Моей мечтой с детских лет был собственный автомобиль. Этой мечтой ещё 18-летним студентом я поделился со своей будущей женой и поклялся, что машина у нас будет. Как оказалось, в то время мечта была почти несбыточной.
Однако, помог случай. Работая оперуполномоченным областного уголовного розыска в г. Тамбове, я раскрыл домашнюю кражу у 2-го секретаря обкома КПСС.В благодарность за это он помог мне купить в таксомоторном парке его бывшую персональную «Победу», которую у него отобрали по вдруг принятому тогда закону.
По тем временам эта машина стоила сравнительно недорого. Но чтобы купить её, нам пришлось продать ряд ценных вещей и ещё назанимать кучу денег. Покупая машину, я видел её практически издалека, почти, как кота в мешке. Уже купленная, вблизи, она оказалась изрядно побитой, с лысой резиной, с ободранной внутри оббивкой. Но почему-то приборы исправно работали, о чём я с восторгом сообщил жене. Она, увидев это ценное приобретение, едва не лишилась сознания. Ведь ради этого ей пришлось продать прекрасную новую меховую шубу и другие нужные нам вещи.
Мой отец был несказанно рад покупке машины. Когда выяснилось, что ей требуется серьёзный капитальный ремонт, он успокоил меня, сказал, что поможет отремонтировать её и стал агитировать нас возвратиться в Харьков. Это подтолкнуло меня принять наконец уже давно созревавшее решение о возвращении в родной город .
Зимой 1960 года, получив от руководства МВД Тамбова и Харькова согласие на перевод, я отправил семью в Харьков, а сам занялся отправкой машины. Об отправке её своим ходом не могло быть и речи. Перевозка только на открытой железнодорожной платформе. Очень сложно получить разрешение на неё, да и само "путешествие" автомобиля по железной дороге могло быть непредсказуемо долгим: месяцы. В пути её могли „раскурочить” - растащить по частям. Значит, нужен сопровождающий, который согласится всю дорогу быть в неотапливаемой машине на открытой, движущейся железнодорожной платформе в разгар зимы. А морозы в ту зиму доходили до 30 градусов.
Получить платформу и „зелёный свет” по пути следования я сумел, благодаря своим связям. Но где же взять такого сопровождающего? Кто и за какие деньги согласится выполнить эту, по меньшей мере, рисковую миссию?
Удивительно, но такой человек нашелся. Моя мама работала паспортисткой в домоуправлении. Поскольку по причине пьянства и мздоимства домоуправы долго на этом посту не задерживались, ей, волей-неволей, часто приходилось замещать его.Ей подчинялись и рабочие сантехники, которые запросто были вхожи в нашу семью.
Одного из них звали Микола по кличке ”кацап”. Он жил в пригородном селе, неподалёку от Харькова. Село необычное. Населяли его исконно русские люди. Не зря и кличка у Миколы была „кацап”. Она совсем не обижала его, он и сам себя так величал.
Село, где он жил - богатое. Селяне выращивали исключительно ранние огурцы и клубнику. Весной и ранним летом в Харькове Микола практически не появлялся, брал отпуск, отгулы (непонятно за что), отпуск без содержания и вплотную занимался сельскохозяйственным производством и торговлей.
Неказистый с виду, небольшого росточка, субтильный, вертлявый Микола , вроде простоватый хитрован, но, по существу, потрясающий советский подпольный бизнесмен. Ловкий, изворотливый и, судя по результатам деятельности, умный, расчётливый и жесткий, как и полагается людям этой категории. Это сейчас я так его оцениваю, а тогда-то мало в это вникал. Просто удивлялся, что этот полуграмотный мужик ворочает такими делами. Ранние огурцы засаливали и малосольными, в бочках, загруженных в вагоны, он вёз на север - в Мурманск, в Архангельск. А клубнику – в Москву, Ленинград. Для вывоза продукции нанимал такси, позже, разбогатев, стал вывозить на своей машине. И это проделывал не только со своими, выращенным его семьёй огурцами и ягодами, но обслуживал и своих односельчан, сопровождая их продукцию.
Но заниматься этим промыслом, нигде не работая, это же чистое тунеядство. Поэтому работа сантехникам в домоуправлении была лишь официальным прикрытием: сутки - на работе, двое - «отдыхает».
Бывая иногда с родителями в деревне у него в гостях в его огромном, богатом доме, я всегда поражался, как каторжно они трудились! Всей семьёй, и женщины, и дети. До изнеможения!
И конечно же, этот слесарь - „капиталист” был человеком очень пьющим, почти всегда в состоянии похмелья. Мне он был интересен, житейской мудрости у него стоило поучиться.
Случайно прослышав от моих родителей о моей „машинной” проблеме в Тамбове, Микола тут же, даже с обидой, заявил:
- Да как же Вовке и Лиле не помочь? Чай, не чужие»! И добавил открыто, с хитринкой: «А как ён приедить у Харьков , вся милиция в наших руках будить и жендорожная тож! Вовка, ён же шустрый, с имя разберёться.
Сразу учуял свою выгоду: раз машина едет в Харьков, значит, и хозяин будет здесь же.
По телефону я честно обрисовал всё, что ему предстоит. Но он и слушать не стал. Как истинно русский человек, Микола был фаталист (только вот слова такого не знал), просто надеялся на русский „авось”, да и вообще, не боялся и всё!
Надо же выручить своего человека!
Прибыл „кацап” в Тамбов. Первое, единственное и категорическое условие, которое он поставил мне, это - обеспечить его „лекарством для сугреву”.
Кинул я клич, и мне, вскоре покидающему Тамбов, собрали почти полную 20-ти литровую канистру чистого 96-ти градусного спирта. Микола, когда её увидел, онемел:
-Сколько же мне из энтого на дорогу?
Я ответил:
-Всё тебе, а на дорогу, сколько душа примет. Но чтобы был порядок!
Он был потрясён, начал меня благодарить. Его мало волновали предстоящие трудности.
Я ему подробно втолковывал - к кому и от чьего имени обращаться, если платформа застрянет в дороге или на запасных путях, как связываться с железнодорожной милицией, какие слова говорить, как со мной через них связаться в случае чего.
В дорогу дал ему громадный тулуп, валенки. Продукты: 3кг сала, две „палки" колбасы, сыр, хлеб. Хотел дать термос, чтобы на станциях заправлялся кипятком, но он с презрением отверг эти интеллигентские штучки.
Ошарашенный невиданным количеством спирта и предстоящим, никем не контролируемым ”кайфом”, на всё остальное вообще не обращал внимания. Стремился быстрее погрузиться и – вперёд, в Харьков!
Подвезли машину на станцию, погрузили на платформу. Закрепили. Выпили на дорожку. Микола сел в салон машины, закрылся, он был уже „хороший”, весёлый, и ему не терпелось поскорее с нами расстаться.
Подкатил маневровый паровоз ещё дореволюционной постройки, серии ”Щ”, в народе его называли „Щука”. „Ту-ту-у!” – и поехала моя „ласточка”(так я сразу обозвал свою „Победу”).
Ну, а я остался на связи. По линии железнодорожного начальства платформу быстро цепляли к первому, идущему в нужном направлении составу, передавали с дороги на дорогу. Я всё время держал связь с коллегами из железнодорожной милиции. Конечно, очень волновался. Совершенно незнакомые люди, просто коллеги по ведомству, старались изо всех сил, „проталкивали” эту платформу, проверяли, живой ли Микола. В те времена товарищество и взаимовыручка в органах милиции были потрясающие, „железно” помогали друг другу в любом городе необъятного СССР! Сейчас это трудно представить и поверить в это!
В итоге, вместо 3-х - 4-х месяцев, как могло бы быть, платформа с машиной прибыла в Харьков на станцию Балашовка на 7-й день!. Мне тотчас же об этом сообщили , а я сразу позвонил отцу.
Ну, а дальше привожу рассказ Ильи Максимовича Мажана. Около 30 лет он проработал водителем у моего отца. Они настолько привыкли друг к другу, почти сроднились, стали даже внешне немного похожи друг на друга. Грек по национальности, Мажан был очень колоритной фигурой. Особенно яркой была его речь – южно-русская, с вкраплением белорусского акцента. Всё у него было крупное – лицо, губы нос, глаза, руки длиной до колен с сильными огромными кистями.
Вместе с отцом он прибыл на станцию встречать платформу с машиной. Всю картину принятия этого «груза» Мажан поведал мне уже по моему возвращению в Харьков:
«Значится так, Вовка. В середине дня вызвал Лёв Ивсеич (Лев Евсеевич) меня, Романова и Ерёменко (это - слесари, соответственно, один - по двигателям, другой - по ходовой части, которые впоследствии должны были ремонтировать машину) и ещё двух грузчиков – такелажников.
Зачем батя брал их, ума не приложу. Он, что, собирался прямо на платформе машину ремонтировать?! Ты ж знаешь своего батьку, ну очень он бистрый человек! Ну, естественно, ещё грузовая машина, на которую грузить же-ш твою „Победу”.
Батька радостный такой, кацапу магарыч собирается ставить. Подъехали. Встречает нас лично начальник станции, сопровождает до платформы. Отец думал увидеть там уже ожидающего нас кацапа. Вот увидели мы платформу…
Стоит одинёшенькая, отцепленная, а на ней машина с абсолютно замёрзшими окнами. Мороз же-ш около 30 градусов! И никого вокруг.
Я залез на платформу. Подёргал дверцы – машина закрыта, а окна заснеженные, не видать, что там внутри. Стали кричать, звать, голоса ж у всех, слава Богу! Без результатов. Стали стучать по машине, опять кричать – тот же эхвект.
Начальник станции как-то сразу заскучал, стал безрадостный такой и заторопился. Говорит, если нужна помощь, или там ... милиция, или… «скорая», то он поможет.
Тут до бати дошло, что Колька наверно замёрз! И он сразу побледнел, руки затряслись. Да и у всех у нас уже перед глазами картина: щас из машины вывалится замерзший труп кацапа...
Но батя твой же всегда всё правильно делал, хотя первоначально я думал, что он дурью мается. Вот слесаря-умельцы и пригодились тут: поколдовали что-то, и закрытая, промёрзшая, с примёрзшими дверьми машина открылась.
И тут... Сначала в нос ударил такой перегар спиртяги....
А потом увидели кацапа: мертвецки пьяный, без сознания, спит, сволочь! Ни говорить, ни мычать не может!
Каким матом мы его обложили, ты, Вовка, только представить себе можешь!
Отец хотел вызвать врача, но тут я уже вмешался и сказал, что кацап он и есть кацап, и от водки, тем более от спирта, они не дохнут, не то, что мы, греки, или хохлы, тем более, евреи.
Я сразу заприметил канистру с оставшимся там спиртом. Миколу, бессознательного, отвёз к нему домой, а спирт – к себе домой...
От так они и разъехались на финише – кацап со спиртом!
Машину твою мы забрали и поставили у твоего дедушки во дворе, а отец со спецами начали составлять план ремонта по весне, когда снег сойдёт и птички запоют. Машина-то стояла на улице...
Ну, а на следующий день Микола пришел к Сотве Львовне (Софья Львовна - мама моя), конечно, виноватый. Стал интересоваться, где же спирт? Мама сказала: что было в машине, забрал Мажан. Ну, я и приехал к нему на разборку и с ходу начал орать, что машину в пути раскурочили, а ты был пьяный, как свинья, да ещё курил в машине! Как только машина и ты, сволочь, вместе с ней не сгорели! А канистру, мол, я взял пустую, ты всё из неё вылакал.
Тут он взъярился. Ну, кругом же виноват, действительно ни черта не помнит, но точно знает, что выпить весь спирт за неделю, ну никак он не мог! Сколько дней был в дороге, он узнал от жены, а сам понятия не имел.
В общем, Микола меня заподозрил, что спирт я забрал, сильно обиделся, сказал, что тебе позвонит. А я ему говорю: только я рядом буду и всё Вовке сам расскажу. Короче, тебе ничего не сообщали, чтобы не подвести кацапа.
А родители твои, они добрые, себе ничего не потребовали. Потом немного я всё-таки поделился этим спиртом с Миколой. Но канистру ему не отдал, когда он, обнаглевши, стал и её требовать! Всё это мы обмыли этим же спиртом, и за твоё, Володька, и Лиличкино здоровье выпили. Такое вот, Вовка, было кино. Но ты на Николая не обижайся и не попрекай его. Настоящий он русский мужик, не зря же кацап...”
Пусть и пафосно это звучит, а, может, и не к месту, но как тут не вспомнить слова Тютчева: „Умом Россию не понять"...
(Более подробно см.http://www.proza.ru/2011/12/01/1914 http://www.proza.ru/2011/12/02/804 )