Костерок в центре небольшой поляны на поросшем густым высоким ельником берегу, отбрасывая пятно света, едва доходящее до старого ровного по верху пня, определённого нами под стол, слегка потрескивал наполовину сгоревшими сучьями и почти не излучал тепла. Да оно, в общем-то, и не требовалось. Ночь намечалась погожей, котелок с чаем, запаривающимся, как положено, под крышкой, был уже сдвинут в сторону от пламени, освещал полянку висящий на дереве фонарь. Огонь поддерживался больше по традиции, чем по необходимости. Однако и традиция штука не маловажная, и ночёвка в глухом лесу, всегда остаётся ночёвкой в глухом лесу. Поэтому мы с Серёгой, к которому я набился в компаньоны, узнав, что он собирается подняться на «Казанке» к Шишигинскому плёсу, половить харюзков, натаскали к краю поляны целую гору ближайшего валежника.
День, ушедший за хребет недалёких Саянских гор, ещё шумяще зелёных в низовьях и уже притихших в ожидании первого не то летнего, не то осеннего снега по вершинам, для августа, перевалившего за второй Спас, оказался очень солнечным и вполне приятным для отдыха, но совершенно не рыбацким. Вяло взяв пару-тройку раз с раннего утра, больше, пока краешек солнца не затронул гору, рыба не клевала. Не реагируя на бессчётное количество поменянных мной блёсен, и «мухи», которые на своём шестиметровом «махале» регулярно перевязывал Серёга, подсаживая к ним то крашенного, то белого опарыша, она как будто исчезла из реки. И только под закат несколько добрых чёрных «таёжных харюзей» и увесистый ленок скрасили своим появлением наше совсем никудышное настроение.
Несмотря на то, что мы с Серёгой родились и выросли в одном селе, основанном ещё «Столыпинскими переселенцами» из Чувашии, и уехав из него после окончания школы, я частенько, особенно летом, наведывался туда к родителям, до сегодняшнего дня бывать вместе на серьёзной рыбалке нам не доводилось. Видимо, оттого он в начале искоса, оценивающе присматривался ко мне, и только убедившись, что сюрпризов, опасных на быстрой глубокой реке остерегаться не стоит, успокоился. А в завершение дня, когда я, повозившись минут пять, с отчаянно сопротивлявшимся ленком, всё же подвёл обессиленного хищника к борту, Серёга удовлетворённо крякнул и, черпанув подсачеком радужного красавца в лодку, уважительно произнёс в мой адрес: «Можешь, Вован, когда захочешь».
Хоть рыбёхи и для рожна, и для полновесной ушицы за день мы всё же мало-мало добыли, готовить ни то, ни другое не стали, решив обойтись тем, что взяли из дома и крепким таёжным чаем. Корни шиповника, ягоду чёрной и красной смородины и опять же шиповника, росших по здешним берегам везде, где бы ни приткнул лодку, мы приготовили для отвара загодя.
Не мудря, достали, что лежало сверху, в бачке с продуктами, которых при хорошем раскладе хватило бы и на неделю, разложили на пеньке и присели на пододвинутые лесинки. Как водится, выпили стартовые полтиннички «за рыбалку» и навалились на закуску, меча всё, что попадётся под руку. Сколько рыбачу, ни разу не попадалось за таким столом что-нибудь невкусное.
Серёга, на сегодня главный наливающий, потому что ему подфартило обрыбиться первому, не откладывая в долгий ящик, плеснул в кружки ещё и предложил уважить местного таёжного духа. «Капнув» тутошнему божку, мы точно так же выпили третью за речку и её водяного и, чуток пригасив, разгулявшийся после давнего короткого перекуса голод, вновь начали было рассуждать о том, почему сегодня не клевало. Однако тут же плюнули на это дело, потому что все мыслимые и немыслимые предположения и догадки были уже высказаны. Даже рыбьи потрошки ничего нам не подсказали, желудки у всей пойманной рыбы, которую Серёга солил, как только её снимали с крючка, оказались совершенно пустыми.
– Тварь немая, – не очень деликатно, но очень конкретно выразился он по этому поводу ещё утром, – чего тебе надо? Ведь голодная, как я с похмелья, а не клюёшь.
Старше меня на пять лет, разделяющих в детстве как пропасть, а в зрелости сближающих, как ровесников, Серёга и тогда, и сейчас собеседником был юморным и интересным. В разговорах не лез в карман за словом, но при этом никогда не навязывал своего мнения и не спорил. Обычно, когда те, кто с ним не соглашался, закипали, просто умолкал, а от особо одарённых спорщиков и вовсе отворачивался, чем доводил их, порой, до пятиэтажных матов.
По мере перетекания грамотно выгнанного, настоянного на клюкве самогона из Серёгиной доставшейся от отца мятой солдатской фляжки в такие же, не однажды испытанные водой и лесом кружки, наш неспешный разговор обо всём сразу и ни о чём конкретно, тоже тёк ручейком то туда, то сюда, перемывая косточки общих знакомых и смывая слой времени с далёких событий.
Ночь, расписанная короткими росчерками звёзд, падающих прямо на макушки высоченных деревьев, кажущаяся в лесу темнее обычного, даже не намеревалась бледнеть и покрываться пятнами предутреннего тумана, когда в Серёгиной ёмкости остался только запах. Тряхнув для верности ещё разок, он бросил фляжку на мох и вопросительно посмотрел в мою сторону.
Наскучавшиеся по реке и разговорам у костра, ни он, ни я спать не хотели, и для продолжения беседы и охватившего нас чуть ли не благостного, в отличие от дневного, настроения, я тут же подал ему свою хромированную, обтянутую разрисованной кожей баклажку, подаренную на юбилей кем-то из приятелей.
Серёга, взяв её, посмотрел на рисунки, отвинтил пробку, нюхнул содержимое и, уже разливая, поинтересовался:
– Чё стоит?
– Посудина или то, что в ней? – переспросил я на всякий случай, хотя догадывался, что ему интересна цена коньяка.
– На кой мне эта банка нужна, – Серёга ещё раз повертел рисунки перед глазами. – Что в моей, самой обыкновенной алюминьке, хороший самогон хуже не станет, что в твоей, навороченной, каяш (по-чувашски, последний продукт при перегонке браги, практически не содержащий спирта) в самогонку не превратится. Что нальёшь, то и пить придётся. А вот как тебе не жалко столь денег платить за то же самое, что почти задарма мой самтрест даёт – это интересно.
– Всё просто, Серёга, – я протянул навстречу ему свою кружку, и мы легонечко чокнулись, – ты ведь тоже сегодня пошёл «в верха» удочкой помахать, а зачем? Поставил бы сети по протокам сразу за деревней, и рыбы бы наловил, и на бензин меньше потратил. Во-от, правильно – удовольствие не то, хотя результат одинаковый. Другое дело, что для тебя этот коньяк ничем не отличается от того, что у нас в деревне продаётся, но тут уж я тебе ничего сказать не могу.
– У нас в деревне продаётся то, что люди покупают, а не как в городе, покупают то, что продаётся, – назидательно поднял указательный палец Серёга. – Потому что для нас деньги другой вес имеют, даже по сравнению с городскими работягами. Те свою зарплату с директорской меряют, а мы с ихней. Сколько получает тракторист на стройке или на уборке улиц? А здесь, на полях? За деньги, которым наши мужики в мастерских радуются, как Бобик Жучкиной течке, в городском автосервисе слесаря к яме или подъёмнику даже не подойдут.
Серёга выпил, прислушался к своим ощущениям и авторитетно произнёс:
– Хорошо, можно даже не закусывать. Если б не цена, совсем хорошо было бы, а так… Слушай, Вовка, а ты не знаешь, кто придумал, что коньяк клопами пахнет?
Я пожал плечами:
– Не знаю, наверно тот, кто никогда его не пил.
– Точно! – по-своему понял меня Серёга, – не иначе, как трезвенники. Сами не пьют и другим, чтоб не пили, аппетит портят.
– Серёга, а тебе никогда не хотелось уехать из деревни? – я с откровенным любопытством уставился на своего товарища по рыбалке. – Только честно. Ну, ведь скучно.
– Тебе – да, а я тут привык. Для меня хуже нет, чем городская суета. Я ж всю жизнь в деревне прожил, даже в армии угадал на точку за околицей села в Амурской области. И интересы мои, всегда деревенскими были, и сам я сплошь деревенский. Как моя бабушка, царство ей небесное, про таких говорила: «Он не низок, не высок и не узок, не широк. На работе жилистый, за своё прижимистый. На земле живёт истый, и в земле лежит чистый».
Я усмехнулся:
– С тобой, оказывается, надо поосторожней. С виду вроде простой мужик, а на самом деле, как Штирлиц – истинный, непогрешимый ариец, которому заранее место в Вальхалле заготовлено.
– Я и есть простой мужик! И с виду, и по родове, и по жизни. Ни в арийцах, ни в партийцах никогда не ходил. И насчёт своего места в этой самой «халяве» тоже очень сомневаюсь. А что в землю чистым уйду, так грязным у нас в могилку не кладут. Всех, как положено, моют последний раз, одевают, если нет нового, то в стираное, а потом уж и в землю опускают. Это, во-первых, а во-вторых, земля в деревне грязью не считается. Хоть с ног до головы ею, когда делом занят, вымажься, всё равно чистый. Бабушка моя больше девяноста лет прожила, перед смертью слеповата, глуховата стала, руки в мозолях, передник в земле да траве, а грязной сроду не ходила. Ты вот по родове тоже из нашенских, а по жизни, хочешь, обижайся, хочешь, нет, но давно уже мент. Для тебя навоз дерьмом стал, а для меня он – по-прежнему удобрение! Так-то, товарищ полковник!
– Ты чего завёлся? – единственное, что я сумел сказать, когда мой лёгкий ступор прошёл.
– Я не завёлся, – теперь уже Серега смотрел на меня с подначкой. – Ты спросил, я ответил. Как сказал на допросе один арестант: «Если не нравятся мои ответы, то не задавайте свои вопросы. Давайте посидим молча и не долго». Только тогда мы твой нафуфыренный флянец зазря раскупорили. В молчанку лучше на сухую играть. Так я наливаю или нет?
– А что-то этому мешает, Сергей Васильевич? Наливай! – я с удивлением смотрел на земляка, как будто видел его впервые. Впрочем, такого я его впервые и видел. Вот уж действительно, правы были наши деревенские старики говорившие что если хочешь узнать человека, либо вместе с ним сходи в тайгу, либо на его похороны. И, загоревшись неожиданно возникшей темой разговора, я продолжил пытать Серёгу:
– Ну, хорошо, привык ты к здешней размеренности, а тебе не муторно, когда изо дня в день одно и то же: вчера, сегодня, завтра. Должна же быть в жизни помимо повседневности какая-то цель или мечта.
– А чем моя муторга от твоей отличается? – оторвавшись от налива, глянул на меня Серёга. – Тем, что я на работу десять минут пешком иду и всего по одной улице, а ты каждый день через половину города больше часа на машине тащишься? И не я ведь от нудности в город сбегаю, а ты сюда в ночь-полночь мчишься. Что ты со мной в эту глухомань попёрся? Сходил бы лучше в театр, в кино или с женой по парку под руку прогулялся. А цель у меня есть, простая, как у всех, чтоб дети лучше меня жили, а внуки лучше детей. А у тебя, выходит, другая?
Я чуть задумался и, перебрав свои далеко идущие планы, коротко согласился:
– Нет, и у меня такая же.
– Вот видишь, о чём бы, кто бы в жизни ни мечтал, но за белый свет каждый только детьми зацепиться и может. А скажи навскидку своё заветное желание, когда ещё шпанёнком по лужам бегал и боялся, что от матери попадет. Или не помнишь? – глянул на меня Серёга, хитро улыбнувшись.
– Помню, – я тоже заулыбался, – чтоб мороженое в магазин не раз в год зимой привозили, а чтоб оно всё время продавалось, и чтоб день рождения у меня не в сентябре был, когда картошку надо копать, а на Новый год, когда каникулы, и ни картошки, ни покоса нет.
– Я, примерно, то же самое хотел, – согласно кивнул Серёга, – только я мечтал, чтоб в магазине всегда газировка была, а на день рожденья всегда дождь шёл, чтобы на покос не надо было идти. А больше всего хотелось быстрей вырасти, чтоб старшие брат с сестрой мной не командовали. Вот и все наши детские мечты.
Мы ненадолго умолкли, думая об одном и том же. Серёга снова чуть плеснул в кружки, и ничего не говоря, мы выпили за наше без изысков и излишеств непонятное нынешней даже деревенской ребятне, но такое неподражаемо счастливое детство.
– Чего сало копчёное не ешь? Мягкое, с прослоечкой. Навалился на одни огурцы с хлебом, лучше мяса пожуй, нынче летом козла на солонце добыл. – Серёга подал мне кусок варёной хребтины, как только я поставил кружку.
– Да ем я, не переживай. Мне ж, как нашу школу закончил, так почти десять лет везде от интерната до казармы помотаться пришлось. А там приучили – в еде за общим столом не ковыряться и аппетита не стесняться. Просто у тебя свой хлеб очень вкусный, и огурцы малосольные давно не ел, вот и нажимаю на них.
– Уговорил. Скажу Марии, чтоб испекла тебе в дорогу пару караваев на капустных листах. Возьмёшь с собой их и два ведра свежих огурцов. Жена дома посолит, будешь потом ими вот так же коньяк закусывать и сегодняшнюю ночь вспоминать.
– Хороший коньяк солёными огурцами, Серёга, только на рыбалке закусывают. В отличие от водки он, как ты сам заметил, закуски не требует и поэтому…
– Ну значит будешь плохой коньяк закусывать! – остановил моё нравоучение Серёга. – Или водки выпьешь, чтобы огурчики веселее пошли. Её, надеюсь, солёными огурцами везде закусывают?
– Везде. Причём, – я снова сумничал, – чем лучше водка, тем вкуснее должны быть огурцы.
– Огурцы у нас всегда вкусные. Вопрос, куда девалась хорошая водка? Бутылка сейчас стоит, как когда-то моя «Казанка» вместе с мотором, а сама – отрава отравой, не сравнить с ранешной. Если я тогда самогонку гнал исключительно из экономии, то сейчас ещё и от того, что не хочу за свои же деньги травиться. А почему так стало? Потому что раньше водку только государевы заводы делали, а сейчас, кто попало.
– Ну, затянул старую песню о главном, скажи ещё, что тогда и лес так не вырубали, и рыбы в реках больше было, и зарплаты всем хватало, чтоб безбедно жить.
– С лесом и рыбой пусть разбираются те, кому положено, они за то деньги получают. И про зарплату у всех не знаю, а моей получки ни сейчас, ни тогда вдосталь не хватало. И тогда горбатился и сейчас приходится. Зря штоль я летом с черемшой или грибами-ягодами, а осенью с кедровым орехом, если уродится, на базаре в городе стою, «дарами природы» торгую. Кто их так окрестил, тот, видимо, отродясь за ними в тайгу не ходил. А ты поди-ка, возьми эти дары, протащись пешком десяток километров с горбовиком за плечами да вёдрами в руках по болоту да лесу, или из распадка на вершину сопки мешки с орехом потаскай. Если легко покажется, тогда считай, что всё подарено, а не заработано. Только большинство людей предпочитает купить черемшу за ту мелочь, что за пучок просят, чем идти за ней в тайгу, и где, как она растёт, даже представления не имеют. Так что ничем она, трудом добытая, не отличается от той же политой потом картошки.
– Её-то сажаете столько же или уже поменьше? – поинтересовался я, вспомнив о широченном Серёгином огороде.
– Ну, что ты, намного меньше, – с облегчением и одновременно, как мне показалось, с грустинкой ответил Серёга. – И возраст не тот, и скота столько сейчас не держим. Корова с последним приплодом да поросёнок, вот и вся живность, не считая курей с собакой. Это раньше целую плантацию сажать приходилось: до полутора сотен кулей в подполья засыпали. Ребятишки, по малолетству ныли, когда тяпали или копали эту беду и спасение. Без неё ж никуда. Сами, хорошо если десятую долю съедали, а всё остальное на корм скотине уходило. Да чего я тебе рассказываю, ты и сам пока из деревни не уехал на ней загибался.
– Это точно. Помню, в классе во втором учился, расплакался, когда брат с сестрой пообещали: «Как только соберёшь десять копаных бороздок, так сразу домой пойдёшь». Я быстрей комбайна их собрал, а они мне ещё три отмеряли – обидно было, лучше б сразу сказали, что со всеми до вечера на поле будешь.
– Ага, – засмеялся Серёга, – если б они тебе так сказали, ты бы и пяти бороздок до темна не собрал. Это называется, трудовая система воспитания Макаренко. Вспомни, сколько раз нам в школе говорили, что лучший класс бесплатно поедет куда-нибудь на летние каникулы. То в Разлив, то в Шушенское, а то в Иркутск или аж в самую Москву обещали свозить. А вывозили, в июне на три дня на Полячиху, в палатках пожить и макаронов с тушёнкой поесть. Но мы были довольны и счастливы, особенно в старших классах.
– Ну, конечно, очень довольны, а уж как мы счастливы были, когда всем турслётом вас с Маринкой в лесу искали, думая, что с вами что-то случилось, а вы в это время друг за другом в деревню потопали, отношения выяснять.
– Было дело под Полтавой, – Серёга с напускной мечтательностью закатил свой взор к звёздам, – я её за «Первым» мостом догнал, почти у самой деревни, сказал ей тогда, что как только с армии приду, сразу на ней женюсь и машину куплю.
– Так сразу и машину? – я со смешком покачал головой.
– Так сразу и женюсь! А про машину для солидности сказал. У меня в то время хотелка такая появилась, денег заработать и машину купить, – Серёга неожиданно умолк.
– И чего? – мне стало интересно.
– И ничего! Сказали: «Хотеть не вредно, хоти дальше!» – Серёга взял кружку, опрокинул в себя её содержимое, и продолжил, – я весной семьдесят пятого дембельнулся. Само собой, осенью женился, начал работать за зарплату, а не на подхвате, как до армии: то гайки в гараже за рубль крутишь, то в поле за два штурвалишь. Начали мы с Марьей на «Ниву» копить. Помнишь, раньше перед кино журнал «Новости дня»? Мы в детстве ещё всегда радостно орали, если «Фитиль» или мультик показывали, а не эти новости. Вот в них я и увидел, как заводские испытатели терзают «Ниву» на бездорожье, и загорелся именно её купить. Она мне тогда чудом, а не техникой показалась. Чего так смотришь? Понятно, что по сравнению с теперешними иномарками это не машина, а игрушка.
– Нормально я смотрю, у меня самого когда-то «Волга» пределом мечтаний была. А сейчас её ведром с гайками окрестили, – выдал я старую прибаутку, но Серёга даже не улыбнулся, а наоборот ещё больше посерьёзнел.
– Ага, только это ведро тогда пятнадцать тысяч рублей стоило, а игрушечная «Нивка» больше десяти тысяч. На теперешние деньги это даже переводить нельзя, это другими мерками надо сравнивать. Для меня, например, это половина взрослой жизни! – Серёга вздохнул. – А вместо машины, мне в половину этой жизни плюнули, как беззаботные твари в колодец, да ещё все деньги, что были на неё, забрали.
– Кто, в смысле забрал? Тебя обворовали что ли? – не понял я Серёгу.
– А ты не знал!? У тебя, видимо, на книжке денег в то время не было, и ты ничего не потерял, раз спрашиваешь. Повезло. А меня, в ноябре девяносто первого, как раз талоном на «Ниву» наградили, сказали весной придёт на базу в Тайшет, там и заберёшь. Бляха-муха, как я радовался, даже во сне видел, как за рулём сижу. Пятнадцать лет деньги копил, на книжке пятьсот рублей до полной суммы не хватало, так отец с матерью оба в голос, даже не переживай, мол, добавим, тут и разговора нет. Первая машина в родне, чего там говорить. Добавили… Позвонил я на базу, как срок подошёл, узнать пришла не пришла моя машина, а мне говорят: «Приезжайте, выкупайте. Только она у нас уже наполовину дороже стоит. А по старой цене, кто талон давал, тот пусть и машину Вам продаёт. Поторапливайтесь, следующий завоз ещё на четверть дороже будет». А мне какая разница, насколько будет дороже. У меня и столько нет. Поохали мы с Марьей, поахали, сходил я на приём к директору совхоза, а он только руками развёл: «Ничего не поделаешь, у нас теперь свободные рыночные цены». Пока я думал и гадал, как быть, деньги, что лежали в сберкассе, куда-то исчезли. Когда я всё же с горем пополам выходил свои, так называемые, трудовые сбережения, то хватило их, что бы купить и в прямом, и переносном смысле, велосипед вместо машины и литр водки на обмывку.
Серёга умолк, встал, наломал, ожесточённо треща, сучьев и кинув их в огонь, вернулся на место.
Не зная, что сказать, я тоже притих, выждал паузу, и вскользь поинтересовался:
– Палатку будем ставить? У меня есть простенькая, самонатягивающаяся.
– Зачем? Дождя не будет. Давно заполночь, а трава сухая. Я широкий целлофан взял, кинем сверху спальников, чтоб поутру роса не вымочила и достаточно. А ты что, уже спать собрался? – Серёга, нацелившийся на фляжку, замер.
– Нет, я думал, это ты хочешь залечь.
– Ну, тогда посидим ещё, – Серёга крутанул пробку и, как будто никакой паузы в рассказе не было, закончил – вот так мне по хотелке первый раз и щёлкнули. Не сказать, что сильно больно, но обидно «до не могу».
– А второй раз, наверно, наоборот, щёлкнули не так обидно, но сильно больно? – ляпнул я, поздно сообразив, что фраза звучит не очень вежливо.
– Да не в этом дело, больнее или не больнее, – Серёга, нисколько не обидевшись, протянул мне налитую кружку, – нам в любом случае долго плакать по потерянным деньгам некогда, навоз лопатить времени не останется. Второй раз так же как и первый. Совхоз скоро после того, как образовалась свобода цены от того, кто её платит, развалился. Что от него осталось растащили, а что ненужным оказалось рухнуло и сгнило. Я вот, тракторишко едва успел со свалки забрать, пока его на металлолом не сдали. Год над ним колдовал, пока первый раз движок запустил.
– А мы в то время, помню, с батей ванну из-под молока домой притаранили. Большая, на тонну ёмкостью. Я как раз в отпуск приезжал, когда молоканка сгорела, а у этой ванны только края оплавились, а так вся целая была. Под воду для поливки огорода её приспособили. На неделю запаса хватало.
– Я и говорю, бросовое всё лежало. Подбирали, кто на пропой, а кто, чтоб в дело вещь определить. Ну вот, запустил я трактор, плуги да сеялки-веялки по всему мехдвору ржавели, их иной раз «в упаковке» в чермет сдавали. Собрал я из этой сельской «леги» навесное к своему трактору, и дело сразу ловчее пошло. Фермы нет, а значит пастбищ тоже, пашни травой заросли, травы на сено кругом немеряно разрослось. Мы тогда три дойных коровы и до десятка молодняка на откорм держать стали. Правда гнулись с утра до вечера, всё здоровье на покосе да скотном дворе оставили, но зато с этого и выжили. Работы кругом никакой, а у кого была, зарплату давали раз в полгода и то, если повезёт. Вот хозяйством и спасались, часть себе оставляли, часть детям в город, им там ещё трудней приходилось, а всё остальное на базар везли. Туда мясо, молоко, оттуда фуфайки, валенки. Тяжёлые два года были, для всех тяжёлые. Потом мало-помалу жизнь стала устаканиваться. Люди вздохнули, обнадёженные. Кое-какие деньги появились. А раз появились стали мы снова на машину откладывать. Сберкассе я больше не доверял и хранил свои капиталы дома, вместе с ружьём в оббитом железом ящике. За пяток лет поднакопилось, что можно было взять бэушную «Ниву». Откосились мы в тот год, прикинули и так и эдак, и поехал я за ней в Иркутск. Приехал, а машин кругом, как блох на Барбоске. Глаза у меня и разбежались, словно у безгрудой бабы перед лифтиками. Мне бы купить сразу, не думая, и домой. Так нет, решил поискать где подешевле, чтоб выгадать малёха. Весь день потратил, а толку: на трамваях больше изъездил, чем экономия выходила. Решил, всё – завтра иду туда, где был в самый первый раз, и куплю что есть. Переночевал у сына в общежитской комнатушке и с утра двинул на стоянку, где машины продаются. Вроде рано заявился, а там народ уже вовсю ходит туда-сюда, чего-то обсуждают, спорят, но никто ничего не продаёт. Я почти час протолкался, пока не сообразил, что неспроста это всё. Грешным делом подумал, не ГКЧП ли какое опять приключилось, пока я спал. Подошёл к парню, у которого вчера машину смотрел, что, мол, случилось, а тот: «Доллар вчера вечером чуть больше пятёрки стоил, а сегодня с утра уже за двадцатку тянет». Я ему: «Так хрен с ним с этим долларом, я ж за рубли покупаю». Он засмеялся, поглядел на меня, как Миклухо-Маклай на папуаса и говорит: «Вот если б за доллары покупал, я бы первый тебе продал, да и скинул бы хорошо, а за рубли повременю пока продавать». Я, так и не врубившись, о чём он мне толкует, ушёл. Перекантовался ещё одну ночь у сына, непонятно чего ожидаючи, а потом подался обратно в деревню, потому что понял, наконец, что «Нива», которою этот парень продавал, за одну ночь прыганула с пятидесяти тысяч рублей, аж до ста пятидесяти. И что за шесть лет для меня изменилось только то, что первый раз мне велосипед вместо машины всучили за советские рубли, а теперь я такой же велосипед должен купить за российские. А так как супружница моя «амтомобиль» на ножном приводе сроду не признавала, ну а мне и того что есть до смерти не изъездить, пришлось вернуться домой пустым: без машины, без лисапеда и по факту без денег, с которыми уезжал. Вот и думай, Вова, кого, чем тут наградили: голове больнее или горбу труднее. И претензий не предъявишь: во-первых, некому, во-вторых, без толку.
Хоть Серёга и сыпал шуточки-прибауточки, было видно, что на душе у него, если это позволительно говорить о таком сильном и крепком мужике, очень горько и больно из-за того, что с ним так обошлись. И ещё очень обидно, как раз от того, что даже претензий не предъявишь.
В очередной раз не найдя нужных в этом случае слов, я лишь кивнул в сторону фляжки:
– Там ещё осталось?
– На пару раз есть, сейчас добьём да спать, – Серёга взялся за пробку, но замер, словно сомневаясь в правильности того, что собрался делать и спросил: – Вовка, а ты в Бога веришь?
Вопрос, что называется не в тему, застал меня врасплох, и я только неопределённо пожал плечами:
– Да побаиваюсь, как все. А что это ты об этом заговорил?
– Да я, так, в целом рассуждаю. Все кругом за справедливость: Бог, царь, председатель сельсовета, президент, даже участковый, а её как не было, так и нет.
– А Славка-участковый чем тебе не угодил? Хороший мужик и сотрудник был толковый. Или ты про нового? – задетый за профессиональную жилку я уже готов был заспорить, но Серёга махнул рукой, перебив меня.
– Да я нового участкового в глаза не видел, и против Славки ничего не имею. Я ж говорю, что в целом. А вообще-то, если про Славку говорить, то с ним тоже не очень справедливо обошлись. Выдавили из милиции в угоду спиртовикам, потому что пока он работал, народ в округе никто гидролизным спиртом не травил.
– Ладно, борец за справедливость, наливай, раз ещё осталось, там точно не гидролизный спирт.
– Да легко, – Серёга составил кружки вместе, – это дело не хитрое. У нас ведь как: плохо на душе – значит наливай, весело – тем более наливай.
– А посередине, когда ни так, ни сяк, что делать? – я спросил, нисколько не сомневаясь, что в ответ услышу хохму, в которой серьёзного не меньше, чем смешного.
Так и получилось. Серёга, прищурив один глаз, другим с глубокомысленным видом заглянул в горлышко фляжки и изрёк: – Посередине похмелье, там и думать не надо, что делать, но в крайнем случае можно всё-таки попробовать поработать.
Минут через десять мы набросали на мох мягкий еловый лапник, на вбитые по углам полуметровые колья, накинули плёнку и, допив прямо из котелка остатки чая, начали укладываться. Ночь была по-прежнему тёплой, и ни я, ни Серёга в спальные мешки не полезли, укрывшись ими как одеялами.
Повошкавшись с пару минут, устраиваясь половчее, и, найдя наконец уставшему за долгий день телу удобное местоположение, я затих. Земля подо мной словно детская колыбелька, чуть качнулась, звёзды в прогалах крон хороводом закружили от вершин деревьев в положенные им выси, и плавный, как Окинские плёсы, сон повлёк меня в сторону недалёкого утра.
Второй день поисков рыбацкого счастья с лихвой оправдал все наши надежды и чаяния. Поднявшись едва рассвело, чтоб не пропустить утренний жор охотящихся в эту пору на дремлющую молодь хищников, уже к времени, когда с воды сошёл последний туман, мы с берега на ближайших шивёрках наловили больше, чем за весь вчерашний день. Довольные и возбуждённые добрым началом наскоро позавтракали и, загрузив в лодку пожитки, пошли «мулём» вниз по течению, удачно облавливая те места, где вчера не было ни одной поклёвки.
Рассчитывая вернуться домой к сумеркам, мы себя явно обманывали и к деревне подошли в полнейшей темноте. И всё из-за этого неистребимого в каждом рыбаке азарта, когда он говорит себе: «Ещё один заброс и заканчиваю», а после этого вопреки всякой логике продолжает рыбачить, рискуя тем самым заполучить неприятности при возвращении «вслепую». Хорошо Серёга русло реки километров на двадцать вверх и вниз от местного причала знал как тропинки в огороде, и к берегу мы подошли хоть крадучись, но вполне благополучно и с весомым уловом.
Назавтра как следует выспавшись, по-быстрому собравшись и досыта наевшись горяченьких блинов, которые мама специально подгадала к моей побудке, я, как договорились, к двенадцати часам подъехал к дому Серёги. Он тут же вышел со двора и подал мне большое завязанное сверху тонким платком вместо крышки эмалированное ведро полное рыбы: «Не забудь обратно пустую посудину привезти».
Ступил обратно за калитку и взвалил на плечо прислонённый рядом в тенёчке мешок под завязку набитый огурцами. Я усмехнулся:
– Коленкой утрамбовывал? Пустой мешок тоже привезти обратно?
Ловко сгрузив огурцы в багажник, Серёга вполне серьёзно ответил:
– Не на себе же потащишь. Скоро осень, а они прут и прут. Дети их брать уже отказываются, выбрасывать жалко, хоть тебе спихнуть. Но переростков там нет, так что, не подумай чего зря. А мешков десятка два-три привези, если не в напряг. Вещь копеечная, но у нас в почёте. И, видимо, уловив проскальзывающее независимо от меня самого нетерпение, успокоил: – Не торопись, успеешь. Мария хлеб уже вынула, сейчас обернёт, так чтоб дышал в дороге, вынесет и поедешь. В дом не зову, вижу, что всё равно не зайдёшь. Потом, глядя чуть в сторонку, словно стесняясь, произнёс: – Ты, если захочешь приезжай, до больших заберегов сходим ещё разок, пошурудим по Шишигинским ямам. А после, улыбнувшись, уже в своей обычной манере добавил: – Не зря ж мы там местных божков всю ночь дорогим коньяком ублажали. Наверняка, они нам в благодарность пару тайменей за корягу привязали, чтоб нас, как на кукане дожидались.
– Хотеть-то, я уже хочу, а вот смогу или нет, – я развёл руками, – так что, если нынче без меня поднимешься, передавай им привет.
– Кому, тайменям или их хозяевам? – живо уточнил Серёга.
– Всем сразу и бабке Шишиге в том числе.
Как я и предполагал, ещё раз в этом году подняться в верховья, да и просто порыбачить на Оке, мне не довелось. И вообще приехать после этого в родную деревню я смог только в конце ноября. Залихватски подрулив под самые окна Серёгиного дома, я начал почти беспрерывно давить на сигнал, торопя хозяина выйти, чтоб поздороваться, вернуть «пустую посудину» и запоздало вручить пачку обещанных мешков.
Серёга выскочил весь какой-то расхристанный, разгорячённый и что называется слегонца поддатый. С громким воплем сначала он меня, стоящего с мешками в одной руке и ведром в другой, со всей дури к себе прижал, потом тряхнул за плечи, потом снова обнял и лишь потом хапанул всё из моих рук. Ведро при этом характерно брякнуло, и он, бросив на снег мешки, двумя руками, поднял его прямо к глазам.
– Зашибись! Вован, это что, такой же, как у нас на рыбалке был?! – веселье так и брызгало из Серёги на пять метров по сторонам.
– Не такой же, но нисколько не хуже. А ты что вдруг среди недели разговелся, завтрашнюю пятницу встречаешь? – я с недоумением посмотрел на Серёгу, так как знал, что загулов без нужды и повода за ним особо не водилось.
– Встречаю, встречаю! Новый год встречаю! – Серёга, забыв про брошенные мешки, потащил меня к распахнутой настежь калитке. – «Ниву» я в выходные купил, сегодня уже номера получил. Пошли, глянешь и брызнешь на них!
Машина стояла в глубине двора под дощатым навесом, где до этого хранился разный инструмент и мелко наколотые дрова. Обычная белая «Нива», каких по дорогам бывшего Союза до сих пор колесит не одна сотня тысяч. Но для Серёги, судя по тому как он провёл рукой по капоту, это было нечто большее, чем просто автомобиль, созданный когда-то для сельской местности. Это была наконец-то сбывшаяся мечта.
– Сколько ей? Кто был последний хозяин? – задал я типичные в этой ситуации вопросы.
– Да что скрывать, не молоденькую бабёнку я сосватал, но зато, как говорится, опытную и без претензий. А хозяина я даже не видел, парень по доверенности продавал. Сказал, что брал себе, но что-то передумал и решил взять Тоёту. Молодые больше к иномаркам липнут, а мне и эта пойдёт, – Серёга ещё раз погладил машину, – ну, пошли в дом, обмоем это дело. Тем более что тут в ведёрке не абы что бултыхается, – подмигнув, он поправил накинутую на плечи куртку, и сунул коньяк под мышку.
– Да нет, Серёга, не получится обмыть. Зайти на минутку зайду, и на номера брызну, а больше – нет. Я ведь проездом, специально кругаля дал, чтоб сюда заехать, мать попроведать, да тебе вот ведро отдать. Мне до вечера ещё больше шестисот вёрст отмахать надо. Сейчас от тебя к матери и сразу дальше покачу.
– Ну вот, – Серёга достал обратно из-под куртки коньяк, – мне что без тебя его пить?
– Конечно, тебе привезён, тебе и смаковать. Ты не переживай, у меня в запасе ещё есть. Летом обмоем твою машину как следует. Ускачем на моторе куда подальше, рыбки наловим, сядем на бережке, и пусть весь мир подождёт.
Серёгино лицо расцвело, расплылось в улыбке и на него, как на экран телевизора, выплыл будущий шумящий зеленью и водой летний день, уха с дымком на берегу реки и весь остальной мир, скромно ожидающий в сторонке окончания праздника его души.
Но мир не стал ждать. Ранней весной во двор, где стояла «Нива», вежливо, но настойчиво постучали люди и показали хозяину свои удостоверения. Молоденькая девочка следователь, едва ступив через подворотню, торопливо начала объяснять, что это оперативно-следственная группа, что данная машина находится в розыске, в числе двух десятков других угнанных преступной группой по всей области и даже за её пределами. Что она изымается для возвращения законному владельцу, а Серёга все свои претензии может предъявить этой самой преступной группе в ходе следствия или в суде, когда его туда вызовут.
Потом задали окаменевшему Серёге несколько до смерти обидных вопросов и ткнули пальцем где расписаться. Сунули в руки бумагу и, как корову за рога, вытянули на аркане не захотевшую заводиться вчера ещё исправно работавшую машину за ворота.
Я никогда не спрашивал у Серёги, предъявил он или нет претензии, потому что ответ уже знал. Он сказал мне его однажды в конце лета, у костра на Шишиге.
февраль-апрель 2018г