Раннее майское утро. Самая прекрасная и чудесная пора, которую создал Господь и преподнес в дар обитателям этой планеты. Прохладная, но уже не холодная ночь неторопливо уступает место набегающему с теплой волной восходящего солнышка зарождающемуся, молодому утру. Из серого сумрака появляются неестественно светлые краски еще дремлющей жизни. Нежная вуаль мелкой листвы на деревьях, еще дырявенькое покрывало травяных побегов и нежные островки шустрых первоцветов, ждущих капельки тепла для взрыва своей ослепительной белизной. Восток светлеет, становится всё ярче, пестрей, насыщенней. И вот …
Это мгновение неуловимо, им невозможно насладиться – оно молниеносно, его можно только почувствовать, услышать и вдохнуть. Мириады солнечных лучиков, многократно делясь при соприкосновении с каждой веточкой, травинкой, отражаясь от каждого листика, капельки, всего, с чем столкнулись, пробуждают и преображают округу. Рождение нового дня!!! Как по команде неведомого дирижера вспыхивает многоголосием лесной оркестр жизни. Кажется, что до этого момента уже никто и не спал, не дремал – все были наизготовке, в ожидании этой мимолетной команды к старту. Лес пробудился, ожил, запел, зазвучал своей еще не кем не записанной симфонией нового торжества. Еще юного, но крепнущего с каждой секундой расцветающего весеннего чуда. Что он несет? Что таят в себе события этих суток? Долгожданную радость? Никчемное разочарование? Несбыточность надежд? … А может?
Алексей сидел на поваленной осине и всем своим существом вкушал эту благодать мира жизни, чудесной, прекрасной, очаровательной, но по необъяснимым каверзам бытия, к нему это великолепие, вот уже на протяжении семидесяти пяти лет, не имело ни какого отношения. Как? Почему? За что? - Эти некогда терзавшие сознание вопросы давно приобрели оттенок обессиленного безразличия, да и сама надежда на нечто иное, накатывала нестерпимой душевной тоской всё реже и реже. Смирился.
В эти, без преувеличения дивные, места он попал не по своей воле, не из-за любви к красотам мира, не по юной мечтательности встретить весенний рассвет. В свои восемнадцать лет, его привела сюда война. Привела, да так и оставила на все эти долгие годы, не спросив, разменяла его молоденькую жизнь на эту бесконечную вереницу дней, месяцев и лет в ожидании чего-то неведомого.
В утренней неуёмной птичьей серенаде раздался зычный голос лесного метронома, методично отмеряя бессчетное «ку-ку, ку-ку, ку-ку».
– Кукуй, серенькая, кукуй рябенькая, накукуй, кому-нибудь, побольше моих восемнадцати, пусть хоть им, раз мне не довелось пожить, - который раз сказал Алешка сам себе, - Кукуй родненькая, а может и у нас что-то да изменится.
Память возвращала его: то к светлым годам короткой жизни, то к ужасу смертельного сражения, то к событиям, которые происходили на протяжении уже четвертого срока прожитой, недолгой им жизни. Вырвавшаяся из окружения дивизия, оставила без малого три тысячи погибших солдат на произвол посмертного никчемного самоуничтожения, зачислив всех в списки без вести пропавших. Вот так, по военному просто, стал Алексей никем, ни живым, ни погибшим, ни героем, ни предателем. Слившись в глухом болотистом лесу с неизвестностью, с безликим и необъяснимым определением «без вести». Ни письма написать, ни свечи за упокой души не поставить.
Помнил Алексей и первые визиты людей на место боя, да только людей этих бренные останки солдат не интересовали - техника им нужна была, коей по округе, после сражения, полно было. Из руин подымающаяся Родина в металле нуждалась. Не до солдат погибших им было, не до костей, из земли торчащих. Вспоминал визжание пил лесозаготовительных бригад, древесина во все времена стране требуется. Ругались здоровые мужики, что под цепи пил железо попадается, на войну крепким словом сетовали, что осколками все деревья нашпигованы. На черепа дивились, количеству останков человеческих изумлялись, даже сувениры военные, кружки, фляжки, котелки, некоторые себе на память брали. А вот за останки, за их погребение речей не было, всё больше за кубы, за план, да за премию, если деревьев больше навалят.
Отдельным особняком в памяти остались восьмидесятые. Прямо через поле сражения высоковольтную линию страна строила. Линию строили, лес корчевали, прямую и широкую просеку делали, опоры ставили, провода вешали. А что до останков защитников, солдат, по земле лежащих, так кости эти в воронки, коих несчетно тут, грейдером вместе с землей, чтобы ямы засыпать, чтоб ни мешали, вид не портили. Вот и все вам похороны от потомков спасенных. Алешку с его отделением, тогда это в прямую не коснулось, воронка, из которой они землянку-времянку сделали, в коей и смертушку приняли в пятнадцати метрах, от линии строящейся, оказалась. Солдатики срочной службы, которые эту ЛЭП строили, по должной инструкции зачистки прилегающей территории – двадцати метров, хлам всякий только в воронки скидывали, ну, это на случай если начальство по сторонам посмотреть пожелает – мол, и там чисто. Но встреча с начальством так и не состоялась, видать, и не до этого было. Появлялась и молодежь с лопатами. Бывало, нередко навещали, да вот опять мимо надежд солдатских. Молодежь эту всё больше немецкие позиции интересовали, блиндажи фашистские, раритеты выискивали, награды, да хлам вражеский, который продать можно, а на останки наплевать им было, без надобности оказались.
В конце восьмидесятых появились еще одни, тоже молодые, целыми отрядами. Только в отличие от предыдущих, эти останки собирать принялись. Словно дети малые, каждой кружке радуются, от каждого котелка в восторге, а если на них что-то солдат при жизни нацарапать успел, аж в пляс готовы пуститься. Вот только визиты их не столь часты да не продолжительны. На недельку весной заглянут, да под конец лета навестят, и то не каждый год. Тычутся по всей округе, как слепые котята, и ведь понятно, ищут, а вот за то, как ищут, и говорить не стоит. Вот и принялись души солдатские им подсказывать, как только возможно, когда в сон к кому заглянут, где ложку подсунут, а то с птичкой договорятся, когда да где надо почирикать. Именно на этой волне мыслей встречал Алексей свой очередной рассвет, светлый, и будоражащий своей непредсказуемостью. И повод для волнения имелся как никогда. Надоумили одного из таких, крутится с женой по округе, в воронку заглянуть.
Алексей отвел взгляд от заливающейся лучами восходящего солнца просеки ЛЭПки и посмотрел на воронку, некогда бывшей блиндажом. Восьмиметровое озеро, в водной глади которого отражались стволы выросших деревьев, да торчащие по краям полусгнившие бревна, бывшие когда-то крышей, вернули его в последние дни и часы жизни, в жуткий апрель сорок второго. Дивизия как потом скажут, шла вслепую, ни обороны врага и ее огневых точек, ни сил противника никто не знал, даже карт местности и тех не было. Двухкилометровое пространство непрерывного боя усеянного труппами товарищей – вот цена того наступления. Как радовались все, кто выжил тогда… Но враг оказался коварней, и к исходу суток ударив с фланков, взял в кольцо рвущуюся вперед дивизию.
На ту ночь отчаянья от окружения не было. Была неприкрытая радость уцелевших солдат, покоривших непреступные высоты врага. Усланная наспех еловым лапником большая воронка, перекрытая жердями, присыпанными землей, казалась лучше всякого оборудованного блиндажа. Было ощущение, что ад сражения позади, но это только казалось, сам ад пришел с рассветом. С таким же весенним рассветом, пробуждающим всё живое, вселяющим надежду и веру в жизнь - в то утро, смерть пришла во всём своем ужасе и коварстве. В утреннем рассвете появились стаи немецких самолетов и в течение часа прицельно выкладывали бомбы на спящую дивизию, превращая пространство в перепаханное поле, а затем, как контрольный выстрел хладнокровного убийцы, в голову, начался минометный обстрел. Уже позже со всех сторон редутами пошла пехота, осыпая все живое дождем свинца и закидывая каждую ямку гранатами.
Но этого боя Алексей уже не знал, их времянка пережила авиа-бомбардировку, они, даже покинув свое убежище, приготовились к отражению неминуемой атаки врага, но минометный обстрел заставил снова вернуться в ночное укрытие. Тут-то всё и закончилось. Смерть, на хвосте мины, прямым попаданием в воронку, явилась ко всем, кто в ней был, кого-то забрав мгновенно, а кому-то, злорадствуя и насмехаясь, отпустив некоторое время перед уходом в вечность.
Свои последние мгновения, минуты жизненного пути, помнил Алешка отчетливо. Жизнь или смерть, какая разница, кто тогда предоставил возможность очнуться на мгновение среди весенней ночи и, как бы прощаясь, взглянуть последний раз живыми глазами на этот мир.
Безмерная и бездонная Вселенная глядела на солдата мириадой зрачков звездного неба, заманивая своей красой, завораживая громадой величия и пугая бескрайностью темной вечности. Придавленное лагами бывшей крыши блиндажа, изрешеченное осколками тело истекало последней кровью, а заскучавшая в ожидании смерть, со злорадной ухмылкой готовилась принять зиждущуюся на невидимой паутинки, душу, покидающую земную плоть. По небу проплывали то ли темные облачка, то ли дымный смрад с пожарища боя, а между ними, как наяву, он видел самое дорогое в его коротенькой жизни – тех, кого любил. Сдержанный взгляд отца при отправке на фронт, мать не перестающая крестить его, непрестанно шепча: - «Убереги Господи»; вот где-то в стороне брат, машущий рукой, да почему-то смеющаяся и грозящая пальчиком сестра: «Вот приди домой поздно, я тебе уж задам, не гляну, что женихаться начал, нахлыбыжжу крапивкой, ой нахлыбыжжу».
Не уберегла мамкина мольба, в чертоги ада костлявая иных утащила, юн оказался, грехов не насчитали или еще какие причины были, а ввысь душа не понеслась, так как малое, но отпустить требуется, а мамка, покуда жива была, как за живого свечи ставила, ждала. Так и остался Алешка в этих на загляденье чудных местах в ожидании неведомого и необъяснимого, да и не он один.
Разрезавшая тишину зычная дробь дятла вернула Алексея в сегодняшнее утро.
– Нарушаешь, красноголовый, поверх хора себя поставил, дирижировать пытаешься, - не то дятлу, не то себе сказал Алексей. Монотонные коротенькие дроби дятла действительно чем-то напоминали дирижера, услыхавшего фальшь в оркестре, стучащего по пюпитру палочкой, с целью остановить и начать заново величественную симфонию рассвета. Красноголовый дирижер, сделав свое дело, умчался восвояси, а на секунды затихший птичий гомон начал заново свои переливы. И Алексей вновь вернулся в прошлое, которым пребывал все эти годы.
Вот он молча стоит у могилы деда, уйдя в собственные размышления о том, как нужно жить и кем стать, в этой веренице мчащихся дней и месяцев собственной, по юности беспечной, жизни. Алексей никогда об этом не думал, да и жизнь его, льющаяся до того года беззаботным журчащим ручейком, на пути которого всё казалось понятным и предсказуемым, не задавала этих вопросов. Всё было безоблачно до того самого момента когда по деревне, от двора ко двору, промчалась страшная весть – война.
На всю деревню было одно радио, установленное в сельсовете. Энтакая диковина, черная тарелочка на стене, притягивающая всех без исключения сельчан. У открытого окна сельской конторы можно было узнать, как велика и сильна наша страна. Что кроме деревни и соседних поселений есть города и целые регионы, о которых можно вот так просто, повернув ребристую маленькую пимпочку, послушать. Тема услышанного была обсуждаема в каждой хате, и на всех деревенских посиделках. Отец говорил, что это самое чудо скоро будет в каждом доме, да что радио, рассуждал батя, телефон, который провели в контору, и тот будет в каждой избе.
– Вот только представь Алешка, мечтательно рассуждал он, захотелось тебе потрепаться с Валькой, с сестрой значит, подошел к аппарату, взял трубку, и балаболь сколь душе угодно. Это не в соседнюю деревню ноги набивать. Представляешь, какая жизнь тебя ждет?
Алексей часто вспоминал эти слова отца за сестру. Так уж вышло, из детей сестра была старшей, и его воспитание, по причинам большой загрузке мамани, легло на плечи, правильней сказать, руки Валентины. Она практически заменила ему и брату мамку занятую работой, домом.
Алешке было почти одиннадцать, когда в доме появился молодой человек, живущий в соседнем поселке, при виде которого, сестра, смутившись, убежала из хаты во двор. Второй его визит был связан с разговором родителей, а третий, как острая бритва разрезал всё, что до этого казалось обыденным и привычным. К дому подъехала подвода, мамка на телегу вынесла какие-то вещи, подушки, одеяла; смущенная и, как казалось Алешке, напуганная сестра, с узелком в руках попрощалась, обещая часто бывать в родном доме, села на телегу и, её увезли. Жених был из соседнего села, роспись в сельсовете другого совхоза, да и сама свадьба, на которой Алексею даже не довелось обнять сестру, прошла в чужом доме. Это было в его жизни единственным омрачающим, юные годы, событием, а через пять лет …
В один день изменилось всё. Будто радушное, теплое солнце, закатившись на западе, больше не смогло взойти на востоке. Радио, которому так радовались и любили слушать, сообщило о страшной беде, осознать которую не мог никто. А оно вещало и вещало, о новых бедах отступлений, сообщало и сообщало об ужасе погибающих под напором врага наших армий и зверстве врага. В середине лета проводили на фронт мужа сестры Николая. И вот уже он, ставший по осени совершеннолетним, перед отправкой на фронт, бить рвущегося к Москве фашиста, прощается со всеми.
- Ну что сержант? Сегодня эти поисковики появятся? Нечто, и впрямь, самая малость, нам тут остается? прервал воспоминания подошедший Василий.
- Появятся Василий, должны появиться, время подходит, не должны подвести, четвертый год в округе работают, кажись на них можно положиться, ответил Алексей, - помочь оно конечно надобно, вон работы сколь, на три метра наши косточки всосало, докопайся-ка тут.
- Да кажись, не лодыри, вон на соседней воронке какой холм снесли, чтоб до Николая добраться, а всего-то позвонок корнями вытащенный в двух метрах зацепили. Хоть они и не из наших, не из сибиряков будут, а упористые, с характером ребята, рассуждал Василий. - Видел бы ты их физиономии, когда Колька им медальон под руки сунул, они и не поверили поначалу, а уж потом будто солнце закатилось, рожи сияли так, что и ночью без фонаря работать можно было бы.
Связь миров – для кого-то это фантазии, кому-то доказательства подавай, а вот для целого ряда поисковиков, как ни странно, поисковая реальность. И не имеет это отношения ни к фантазии человеческой, ни к неверию в силы собственные, ни к совпадениям вероятным. Ни ко всем это отнести можно, но когда сам, сам слышишь и видишь, только в одном сомневаться начинаешь, а с тобой? С тобой самим, всёли в порядке?
Поисковики появились дорабатывать раскоп Николая, и к вечеру закончив на нем работы, подошли к воронке, за которую говорили солдатские души.
- Чего этот мужик бормочет там Алексей? Нечто засомневался? - насторожился Василий, ты ж ему сам по зиме сказал, чтоб не сомневался.
- Здоровая, говорит, стерва, - отозвался Алешка, - сомневается, хватит ли сил, мало рук в отряде у них, да и сон сном, а для живых не ахти какие гарантии, сам-то при жизни сильно в сны верил? То-то и оно. Теперь только в августе появятся, тогда все и произойти должно.
***
Светлана запустила руку в глинистую жижу воронки, и стараясь прощупать содержимое пальцами, перебирала всё, что попадало под ладонь.
- Есть, - полушепотом для себя самой произнесла она, - позвонок, и кажется глубже еще идут. Она даже не успела удивиться, когда, вытаскивая на поверхность этой серо-черной кисельной субстанции очередную кость, выскочил, будто, его кто-то вытолкнул из глубины, жестяной пенальчик нестандартного медальона. Только взяв его в руку она поняла, что гигантское расстояние поиска в одно мгновение сократилось до ничтожного сантиметра, что за несколькими миллиметрами этой жестяной коробочки может находится то, о чем и говорить вслух, чтоб не спугнуть удачу, боялись – там ИМЯ.
***
- Получилось, братцы, получилось, передал же, видите, видите, он у них уже, теперь не уйдут, не должны уйти. Тут мы ребята, тут, копайте, совсем немного осталось, тут мы, - ликовал Василий, подтолкнувший в руки поисковика медальон.
Передав медальон мужу, она снова запустила руку в жижу по локоть и стала прощупывать, до чего могла дотянуться. В тоже самое время солдатские души из всех сил подталкивали к её руке единственное сохранившееся в болоте за семьдесят пять лет имущество, которое хоть косвенно, но могло бы напомнить живым о их, как о людях – свои ложки.
***
Бывают ли чудеса? Существует ли, некая связь того мира с этим? Но вот, чтобы, запустив руку в грязную жижу воронки, за один раз собрать три солдатские ложки – это ли не доказательство: такое без чьей-то помощи попросту невозможно. Да они просто в одном месте оказаться не могут, они при каждом солдате в отдельности, в обмотке, на ноге, как правило. Не собрать их разом, как ни старайся, вот, если их сунут тебе в руку, тут уж …
***
Вытащенная из болотной жижи рука, в кулаке которой было зажато сразу три ложки, не просто шокировала, а парализовала не только сознание, а и всё ее тело. Нет слов описать этот момент. Правда, нечто подобное из ощущений прошлого у этой пары было. На заре их поиска, в полном невежестве к военной составной этих мест Света однажды задала вопрос:
- А это, Ген, что за хрень? спросила мужа, при этом подняв для демонстрации с земли мину.
- Это мина, несколько сконфуженно от происходящего, и чуть ли не по слогам, ответил он повернувшись.
Да – да, это именно то состояние и человеческая несостоятельность оценки происходящего. Он уже это сделал, а мозги никак не обработают это самое действие, в котором нет ни логики, ни здравого смысла.
- Ведь понимаю, делаю что-то не то, а всё одно делаю, говорила после того случая Светлана.
Блистающая белизной алюминиевая головка мины, красочная, поблескивающая гладь бочков и классический, перьевой хвост притягивает сильней здравого смысла – грациозная красавица так и просится в руки. Осознание того, что это смертоносное наследие войны не взорвалось в свое время по совершенно загадочным обстоятельствам, чаще мягкости грунта в который упала, что для последнего рокового момента её разрыва не хватило малейшего толчка, удара обо что либо, что и сегодня, несмотря на столь длительный срок, она может находиться в ожидании этого, самого мизерного, толчка… Это мозг человека воспроизводит несколько позже. Больше всего на тот момент этот мужик боялся, что после слова «мина» жена бросит её, выпустит из рук от испуга. Ему даже на какое-то мгновение померещилось это падение, мины с метровой высоты – это могло стать последним для них, находящимся в двух метрах друг от друга, увиденным в жизни. Но именно шоковое состояние, некий паралич, неведомая сдерживающая на тот момент сила – свершили свое прощающее, за неимоверную глупость, спасение. Поисковики называют эти моменты «встреча с ангелом хранителем», а в действительности, в тот момент сотни солдатских душ, познавших последствия того, что может произойти, держали мину, не подпуская смерть своими, невидимыми для живых, руками. Бородатый мужик, без слов вытянув вперед руку с растопыренной ладонью, как мог, подсказывал жестом – замри. И когда понял, что его понимают, попросил:
- Медленно опускай, аккуратно клади назад, и тихо уходим. Вот именно то, не поддающееся объяснению состояние от невероятности происходящего, овладело душами поисковиков, на момент созерцания сразу трех ложек.
***
Придя в себя, мужик принял ложки и тут же направился к ближайшей воронке с водой для их ополаскивания. Напряжение от невероятности происходящего, достигало своего апогея, оно просто звенело по округе, отражаясь упругим гулом в душах всех присутствующих. Ну, вот сейчас, еще мгновение и … Мужика аж подколачивало, он только что положил в баночку жестяной медальон и вот ложки – столько за один раз, вроде и не бывает. Он замер, перед тем как вынуть ложки из воды. Неся к воронке с водой он, опасаясь разочарования, даже не стирал с их налипшую грязь.
- Ну с Богом, шепотом сказал сам себе. Ложки блеснули немногими чистыми краями, а на ручке одной, четко и ясно зияли крупные буквы фамилии – НЕТЛЕНОВ. Глина, въевшаяся в царапины металла, блистала как чернила на белом листе бумаги. Он выпрямился стоя по колено в воде и обернувшись к жене, расплываясь в улыбке и тряся рукой с ложками:
- ИМЯ.
Ложка еще несколько раз передавалась из рук в руки друг друга для прочтения, для созерцания, для подтверждения того, что это не сон. А вокруг…
Вокруг, в безветренной до этого момента погоде, налетевший ветерок закачал ветви кустов и деревьев, зашелестел листвой, зашуршал травяным покрывалом, подминая, прижимал к самой земле, нежную лесную зелень. И в это же самое время, сотни солдатских душ ликовали от свершившегося и столь долгожданного чуда. Получилось, состоялось, передали, прочли – теперь не уйдут, не бросят. Кружение душ качало ветви кустов и деревьев, нарушая покой, шелестели листвой и в безудержном танце шуршало прошлогодней сухой травой, прижимая к самой земле нежную лесную зелень.
Алексей сел на излюбленное место, поваленную осину на краю воронки и с некой благодатью смотрел в освобожденную от воды воронку, где два поисковика, женщина и бородатый мужик, извлекали из глинистой жижи и бережно укладывали в ведра бесчисленные останки. Он, как и все солдатские души, знал многое наперед, мирские тайны только в миру. Знал он, что завтра с утра, с ними придут еще два мужика, и что они вчетвером, потея и надрываясь, навалятся всеми силами на труд по их извлечению, подъема всех семерых солдат. Как солдатские души будут хватать их за сапоги, и тянуть в глубину этой воронки, подсказывая, тем самым, где нужно копать. Будут подсовывать в руки, чтоб не пропустили пуговички, монетки, пряжки. К Алексею подошли и присели рядом Василий и Николай.
- Прикинь сержант, обратился Василий, по весне сюда приедут мой внук и правнучка. Этот бородатый с медальона, что я им подкинул, адрес прочтет. С ума сойти – прав-нуч-ка, произнес он по слогам, приедет, с ума сойти. Внук из ракетницы стрельнет, красного цвета. Отбой дед, скажет, отбой. Конец твоей войне дед, всё. С ума сойти, дождались.
- И мне табличку на осину закрепят, вступил в разговор Николай. По зиме моя Маврочка, жена моя, им поможет, имя её из клочков медальона прочтут, ну и меня значит, в списках отыщут.
- Какие они? Потомки наши? Любят ли они жизнь? Ценят ли? - задался вопросами Алексей. – Жаль, не дано, а так обнять своих хочется, пусть потомков, но своих ведь. Сказать бы им, что выше любви нет ничего, только это ценно и свято. Что все богатства только в сердцах у них, что обрести можно, только отдавая. Любят ли они друг друга? Сказать им хочется, что жизнь - кроха малая, чтоб её на огорчения и обиды тратить.
- Да будет тебе, сержант, душу терзать, на захоронение твои приедут, там и увидишь. И ложечку твою, с сердечком тобой на черпале выбитом, им отдадут. Вот и будет это им твое признание в любви, что ты их, сам не зная, любишь и думаешь о них. А за живущих, что они выше ставят? Себя или ближнего? Так это только через боль познается. Дай Бог им боли этой не познать, сил найти в любви жить. Мы-то, над этим, как не крути, не властны, - подытожил Николай.
Алешка вспомнил дорогие лица кого видел при жизни. Маманя, отец, брат с сестрой. Среди живущих их нет, за это он знал. Знал Алешка, что надорванное непомерным трудом сердце отца после получения на него извещения «пропал без вести» в январе сорок третьего остановилось, что маманя, пережив бятю на три года, умерла в ожидании очередного поезда возвращающихся с войны солдат. Что младший братишка Колька после смерти мамки, поехал в город Череповец учится, где дожил до 68 лет, а сестренка Валентина прожила 82, так и не узнав судеб: - не своего братишки Алешки, ни мужа Николая, пропавшего без вести, как и Алексей в сорок третьем. Душу будоражили предстоящие события должных похорон с отпеванием и долгожданная встреча с теми, о ком думал и вспоминал, все эти десятилетия.
Неугомонный жизнью лес шумел всем своим многоликим существом, двое поисковиков, сырые от пота и грязные от вороночной жижи, со счастливыми лицами подымали на бруствер воронки очередное ведро с останками, сотни солдатских душ, наблюдая за происходящим витали в округе, а на поваленной осине, в своих мечтаниях о предстоящих событиях, сидели три солдатские души, которым было предписано свыше вырваться из скорбного списка без вести пропавших. Их имена будут выбиты в мраморе, Алексей, Василий, Николай, их похоронят как солдат под оружейный залп, их души увидят тех, о ком столько десятилетий помнили, любили и тех, кто живет после их, уже дальние, но родственники.
- Что бы я им сказал, если б мог? задал сам себе вопрос Алешка.
Внезапно разноголосый лес затих, поисковики, оторвавшись от работы, устремили взор в небо, по которому величавым клином проплывали журавли, оповещая перекрикивающимся курлыканьем свое появление. Природа, будто, замерла перед этими птичьим зовом, завораживающим души.
- Живите, - произнес Алексей, провожая взглядом улетающий журавлиный клин.
– Живите и любите. Прошу вас, умоляю, заклинаю – живите и любите, за нас живите, за нас любите. - Алешка на секунду замолчал, и уже, словно прося прощения, - пожалуйста.