В той части полуострова Ямал, где мы выполняли сейсморазведку, деревьев почти не было. Тундра, болото, озёра, промёрзшие чуть ли не до дна. Редкие пятачки лиственничного леса. Лишь по берегам ручьёв и речек буйно рос березняк, ивняк, ельник. Однажды стою на геодезической точке (деревянный колышек, вбитый в плотный снег) с электронным тахеометром, гоню пикетаж по геофизическому профилю. Поблизости наш вездеход ГАЗ-71, водитель ждёт, когда закончу измерения, чтобы перевезти меня на следующую точку. Слышу сзади скрип снега, кашлянье какое-то. Оборачиваюсь и вижу, что прямо на меня летит оленья упряжка. Побежал навстречу, машу руками:
- Отворачивай! Куда прёте, балбесы!
Затормозили. Олени, вывалив чуть ли не до снега языки, тяжело дышат, кашляют, хоркают, роняя слюну. Слез с нарты оленевод и идёт ко мне навстречу, широко улыбаясь и протягивая руку:
- Меня Прокопий звать. А тебя?
- Александр. Что ж не смотрите, куда несётесь? Инструмент чуть не угробили. Напарника-то как твоего звать?
- А-а-а, Афонька это.
Афоньке было далеко за сорок. Я почему-то тогда подумал, что, пока есть такие северные народы в России, старинные русские имена не исчезнут никогда. Уж больно часто встречал я там мужчин с именами, какие в городе уже не на слуху.
- Александр, а что ты тут делаешь?
- Так нефть ищем.
- Уже нашли?- Прокопий нагнулся и посмотрел под штатив, разглядывая колышек.
- Нет, это долгая песня.
- У тебя вон- вездеход есть. Бензин дашь?- Афанасий уже тянул из нарт двадцатилитровую канистру.
- А зачем вам бензин. Или олени уже ягель не жрут, на горючку перешли?
- Не-ет, нам дрова пилить, для пилы.
- Не получится, мужики, у нас техника на соляре.
- Ну, соляру налей.
- Так что ж у вас за пила такая, что и на бензине и на солярке работает?
- Обычная. Двуручка.
Посмеялись, и мы им скачали из бака в канистру солярку. Поговорили ещё с мужиками о жизни, пока закипал чайник на костре. Почаёвничали, и оленеводы укатили с канистрой солярки для своей двуручной пилы. Скорее всего, используют для растопки печки. Или пропьют.
Примерно через месяц возвращались вдвоём с водителем уже в темноте на базу. Задержались, определяя координаты точек с помощью GPS. До лагеря оставалось километров пять, когда запуржило. Такая позёмка- звёзды в небе проглядывают, а на земле на высоте до полутора-двух метров мрак беспросветный. Сначала держались старого следа, но скоро его занесло, тундра сравнялась. Стали ориентироваться по вешкам пикетов, воткнутым в снег через пятьдесят метров. Видимость от силы метра три, поэтому ехали буквально наощупь. Я то и дело лез на крышу кабины, тянул шею, выискивая хоть какие-то ориентиры. Секущий ледяной ветер тут же выбивал слёзы из глаз, и приходилось нырять в относительно тёплую кабину. Неожиданно прямо перед носом вездехода в тусклом свете фар вынырнул из темноты человек. Морда вся куржаком затянута, однако, видно, что это ненец в национальной одежде. Я открыл дверь:
- Ты что тут делаешь в такую погоду? Заблудился? Лезь в кузов!
- Эй, Сашка, здорово! Не узнал меня, да?
- Прокопий??? Чего тебя черти в пургу носят?
- Так олени от стада отбились, собираю вот.
- Да как же ты их найдёшь? И к чуму как потом доберёшься?
- Это ты тут заблудишься, а мне тундра дом родной, к чуму меня олешки вывезут. - Прокопий откровенно хохотал над нашими удивлёнными лицами. Сзади него виднелась оленья упряжка с нартами.
- Прокопий, точно выберешься?
- Да мне тут полчаса ехать-то.
Расстались с ним, хотя я не очень-то верил, что всё у Прокопия получится. Мы ещё долго тащились до базы, радуясь каждой обнаруженной вешке, и приехали домой уже далеко заполночь.
Через несколько дней в тундре мои коллеги повстречали Прокопия, передавал мне привет, просил сообщить, что оленей он тогда собрал не всех, одного так и не нашёл. Может, волки сожрали, а, может, наш брат экспедишник втихую завалил.
А я часто потом вспоминал Прокопия, удивляясь его способности не бояться стихии, относиться спокойно к ненастью, уверенный, что выберешься из трудной ситуации. Они- настоящие дети природы, живущие с ней в ладу, в отличие от нас, избалованных цивилизацией и комфортом.