Она появилась, она пришла именно тогда, когда я больше всего в ней нуждался. Я чувствовал, что не одинок. Я не знал наверняка, но я надеялся, что мои чувства и мысли найдут в ком-то отклик. Я был уверен, что злоба, ярость, ненависть и одиночество, которые стали моими неизменными спутниками и твёрдыми ступенями, во что бы то ни стало, откроют путь, по которому мне должно пройти. Я никогда не видел её, не знал её, не понимал кто она и что она.
Когда я злился, неуверенность и страх наполняли меня. Я боялся, что её образ так никогда и не явиться мне. Что он навсегда останется бесформенным и неосязаемым в моих мыслях. Я страшился мыслей о том, что она всегда будет, не более чем вожделенной мечтой и преступным желанием. Но я верил в неё. Верил чисто и самозабвенно как дитя. Верил так, как будто она взрастила часть себя внутри меня, задолго до того, как я стал осознавать себя. До того, как я узрел уродливую правду, гротескную скверну и мерзость фарисейской добродетели. До того, как я узрел истинный облик двуногих существ, населяющих этот мир. Существ, которые рождаются, только для того, чтобы жрать, потреблять, трахаться и убивать. Существ, которые обжорство именуют разнообразием, похоть – потребностью, разврат – удовольствием, демократию – свободой, либерализм – совестью общества, а свинскую жадность – потреблением. Существ, которые бургер запивают колой, а скуку заглушают телевизором, молитвами и мастурбацией. Существ, которые самовыражаются чрез блоги в соцсетях, где рассказывают, что они ели, что купили, кого бы хотели трахнуть, и кого всецело ненавидят.
Все они, называли мою веру в неё одержимостью. “В семье не без урода…” – посмеивались они, а их души источали зловоние. И я злился и плакал в бессилии им возразить. Я злился, ведь они так хорошо вписывались в общую картину мира, дополняя своими пороками, своими деформированными сегментами души её несовершенство. Они так органично интегрировались в уродство, словно были созданы по образу и подобию его. В приступе бессильной ярости, я пришёл к самобичеванию. Я принял скрижали своей веры за плевелы, свои выстраданные истины за лживые язвы. Это было наихудшее время в моей жизни. Время, когда я презирал себя, обвиняя в ущербности и бесполезности.
Но она услышала мою ярость, внемлила моему отчаянному скрежету крепко сжатых зубов, отозвалась на мои неистовые проклятья и мольбы. Она явилась мне! Её облик не поддаётся описанию! Она явилась именно такой, какой я никогда не мог её представить, но в то же время какой я знал её всегда. Такой, о которой я грезил с тех пор, как стал себя осознавать. С тех пор, как ощутил крупицу её естества внутри себя.
Она сказала, что мои истины верны, а их – ложны и бесполезны. С ними всё не так. Со всех их миров всё не так. От их душ разит гнилой падалью. От их мира воняет техногенной заразой. Она сказала, что заноза в моём мозгу – это семя, которое начинает прорастать. Она стала моей опорой, моим проводником. Она сказала, что поможет мне взрастить своё древо, научит созидать в разрушении, и разрушать, пребывая в гармонии. Она сказа мне, что слабость выражает свежесть и многогранность бытия, а сила – чёрствость и узость. Сильное, крепкое, сухое древо не выстоит, не преодолеет себя. Но слабое, молодое, гибкое древо готово к преобразованию, к углублению в себя, к познанию необъятного, к совершенству над совершенным.
Моё древо… моё древо ещё не расцвело…