--- Дивные звери ---
Давно Панкратий не баловал своих внучек сказками. И то сказать - лето... самая страда. Сказки будут потом, долгими зимними вечерами, а тут вдруг дед сам вызвался.
Да, еще как начал! Спровадил полосатую любимицу внучек на улицу! Кошке ничего не оставалось делать, как сидеть под окном, и время от времени надрывно стенать, в томительном ожидании хозяйского разрешения вернуться на желанный приступок печки. Впрочем, такое несправедливое по меркам животины действо происходило нечасто: если совсем точно, раз в год - на Ильин день.
Внучек это всегда забавляло, но дед был непреклонен: в ночь на Громобой через кошку выходит нечистая сила.
- Вот Фома неверующие ни в Бога, ни в черта! - Насупив седые густые брови, добродушно ворчал Панкратий. - Чай, и колдовство не считаете правдой? Вот и зря... Это сейчас искусных ведуний, да мудрых колдунов не найти, а ранее... Прошлое - оно всяк уходит. Вот и у нас чародейство сгинуло с уходом Ефросиньи и Ведьмака.
- Ведьмак! Вот так имечко! - Засмеялась младшая из девчачьей четверки.
- Что имечко?! - Вздохнул Панкратий и, шумно пыхнув трубкой горького домашнего табака, добавил, - не по лицу людей знают, по деяниям. Вы то про них небось и не слышали, а мне довелось самому зверей чудных видеть! Я тогда малой был, верно не выше тебя, малуша!
Он ласково потрепал мягкие русые волосы младшей внучки. Та сразу заулыбалась, не скрывая наивной радости: кто-то может быть меньше ее, - и красуясь, посмотрела на старших сестер. Вот только девочек уже захватила очередная байка деда, и они с нетерпением ожидали продолжения, оставив без внимания нечаянную гордость малышки. Не получив поддержки от сестер, младшая поначалу насупилась, но быстро забыла обиду и стала внимательно слушать деда, который уже затянул свою притчу:
"Как-то явилась в нашу деревню рясофорная послушница. Хотела отречься от мирской жизни ради монастырской, да, видать, не по ней клобук. Ушла из обители куда глаза глядят, а ноги, аккурат, к нам и привели. Народ деревенский, хоть, и любопытный, но в чужие дела шибко не лезет, душу не вытряхивает и тайны силой не выведывает. Видимо, потому у нас и осталась.
Пристанище себе соорудила: устроила у реки избушку с плоской крышей навроде тупы, как у оленного народа, что у Студеного моря живет. Камелек взамен печи выложила. Особливо никого ни о чем не просила. Все сама быт устраивала. Правда, и деревенские не особо себя предлагали, но так или иначе - старочка осталась.
Одно мы знали: откликается отшельница на Ефросинью и целительствует знатно.
Детишек одним взглядом лечила. Порой, несмышленыш заходится от боли на крик - она ж на него лишь посмотрит внимательно, рукой у лица проведет, и глядишь, а уж здорово дитяте! Улыбается!
И зверям Ефросинья помогала. Надо сказать, тварей Божьих толклось у ее пристанища всегда множество. К ней и домашних водили - особливо ягнят - раны у них одним объятием и молитвой снимала! Хотя, лесных больше хаживало, причем чаще оленей. Они у нее совсем ручными становились. Выйдет на опушку, покличет: "И-че! И-че!" - олени и сбегались из ближайшего леса.
Зато охотников Ефросинья не жаловала. Тех, кто по нужде за добычей ходил, она еще прощала; других же, кто ради забавы зверье жизни лишал, близко к себе не допускала.
Бывало, заболеет охотник, пошлет за ней, большие деньжищи посулит за исцеление, а та - ни в какую. Мол, принимай наказание: зачем убивал зверье без надобности? Еще и поведает: где и когда добыл. Удивлялись тогда - как Ефросинья узнавала о результатах охоты? Однако свои тайны она не раскрывала.
Так прошло три года.
Ближе к Ильину дню через деревню народ разный пошел, да все в сторону избушки нашей целительницы. Непривычно деревенским. Раньше она затворницей жила, а тут гостей привечает! Поначалу, конечно, особо не обращали внимание на пришлых, только узнавали - куда идут и к кому, но потом стали подмечать, что к Ефросинье они уходят, а обратно не возвращаются! Странно - чудно, а что непонятно - всегда страшит...
Лишь один был постоянным гостем - Елизар. Приходил смело - уходил веселым. Вот к нему деревенские и пристали с расспросами. Он же все отшучивался. Да так умело, что и не поймешь: то ли знает, то ли нет, то ли и его секрет.
Правда, Елизар местным не был: из леса приходил, в лес возвращался: где спал, дневал - никто не ведал, но чудно - не интересовался этим никто, будто другой жизни у пришлого и не существовало. Зато как в деревню зайдет - все девки на улицу высыпали, набеленные, насурьмленные, разряженные, словно на ярмарку собрались.
Да и то верно, красавцем Елизар был писанным: высок, строен, осанист, как олень-вожак, и на язык боек - последнее слово никому не оставлял!
Казалось бы, для него красавиц деревенских - выбирай - каждая хоть сегодня пойдет, а он - нет, к Ефросиньи зачастил. Да и та, как ожила. Ранее ходила отшельницей - все лицо прятала, а тут распрямилась, и глядеть прямо в глаза решалась. Тогда не только старушки-болтушки, все в деревне о скорой свадьбе заговорили. Вот только, беда приключилась...
Зима в ту пору уступила уже свои права. Всякая зелень, каждая тварь Божья радовались вешнему солнышку. Даже самые одичалые тепла и любви искали. Что уж о бабах говорить: даже замужние в поле на Красную горку выходили, росой умывались и заговоры на молодость шептали. Вот одна такая, чудо-чудное и увидела: стоял у кромки леса олень о больших рогах без подруг и стада и ревел человеческим голосом!
Молодуху, конечно, наши на смех подняли, где это она оленя с ветвистыми рогами в такую пору заметила, не иначе беленой одурманилась, но Мирик треп бабий молча послушал, взял ружье и втихую отправился в лес за удачей.
С неделю охотник не появлялся в деревне, а тут вдруг с промысла вернулся с пустыми руками и злой, как черт - зубами скрежещет, кулаками потрясает, глазами все вокруг буравит и кричит одно: "Мой олень! Мой трофей! Все мое!".
Долго от него добивались, что же он все таки хочет, а когда дознались сразу к Ефросинье пошли. Оказалось, что Мирик в лесу оленя о больших рогах все-таки выследил, но не добыл - только подстрелил. Раненый олень убежал, а его след кровавый охотника аккурат к избушке Ефросиньи привел. Мирик свою добычу с отшельницы потребовал, а та отворот поворот ему дала.
Отправились мужики деревенские к старочке, глядь, а вместо оленя сидит на лавке Елизар раненый и шуткует, мол, подстрелил Мирик диковину - ногу человеческую. Наши тоже над небрежным охотником потешились и пожурили: нечаянно мог и грех на душу взять. Мирик же все отмалчивался, лишь испоредь яростно шипел: "Не моя вина, нелюдь - он!".
Деревенские только руками на слова гневные отмахивались, потолковали мирно с Елизаром и разошлись. Тут надо сказать, мужики его уважали и к словам пришлого очень даже прислушивались: он, ведь, лес хорошо знал и делился честно где, что растет и как взять без убытка для себя и всего живого. Вот и закрепилось за ним прозвище Ведьмак. Так и кликали.
Мирик же с той поры злобу на Елизара затаил, не поверил он Ведьмаку, и решил выследить оного.
И вот однажды поутру разбудил деревню набат яростный. Поднялись люди, кто с топором, кто с багром, кто даже с вилами - думали беда пришла, а оказалось, у пожарного сарая Мирик буйствует и кричит: "Люди, напасть! Нелюдь в деревне! Нечисть поганая - Ведьмак!"
Вначале думали, это он спьяну бесится. Ведь, многие знали о его вражде к Елизару, но, послушав путанные объяснения охотника, решили все же с Ведьмаком поговорить. Мирик же от этого еще пуще взбеленился, потребовал не суд справедливый чинить, а "спалить всю нечисть". Мол, и Ефросинья - ведьма тоже. "Не даром из монастыря сбежала, святого места не выдержала. Шайтан в нее вселился, а Ведьмак ее и во все - нелюдь!" - не унимался охотник.
Так на волне своей ярости завел народ, что почитай всех деревенских к домику Ефросиньи и привел.
Помню, стоят мужики у входа в жилище отшельницы, хорохорятся, каждый о своем толкует, друг друга не слышат - только одно на всех общее исступление. Ефросинья же как не замечает шумную братию, незваных гостей встречать не торопится.
Не выдержал долгого ожидания хозяйки староста, вышел наперед и заглянул в малое окошко, но внутри избушки ни огонечка: темно и сиротливо, словно и нет никого.
"Ушли, видать, тайным ходом!" - озвучил он увиденное.
Вдруг Мирик как заорет: "Шайтан - Ведьмак! И ведьма с ним! Хватайте - уйдут!". Пальцем в сторону леса тычет.
Смотрят люди, а там, у самого облесья два оленя скачут. Вожак с крупными ветвистыми рогами на бегу чуть прихрамывает, а на шее важенки в такт ее движениям качаются бусы в одну нитку, что Ведьмак в дар Ефросинье преподнес.
Испугался народ тому чуду, но и отпустить в лес оборотней мужики не решились. Одни пытались веревки накинуть на оленей, другие в животных топорами, да вилами кидались, у кого ружья были - палили из всех стволов, но... Ни поймать, ни подстрелить колдовскую пару не смогли. Да и после, сколько, в лес не ходили, капканы не ставили, ловушек не ладили - завороженных Ведьмака и Ефросинью не добыли.
Только с той поры любители тихой охоты временами стали замечать двух оленей - вожака с высоко посаженной головой, увенчанной большими ветвистыми рогами, и его подругу со светлым пятном, как ожерельем, на длинной шее.
Позже поверье родилось: кому доведется увидеть ту пару завороженную, тому лес домом родным станет - никогда тот человек не заплутает, никакое зверье на него не нападет, и без даров природы он не останется...".
На том замолчал дед Панкратий, а его внучки еще долго шептались и спорили, кому из них повезет увидеть дивных зверей.