Глава тридцать четвёртая
Офицерская профессия
Провожая Николая в училище после летнего отпуска, отец сказал:
– Выпускной класс – особый класс. Выпускной класс – это выбор профессии на всю жизнь!
– Так я ж её выбрал, отец! – удивлённо воскликнул Николай. – Выбрал на всю жизнь! Ты же знаешь…
– Я сейчас не о том, общем выборе, который ты сделал три года назад, причём сделал сознательно, и особо подчеркну – мужественно преодолев все препятствия. Но армия, как я тебе уже говорил, государство в государстве, и в этом государстве есть различные профессии.
– Вот ты о чём, – улыбнулся Николай. – Я сразу не понял.
Они с отцом сидели в машине на Комсомольской площади. Отец подвёз Николая на Ленинградский вокзал, хотя от дому и ехать всего ничего. Сесть в метро на Кировской и уже через остановку выйти на Комсомольской.
– И что ты думаешь о своём будущем? – поинтересовался отец.
– Вот о чём не думал, о том не думал. Да ведь ещё почти год. Главное – это стать офицером. А какого рода войск, разве это имеет значение?
– Вот тут ты не прав, – возразил отец. – Нужно сделать такой выбор, чтобы вся служба была в радость, чтобы… Ну да что там говорить. Вот я, как знаешь, Высшую дипломатическую школу окончил, был зачислен в номенклатуру Центрального Комитета партии, готовился к работе за рубежом, в посольстве, но всё бросил и занялся тем дело, которое действительно по душе. Один кадровик в ЦэКа сказал мне, что уйти из той самой номенклатуры просто, а вот снова попасть… Ну можно сказать, практически невозможно. И что, образно говоря, на той службе я всегда буду есть хлеб белый, а вот на творческой работе иной раз и поясок придётся подтянуть. Так что работа должна быть по душе.
– Всегда и у всех?
– Не всегда и у всех это получается, но стараться надо. Тем более у тебя все условия есть для выбора.
– Главное, что я выбрал военную профессию, главное, что стану офицером.
– Да, выбор достойный. Достойный выбор, – повторил отец, задумчиво глядя, на поток машин, что струился по Комсомольской площади. – Помни, помни о том, что военная профессия – важнейшая из всех, именно для России, окружённой тёмными силами зла. О, если бы можно было измерить, сколько горя принесли нам звериные стаи Запада! На Божьих весах даже крылышко комара свой вес имеет. Сколько же весит подлость Западных и заокеанских политиков в отношении Русской Державы!? Наверное, неизмеримы масштабы этой многовековой подлости. Не имеет прощения то, что творили враги человечества с народом единственной в мире Державы, с народом Православной России. Вот ты в 9 мая участвовал в военном параде, посвящённом двадцатилетию победы. Наверное, вам достаточно много рассказывают о том, какими великими трудами, какими огромными жертвами, какими суровыми испытаниями достигнута она – это великая победа. Но как-то пока не принято говорить, что было после победы, как недавние союзники готовы были вцепиться в горло ослабленному войной Советскому Союзу. Сразу, без промедления начался новый виток в борьбе с Россией. Вместе Рузвельта и Черчилля у руля Соединённых штатов и Англии оказались озверелые русофобы, не имеющие человеческих качеств и лишенные человеческого облика. Сколько планов по уничтожению СССР вынашивали они, потирая свои потные от патологической трусости ручонки!
Отец замолчал. Посмотрел на притихшего Николая, положил ему руку на плечо, спросил:
– Сколько там ещё до электрички?
– Ровно тридцать пять минут.
– Ну тогда послушай… Твой выбор серьёзен. Тебе и твоим товарищам суждено принять эстафету у тех советских офицеров, которые не только победили фашизм, но и встали на пути западных нелюдей, планами своими против нашей страны мало отличающихся от гитлеровского зверья. Советскому Союзу был нанесён колоссальный ущерб, по всей стране развёртывалось восстановление народного хозяйства, обустройства, на первых порах, хотя бы даже самого элементарного жилья, а за океаном уже вынашивались планы ядерных бомбардировок. Что же останавливало заокеанских нелюдей? Во-первых, сколько бы они ни планировали сбросить бомб, сначала на тридцать, потом на пятьдесят, наконец, на триста советских городов, получалось по их расчётам, что русские танки примерно через две недели будут на берегу Ла-Манша. Заокеанские летающие крепости могли базироваться на аэродромы вблизи советских границ. Нашим же бомбардировщикам, когда ещё не было ракет, невозможно было достать их заокеанского логова. И тогда во льдах Северного Ледовитого океана были сооружены аэродромы, где советские бомбардировщики должны были дозаправляться, чтобы затем лететь дальше, на врага, лететь, не имея возможности вернуться… Одно только желание служить в таких бомбардировочных соединениях уже было подвигом, ибо члены экипажей наших бомбардировщиков заведомо знали, что их ждёт в логове нелюдей после выполнения задания. И именно эта ни с чем не сравнимая готовность к подвигу советских лётчиков останавливала заокеанских зверей от исполнения своих изуверских планов. Ибо они знали, что, если развяжут войну, Советская Армия накажет агрессора. С большими трудностями, постепенно совершенствовались и средства противовоздушной обороны. Какое-то время мы не могли ещё сбивать летающие крепости в случае их массового налёта. И тогда был изобретён способ борьбы с ними. Наши бомбардировщики должны были подниматься над этими авиационными армадами и сбрасывать ядерные бомбы, которые подрывались в гуще этих армад. Отважные советские экипажи, которые готовились к подобным действиям, не думали о своей судьбе. Они думали о Родине, о Советских городах, которые могли быть спасены в то время только таким способом. Зыбким был тогда мир, зыбким до тех самых пор, пока Советский Союз, путём титанических усилий не достиг паритета с врагом. Русскому народу никогда легко не было. Русскому народу и братским народам, населяющим огромные просторы России, пришлось за многовековую историю перенести столько, что не перенесли бы все вместе взятые страны Запада. Бывали периоды, когда, казалось, именно только казалось, что жизнь налаживается, что настаёт светлое время любви и счастья. Но и в такие времена враг безжалостно вторгался в жизнь Советских людей. Враг вырывал из рядов великого народа лучших из лучших его представителей и, прежде всего, мужчин, оставляя детей сиротами или обрекая на то, чтоб они росли без отцов. А без отцов, значит, уже в нужде, ведь невысоки были материнские зарплаты. Но не хлебом единым жили народы Советского Союза.
После небольшой паузы отец спросил:
– Сколько сейчас у нас суворовских училищ?
– Восемь суворовских военных училищ, – Николай подчеркнул в названии слово «военных» – и одно нахимовское военно-морское.
– Вот! А Сталин создал двадцать два училища! Я говорю о суворовских военных! При Хрущёве были проведены ничем неоправданные сокращения и училищ, да и, что самое главное, при нём разогнали многих замечательных, опытнейших офицеров. Слава Богу, что год назад его отстранили от власти. И снова начался поворот властей лицом к армии.
– Откуда ты всё это знаешь? Ну, я имею в виду, об аэродромах и о способах борьбы в летающими крепостями?
– Я помогаю писать военные мемуары одному крупному военачальнику. Так вот, мы говорим не только о войне. Интереснейший человек. А какая сила воли! Какая внутренняя сила – сила духа! Ну, мы ещё поговорим с тобой о многом, что тебе нужно знать для службы. А теперь, кажется, пора прощаться?
– Да, пора. Как раз успею встретиться с ребятами. Мы договорились… Вместе веселей ехать.
Окончание каникул и начало учёбы – событие совсем не радостное. Это теперь 1 сентября праздник, день знаний и так далее. Ну а прежде не лицемерили – праздником этот день не называли. Да, безусловно, ученье свет! Но всё-таки учёба – это необходимость. Осознанная необходимость, и потому ученики и студенты по всей стране 1 сентября садятся за школьные парты и институтские столы, сбрасывая с себя него ушедшего каникулярного времени.
Для кого-то каникулы оканчиваются утром 1 сентября, когда ученики или студенты пересекают порог школы или института, а вот для суворовцев и для курсантов они завершаются в тот день, когда настаёт час садиться в самолёт, на поезд, в электричку, в вагон метро, троллейбус или автобус, чтобы спешить в казарму, оставив позади не только каникулярную негу, но и вообще относительную свою свободу. Ещё немного – для кого сутки, для кого несколько часов, и суворовцы или курсанты докладывают о прибытии из отпуска, сдают отпускной билет и лишаются права покидать учебное заведение без разрешения командиров.
Константинову до училища путь не так уж и далёк. Электричка до Калинина и трамвая от вокзала до остановки, что неподалёку от главного входа.
На Ленинградском вокзале, у выхода на платформу, от которой должна была отходить электричка на Калинин, Константинов встретился со своими друзьями Юрой Солдатенко и Володей Корневым.
Занимать места в электричке не спешили. Что спешить? Если народу будет много, в любом случае придётся уступить пожилым людям, женщинам, да и вообще всем, кому положено уступать, ну а если мало – всегда можно успеть сесть. Всё-таки пошли в четвёртый вагон, чтобы устроиться вместе.
Разговоры, конечно, о промелькнувших каникулах. Собственно, разговоры подобные продолжаются обычно по нескольку дней после возвращения в училище.
Константинову особо и похвастать нечем. Ну сиживал на завалинке с бывшей одноклассницей едва ли не до рассвета, ну целовались очень скромненько. И всё. Друзья рассказывали более яркие и интересные истории. Впрочем, существует же анекдот, в котором ключевой фразой является: «И ты рассказывай!»
Дорога до Калинина… Она была для Константинова очень знакома и очень привычна со школьных лет, причём лет – младших школьных. Он помнил даже времена, когда электрички ходили лишь до Клина, а дальше – рабочий поезд со старыми вагонами, из которых – тем, кто выходил на полустанках – приходилось спускаться по крутым ступенькам на низкие платформы. Для того чтобы пустить электрички, пришлось проделать работу немалую. Сначала пустили такие, что были приспособлены к низким и коротким платформам, а уж потом пошли московские.
Временами Константинов отвлекался от разговоров с приятелями и всматривался в проплывающие за окном дачные посёлки. Что-то таинственное было в дачных строениях, утопающих в зелени деревьев и что-то очень знакомое. Вспоминалось как он не раз хаживал на дачу к родственникам от станции Красково Казанской железной дороги до улицы Сакко и Ванцетти, что что шла параллельно улице, тянувшейся вдоль железнодорожных путей в ста – ста пятидесяти метрах от насыпи.
Вспомнился необыкновенный этот дачный колорит, связанный с пригородными электричками – их шум не только не мешал отдыхать, даже спать, но был чем-то неотделимым от этой жизни в предместьях Москвы.
– О чём задумался, мой хороший? – спросил Юра Солдатенко, сопровождая свой вопрос излюбленным своим приговором, сопровождаемым каким-то лишь ему свойственным шипением, причём не злым, а очень добрым.
– Да вот у моих родственников тоже дачи близ железки, и тоже в зелени садов. Родня большая. Там всегда весело…
Но на самом деле Константинов думал не только о дачных местах, оставшихся позади, в летнем отпуске, он думал о том, что рассказал отец. его потрясло услышанное. Потрясло то, что ведь совсем недавно, когда он уже родился, когда ходил в школу и жил в, казалось бы, мирной стране, именно недавно, а не в годы войны, которые казались ушедшими в прошлое, советские лётчики были готовы в любую минуту вылететь на боевое задание в один конец, без возможности возвратиться назад. Или вылететь для нанесения удара по армадам вражеские летающих крепостей, чтобы разметать их воздушным ядерным ударом, от которого не было возможности спастись и им самим.
Электричка сделала остановки на станции Подсолнечная – это Солнечногорск, – затем был Клин, а потом потянулось по обе стороны от вагона Московское море.
Все трое – Константинов, Солдатенко, Корнев – москвичи, и у всех троих мысли постепенно обратились уже не к минувшему, а к скорому будущему.
– Скорее бы уж на парад! – сказал Володя Корнев.
– Да уж! – отозвался Юра Солдатенко. – Эта четверть скрашивается парадом.
Постепенно разговор перешёл на выпуск из училища и распределение. Константинов с удивлением узнал, что друзья его уже определились с выбором своих будущих воинских профессий. С удивлением, потому что сам он пока трудно представлял, что ему нужно. Конечно, имело значение то, что и у Солдатенко, и у Корнева отцы были военными – оба полковники. Правда, где они служили и на каких должностях, Николай не интересовался. Оказывала ли профессия отцов влияний не выбор сыновей, или нет, Николай не знал.
Володя Корнев сказал:
– Я твёрдо решил поступать в Харьковское высшее танковое командное училище.
– Почему именно в Харьковское? – поинтересовался Николай, – Есть ведь ещё, кажется в Казани, и ещё в других городах.
– В Харьковском осваиваются новейшие танки. А в Казанском, я слышал, ещё даже тридцатьчетвёрку изучают, – пояснил Корнев. – Их на хранении ещё предостаточно.
– Ну а я в Львовское военно-политическое на факультет журналистики, – сообщил Юра Солдатенко.
– Придумал тоже – ухмыльнулся Николай и как бы процитировал заметку в газете Московского военного округа «Красный воин»: «Прозвучал сигнал: «По-па-ди», и рядовой Петров чётко, по уставу, изготовился для ведения огня по мишеням».
– Не скажи, мой хороший! – возразил Солдатенко, используя свою излюбленную присказку: – Конечно, и заметки, и репортажи надо писать, но это не главное – главное, стать летописцем нашей армии…
– Да, да, – прибавил Корнев. – Непременно. Ведь офицеры делятся на две категории – одни совершают подвиги, а другие их описывают!
Солдатенко не отреагировал на эту прибаутку, и спросил у Константинова:
– А ты что решил? Давай со мной во Львов?! Тебе и карты в руки. Отец писатель!
– Не-ет, только не это. Что угодно, но только не это.
– Всё верно, – вставил Корнев. – Он будет подвиги совершать, а ты, Юрочка, их описывать.
Все трое засмеялись.
Но смех смехом, а до распределения оставалось не так уж много времени.
Пролетела разбавленная поездкой в Москву первая четверть, промчалась короткая вторая.
В третьей четверти настала пора задуматься о будущем. Командиры особенно не торопили, хотя и велели составить в отделениях пока ещё самые предварительные списки.
Константинову хотелось выбрать что-то такое, ну просто особенное и обязательно чтоб героическое. Не выходил из головы рассказ отца о подвигах лётчиках, подвигах несовершённых, но именуемых подвигами уже потому, что к ним была полная готовность и готовность сознательная. О подвигах же реальных, совершаемых в Корее и Вьетнаме, известно в ту пору не было – всё хранилось в строжайшем секрете.
Ну что ж, предварительно, так предварительно! Константинов записался в лётное училище. Всех желающих стать лётчиками пропустили через суровую медицинскую комиссию. Кандидатов сразу поубавилось. Кто-то из ребят сетовал, мол, специально рубят, потому что в первую очередь суворовцев должны направлять в командные училища Сухопутных войск, вон в высшие общевойсковые даже сразу на второй курс принимают. Так или не так, никто не знал, но факт оставался фактом, надо было выбирать что-то более приземлённое.
Конечно, ради лётного училища Константинов готов был расстаться с мечтой – учиться в Москве, в которую столько стремился и в которое редко удавалось пожить более года. Но уж раз не получилось с лётным, значит в Москву. Тем более он был кандидатом на получение серебряной медали и имел права выбора военной академии.
Из всех более привлекла Военная академия Бронетанковых войск. Наверное, тоже отчасти потому, что и название звучное, да и танки в петлицах смотрятся здорово.