Ия.
Пьеса по мотивам рассказов «Следователь» и «Село Кряжи»
из сборника «Отец Арсений».
Действующие лица:
Рассказчик.
Следователь.
Ия.
Конвойный.
Комиссар ОГПУ.
Офицер охраны.
Возчик.
Женщина.
Сергей Сергеевич.
Анна (его дочь).
Алексей (его сын).
Бажов (нач. НКВД).
Катерина (жена Бажова).
Доктор.
Рассказчик. Шел 1932-й год - год жестоких церковных репрессий, только что освобожденного отца Арсения опять арестовали и выслали на север на пять лет. Одновременно взяли 6 человек братьев и сестер общины и выслали двоих на пять лет в Караганду, а четырех человек в лагеря на срок от трех до пяти лет. Это было время, когда каждый из нас ждал ареста, ждал своей череды. Мы много молились по завету о. Арсения, собираясь по несколько человек у кого-нибудь на квартире (церковь нашу закрыли), иногда приходил священник, и тогда совершалась литургия, мы исповедовались и причащались, все делалось тайно. Отец Арсений присылал с оказией короткие письма, наставляющие, поддерживающие и утешающие. Получение письма было огромной радостью для каждого из нас. Постоянно кто-то из сестер общины жил у него в том селе, городке или деревне, но более шести месяцев на одном месте жить не давали, каждый раз направляя в более суровое место, особенно было трудно зимой и ранней весной, когда сообщение прерывалось.
Аресты в Москве шли волнами с промежутками один, два месяца. Наступала ночь, и каждый из нас думал, что, может быть, сегодня придут за ним, кулек вещей на случай ареста всегда лежал собранный. Ночной звонок или резкий стук в дверь говорил “пришли”, и вот 18 марта 1932 г., пришли за мной.
Обыск комнаты был тщательный, долгий, грубый. Выброшены на пол из шкапов: книги, бумаги, фотографии, перетряхнуты и смяты вещи, испуганные лица мамы, сестры, отца, составление протокола с указанием изъятого: Евангелия, писем религиозного содержания. Мои письма, написанные маме еще начиная с детских лет, назвали “бумагами религиозного содержания”. Я отказалась подписать протокол, Подписали понятые – дворник Хабардинов и трясущаяся от страха соседка-старушка.
Мама крестит на прощание и плачет, плакала и я, но пыталась сдерживаться. Уходишь, возможно, навсегда, живая, но уже заживо похороненная, полная страха перед ожидающими тебя допросами, тюрьмой, лагерем.
(Ия поет):
Ох, судьба моя судьбинушка, куда пойдет?
Может завтра уже солнышко и не взойдет.
На твою лишь милость, Господи, надеюсь я,
Матерь Божия, Ты, грешную, помилуй мя.
Офицер. Быстрее, не канительтесь, ничего не передавать! Быстро! Пошли!
(Выходит следователь, садится за стол, разбирается с бумагами)
Рассказчик. На улице еще снег и холод, темно (четыре часа утра), внутренняя тюрьма на Лубянке, унизительный обыск ведет мужчина, хотя здесь же в “приемной” сидят женщины из охраны, одетые в форму. Тупые, безразличные лица, смотрящие на тебя, словно на вещь, не понимающие, что ты человек. Пытаюсь возражать, прошу, чтобы обыскивала женщина. Отвечают: “женская охрана занята”. Отбирают шнурки, гребенки, тесемки и даже заставляют снять лифчик, потому что там тоже есть тесемки. Идем длинными извилистыми коридорами, всюду яркий, ослепительный свет. Скупые многозначительные наставления о поведении в камере, слышатся только “нельзя, запрещено, нельзя”. Бесшумно открывается дверь в камеру, в ней уже кто-то есть. Дверь закрылась, и я растерянно стою около пустой койки. Соседка по камере начинает жадно расспрашивать, что происходит сейчас в Москве. Проходит день, два, три; на допрос не вызывают, “глазок” в двери почему-то страшен, кажется, что за тобой беспрерывно наблюдают. Знаю, мне обеспечен лагерь или ссылка, но больше всего боюсь допросов. В год, в который меня взяли, обычно давали пять лет лагеря или ссылки, в другие годы “мера пресечения” могла быть больше. Больше всего пугал допрос, он страшил неизвестностью, неожиданностью вопросов, направленных на оговор близких людей, издевательствами, унижением человеческого и женского достоинства, физической болью. Самое ужасное, если физическая боль и издевательства сломят меня, заставят оговорить, предать родных и друзей, духовного отца. Возможно, заставят “признаться”, что являюсь участником какой-нибудь религиозной организации, борющейся против власти.
Все свои силы обратила к молитве, почти беспрестанно взывая к Матери Божией, умоляя Ее укрепить и поддержать меня.
Прошло дней десять, дни считаем по приносимым обедам, в камере окон нет, но постоянно горит яркий свет. Иногда из коридора раздается ужасающий вопль: “Больно! Не бейте, все расскажу!”, – слышно, как кого-то волокут, и опять тишина. Возможно, ведут на допрос, а может быть, просто устрашающая провокация.
(Конвойный ведет Ию)
На десятый день вызвали на допрос, долго вели коридорами, поворачивающими то налево, то направо. Двери, двери и двери, в одну из них конвойный постучал. (Стук в дверь).
Следователь. Войдите (листает папки, Ия стоит и молится про себя). Следователь. (подняв голову от бумаг) Садитесь.
(опять продолжил просматривать дела, потом поднимает голову)
Фамилия, имя, отчество, год рождения?
Ия. Федотова Ия Алексеевна, 1908-й.
Следователь. (порывшись в папках, достал тоненькую папочку, просмотрел, уставшим голосом) Не жирно, не жирно на тебя подобрали. Мать, отец есть?
Ия. Да.
Следователь. Что же мне с тобою делать? Двадцать четыре года, столько моей старшей дочери было, в церковь ты ходила, молилась, а когда закрыли, группами стали молиться, и даже обедню иногда дома священники у вас служили, благо двое еще где-то скрываются. Твоя группа из восьми человек (смотрит в папку). Собирались почти всегда у Швыревой, реже у Слонимской, подтверждаешь?... (Ия молчит). Слушай, Ия, – признаешь, не признаешь, срок тебе обеспечен.
(Ия молча молится, губы шевелятся).
Следователь. (встал, подошел к Ие, с оттенком грусти) Молишься! Все вы на допросах молитесь, знаю. Ну! Скажи: молишься и, конечно, меня боишься?
Ия. Молюсь и боюсь вас.
Следователь. (гладит ее по голове, а потом взяв лицо руками, смотрит в глаза) Не бойся, не все следователи бьют (отходит к столу). Дело твое, Ия, дрянь! Заранее тебе определено восемь лет лагеря, вот смотри, начальник отдела написал: “Меру пресечения всем арестованным – восемь лет лагеря за религиозную антисоветскую деятельность (показывает листок с текстом). Забудь о том, что тебе сказал и показал (Ия кивает головой). Что делать будем? Ты подумай, с кем боретесь – с ОГПУ; вы дилетанты, хотите скрыть, утаить, конспирацию липовую разводите, кустари-одиночки, а вам противопоставлен огромный аппарат, слаженный, вооруженный технически, имеющий неограниченные людские резервы, в вашей среде работают наши люди, при этом верующие, но с душой запуганных зайцев. Нам действительно все известно, или почти все. Эх! Ия! Ия! Дети вы, а у нас жесткий, собранный аппарат.
Думаешь, хочу обмануть, признание получить и тебя под лагерь подвести, и в камере об этом думать будешь... Зачем рассказываю? Жалко тебя, девчонка, еще на дочь Зинаиду погибшую похожа. Давай прикинем, что мне с тобой делать?... Незачем в лагерь попадать, пропадешь, замордуют, занасилуют – пропадешь. (Задумался, Ия молится). Вот что сделаю: твое дело от общей записки начальства отколю и пущу тебя по отдельному делу, без группы, это, голубушка, года три высылки, а не лагерь с уголовниками и работы на сплаве леса. Смотрю на тебя и вижу – не веришь, и я бы на твоем месте не верил. Разговоры – разговорами, а протокол допроса писать надо. Сиди и молись, а я писать буду.
Ия. (в сторону) Почему он так странно ведет себя со мною, ведь это же зверь, наверняка зверь, раз работает следователем, поведение его лицемерно и подло.
Следователь. Читай!
Ия. (читает вслух) Подследственная показала, что является верующей-сектанткой, имела на дому религиозную литературу, которая конфискована, в найденных бумагах выражала свои религиозные взгляды, общее количество изъятых документов - 34… Евангелие и письма разве являются религиозными документами?
Следователь. (вспылив) Ты что думаешь, я тебя невинным членом партии должен изобразить? Если не напишу, что прочла, то выпускать тебя надо, начнут копаться, поставят дело на специальный досмотр – почему арестована? А раз арестовали, то, значит, виновата, скажут – следователь бдительность потерял, присоединят тебя к группе и в лагерь, а меня за потерю чекистского чутья с работы снимут и допрашивать, как тебя, начнут. По этому протоколу в общей безликой массе подследственных пройдешь, дадут начальству общий список подписать, никто ничего не заметит, сейчас массовые аресты идут. Поняла?
Ия. (кивая, тихо) Да (подписывает протокол. Без стука открывается дверь, входят комиссар, и следом конвойный).
Следователь. Встать! (докладывает по стойке смирно) Товарищ комиссар 3-го ранга. Докладывает следователь Василенко. Ведет допрос сектантки Федотовой, следствие заканчивается, необходимые показания получены, вещественные доказательства, изобличающие ее деятельность, приобщены к делу.
Комиссар. Необходимое взбадривание для ускорения следствия применяете?
Следователь. Применяю, товарищ комиссар 3-го ранга.
Комиссар. Продолжайте! (выходят)
Следователь. Да, забыл представиться, дело твое ведет следователь Василенко Владимир Павлович, подследственный должен помнить фамилию человека, ведущего его дело. Дня через три переведут тебя в Бутырскую, на второй допрос вызову на двенадцатый день, меньше двух допросов нельзя провести. Иди, девочка, с Богом, языком не болтай, он многих людей к нам привел. Людям верь, но помни: подлецов вокруг нас много. Передачу продуктовую и вещевую разрешу, в тюрьме себя соблюдай, молода, все в жизни обойдется.
Главное отколоть тебя от группы, превратить твой арест и высылку в обыкновенную профилактическую операцию по очищению социалистического общества от вредных элементов. Возможно, тебя и вспомнят при проведении следствия по другим арестованным, но ты срок уже получила, и тебя больше не тронут. Сколько таких, как ты, через наш аппарат проходят, представить себе не можешь! Прощай, голубушка! Думаю, все у тебя хорошо будет, молодая. Напоминаешь дочь Зинаиду – в горах погибла. Не забывай, вспоминай нас обоих. Прощай! ( Крепко пожимает руку и, чуть касаясь волос, проводит рукой по голове, тяжко вздыхает) Конвойный!
(Заходит конвойный и уводит Ию).
Рассказчик. Следователь НКВД Василенко мучился происходящим в те годы, возмущался, пробовал говорить начальству и даже написал докладную в ЦК партии и руководству наркомата.
(Музыка из песни Ия)
В 1936 году он был арестован и расстрелян за потерю бдительности…
Меня же перевели на третий день в Бутырки, где я провела 2 недели, потом пересыльная тюрьма и этап.
Выслали меня на три года в глухое северное село Кряжи на Урале.
Возчик. Тяжело тебе будет, село неприютное, чужих не любят, как жить-то будешь?
Ия. Бог поможет.
Возчик. Бог-то Бог, да сам будь неплох… Твоя, девка, деревня, слезай!
Рассказчик. Высокие заборы, крепкие ворота, ставни на окнах, словом, каждый дом – крепость. Постучала в одни ворота – не открыли, во вторые, третьи, десятые – в ответ на мой стук за заборами злобно лаяли собаки.
(Идет по улице женщина навстречу Ие)
Ия. Скажите, пожалуйста, где можно остановиться?
Женщина. (окинула взглядом) Чужая ты, не пустят (опустив голову, прошла мимо)
Рассказчик. Пошла я в другой конец села, и также никто не пустил меня в дом. Замерзла, устала. Редко встречающиеся прохожие сворачивали в небольшой проход между заборами. Повернула в проход и увидела деревенскую лавку, отворила дверь, напугавшую меня пронзительным визгом, и вошла. Ни покупателей, ни продавца не было. Громоздились ящики, бочки, ведра, висели косы, серпы, на прилавке лежали куски материи.
Ия. Кто-нибудь есть?!
Сергей Сергеевич. (из полумрака) Ну! Чего кричишь? Не видишь, что ль? Сижу, смотрю на тебя, чего пришла?
Ия. Да вот, квартиру ищу, спрашивала, но все встреченные отвечают “не знаю” или молчат, даже обогреться в дом не пускают, деваться мне некуда, а жить направили в село.
Сергей Сергеевич. Чужих не любят, жить к себе не возьмут.
Ия. Что же мне делать, куда деваться?
Сергей Сергеевич. Садись, подумаю. (Ия садится и молится про себя).
Сергей Сергеевич. Не пустят наши, куды тебе деваться – ума не приложу. Может, Яковлевых спросить, да сноха-то у них норовистая. Другие не возьмут. Может, к себе пустить, я-то с дочкой Анной и сыном Алексеем живу. Тебе и работа нужна, а мне позарез счетовод нужен, ты, видно, городская, на счетах щелкать умеешь, да и грамотная. Ссыльная ты, участь твоя погибельная, защиты ни от кого нет, тебя сюда и прислали, чтобы со свету сжить. Село у нас неприютное, в районе знают, а народ – хороший, сумрачный только. Раньше кем работала?
Ия. Врач, хирург.
Сергей Сергеевич. Ну! Это ты врешь, баба – и доктор!...Звать-то как?
Ия. Ия Алексеевна…Федотова.
Сергей Сергеевич. Ия, значит, а что доктор – врешь, нешто доктора такие бывают, да высылать их сюда не за что. Возьму тебя счетоводом в магазин, жить при нем будешь, а вот врешь, что доктор, – плохо. Доктор вид имеет, а ты – баба и баба есть.
Рассказчик. Так состоялось мое знакомство с Сергеем Сергеевичем, продавцом лавки сельпо, или, как он любил говорить “магазина”, делая ударение на втором “а”. До обеда сидела в углу; в обед лавка закрылась, Сергей Сергеевич повел меня в дом, где жил с дочерью Анной и сыном Алексеем.
Сергей Сергеевич. Вот, привел ссыльную. Будет у нас жить. Возьму в магазин счетоводом.
Анна. (Критически осмотрев Ию дает ей кружку и хлеб) Оголодала, небось.
(Ия стоя ест).
Сергей Сергеевич! Ты в лавку опять ее веди, а то во вшах, может быть. Вечером баню истоплю, пусть помоется. Вещей своих не доставай. В бане обмоешься, белье постираешь, тогда и достанешь. (оборудуют комнату для Ии).
Рассказчик. Отца Анна уважала и звала только по имени-отчеству. Пообедав, Сергей Сергеевич отвел меня в лавку; вскоре пришла Анна, и за каких-нибудь два часа крошечная комнатка за лавкой обрела жилой вид. Из ящиков была устроена “тахта”, застеленная матрасом из сена и толстым слоем чистых мешков; подушку, простыню и одеяло, сшитые из многочисленных разноцветных лоскутков, Анна принесла из дома.
Сергей Сергеевич. (вбивая в стену гвозди) Одежу вешать будешь, рукомойник за дверью, а нужник во дворе найдешь. Ночью дверь никому не открывай, народ у нас тихий, но долго ли до греха. Товару много, и денежный он, а мне отвечать.
Ия. (перед сном с благодарностью) Господи! Господи! Благодарю Тебя за милость! Слава Тебе!
Рассказчик. Началась моя новая жизнь в ссылке, в селе Кряжи, среди людей, которых я вначале боялась, а потом с благодарностью вспоминала и отчетливо видела во всем этом великую милость Господа. Три года, прожитых в Кряжах, остались в памяти как одно из светлых и теплых воспоминаний о хороших и отзывчивых людях, внешне неприветливых и замкнутых.
Несколько столетий тому назад пришли они на северный Урал, спасаясь от гнета и рабства крепостничества, суровая природа оказала на них влияние, и сами они стали похожи на нее. Трудная жизнь выработала в этих людях чувство взаимопомощи, товарищества. Но каждый вновь появляющийся человек был “чужак”, его боялись, опасались; но, если видели, что чужак не опасен, миролюбив и не лезет в чужие дела, его принимали в свою среду и люди открывались доброй стороной характера.
В бухгалтерской работе я ничего не понимала, первые три месяца делал ее за меня Сергей Сергеевич, одновременно обучая меня счетоводству. Врожденная внимательность и деликатность поражали меня в Анне, Алексее и Сергее Сергеевиче. Они были грубы и резки в разговорах, в обращении друг с другом и окружающими, но в существе каждого из них лежало желание оказать посильную помощь человеку, иногда даже в ущерб себе.
Лавочник, продавец в деревне, да и не только в деревне, считался обманщиком. Сергей Сергеевич тоже был не без греха, но, работая с ним, я заметила, что он никогда не обвешивал и не обманывал ребенка или древнюю старушку, мало того, мне не раз приходилось быть свидетельницей, что, отпуская товар какой-нибудь одинокой бедной старушке, он не только не брал денег, а еще совал небольшую сумму, при этом смущался и начинал даже, несильно, заикаться.
Зато с большим удовольствием старался обвесить или обмануть скандальную задиристую бабу и подвыпившего мужика.
Ия. (с улыбкой) Сергей Сергеевич, а почему вы так избирательно обвешиваете людей.
Сергей Сергеевич. Ребенка или старуху обмануть – грех, несмышленыши они, а бабу-горлодранку или хмельного мужика и Бог велел – для науки полезно.
Рассказчик. Понятия о добре и зле у Анны и Сергея были довольно четки и почти полностью совпадали с Евангельскими, в разговорах часто упоминались Евангельские и Апостольские тексты:
“Всякому просящему у тебя давай”,
“Друг друга тяготы носите, и тем исполните Закон Христов”,
“Взявший меч от меча и погибнет”,
“Не судите, и не судимы будете”.
Церковь в селе закрыли лет семь тому назад, через год ее подожгли, и только остатки фундамента и погост с покосившимися крестами напоминали, что на горе стоял храм. Сейчас здесь было уныло и безлюдно. Кто была я Сергею Сергеевичу и его семье - “чужая”, почему они помогли мне, что их толкнуло на это?
Ия. Простите, давно хотела спросить вас, почему вы взяли меня, ведь я же «чужая»?
Сергей Сергеевич. Почему, да почему? Чего спрашиваешь? Сама, небось, понимаешь! В лавку пришла замерзшая, голодная. Бабы в магазин заходили, говорят, женщину привезли, ходит по селу, в дома стучится, жилье ищет, никто не пускает. Пришла ты в лавку, стоишь, ничего не видишь, растерянная. Знаю, никто в дом чужую не возьмет, тем более бабу, жалко тебя стало, вот и взяли.
Рассказчик. Счетоводство отнимало не более двух часов в день, остальное время посвящала молитве и лечению больных. Вначале мне не доверяли, но после приема двух родов стали звать акушеркой; в основном лечились только женщины, но постепенно “практика” моя увеличивалась, расширялась, и я приобрела известность в округе.
Милость Божия не оставляла меня; несмотря на то, что лекарств никаких не было, больные выздоравливали, становились на ноги и относились ко мне хорошо. Ближайшая больница находилась на расстоянии почти 90 верст, попасть туда было трудно. Лечила я больных самыми простыми средствами: банки, компрессы, обертывание горчицей, гусиное сало со скипидаром, травы, которые в изобилии нашлись у дочери одной умершей старушки. Делала из трав отвары, настойки, капли, и все это, к моей радости, помогало.
Однажды случилось несчастье. Алексей пошел в лес по грибы – ягоды и напоролся на медведя, тот ранил его, Алексей сильно закричал, может быть оттого и остался жив. Он с трудом, окровавленный дополз до дороги, где его подобрали и привезли домой.
(Возчик и Серг.Серг. волокут Алексея и кладут на тахту)
Ия. Срочно надо спирт, бинты и иголку с ниткой.
(Серг. Серг. приносит бутылку со спиртом и поливает на руки Ие, а Анна приносит иголку с ниткой. Ия приподнимает голову Алексею и дает выпить спирт).
Пей, пей, миленький, сейчас потерпеть придется. (Ия крестит его, рвет ткань, промакивает раны, обрабатывает и зашивает рану. Алексей стонет)
Какие рваные раны, как же он тебя потрепал.
Рассказчик. Выхаживала Алексея я больше месяца, душа у него оказалась чуткая и пытливая, мы много говорили, подчас смеялись и очень привязались друг к другу. Иногда он целовал мне с благодарностью руки.
Алексей. А помнишь, как Сергей Сергеевич сказал: «Баба и доктор! Ну, это ты врешь!» (Смеются)
А ты-то меня спасла!
Ия. Я на счетах никогда не щелкала раньше. А он меня начал учить ночные горшки считать. (Смеются)
(Музыка. Тема любви)
Прошло мое первое ссыльное лето и настала ранняя зима.
Сергей Сергеевич. Глянь-ка, начальник НКВД Бажов пожаловал, тот самый, что направил тебя в нашу деревню.
Бажов. (Сергей Сергеевичу) Ия Алексеевна здесь? (проходит и бесцеремонно садится на тахту к Ие) Ну, как живешь?
Ия. Работаю счетоводом.
Бажов. Счетоводом, говоришь, Из деревни без разрешения выезжала?
Ия. Нет.
Бажов. Граждан лечишь?
Ия. Лечу, когда просят, я врач.
Бажов. Лечишь, значит. Разрешение имеешь на лечение? (Ия молчит)
Спрашиваю, разрешение есть?
Ия. Я врач, имеющий диплом об окончании мединститута, имею право лечить больных – это оговорено законом.
Бажов. Законом, значит, говоришь… Ясно. Поедем, посмотрим, какой ты доктор, да еще без разрешения лечишь! Разберемся. Вещей не брать. Плохо одета, в санях замерзнешь. Анна, дай ей шаль.
Рассказчик. Мотор взревел, аэросани рванулись и заскользили по снежной дороге, то ныряя во впадины, то взлетая на бугры. Бажов молчал, да и рев мотора не позволял сказать ни одного слова. Я молилась Пресвятой Богородице, мысленно осеняя себя крестным знамением, и умоляла Матерь Божию не оставить меня. Впереди лежала неизвестность, и, конечно, неприятности были неизбежны – в те времена ОГПУ и НКВД несли людям только горе. Но привезли меня не в учреждение, а в жилой дом. Отношение к ссыльным было, в основном, негативным. У детской кровати стоял доктор и жена Бажова Катерина. Люди говорили, что она была очень ревнива, так как Бажов периодически изменял ей.
Бажов. Привез еще доктора, посмотрим, чем поможет?
Ия. Здравствуйте (никто не отвечает) Дайте чайную ложку. (Подходит к кровати, осматривает тяжело дышащего мальчика). У ребенка дифтерит, в горле нарыв, закрывающий гортань.
Катерина. Ты чего стоишь, дрянь? Помогай, лечи! Для чего привезли?
Доктор. Нарыв в горле, дифтерит, понимать надо, положение более чем серьезно, летальный исход неизбежен, в районе сейчас нет хирурга, вызвали в область, а отоларинголога вообще нет в районе.
Ия. (почти кричит) Надо немедленно делать операцию, ребенок умирает, ждать нельзя!
Доктор. Неумелые руки оперирующего наверняка приведут к смерти; если нарыв прорвется сам, ребенок, может, останется жив.
Катерина. Чего стоишь? Помогай!
Ия. Скальпель есть?
Доктор. Здесь нет, а через час можно доставить, больница от поселка три километра.
Ия. За это время ребенок умрет, ждать нельзя ни минуты! Давайте нож, спички, спирт и вату. (Все приносят, Ия прокаливает нож).
Катерина. Ссыльная дрянь, помогай скорей! (рвется ударить ее, Бажов отталкивает жену).
Ия. (в сторону) Господи, спаси, помоги и помилуй! (Бажову) Держите голову Пети. (Ия делает операцию в горле, неожиданно на нее накидывается Катерина и начинает бить ее по голове и лицу.
Бажов. (кричит) Вон! (Катерина, рыдая, выходит из комнаты)
Рассказчик. Минут десять я очищала ребенку горло и рот ватой, смоченной в спирте. Дыхание стало ровнее, синюшность пропадала. Мальчик стонал, кашлял кровью, мокротой, гноем. У меня болела голова, горело лицо, била меня жена Бажова сильно. Ночь провела у кровати ребенка. Трудная была ночь, жизнь висела на волоске, мальчик стонал, кашлял кровью, и временами, приходя в сознание, пытался что-то сказать. Отирая его лицо, я сознавала свою беспомощность, возложив упование только на Бога, и молилась, взывая к Пресвятой Богородице. Молилась, конечно, мысленно, но знала, что губы мои беззвучно повторяют слова молитвы, и это заметил Бажов. Он просидел ночь со мной, не сказав ни единого слова, не помогая, а только внимательно наблюдая, что я делаю. Раза два пыталась войти мать мальчика, но Бажов не пускал ее в комнату. Под утро мальчик уснул, дышал ровно, но температура была высокой. Задремала и я на несколько минут. Проспал ребенок часов пять и проснулся посвежевший, попросил пить и опять уснул.
Боже, дай мне силы тяготы перенести,
Лишь с любовью и молитвою мой путь пройти,
Помоги смиренно выстоять мне в эти дни,
Уповаю и молю, спаси и сохрани.
Прожила я в семье Бажова семь дней. Семья была большая, но меня никто не замечал, не здоровался, кормили на кухне, спала, сидя на стуле около кровати больного. На пятый день мальчик стал вставать. Говорил со мной только Бажов, и только о здоровье ребенка.
Катерина. (приносит бульон) Сама-то не жри, это для ребенка!
(Бажову) Петя поправился, гони ты ее в шею, жрет, пьет, зачем держать? Гони, тебе говорю, видеть не могу эту ссыльную, в лагерь ее пошли.
Бажов. Завтра уедет. Что ты нападаешь, сына ведь спасла, наши-то доктора не смогли. Приготовь ей продуктов с собой.
Катерина. Я ей приготовлю, долго помнить будет, прибить ее надо!
Рассказчик. Петя привязался ко мне, с большим интересом слушал сказки, расспрашивал о Москве, о прочитанных детских книжках, что еще более восстанавливало против меня Бажову.
Утром простилась с Петей, он прижался ко мне и заплакал, когда я уходила.
Рассказчик. На второй день дома у меня заболела голова, меня знобило, и поднялась температура. Вначале я заболела тяжелым гриппом, а потом дифтеритом. Я все время молилась.
Ия. Господи, Господи, не оставь. Господи, помоги!
(Ия лежит и все вокруг за ней ухаживают).
Рассказчик. Теперь все ухаживали за мной, особенно Алексей, каждую свободную минутку он старался проводить рядом со мной и делать все необходимое. Мы много беседовали, иногда шутили.
Алексей. Может, мне тоже во врачи податься? А еще лучше в медсестры…
(Смеются)
Ия. В медбратья…только голову надо повыше поднимать, когда пить-то даешь, а то я вся мокрая лежала.
(Смеются)
(Музыка. Тема любви. Незаконченная)
К счастью, все обошлось благополучно, я поправилась. Время шло, быстро проходили дни, медленнее – недели, тянулись долго и нудно месяцы, и нескончаемыми казались годы, но, наконец, три года ссылки пришли к концу. Наконец, желанный вызов пришел. Желанный, и в то же время страшный. Никто из нас, ссыльных, никогда не знал, отпустят тебя или добавят, без объяснения каких-либо причин, еще новый срок ссылки, а может, – направят в лагерь.
Явилась в райотдел к Бажову, в приемной тянулась очередь, люди стояли взволнованные или подавленные, плохо одетые, истощенные, молчаливые. Очередь двигалась медленно, многие, выходя, плакали. Волнуюсь и я – что ждет меня? Зашла, остановилась около стола.
“Матерь Божия, помоги!” – говорила в душе и ждала с волнением решения своей участи.
Бажов. (встает, подходит к Ие) Ия Алексеевна!
Не волнуйтесь, ссылка ваша окончена. Паспорт получите чистый, можете ехать куда хотите. Характеристику в дело вложил хорошую. Не думайте, что забыл спасение сына. Помню хорошо. Трудное тогда было у вас положение, но спасли. Не говорю “До свидания” – прощайте! С нашим братом встречаться не следует. Берегитесь людей, берегитесь! Спасибо. (Обняв за плечи, ведет к выходу).
Рассказчик. Дома я распрощалась со ставшими близкими мне Сергеем Сергеевичем, Анной и Алексеем.
Ия. (кланяясь в пояс) Прощайте, спасибо вам за все. Храни вас Господь! (Сергей Сергеевич обнимает Ию и отводит в сторону).
Сергей Сергеевич. Влюбился в тебя Алексей, как смотрит все время, а сказать стесняется.
Ия. (улыбаясь) Хороший он очень, добрый…На все воля Божия.
Анна. (подает ей узелок, улыбаясь) Полюбилась ты мне. А в Москве приютишь, если на неделю приеду посмотреть столицу?
Ия. Конечно, конечно, с радостью! (обнимаются с Анной)
Алексей. (обнимая Ию и поднося ее руки к губам) Ия!.. Дорогая Ия!...
(Музыка. Тема любви. Незаконченная)
Рассказчик. В Москве я устроилась работать в больницу. Мы переписывались. А однажды, год спустя на пороге появился Алексей.
Алексей. Ия, дорогая моя Ия! Сколько же я ждал…
Ия. Алешенька (обнимаются)
(Музыка. Кульминация)
Рассказчик. Мы поженились с Алексеем. Долгие годы переписывалась я с Сергеем Сергеевичем и Анной. Сергей Сергеевич был взят в армию и погиб в 1943 году под Курском. Анна Сергеевна вышла через год после моего отъезда замуж.
(Ия входит и садится, просматривает бумаги, что-то пишет)
Прошло 23 года после ссылки, работала консультантом-хирургом в онкологической больнице. (Входит Катерина)
Однажды вошла больная лет 45–50, разделась; стала я ее осматривать, просмотрела анализы, снимки, диагноз лечащих врачей и вижу, что опухоль опасная, большая, жалость к больной проникла в душу, внимательно взглянула ей в лицо и что-то знакомое увидела в нем..
Ия. Бажова Екатерина… Бажова? (Вопросительно смотрит на Катерину) Где ваш сын, Петя? Ему, сейчас, вероятно, лет 35, и где муж, Бажов?
Катерина. (Изумленно и испуганно) Кто вы, доктор?... Поправлюсь я или нет? … (опустила взгляд в пол) Простите, время такое было…
Ия. Вам будут делать операцию, на подготовку к ней уйдет дней десять.
(Ия укладывает Катерину и уходит).
Рассказчик. Мне было трудно видеть ее, в моей душе всколыхнулись воспоминания, боль и обида. Но я взяла себя в руки и вспомнила заповеди: «Любите врагов ваших и благословляйте проклинающих вас». Я стала молиться о Катерине и регулярно заходила к ней. (Входит Ия садится рядом с Катериной и ухаживает за ней).
Операция прошла тяжело, и Катерина была при смерти. Я часто сидела рядом с ней и молилась о ее душе и здоровье. В какой-то день она пришла в себя и стала плакать., схватила мои руки и стала целовать.
Катерина. (Схватывает руки Ии всхлипывая) Как? Как вы можете? Я же такая, такая дрянь…
Как вы можете после всего так со мной? (Ия гладит ей голову).
После всего произошедшего отношения с мужем и сыном у меня испортились. Начались скандалы, но я во всем винила вас. Потом началась война, и их забрали на фронт. Они оба погибли. (плачет навзрыд) Это все из-за меня!...А теперь я умираю…
Ия. Ничего, Катерина, Господь милостив, вы поправитесь, и все будет хорошо…
Катерина. Никому не верила, а вам сейчас верю…Если я поправлюсь, то хочу узнать вашего Бога…Я хочу креститься…
(Ия гладит Катерину и читает молитвы).
Рассказчик. Катерина поправилась, и я повезла ее к отцу Арсению. Он крестил ее и она стала его духовной дочерью.
Катерина. Отец Арсений, я утратила смысл своей жизни в миру. По вашему совету я была месяц послушницей в монастыре. Мне там было хорошо и покойно на душе. Я поняла, что мне нужно искупить многие свои грехи. Благословите остаток дней провести там в молитве.
О. Арсений. В монастыре поначалу бывает легко, а потом может быть труднее, чем в миру. Ты готова к этому?
Катерина. Научите, как одолеть эти трудности.
О. Арсений. Прежде всего нужно смирение и надеяться не на себя, а на Бога. Знаешь Евангельские слова: «Ищите прежде всего царствия Божия и правды его, и вся сия приложится вам».
(Катерина встает)
Катерина. (опустив голову) Благословите…
О. Арсений. Господь, да благословит тебя.
(Крестит ее, они остаются. Рядом с ними становится Ия со свечой и Алексей, и поют):
Кто предаст из малодушия, уйдет во мрак,
А свершивший волю Божию, да будет благ,
До конца же исполняющий любви закон
В книгу жизни будет занесен в конце времен.