенные перемены коснулись финансовой структуры крупнейшего экспортера, и мне остается пожелать опытным бизнесменам Немирова, чтобы в их дальнейшей производственной практике навсегда исчезли мафиозные кидалы и рейдерские захваты.

А эту свежую и необычную новость из сайта «Главное, новости, аналитика» я тоже решил приобщить к заключительной 12 й главе. «Журналист: "Дешевый украинец" или поумнел, или умер, или сбежал. 1 января 2018

Бизнесмены в Украине наткнулись на большие проблемы с рабочей силой. В Винницкой области в городе Немиров японский инвестор не может найти сотрудников, которые согласны работать за 7100 гривен в месяц.

Об этом рассказал мер Немирова Виктор Качур, передает Gazeta.ua. Он сообщил, что со следующего года в городе заработает новый завод японской компании Fujikura.

"Есть проблема с трудоустройством. Предлагаем людям работу, а они отказываются официально работать на заводе. И это притом, что средняя зарплата будет 7100 гривен", - поведал Качур.
"Люди боятся потерять субсидию или другую социальную помощь. Прямо говорят, что им выгоднее сидеть дома", - пояснил он.

Как отметил на своей странице в Facebook журналист Юрий Романенко, "миф о рабочей силе в Украине, которая будет работать меньше чем за 300 баксов для "хороших инвесторов", не имеет никаких под собой оснований.

А меня в этом больше всего радует появление возможности выбора у моих земляков. А в разумных соотношениях размеров субсидий и зарплаты, с учетом влияния появившегося «безвиза», власть с народом Украины разберется без наших подсказок со стороны.

Главное в той и другой публикации мне видится в приходе в город моего детства, а значит и в Украину вообще, исключительно важных зарубежных субсидий. Без них во времена всеобщей глобализации мировой экономики, немыслимо нормальное развитие государства.

Именно зарубежного субсидирования лишают Россию объявленные ей Западом санкции за проявленную по отношению к Украине агрессию. От тяжелого удушья тяжело застонала даже такая богатая газом и нефтью страна.

На сегодняшний день мне лично нечего делить с моими украинскими друзьями. Единственное, чего мне там оказалось недостаточно при посещении Немирова в 2006 году, так это запомнившейся с детства особой ауры. И это понятно – мы ее увезли в Америку, Израиль и в другие места. А свободные граждане новой Украины создадут себе свою ауру и тоже пойдут по другой дороге жизни. Ее удачливость находится в прямой зависимости от предпочтения западного вектора и подлинной демократии в своей стране.

Я, в частности, искренне желаю удач всем моим украинским друзьям и не теряю надежды на воцарение на всей земле справедливого мира.

Этот материал собран и упорядочен в Израиле (Беэр-Шева).

Автору активно помогали: Михаил Урман, Фира Шаферман, Абрам Розенгафт, Зинаида Володарская, Александра Дашевская, Лена Винницкая, Лора Рехлер.

Примечание: Жизнь не стоит на месте. С нами уже нет немалой части немировчан, имена которых, словно на памятнике, запечатлели страницы этой книги. Возможно, кого-то мы не вспомнили и упустили другие интересные факты из жизни евреев своеобразного местечка.

Если кто-то из читателей пожелает дополнить электронный вариант книги новыми именами и фактами, присылайте материал на мой адрес: arkadi.bez@gmail.com. Пусть эта книга остается открытой для таких целей. Я готов назвать и авторов безымянных фотографий из интернета, если они отзовутся. Эту книгу можно прочитать на сайте «Проза.ру».

Примечание: книга не предназначена для продажи.


Оглавление


Предисловие…………..……………………………………………………………..........…….2

Глава 1. О Немирове…………………………………………………….………….........3

Глава 2. Гетто смерти и те, кто вернулся из ада ………..7

Глава 3. Шуня из-под Брацлава……..….…………….…….………..…….14

Глава 4. С колен поднимались не сразу .………………………..……24

Глава 5. Дети военных лет…………………………………………….….....…..31

Глава 6. Старшеклассники и студенты………………...………….…..36

Глава 7. Малолетние хулиганы отступили..............37

Глава 8. Антисемитизм 50-х – это реальность………………………40

Глава 9. Завершают обучение мои сверстники....……..….47

Глава 10. Коренные евреи Немирова…………….…….…….…....……52

Глава 11. Почетный гражданин Немирова……………..………..…….63

Глава 12. Почему же все евреи разбежались?…..……………..69

Глава 13. Новая визитная карточка...................75