Однажды осенью, тёмным сырым ноябрьским вечером, довелось мне идти через плохо освещённые переулки и дворы, чтобы сократить маршрут. Дело было в центре Москвы, а шёл я на Арбат от знакомого скрипичного мастера, из мастерской, что в Кисловском, прямо за консерваторией.
Время не то чтобы позднее — десятый час, но дворы и переулки безлюдные, ведь магазинов там нет, конторы уже закрыты. А народ в старой застройке обитает всякий - тусовщики, дельцы, актёры. Люди свободные, контактные, вспыльчивые, так что случаются и разные случаи, с мордобоем и без.
И вот в одном месте, в тёмной арке между дворами, появилась навстречу фигура, по движениям судя — в лёгком подпитии.
В одиночку кто пьёт? Неизвестно, что там дальше, во дворе. А фигура всё ближе. Арка узкая, так просто не разойдёшься.
Смотрю, а это никакой не бомж, как можно было бы подумать — рослый господин, в длинном шерстяном пальто, да и не в таком уж глухом подпитии, а как бы в кураже от ликёров и коньяка... Такой и с японским мечом может вечерком прохаживаться.
И непонятно, куда лучше податься, если что — ретироваться или проламываться вперёд. В любом случае, вся надежда на эффект неожиданности: под пальто имелась у меня басовая рояльная струна, как раз для подобных приятных встреч. Точнее, кусок струны — гибкий и достаточно увесистый стальной прут, обвитый медью, миллиметров шесть-семь в диаметре, сам ложится в руку. Перекрестить оппонента раз-другой — и ходу, пока он не очухался и не достал свою катану. Ну, будь что будет!
Только случилось нечто другое и совсем уж неожиданное. Этот господин вдруг останавливается, немного посторонившись и давая мне пройти, но, однако, и показывая всей своей позой, что хочет что-то сказать или спросить.
Останавливаюсь машинально и я, а он мне - таким приятным, поставленным сценическим голосом, вежливо, хотя и запинаясь (всё же в подпитии):
- Суд-дарь... я, конечно, дико иззз...виняюсь, но... Вы не скажете - как ззз..десь лучше пройти в биб-б-лиотеку...
Вопрос, конечно, сакраментальный, и поэтому вполне заслуживающий чего-то подобного в ответ — типа «Сам ищу». Тем не менее, в голосе спрашивающего моё настороженное ухо уловило нотки требовательности, грозящей перейти в раздражение.
«Сам ищу» здесь явно не годилось, тем более, что в ответ, как я тут же прикинул, можно было бы получить, например, такое: - А пойдём-ка искать вместе...
Прочувствовав всю тонкость момента, я напрягся в поиске подходящих слов. И — о, счастье! - они как-то быстро и сами собою нашлись:
- … Конгресса США?
На удивление, мой встречный вопрос оказал неожиданно отрезвляющее действие:
- Э-э... нет-нет... Библиотеку Конгресса я хорошо знаю... она не здесь. Это во-о-от туда... - и он довольно точно показал, куда. - Но она ещё закрыта... Да, мой друг, закрыта... а мы отвлеклись... Позвольте, я вам объясню...
Речь его постепенно стала ровной и приятной, как на сцене. Незаметно для себя я заслушался и почувствовал, что попал под чары какого-то непонятного обаяния, шедшего от этой загадочной фигуры.
Выяснилось, что он — известный белорусский оперный певец, тайно удрал на один день в Москву с гастролей, и ему нужно в РГБ, где его должна поджидать «одна прекрасная особа, само совершенство... нет, вы должны увидеть, я вас познакомлю» - то ли переводчица, то ли редактор, то ли музыковед, а он, «такая скотина, мот, повеса», встретил друзей, и... Едва сумел вырваться от этих самых друзей, да на каких-то квартирах в тусовке посеял телефон, а под конец заблудился в московских дворах и переулках, о которых теперь не может сказать ничего хорошего, а только «... каменная ловушка и ...! - уж простите, голубчик».
К счастью, всё закончилось хорошо — я проводил его до РГБ, которая находилась буквально в двух шагах от «каменной ловушки», но найти дорогу к которой он, пожалуй, сам бы быстро не смог.
И «прекрасная особа» дождалась своего кумира, а мне пришлось изображать друга Иван Палыча — так звали моего ночного знакомого, — того самого друга, с которым «вместе учились в консерватории, а потом концертная жизнь разбросала нас... - и т.д.».
С тех пор мы по-настоящему стали друзьями, встречались, вспоминали, и было такое взаимное чувство, что, действительно, вроде когда-то вместе учились.
А ещё, мы долго пребывали в уверенности, что мужская солидарность тогда помогла ловко разрулить ситуацию.
Увы, оказалось, что это не так: спустя много времени после того случая, жена Иван Палыча, та самая «прекрасная особа», Юлия, объяснила глупым и самоуверенным мужчинам, что от женского глаза не скроется ни одна деталь мужского поведения. Она всё сразу поняла, но получила истинное удовольствие, наблюдая за живым спектаклем, который мы так увлечённо и убедительно разыгрывали на ступенях РГБ одним ноябрьским вечером...
Впоследствии мы не раз вспоминали этот случай, и каждый раз смеялись до упаду — и над абсурдностью ситуации, и над нашими репликами, и над собой — когда подумали, что ловко выкрутились перед Юлией.
Тем не менее, о рояльной струне я им никогда не рассказывал, боясь показаться чересчур хитрым и предусмотрительным в глазах честного и открытого Иван Палыча. Но однажды, зная, что между нами давно сложилось полное доверие, решился и признался. Ведь такая деталь внесёт новую порцию юмора в уже несколько приевшуюся мифологию нашего знакомства.
Однако мне стало не до смеха, когда Иван Палыч, покачав головой, признался и мне, что в тот раз и у него, под длинным шерстяным пальто, было кое что «на всякий случай»: полуметровый японский меч «вакидзаси». Некоторым навыкам он обучился в Японии, когда целый год находился там на стажировке. Такие дела.
Господа, не ходите с рояльной струной по тёмным московским переулкам!