Рассказ шахтера.
Петру Петровичу Трубину загорелось поехать в Сочи. Почему в Сочи – этого вам Петр Петрович объяснить не мог, да и сам этого не знал. Загорелось и всё. Он так и сказал своей жене, хочу отдохнуть в Сочи. Сказано – сделано, поехал в Новокузнецк и там в одной из многочисленных туристических контор предложили путевку в Адлер. Санаторий так и назывался – «Адлер».
И как объяснила сотрудница фирмы:
- Это на самом деле то же самое, что и Сочи, но дешевле.
Петр Петрович выбирал, что подешевле. Времена, когда шахтеры получали большие деньги, миновали, приходилось умерять аппетиты.
И там, в двухместном номере его сожитель, корреспондент центральной газеты Гусяткин Серей Валентинович, стал расспрашивать о шахте.
- Ты вот мне расскажи, что это такое шахта и как вы там, в кромешном мраке работаете?
Петр Петрович задумался на минуту, потому что - рассказать об очевидным, оказалось не так то просто и поэтому произнес первое, что пришло в голову.
- Ну, шахта она и есть шахта, а что там темно, это брат не так, потому что - куда я не посмотрю – везде светло. Не так как на улице, а так как ночью, скажем в сарае, ты фонариком светишь, куда луч направишь там и всё освещено, все видно. У нас на касках фонарь и поэтому куда голову не повернешь – везде светло, везде всё видно.
- А ведь это так, - согласился его собеседник, - вон у меня за спиной может и тьма, а голову поверну в ту сторону – светло! Психология, однако.
- У нас в Прокопьевске угли крутого падения, - продолжал Петр Петрович, - особенные залегания угольных пластов, иному шахтеру начнешь объяснять, как мы работаем – не понимают. Как же я человеку ни разу в глаза не видевшего шахт расскажу?
- А ты попробуй и расскажи, как получится. - засуетился Гусяткин и достал из своего чемодана портативный японский диктофон.
- Да я не знаю, как рассказать, - еще больше смутился Петр при виде того, что Сергей включил диктофон. – У нас и язык свой, шахтерский. Термины там разные. Я вот говорю что трудно, если вообще возможно объяснить даже шахтеру, если он не работал на крутопадающих углях, как да что.
- А ты расскажи, ну как бы ты стал рассказывать какому-нибудь чайнику, вроде меня ни хрена в этом деле не смыслящему. Попробуй. Времени у нас с тобой воз да тележка.
Петр потянулся за сигаретами, взял одну и долго разминал в пальцах пока не раздавил её. Машинально взял другую и закурил.
- Так я не знаю с чего начать? – И вдруг словно весь загорелся, - ну ладно начнем с того что ты должен себе представить угольный пласт в толще земли.
- Представляю, - не решительно сказал Гусяткин, - ну вот как почвенный слой к примеру…
- Вот-вот к примеру, - подхватил Петр, - как почвенный слой залегает уголь не сломанный тектоникой! Это так называемое пологое залегание, а у нас пласты круто падающие. То есть угол ими образуемый к горизонту от 50 градусов и выше. Как бы торчком в землю уходят.
- И глубоко? – спросил Гусяткин.
- Торчком то? Может на километры, кто знает. Обычно отрабатывают эти пласты по горизонтам.
- Как это?
Возьмут, скажем метров, триста в глубину, сделают там на этой глубине штрек под электровоз или конвейер. Тем и горизонт обозначат, а выше, скажем, на глубине ста метров пройдут еще один штрек – вентиляционный. Из вентиляционного штрека до конвейерного пробуривают скважины для вентиляции и для спуска вниз угля, и для прочих нужд скажем для «ходков» по которым мы попадаем под щит. Скважины бурят через шесть метров.
- Погоди, погоди, – перебил его Гусяткин. – Объясни мне, что такое штрек?
- Ну, это горизонтально расположенное инженерное сооружение такое, вроде тоннеля, сделанного вдоль угольного пласта.
Петр Петрович на этих словах как бы запнулся и вопросительно поглядел на собеседника.
- Я не знаю как все это растолковать без специальных шахтерских слов? Я бы мог тебе все это нарисовать, но из меня рисовальщик как их моего хрена тяж. Тут что – вся трудность в том, чтобы представить себе угольный пласт длинной в километры и уходящий в глубину тоже хрен знает куда!
- Пытаюсь себе представить, но откровенно скажу, представляю себе с трудом.
Петр взял лист писчей бумаги поставил её наклонно к столешнице.
- Вот смотри, представь себе, что это лист бумаги и есть угольный пласт. Видишь, он наклонен к поверхности стола, то есть к горизонтали. А теперь увеличь его размеры до километров, немного сомни чуть-чуть в некоторых местах утолщи. Вот тебе и будет модель угольного пласта.
Теперь проведем горизонтальные линии на этом листе – эти линии и будут обозначать горизонты. Верхняя линия, относительно нижней линии – это вентиляционный штрек. Ну, по-простецки сказать - тоннель, обычно размером два с половиной метра на три. Линяя, проведенная снизу, параллельно верхней – конвейерный, или отгрузочный штрек примерно таких же размеров. Еще ниже - откаточный. Толщина угольного пласта от двух метров до двадцати.
Кассета в диктофоне медленно вращался и Петр, увлеченный рассказом, уже не замечал его. Ему впервые в жизни пришлось рассказывать о том, что очевидно для него. И он удивлялся тому, как трудно рассказать о том, что для него было ясно и просто, вроде как для хлебороба сеять и жать, а для сталевара – варить сталь.
И это сопротивление очевидного, реально знаемого им, вызвало в Петре упрямство. Он хотел, он просто жаждал объяснить этому человеку что-то большее, что-то куда более важное, чем инженерное устройство шахт отрабатывавших угли крутого падения в Прокопьевске.
Гусяткин, как опытный дирижер, подстегивал и направлял Петра к поиску адекватных слов междометиями и жестами рук.
- Так ты говоришь, что отрабатывают эти пласты щитовым методом. Вот и объясни мне, что такое щит? А впрочем, давай ка прервемся и по стопочке, ты как?
Петр Петрович от стопки другой ни когда не отказывался и, хотя вся его шахтерская жизнь протекала как в том анекдоте: «Марья борщ и кашу, и какао, а теперь в койку». Все ж таки Петр Петрович иногда напивался, как и положено русскому человеку. И тогда у него просыпалась страсть к пению.
Так вот когда к душе Петра Петровича, подходил особый градус опьянения, он пел всегда одну и ту же песню, с каким-то наслаждением и даже с упорством коверкая в ней одну строку, несмотря на то, что его всегда и так же упорно, супруга Настасья Александровна, поправляла.
- Нашей юности надежды, отец!
И мечтательно вздыхала, всем своим огорченным видом показывая, что надежды испарились как утренний туман в лощине под горой, где располагалась шахтоуправление мужа.
Но Петр Петрович продолжал петь по-своему: «Нашей юности одежды», и баста.
Иногда Петр Петрович не выдержав, бросал в её адрес резкое и двусмысленное:
- Ты свои надежды спрячь под одежды.
И опять значит загадка его внутренней жизни, что все время выскакивает из его нутра и превращает надежды в одежды.
С подачи Гусяткина в адлеровском санатории Петр Петрович дошел до своего градуса опьянения и на втором этаже раздался мощный голос прокопьевского шахтера.
Пенный шелест волн прибрежных,
Над тобой встают как зори,
Над тобой встают, как зори,
Нашей юности одежды.
Пел он хорошо, душевно и сам Антонов мог бы похвалить такое исполнение популярного шлягера тех лет, но – «одежды»?
Словом на этом всё разговоры про уголь крутого падения были закончены, но утром следующего дня смущенный и виновато отводящий глаза от Серея Валентиновича, Петр Петрович был что называется свеж как огурец сорванный с грядки и готовый продолжит разговор о прокопьевских шахтах.
Гусяткин вопросительно поглядел на Петра Петровича. В глазах был вопрос: «не желаешь ли опохмелится?»
- Нет, Сергей, - после вчерашнего он перешел на привычный ему язык и стал называть своего сожителя по имени.- Так ведь и алкашем недолго стать. Да и не принято у нас опохмелятся в шахту идя.
- Почему? – Простодушно спросил Гусяткин, наливая себе стопку, - а у нас, журналюг, напротив принято.
Он опрокинул стопку и закусил пучком абхазской зелени. Прожевав очередную порцию пахучей травы, он еще раз спросил:
- Так почему же нельзя?
- Потому что мы идем в шахту с приборами такими называемыми само спасателями. Вроде противогаза с индивидуальным источником кислорода. Там есть гранулированный кальций, пары водочные реагируют с ним, и он перестает поглощать углекислоту, которую мы выдыхаем. Так что, случись что, и задохнешься в нём. Запойные и курящие у нас не работают все на кладбищах.
- Ты расскажи, расскажи с этого места подробнее, - Гусяткин полез в чемодан и достал свой диктофон.
- А чего рассказывать то?
- Ну, вот про это, самоспасатель, курево. Вот недавно читал, что наркоту там, в шахте, в ложках алюминиевых варят.
- Ну, ваш брат о шахтерах столько дури понаписал, что читаешь и хохочешь!
- И что же не курят в шахтах?
- Почему же, курят. Только не везде, а на входящей струе воздуха. Только Серега ведь и это надобно тебе объяснять, что такое входящая струя воздуха и что такое исходящая.
- Вот ты мне чайнику и объясняй.
- Вчера мы с тобой остановились на том, что есть верхний вентиляционный штрек и есть нижний – конвейерный. По названию верхнего штрека можно догадаться, что он помимо доставки оборудования служит еще тем, что из него на поверхность земли выходит воздух из шахты, а нагнетается воздух в нижний – откаточный штрек. Так что циркуляция воздуха идет снизу шахты наверх, или как мы говорим на гора. И уголь мы поднимаем снизу подъёмниками тоже на гора. Так вот мощные такие вентиляторы стоят, и служба специальная есть, которая следить за всей системой вентиляции.
- Целая система?
- Да целая система! При проектировании шахты рассматривают количество газа-метана находящегося в угле, в трещинах, где он находится под давлением. Так что горногеологические условия залегания угля накладывают ограничения на его добычу из одного забоя. Существуют так называемые паспорта забоя. Если шахта спроектирована на добычу 100 тонн угля из забоя, то это так должно и быть!
- Вот как! А я думал, чем больше добыли - тем лучше!
- Так и думают, особенно сейчас, когда шахты попали в частные руки и им нужно отбить бабки, вложенные в эту шахту. Оно и раньше было при советской власти, план и сверхплана! Э тут до вечера не рассказать всего! Тут тебе и списание добычи на зольность и ударная добыча перед праздником, точнее к празднику. А сейчас тоже самое, но в еще в более худшем варианте. Жадность, стремление выжать из оборудования, из человека всё до капли. А там пропади оно все пропадом! Вот город и пропадает.
Петр Петрович глубоко вздохнул и вдруг неожиданно для Гусяткина сказал:
- Друг, плесни ка мне в стакан по рубчику, что-то душа моя затосковала, о погубленных этими хозяевами друзьях, о рыдании жен, об осиротелых детях.
Петр залпом выпил водку и стал закусывать пучком трав. На мгновение Сергею показалось, что на глазах Петра выступили слезы.
- Ну, вот и ладненько, - хрипло сказал Петр и тыльной стороной ладони, как бы невзначай провел по глазам.
- Да-а, - медленно и задумчиво откликнулся Сергей, вложив в это протяжное «д-а-а» все сочувствие к тем, кто каждый день спускается в царство подземного бога, слепого Хтона.
Казалось, что после этого вести разговор о шахтах не получится, но март-месяц и в Адлере не купальный сезон, особенно пойти некуда было. Так что через какое-то время Петр продолжил разговор о прокопьевских шахтах.
- Я за свои двадцать пять лет шахтерской жизни на всех шахтах поработал, Характер знаете ли. Я и сейчас горяч не в меру, а раньше вообще крут был. Начальник участка дает мне наряд, а я ему говорю: «Ты чего это на смерть меня толкаешь? Там же суфляж свистит!»
- Постой, постой! Какой такой суфляж?
- Ну, газит уголь сильно при большом объеме отпалки и вентиляция не рассчитана на такой объем угля, так что взорваться может, а там и угольная пыль взметнется и тогда вообще мало не покажется!
- Ну, ты мне совсем голову заморочил. Какая такая «отпалка».
- Так мы уголь буровзрывным методом добываем. Шпуры бурим в них аммонит – взрывчатка такая и бабах! Уголь и посыпался вниз через специальные дыры, идущие до конвейерного штрека. Но об этом я тебе потом растолкую. Так вот, а начальник мне говорит: «Дурак конец месяца план нужен. Не будет плана - получим голый вассер! Не будет премии». - А надо сказать, что премия бывает больше, чем сама зарплата. Так что дело доходит до того, что расплюемся и я на стол заявление!
- А надзорные органы? А профсоюз, А прокуратура?
Трубин залился смехом. Гусяткин впервые видел, что Петр умеет так заливисто даже самозабвенно смеяться! Не выдержав, спросил:
- Я что-то смешное сказал?
- Смешнее чем Петросян! Шахта всех в городе кормит! В одном из интервью владелец прокопьевских шахт Хмара сказал, что они с градоначальником бюджет делят! А ты профсоюз, прокуратура. Все это шавки, сидящие у стола собственника прокопьевских шахт.
- Ну и крутенько ты о них отзываешься.
- Ты бы послушал, что говорят шахтеры, когда их начальство не слышит.
- То есть огромный кукишь в кармане?
- Точно! – Петр тяжело вздохнул и опять чему-то улыбнулся.
- Чему улыбаешься, - спросил Сергей.
- Хотел тебе ответить, что русские - особая порода и вспомнился мне один припохабный анекдот, когда жених в брачную ночь хватился что, припасенная им под кроватью бутылка водки наполовину выпита. В сердцах он сказал: «Ну, вот уже попробовали!»
А теща с русской печи услышала, да и говорит ему: «Зятек ты не сумлевайся у нас такая порода…, Петр наклонился и прошептал последнее слово на ухо Сергею. Тот засмеялся.
Вот и мы как напьемся так сразу ищем, кого бы порвать и даже рвем, а протрезвеем, раскаиваемся о сделанном. На трезвую голову способны только какого-нибудь прыткого, да глупого науськать на начальство, а чуть что, в кусты!
- Ну, вот за разговорами и не заметили, как время обеденное подошло. – Сказал Гусяткин, - я тут два билета взял, завтра чуть свет поедем в Новый Афон и пещеру там посмотрим, знатная. Ну и монастырь древний.
- Спасибо, конечно, но зачем тратились.
- А не велики деньги.
А почему такая рань?
- Так ведь граница, таможня. Это в советское время гуляй куда хочешь, а сейчас не то, брат ты мой. Экскурсовод говорит: пораньше людей меньше.
После обеда разговор о прокопьевских шахтах продолжился.
- Так ты говоришь уголь после отпалки, летит вниз по специальным дырам.
- Да только они – эти дыры называются «печи». Я уже тебе говорил, что для вентиляции пробуривают дыры диаметром в 60 сантиметров, через каждые шесть метров, а для сооружении печи, если уголь крепкий разбуривают до метра и более, или выкладывают крепь, а потом ставят туда специальный железный лоток для спуска угля.
- Ты мне про щит хотел рассказать.
- Щит это специальное инженерное сооружение из бревен большого диаметра, полубрус такой, ну и из швеллеров и прочего. Служит для того чтобы под ним можно добывать уголь не опасаясь обвала.
- Не понял.
- Ну как тебе объяснить? Сооружение, состоящее из бревен и тросов их связывающих между собой. Это нужно чтобы бревна немного играли между собой при движении щита вдоль угольного пласта. Щит как и пласт стоит под углом к горизонтали и следует в своем движении вдоль пласта по мере его отработки.
- И чем его двигают вдоль этого пласта?
- Ни кто его не двигает, он сам движется под действием тяжести, обрушающейся на него сверху породы!
Вот так примерно, а в деталях на пальцах не покажу – это чудо инженерной мысли
надо самому увидеть, а еще лучше самому смонтировать.
- И большой он по размеру? – Спросил Сергей.
- Обычно до восемнадцати метров в длину и в ширину по мощности угольного пласта. Если мощность, или толщина угольного пласта два метра, то и ширина щита будет два метра.
- Восемнадцать метров метров, - удивился Сергей, и что-то представив в своем воображении, спросил:
- И что весь уголь из под щита, идет в одну печку?
- Не в печку, а в печь, - поправил его Петр. – Ну почему в одну. Я же тебе говорил, что через шесть метров пробуриваются вентиляционные дыры, а их всегда можно разбурить под спуск угля.
- Ну и как вы попадаете под щит.
- Двумя путями, или сверху из вентиляционного штрека, или снизу из конвейерного, по этим вот вентиляционным дырам, или по печи.
- Но ведь ты сам говорил, что их пробуривают диаметром в 60 сантиметров.
- Ну да. Это вначале, а потом разбуривают до метра, а в такую дырку уже можно спустить что-то похожее на трап и получается «ходок».
Сергей достал пачку сигарет щелкнул зажигалкой, затянулся и задумался, представляя в своем воображении только что услышанное. Щелкнул диктофон.
Закончилась кассета. Сергей достал новую кассету, разорвал обертку, вставил кассету в диктофон и заодно заменил старые батарейки новыми.
- Так ты Петр говоришь, что уголь самотеком идет вниз по печи, а если глыба большая и колом встанет, тогда как?
- Во! – Воскликнул Турбин. – Как ты угадал! В самую точку, в самое созвездие проблемы попал. Тогда лезешь со взрывчаткой в печь и прилаживаешь там заряд. А потом спускаешься и бабах!
- Так ведь там, в печи весь уголь может быть, на честном слове держится? – У Сергея от удивления даже лицо изменилось, словно дали ему нюхнуть уксуса.
- Лотерея, - откликнулся Петр, – дело привычки, – и добавил к сказанному, - по мне так водить машину опаснее, чем работать в шахте. Вон как погляжу на башенный кран и сердце обмирает, как там бабенка на такой высоте кренделя с грузом выписывает.
- Да человек ко всему привыкает, - согласился Сергей. - Я был корреспондентом газеты в Афгане и удивлялся, как люди привыкают к смерти, которая ходит рядом.
- Это кому как повезет. Вот мне везет, а другим нет. Только придут на шахту, глядь щит и давнул, или выброс метана, а он огонь найдет, а может и не найдет – это как повезет и тогда… Н да.… Или вот в печь залез, а уголь пошел, что-то где-то тряхнула. Может за полста километров в карьере отпалку провели, или еще что. Был человек, а опустился в конвейерный штрек мясом пополам с углем.
Утром экскурсионный «пазик» колесил по горным серпантинам и внизу виднелось синее, синее Черное море, а еще выше словно ласточкины гнезда – дворцы санаториев и галереи эскалаторов спускающихся к морю.
Красота!