Дневник 1987 года. В скобках вставки 2018 года

                Когда на то нет Божьего согласья,
                Как не страдай она, любя.
                Душа, увы, не выстрадает счастья, 
                Но может выстрадать себя.
                Федор Тютчев

   Смотрю на свои фотографии и сравниваю. Вот после армии. И вот три года спустя. Армия – там грусть и детскость еще, округлые девичьи черты лица. Страдания неглубоки, хоть есть печаль. А в 1987 скулы высечены, словно из камня. Что-то эти прошедшие годы отсекли в душе. Явилась мужская твердость, взгляд стал интересней. Будто заглянул в себя и понял что-то такое, что не видят многие. Нет меланхолии, есть грусть и понимание: люди, что же вы делаете?
   Истоком слова будет не фальшь, красота!
   Вчера, засыпая, на стыке осознанного и неосознанного, говорил себе, что нашел, нашел ту тему, что буду писать, надо писать!..
   Месяц прошел, и мы с тобою на расстоянье. Грущу, живу, надеюсь. Светло и больно окатывает сердце воспоминание о концерте в институте. Пожалуй, самое сильное и чистое чувство этого года – ансамбль, душевное общение с тобой! Прохожу по улицам города и натыкаюсь на воспоминания. Вот тут я шел на репетицию, куда ты пришла в голубом костюмчике, красивая, как никогда! А потом мы шли с ребятами из ансамбля по улице и на развилке у деревянного тротуара, где сейчас стою, разошлись. А я,  вернувшись, бежал, догонял тебя, глупый, уехавшую уже на автобусе… Месяц назад в это время мы были на Байкале, где хорошо, покойно и так светло! Пели, шутили, поднимались на сопки. И не вернуть то время, не вернуть… На танцах в ансамбле я не стал центром, ты помешала. Ребята, что проще, с юмором грубее, тебе милее.
   Недолговечен яблонь цвет. Уже полетели белые лепестки с веток, усыпая асфальт. Черемуха еще благоуханна, но  темнеет и ее цвет, и, как мелкое конфетти, летит на землю. Год мелькнул и растаял. Вновь один, вновь одинок. Самое большое чувство за год оставила во мне любовь.
   Два мира сомкнулись в тебе. Один уводит к себе, покою, умственному и духовному сосредоточению, другой тянет к людям, туда, в шумную студенческую толпу, к педотряду, в общагу. Без людей я пока не могу, задохнусь. Хотя порой много пустого при этих встречах, время убиваешь…
   Пустота в душе заполняется тоской. Любить хочется, а любви-то нет. И другая девчонка тебя не спасет. Представляешь – будешь идти с ней, а думать о Наташе. Боишься и жаждешь встречи с ней. Когда же это отболит?
   Невысказанность. Задыхаешься от неизрасходованных чувств. Остается в груди такое тепло, которое лишь девушке можно подарить. Надрываешься под грузом чувств, поскольку они в тебе одиноком вдвойне. Не с кем разделить боль души. Друзья - особая статья. А Иркутск так хорош ночью, огненно-тихий, добрый! Янтарная цепочка фонарей на противоположном берегу. Всю ночь шумят поезда за рекой, и сырой воздух доносит их гул. Разделяют нас с тобой берега. Два берега, два чувства.
   3. 06 (июня)   Целый день шел дождь вперемешку со снегом. Холодно, как в начале весны. Почему-то вспомнилось небо на Байкале. Из него тоже приносились одинокие снежинки. Разница в том, что я был с тобой! И, шагая теперь по пригоркам с грязью, вновь ощутил счастье! Да, я был счастлив, потому как любил и был в неведении о том, что будет. Я счастлив и теперь, вспоминая то время, наслаждаясь им. Как много ты привнесла в душу, не сделав ничего, не ответив на любовь любовью! Спасибо и на этом…
   На день рождения у друга встретил девушку. Сначала глянулась, а после остыл.  Души не почувствовал. Она говорит:
   -Приходи в воскресенье на курицу…
   Не хочется мне обнадеживать, не любя. Так ли сильно в тебе желание любви? Хоть тысячу лет один, но потом с настоящей любовью! Не может быть, чтобы ее не было!
   5. 06.   Сжимается все внутри от страха встретить ее там, где учится, при моем неумном виде. Встретил  партнершу с танцев, холодна со мной. Может, знает о моем признании? Или обиделась за отсутствие на репетициях? Сумятица чувств. Ничего. Любовь отголосит и уйдет. Остыну. Хорошо это или плохо? Не в этом дело. Жить надо, любить по-новому надо. Бессилие полюбить, бесстрастие к тем, кто тебя любит. Эх, нравилась ты мне больно, и все жду я тебя.
   Игорь, друг, говорит:
   -Красота победит! Мир будет существовать, и зло в человеке, как носителе его, отпадет…
   Дай-то бог. Люди лишь носители зла, его дальше прочерченная линия. А где оно само зло? Запредельно? Виноватых нет… Люди злы, они радуются твоему неуспеху. Вот и я оказался носителем зла, задели самолюбие. Издавна в человеке живет зверь. Вот и продолжается борьба за человеческое в человеке, против зверя: насилия, зла, жестокости, подлости. Красоту познал лишь тот, кто обратился вглубь себя. Самое большое богатство внутри тебя. Мы же ищем счастья в мире материальном. Отбрось все суетное – эгоизм, себялюбование, то, как воспримут тебя другие. Внешний мир смущает тебя. Истина внутри, ты ее распознай. Кампанейщина, насилие над личностью на факультете. Как часто отступаюсь от своего, от мира в душе. Суетные мысли: что подумают о тебе?..
      Воспоминание о истинном в себе.  Словно щелочка приотворилась в ставенке, и внутренний мир, что возводишь, как замок, озарился! Если ты не можешь быть счастливым, значит, слаба еще душа твоя. Внутренняя правота приведет человека к себе, как не будет он рваться от нее наружу, потому что внутри человек…
   Когда не взволнована душа, говорить не нужно. Счастье жизни в обращении к своей душе.
   Растянуто плыл закат, овальным шаром опускалось солнце. Шептались листья, и качались ветви над головой. По местам моей любви паломничество свершилось.
   6.06 Сияет, лоснится зеленая листва тополей, печет солнце. Автомобили поднимают блеклую пыль. Воздух раскалился. В такой то бы день на пляж, быть среди людей, красивых девчат и парней. Ан нет. Будто важное, насущное изъяла ты из души. Такая брешь. И она заполняется светлою болью. «Тобой, одной тобой…» Нескоро затянется эта рана. А пока болит. Отторжение части души бесследно не проходит. Хожу к друзьям, заполняя пустоту. Иркутск в начале лета так хорошо цветет, что покидать его не хочется. Любви бы, и счастье б было.
   Вот так и понимаешь вечность. Который раз за этот год выхожу на угол родного дома и всматриваюсь в небо. Время сочится сквозь меня. Меняются узоры звезд, загустели листвою тополя - укрыли полнеба пушистыми кронами. Меняюсь, видно, и я. Зимою небо было темное, сейчас стало голубым даже среди ночи. Половинка луны ясна, только звезды пожелтели. Зимою вопрошал небо сквозь голые ветви деревьев: кто я, куда я, к чему я? Путается душа. Вроде, найдет, где счастье, а потом опять заболит. В теплом воздухе пряно пахнет отцветающей черемухой. Собачий переливистый лай по тихим улицам, да светло на линии за домом посвистывает тепловоз. Уезжаю в Краснодар, словно под тяжелый удар по нервам стану . Выдержу ли, утерплю? Душа свыклась с покоем, осчастливилась миром!
   Прочитал Цвейга. Поразила мысль: мы боимся страдать, пытаемся отделаться от чужой боли и несчастья, запрятаться в собственный мирок. Вроде бы благородны. А откупаемся помощью, не требующей больших душевных затрат. И исчезаем. И ты так часто поступаешь…  Надобно меняться.
   Наталка. Как зовет тебя сердце мое! Упаси Боже от любви безотрадной! Глушу любовь.
   7.06 Особенно напряженно ждал ее  первые дни нашего расставания. Заглядывал в почтовый ящик, спрашивал друзей в общаге: ко мне никто не приходил? Не дождался. Скоро я уезжаю. Что ж, «дай вам Бог любимой быть другим…»!
   Писать – значит, чувствовать по-особому, как нравится людям. Любить мир, его богатство и красоту, не опускаться до примитива. Игорь. Какое многообразие, сила ума, чувств, а выразить это достойно пока не сумел.
   И ты размениваешь чувства на что-то не то. Только порой дух захватывает от предчувствия силы, что кроется в тебе! Писать надо смело и чувствовать смело, как Валентин Распутин!
   Отец мой когда-то прошел мимо духовности из-за отсутствия образования. Война и голод не дали учиться. Но и теперь тысячи юношей и девушек, образованные, знающие, проходят мимо. Пьют, курят, бездельничают. Почему? Добро как основа притяжения к духовному слабо в них, либо вообще отсутствует. Последствие родительского воспитания. Отец мой был добр. И мать. Поэтому мое сердце с детства тянулось к светлому: в школе искал теплоту души  учителей и друзей, в армии - товарищество. Собирание в себе тепла и доброты для всех. Основа существования мира – добро!
   Не о том мы часто пишем, не о том. Не о народе с его реальными заботами и мыслями. Жизнь вымышленную создаем. Гуща жизни там, где рождаются, умирают, гибнут, смеются. Люди с живою душой… Не архангелы, с пороками, а помнят войну. Не ослабла в народе память.
 
   28, 29, 24-27 июля. Настали ясные августовские ночи! Пора метеоритных дождей! Чуть постоишь попоздну, и уже одна, две звезды красивыми искорками упадут. И тишина! Кажется, в природе нет естественнее звука и прекраснее, чем вот эта тишина! Фонарь над соседним домом серебрит верхушку тополя. Все так же кричат маневровые тепловозы, стучат составы на станции. Звуки детства. Они не мешают спать, душа к ним привыкла. Я вернулся из Краснодара в Сибирь, просто опустился в родную стихию, и сняло с души напряжение и напряженность. Мать и отец, встреча обыденна, будто расставались всего на неделю. (Они как-то жили без тебя все эти молодые твои студенческие годы, и ты не думал о них... Запись добавлена двадцать лет спустя.)
   31.07 «Вновь я посетил тот уголок земли…» Речка зеленая, бурливая, лес с таежным ароматом. Как хорошо! Сижу на том же песочке, что и прошлый год, пишу, а рядом лежит книжечка рассказов Бунина. Что тебе еще надо?.. Любви, без которой жить не стоит. В пионерском лагере, в педагогическом отряде, сложности и передряги.
   -Ты поддерживаешь хороший настрой,- сказал мне Санька Шендеров.
   Что ж. Я рад. Хочется им помочь.
   Когда твои темные нити держит в руках другой человек, это так неприятно.
    Вышел из автобуса в Нижней Ирети. Шел пыльною дорогой. Из-за замшелых черных досок подворотен неслось кудахтанье кур,с обочин, поросших густой курчавой травой, пахло кисло коровьим пометом. На скамейке сидели женщины на закате лет, одетые просто и безыскусно – трико, тапочки, платок. Ликовали в сером цвете бревенчатых домов голубые наличники и крашенные ставни! Черная, трухлявая местами древесина строений о стольком помнит! Сопливые рябятишки обвивали заборы ногами, сидя на  них. Умел Вампилов писать про таких вот простых деревенских людей! Это шло от светлости его натуры.
   Вечером сияет небо бриллиантами! Звезды вспыхивают и гаснут, словно иллюминация! Небо в августе глядится особо чистым, искренним, искристым! И кто-то будет любить под этим небом! Только я буду отдаваться мечтам и грезам наедине. Как тот ястреб сегодня днем, медленно плывущий в высоте, когда ветер ему встречный, в грудь.
   Родион заметил:
   -Сегодня закат не такой был. Обычно деревья вечером красные, и на следующий день тепло.
   Закат, действительно, был какой-то вялый, безвольный. Солнце чуть поджелтило кору сосен, добавило яркости березовой листве и скрылось.  Поутру серый рассвет, пустой, без солнца. До полудня оно все же явилось, чуть погрело для приличия, а позже задул ветер и притащил серые тучи. В верхушках сосен зашумело, похолодало.
   Отчего так  напряженна и тревожна душа? Не могу успокоиться, уснуть. Нечистые мечты?..
   Окончился дождь, но капли еще тихо падали с ветвей деревьев. Осень ранняя, желтая листва уже устилает лесные дороги и тропинки. Поход на Белую. Закопченный бачок, где варится, бурлит еда, тьма у костра, отбрасываемая светом…
   Оценивая прошлое, понимаю, что после Краснодара у всех, кто был со мной, должно остаться светлое чувство! В лагере я балагур. Некогда уйти в себя.
   Мне так хочется, чтобы все было по-человечески, чисто! Стремление к чистоте – залог того, что напишешь что-то хорошее!
  Мир состоит из обязанностей. Они трудны. Но без них отпадешь от жизни, потому что возвращается только тобой израсходованное тепло! Люби, чтобы быть любимым! Солнечный свет сочится сквозь деревья, под ними тени, плотные, живые! Пахнет кисло сосной. Медуница и ромашки вдоль дороги. Мягкий слой листьев и хвои под ногой. Река помутнела, дожди. Вышла из берегов. И странно, при всей стремительности течения, несется безмолвно,почти не журча. Самый прекрасный звук в природе - тишина! Самая чистая краска – голубая! Небо над нами цвета чистой бирюзы!
   Дети - невинные симпатичные рожицы, а под ними кроется всякое, и дурное тоже.
   Непризнанным подростком ты мечтал о популярности у девушек. И вот ты популярен. И что же? Ты один, без любви, без цели, без смысла. Любящий человек тебя обязывает своей любовью…
    Катаев прав – многое в нас от прочтения великих писателей. Только каждый новый пишущий должен привнести что-то свое!
   Среди полдня жду автобус, солнце калит стройотрядовскую куртку на спине. Деревня с обвалившимися жердями на огородах, с кое-как обструганными досками заборов. Звуки – коровье «му-у-у», петушиное ку-ка-ре-ку, рев молодого бычка, лай собак, кудахтанье наседки. Играет приемник в дому. Запах свежести и помета, тарахтенье тракторов. Грязная в колеях дорога. Комары ловко берут анализ крови.
   Оля Осенькина. Удивительное дитя, Наташа Ростова наших дней. Помню: бросил при сборе вишен несколько ягод в ее ведро, помогая. Она так широко и удивленно распахнула ресницы: «Спасибо!» Их есть за что любить, этих интернатовских детей!
   Читал статью Щетинина в «Огоньке». Гений – это тот, кто был самим собой. А ты готов писать с оглядкой на других. Нам решать вопросы старые, кто виноват и что делать, но по-своему. Юношеские мечтания и желание поскорее все изменить ведут к пессимизму. Меняются социальные формы, но не меняется нравственная суть человека.
   Сидели в парке на скамейке с Толей с тягостным чувством несовершенства бытия. Надо жить, а не предугадывать, что будет на жизненном пути. Труд, кропотливый труд, чтение, писательство, прогулки, душевный отдых, счастье…
   Сладость – картина раннего утра города. Блестит роса, безветрие, тополя молчат. Идешь в магазин по сырому тротуару, и за рубль приобретаешь все блага жизни: молоко, мягкий хлеб, стакан кислой смородины. Гармонично, счастливо устроена жизнь! Ты радуешься синему небу, солнцу, верещащим в вышине стрижам. Хорошо думается среди дня в столовой или кафе. Горький аромат тополей, полынный запах у забора. «Знаю, жизнь тяжела и всегда будет горечь поражений, но только тот гибнет, у кого слабые мышцы духа»! Щетинин.
Никто меня не покорил, который раз.
И сердце глупо не смутил, в который раз.
А хочется, вы б знали как, хотя бы раз
Нырнуть в любовь, как в синеву, в рассветный час!
   Мелькают дни, стираются в памяти. Остается самое высокое, самое светлое! Света, ее признание: «Ты бы знал, как я по тебе соскучилась!» Тепло и крепко прижатый локоть к моей руке, нежная мягкость девичьей руки!
   Друг молодости, наши общие сложные поиски себя в этой жизни, смыслов жизненных… Часто ты стал говорить слова о боге. Неужто веруешь? Изъяли веру, и обезрыбела душа…
   Дядя Гоша говорит: «Чин чинарем!.. Как так можно? Сидеть, морду накрасить, а картошку не выполоть?»
   Идут по улице деревни две женщины. Манера говорить, потуги на наряд, натянутый на тучное тело, выдают сельскую интеллигенцию. Учителя, наверное.
   Потуги полюбить. Морока.
   Слоеный туман по луговине. Больные глаза шофера. Жизнь, видимо, звезданула о железо.
   Вчера вновь упала звезда, но не добавила душе тепла. Не люблю. Быть может, в этом моя трагедия?
   Я проиграл, поставив не на жизнь.
   А жизнь, увы, меня сильнее.
   Я проиграл… Прекрасное - скажись!
   И кое-что, возможно, поважнее.
   Червь сомненья, неверие в свою силу. Или это юношеское, пройдет? Приятно верить в себя, в свои мечты.
   Игорь говорит про Бимова:
   -Стремление к славушке, пусть мизерной, доводит его до маразма…
   О самоубийце, девушке, бросившейся под поезд. И так спокойно взглянула… Забыть о вечной трусости, боязни боли. Готов думать, что в последние секунды, испытав боль, она готова была передумать, отпрянуть, но поздно… Для нее существовала только ее любовь, она любила только себя. Ни мать, ни машиниста она не вспомнила в последний час. Не любовь это, эголюбие... От возвышенности души? Чем более в мире света, тем горше грязь, от которой избавиться, уйти некуда. Мучает она душу.

   Бывают минуты, когда шквалы душевные заслоняют все. Ни о чем больше не думаешь, только о ней. Опустошительные шквалы. Потрясения любви, ураганы.
   Тарковский, эротические кадры из фильма «Андрей Рублев». В женском теле нам подарена красота, и наслаждаться ею надо, но без пошлости. Надо напоминать людям, что люди они, а не звери. Прекрасны краски Рублева, чисты, прозрачны! Не допустить, чтобы над русскими издевались. Все подлости и гадости род человеческий уже совершил, теперь он их повторяет. Не сметь гасить божью искру, грех это, великий грех. Твори счастье для людей, пусть они идут со слезами на глазах, просветленные из зала, и не творят злобу. Светлая женственность Древней Руси.
   Дневник, как бог. С ним моя исповедь, очищение. Недаром люди когда-то творили молитву. Оказывается, есть это в человеке – потребность очиститься, словами, слезами, избыть в себе грязь духовную, чтобы заснуть светлым и счастливым, и таким встретить утро!
   Чтобы каждое слово звучало и на своем месте стояло! У Вампилова в каждом рассказе изюминка.
   Серый дождь, серое небо. Кажется, на нем написано: «Мне все равно. Пусть будет так и эдак…» Одним словом – меланхолия, вялость. Нашел подтверждение своей мысли у Достоевского. Ум не там, где образованность. Ум, где есть опора на дух и глубину народа! Кто распознал ту глубину, тот стал настоящим писателем. Шукшин, Распутин, Вампилов… И, если он настоящий писатель, то не сюжет, дух понесет он своим произведением – распутинские слова. (Лежит в Знаменском монастыре под плитой его тело. Странно, когда проходишь мимо, думать, что вот с этим человеком ты встречался, прикасался к нему, а теперь проходишь мимо его тела в земле. Он лежит, а ты живешь, двигаешься, существуешь, дышишь, любишь пока… Странно, что он был живой, а теперь нет. Когда помолился первый раз у могилы об его упокоении - на похоронах не был, много народу и так, без меня - стало легче, словно груз с души какой снял, какой-то долг выполнил). Астафьев, Белов, Бондарев – это все мужики, плоть и соль земли русской!
   Фет. Какая прозрачность стиха, какая глубина! Нет тютчевского надрыва, легко! Тяжело всегда жить на надломе, хочется веры в жизнь! Тургенев и в стихах по-русски глубок и ясен, Толстой свой в доску!
   Пацаны в горном техникуме, где Берестенко работал, записку в карман подсунули: «Витя, приходи, я тебя жду!» С работы домой зашел, знать не знать, жена выставила чемоданчик: «Собирайся, уходи!» Видать, стирала, записку в кармане нашла. Эмма Петровна – сурьезная женщина!
   Барахтаюсь в пучине несчастья и все еще ищу тот островок с названием счастье, на который можно выбраться. Бегу к Фету, спасаюсь в его звонко-радостных стихах!
   В дни рождения мне хочется уйти, побыть одному, довериться легкой грусти, теплой, чуть больной, и думать, думать!
   Убогость слов и искренность души,
   Как сочетание не хороши.
   Читал Толстого. Вроде просто пишет, верно, и точно о деревне, быте. А захватывают, поднимают его детали!
   Закланники мира с великой и чуткой душой!
   Писатель выражает, что в тебе уже есть, словами раскрывает неосознанное в осознанную радость. Ты восклицаешь: да, именно так и должно быть! Я сам все это видел, чувствовал, только сказать не мог. Я знал это! И чувство благодарности к писателю овладевает тобой.
   Боишься бескровности своего пера. Не хочется прожить жизнь бездарно, не хочется. Есть выход – сеять добро для многих и многих, с кем сведет жизненный путь!
   В день рождения что-то есть в тебе такое, что толкает к чувству ухода. Не хочется, чтобы все были передо мной должниками, не привык к этому.
   Есть в лагере то тепло, к которому стремишься, веселое, радостное, беззаботное. Есть лирика, лето!
   Нет, это не она. Хоть бы не она. Однако. Точно. И он бросил бы ей эти слова. Елена Прекрасная! Та, к кому ты стремился, кого звал, хоть, может, еще не с той силой, но уже, но все-таки. Ты искал себе невесту. И он выбрал ее. И она пошла, пошла. А говорила его голосом. Не могу успокоиться. Слишком взволнованы нервы. Слишком. Я оказался сильнее чувства ревности, что внутри зажгла она. Ну вот, опять опоздал. И здесь ты один. Но будет много, много, будут тысячи, и будет среди них одна – твоя! Ну что ж. Прощай. Он хороший парень. Пусть любит. Мне не к чему становиться на его пути... Даже, если его чувство не сильней моего. Разовьется, вспыхнет.
   Когда к вам подбирают придирки, вы в ответ находите их к другим. Лучше смолчать и работать. В лагере мелкая злостность, ищут, копают друг под друга. Потешить свои нервы, злобу и тебе хочется. Виноватых нет или виноваты все. И все это понимают. Тогда к чему собрание? Еще раз позлобствовать. У меня нет зла ни на кого из них. Самолюбие, гордость взыграло у всех.
   Призывал, как Иисус, к примирению. Самолюбование мое, иногда и верные слова:
   -Нет ничего превыше человеческих отношений. Я не оправдываю парней, просто во мне нет осуждения их. Вы искренно спросите себя, свое сердце – действительно ли это так? Не впадая в позу. Я не встречал людей, для которых указы были бы их внутренней сутью…
   Если бы педагогика была целью моей жизни, я бы ни на минуту не отошел от этих детей. Настала ежедневная кропотливая работа, а мы оказались к ней не готовы. Считать нельзя работой то, что дети строем выходят на завтрак? Мы топчемся на месте, интернатовцев уже на ура не возьмешь, как в первые сезоны. Работа – это изменить их душу.  У нас способных на это в педотряде два, три человека… Какое решение собрания будет? Зачем решение? Пусть у каждого на совести останется этот разговор.
   Форма рассказа. Жизнь, маленький, ясный, ощутимый срез жизни, открытие для других прекрасного в обычном. Для этого надо веровать в жизнь, ее суть, любовную, хорошую! Прекрасна жизнь.  Только б не забывать об этом прекрасном!
   Высинело, вечер. Голубое, дневное тает.
   Я думаю, если вернуться в «Смену» одному, когда все уедут и исчезнут передряги, какая тоска, боль посетит сердце! До слез будет жалко то, что ушло. Зачем мы едем в лагерь? Да за ради того самого лучшего, самого человеческого, что есть в нас! Там можно открыться детям и друзьям по-настоящему добром, любовью! Если не измараться.
   Защемит сердце, когда пройдешь мимо стылых корпусов с заколоченными окнами, не услышишь детских голосов, хриплого горна, треск барабана на утренней линейке. И, когда пойдешь по сырой опавшей листве, сжавшейся от осенней стыни, разве не упьется сердце еще раз воспоминаниями, всплывающими теперь в каком-то ином, прямом, осчастливленном свете. Спасибо, что рождено здесь во мне человеческое! Осознание, что было дорого, и никогда не предается.
   Стыло несет свои воды холодная Иретка. Нетеплая летом, а сейчас и подавно серая и злая от мутного неба, но прозрачная до дна даже в этой серости! Колышется под водой зеленая тина у берегов. Иногда вспрыгнет рыба и уйдет с хлестким щелчком под воду. И опять тишина! Задумчиво стоят по берегам сосны, ели. Березы, совсем голые, дрожат, охальник ветер сорвал их последнее одеянье.
   Спасибо вам товарищи, что вы мне подарили. Вы были разными, прекрасными и грубыми. Но я никого не виню, потому что злость порождает только злобу. А добро, оно, как теплая река. И укроет, и спасет!
   Утром над  деревней густой и плотный туман. Сырая трава особо зелена, пасется  стреноженная лошадь. Бесцветная река, бесцветное небо, покосившийся старый плетень. Медленно бегущая вода. Дома, непрочные в тумане, деревянный старый мост в дырах. Бурлит гульливо под мостом о сваи.  Все это почему-то люблю! Спасибо друзьям, в этот час искренно их люблю, нефальшиво. Как жаль, что иногда бывает по-другому. Как жаль. Выплеснуться сердцем, любовью хочется. Спасибо друзьям и родителям, что вдохнули в меня искренность эту. Жизнь отпустила каждому свою меру таланта. Когда творишь, пружинишь всеми нервами. Буду послушен свой любви, своему чувству и тому, куда это меня поведет.
   Прохлада пальцами касается коленей…
Бежит домой подросток, со страхом вглядываясь в темноту. Родители уже спят. Опять будут ругаться. Подгоняет страх вечерней улицы без звуков. Два прыжка через лестничный пролет и он уже тарабанит в дверь…
   Ночь выясняет свои отношения с небом, ночь расставляет звезды по местам! Вон ту зеленую сюда. А эта желтенькая на Млечном пути пригодится!.. Мне неведомая птица выводит однообразную трель. Не верещат уже с визгом стрижи. Улетели. Конец августа.
   Почему мы не любим, когда стоит и надо любить? Оглянешься назад и столько соленых следов за собой видишь. Понимаешь прошлое, когда уже поздно. Поздно и больно.
   Тетя Шура. Седовласая бодрая еще старуха. Жизнь в вечных заботах, пьющие сыновья. Коротает свой век.
   Только при искренности можно чего-то добиться, при полном обнажении сердца! Иначе пустота и серость. Пусть пока не сотворил ничего, но ты жил этим счастьем любви. А, значит, был, воплотился в себе и на земле!
  Гаснет огонь в душе, гаснет огонь в глазах. Ну, и слава Богу! Заживем обычно и обыденно, не век же находиться на горе?
   25. 26. 27.08  Снова упомнил весеннюю муть, разметанную душу. Спасение - уйти вглубь, в себя!
   Утро туманами рисует контур города. Бесцветная водь, в ней тихо стынут отраженные тени берега. Солнца нет, и некому разогнать роистый туман над водой. Неба меланхолия, задумчиво оно, само в себе. Желтый лист в крапинку на траве. Он еще жив, нет в нем агонии смерти… Вышел погулять по городу. Шел проливной дождь. Он так ударял по листьям, что они переворачивались. Небо было мутное и далекое. Вскоре дождь стих, и по земле потекли серебристые ручьи, блестя струйками в свете фонарей. Пахло горько свежей листвой.  Черный мокрый асфальт становился то голубым, то зеленым, то кровавым от светофора. На набережной Ангары черно-маслянистая вода отражала острые пики фонарей в глубине, ломая их формы, не давая застыть ни на минуту твердо и прямо. Тихо гулькала о парапет вода. Казалось, это не река, а спокойное озеро. Сыростью с воды наносило, как с океана. По бульвару гуляли парочки и одиночки. Кучка парней распивала вино, от них несло его кисловатым запахом. Голос с железнодорожного вокзала за Ангарой объявлял о прибывающих и убывающих поездах. Поезда проносились быстрыми пунктирными огоньками по противоположному берегу. Кричали электрички, молчала река. Ближе к плотине огни  города тянулись журавлиным косяком.
   Пружинистая походка, за плечами здоровье, бодрое ощущение слитности тела, в котором нет ничего лишнего. Подобранный живот, крепкие ножные икры, прямая и широкая грудь. Молодость. Счастье?
   Только найдя в себе гармонию, можно позвать к ней других. Найдя счастье в себе, можно осчастливить другого. К человеку, человечеству надо оборачиваться теплой своей стороной. Как можно учить жить других, не обретя в себе счастья? Администрированием вызываешь лишь большее озлобление. Товарищи по партии это еще не товарищи по духу! Чехов, открыв в своей душе что-то новое о человеке, донес это и нам.
   29.08 Мир радостен с утра! Отчего? От солнца, заполнившего город! Солнце от ярких стен разноцветных домов на мостовой! Густая синяя и пестрая ангарская вода заполняет глаза. Как же  может такое быть, такой цвет?! Коричневый квас свеж и резок, со дна кружки поднимаются холодные белые пузырьки.
   Пустынно мне, пустынно. Открытое окно, усилился шорох листвы, предчувствие ненастья. И вот защелками по асфальту первые струи дождя. В комнате с голыми стенами неприютно, они бесчеловечны, нагоняют тоску. Темь за окном, шуршание листвы - все это заполнило душу тревогой. Бедное мое серчишко. Тебе больно, не знаешь отчего? Слезливо. Это шум тополей нагоняет беспричинную тоску. Портится вместе с погодой и настроение. Мир одинок, как я. И бесприютен.
   30.08 С наступлением ночи город заливает свежесть. Завтра последний день лета. Последний. Что-то ушло, исчезло из жизни, что-то сделано, что-то недоделано. Я еще прощусь с тобой, лето, припаду к твоим ногам и оплачу ту радость в душе, которая ушла и ее не будет. Белые, как молоко, осенние туманы, окутывают Иретку. Холодно, хладно. Тоска по прошлому, которое не вернуть. И болит сердце оттого, что не вернуть. Еще зелены тополя, а между тем  сегодня достал тетрадки по военному делу и другим предметам, и на меня дохнуло школой, дошло – завтра занятия.
   Тепло в каждой строке у Распутина, в «Рудольфио» и «Встрече». Не ожидал такого красивого звучания прозы у Леонова. «Когда тишина мира совпадет с внутренней тишиной». Напарившись в бане, испытал нечто подобное. Ум и сердце пришли в порядок, был тих! С умилением накатывали мысли, как тихие волны на берег! Душа учуяла свободу, обезболенность! Обезболенность – обеззлобленность!
   Минутами бывает счастливый настрой, когда ты созвучен миру. Но душа-хамелеон меняет цвет. И мир не тот, и люди безлики и бездарны.
   Человек должен быть счастливым, в сродстве с собой! Толстой ясновидец. Юности надо дерзать.
   И завтра они пойдут, калеча человечество и человечность, изливая на и без того захлебывающийся от зла мир насилие и злобу. И страшно то, что встретят эту злобу самые светлые и чистые души, и встанут перед ней с беззащитной грудью. Порочный круг. Лучшее вечно погибает в борьбе с плохим. Но именно потому мы и понимаем, что оно лучшее и что за ним надо идти, ибо там правота и красота!
 Чистые краски заката. Иногда я вправду весел. Я богат, потому что за мной души детей, друзей. А что у вас? Деньги в кармане да дверка в глазах.
   -Попался один в вытрезвитель, КТУ снимут. Нет спрятаться, лезут на рожон… (Мои народные герои, дядя Гоша или Илья? Речь.)
    Размышление-рассуждение о современнике, высказать свои мысли через Мишу. Либо живопись, как у Вампилова, с находками и вправду искренними и чудесными.
   Как зажигается душа, когда найдешь сходное тебе, твоим мыслям. Талант без труда угаснет. Вера в себя – путеводная звезда к великому! Когда душит безверие, плодишь серость.
                ЗА ШАГ ДО ЛЮБВИ
   Осень, хочется отогреться, в тепло, уют. Еще не вспыхнувшее чувство к Лене.  Спокойствие ее глаз.   В голубом спокойствии глаз нахожу отдохновение. Но поразительно, любовное чувство к ней не возникает! А она созрела, как девушка. Крупная грудь под футболкой. В тебе нет уже внутреннего оттолкновения, когда цепляешься за деталь. За шаг до любви. Мы любим то, куда больше вложили себя!
   Как возьмешься за газетную тему, скатываешься в стереотип, штамп. Пусть в словах и бывают находки.
   Осень притаилась у заборов холодными тенями. Не прогонишь.
   Серое зеркало воды. Нет, нет да и проглянет голубень! День такой, в полутонах. Резко дохнуло сырым, гнилостью болотце. Напомнило Шикотан, Куриллы, где по укатанной желтой дороге мы топали в тяжелых резиновых сапогах, а справа в бухте плескалось маслянистая вода. За створом берегов выгибался полусферой и сходился с небом океан! Далек был дом, лишь в душе звучала скрипка воспоминаний и мечты о возвращении!
   Читаю и читаю, пытаясь угадать, где секрет и сила мастерства писателей. Точность и краткость  –  Пушкин. Мысли и мыслей, без них блестящие выражения ничему не служат.
   5.09 Осенью ясно дышится. Правда, иногда охватывает глубокая печаль. И неуютно, и стыло кажется в комнате. Не знаешь, куда бежать, где найти успокоение? В такие то дни он и явился к моей сестре… (далее рассказ «Русский мужик дядя Гоша»)
   Впитать в себя все богатство русской культуры.
   Зашумело за окном. Дождь. Час назад  я поглядел в небо: «Где же звезды?» Там была туча. Дождь срединный, вымочил дорогу, и она залоснилась. Капельки застыли на листе, освещенные окном, и он стал серебристым! Блистает в темноте! Свои ритмы у дождя. Вот равномерное выстукивание по шиферу, вот шлепки о землю, вот шорох в еще густой листве. Окно светится в окне в доме напротив. Это все, что живо,  что встречает этот дождь ночью. Ветерок легко подул и усилил шум ночи. Сильнее хлынул дождь. Последние запахи лета, земли, травы.
           (Жизни замер в глубину. Богдановы
   Окно светится в окне в доме напротив. В этой квартире, где горит сейчас окно,  жили и живут Богдановы. Петька по прозвищу Щукарь. И жена его  Ленка Щукариха. Он тонкий, худой. Она толстая, сварливая баба. Он плотник на заводе, любил выпить. Она бранила его за это. Была у них дочь Нина, родившая недоразвитого внука, с поврежденной рукой. Полная, как мать. Рожала с трудом, с помощью вакуума. Сын вышел инвалид. Муж ее крепкий увалень, работал на автобазе. Деревенский. Обижал там при мне другого водителя, молодого Володю Сиранского, худого и неопытного, что мне не нравилось. Никогда не нравится, когда злая сила глумится над слабыми. Раз избил, измазав во время драки руками в машинном масле лицо Володьки. К старости силач разболелся ногами, едва ходит, потому как много пил. Щукарь и Щукариха умерли давно. Нина готовилась к юбилею, на пенсию. В безработном городе пока охраняла школу. Рассказывала, что сын-инвалид заглядывается на здоровую родную сестру, которая маманю не очень слушает. Умерла Нина, только отметив юбилей. Высосали соки и жизнь пьющий муж, непослушная дочка, сын?..
   Встречались, разговаривали с ней, делилась личным, по старой соседской памяти. Наверное, похоронена близ родителей, рассказывала мне о месте их упокоения, около  бетонного забора на Гришевском погосте. И как-то без нее зажили сын, больной муж и дочь, выскочившая удачно или неудачно замуж?
   Наверное, были в жизни семьи и радости – рождение детей, свадьба, еще что-то… Но об этом как-то мне не говорили, вот и пишутся одни беды. Жизнь не может быть сплошной скорбью. Она пестрая, то погладит, то побьет. И, возможно, гладит гораздо больше. Не стоит смотреть на нее сквозь розовые очки. Но не надо и через черные…
   Мысль – зло в жизни необычно, поэтому запоминается резко. А счастье, нормальный хороший ход жизни делаются привычными и не особо помнятся. Счастье – это норма! Скорбь, зло – отступление от нормы. Идеал, норма, каковой задумал и содеял жизнь Господь - счастье, радость! Бог не создавал зло.)
  7.09 Все более рыжеют тополя. Налет ржавчины на зелени листвы. Желтые полосы травы говорят о холоде, стелющемся ночью по земле. Днем ветер так шумит листвой! Кажется, стаи бабочек уселись на ветви, пытаются взлететь и не могут, трепещут крылышками! Ветер ластится к ногам прохожих. Вон баба полощет на реке белье, ветер обхватил ее бедра, прижал подол к ногам. А она не отбивается, не стыдится, не сердится!
   Часто ты идешь от состояния своей души, не тая под сердцем особой мысли. Мысли, на которую нанизывается все.  Не таков Чехов?..
   Прощает власть, люди не прощают (эмиграция).
   10.09 Тупики жизни. Надо во что-то верить, чтобы обойти их. Натыкаешься на несправедливость и бездарность. Стыдно за Русь.
   -Нам предстоит выдержать испытание сытостью,- кто-то сказал.
   А между тем много ли нам ль надо – краюху черного хлеба да луковицу к ней. России нужна встряска?
   Порванное сердце – Высоцкий.
   Золотые пряди уже выбиваются из зеленых кудрей берез. То осень. Морщинит лист, и он краснеет.
   Кода я себя успокою,
   Приду с тишиной к тебе!
   Укрою, омою, устрою
   В чудесной тебя тишине!
   Серенькая муть вечера прогоняет день. Как быстро сокращается он. Еще вчера, казалось, лето будет вечно, ясно алели зори, багрово пылали закаты. И я любил мир, в котором мошкара, зеленая листва, тени от берез. Любил даже то, что любить невозможно: плохонькие человеческие чувства. Потому что их прощал! Ныне грусть, осенняя, поздняя, тоскливая. И все же я люблю! Что? Вас, этот вечер, отдающий холодностью, и теплый свет в окнах многоэтажек. За толстыми стенами можно укрыться, уйти от незащищенности оголенной души.
   Мне трудно об этом писать, но я на них (детей из интерната) кричал. Я сам был зол. Да простят меня дети и взрослые, кто поймет. Не простят злые, но мне на них плевать, лишь бы не измазаться об их души. Согласиться: пусть все будет, как будет, значит, смириться с серенькой пошлостью. А мы смиряемся, не сумев перебороть ее. И это засасывает, как болото, откуда трудно вырваться.
   Я долго думал: откуда в них эта злость, как переломить ее? Конвейер злости. Большие бьют маленьких, малые, подрастая, бьют уже других малышей. Я видел тысячи несправедливостей и не знал, что делать, а сердце мучилось. Я не Макаренко, не бог. Мне говорили: «У тебя неплохо получается!» Бросьте, ерунда. Я не смогу поднести к виску пистолет, потому что кто-то неисправим. Макаренко мог. Я бы каждого воспитателя проводил под дулом этого пистолета. От собственного педагогического бессилия на них кричал. Мне стыдно. Понимал, что это неправильно, но, как надо, не знал, не умел. Люди из-за собственного уюта, покоя, из-за денег калечат детские души. Порочный круг: дети пьяниц, проституток, зэков возвращаются на родительские пути. Пусть не все, но большинство все же. Порочна система интернатовского воспитания? Злость, склоки преподавательские изливаются и на детей. Даже хорошие люди не в силах этому что-то противопоставить. В этой системе есть хорошие люди. Татьяна Ивановна, Галина Александровна. Но во главе не они. Во главе директор, про которую говорит мне подросток: « Она на всех орет». Во главе Альбина, фальшивая насквозь. Говорит с детьми приторно-ласково, но фальшь, лишь фальшь сквозит в ее словах. Любой ребенок это чует, любой взрослый искренний человек это заметит. При нашей вожатской работе она интересуется только бумажной отчетностью. При наших выступлениях в газете - как бы чего не вышло?.. Во всем обвиняет педотряд, хоть мы жертвы этой системы, мы пытались лбом прошибить стену за два месяца. Где там?! И опустили руки, и закричали на детей. Иной раз и шлепком прилетало кое-кому. Нет, не били.
   -Елена Юрьевна разве бьет? Это че!... Она добрая. Вот в интернате нас воспитательница палкой колотит!
   Елена Юрьевна, вожатая педотряда:
   -В прошлом году приехала воспитатель за детьми в лагерь, они так к ней бросились! У меня даже на сердце от зависти заскребло. В этом году другая приехала, никто к ней не подошел...
   Как разрушить систему воспитания зла. Спасите ваши души, спешите к ним. Они бредят от удушья и не понимают, что больны. Для них это естественно – злоба, кровь.
   11.09  Самое прекрасное в человеке – тишина! Вновь накопилось тишины на слово.
   Эротическое чувство сильно и может верховодить душой, может выразить себя чисто и сильно? Человеку дано очень красивое тело. Любуешься стройными ножками, женской грудью, рельефно отточенной шеей! Но  стоит красивым губам молвить слово, как красота часто отпадает от человека, от безобразия его мысли и души. И уже не прельщают вышеописанные прелести. Грязью не хочется измараться. Чувствовалось сильнее, выразилось хуже. Барьер между чувством и словом.
   12.09  Отказываются от трудных детей. Не возить интернатовцев на Кубань. В 12 или 14 лет списать из жизни. Многие, кто попал в интернат, были отличниками. Какие они сейчас? Побегушники, токсикоманы. Чтобы почувствовать, каково этим детям, надо пожить с ними, надо увидеть всю силу зла, впечатавшегося в них от взрослого мира,  и не только от родителей, но и от педагогов.
   Неужели зло, впитанное в детстве, необратимо? Они в детдомах становятся еще хуже и выходят во взрослый мир мстить ему. Для них естественно бить младших. Для воспитателя эта естественность бить  – гибель. Если они едят хорошо, спят на чистых постелях, это еще не все. Вы в души их загляните, сколько там мути. Да и не всякому они свою душу откроют.
   Осенью ясно мыслится и дышится. Голубой плат неба с белыми облаками. Тишина! Там, в небе тишина! Кабы здесь вот также, на земле…
   Айтматов, боль за человека и человечество, «Плаха». Философия Авдия, взгляд мой на мир расширяется… Так пишет человек с болью, много передумавший и перестрадавший. Невольно ставлю себя на место Авдия (вот секрет и действенность художественной литературы, человек ставит себя на место героя, чтобы в жизни ему подражать). Смог ли бы вытерпеть те пытки, ведь ты же трус? Превозмочь боль во имя идеи, победив скотство и убожество людское. И там, на глубине пропасти, в одиночку не задохнулся б, не отчаялся? Какая боль и какое счастье, что мы живем!
   Убить гнусное в человеке.
   Разум контролирует эмоции. Иначе б человеческий путь состоял из сплошной любви и сплошной ненависти.
   13.09 Комната то наполнялась мраком, то вновь светлела. Причудливый день, весь из светотени... небо в тучах, бродят за окном. Что-то требовал, что-то вымаливал этот день. Вообще, был рассеянно-меланхоличным, как всякий пасмурный день осени. С утра мокрые листы лежали на дорожке - не пережили холодную ночь. Так изо дня в день осенняя стынь приносит новые жертвы черной земле. Ночью прошел дождь. Когда ложился спать, не слышал его тугих шлепков, удары скрученных жгутом струй об асфальт. Правда, вечером, выйдя на улицу, не заметил звезд. Там, в вышине, своя жизнь. Яркими звездочками накануне пролетели спутники и самолет, вспыхивали его бортовые огни. Ныне поэтам тяжко, даже на небе нет тишины.
   Горький, очерки. Контекст эпохи, обстановка вокруг человека в данное время. Природа, пейзаж, образность. «Светлая и голубая, как небо, волна…» Обычные черты через образное выражение. Сравнение людей. Философское проникновение в жизнь, осмысление в кратких мыслях. Пишет сценами: диалог, обстановка, действия человека, жесты. Личное субъективное восприятие человека. Рассуждение по поводу события. Размышления, речь героя и поступки (к людям и искусству личностное отношение).
   Гармония в лесу. Быстро, но тихо бежит река. У нас же, людей, что быстро, то обязательно гремливо. Далеко нам еще до природы-матушки.
   Неудача многих пишущих: за красивыми выражениями нет тепла, нет самого человека, внутренней его полноты. В этом провал.
   Как она была хороша! Как эта осень со свежей листвой и голубым хрусталем небес! Да и мудрено ей быть нехорошей, когда я ее люблю! Когда ей всего 16, щечки розовеют, губы алы и нежны. А глаза! Что за синь! Только тонуть в их любовном омуте! И я любил, любил, как никогда, до последней прожилочки. Василька. Чисто-звонкое имя. Глаза, как васильки, душа, как этот цвет, добрая и нежная.
   Особое тепло – воспоминание того дня. Яркое голубое небо, солнце золотило землю радостно и празднично. Осенний березняк, тихое волшебство! Все вокруг полыхает и горит. Мягкая тропка, желто-красный ковер под ногой. И она забежала воды напиться в этот лесок, зачерпнула из прозрачной лужицы меж кочек такой же сини, как ее глаза! Увидела меня. Ничего мне еще не было так желанно в жизни, как ее доверчивые губы в тот момент!
   -Красиво, правда?!- сказала-спросила, оглянувшись кругом.
   -Да,- только и сумел я смущенно поддакнуть.
   И она ушла, ушла, а  я остался каяться, который раз не сумев признаться в любви.
                Письмо
   Инка, Инка, если бы ты видела душу обнаженную! Эта осень, когда вновь все ушло - лето, дети, отряд - полна грустью, полна тоской по ушедшему. Отчего так? Я осознаю, что причиной этого не являются дети. Если б они, я б поехал в интернат и нашел их там, насмотрелся. Что ж тогда? Все пережитое в лагере, происшедшее со мной, радостное и плохое, приятное и не очень. Мне некого пока больше любить, душа не занята и ищет приложения, что любить, кого любить. Не было такого в прошлом году – желания поехать в этот лес, ощутить грусть, насладиться ею. Отчего же ныне меня тянет страдать и в страдании любить?! Или возраст, или осень так действует? Видимо, душой, сердцем природнился к этому клочку земли с названием «Смена».
   Наверно, чтобы что-то понять, надо просто вернуться в прошлое. Я в лагере, Инка, и здесь такая тишина! Только щебет птиц  да с далекой фермы доносит мычание коров. До слез все непривычно. Заглянул в дом, где жили парни, дверь закрыта. Лишь в темноте за окном белеет бумажный рулон. У малышей веник посреди корпуса лежит, рядом таз с мусором и парик куклы. Сейчас сижу на линейке, где флаг поднимали, пишу тебе. Открытую дверь кухни видно, столы, составленные в углу… Вот, кажется, зайдешь, а там многоголосье! Вожатые сидят за свои столом и тебе улыбаются. Грустно на душе и вместе с тем хорошо! В некоторых корпусах открыты забитые двери. Зашел – пустота, кровати в углах, сырость.  У мальчишек грязновато, у девчонок прибрано. Еще живы комары, кусают. Вожатская пионерская комната закрыта. Заглянул в окно, сердце защемило. Как мы здесь веселились! На двери домика, где жили вы, девчонки-вожатые, на замке паутина. На полу внутри валяются бигуди, тапочки, альбом. Пустота, тишина и тоска! Как будто сейчас только понял, что оставил здесь так много! Вся территория теперь в рыжих иголках, их никто не подметает. У корпуса девочек доцветают последние цветы, в них возится, гудит шмель. Может, потому все кажется прекрасным, что не пережил здесь плохого и тяжелого. Хочется вернуть лето, вас, вожатых, детей. Грустно и больно, и почему-то счастливо. Высокое и сильное чувство! И хочется плакать, а слез нет.
   Прилетела трясогузка с желтым брюшком. Ты один на весь лагерь, ты один. В печке вашего домика лежат дрова. Сколько здесь всего было, веселого и грустного. Деревянный тротуар усыпала листва, уже не золотая,  ржавая. А трава все еще густо зелена. Листвяки кое-где загорелись, пошли подпалинами. Готов расцеловать здесь сейчас все – доски, тротуар, домики. Отчего это? Было же и тяжко часто, и неуютно. Или просто здесь был таким человеком, каким еще нигде не был, жил на всю катушку, не тая ни тепла, ни доброты, ни злости… Видимо,  пройдет и это чувство? Когда-то я клялся, что буду целовать асфальт на Набережной, по которому мы бродили с моей неудавшейся любовью… Не целую, отошел.
   Сейчас бы по времени кончился сончас, и начался полдник. Где же вы, вожатые и ребятня? Хлыньте, разбудите этот лагерь!
   О, если б не было тут так много зла и ненависти, темных чувств. Зачем? Такая мудрая природа и такой глупый человек. Горько оттого, что недостижимо счастье. Собери вновь всех, начнутся передряги, недовольство. Один ли я тоскую по прошедшему? Как глухо и громко в полной тишине стучит о землю упавшая шишка! Счастье пополам с тоской и грустью. Нас нет в этом лагере… Почему, когда были здесь, не жил в этом ощущении счастья?
   Слишком сильное чувство, тяжко и горько для сердца. Задохнуться тоской и упиться счастьем. Боль души и радость одновременно.
   15.09  Вслушиваясь в свои чувства, нахожу сгусток тоски и тревоги. Чего-то нет. Любви, девушки? Есть возможность заниматься самообразованием. Корыстные чувства и поступки. Дрянь ты еще во многом.
   16.09 Необычность судьбы обыкновенного человека. Непонятная радость. Сильно написал Астафьев, чувствует мир, ищет в нем ответа. «Печальный детектив», какой язык! Тут сама  Русь сказалась! В обыденности лови прекрасное, жизнь, корни ее. Прочувствовав, твори!
   Сколько в женщине неприкосновенности и клада!
    Свежей отчеканенной монетой сияет солнце, а небо белесое выгорает, нет густой голубой краски. Пахнет остро и горько полынью. Последние пахучие цветы осени нежатся в ярких лучах.  Ароматом их, душисто-сладким, так и ударяет в нос! Донник желтый в полях, на уклонах и за дорогой.
   Капли ночной влаги серебрятся на черном стекле. Ночь, фонарь за окном. Тишина. Лишь известный миру уже сотню лет шум далеких поездов.
   17.09 Осень наступила капризная. День посветит красное солнышко, а после ночи хмурится небо и дует холодный ветер. «Никакого упасу нет!»,- народное  выражение. Дождь тонкими серыми нитями, как цвет оконного стекла в бледный день.
   Черемховские портреты
   Яша, работает в коммунальном хозяйстве, ездит, как говорят по-простому в народе,  на «говновозке». Сын его незлобивый, в Яшу, часто побивал отца под пьяную руку… Тело у Яши скелетное. Чувствуется – на своем веку он больше пил, чем ел. Однако, душою светлый! Увидев меня, взметывает в салюте руку. Будто и ему приятно, что учусь в университете, на журналиста. Будто отчасти и он причастен к моему учению, воспитанию, возлагает надежды, как на сына, коль с родным ничего не вышло. Яша, Яша. Искалечила жизнь твою водка, и сына твоего, Абрама, тоже. Но нутро то не пропито, доброе, светлое осталось! Нет в тебе жлобства, скупердяйства, завистничества, злобы… (Недавно товарищ рассказал, что у Яши, умершем в доме престарелых, был и другой сын, спортсмен. В армии командовал взводом, в 90-е занимался бизнесом, гонял машины из Владивостока. Но что-то давно его не видно, не спутался ли с криминалом? А пьющий Абрам с женой скрылся в деревне, пока нет вести о нем).
   Чистоклетиха. На втором этаже в общаге малосемейке живет Маша, полная дородная баба. Работает добросовестно сторожем, на одном месте. Дома избыток вещей, в одной комнате, так что они кучами складываются у сундука.  Жившая с ней мать-старуха померла… Окна ее комнаты, когда жила на первом этаже, всегда были прикрыты ставнями, в комнате царил полумрак. Стояло ведро с жидкими помоями у стола, от которого неприятно пахло. Мы играли с ее единственным сыном, моим дружком Сашкой, в шашки. Ныне он выучился, закончил университет, историк. Маша стареет, но все еще широким шагом спешит куда-то - спокойно ходить не может. В халате черном, рабочем да сапогах кирзовых всегда, а вещи хорошие лежат в тюках, неношеные. И дома не переодевается.
   -Дура,- ругал ее за это сын в юности.
   Молодо, зелено. Она ему и деньги, и все отдала. Зря только в интернат сдала, лучше б дома учился, а так только на выходные приезжал. Полны еще розовые складки на лице у Маши, а в глазах печаль. Встретит меня, разговорится, с мягким присвистом на букве  «с». Тарахтит с упоением, начнет - трудно остановить.
                ( СКАССИМО
  Нынешней весной после Пасхи, аккурат в родительский день, приехал я в родной город и, узнав, что Маша все в том же доме престарелых, где дважды навещал ее, пошел к ней. Она уже не та. После инсульта. Даже не знаю, узнала меня или нет, жестом пригласив сесть на кровать.    И все говорила: « Скассимо, скассимо!», - с ударением на «а», покачиваясь телом взад, вперед. Что значило это «скассимо»? Может, спасибо?..
  А когда-то даже всплакнула, слезы выступили на уголки глаз, провожая меня на улице у крыльца дома престарелых. Словно по родному сыну, который давно не приезжал с Алтая. Посылки сына теперь она получает, и все гладит письма, подарки, полубессознательно, может, чуя, от кого и откуда они? Рассказывала это мне няня-медсестра.
   Сашка был после меня, летом, кормил ее мороженым, которое она любила, гладил по спине, рукам, целовал! Маша заснула, когда он уходил…  Думаю: душа душу чует все одно, даже если сознание утеряно!..
    Это место боли, интернат для престарелых. Сюда приходят люди умирать. Напротив Маши стояла кровать такой же старухи, которая приняла меня за священника, когда, войдя, сказал: «Христос воскресе!» К ней приезжал местный батюшка, исповедовал, причащал… Висела икона над кроватью обознавшейся старушки.  Еще одну больную лежачую старуху кормили с ложечки на кровати сестры в белых халатах. Пахло общим жильем, но не домом. Тоже самое видел в открытых дверях других палат… Сестры здесь молодцы, ухаживают и по-своему любят этих брошенных, уже никому ненужных стариков и старух).
   Россия семидесятых для них была зрелостью, и они тащили ее на плечах, как могли, часто с глубокого похмелья. Но все же волочили, так неужели не скажем им спасибо?
   В ее глазах плескалось черное море. Помните Катюшу Маслова из «Воскресения» Толстого. Мне казалось, что у нее такие же глаза! Вообще, мне казалось, что она и есть Катюша нашего времени, только еще до греха… Горячи очи черные, как не обжечься о них? Боялся, чудак. Даже не заметил, как постепенно влюблялся. Еще  при первой встрече меня поразил ее взгляд, когда сказал, откуда родом…
   -Из Черемхово?!- она с интересом взглянула на меня, и что-то в ее глазах я прочел большее, чем следовало читать.
   А пока мне оставалось влюбляться, смотреть на ее стройные ножки и ужасаться: неужели она будет моей?! На каждой репетиции я упорно старался не смотреть на нее, не дать и тени подозрения, что по уши влюблен. Но весной, но весной!
   Впечатление, что я победил. Боже! За что женщины нам дарят такие взгляды?!
   Дело не в том, кем станешь, дело в том, для чего.
   Среди бела дня будто открылись ладони неба, и прямо на город просыпался дождь. По опустевшей  улице бежала женщина, одиноко и несуразно. Слетевший лист изогнулся на асфальте, упершись черенком о твердь, и ветер погнал его дальше. Около мудрого старого тополя опавшая листва, будто детвора, играла в догоняшки. Ветер, прогнав одни тучи, нагонял другие. Часть неба за рекой была глубинно-голубой, а у реки  сгущались темно-синие тучи. Изорванные в странствиях-скитаниях, они сливались в сплошную темноту и пугали горожан исподним мраком.
   Как беспощаден порой Эрос. Словно червь, гложет людей эротический угар.
   Пресен мир, ни радости, ни боли. От пережитых страстных эмоций?..
   Когда ничего не происходит. Без притока новых мыслей, ощущений. Безверие в силы свои. Бездарность.
   В заснеженные, засиненные улицы пришел покой! Только собакам неймется, лают на разные голоса. Хозяева в своих домишках поприкрыли ставни от глаз разных людишек.
   Утром мир радуется самому себе, словно новорожденный! Словно все впервые: и солнце, и небо, и роса! И человек, хоть чуточку способный чувствовать, не может не ощутить этой радости. Она смывает горький осадок ошибок, неудач, она исторгает восторг от прекрасного! Будто заново видишь все: и сырой лист, вспыхивающие алмазами росы в пожелтевшей траве, золотые подпалины деревьев среди живой еще зелени. Радуйся, русский человек, живи!
   Каменистая земля, на которой прижился лишь желтый донник, черные квадраты полей с побитой заморозками картофельной ботвой. Черемшанка, родина, речка детства! Каждая полянка, гнездо, земляничный ягодник здесь мне знакомы до слез!
   Милая ты жизнь, крепкая еще,
   Ты запомни жим в правое плечо!
   Голоштанное детство. Радостно-звонкое. Свист ветра в ушах, когда ты, лихой индеец или ковбой мчишь «на своих двоих», что есть духу, к ручейку с названием Черемшанка. Только что просмотрен фильм с выстрелами и погонями. И вот ты тоже один из героев! То ли Зорро, то ли Железная Маска, то ли Оцеола?.. Друзья – тоже герои из фильма! И сладостно, и прекрасно жить, не смотря ни на что! Сказочно и ярко, часто вместо книг, питало мое детство кино (недалеко от дома был Дом Культуры).
   Ребенок смерти не принимает. Украшенный дешевыми бумажными цветами гроб соседки, из которого  ее внучка двух или трех лет пытается вынуть эти цветы.
   Что-то пытаюсь писать под Куприна. Озарения такой силы. То характерная сценка, то просто состояние, атмосфера его рассказов.
   21.10 Серо, сыро, дождь. Зарядил с утра и не дает покоя. С крыши сваливаются золотые листы. Осень удалась на славу! Оправдала себя повальными дождями, и лишь краткими днями  из солнца и бирюзы.
Тугую жизни силу я чувствую душой!
(Дотронусь до могилы и обрету покой!)
   Бунинские скрижали. В хрустальном замке души новые узоры! Глубок. Анализирую «Митину любовь». Нечто подобное было и у меня с С. В моих дневниках сосредоточилось достаточно психологических частностей, из коих можно создать подобный рассказ. Тонкий и глубинный. Частности эти надо расписать. А что это не фантазия - не страшно, лишь бы сильное чувство выразить.
   Критики – неудавшиеся писатели. Куда сложнее отобразить мысль и чувство, чем назвать их, расчленить, объяснить. Художественный дар реже. Какая разница: наяву ли это произошло или выдумано? Главное – художественность.
   Хочется писать о любви, утверждать ее чистоту и прелесть, в противовес обтерханным хамоватым современникам. О любви с благородством и верностью!
   Как о гордость разбивается чувство любви. С. Ч.
   Недовольный голос женщины, беседующей с подругой:
   -…их четыре, а должно быть шесть,- надавляя на каждое слово, говорит она. В этом давлении ее правота по отношению к неправым и уязвленность.
                ИЗНАНКА
   Он выпил пять таблеток от простуды, запив горячим молоком с растворенным в нем сливочным маслом. Уже две недели, как он болел. Чувствовал, как болезнь далеко запустила свои корни во все тело и стягивала, стягивала их к сердцу, как паук сети…
   Утром он проснулся с неприятным ощущением: в носу и горле свербило, слезились глаза,  и хотелось чихать. Зарядка, разогнавшая кровь, и водные процедуры очистили горло, но начался сильный кашель. Сегодня он решил пойти в больницу, народные средства не помогали. Хотелось с корнем вырвать эту гадость из себя и вновь ощутить в теле легкость и веселость. По дороге в больницу он купил газеты и смотрел на осень. Опять ночью шел дождь, все кругом было сыро. На тротуаре валялись обломанные ветром ветви тополя и желтая листва. Дворники не успели еще их смести в кучи и запалить. Небо хмурилось и лишь вдали, где, судя по всему, находилось солнце, в синей туче бледно желтела широкая полоса. Вчера он читал рассказ о враче. Верно писатель подметил психологию некоторых работников в белых халатах: людьми брезгуют, сидят, жиром заплыли. Тепло, денежки есть, что еще надо? Поэтому разговор в регистратуре сразу повел на повышенных тонах. Но на этот раз все обошлось без споров и ссор,  уколоть медработников было нечем. Он поднялся на второй этаж, где был кабинет, в который его направили, занял очередь к врачу. Молодых, как он, в очереди не было. Все старики да старухи.
   -Когда-то и я таким буду,- усмехнулся он про себя.
   Очередь, как всегда, двигалась медленно.
   -И о чем они там так долго говорят?- злился он на врача и пациентов. -Разве не ясно все: тяп-ляп, простыл, лекарство, и дело готово!
   Как всегда находились желающие прорваться без очереди, что понаглей, понахрапистей. Как везде, были и личные знакомые медиков, для которых очереди не существовало. Хорошо, что в руках были газеты и книга, которую он еще с вечера надумал взять, чтобы сильно не нервничать  в очереди. Он читал и отмечал довольно верные мысли знакомого автора-искусствоведа о творчестве. Заглянул на третью страницу газеты, в «Международное положение».
   -Все воюют, - привычно и стерто работала мысль.
   Уже никакие ужасы внешней политики его не поражали, он давно их пережил. Правда, на днях обрадовался: наконец-то договорились с американцами по ракетам! А то уже никто и не верил, что это возможно. Молодцы! Хоть какой-то, да свет! В душе, конечно, еще была опаска – вдруг передумают. У янок на это дело дух скорый, надежи на них никакой нет. На второй странице был явлен  новый первый секретарь обкома.
   -Дельно говорит,- отмечал он про себя. – Однако дельно и ершисто многие сейчас заговорили. Подыгрывают под время, настроения людей… Толку пока мало, рабочие не больно радостны, да и в магазинах сдвига нет…
   Политику-то он поддерживал, но в местное начальство не особо верил. Посмотришь – на земле завал, народ  гоняют туда-сюда. А кто б спросил, что хочет народ? Кто поговорил с ним по душам?.. Нет, не было движения к человеку, и нет. Бюрократия. Кто его знает нынешнего первого? Может, до всего руки не доходят? Друг говорил, что и на заводе у них не больно победно, где побывал первый.
   -Землю надо да строить хозспособом,- говорят первому.
   А он отвечает:
   -Земля с 17-го года наша!..
    Вот так-то и поговори. Плюнул в душу и укатил…
   Подошла очередь. Молодая худенькая доктор вначале взглянула нелюбезно, но, узнав, что он имеет почти высшее образование, да еще молод, не женат, подняла хвост.  Разговорилась,  оглядывая его крепкое тело…
   -Одевайтесь, придете в четверг!
   В четверг так в четверг. Взяв кипу выписанных рецептов, он направился в магазин и аптеку. На улице, пока сидел в больнице, разъяснилось. Солнце до рези в глазах сияло везде, даже на грязи. Купив молока и таблеток, повернул домой.
   Дома были родители, пришли на обед с работы. Он выпил таблетки, усмехнувшись: «Теперь напьемся таблеток на всю жизнь». Поев картошки, почувствовал, как в голове и внутри потеплело, потянуло спать. Он прилег...
   Отец ушел, мать, взглянув из коридора в комнату, на его свернувшуюся на койке фигуру, сказала тихо сама себе: «Пусть спит!» И вышла. Ах, мать, мать! Простая женщина, работающая в коммунальном хозяйстве. Все беспокоится за него. В больницу она  отправляла. А он спорит и порой прикрикивает на нее, так что стыдно самому, и ее жалко. Понимает, а сдержаться не может.
   Тело засасывало в сон. Он перевернулся на живот и уткнулся лицом в тепло одеяла. Голова работала еще совершенно трезво, а вот тело стало как будто не его, разнежилось. Не было желания даже снять обувь. Становилось  тошнотно, а забыться и уснуть он все же не мог. Через час надо было сходить в аптеку и взять лекарство, изготавливаемое по рецепту. И тут начались мысли. Да еще какие! Яркие, ясные!..
   …Мир погиб и горестно в миру… Внезапно он почувствовал себя за той чертой, куда художники уходят от людей. Стало горько отчего-то на душе и захотелось вернуться назад, к простым людям с их горестями и радостями, любовью. Страшные и нелепые мысли толкались в мозгу. Умру, не доживу до утра, до этой ясной и голубой жизни, что за окном! О, горько, как горько! И ночь заполошная и черная подступает и давит. Он почувствовал в глазах слезы. Хотелось вернуться к обычному, просто к любви, к простым смертным. Забыть об их низменности.
   -Дурак,- спорил второй голос . - Кто они тебе? Не они тебе судьи…
   Все же он цеплялся за мир, за каждую живую детальку в нем, за еще синее небо. Так не хотелось, чтобы оно стемнело. За телевизор. Там мир, там живое, и я с ним связан.
    Не смотря на болезнь,  была ясная острота ощущений… Но мысли путались и скакали с одного на другое.
   -Нет, упаду, не дойду,- думал он, чувствуя слабость в теле и руках.
   Ему до слез стало жалко себя. И самое главное при этом, что никто его не жалеет. Так хотелось жалости, поплакаться в теплую женскую грудь.
   -Сладостно, сладостно, - вспыхнуло в нем.
   Он не отдавал себе отчета, что сладостно, но слова жгли и душили, ложились на саму душу.
   Он отчетливо понимал, что болен. Но также он видел, что, будучи больным, он никогда еще так ясно не мыслил, даже будучи  здоровым. И он знал, что его держит в жизни – надежда на любовь!
   Она была прохладна, как рыба, только что покинувшая воду. И от мороза свежа. Она озарила мягкой свежестью весь мой захолустный мирок.
                …
   
 -Сколько людей, какой мир и сколько ощущений!- думал он, озираясь по сторонам.
   Все эти ощущения свежо проходили по нему. Где же я успею запомнить, описать их? Яркий электрический свет, гулкие полы. Врачи заходят в кабинет на работу. Так каждое утро. Привычка. И в привычке суть, радость! Женщина. Совсем не умеет ходить на каблуках. Кажется, что ноги у нее ломаются при каждом шаге.
   Больница. Тишина по-больничному. Утро серое. Еще не разбежался персонал, не разошлись больные. Лишь слышна тихая возня в операционных и прочих комнатах. Давно я здесь не был. Тишина сладостно ложится на душу. Лица знакомые. Но не приятели, имен не знаю.

   Вспыхнула и взорвалась звезда. То же самое творчество. Приоткрытие, понятие того, что миру неведомо. Не меньший хлеб для мира, немалая звезда. Мир готовил, готовил его, и вот он взорвался – талант, гений!
   Угрюмая вонючая серость пыталась задавить чистое и высокое, попасть в свет, на свет.
   Что мир, в котором нет тишины и тайны, что голова, в которой нет идей.
   24.09  Издеваются над рабочими, как могут. Приехал на подсобное хозяйство замминистра по сельскому хозяйству, наготовили и мясца, и колбаски, которые рабочие от своего подсобного предприятия не видят (подсобное кануло в лету. Все, что строится на неправде, недолговечно – автор в 2018 году).
   Когда очертит солнце полукруг
   По комнате моей пустой и тихой,
   Ты выйди в сад, открыв ворота, друг.
   Пойдем с тобой гулять аллеей дикой…
Вернуться к себе в прошлом, вспомнить, чем жил. Остановить время в пожизненно застывшей строчке. Перечитывая дневник, передумываю свою жизнь…
   Ритмы стучат в сердце. Начитаешься стихов, и звучат строки в голове, неясные, так, ради формы. Ритмы, звуки. Это неплохая внутренняя способность к ритмике стиха.
   Алый закат, небо парусом горит на западе!
   Поутру горели золотые свечи тополей. Низкое солнце било вкось по переулкам, и серебром блестели желтые кроны деревьев. Искрились и горели в прозрачной сини.
   Все истины открыты. Ты не находишь, перечитывая даже себя? Но почему-то от них уходишь, забываешь, а потом вновь открываешь, как это здорово, прекрасно, верно!
   25.09 Чистый цвет голубого золотого дня! Осени краски.
Голубой золотой день!
На дорожках сырых тень -
Тополей и берез сень -
В этот ясный и чистый день.
  Кто ты, бездарь иль талант? Можешь ли выразить свое время сильно и явственно? Или не браться за перо, уйти в простую бесхитростную жизнь?.. Или пробиваться, добиваться, совершенствоваться? Второе благородней и верней.
   Не распускай нюни, еще не познавши себя. Не давать червоточине самовозвеличения сожрать себя. Есть чувства чистые и простые, ими живи, о них пиши.
   Осень, синь-синева, день.
   Холодок, скукота, тень.
   Молоко, хлеб да сыр, сень.
   И домой мне идти лень…
   26.09 Золото, железо, серебро - все вместе - образность Ларисы Рейснер. Тонкая точность детали – Бунин. Пышными цветами набрасывает Рейснер. Мой слог пока слаб, невыразителен, затерт. Надо шлифовать. Есть искренность, наброски образности, наблюдательность.
   Ощущение трудно передаются словом.
   В белой дымке небо, горько пахнет полынью, ветер шевелит яркий желто-зеленый донник. Кусты покраснели. Словно кровью налились! Срывает ветром белые головки увядших цветов и разносит пушинками по земле… Осыпались розовые цветики-семицветики. Колюче смотрит камыш. От трепета листьев будто стоит серебряный свист в ветвях. Ближе подойдя, увидел пухлые комочки птах с желтыми спинками, сидят, клювом чистят серый подгрудок. Легкие ветви качают их, пружиня под тельцем. Голубой дымок пускает тепловоз, трогаясь с места. Жизнь не стынет, жизнь движется, не смотря на холод осени… Надежда на любовь, осмысление природы и творчества, созерцание.
   Камыш пахнет сырыми лягушками.
   Настоящие чувства дружества и братства владеют мной этой осенью. Когда пишешь, надо чтобы сильные человеческие чувства были с тобой, в тебе.
   
(А ты иди и полюби
Вот этот серый день,
Вот этих птах
И их негромкий голос!
Пусть поседел на голове уж волос,
А ты иди и полюби!)
   В глубине человека сидит звериное нутро? Ницше показал звериную изнанку человека. Что увидишь и поймешь, с тем уже можно бороться. Гад полезен, изучая его, учишься противостоять ему?.. Полезно ли знать и опровергнуть человеческую изнанку? Признайтесь, и в вас сидит частично этот зверь, ваш двойник? Достоевский это увидел и понял.
   28.09 Дорога уводит в голубое.
   -Там небо, там счастье!- думаю я.
   Утром солнце добавляет сочности краскам, домам. Тополя, и без того лучистые, облиты золотом! Разноцветные дома распирает от гордости, от глубины и чистоты цвета! К полудню небо заволокло бело-синими тучами,  меж них проглядывают кое-где  голубые полыньи.
   Жизнь проходит сквозь меня прошлым, настоящим, будущим. Сердце живет сегодняшним днем, в котором есть и вечность, и бесконечность!
   (Зачем писать, какой человек в низости своей?  Не хочется низменности. Это читателя не подымает, не возвышает его дух, душу. Герои возвышают!)
   Наташа Т. Я чувствовал, что тону, тону безвозвратно в ее черных глазах! И мне было сладостно это потопление, и я никак не мог оторвать взгляд от  черного омута. Она смущенно улыбалась… Когда расстались, в душе  осталось такое равновесие, такая удивительная тишина, точно золотых волн нахлебался!
   (Пусть в мире серость, неуют,
   А птицы все-таки поют!
Серый день, серый снег. Дует холодный северо-запад. В лесу мятутся березы и шумят сосны, заносит белым снегом тропы и лыжню. И все равно хорошо от резкого и свежего воздуха февраля! Все равно потеплело, нет январского мороза.)
   Желтый листик прилетел
   К дому моему.
   На крыльцо присел и спел:
   «Скоро я умру!..»
   Я был тронут, я успел
   Прошептать ему:
   Оставаясь не у дел,
   Он пронзает тьму!

   Редко солнце появляется из-за туч. Сухой хруст изломанных листьев,   желтого ковра под ногою.
   (Погружение в воспоминания. Сколько людей, сколько судеб!
           МЕЛКИИ ТРАГЕДИИ
   В жизни не счесть трагедий мелких, но оттого не менее печальных. Уехал сын от матери жить в другой край. Она одна, без мужа, коротает свой век. Трагично.
   Умер муж у тети Нины Крыжановской  - дядя Миша. Работал на бульдозере в ЧУМе. Невысокий, коренастый. Приходил домой в замасленной робе. Знал моего отца, работали на одном предприятии…
     Сошлись они с тетей Ниной в зрелости, когда обоим было под пятьдесят. И недолго вместе пожили. Она заслуживала счастья. Хорошая, улыбчивая, трудолюбивая, как и сын ее Володя по кличке Коржик, с которым дружил в школе…
   Недавно умерла и она. Все держала коз для внуков. Приработок к пенсии - молоко на продажу. Внуки выросли. Последний раз видел ее в окно маршрутки. Как всегда, улыбалась, звала в гости в свой деревянный низенький неказистый домик. Так и не зашел к ней туда ни разу…
   Дядя Петя тоже долго жил без жены, после смерти первой любимой Лиды.)
   Любовь, очищающая сила любви в старческом сердце, когда смысл жизни сливается с любовью! У Бунина. Прошла жизнь. «На хуторе». «Кастрюк» .  Желание жить старика.
          ( Серафима Рашидовна
   В Черемхово много татарских фамилий. Сосланы сюда в сталинские годы, репрессированные. Они и здесь освоились, срослись с русскими. Никогда в городе не делились на русских и татар. Кладбище, правда, у них есть свое, кто хочет - хоронит по-мусульмански, лицом на запад, сидя. Одна из теперь ушедших Серафима Рашидовна, завуч, потом директор школы. Сама, бывало, получала и разгружала мебель в школе. Дети у нее, как дети! Чисты и умны. Дотошная. Работала и с трудными детьми, возглавляя родительский комитет, посещала дома с неблагополучными семьями. Маленькая, чернявая, улыбчивая… Упокой, Господи, ее душу!)
   «На чужой стороне» у Бунина поразительная, цепляющая за сердце, трогающая деталь! «Они всего боялись и даже перед носильщиками неловко и торопливо сдергивали свои растрепанные шапки…» Как мы в армии, с дедовщиной.
   Шерстная. Слово отца!
   Как рождается рассказ… От состояния, от какого-то кратковременного ощущения, точного, захватывающего душу. Сердце просит высказаться.
   Серебряные струйки ночью по стеклу окна. В который раз осень, который раз ночь, который раз  -  жизнь!

                (ТЕТЯ ЛЮБА
   Сегодня полгода, как умерла тетя Люба. От рака. Карие глаза. Полное добродушное лицо. Фото на поминках. Не видел ее в гробу.  Поддержал на закате жизни, звонил, говорил о Царстве Небесном.
   -Спасибо, добрый человек,- писала мне в ответ на эсэмэску, когда поздравил с православным праздником и желал здоровья.- Помолись  за меня, его так не хватает,- не узнав от кого, цеплялась все-таки за жизнь перед мраком могилы, не вполне веруя в загробную жизнь…
   Мужу потом сказала:
   -Батюшка в больницу приходил, разговаривал. После него так хорошо на душе стало, как после Володи Шавёлкина!
   Теще моей, ее первой подруге, приснилась после ухода в саду, в шортах. Здоровая, улыбалась, занималась своим делом, как всегда, на даче, на участке. Теща говорила, что у Любы цвет глаз изменился перед смертью, поголубели.
   Упокой, Господи,и ее душу!)
   (Ух, какой барин! Красивый! Прилетел под окно пухлыш с розовой грудью и серыми крыльями – снегирь! Пикает, словно детская игрушка свистит. Синички по сравнению с ним - бедные родственницы! День трех святителей: Иоанна Златоуста, Василия Великого и Григория Богослова.
Часто радуги свеченье,
Сердца праздник - воскресенье!
   Самое большое обретение по жизни – это то, что ты веру нашел, Иисуса Христа! Точнее: это Он тебя достал своей любовью из мрака греха и безысходности.
   Мать говорит, гуляя по улице, когда зову домой:
   -Сейчас, батог положу.
   Батог – это палка сучковатая, чтобы опираться на нее. Слово из Бажея, с ее родины, из деревни. Еще вместо четверг говорит «четверег». Стала старухой, медленно ходит, сгорбившись, а была шустрая по молодости.
   Лучше иметь любовь, чем талант художественный. Хорошо, когда все вместе. Худо, когда есть талант, и нет любви, сердце умирает.
Умирают от нелюбви,
Воскресают от состраданья!
Умирают в холодной крови,
Воскресают от ожиданья!
И, как Христос воскрешал людей, так и ты воскрешай людей словом, состраданием, любовью!)
   1.10. Ангара заштрихована черточками волн. Голубоватая сталь водной поверхности сияет у кромки берега серебряной расплавленной полоской. Сладостно думать. Сколько всякого мелькнет в освеженной сном и осенним холодком голове! То вспомянется инструктивный лагерь, то еще что-то,  приятное самолюбию. В Иркутске много голубого в эти дни. Обнажились тополя. Их листва, не успев позолотиться, полежать пышной периной, заржавела и пожухла. В город хлынуло небо, яркое, холодное, чистое! Прозрачны парковые аллеи, где парочки выгуливают свою любовь. Лица. Когда их много, кажется, в каждом мелькнет суть знакомая и исчезнет. Сколько красивых девушек!
   Не то в моем родном городе Черемхово с посеревшим небом. Только окончилась работа, озабоченные фигуры спешат домой, на ходу забегая в магазин. Серость, осень, стынь. Через два часа город задремлет, на него сойдет пугающе-холодная темная ночь.
   В областном центре бойчее, веселее. Народец вечером не прячется по домам. Пусть темны боковые улочки, центральные полны светом и народом. Гуляют… Пусть гуляют, если на свои.
   Чем больше отдал летом, тем более взял для себя!
   Проза. Это же, как музыка! Она может понести тебя, как серебряный звук, и может сжать в пружину, изломать, исковеркать.
   Тишина и тоска, тоска… Звук грусти.
   Тишина и тоска. Совершенно иное звучание.
   Ласковый ночной дождь. Многозвучье струй! Шорох и шептание с мокрой листвой, горький дух осенних тополей. Шлепанье струй об асфальт… Словно босыми ногами идет дождь! Мягкий приступ их о сырую землю. Город притих, слушает этот дождь, последний теплый дождь. Он словно подводит итог сделанному, смывает грязь с души, желает остаться во мне чистотой перед зимой, ясной и холодной.
   Бездарно-глупый день? Врешь. Ты думал и значит жил!
   «Огонек», мысли после чтения Шатрова и Вознесенского. Перестройка будут, если не согнем по холуйски спины, осознаем себя человеком, не попадем в духовное рабство.
   С Инной после моего письма породнение, мы боимся сказать и сделать друг другу плохо. Она читала письмо и плакала.
   -Что, что с тобой?!- спрашивала ее при этом младшая сестра, заглядывая в ее лицо…
   Можно достичь души! Стоит человеку сделать мне добро, как в моей душе звучит теплый отзвук.
   Хорошо, что мои родители не заелись. Вырос в бедноте, но честности. Мне не нести греха заевшихся родителей, а уж своих постараюсь не совершить. (Легко сказать, трудно сделать… Автор тридцать лет спустя).
   Дождь во мне звучит. Иногда в голове бессмыслица, и она претендует сказаться… Как приходят стихи? Строчка, мысль, а дальше ищешь рифму.
   Странное чувство порой овладевает мной при воспоминании о путешествиях. В каких предвечных широких далях затерялась душа среди России. В каком измерении сейчас я, чуждый всем? Среди ночи, в темноте, в одиночестве, в поезде среди безжизненно-холодных полей. Даже странно, что в вагоне бьется, пульсирует жизнь огоньками, тревогами, мыслями. Одинока душа, ощутившая себя в ином измерении бесконечных пространств. Хоть все это и наше, за окном Русь!
   Сквозь белые поля России,
   Сквозь черные поля России,
   Спешу, лечу, кричу тебе:
   -Укрой меня, в метели злые
   Так холодно моей судьбе!

   Поля, золотые кудри берез, золото и под ногой, озарение снизу и сверху!
   3.10 Совершенно новое ощущение утра. Голубое ясное небо, как твои глаза, когда ты любила после разлуки! Чудо-душа! Сколько дивных ощущений колеблет ее.

   Все ее маленькое и легкое тело, подбористые стройные ножки так и запало, так и обожгло ему душу!
                ХАРАКТЕР
   Собака не любит, когда ее ругают. Мама вывела ее на улицу. Собака, сделав свои дела, кинулась лаять на прохожего. Мать кричит ей:
   -Нельзя, нельзя!
   Но Роза лает и на маму, не обращая внимания на крики. Она знает, что хозяйка ее не тронет…
   Сын вывел собаку на улицу. Собака, оправившись, принялась, было, опять лаять…
   -Я тебе дам, иди домой!- словно палкой по хребтине ударили ее слова хозяина (ему потом, допекая, все высказывает про собаку злая соседка Алла… Несколько лет спустя у Аллы появилась такая же собака, которая сдуру лаяла на прохожих, но ничего ей не сказал). Собака сжалась и бочком мимо хозяина тихо пошла домой. Проходя рядом со мной, она боится стальной руки, совсем замедляя ход. Но, пройдя безнаказанно, опрометью мчится домой, поджав хвост и уши. Если дома хозяйка, она вскакивает ей на колени и лает, рычит на сына. Если мамы нет, прячется под койку. Характер.
 (Я ведь это совершенно все забыл, и, если бы не прочел записанное тридцать лет назад, оно окончательно бы исчезло из памяти. И запись может исчезнуть, разве не так скоро. А все же это было в мире, и, если кто-то пишет за нас или смотрит за нами, оно сохранилось. Но почему так душе больно? Укололо сильно воспоминание об этом ушедшем. Вздох… Пожалуй, это скорбь о тленности жизни, ее мимолетности, о том, что уже ничего не вернешь. Ущербность жизни… И вместе с тем постоянно текущее, скользящее время заставляет ценить мгновение, каждый день.)
4.10  Наступили особые дни беспечальной осени. Какие краски, какая радость теперь глядеть на лет листвы! Тихий, с легким постукиваньем или шуршащий. Лист изящно фланирует в голубом небе. Виртуозно кружит, крутит пируэты. Или, рисуя елочку, опускается на землю…
   Один убит, упал другой,
   Но снова ангельское знамя
   Поднял высоко Верховой:
   -Ребята, не Москва ль за нами?!
   Сергей Есенин в Русь свистит,
   И кровью оплескались лужи,
   А бард живой в Москве хрипит:
   -Спасите, люди, ваши души!

   Есть люди, как оторвавшиеся листья тополя. Мчатся по жизни по воле ветра, ищут приюта, везде замерзают. Кто их так породил? И я, как оторванный, брошенный без тополя листок осенью.

 ( Светит небо голубое!
   Светит полная луна,
   Светит чудо неземное!
   Светят новая  весна!)

                Больной
   Больной выпил две таблетки от простуды, поел щи, хлебнул чаю и вышел прогуляться. На улице было тепло и солнечно. Наступил осенний вечер,  когда солнце еще не зашло и так ясно на душе от осени, листьев, прохлады! Спешили с работы домой прохожие… Больной вдруг почувствовал себя немного опьяневшим. Как это по-научному называется - состояние эйфории. Почему-то ему стало беспричинно весело. Мысли крутились в голове глупые, несуразные. То он вдруг воображал себя знаменитым писателем и смеялся над собой, прямо-таки издевался над своими произведениями.
   -Ага, а здесь у вас что?.. Так-то, батюшка, дрянцо!- выискивал неудавшуюся деталь. - А здесь еще хуже,- хохотал, ерничал кто-то внутри…
   Чувствуя, как его все больше развозит, расшатывает, больной, еще ясно мысливший, повернул домой. Мозг работал отчетливо и сохранял координацию движений. Впрочем, хотелось расслабиться, пустить руки и ноги своим ходом. Больной уже видел себя как бы расслабленно-пьяным, существуя как бы в двух измерениях. С одной стороны четко шагая по раскисшей от грязи дороге; с другой, заплетаясь вперекрест ногами и балансируя, словно на канате.
   Наконец, дом. Больной разделся, выпил молока и сразу упал в постель. Повернулся лицом к подушке, обняв ее руками. Мысли то путались, то вновь становились ясными. Когда мысль уходила куда-то в заоблачную высь, он обрывал себя… Из груди вырывались полухрипы-полустоны. Он мог их прекратить, но почему-то они ему нравились, даже  доставляли удовольствие. И он кряхтел:
   -Эх-хе-хе, а-хо-хо,- то слабее, то сильнее.
   Свет, еще ярко бивший в окно, почему-то показался ему неестественным, и он попросил мать задернуть штору. Успокоившись, прикрыл глаза. Снова открыл. Тело становилось все непослушнее, на него наваливалась  какая-то тяжесть.
   -Таблетки!- вдруг понял он.- Состояние эйфории,- саркастически усмехнулся над собой. –Все от них… Теперь все, что ни скажешь, гениально!.. Даже очень, аж писать хочется,- ерничал кто-то в душе.
       Плакать тоже отчего-то хотелось. Но сон постепенно брал свое, мысли путались.
   -Если не умру, то стану здоровым, если стану здоровым, то умру,- пришел он вдруг к нелепому силлогизму… -Дурак,- оборвал себя в очередной раз. И стал засыпать…
   В полусознании ему чудилось, что на него надвигается обнаженная белая женская грудь.
   -Ложбинкой,- попросил он, - ложбинкой!
   Грудь была теплая, мягкая, близкая. Он сознавал это в каком-то полубреду и тянулся к ней всем существом. Грудь приблизилась и легла прямо на лицо, накрыв его мягкостью и свежестью сладко пахнущего женского тела. Лица женщины он почему-то не видел.
   -Сладостно, сладостно,- мелькнуло в голове уже почти спящего, и отчего-то   потрясло своей глубиной. – Сладостно, сладостно!- обмирая, повторял он.
   Всю ночь он чувствовал, ощущал на себе тяжелое тепло приятной наготы. Он почти слышал, как под утро сползла женская грудь с его лица, по которому текли благодарно слезы.
    Проснувшись, больной увидел яркую синь неба в щель между шторами, брызги солнца на листве тополя, росшего под окном. И ощутил тепло солнечного зайчика на  руке. Он был здоров.
                ...
   «Митина любовь» - правда тонких и точных подробностей. Весь мир озарен, когда ты любишь! Во всем видишь любовь! Природа. Чем-то сродная деталь толкает нас к совершенно разным переживаниям. Боязнь расплескать чувство есть. Уверяем себя, вспоминая все хорошее! Чувство: плотно уложено состояние тела, души, действие, деталь – запах ее тела!
   Слезы сквозь снег. И вообще грустно. Зачем же жить, если исчезнет, ненужным станет вид Хомосапиенс? И как жить? Наслаждением? И память по себе оставленная – тоже наслаждение. Одним простые и низкие наслаждения – вино, женщины, еда, почет, другим высокие – сладость умственных забав, творческих горений. Высокие тянут за собой низы. Зачем их тревожить? Все бессмысленно, и надо только прожить с наслаждением. На что ты пишешь сейчас? Уже наслаждение тебе и это? Но ведь хочется и славки, хоть гнилого ее бочка. Стоп. Хочется, чтобы и все жили в сладости, не мешая друг другу наслаждаться. Из века в века ждем, и не можем достичь того. И это высшая твоя цель, поскольку тебе не жить в радости, если не живут другие, если хоть один не способен найти наслаждение.
   Засыпает следы снег.
   Был ты и нет, человек…
   Думал: запомнят, поймут. Где?
   Много, подобных тебе,
   Утонули в забвенья воде.
   ...

   Надо жить так -
   Не за тертый пятак -
   Чтобы себя понять,
   Счастье в руках держать!


   Серо-белая муть. Снег в вышине совершенно не белый, а серый, под цвет туч. Черный забор, обнесенный снегом. Все черное спешит стать белым…  Снег сечет картечью, а слушаешь – тишина! Белый запас наверху бесконечен. Поразительно, как исчезает снег! Коснется грязной дорожки или упадет в лужу - будто его и не было. Прозрачные лужи  смотрят исподней зеленой порослью. Листьев набросало в них. Можно изумиться красоте  обыкновенной лужи! Почему не изумляемся? Брел я по мокрым белым пятнам и думал: снег засыпает следы. Ему безразлично, кто мы. Все уходит в небыль. Время – это бесконечный снег. Есть единственная возможность сейчас остаться – рассказать вот об этом темном столбе, залепленном с ветреной стороны белым снегом... Почему человеку суждено исчезнуть? Безысходность над нами, как домоклов меч. Как умишком проникнуть в даль веков?
   Белая корова в серых пятнах, как и этот белый снег в черных полях и на деревьях.
   Я вспомнил утро на Байкале! Приехали в деревянный дом отдохнуть на праздники. Сени дома ранней весной были  еще стылыми. Поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Долго болтали, возбужденные сладостью воздуха, природы, тишины. Наступила темнота. Потом уснули. Ночью вышел на улицу. Воздух необыкновенно вдыхался, сам втекал в легкие, без усилий. В темноте передо мной высилась темная сопка, с еще не оттаявшими от снега боками. Слева от нее чернела другая, такая же. А в прогал меж ними глядели звезды, чистые и крупные! Небо было необыкновенно черно….
   С утра желтое солнце мягко лежало на стенах комнаты. Сторож из домика вышел на лед по воду. Я смотрел в окно, как он долбил пешней подмерзшую за ночь лунку, и хрустальные сверкающие осколки льда отлетали от нее в стороны.
   -Хорошо, должно быть, там, на воздухе!- подумал я. И поспешил на улицу…   
   Хороша льдистая вода в промерзших за ночь сенях после теплой спальни. Обжигает руки, лицо! Сторож  топит печь, она приятно потрескивает, пахнет вкусно древесиной и углем.

   Кругом расстилалась великая тишина! Редкое тарахтение машины или мотоцикла на дороге не могли ее  спугнуть и нарушить. Тишина оглушала! Выметенный от снега ветрами байкальский лед зеленел. Солнце припекало. Сопка, обтаявшая на солнцепеке, поросшая лесом в глубине, хранила еще снег, зернистый, колкий, он слипся в льдистые гранулы. Кое-где уже выпекло лужайки с сохлой прошлогодней травой, теплые, даже горячие от солнца. Я прилег на одну из них, сосредоточенно рассматривая слипшиеся хвоинки на земле, темные листики на кустарнике поблизости. Легкий сладостный ветер обвевал весной, теплом и нежностью! На солнышке разморило. Светило заливало теплое желтое золото в слезящиеся от него глаза, краснело сквозь закрытые веки. Внизу под сопкой послышался скрип, легкое грохотание спущенных на лед парусных саней…   
   Байкал ласкал, скованный льдом. Ветер, хозяйничавший здесь, вымел снег к центру озера. Зеленоватый лед в глубоких порезах, весь покрыт белой сетью трещин. Шум машины - комариный писк, посягающий на тишину матушки-природы!
    Главное - тишина и покой в душе! Что тебе еще надо, человек?!