Недобитки

    Повесть не является военно-исторической и не претендует на достоверность в военно-исторических деталях. События вымышлены. Совпадения фамилий и названий с реальными – случайны.


    День первый

    Высокие густые ели, сплошной стеной тянущиеся вдоль дороги, до боли в сердце напоминали капитану Никитину родные места. Казалось, дорога сделает очередной поворот, и впереди замаячит сибирское село, покинутое Никитиным четыре года назад, перед самой войной. Сейчас война, похоже, близилась к концу, и капитан больше прежнего скучал по дому, по любимой жене и маленькой дочери. Но в то же время он понимал: каждое успешно выполненное задание приближает не только очередную звездочку на погонах, но и тот день, когда он сможет вернуться домой. Не в отпуск, а насовсем. Поэтому Никитин отогнал мысли о доме и семье, сосредоточившись на том, что происходит здесь и сейчас.
    Здесь – в глуши молдавских лесов, недалеко от границы с Румынией. Сейчас – в начале октября 1944 года.
    Отвлечься от посторонних мыслей как нельзя лучше помогал молодой лейтенант, сидящий за рулем автомобиля, слева от капитана. Этот ленинградский выскочка, прибывший месяц назад на замену раненому политруку, похоже, мыслил только по Уставу, и знал лишь два вида общения с подчиненными: допрос и инструктаж. Со старшими же по званию плохо ладил из-за свойственной ленинградским выскочкам дерзости и высокомерия. Его облик, с упрямым выпяченным подбородком, строгим и решительным взглядом из-под козырька фуражки и безукоризненно аккуратной формой, заставлял вспомнить агитационные плакаты, вроде тех, с которых нарисованный офицер, прижав палец к губам, предупреждал: «Болтун – находка для шпиона!»
    Никитин оглянулся. Позади рычали две полуторки, полные солдат. Над кабинами торчали головы в пилотках, стволы винтовок. Молодые здоровые парни, призыв этого года и направление в НКВД; им не довелось ни кормить вшей в окопах, ни закапываться в грязь под артобстрелом, ни идти в атаку под свист пуль и вопли раненых товарищей. Спецотряд военной контрразведки «Смерш». Иначе говоря – «чистильщики».
    - Товарищ капитан! – раздался окрик лейтенанта, - Смотрите, впереди!
    За очередным поворотом извилистой дороги оказалось не родное село капитана, а всего лишь старый немецкий грузовик, с унылым видом приткнувшийся к обочине. Весь в ржавчине и царапинах, из-под капота вьется дымок. Два колеса спустили, издалека было видно, что грузовик стоит, накренившись на правый бок.
    Командирский «виллис» затормозил, позволив полуторкам чуть обогнать и заслонить его. Но выстрелов не последовало.
    - Покинуть машины! Рассредоточиться! Проверить грузовик! – скомандовал Никитин, сам поспешно выбираясь с неудобного сидения «виллиса».
    Лейтенант Парфенов далеко опередил своего командира, рванув к немецкому грузовику одним из первых. Остальные солдаты в считанные секунды рассыпались по обе стороны от дороги, высматривая противника, или хотя бы его следы.
    Никитин не торопясь подошел к грузовику на обочине, заглянул в кабину и кузов, затем убрал в кобуру пистолет и со вздохом констатировал:
    - Пусто.
    - Пусто, товарищ капитан, - подтвердил очевидное политрук, - Эх, чуть-чуть не успели. Двигатель еще горячий. Но они не могли уйти далеко! Мы должны прочесать лес!
    - Прочесать лес? – капитан Никитин смерил лейтенанта чуть насмешливым взглядом, - Эту чащу можно прочесывать неделями. Лучше спросим Михася – как бы он поступил на месте беглецов? Краско, позови Михася, живо!
    - Слушаюсь, - отозвался сержант Краско, единственный в отряде ровесник капитана.
    Этим сходство и исчерпывалось. Невысокий плотный капитан даже в гневе казался добродушным, лицо имел круглое, приятное и располагающее. В глубоких складках на угрюмом лице сержанта Краско можно было сажать картошку, а ростом он превосходил своего командира почти на две головы.
    Сержант вернулся с вертким темноволосым и смуглым пареньком лет пятнадцати, до этого сидевшим в кабине одной из полуторок. Юноша явно наслаждался своей ролью проводника, и тем, что его совета спрашивает целый советский капитан.
    - Эта дорога ведет в соседнее с нашим село, Четирень, - охотно взялся объяснять местную топографию Михась, - но до него версты три-четыре. А потом в Унгень.
    - Могли они пойти дальше по дороге? - спросил капитан.
    - Э, нет. Чего им идти по дороге пешком, если они знают, что вы их преследуете на машинах? Коли не дураки, то будут держаться подальше от дорог.
    - Логично. Скорее всего, они решили спрятаться где-то в лесу или горах, а затем, ночью, двигаться к границе с Румынией.
    - Тут же недалеко есть старая заброшенная каменоломня! – воскликнул Михась, - Зуб даю – они направились туда. Там один парень из местных, он точно знает про эту каменоломню.
    Лейтенант Парфенов оживился.
    - Что ж ты сразу не сказал? Показывай эту свою каменоломню, может, еще догоним их! Чего мы ждем, товарищ капитан?
    Капитан Никитин снова протяжно вздохнул. Инициатива и торопливость нового политрука действовала ему на нервы. Никитин уже давно уяснил, что торопливые «чистильщики» и сами долго не живут, и на остальных членов отряда могут навлечь беду. Но, с другой стороны, постоянно одергивать политрука на глазах подчиненных было нетактично и просто глупо. Кроме того, задание есть задание, и преследовать беглецов все равно придется, не сейчас, так минутой позже.
    - Краско, - сказал капитан, - вытягивай взвод цепью и веди, куда покажет этот малолетний следопыт. Мы с лейтенантом за вами. И будьте осторожны, смотрите под ноги. Нам могли оставить растяжки.

***

    Беглецы и правда разминулись с преследователями на считанные минуты. Отряд Никитина, ведомый местным пареньком, едва ли на сотню шагов углубился в лес, как сухо треснул немецкий «маузер». Пуля, словно искры, высекла мелкие щепки из ствола дерева, которое только что миновал передовой дозорный. Никитин проворно подскочил к Михасю и оттащил его за ближайшую толстую елку. Вдали между деревьями мелькнули темные силуэты, загрохотали выстрелы, с еловых лап посыпалась сбитая пулями хвоя. Немецким винтовкам деловито и гулко ответили «мосинки» советских солдат, затарахтели ППШ.
    Перестрелка затихла так же внезапно, как началась. Преследуемые, то ли понимая, что силы неравны и в открытом бою они неминуемо проиграют, то ли сберегая боеприпасы, дали еще несколько выстрелов для острастки и кинулись наутек.
    - Потери есть?! – крикнул Никитин, не выпуская плеча мальчишки.
    - Никак нет, товарищ капитан! – донесся ответ сержанта Краско.
    И тут же, почти без паузы, крик Парфенова:
    - Вперед! Уйдут же!
    - Да чтоб тебя… - не сдержался Никитин, видя, как лейтенант ломится через кусты со своим почти бесполезным в бою пистолетом. Впрочем, несколько солдат умело прикрыли политрука огнем, а остальные возобновили преследование.
    Между офицерами отряда сложились непростые отношения, иногда приводящие к конфликтным, а то и опасным, как в данном случае, ситуациям.
    Формально командиром являлся старший по званию капитан Никитин. Но лейтенант Парфенов в глубине души питал уверенность, что его направили в этот отряд не просто так, а с целью восполнить некоторую инертность капитана Никитина. И, когда капитан выйдет в отставку, возможно, именно Парфенов должен будет занять его место. С очередной звездочкой на погонах, конечно. Уж из него-то, как считал Парфенов, получится гораздо лучший командир отряда «чистильщиков».
    Такой офицер, как Парфенов, имел шанс стать неплохим командиром во время войны, когда тяжелые времена требуют крутых мер. Но в мирное время он не пользовался бы уважением ни среди рядовых и сержантов, ни у вышестоящего командования. Никто не любит излишне самоуверенных молодых офицеров, за исключением тех случаев, когда этот офицер под пулеметным огнем поднимает солдат в атаку.
    Капитан же относился к своему политруку с двойственным чувством. С одной стороны, его до изжоги нервировало, что лейтенант Парфенов явно метил на его место, иногда позволял себе сомневаться или оспаривать приказы, дерзил, проявлял нездоровую инициативу, лез куда не просят, говорил то, что хотел, и вообще вел себя так, словно когда-то был как минимум полковником, но его разжаловали в лейтенанты.
    С другой стороны, Никитин отдавал должное таким качествам молодого офицера, как смелость и находчивость, умение быстро оценивать обстановку и время от времени подавать неплохие идеи. Кроме того, капитан не оставлял надежд обтесать Парфенова. Сделать из него настоящего боевого офицера, привив к его смелости разумную осторожность, а к твердости характера определенную гибкость.
    Временами Никитин даже ловил себя на мысли, что воспитывает Парфенова практически так же, как воспитывал бы сына, которого, впрочем, у него никогда не было.
    Вскоре, капитан уже мог бы найти заброшенную каменоломню без помощи Михася. Отряд вышел к просеке, по которой проходила проселочная дорога в каменоломню. Ей давно не пользовались, просека заросла травой, кустами и молодыми деревьями почти в рост человека. Ближний конец дороги уходил между двумя крутыми склонами, видимо, в открытый карьер каменоломни.
    И снова мелькнули впереди, у самого входа в каменоломню, фигуры в разномастном обмундировании, кто в сером немецком, кто в черном, кто в каком-то буром. Быстрый и яростный обмен выстрелами вынудил преследуемых поспешно скрыться, а преследователей – залечь.
    - Из каменоломни есть другой выход? – отдышавшись, спросил капитан Никитин.
    - Неа, - ответил Михась, - Шахта там есть, если еще не обвалилась. Не знаю, куда она ведет, но, во всяком случае, не наружу.
    - Значит, они сами загнали себя в ловушку! – заявил Парфенов, - Отлично!
    - Ну и чему ты радуешься, Олег? – сказал капитан, не разделяющий энтузиазма политрука, - На открытом месте мы бы разоружили или уничтожили банду за несколько минут. А выкуривать их из каменоломни придется… неизвестно сколько. Я под землю людей не отправлю, слишком опасно. Придется блокировать вход и надеяться, что у них от голода подведет животы. Вряд ли они успели захватить с собой много припасов и воды.
    - Ничего, товарищ капитан, - ответил присмиревший Парфенов, - Выкурим. И не таких выкуривали. Нам спешить некуда. Надо будет – неделю подождем.
    Никитин внимательно осмотрел вход в каменоломню, оценил крутизну склонов. Карьер действительно представлял собой настоящий каменный мешок, всего с одним узким входом. В дальнем конце виднелась почти отвесная базальтовая стена, из которой когда-то вырубали камень для строительства. В одном из боковых склонов – укрепленный бревнами вход в выработку, по виду опасный, готовый осыпаться, но все еще способный служить укрытием для беглецов. Попытаться в лоб штурмовать этот темный, неизвестно что таящий за собой проем было чистым безумием. Даже если бы солдатам, не считаясь с потерями, удалось подобраться вплотную ко входу и забросать его гранатами – это не гарантия, что отступившие вглубь штольни не продолжат отстреливаться. Любой, кто сунется за ними, станет легкой мишенью на фоне освещенного солнцем входа. Те же, кто скрывается внутри, невидимы, и потому почти неуязвимы.
    - Вот что, Краско, - сказал, наконец, капитан, жестом подозвав сержанта, - Ситуация тут патовая, но время работает на нас. Я оставляю первое отделение вместе с тобой блокировать каменоломню. Смотри, вход вообще не проблема – один автоматчик может его закрыть огнем. Главное, следите за склонами. Особенно ночью. Ночью весь наличный состав несет дежурство, днем отоспитесь по очереди. Соорудите секреты для часовых там и там, - палец капитана поочередно ткнул в правый и левый склон карьера, - В остальном, не мне тебя учить, разберешься. Но чтобы даже мышь из этого мешка не выскочила!
    - Будет сделано, товарищ капитан, - буркнул сержант, - А коли попробуют выскочить – перестреляем всех к свиньям собачьим. И дело с концом.
    - Это правильно, - согласился капитан, - Только сами в штольню не суйтесь, а то перестреляют вас самих, а мне начальство голову снимет.
    - Чай не дураки, - согласился сержант.
    - Второе отделение сейчас поможет вам с обустройством. А потом возвращается вместе с нами в Берешты. Ребята отдохнут и сменят вас завтра.
    - Лады, - ответил Краско и принялся распоряжаться рядовыми, уже возомнив себя главным начальником осады. Речь его, наполовину состоявшая из мата, эхом отзывалась в каменоломне.

***

    Всем частям НКВД и ГУ контрразведки «Смерш»

    Приказываю принять меры к поиску, выявлению и ликвидации на освобожденных, ранее оккупированных территориях, остатков немецких военных частей, продолжающих военные действия, бандформирований, групп дезертиров и мародеров. А также диверсантов, шпионов, вражеских пропагандистов и саботажников. Члены любой подобной группы и отдельные лица, отказавшиеся сложить оружие и сдаться, подлежат безжалостному уничтожению.

    Начальник войск по охране тыла фронта
    Генерал-капитан Лобов.

***

    Колонна из двух полуторок, возглавляемая открытым командирским «виллисом», не торопясь въезжала в село Берешты. Ностальгия, вновь кольнувшая капитана Никитина при виде простых бревенчатых избенок, аккуратных огородов и садов, быстро развеялась. Люди здесь были другие, закрытые, недоверчивые. Облокотившись на плетни и заборчики, ограждающие каждый двор, советских солдат провожали недоверчиво-настороженными взглядами седые морщинистые старики и старухи, румяные темноволосые женщины с детьми, цепляющимися за мамкины юбки, подростки. Казалось, они ждут – как поведут себя прибывшие, прежде чем решить – радоваться их приходу или горевать. Мужчин среднего возраста встречалось совсем мало, молодых – еще меньше. Война хоть и не коснулась этих мест напрямую, огнем и свинцом, но так или иначе взяла свою дань.
    Капитан Никитин и сам не мог пока решить, как ему следует относиться к местному населению. Конечно, формально это были такие же советские граждане, хоть и ставшие таковыми всего несколько лет назад, перед самой войной. Он, как офицер и представитель советской армии, обязан был если не считать их друзьями, то, по крайней мере, относиться с доверием и рассчитывать на взаимность. Но по сути, население приграничной Молдавии представляло собой причудливый сплав, где смешалась румынская, польская, украинская и бог знает какая еще кровь. А румыны, как-никак, воевали за немцев…
    И вот общаешься, допустим, с кем-то из местных – имя похоже на русское, по-русски тоже балакает почти без акцента, а фамилия… сразу и не выговоришь, Имяреку какой-нибудь. Да и родной язык совсем не напоминает украинский или белорусский, ни слова ни разберешь – какая-то мадьярская тарабарщина. И что там этот чернявый Имяреку думает насчет советской власти и советской же армии, освободившей их землю от фашистов – тоже одному ему и ведомо.
    «Интересно, когда немцы пришли – они тоже так на них из-за плетней смотрели? Или с цветами встречали?» - подумал Никитин. Но тут же устыдился своих мыслей, вспомнив, что в Молдавии имелось местное партизанское движение. Широко известный факт, даже песня такая есть.
    Тут, словно в ответ на мысли капитана, в воздух взлетел скромный букетик полевых цветов. Один из солдат в кузове грузовика ловко поймал его и, улыбаясь до ушей, замахал рукой. Девушка с длинной косой, бросившая цветы, замахала в ответ. Парень, дурачась, перегнулся через борт грузовика, прижал букет к сердцу, раскланялся и послал девушке воздушный поцелуй. Та смутилась, но продолжала улыбаться и махать. Среди местных кто-то тихонько засмеялся, но без издевки, по-доброму. Товарищи же удачливого цветолова хохотали в голос, выражая свои чувства звучными хлопками по его плечам и спине.
    Это немного растопило лед; послышались редкие, в основном женские, голоса, приветственные возгласы. Детишки, поддавшись природному любопытству, сунулись ближе к дороге, чуть ли не под колеса машин, так что их пришлось пугнуть короткими сигналами клаксона. А когда Никитин, заметив старика в выцветшей и протертой до дыр фуражке времен еще Первой Мировой, махнул ему рукой, дедок совершенно серьезно отдал в ответ честь и беззубо улыбнулся.
    Ни капитан Никитин, ни бдительный политрук Парфенов, поначалу не заметили одной странности. Собаки, обычно встречающие приезжающих на шумных и вонючих автомобилях незнакомцев своим разноголосым лаем и воем, в этом селе молчали. Да и не видать их было.

***

    Час спустя, сидя в просторной горнице дома сельского старосты, офицеры наконец позволили себе расслабиться. Накатила усталость после дороги, погони и перестрелки, взбудораженные нервы тоже требовали отдыха. Капитан Никитин, рассудив, что являться в гости с пустыми руками невежливо, прихватил из грузовика несколько банок консервов, хлеб и масло из сухого пайка, а также хороший шмат сала, купленный им лично на рынке в Кишиневе. В сочетании с вареной картошкой, предложенной им хозяином дома, обед получился на славу. Не хватало разве что одного… Никитин подумал уже, что придется разбазаривать казенный запас медицинского спирта из аптечки, но тут староста спустился в подпол и вынырнул с внушительных размеров бутылью, в которой плескалась мутная жидкость.
    - Не догнали этих злодеев, стало быть? - заметил староста Петр Меднек, крепкий старик шестидесяти с хвостиком лет, казавшийся еще старше из-за длинной и густой, с проседью, бороды.
    - Почти догнали, - ответил Никитин, - Зажали в старой каменоломне. Теперь, либо им придется сдаться, либо… Это лишь вопрос времени.
    - Что ж, вам видней, - Меднек щедро плеснул самогон по стаканам, - Давайте-ка, за знакомство!
    Парфенов с сомнением принюхался к содержимому своего стакана, но все-таки, следуя примеру капитана, глотнул, поспешно закусив куском сала с картошкой. Все трое принялись за еду, время от времени обмениваясь репликами.
    - Рад, что Михась успешно добрался, - сказал староста, - Не хотелось мне его посылать, а больше некого… Одни старики, да бабы остались. А мужикам не всем доверяю.
    - Парень молодец, - ответил Никитин, - Пройти пешком верст десять через лес – это не шутки. Мы выехали сразу, как он все рассказал и передал вашу записку.
    - Я только попрошу вас – особо-то не рассказывайте никому, что это я за вами послал, - смутившись, попросил Меднек, - С одной стороны, конечно, я и должен был сообщить, куда следует. А с другой… Люди у нас тут разные, не на всех можно положиться. Сдается мне, некоторые не прочь были бы и под немцами жить. От немцев нам особой беды не было, бог миловал. Так что разные у нас тут люди-то… Вы уедете, а нам с Михасем с ними оставаться.
    - Хромает у вас тут лояльность, - со смесью удивления и раздражения произнес лейтенант Парфенов, - Немцы, значит, хорошие. А мы, получается, плохие?
    - Да что вы, бог с вами! – всплеснул руками староста, - Я ж совсем не это имел в виду. Просто говорю, что люди путаются, сомневаются, не знают, чему верить. Темный народ… Некоторые, может, жалели тех немцев-то. Хотя, чего их жалеть, поганцев таких? Еду брали, а ничего не платили. У Чепраги, корчмаря, всю выпивку выхлебали. А чего не выпили – разбили. Злые были, как бешеные псы, из-за того, что вы им хорошенько всыпали. Злые и пьяные все время. Хорошо хоть никого не убили.
    - А ведь кто-то их предупредил о нашем приближении, - сказал Никитин, - Иначе мы застали бы их в селе.
    - Да, похоже на то, - согласился Меднек, - Я не знаю, кто это мог быть, но подумать можно много на кого… Пастор тут у нас, знаете ли, католик. Немцы когда пришли в сорок первом, он аж расцвел. Молебен отслужил. И те к нему вежливо обращались, «герр пастор». А этим, недобиткам-то, наплевать; всем равно грубили и всех ненавидели.
    - Сколько их было, кстати? – спросил лейтенант.
    - Пятеро немцев, из вермахта, в сером. Двое румын. И еще украинский полицай к ним прибился; не знаю, чего они его с собой таскали. Всего, значиться, восемь. Они всегда держались вместе, кучкой, и уехали так же, не разделяясь.
    - А говорили, один из них – местный.
    - Вот этот самый полицай. Ну, как местный? Служил он здесь, с сорок первого. Ничего так мужик, не гнида, как некоторые. Потому и живой до сих пор.
    «Видать, из настоящих местных жителей полицаи никудышные, раз пришлось украинцев завозить», - с удовлетворением подумал Никитин. Его мнение о молдаванах постепенно менялось к лучшему.
    - Что у них с оружием и боеприпасами?
    - Винтовки и пистолеты, одна или две тарахтелки. Насчет патронов не знаю, они мне не докладывали. Гранат не видал.
    - Хорошо, - капитан Никитин отодвинул пустую тарелку и откинулся на спинку стула, - Как вы понимаете, товарищ Меднек, пока мы не выкурим эту банду из каменоломни, нам придется задержаться у вас в Берештах. Солдатам нужен отдых и сон.
    - Конечно-конечно, - ответил Меднек, - Об чем речь. Вам, товарищи офицеры, я думаю, лучше остаться здесь. Дом у меня большой, места много, а из всей семьи лишь внук остался, Михась. Пока тепло он спит на чердаке. Так что вторая комната внизу в полном вашем распоряжении.
    Никитину понравилось и гостеприимство старосты, и сам дом – светлый, чистый, ухоженный. Мебель была не грубая самодельная, как во многих сельских и деревенских домах, а настоящая, покупная. На стене в горнице даже висели резные часы с кукушкой, в другой комнате – полка с книгами. Заметно было, что Меднек – человек аккуратный, любящий порядок. Капитан постеснялся спрашивать о жене и детях старосты, рассудив, что тот сам расскажет, если будет желание.
    - А где вы посоветуете разместить отделение солдат, десять человек? – спросил Никитин, - Может, в селе есть какой-нибудь неиспользуемый сейчас амбар или коровник?
    - Зачем амбар, зачем коровник? – рассмеялся староста, - Неужто ваши люди коровы? Вы не представляете, сколько у нас пустующих домов. К примеру, совсем рядом, через два дома отсюда – хозяин еще в сорок первом сгинул. А жена с детьми перебралась в Унгень, говорят, там снова вышла замуж. С тех пор дом так и стоит, заколоченный. И таких домов у нас – десяток, не меньше.
    - Что же, тогда вы покажете нам парочку, желательно недалеко друг от друга. Да и взламывать двери лучше будет в вашем присутствии и с вашего разрешения.
    - Да, так будет лучше всего, - согласился Парфенов, - Не хотелось бы разделять солдат по два-три человека и селить в домах вместе с местными. И вам неудобно, и нам. Мало ли что.
    Капитан Никитин повернулся к политруку.
    - Насчет этого «мало ли что». Олег, проведи беседу с бойцами – чтоб никаких бесчинств, воровства, даже грубости по отношению к мирному населению. И в особенности по отношению к слабому полу…
    - Насильники пойдут под трибунал без долгих разговоров, товарищ капитан! – рявкнул Парфенов, так, что староста даже уронил вилку.
    - Ну, ты это… палку не перегибай, - урезонил Парфенова капитан, - Ребята, конечно надежные, и ничего такого я от них не ожидаю. Но эти надежные ребята последний месяц спят в обнимку с винтовками. Да и до этого… В общем, если все, как говорится, происходит по доброму согласию, то я на такое глаза закрываю. И тебе советую. Ближе к людям надо быть, а не запугивать их трибуналом…
    Парфенов вытаращился на командира с таким видом, словно тот посоветовал ему нарушить присягу, но взял себя в руки и ничего не сказал.
    - А вас, - Никитин обратился к старосте Меднеку, - я попрошу поговорить на эту же тему с жителями села. Никаких оскорблений, провокаций. Не говоря уж о воровстве и саботаже. Если кому-то наше присутствие не нравится – пусть потерпят. Мы тут просто делаем свою работу, не нужно нам мешать, тем более вредить.
    - Разумеется, я поговорю с людьми, товарищ капитан, - ответил Меднек, - Большинство видят в вас освободителей и защитников, с ними никаких проблем не будет.
    - Вы можете сообщать лично мне или лейтенанту Парфенову о любых случаях неподобающего поведения наших бойцов и жалобах на них, - подытожил капитан Никитин, - Будем надеяться, они не дадут к этому повода.

***

    Солнце клонилось к закату. Полный событий день, начавшийся для отряда капитана Никитина с погони и перестрелки у каменоломни, подходил к концу. Солдаты получили в качестве временного жилья две просторные и удобные хаты, тут же прозванные для удобства «казарма №1» и «казарма №2», и деловито сновали во дворе, обживались. В вечернем воздухе плыл дымок из печной трубы и аромат гречневой каши с тушенкой. Кто-то из самых неутомимых наводил в доме порядок, выметая скопившуюся за несколько лет пыль и паутину. Другие разбирали и чистили оружие. Несколько подростков с любопытством наблюдали за ними, с видом знатоков обсуждая «что шибче бьет».
    В доме старосты, естественно, получившим по аналогии с «казармами» прозвание «штаб», офицеры готовились ко сну. Никитин с удовольствием вытянулся на кровати, на свежей хрустящей простыне. Парфенову, за неимением еще одного ложа, достался набитый пером тюфяк на полу, но политрук стойко переносил тяготы и лишения военной службы, уже начиная похрапывать. Староста, опрокинувший после ужина еще пару стаканов мутного самогона, храпел вовсю. Сельские жители ложились рано, и рано же вставали.
    Один предприимчивый солдат, в звании рядового, видимо не нашел себе достойного занятия и отправился бродить по Берештам. Вскоре выяснилось, что его блуждания, беспорядочные на первый взгляд, имели вполне определенную цель, когда он столкнулся с той самой девушкой, бросившей в кузов грузовика букет. Надо ли уточнять, что и солдат был тем самым, кто этот букет поймал? Вот такое вот совпадение…
    - Приветствую тебя, прекрасная незнакомка, с первого взгляда пленившая мое сердце, - с места в карьер начал боец.
    Будучи столичным жителем, он полагался на вычитанные в романах приемы обольщения. Впрочем, в сочетании с симпатичной внешностью, высоким ростом и военной формой, даже подобные своеобразные методы завести близкое знакомство нередко срабатывали.
    - Ой… ну что вы так… - смутилась девушка, - Здравствуйте.
    - Восхитительный вечер, не правда ли? - продолжал солдат, - Хотя и близко не столь восхитителен, как взгляд твоих глаз. Может быть, прогуляемся? Кстати, меня зовут... – и солдат назвал имя, которое до поры до времени останется нам неизвестным.
    - Я бы с радостью, но уже поздно, скоро стемнеет, - ответила девушка, и чтобы солдат не подумал, что она хочет поскорей от него избавиться, она поспешно представилась, - Я Марица Златова. По-вашему – Мария. Я бы поговорила подольше, но мне правда нужно домой, а то отец будет ругаться.
    - Марица… Златова, - повторил необычное имя солдат, - Даже имя и фамилия у тебя под стать твоей красоте. А можно, я провожу тебя до дома? А завтра встречу.
    - Ой, лучше не надо, - опять застеснялась Марица, - Все соседи будут сплетничать. Да и неудобно как-то… Мы только познакомились.
    - Ты можешь меня не опасаться. Я солдат советской армии, защитник Отечества, отличник боевой и строевой подготовки. Смотри, - боец ткнул пальцем в значок на гимнастерке, - Эту награду я получил за мужество и дисциплину. Разве я могу обидеть девушку, тем более такую милую и добрую, как ты? А твой букет я сохранил, поставил его в доме в воду. Цветы пахнут просто чудесно.
    - Можем завтра нарвать еще. Я знаю, где их много растет.
    - Хорошо, давай завтра встретимся, - обрадовался солдат, но потом вспомнил, что он сюда не на курорт приехал, - Эх, завтра нас отправят первое отделение сменить… А что если утром, пораньше?
    - Ну, не знаю, - протянула девушка, - Утром я коз дою, завтрак готовлю. Может и найду минутку. Я во-о-он там живу, где крыша зеленая.
    - Хорошо, договорились. А может, все-таки, проводить тебя до дома?
    - Отец заругается. А он у меня кузнец.
    - Кузне-е-ец, - расстроенно протянул солдат, - Не, кузнеца нам не надо. Эй, постой, а жениха-то у тебя нет, часом?
    - Какие уж тут женихи, - с грустной улыбкой ответила Марица, - Кто на войне, кто в партизанах, кто погиб. Михась если только, внук старосты.
    -Ха-ха, Михась серьезный конкурент, - оценил шутку солдат.
    Солдат и девушка разошлись в разные стороны, напоследок помахав друг другу. Ни он, ни она, не подозревали, что их краткое романтическое общение не осталось незамеченным.


    День второй.

    Лейтенант Парфенов любил составлять всяческие списки. И будь у него список наименее приятных способов пробуждения, бабий визг занимал бы там почетное третье место, сразу после грохота артобстрела и укуса крысы за чувствительную часть тела. Не то чтобы лейтенанту часто приходилось просыпаться от вышеупомянутых причин, но именно этим утром судьба опробовала на нем одну из них.
    Парфенов рывком поднял голову с подушки и открыл глаза. На секунду ему показалось, что женский крик «Уби-и-и-и-ли!» остался в кошмарном сне, но тут до него вновь донесся неразборчивый гомон за окном, в котором преобладали женские голоса, но время от времени их дополняли и гневные мужские. Отчетливо слышались выкрики «убили!» и «убийцы!». В миг покрывшись холодным потом, лейтенант вскочил со своего тюфяка и поспешно натянул штаны. Капитана Никитина не было видно; должно быть, он встал раньше.
    Не забыв нацепить ремень с кобурой, Парфенов вылетел в горницу. Капитан Никитин вместе со старостой Меднеком стояли в дверях, заслоняя источник шума. Оба они выглядели растерянными, у капитана половина лица была в мыле, в руке блестела опасная бритва.
    - Что случилось?! - воскликнул Парфенов, протискиваясь между старостой и капитаном, - Кого убили?
    - Кажется, и правда кого-то убили, - пробормотал капитан, никак не прояснив ситуацию, - Только этого нам не хватало…
    Тем временем, лейтенанту открылась та же картина, что ввела в ступор его командира. Толпа местных женщин всех возможных возрастов и комплекции, с редкими вкраплениями мужчин и стариков, с криками и угрожающими жестами теснила в сторону дома старосты троих советских солдат. Те уже вынуждены были прижиматься спинами к плетню, огораживающему двор Меднека. Только винтовки в руках бойцов не позволяли разъяренным бабам приблизиться вплотную.
    От занимаемых солдатами домов уже бежала подмога, но и к поселянам подтягивались подкрепления. Воздух звенел. Того и гляди могла вспыхнуть драка.
    - Люди, что вы делаете?! - вскричал староста, - Опомнитесь!
    Его никто не услышал. Вместо этого сквозь толпу протолкался здоровенный краснолицый детина в грязном кожаном фартуке, который, недолго думая, вцепился в винтовку одного из солдат и принялся выкручивать ее из рук бойца. Воодушевленные этим примером, к нападавшему присоединились еще двое или трое мужчин среднего возраста. Солдата, все еще не отпускающего свою винтовку, повалили на землю. Двое других бойцов, окруженные визжащими и плачущими бабами, ничем не могли помочь своему товарищу. Тут капитан Никитин понял, что пора что-то предпринять, пока события окончательно не вышли из-под контроля. А еще он вспомнил, что в руке у него опасная бритва, которая в сложившихся обстоятельствах способна скорее спровоцировать нападающих, чем остановить. Перед его мысленным взором пронеслась картина кровавой бойни, в ходе которой его вместе со всеми солдатами сметает и разрывает на части волна народного гнева. Пока непонятно, правда, чем вызванного.
    Вдруг оглушительный выстрел заставил сцепившихся в драке мужчин на секунду замереть. Женщины, ахнув, отхлынули. В наступившей тишине прозвучал звенящий от волнения голос лейтенанта Парфенова:
    - Застрелю как собаку любого, кто двинется с места! – ствол пистолета опустился и оказался направленным на краснощекого буяна, пытавшегося отнять винтовку у бойца, - А ну отпусти, живо!
    Мужик, отнюдь не выглядевший испуганным, неохотно подчинился. Остальных отрезвил выстрел в воздух, хотя разбегаться никто не собирался. Народ стоял, молчаливой стеной окружив двор старосты.
    - Что произошло? - спросил капитан Никитин.
    - Пусть говорит кто-нибудь один! - уточнил Меднек, прежде чем вновь поднялся разноголосый гомон, - Бабы, молчите! Вот ты, Василь.
    Выбранный старостой мужик нерешительно оглянулся на окружающих, как бы спрашивая разрешения говорить от их имени.
    - Тут это… Говорят, Марицу убили, кузнецову дочку. Сам-то я того... не видел.
    - Я видела, - донесся из толпы женский голос, несмотря на предупреждение старосты, - Как есть убили Марицу! Эти вот и убили! - и женщина указала на солдат, впрочем, не только на помятую в свалке троицу, а также и на тех, что подоспели к самому концу.
    - Она была такой славной девушкой! - завыла другая женщина, - Никому не делала зла! Она так радовалась вашему приходу! А ее растерзали! Звери эти! – она расплакалась, и рука ее описала ту же неопределенную дугу, указывая на всех, и в то же время ни на кого.
    - Вся сплошь в крови! Зареза-а-али!
    - Немцы не тронули, а эти убили!
    - Убирайтесь из нашего села, убийцы! - рявкнул кто-то из мужчин, - Правильно говорили, что русские – дикари, хуже зверей!
    - Хуже фашистов! - поддакнул еще один.
    Лейтенант Парфенов был близок к тому, чтобы снова выстрелить в воздух, но уже не был уверен в эффективности этой меры.
    - Послушайте, это какая-то ошибка, - стараясь выглядеть невозмутимым, произнес Никитин, хотя внутри у него все клокотало, - Давайте спокойно во всем разберемся.
    - А пойдем с нами, служивый, - сказал ему старик с сучковатой палкой, не принимавший непосредственного участия в столкновении и выглядевший достаточно рассудительным, - Там и посмотришь, какая это ошибка.
    Дедок подковылял ближе к капитану и протянул ему какой-то мелкий блестящий предмет.
    - Вот. Это нашли в руке мертвой девушки. Это могло принадлежать только вашим.
    Капитан застыл, как соляной столп, уставившись на лежащий на морщинистой ладони старика значок «Отличник РККА».

***

    Лишь гораздо позже, когда улеглись страсти, утихли крики и остыла кровь, капитан Никитин и лейтенант Парфенов получили возможность исследовать место преступления, опросить свидетелей и восстановить картину произошедшего. Окровавленное тело девушки, найденное в кустах в сотне метров за околицей села, перенесли в дом Златовых и положили на скамью, накрыв простыней. Офицеры, курившие во дворе, избегали смотреть в сторону дома; им было горько и стыдно. В голове не укладывалось, что эта юная и веселая красавица, у которой вся жизнь была впереди, лежит там, словно кусок мяса.
    Еще хуже укладывалась в голове мысль о том, что один из десяти солдат, которые сейчас собрались в «казарме №1» и присматривали друг за другом, не позволяя никому отлучаться в одиночку даже в нужник, оказался кровожадным убийцей. Многим из них доводилось убивать и раньше: фашистов, мародеров, оказавших сопротивление или пытающихся сбежать преступников, но тут… Это было совсем другое. Чтобы сотворить подобное, мало уметь убивать, нужно быть чудовищем в душе и сердце.
    Осмотр места, где было найдено тело, ничего не дал. Каждый житель села, даже услышавший об убийстве после того, как тело девушки уже убрали, посчитал своим долгом потоптаться там, где это тело обнаружено. Трава была примята, словно тут лежало стадо коров. Те немногие клочки глинистой земли, где могли бы сохраниться следы убийцы, хранили теперь отпечатки десятков самых разных сапог и ботинок.
    Как уже выяснилось, никто из местных не был непосредственным свидетелем убийства. Никто не мог с уверенностью сказать, что видел кого-то из солдат, идущих в эту сторону или возвращающихся отсюда. Хотя, конечно, домыслов, предположений и слухов хватило бы для обвинения в убийстве всего отделения и обоих офицеров в придачу.
    Осталась последнее, и самое неприятное дело, прежде чем приступать к допросу подозреваемых, если таковые вообще появятся. Следовало осмотреть тело, определить способ убийства, поискать улики, подобные зажатому в кулаке девушки значку. Медлить было нельзя, каждая минута промедления давала преступнику возможность продумать свое поведение при допросе, выдумать оправдание, просто сбежать, наконец.
    Кроме того, в каменоломне ждали смены бойцы первого отделения. Они провели бессонную ночь, всматриваясь в непроглядную тьму и прислушиваясь – не крадется ли кто по склонам каменного мешка. И оставлять людей без отдыха и сна означало подвергнуть их жизни лишнему риску, если именно сейчас блокированные в каменоломне недобитки попытаются прорваться.
    Офицеры понимали все это. Но тем не менее медлили. Ни капитану Никитину, ни лейтенанту Парфенову не хотелось встречаться взглядом с убитыми горем родителями Марицы и просить их разрешения осмотреть тело дочери. А если они откажут – настаивать.
    Со скрипом открылась дверь дома, выходящая на задний двор, и офицеры обернулись. Вышел Петр Меднек, хмурый, озлобленный, совсем не похожий на радушного гостеприимного хозяина, с которым Никитин и Парфенов выпивали вчера. Смерив взглядом ожидающих его офицеров, староста сплюнул, но все-таки снизошел до общения.
    - Значится так, - сказал он, - родителей Марицы вам лучше сейчас не трогать, и вообще не попадаться им лишний раз на глаза. Отец, Мартин Златов, чуть не спятил с горя. Он то клянется убить вас всех, то хватается за бутылку. Я так подумал, пускай уж лучше напьется. Может, заснет. Мать плачет не переставая, с ней там наш пастор, отец Григор. Но я постарался расспросить о том, что вас интересовало.
    - И нам бы еще тело осмотреть, - осторожно вставил капитан Никитин, но Меднек жестом попросил его помолчать.
    - Дело было так: Марица, как обычно по утрам, вышла доить коз. Кузнец и его жена в это время еще спят. Когда они встали, это было часов в семь, дочь еще не вернулась. Сперва они не беспокоились, думали, Марица ухаживает за козами или прибирается во дворе. Затем, кузнец вышел на поиски. Примерно в это же время соседка Златовых выгоняла на луг свою корову – она-то, соседка, не корова, и заметила светлое платье среди кустов. Подошла посмотреть, а когда рассмотрела – подняла крик. Тут же сбежались другие соседи, родители.
    - Кто обнаружил значок? - спросил Парфенов, - Не могли его подкинуть?
    - Нет, исключено. Когда заметили, что в кулаке девушки что-то зажато, возле тела уже начала собираться толпа. А разжимал ее ладонь сам кузнец. Уж кто-кто, а он-то вряд ли думал в эту секунду о том, чтобы бросить тень на ваших солдат. Человек лишился любимой дочери. Тут кто-то закричал, что Марицу убили солдаты, в толпе подхватили… И понеслось… Остальное вам известно. Те трое солдат оказались просто первыми попавшимися на пути толпы.
    Капитан Никитин вынужден был признать, что все выглядит складно и без белых пятен, не считая личности убийцы. Как ни крути, а от фактов не скрыться. А все факты говорили против кого-то из рядовых солдат.
    - Так как насчет осмотра тела? – напомнил он.
    - Вы уверены, что это необходимо?
    - Конечно. Это поможет установить – кто ее убил, - сказал Парфенов.
    Староста на минуту задумался.
    - Эх, ладно, - наконец сказал он, - Если без этого не обойтись, то умоляю вас, сделайте это как-нибудь… бережно. Все село сейчас бурлит, как котел. Достаточно одного неверного слова, одного грубого жеста…
    - Мы будем очень тактичны, - пообещал капитан Никитин.
    - Тогда, пойдемте в дом, а то любопытные глазеют.

***

    Несмотря на открытые окна в доме было темновато, пришлось зажечь керосиновую лампу. Из соседней комнаты доносились неясные голоса, стук, словно кулаком по столу, и женский плач. Обстановка нервная, напряженная, но выбирать не приходилось. Никитин и Парфенов подошли к скамье, на которой лежало тело, капитан осторожно откинул простыню. К его облегчению, глаза девушки были закрыты. Но лицо все же перекосилось в отвратительной гримасе, нередко сопутствующей насильственной смерти.
    - Проклятье… - не сдержался староста, увидев искаженное болью и ужасом лицо Марицы и отвратительные рваные раны, покрывающие ее горло, - Да кто ж мог такое сотворить? Будто клыками рвали!
    Никитин и Парфенов нервно переминались с ноги на ногу по обе стороны скамьи, не зная, с чего начать.
    - Олег, а ты криминалистике разве не обучался? – с надеждой спросил капитан.
    - Нет, товарищ капитан, только технике дознания, да и то поверхностно. Не до того было, война ведь. А вы?
    - И я нет. Может, нам позвать на помощь местного доктора?
    - Нет у нас доктора, - вставил Меднек, - Был, да бежал, как война началась. Теперь ближайшая больница в соседнем селе.
    - Мы не можем терять время, - решил Никитин, - Будем справляться своими силами.
    Вдруг распахнулась дверь, ведущая во вторую комнату. На пороге возник высокий, начинающий лысеть мужчина лет пятидесяти, в черном облачении, напоминающем свободное платье. На его длинном тонком носу сидели очки в золотистой оправе. Серьезное и скорбное выражение на лице сменилось раздраженной гримасой, когда он разглядел визитеров.
    - Что здесь происходит? - холодно осведомился он.
    - Это наш пастор, отец Григор Суручану, - вполголоса пояснил староста, затем, обращаясь уже к священнику, добавил, - Мы собираемся осмотреть тело убитой.
    - Зачем? Она убита, и все понимают кем и зачем, - с нескрываемой неприязнью заявил пастор, - Эти люди, - он кивнул в сторону Никитина и Парфенова, - и так причинили достаточно зла семье, а теперь вы хотите еще и надругаться над телом несчастной Марицы?
    Вспыльчивый характер Парфенова не позволил ему смолчать.
    - Послушайте, вы… гражданин Суручану, - сказал он, - Во-первых, я бы посоветовал вам не бросаться беспочвенными и голословными обвинениями, особенно в наш адрес. А во-вторых, мы находимся здесь не из праздного любопытства и не ради, как вы выразились, надругательства над телом, а именно для того, чтобы выяснить – кто и зачем совершил это убийство.
    - Это просто часть расследования, - добавил капитан Никитин, - Необходимая часть.
    - Мы все отлично понимаем, чем кончится ваше, так называемое, расследование, - ничуть не смущенный ответом Парфенова, заявил отец Григор, - Виновных так и не найдут. Потому что виноваты вы все. Почему бы вам просто не убраться из нашего села, и не оставить в покое убитых горем людей.
    - Иначе – что? - спросил Парфенов, прищурившись.
    - Иначе вы пожалеете!
    - Вы нам угрожаете?
    - Отец Григор, - вступил в разговор староста Меднек, - Не стоит. Успокойтесь. Пусть они просто осмотрят тело, это не займет много времени. Вы тоже можете присутствовать, - Меднек оглянулся на капитана Никитина, - Может ведь?
    Капитан кивнул, рассудив, что стоит пойти на уступку, если они не хотят препираться до вечера.
    - Разумеется, я буду присутствовать, - напыщенно произнес пастор, словно ему предложили присутствовать при избрании Папы Римского, - Мой долг убедиться, что с телом обращались должным образом. И я настаиваю, чтобы этот ваш осмотр прошел как можно быстрее.
    - Что ж, тогда приступим, - сказал Никитин.
    Он начал с того, что бережно поднял сначала одну тонкую, бледную, уже начавшую холодеть руку девушки, затем вторую, проверил ладони. На правой, в которой, видимо, был найден значок, капитан заметил небольшие, едва заметные царапины, появившиеся, скорее всего, когда девушка сильно сжала значок в руке. Так что надежда на то, что значок был подброшен в ладонь уже мертвой девушки, почти развеялась. Под ногтями обеих рук запеклась кровь, некоторые ногти обломаны.
    - Платье почти не порвано, - тихо заметил капитан, больше самому себе, чем остальным, - только вот здесь, у ворота, - он расправил подол, провел по ткани рукой, - Испачкано кровью только сверху, вблизи от ран. Нижнее белье цело. На попытку изнасилования не похоже.
    Пастор что-то презрительно пробормотал на молдавском. Староста вскинул на него взгляд, но ничего не сказал. Парфенов же старательно записывал в блокнот слова капитана, и больше ни на что не реагировал.
    Никитин, не видя особого смысла разглядывать неповрежденные части тела девушки, сосредоточился на осмотре ее шеи и горла. Кожа тут была сплошь усеяна уродливыми сизо-красными отметинами и ранами, кое-где плоть буквально вырвана и повисла на клочках кожи. Дыхательное горло, по-видимому, раздавлено и забито сгустками крови. Также кровь выступила изо рта и носа. Капитан осторожно повернул голову девушки сперва в одну сторону, затем в другую. Содранная кожа и кровоподтеки были видны и на боковой части шеи, под ухом, и на подбородке. Не будучи врачом, Никитин не мог точно определить: умерла ли девушка от болевого шока или задохнулась, а может, захлебнулась собственной кровью. Во всяком случае, причиной всего перечисленного точно послужили эти жуткие отметины на горле.
    Капитан вспомнил свою дочурку, которую последний раз видел четырехлетней, а недавно ей исполнилось восемь, и подумал о том, что он сотворил бы с мразью, осмелившейся оставить на теле его Настеньки хоть один подобный след. И что, должно быть, почувствовали отец и мать Марицы, увидев эти чудовищные раны. Но подобные мысли только мешали, и он усилием воли отогнал их прочь, спокойно и методично продолжая осмотр.
    - Это точно не ножом орудовали, и вообще не оружием, - констатировал очевидное лейтенант Парфенов, - Неужели зубами? А не мог на нее какой-то дикий зверь напасть? Это же бред какой-то – людей зубами грызть. Я понимаю еще – ножом, ну, или камнем по голове. Да просто руками мог бы задушить. А тут… даже не знаю, как назвать.
    - Сроду не нападали волки на людей прям в селе, - вставил староста Меднек, - Они и не подходят близко. Тем более сейчас, осенью. Зимой, бывало, нападают, с голодухи. Но в лесу, не в селе же!
    - Вероятно, этот ублюдок пришел в бешенство из-за сопротивления девушки, - предположил Никитин, - А может, нарочно решил на волков все свалить. Судя по всему, убийца был один.
    - Почему вы так думаете? - спросил Меднек.
    - Просто представил себе ситуацию. Двое могли бы легко справиться с девушкой, не убивая ее. Один – не совладал, испугался, что девушка начнет кричать, поднимется шум… Черт, все равно не понимаю, зачем было ее убивать? Изнасилования не было, значит и скрывать преступление незачем… Непонятно.
    - Меня это совсем не удивляет, - заметил Суручану, - Вы, похоже, совсем плохо знаете собственных солдат, и на что те способны…
    - Слушай… те, заткнитесь, а?! - вспылил Парфенов, - Или я вас арестую за препятствие следствию.
    - Теперь вы мне угрожаете? Я всего лишь высказал свою мысль.
    - Нет, просто предупреждаю. Держите свои мысли при себе, пока вас не спросят.
    Капитан Никитин, не обращая внимания на перепалку лейтенанта со священником, закончил осмотр, бросил последний взгляд на лицо мертвой Марицы и прикрыл его простыней.
    - Все, мы уже уходим, - произнес Никитин, - Спасибо за содействие. И передайте, пожалуйста, родителям девушки мои соболезнования.
    Отец Григор, помедлив, кивнул. Если лейтенант Парфенов вызывал у него стойкую и взаимную неприязнь, то с капитаном священник был чуть более вежлив.
    - Идите с Богом. А я останусь, и помолюсь о том, чтобы душа Марицы нашла упокоение на небесах, - сказал он, - И чтобы Господь сурово покарал ее убийцу.

***

    Офицеры покинули темный и окутанный скорбью дома кузнеца, с удовольствием подставляя лица осеннему, но все еще теплому и ласковому солнцу. Староста Меднек тоже вышел, и, не говоря ни слова, пошел к себе домой. Капитан Никитин снова закурил. Высоко в небе с тихим гулом проплывало звено бомбардировщиков. Парфенов задрал голову, провожая их взглядом. Самолеты летели на запад, туда, где продолжались бои с ослабленным, обреченным, но все еще отчаянно сопротивляющимся врагом.
    - Интересно, где сейчас наши? - вслух подумал он, - Может, уже всю Румынию освободили.
    - Ты не представляешь, Олег, с какой радостью я бы поменялся сейчас местами с каким-нибудь ротным на передовой, - вздохнул Никитин, - В бой идти страшно, но хоть понимаешь, чего боишься – пули, смерти… А тут… собственная совесть грызет, хуже фашиста.
    - Но каждый из нас на своем месте, - философски заметил Парфенов, - На фронте воюют, а мы в тылу защищаем им спины. Итак, давайте вернемся к нашему расследованию, товарищ капитан. Я уже говорил, и еще раз напомню – опыта ведения следствия и поиска улик у меня почти нет. В том, что касается расследования преступлений, я больше полагаюсь на книжки про Шерлока Холмса, прочитанные в юности, чем на знания, полученные на трехмесячных курсах младшего политсостава.
    - У меня и такого-то опыта нет, - вздохнул Никитин, - мое дело – преследовать диверсантов и ловить дезертиров, а не выявлять преступников среди своих же солдат. А ты все-таки политрук. Образованный, книжки вон читаешь. Так что бери-ка ты расследование в свои руки. А я побуду при тебе доктором Ватсоном.
    Парфенов задумчиво постучал носком сапога по пустой собачьей будке во дворе Златовых.
    - Я, конечно, могу взять на себя допрос подозреваемых. Но мне понадобятся ваши советы и помощь, чтобы хоть приблизительно очертить их круг. Давайте подытожим: что нам известно о преступнике? Нам что-то дал осмотр тела?
    - Если честно – почти ничего. Не считая этого дурацкого значка, ничто не указывает на то, что убийство совершил наш солдат, тем более на то, кто именно. Можно долго рассуждать о мотивах, способе убийства и о том, что этому убийству предшествовало, но все на уровне предположений. И это ни на йоту не приблизит нас к ответу на главный вопрос: кто?
    - Значит, главная и чуть ли не единственная улика – этот значок, - сказал Парфенов.
    - Жаль, что не медаль или орден, - добавил капитан, доставая из кармана и задумчиво разглядывая пресловутую улику, - А такие значки есть чуть ли не у половины бойцов…
    - Да, но нам-то нужен тот, у кого значка нет! Вернее, больше нет.
    Капитан Никитин улыбнулся.
    - В точку, Олег, - похвалил он лейтенанта, - А говоришь, криминалистике не обучен. Пойдем-ка к нашим бойцам, еще поговорим по дороге.
    Офицеры, провожаемые угрюмыми взглядами местных жителей, а иногда и грубыми словами, произносимыми, впрочем, издалека и в спину, зашагали к «казарме №1».
    «Слава богу хоть толпа рассосалась, - подумал Никитин, - разъяренные бабы, когда их много – это страшная сила, хуже элитного батальона СС. И пастор тоже тот еще фрукт».
    - Одного значка все-таки мало, чтобы делать выводы, - продолжал на ходу рассуждать Парфенов, - А что остается? Как там в детективах? Мотив, возможность… С мотивом ничего не понятно, но, допустим, изнасилование. Так любой в отделении подходит! Нет, я не в том смысле, что они поголовно насильники. Наоборот, ни про кого нельзя сказать, мол, вот этот склонен, этот может.
    - А насчет возможности – это мысль, - напомнил Никитин.
    - Да, вы правы, товарищ капитан. Убийство, судя по всему, произошло на рассвете, когда девушка уже встала и вышла доить коз, а почти все село, включая ее родителей, еще спали. Это довольно узкий временной промежуток. Надо выяснить – кто из бойцов отлучался в это время. Или, напротив, кто все это время находился в компании и на виду – их можно будет исключить.
    - Да они ж спали еще. Ну, все, кроме убийцы.
    - Хм, верно… Так, стоп, спали не все. А караульные? Караульные могли заметить солдата, ночью или перед рассветом покинувшего дом. Если только…
    - Если только наш убийца – не один из караульных.
    - Точно, товарищ капитан, - Парфенов чуть ли не сиял, войдя во вкус расследования, - Единственный, кто мог отлучиться, почти не рискуя, что это заметят товарищи – караульный. Знаете, есть такая старая поговорка: «Кто сторожит сторожей?» Так никто и не сторожит; они поодиночке у каждого из домов дежурили, и то для галочки, село-то не на вражеской территории. Итак, две смены караульных по два человека – это уже что-то.
    - Полагаешь, под подозрением все четверо, или только те, что стояли на посту с трех до шести? – спросил Никитин.
    Парфенов немного подумал и ответил:
    - Думаю, все четверо. Тот караульный, которого сменили в три, мог просто не возвращаться в дом. Или вернулся, прошел мимо спящих и тут же тихонько улизнул с заднего хода.
    - Логично, продолжай.
    - Он мог целенаправленно пойти к дому жертвы, но, мне кажется, убийца оказался там случайно. Может, перед этим высматривал, где что плохо лежит. Тут увидел девушку, набросился, зажал рот…
    - Подожди, Олег, - прервал лейтенанта Никитин, - Вот тут как раз начинаются странности.
    Парфенов удивленно поднял бровь.
    - Тело нашли довольно далеко от дома, в уединенном месте за околицей села. Как девушка там оказалась? Если она вышла доить коз, то за околицей ей совершенно нечего делать, сарай с козами во дворе.
    - Хм, и правда… Значит, убийца набросился, зажал девушке рот и оттащил ее…
    - Сотню метров по сравнительно открытому месту? Почти не порвав и не испачкав ее платье? При том, что она, наверняка, сопротивлялась, кусалась и царапалась, пыталась крикнуть. Девушка, конечно, была не особо крупная, но и не заморыш. Даже ты, наверное, не справился бы…
    - Ну товарищ капитан! – воскликнул Парфенов, раздосадованный тем, как командир в мгновение ока расправляется с его теориями, - Хорошо, вы правы. Тогда, получается, он убил ее прямо во дворе или в сарае, затем перенес тело за околицу… Эх, жаль собаки у кузнеца не было – отпугнула бы гада, хотя бы лаем. И непонятно, почему он не замел следы получше. Может, торопился.
    - Получается так, - согласился капитан, - Знаешь, Олег, с тех пор, как мы приехали, я не видел ни одной собаки, и лая-то собачьего не слышно. Странно это. Но к делу не относится.

***

    Когда десять бойцов столпились перед столом, за которым восседали капитан Никитин, лейтенант Парфенов и специально приглашенный, как представитель местного населения, староста Меднек, в комнате стало тесно, как в банке со шпротами. Никитин внимательно вглядывался в лица солдат, стараясь хоть что-то в них прочитать, увидеть признак раскаяния, страха, стыда. Или некую мертвенную пустоту в глазах циничного и бездушного убийцы. На лицах некоторых солдат действительно читалась обеспокоенность, неуверенность. Но в этом не было ничего странного, все они уже знали, что случилось и почему их собрали в этой комнате. Физиономии других были нарочито серьезными и скорбными. Хотя, не исключено, что кто-то искренне переживал и жалел погибшую девушку, проявляя, опять-таки, нормальные человеческие чувства.
    - Прежде чем мы начнем, - обратился Парфенов к бойцам второго отделения, - я хочу напомнить тем из вас, кто ни в чем не виноват или считает себя таковым, что даже утаивание информации, касающейся произошедшего, и вообще ложь при допросе, будут приравниваться к соучастию в преступлении.
    Бойцы взволнованно зашумели.
    - Не надо нас всех, товарищ политрук, из-за одной паршивой овцы невесть кем считать, - подал голос старшина Егоров, - Мы не меньше вашего хотим правды дознаться. Спрашивайте – ответим. А угрожать незачем.
    Капитан Никитин одобрительно кивнул. Ему, несмотря на ни на что, не хотелось верить, что убийство девушки совершил боец его отряда.
    - Дознаемся, - пообещал Егорову лейтенант, и скомандовал, - Кто стоял этой ночью в карауле – шаг вперед.
    Вышли четверо бойцов. Опять-таки, ни один не дал повода выделить его среди остальных.
    - Что-нибудь странное ночью заметили? – продолжал Парфенов, обращаясь уже не ко всему отделению, а к четверке караульных, - Кто-нибудь из бойцов ночью или на рассвете покидал дом, вел себя подозрительно?
    - Нет, товарищ лейтенант, - ответил первый, - Ничего такого не было.
    Ответы других солдат были такими же. Никто из них, если верить их словам, не спал и с поста не отлучался.
    - Вы, шестеро, можете выйти во двор, - распорядился капитан Никитин, обращаясь к тем солдатам, что всю ночь провели в доме, - Но никуда не расходитесь, ждите.
    Облегченно вздыхая и перешептываясь, бойцы, не попавшие в число подозреваемых, вышли наружу. Стало посвободнее. Лейтенант Парфенов встал из-за стола и подошел вплотную к четверым караульным. Молча смерил взглядом первого бойца, затем второго, ища на одежде, руках или лице хоть крошечное пятнышко засохшей крови… Те стояли, не дыша. На третьем бойце взгляд лейтенанта задержался.
    - Рядовой Белкин, ты давно служишь? – непринужденным тоном осведомился лейтенант. Он не знал, дошли ли до солдат известия о найденном в ладони убитой девушки значке, но на всякий случай решил начать издалека.
    - С марта этого года, товарищ лейтенант, - ответил боец. Он слегка запинался от волнения, но, услышав вопрос, не имеющий никакого отношения к недавнему убийству, отвечал охотно, - Призван из деревни Семеново, Смоленской области…
    - А что же это ты за полгода службы ни одной побрякушкой не обзавелся? Неужели не заслужил?
    - Видать, не заслужил, - улыбнувшись, ответил Белкин, - Я, товарищ лейтенант, в армию не за наградами пошел, а Родину от фашистов защищать. Не моя вина, что меня в тыловые «чистильщики» определили.
    - Это ты правильно рассуждаешь, Белкин, - лейтенант даже похлопал парня по плечу, - Но объясни мне такую штуку: почему наград и значков у тебя нет, а дырка на гимнастерке – имеется?
    Солдат удивленно опустил взгляд на собственную грудь, даже пощупал то место, где на гимнастерке и правда виднелось маленькое, едва заметное отверстие.
    - Не, ну значок-то отличника был у меня, - помедлив, сказал он, - Должно быть, вчера, когда за немцами по лесу гнались, соскочил.
    - Соскочил, значит? – лейтенант для очистки совести осмотрел гимнастерку и четвертого бойца, после чего вновь вернулся к Белкину, - А почему у других не соскочили?
    - Не могу знать, товарищ лейтенант… Я только сейчас и заметил.
    - А я тебе скажу – почему. Потому что нормальные бойцы перед боевой операцией, тем более в лесу, значки снимают и прячут в вещмешок. Чтобы не демаскировали блеском и ни за что не цеплялись. Верно я говорю? - обратился Парфенов к трем другим бойцам.
    Те подтвердили, что подобное неписанное правило существует, хотя не всегда и не всеми соблюдается.
    - А может, и не было у тебя значка-то? - ласково спросил Парфенов, - А гимнастерку сучком в лесу проколол?
    - Может, - наивно согласился Белкин и добавил, не подумав, как следует, - Может, я его давно потерял. Не помню я.
    - Ври, да не завирайся, Димка, - подал голос, стоявший рядом боец, - Ты этот свой единственный значок перед каждой поверкой рукавом натирал. Не мог ты несколько дней не замечать, что потерял. И вчера, кажись, он у тебя был.
    - Не помню я… - пробормотал Белкин, - То ли был, то ли не было…
    - Да ладно, Белкин, не трясись ты, как заяц, - сказал Парфенов, - Подумаешь, значок посеял. Не оружие же потерял, и не документы. Кстати, вот он, твой значок, нашелся!
    И, схватив за руку и раскрыв ладонь Белкина, лейтенант с силой впечатал в нее обнаруженный на месте преступления значок. Белкин вздрогнул и отшатнулся, словно маленький кусочек металла обжег ему кожу. Значок «Отличник РККА» с тихим звоном упал на доски пола.
    - Не мой это! Клянусь, не мой!
    - А что ты так всполошился? Не все ли равно чей, они же все похожи. Бери, будет вместо потерянного. Или у тебя не такой был?
    - Не надо мне, - рядовой Белкин неосознанно потер ладонь, которой коснулся значок, об штаны, - Не надо… ни своего, ни чужого!
    - Все, кроме Белкина, свободны, - приказал капитан Никитин, - Ждать во дворе!
    Староста Меднек удивленно наблюдал за происходящим, не решаясь вымолвить и слова. Он был потрясен стремительностью допроса, и тем, как быстро и непредсказуемо менялся тон лейтенанта, от дружелюбного до угрожающе-презрительного. Простой сельский житель, он ожидал, что поиск виновного займет несколько часов, а то и дней.
    Лейтенант Парфенов дождался, когда за уходящими бойцами закроется дверь, и склонившись к уху Белкина, тихо сказал:
    - За что ты ее убил, сволочь? Просто потому, что не дала?
    Рядовой повернул к нему побледневшее, покрытое испариной лицо.
    - Да что вы такое говорите… - запинаясь, забормотал он, - Я эту девку и пальцем не тронул. Да я и не видал ее со вчерашнего дня, когда мы только приехали. Напраслину вы на меня возводите, ей богу…
    - Ты покинул пост, пошел к дому кузнеца, увидел девушку, - не терпящим возражения тоном отчеканил Парфенов, - Что было дальше, рассказывай!
    - Ничего не было, товарищ лейтенант! Не уходил я с поста! - воскликнул Белкин, и в поисках защиты обратился к Никитину, - Товарищ капитан, это что ж делается-то? Ни за что меня под трибунал подводят! Не убивал я ее, клянусь!
    - Но как ты сразу понял, о какой девушке речь? - хмуро спросил капитан, - Ты сказал, что пальцем не тронул «эту девку».
    - Так все ж знают, что дочь кузнеца убили! Криков-то сколько было.
    - Значок твой? – спросил Парфенов, - Что так перепугался, когда я тебе его дал?
    - Может и мой. Вы сами говорите – они все похожие. И испугался, потому что слыхал, будто его у тела нашли. Я как чувствовал, что вы на меня подумаете. А я не виноват, не убивал я ее!
    - Убил! – заорал на него Парфенов, хватаясь за кобуру, - Признавайся, сука, или я тебя прямо здесь расстреляю нахрен, без суда и следствия!
    Белкин повалился на колени и расплакался, как ребенок. На него было жутко смотреть. Меднек в тревоге сжал плечо сидящего рядом капитана, но тот не реагировал, догадываясь, что слова политрука не больше, чем угроза и попытка напролом добиться признания.
    - Не виноват я… - всхлипывал солдат, - Не губите… Богом клянусь, не убивал.
    - Ах ты еще и верующий? - презрительно сплюнул Парфенов, - Будь моя воля, я бы тебя не то что расстрелял, а местным бабам отдал на растерзание. Да неприятностей по службе не хочу из-за такого дерьма, как ты. Под трибунал пойдешь, по законам военного времени.
    Капитан Никитин подошел к двери, распахнул ее и крикнул:
    - Старшина Егоров! Выбери-ка еще двоих и идите сюда, - указав на скрюченную фигуру на полу посреди комнаты, он добавил, - Взять это… этого под арест! Пусть пока в подполе сидит. И выбери для караула кого понадежнее, не из дружков этого Белкина.
    - Слушаюсь, товарищ капитан.
    Солдаты грубо подняли Белкина с пола. Он, казалось, смирился со своей участью, и не пытался ни оправдываться, ни сопротивляться. Висел на руках бывших товарищей, как мешок.
    Белкина уволокли. Лейтенант Парфенов, раскрасневшийся и взвинченный, налил себе в стакан воды и принялся пить большими глотками, задевая зубами стекло.
    - Знаете, - произнес он, поставив пустой стакан на стол, - Я ведь это… Никогда раньше, вот так… Никогда не…
    - Успокойся, Олег, - мягко сказал ему Никитин, - Ты сделал все, что требовалось – выявил подозреваемого. Судить его и выносить приговор будут другие, тебе не придется брать на себя эту ответственность.
    - Спасибо, что так быстро нашли убийцу, - хрипло сказал Меднек. Это были его первые слова с начала разбирательства, - И что не стали его оправдывать и покрывать. Зло должно быть наказано, кто бы его ни совершил…
    - Да, кстати, - лейтенант Парфенов немного успокоился и, казалось, только сейчас заметил старосту, - От вас я попрошу имена и фамилии тех местных мужчин, которые утром напали на наших солдат и пытались отобрать у них оружие.
    Староста в растерянности посмотрел на капитана, как бы ожидая поддержки, но тот только пожал плечами, погруженный в собственные мысли.
    - Но они ведь не знали, кто из солдат виновен, - попытался убедить Парфенова староста, - Да, погорячились. Но поставьте себя на их место…
    - Имена и фамилии, - твердо повторил политрук, достав блокнот, - Ничего им не будет. Но если они повторно выкинут что-то подобное…
    - Не выкинут, - пообещал староста, - Все же закончилось, убийца под стражей. Чего им теперь буянить…
    Но три фамилии все-таки оказались записаны в блокнот лейтенанта.

***

    Когда в доме не осталось никого, кроме двух офицеров, капитан позволил себе то, что давно хотел сделать, но сдерживался, чтобы не подрывать собственный авторитет – снял фуражку и слегка постучал лысеющей головой о деревянный косяк двери. Этот более радикальный аналог почесывания в затылке или растирания висков, как ни странно, помогал сосредоточиться и привести мысли в порядок.
    - Что с вами, товарищ капитан? - спросил Парфенов, - Вам плохо?
    Никитин снова нацепил фуражку и внимательно посмотрел на политрука, но не заметил, чтобы тот разделял обуревавшие капитана чувства.
    - Нам плохо, лейтенант, нам. Вся эта ситуация хуже некуда. Что-то мы упустили, не все так просто с этим делом, я сердцем чувствую.
    - Да что там может быть не просто, товарищ капитан? - спросил политрук, - Парень явно врет, он путается в показаниях, истерит, как нашкодивший ребенок. Его поведение говорит само за себя. Значок этот, опять-таки…
    - У нас все обвинение и доказательство строится на этом чертовом значке! - вскрикнул Никитин, - Больше ничего нет, ни улик, ни признания. Нельзя так. Вдруг мы невинному человеку жизнь ломаем.
    - А вдруг, все именно так, как есть, - настаивал на своем Парфенов, - Если не он, то кто? Тот, что стоял справа? Слева? Чем они лучше подходят на роль подозреваемых? У обоих тоже не было значков, но не было и отметин на гимнастерке, у четвертого значок на месте. Вы мне сами недавно сказали, что наше дело – выявить преступника и передать его куда следует. Дальше пусть трибунал разбирается.
    - Не будет никто, кроме нас, разбираться, - сказал капитан, - Поставят Белкина к стенке и дело с концом.
    - Да я сам был готов его расстрелять! – воскликнул лейтенант, - Думаете, мне просто хочется отличиться, убийцу разоблачить? А у меня лицо той девушки все время перед глазами стоит…
    Никитин промолчал, не желая продолжать бессмысленный спор на повышенных тонах. Тем более, что лицо убитой девушки стояло и перед его глазами, отнюдь не улучшая настроение. Затем, вспомнив, что помимо расследования убийств у них есть и другие дела, он взглянул на часы и произнес:
    - Ты вот что, Олег, возьми-ка второе отделение и один грузовик - поезжай к каменоломне, смени ребят. И проследи, чтобы солдаты не наболтали друг другу лишнего. Ну и вообще осмотрись там; может, немцы только тебя и ждут, чтобы сдаться. А то, боюсь, тут ты сам под трибунал попадешь за неправомочные расстрелы…

***

    По иронии судьбы, единственным членом немецко-румынской банды, получившим пулю в перестрелке с «чистильщиками», оказался наименее опасный как для советских бойцов, так и для местных жителей, человек. Бывший полицай Пашка Кравчук даже стрелял поверх голов преследователей, чтоб, не дай бог, никого не задеть. Он бы с радостью сдался еще задолго до приезда отряда Никитина в Берешты, но, во-первых, панически боялся, что его расстреляют без суда и следствия (на следствии-то он надеялся доказать, что не только не занимался карательной деятельностью, но даже немного помогал местным, насколько позволяла должность полицая в такой глуши, где его никто толком не контролировал). А во-вторых, не меньше расстрела он боялся Эриха Лиланда, бывшего майора вермахта, собравшего вокруг себя их маленький отряд. Этот немец одним лишь ледяным взглядом своих голубых глаз отбивал всякую мысль о неподчинении и малодушии. А подчинения он требовал и добивался такого, какое и не снилось подчиненным немецкого майора в то время, когда он командовал полноценной ротой, а не ее жалкими остатками.
    Стойкое нежелание воевать с советскими солдатами не спасло Кравчука от двух пуль из ППШ, в поясницу и чуть выше. Сперва ему показалось, что его едва задело, оцарапало. Он даже удержался на ногах и сам добежал до входа в штольню. А спустя час катался по каменному полу и стонал от боли, умоляя немцев дать ему морфий. Даже если бы те поняли, о чем он просил по-русски, морфия у них не было. Обе пули засели где-то глубоко в теле, и извлечь их даже в операционной было непростой задачей.
    Пашка был обречен на долгую и мучительную агонию. Но, когда наступил вечер, и немцам с румынами осточертело слушать стоны раненого, майор Лиланд молча склонился над Кравчуком, прижал дуло «вальтера» к левой стороне его груди и спустил курок. Остальные отнеслись к этому равнодушно, даже облегченно вздохнули; вид истекающего кровью парня и его бесконечные стоны всем действовали на нервы.
    Труп отнесли как можно дальше в штольню, и бросили в небольшом ответвлении основного прохода. Дальний конец этого ответвления был почему-то заделан камнями, не наваленными абы как, а сложенными в подобие стены. Майор Лиланд даже приказал вынуть несколько камней – на предмет посмотреть, не ведет ли этот проход наружу. Но из отверстия ударила такая невыносимая вонь, а за ним царила такая непроглядная тьма, что поиск второго выхода из шахты отложили до лучших времен.
    Спустя несколько часов, Кравчук с удивлением обнаружил, что, кажется, не умер. Более того, раны в спине и груди совсем не болели. Мысли, правда, путались, как бывает во кошмарном сне, когда человек пытается и не может осознать – что за чертовщина вокруг него происходит. Пашка явственно слышал некий тихий успокаивающий шепот, не являющийся его внутренним голосом, но ни мог различить ни слова, потому что звучали они на незнакомом языке.
    Собравшись с силами, Кравчук решил крикнуть, позвать на помощь. Он уже забыл, как поступили с ним его «друзья», пристрелив, как собаку, и бросив здесь, чтоб не вонял. Однако, набрать в грудь воздуха для крика почему-то не получалось. Изо рта донеслось лишь гнусавое нечленораздельное мычание. Оставив бесплодные усилия и прислушавшись к своим ощущениям, Кравчук в ужасе осознал, что больше не дышит. Однако, ему удалось согнуть пальцы руки, затем, чуть приподнять руку, поскрести кончиками пальцев поверхность камня.
    Тихий чужеязычный шепот в голове сменился раздраженной тирадой, которая, если бы Кравчук понимал слова, звучала бы примерно так: «Дрянное тело, негодное! Тэк! Тэк ах лах! Много ран, уже гниет! Негодное! Нужно другое! Тэк!»

***

    После отъезда Парфенова вместе со вторым отделением, капитан Никитин не стал отсиживаться в доме старосты. Меднек убедил его, что спонтанная вспышка гнева среди местного населения, вызванная убийством девушки, не имеет причин для повторения, раз уж убийца найден и арестован. Риск столкнуться с каким-нибудь грубияном, конечно, оставался, но капитан понадеялся на свои звездочки на погонах и пистолет в кобуре.
    Первым делом он направился в «казарму №1», проведать караульного, охраняющего арестованного Белкина. Тяжелый деревянный люк, ведущий в подпол, и прочная щеколда, убедили Никитина, что побег невозможен. Сверху на люк еще и стол поставили. Кроме того, первое отделение солдат должно было вернуться не позже, чем через час; ходу до каменоломни было минут десять на машине и немного пешком, но пока сменятся, пока соберутся…
    Приободрив караульного обещанием скорой смены, и велев ему запереться в доме изнутри, капитан пошел дальше. Он не мог объяснить, почему ему не сиделось на месте. Замкнутое пространство дома старосты вызывало неприятное давящее чувство, заставляя вспоминать недавний допрос, крики лейтенанта и рыдания Белкина. Хотелось пройтись, подышать свежим воздухом, посмотреть, чем живет село.
    Капитан полюбовался небольшими ухоженными виноградниками, яблоневыми и грушевыми садами, уже опустевшими, но обещавшими неплохой урожай в следующем году. Перекинулся парой фраз с попавшимися на пути жителями. Говорили о войне, о погоде, о чем угодно, только не об убийстве дочери кузнеца. Как и надеялся капитан, гнев местных уже поостыл. Да и к нему лично ненависти никто не испытывал.
    Вскоре, ноги привели Никитина на небольшую площадь в центре села, на которую выходил фасад белого здания, непохожего на обычные сельские дома. Берешты, хоть и недалеко ушли от деревни по количеству домов и числу жителей, имели собственную церквушку. Но без привычного православного купола, а с остроконечной крышей, увенчанной небольшим крестом.
    «Лучше бы больницу нормальную построили, или школу», - подумал Никитин, хоть и сельский житель, но относящийся к религии без особого пиетета. Тем не менее, ведомый любопытством, он поднялся по широким ступеням к приподнятому над землей входу и толкнул дверь.
    Внутри царили сумрак и тишина. И без того узкие окна закрывали ставни. Церковь была совсем крохотной; на грубо сколоченных скамьях могли разместиться от силы два десятка прихожан. Не было видно ни икон, ни свечей, ни других признаков, что это помещение вообще имеет отношение к религиозному культу, не считая висящего на стене напротив входа распятия из темного дерева. Иисус на распятии выглядел худым и изможденным, словно узник концлагеря.
    Когда глаза капитана чуть привыкли к сумраку, он с содроганием осознал, что угловатый ящик, стоящий у стены под распятием, ни что иное, как гроб. Видимо, по местным обычаям тело покойной перед погребением должно было находиться в церкви. Смутившись, Никитин направился к выходу, и непроизвольно вздрогнул, когда за спиной раздались слова:
    - Я могу вам чем-то помочь?
    Еще до того, как обернуться, Никитин узнал по голосу пастора Григора Суручану. Священник был явно недоволен приходом незваного гостя. Капитан прокашлялся, лихорадочно соображая, что ответить. Учитывая обстоятельства, сказать, мол, гулял и заглянул из любопытства, было как-то невежливо.
    - Извините за беспокойство, святой отец, - сказал Никитин, - Я хотел бы еще раз взглянуть на тело, этого требует расследование.
    - Зачем? – удивился пастор, - Если я не ошибаюсь, вы уже установили личность убийцы и взяли его под арест.
    - Хотелось бы кое-что уточнить. Это не займет много времени.
    - По-моему, это напрасная трата времени, - холодно ответил пастор, - Вам лучше уйти. Это храм Божий, а не анатомический театр.
    Капитан Никитин глубоко вздохнул. Он терпеть не мог давить на людей, используя сведения, которые эти люди предпочли бы сохранить в тайне, но выбора не оставалось.
    - Говорят, когда пришли немцы, вы проводили молебен и молились за победу германского оружия, - как бы невзначай, равнодушным тоном, произнес Никитин, - Это правда?
    На худощавом вытянутом лице Суручану заиграли желваки, но он сохранил хладнокровие хотя бы в речи.
    - Вы ведь атеист, не так ли? – парировал пастор вопрос капитана, - Не все ли вам равно, за что я молюсь, если вы не верите в Бога и силу молитвы?
    - Неважно, верю ли я, - ответил Никитин, - Вас должно волновать – поверит ли политрук Парфенов в то, что молитвы можно приравнять к сотрудничеству с врагом? И не проведете ли вы следующие лет десять, читая проповеди коллегам на лесоповале? Но я не политрук Парфенов, и не имею желания портить вам жизнь из-за каких-то молитв. Если, конечно, вы не станете упираться и мешать расследованию. Ну, так что, вы разрешите мне взглянуть на тело?
    Священник проглотил несказанное, поморщился и направился к гробу. Никитин расценил это как молчаливое согласие.
    - Возьмитесь с той стороны, - велел Суручану.
    Вдвоем они подняли и отставили в сторону крышку.
    - У вас не найдется чем посветить? – непроизвольно понизив голос, спросил капитан.
    Отец Григор молча раздвинул ставни на ближайшем окне. Стало светлее.
    Тело девушки уже вымыли, переодели в белое платье, причесали, изуродованную шею обвязали белой тряпицей, а поверх - кружевным платком. Но Никитина сейчас интересовали не раны на шее. При первом осмотре тела он запомнил, но не придал большого значения сравнительно небольшим отметинам на предплечье.
    Под пристальным неприязненным взглядом пастора, Никитин поднял руку девушки, слегка повернул. Как он и думал, синяки напоминали следы пальцев, и они не были такими смазанными и бесформенными, как в других местах. Видимо, остались после того, как убийца взвалил безжизненное тело на плечо, и нес его, удерживая за руку. Капитан осторожно обхватил своей ладонью предплечье девушки, стараясь совместить свои пальцы с кровоподтеками на холодной бледной коже.
    - Зачем вы это делаете? – удивился Суручану.
    Никитин не ответил. Ему так и не удалось накрыть своими пальцами все синяки, потому что их явно оставил человек с более крупными ладонями и длинными пальцами. Капитан бережно уложил руку девушки вдоль тела, и знаком показал, мол, это все, можно закрывать гроб.
    - Скажите, святой отец, - обратился капитан к пастору, после того, как они вернули крышку гроба на место и отошли ко входу в церковь, - А у вас тут в селе или окрестностях ничего подобного в последние годы не случалось?
    - Подобного? Что вы имеете в виду?
    - Какие-нибудь нераскрытые, совершенные с особой жестокостью убийства? Не связанные с войной, конечно.
    - Понимаю, к чему вы клоните. Нет, вынужден вас разочаровать. Типичное сельское убийство – это пьяная поножовщина в корчме, или муж, не рассчитавший силы и проломивший жене голову во время домашней ссоры. И такие-то случаи можно пересчитать по пальцам одной руки, даже если брать в расчет все соседние села. Я не припоминаю, чтобы хоть кого-то убили подобным образом, - пастор махнул рукой в сторону гроба, - Или чтобы нашли тело с похожими ранениями.
    - Тела не всегда находят, - заметил Никитин, - А бывало, что люди пропадали?
    - В такой глуши люди нередко исчезают бесследно. Кто-то заблудился в лесу, умер с голоду, замерз зимой или стал добычей волков. Кто-то просто покинул село по тем или иным причинам, не дав знать о себе родным и знакомым. Но вы напрасно пытаетесь привязать эти случаи, происходящие где угодно испокон веку, к трагедии, случившейся здесь и сейчас. У вас же есть убийца, что еще вам надо? Или вы сомневаетесь в его виновности?
    - Может, вы и правы, - кивнул капитан, не желая делиться с пастором своими сомнениями, - Извините за то, что отнял у вас время. Последний вопрос, и я ухожу. Вы ведь регулярно выслушиваете признания своих прихожан в грехах? Это называется исповедь, если я не ошибаюсь. И люди рассказывают вам такое, что они не рассказали бы никому другому?
    Лицо пастора Суручану, и без того не слишком дружелюбное, побагровело от гнева.
    - Вы что – требуете от меня нарушить тайну исповеди?! – прошипел он, - Вы слишком далеко зашли! Сначала, эти ваши угрозы… Только не думайте, что я пошел навстречу из страха. Просто не хотел обострять отношения. Но тайна исповеди – это святое!
    - Боюсь, вы не так меня поняли, - смешался Никитин, - При других обстоятельствах, я бы вообще не стал интересоваться этим вопросом. Но я подумал: а вдруг кто-то признается, или просто сообщит нечто, имеющее отношение к преступлению – как вы поступите?
    - Я поступлю так, как велит мне Господь, - с достоинством ответил пастор, и указал на дверь, - А сейчас, убирайтесь, будьте так добры. Ваше присутствие оскверняет дом Божий, и я больше не желаю с вами разговаривать.
    Капитан Никитин не стал ни препираться, ни оправдываться перед разгневанным священником, и покинул церковь.
    «Ишь ты, святоша какой выискался, - подумал Никитин со смесью негодования и обиды, - Еще не видал, небось, как церкви оскверняют и попов вешают. Надо будет все же натравить на него Парфенова, пусть пастор его попробует из церкви выгнать».
    Поостыв, капитан все-таки понял, что его слова сильно задели священника. Он даже испытал к нему что-то вроде уважения. Не каждый может вот так ревностно отстаивать свои принципы, зная, что за упрямство его вполне могут упечь в места не столь отдаленные.
    Никитин успел вернуться к дому старосты как раз вовремя, чтобы увидеть въезжающую в село полуторку с солдатами первого отделения. Этих никто цветами не встречал. Лица солдат были хмурыми; видимо, сменщики успели поделиться плохими новостями.

***

    Лейтенант Парфенов, хоть и питавший стойкую антипатию к священникам вообще и к местному пастору в частности, был далек от мысли раскручивать против отца Григора дело о сотрудничестве с врагом. Его, в данный момент, занимали непосредственно сами враги, укрывшиеся в полуразрушенной штольне. Если они, конечно, все еще оставались там, а не сбежали каким-то неведомым образом. Больше двух часов наблюдения за входом в бинокль не дали ничего, кроме слезящихся глаз и затекшей шеи.
    - Ничего, никакого движения, - произнес лейтенант, опуская бинокль, - И до этого так же было?
    - Как в могиле, - пробурчал лежащий рядом в кустах сержант Краско, - Ночью только видно отсвет от костра. А вчера выстрел был, и то один.
    - М-да, не застрелились же они все одной пулей, - сказал Парфенов, - А они точно не могли вскарабкаться ночью по склонам? Вдруг вы их упустили, в темноте-то?
    - Да что вы, товарищ лейтенант, - обиделся Краско, - Вы поглядите сперва на эти склоны. Мы средь бела дня пробовали подняться вон там, - узловатый палец сержанта ткнул в склон каменоломни, невидимый и непростреливаемый от входа в штольню, - Нет, без веревок и прочей горной амуниции – дело гиблое. А ночью и говорить не приходится… Если только фрицы не отрастили крылья, из этой дыры им не выбраться. Там они, товарищ лейтенант, в пещере затаились, выжидают… Пока от голода кишки не слипнутся – не сдадутся.
    Парфенов отложил бинокль. Он пробыл в каменоломне всего несколько часов, а ему уже стало невыносимо скучно. Здесь было так тихо и спокойно, словно не было ни войны, ни ее последствий, в виде поисков, преследования и перестрелок с недобитками. Но Парфенова не радовали красоты природы, не привлекало безделье. В селе остался подозреваемый в убийстве солдат, которого следовало еще раз допросить, расколоть, запротоколировать признание… Может, даже препроводить в город и там поучаствовать в процессе дознания и трибунале. В общем, заняться какой-то более присущей политработнику деятельностью, а не лежать тут в густых кустах, ощущая, как кусачие муравьи забираются под гимнастерку и в сапоги.
    - Вот что, сержант, я сейчас, наверное, совершу очень глупый поступок, - сказал, после недолгого раздумья Парфенов, - Нам нужна хоть какая-то ясность. Мы не можем неделю торчать тут и ждать, пока немцы проголодаются… особенно если их там нет.
    Сержант Краско недоуменно уставился на политрука. А тот, покопавшись в карманах, извлек носовой платок сомнительной свежести, но все-таки способный сойти за белый. Подняв платок в вытянутой вверх руке, лейтенант Парфенов выбрался из куста и не торопясь пошел ко входу в штольню.
    - Ох ты ж, еж твою медь! – прокомментировал происходящее сержант, поспешно подтаскивая поближе к себе ручной пулемет, - Куда тебя понесло?! Назад!
    Парфенов обернулся.
    - Сержант, прикрой меня, но без команды не стрелять!
    Остановившись на открытом месте шагах в двадцати от входа, лейтенант приветливо помахал белым платком. Как ему показалось, во тьме пещеры что-то блеснуло, послышался шорох. Но уверенности не было. Парфенов откашлялся, освежая в уме свои знания немецкого.
    - Немецкие солдаты, - обратился он к темному зеву штольни, - Вы слышите меня? Ваша армия отступает. Скоро война кончится. Для вас война может кончится прямо сейчас, как только вы сложите оружие и сдадитесь. Обещаю, с вами будут обращаться как положено. Даю слово офицера.
    Грохнул пистолетный выстрел, пуля чиркнула по камню возле правого сапога лейтенанта. Поняв, что не ранен, и что его пытаются взять на испуг, Парфенов крикнул, полуобернувшись назад:
    - Не стрелять!
    - Ложись! Ложись, дурак! – заорал в ответ сержант Краско, который и рад бы разрядить в штольню весь магазин, да лейтенант своей спиной перекрывал ему сектор обстрела.
    Еще несколько солдат второго отделения, услышав выстрел, подтянулись к наблюдательному пункту. Они были готовы вступить в бой в любую секунду, только дай приказ. Раздались щелчки затворов.
    - Не стрелять! – еще раз повторил Парфенов, обливаясь потом.
    Он уже отчаянно жалел о своем опрометчивом поступке. Белая тряпочка в руке казалась далеко не такой надежной гарантией, как минуту назад. Снова повернувшись к штольне, лейтенант продолжил, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и спокойно:
    - Мы знаем, что из каменоломни нет другого выхода. Вы заперты здесь, как в тюрьме. Нам известно, что у вас мало воды и еды. Но вам незачем рисковать и сопротивляться. Это бессмысленно. Сдавайтесь, и вскоре вы вернетесь домой, к своим семьям, - лейтенант сделал театральную паузу и, неожиданно для самого себя, добавил, - Если же вы собираетесь сопротивляться до последнего… Что ж, тогда стреляйте!
    Парфенов затаил дыхание, ожидая выстрела. Ему показалось, что из темноты доносятся шорохи, отголоски спора или ругани на немецком, но лейтенант не мог различить ни слова. Затем, все стихло. Постояв для очистки совести еще минуту и не дождавшись ответа, Парфенов медленно отступил от входа в штольню и пошел к своим, все еще сжимая в кулаке мокрый от пота носовой платок.
    - Много я видал дураков на свете, - заметил сержант Краско, когда лейтенант поравнялся с его позицией, - И в мирное время, и на войне. Но куда им до тебя, лейтенант.
    Парфенов был не в том состоянии, чтобы обращаться внимание на откровенную грубость и издевку в словах сержанта, и тот, поощренный молчанием, продолжил ворчливо поучать молодого:
    - Ты, видать, со своими книжками сбрендил совсем. Тебя ж положить могли запросто. Что этим зверям белый флаг, что им слово офицера? Шлепнули бы и все… А с меня потом капитан шкуру спустит…
    Лейтенант снял фуражку и вытер рукавом пот со лба. Руки у него тряслись, ноги почти онемели. Но, несмотря на это, чувствовал себя Парфенов лучше, чем после допроса Белкина. Да, положа руку на сердце, он просто великолепно себя чувствовал. Живым, настоящим, сильным и смелым. Лейтенант, конечно, не мог знать, что спустя много лет людей, подобных ему, будут называть адреналиновыми наркоманами. Но если бы узнал, то наверняка обиделся.
    - Молчать, сержант! – прервал он разглагольствования Краско, - Звери тоже хотят жить. Они сдадутся, сержант. Может, не сегодня. Но скоро сдадутся.

***

    Если бы лейтенант Парфенов слышал разговор, происходивший поздним вечером в сельской корчме, его и без того невысокое мнение о лояльности местного населения резко изменилось бы к худшему. Но Парфенова не было в Берештах, он геройствовал в каменоломне, а капитан Никитин, хоть и знал о существовании корчмы со слов старосты Меднека, не имел никакого желания наведаться в это злачное место. Что касается рядовых солдат, то тем же Никитиным им было строго-настрого запрещено шляться по селу с наступлением сумерек.
    Выпроводив обычных посетителей, корчмарь Василь Чепрага запер дверь на засов и задернул занавески, чтобы не заглядывали случайные прохожие. Вокруг стола, заставленного недопитыми кружками с пивом и чадящими огарками свечей в глиняных мисках, расселись четверо редких в военное время представителей взрослого мужского населения села. Имена и фамилии троих из них после вчерашней заварухи оказались записаны в блокнот лейтенанта. Четвертым был кузнец, отец убитой Марицы, не принимавший участия в нападении на солдат.
    Собравшиеся, не обладая реальной властью и не занимая высокие должности, были искренне убеждены, что если кому и решать важные для всего села вопросы – то только им. Иначе говоря, происходило неофициальное заседание местного актива.
    - А я говорю: перекрыть им выезд из села, и не пущать, покуда не отдадут нам виноватого! – утверждал, стуча кулаком по столу, старший и наиболее рьяный из заговорщиков, зажиточный садовод по имени Марку Подолян, - Иначе правосудия нам не видать, как своих ушей. Верно я говорю, Мартин?
    С утра запивающий горе кузнец был пьянее, чем все остальные, вместе взятые, поэтому он ограничился тем, что исступленно закивал головой.
    - Так они тебя и спросят – выпускаешь ты их или нет, - возразил Антонаш Цуркану, крупный, неопрятный мужичина, с грубыми чертами лица. Красный нос безошибочно указывал на пристрастие его обладателя к выпивке. Именно он оказался под прицелом пистолета лейтенанта Парфенова, когда пытался вырвать винтовку у одного из рядовых бойцов.
    - У меня не спросят, а у народа, небось, спросят.
    - У народа… Вон, утром народ собрался, намяли бока троим служивым, а только стрельба началась – вмиг все присмирели. А сейчас уж никого не поднимешь.
    - Так какой там народ, бабы одни.
    - А кроме баб да стариков никого и не осталось, мы вот только. Я к тому, что толпой буянить глупо. Иначе надо, втихую.
    - Братцы, да что ж это вы? Ведь, эта, командиры ихние уже нашли убийцу, - напомнил добродушный толстяк Василь Чепрага, - Судить, верно, будут.
    - Василь, ты что – дурак? – покосился на корчмаря Подолян, - Нам-то что с их суда? Мы и не узнаем, чем дело кончилось. Может, отпустят его. Капитан-то ихний что-то никак не уймется, опять тело оглядывал, в церкви. Не иначе кого-то еще подозревает. Нет, я так мыслю: надо брать дело в свои руки!
    - И что ж ты предлагаешь? Костьми лечь? Да и выдали бы нам парня этого, а толку? У нас ни суда, ни тюрьмы…
    - Ну, веревка, мыло и крепкий сук найдутся, - усмехнулся Подолян.
    - Да что ж ты такое говоришь?! Не боишься солдат, так хоть побойся Бога…
    - А что мне бояться? Я в церковь каждое воскресенье хожу, и молюсь изрядно. Исповедаюсь, замолю грех.
    - Ходить ходишь, а слова Божьего не знаешь, - заметил Чепрага, которому явно не нравилась вся эта затея Подоляна, - «Не мстите за себя, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам!». Так отец Григор однажды говорил на проповеди, а я запомнил. Не наше это дело – суд вершить. На все воля и гнев Божий…
    - Этот отец Григор, скажу я вам, тот еще фрукт. У него в проповеди одно, а на уме другое.
    - Ты его мысли читал что ли?
    - А и читать не надо, на лице все написано. Как немчура пришла – он им готов был пятки лизать, а может и не только пятки…
    - Ну, тише, тише, не надо оскорблять святого отца. Сам-то, небось, как немчура пришла, в партизаны не подался.
    - Так и ты не подался. Мне немцы худого не делали…
    - И капитан этот тоже ушлый тип. Надо же – убийца сидит в подполе, а он все чего-то вынюхивает.
    - А еще в книге Божьей такое есть, да на проповеди не услышишь, - вдруг решил тоже обратиться к авторитетному источнику Марку Подолян, - «Око за око, зуб за зуб. Кто убьет скотину, должен заплатить за нее; а кто убьет человека, того должно предать смерти».
    - Брешешь поди?! Не может такого в Писании быть!
    - А вот и есть!
    Пьяный вусмерть Мартин Златов при словах «предать смерти» аж встрепенулся.
    - Убью! – произнес он, с трудом ворочая языком, - Завтра ж пойду и… того! Пусть расстреляют, пусть в ад попаду, а эта сволочь ходить по земле не будет! Не боюсь никого!
    И кузнец, размахивая кулаками, попытался встать.
    - Так, братцы, - Подолян положил руку на плечо кузнеца, заставив его опуститься на лавку, - Давайте-ка проводим Мартина домой, да уложим его проспаться. Хмель нашему делу не помощник. А потом продолжим...

***

    Этой ночью лейтенант Парфенов, благодаря званию и должности освобожденный от необходимости дежурить до утра в обнимку с оружием, спал крепким и здоровым сном, свернувшись под плащ-палаткой и тихонько посапывая. Должно быть, ему снилось что-то приятное. Как он, простой лейтенант, берет в плен фельдмаршала Паулюса, невесть как перенесшегося из зимнего Сталинграда в осеннюю молдавскую глушь. Но это лишь догадки.
    Капитан Никитин, напротив, спал беспокойно, ворочаясь и потея. Его терзали сомнения и муки совести, неразрешенные загадки и вопросы без ответов. Он разрывался между желанием освободить Белкина и возобновить расследование убийства, и страхом, что это может оказаться ошибкой, которая будет стоить ему карьеры, а то и жизни.
    Мартин Златов, отец бедняжки Марицы, скорее не спал, а пребывал в многочасовом пьяном угаре. В видениях, вихрем проносящихся в его измученном разуме, он расправлялся с убийцей дочери десятками разными, самыми жестокими и мучительными способами. Но это не приносило ему успокоения.
    Жена кузнеца, видя, до чего он доводит себя беспрестанным пьянством, нашла и вылила в нужник все запасы спиртного, и поклялась сама себе, что завтра не позволит мужу и капли пива взять в рот. Ну, если только похмелиться…
    В сыром и холодном подполе, скрючившись под какой-то грязной тряпкой, забылся тяжким сном рядовой Белкин, дрожа и временами постанывая. Ему снилось, что его ставят к испещренной выбоинами кирпичной стене, завязывают глаза, зачитывают краткий приговор… При звуках щелчков затворов Белкин пробуждался со стоном.
    Тревожные и мучительные сны уже вторую ночь подряд одолевали немцев и румын, скрывающихся в заброшенной шахте. Если бы им пришло в голову поделиться с друг другом содержанием своих ночных кошмаров, то они с удивлением обнаружили бы явное сходство, вплоть до деталей. Но они были взрослыми людьми, солдатами, прошедшими войну и не склонными к обсуждению снов и чувств, словно кисейные барышни. Каждый держал свои страхи в себе, и если и жаловался, то на темноту, грязь, сырость, голод, холод, проклятых русских, судьбу, но только не на кошмарные сны.
    А то, что овладело мертвым и потому бесполезным телом Пашки Кравчука, вообще не хотело спать. Из желаний и потребностей ему была ведома лишь жажда. Из чувств – гнев.
    Когда-то давно, задолго до распятия Христа, во времена языческих богов и кровавых жертвоприношений, Оно вольготно жило среди людей, во множестве обличий и воплощений, столь же привычных и знакомых людям, как волки и медведи. В густых хвойных лесах нынешних Германии и Франции, в горах, где теперь смыкаются границы Румынии и Венгрии, в дубравах, где спустя много веков возникнет Русь, в болотах и пещерах – властвовал культ Зверя. Сотни пар красных глаз горели во тьме, суля увидевшему их лишь одно – страшную и мучительную смерть. Древние племена приносили Ему в жертву рабов и пленников, чтобы хоть на время утихомирить, но иногда сами и целиком становились жертвами Его безудержной ярости и жажды крови.
    Потом на эти земли пришло христианство. Нечто, обладающее непознаваемой силой. Способное поражать невидимым оружием и истощать одним лишь своим присутствием. Древние боги и их культы не могли сопротивляться натиску новой религии. Можно было разорвать на клочки тысячи христиан, но нельзя было захватить и починить себе их разум, вселить в их души страх, заставить их трепетать перед злом, таящимся в темных лесах и подземельях. Чем больше людей обращалось в христианство, тем слабее становились культы Зверя, тем меньше оставалось Его воплощений.
    К тому времени, как карта Европы приняла привычные нам очертания, оставалось всего несколько святилищ и жалкая кучка последователей, все еще поклоняющихся и приносящих жертвы древнему злу. То, что когда-то было неотъемлемой, хотя и ужасной, частью жизни людей, превратилось в мифы, легенды и сказки.


    День третий

    Телефонограмма по ВЧ.

    Заместителю начальника штаба Управления войск НКВД по охране тыла Юго-Западного фронта, полковнику Тимошенко.
    От капитана НКВД Александра Никитина.

    Довожу до вашего сведения, что сообщенная местным населением информация о наличии группы немецких и румынских солдат в районе села Берешты в 15 км к востоку от г. Унгень – подтвердилась. Группа в количестве восьми человек была обнаружена в лесу, между селами Берешты и Черитень. После боестолкновения, группа отступила и укрылась в заброшенной каменоломне в 5-6 км от села Берешты. Потерь с нашей стороны нет.
    1. В связи с тем, что преследуемые вооружены, оказали ожесточенное сопротивление и находятся на укрепленной и труднодоступной позиции, мной было принято решение, что прямой штурм каменоломни с имеющимися в моем распоряжении силами и вооружением, не оправдан и рискован, приведет к большим потерям личного состава. Немецкая группа блокирована в штольне каменоломни. Прошу ваших указаний относительно дальнейших действий.
    2. Также сообщаю, что во время нахождения части личного состава в селе Берешты, предположительно одним из бойцов второго отделения было совершено убийство местной жительницы, Марицы Златовой (19-20 лет). Обстоятельства преступления и личность виновного выясняются.


    Капитану НКВД Александру Никитину.
    От замначальника штаба Управления войск НКВД по охране тыла полковника Тимошенко.

    П.1. Продолжайте блокирование противника столько, сколько потребуется. Желательно взять живьем не менее двух человек, для получения сведений об их бывшем подразделении, а также о других подобных группах, возможно, все еще скрывающихся в этом районе.
    П. 2. Приказываю приложить все усилия к расследованию преступления и аресту подозреваемого (подозреваемых). Арестованных препроводить в военную комендатуру в г. Кишинев для дальнейшего расследования и наказания. Обращаю ваше внимание, что выполнение п.2 не должно мешать и противоречить основной задаче вашего отряда.


    Приложение. Записка для капитана А. Никитина (лично)

    Капитан, что за делов ты там наворотил? Тебя всего-то послали разобраться с кучкой недобитков. Таких кучек по всей Молдавии, может, еще десяток шляется. Ты что, каждую собираешься выкуривать неделями? В общем, с этой группой крутись, как получится, но впредь не занимайся ерундой.
    И что там еще за убийство? Почему до сих пор неизвестен виновник? Тебе политрук даден зачем, сопли тебе подтирать? Пусть он займется, если тебе недосуг. Недоволен я тобой, Никитин, шибко недоволен. Все, работай!


    Письмо капитана Никитина домой

    Здравствуйте, мои дорогие женщины, Леночка и Настенька!
    Я ужасно по вам соскучился. Надеюсь, что в этом году мне все-таки удастся приехать в отпуск, а там и война закончится, и мы снова будем вместе. Думаю, мы переедем в город. Может, даже в Москву.
    Лена, дорогая моя, как твое здоровье? Я очень волновался, узнав, как ты подхватила воспаление легких прошлой зимой. Когда начнутся холода – одевайся теплей, особенно на работу. Не экономь на питании, покупай масло, сахар и сало, на те деньги, что я присылаю. Надеюсь, сейчас проблем с продуктами уже меньше.
    Настя, учись хорошо, не ленись. Дочь офицера должна быть отличницей и подавать пример своим одноклассникам. Когда я вернусь, буду проверять у тебя уроки. И мы будем вместе с тобой читать всякие интересные книжки.
    Лена, если будет возможность – сделай и пришли фотокарточку, свою и Насти, хоть так повидаюсь с вами.
    К сожалению, я не могу рассказать, где я сейчас нахожусь и чем занимаюсь – секретность. Но не волнуйтесь, я далеко от линии фронта, в безопасности. Тут совсем не стреляют.
    Слышала новость? Только наши войска подошли к Румынии, как там случился переворот, власть поменялась. И теперь румыны воюют за нас, против фашистов. Если все пойдет так и дальше, скоро войне конец.
    Эх, прости, и тут не удержался от военных новостей. Не думай об этом. Заботься о себе и дочери. Как только выбью отпуск – обязательно напишу. Я вас очень-очень люблю.

***

    Большая часть дня ушла на поездку в Унгень, поселок, где был телеграф и телефон. Для капитана Никитина, успевшего за последние дни привыкнуть к тишине и спокойному укладу сельской жизни (не считая, конечно, заварухи, связанной с убийством), Унгень показался неприятно оживленным и шумным. В поселке, расположенном прямо на границе с Румынией, располагалась довольно крупная железнодорожная развязка. На путях стояли или перемещались эшелоны, паровозы разрывали воздух свистом пара и гудками. Под ногами грязь, в воздухе копоть, кругом суета… Почти все встреченные капитаном люди куда-то спешили; одни уезжали, другие приезжали, третьи просто торопились убраться с пути первых и вторых.
    Здесь было много военных, а также неизбежно связанных с их присутствием проблем и затруднений. По пути к зданию местной комендатуры, «виллис» Никитина дважды останавливали, и он подвергался проверке документов. Сперва это был обычный офицерский патруль, затем капитана притормозил коллега из НКВД. Капитан каждый раз терпеливо предъявлял удостоверение и отвечал на вопросы, понимая, что в прифронтовой полосе бдительность оправдана. Шпионы и диверсанты нередко маскировались именно под офицеров, надеясь таким образом избежать частых проверок, или хотя бы сделать их менее тщательными.
    Отправив из комендатуры отчет начальству и получив ответ с выговором, Никитин почти не расстроился. Подобные разносы в военное время свидетельствовали скорее о интересе начальства к происходящему на местах и желании быть в курсе событий, а не о том, что над головой подчиненного сгустились тучи. Если бы полковник Тимошенко действительно был «шибко недоволен», на помощь отряду Никитина уже выдвинулся бы пехотный взвод с парой минометов, для радикального и быстрого решения проблемы. А так, указание продолжать операцию «столько, сколько потребуется» давало Никитину полную свободу действий.
    Воспользовавшись удобным случаем, Никитин написал и отправил письмо домой, а также закупился кое-какими продуктами, солью и мылом. После чего без сожаления покинул суетный Унгень.
    На обратном пути Никитин заехал на каменоломню. Тут все было по-прежнему, сдаваться немцы явно не торопились.
    - Ну, что тут у вас? – осмотревшись, спросил Никитин, - Все тихо?
    - Так точно, товарищ капитан! – отрапортовал Парфенов, - Продолжаем ждать. А вы как съездили?
    Никитину показалось, что лейтенант выглядит слегка напряженным, словно он что-то натворил и не хочет, чтобы командир об этом узнал. Но поскольку ничего в поведении сержанта Краско и других солдат не указывало на некое страшное происшествие, капитан не стал докапываться.
    - Получил от полковника втык и указание держаться до последнего, - сообщил Никитин, - Может, оно и к лучшему, что эти не сдаются. Пусть они там поголодают, а мы отдохнем немного. Хорошо, что погода теплая и дождя нет.
    - А что насчет…? – Парфенов не договорил, но и без слов было понятно, что его интересует.
    - Я пока не стал сообщать, что мы арестовали подозреваемого, - признался Никитин, - Хотя, конечно, о самом преступлении пришлось доложить.
    - Почему же не стали, товарищ капитан? – удивился Парфенов.
    - Не хочу торопиться с выводами, - Никитин покосился на сидящих неподалеку бойцов, из числа тех, кто отдыхал после наблюдения за каменоломней, - Надо будет еще поразмыслить над этим делом. Не все с ним так ясно, как тебе кажется. Вот что, Олег, я сейчас вернусь в село, пришлю сюда первое отделение. А позже мы еще раз допросим Белкина, только давай без криков и угроз, хорошо?
    Парфенов неохотно согласился.
    - Может, мне сразу с вами вернуться, на «виллисе»? – предложил он.
    Но у Никитина было на уме одно маленькое дельце, которое он предпочел бы провернуть до возвращения лейтенанта.
    - Знаешь, я все-таки попрошу тебя поприсутствовать при смене, - сказал он, - На всякий случай. Присмотрись к бойцам, как они себя ведут, о чем говорят. Политзанятие проведи что ли, пока оба отделения вместе будут. Впрочем, если тебе не терпится вернуться в село…
    - Мне терпится, - сдержанно ответил лейтенант Парфенов.

***

    Загремела стальная задвижка, люк со скрипом распахнулся, впуская вниз сноп дневного света. Сидящий на полу Дмитрий Белкин со страхом и надеждой поднял голову. По спущенной лестнице осторожно сошел капитан Никитин с фонариком в руке. Сперва он посветил на самого Белкина, заставив того зажмуриться и прикрыть глаза ладонью. Убедившись, что арестованный не собирается напасть и вообще ведет себя смирно, капитан обвел лучом фонаря стены подпола. Они были выложены крупными неровными кусками бутового камня, без раствора, но все же достаточно крепко. Сделать подкоп, конечно, можно, даже голыми руками, но не за два дня. Белкин, судя по всему, и не пытался.
    - М-да, неважнецкие у тебя тут апартаменты, - пошутил капитан, - Клопов хоть нет?
    Потолок в подполе был таким низким, так что капитан, даже сняв фуражку, задевал доски головой. Арестованный же вообще не имел возможности выпрямиться во весь рост.
    - Мыши есть, товарищ капитан, - помолчав, выдавил Белкин, - Но я к мышам привычный.
    - Ты… это… ничего не хочешь мне сказать? – неуверенно спросил Никитин. Он не продумал заранее, что и как будет спрашивать, в надежде, что Белкин сам направит разговор в нужное русло, - Пока мы тут одни, без политрука.
    - Что ж я еще могу сказать? – солдат вздохнул, - Все уже сказал, да вы мне не верите… Не виноват я ни в чем. Напраслину на меня возвели. А как оправдаться – не знаю…
    Капитан покосился на люк, через который ему были видны сапоги стоявшего наверху караульного. Придвинувшись поближе к Белкину и подальше от люка, Никитин тихо произнес:
    - Белкин, делай то, что я тебе скажу, и не задавай глупых вопросов. Руку покажи.
    - А? Что? – не понял Белкин.
    - Руку, говорю, покажи.
    Боец нерешительно протянул ладонь, словно просил милостыню. Никитин попытался приложить свою ладонь поверх ладони Белкина, но, стоя напротив, это было невозможно. Пришлось подойти к арестованному вплотную, встать сбоку от него. Если Белкин настоящий убийца, и за взглядом его унылых глаз кроется холодный расчет: наброситься на невысокого капитана, завладеть его оружием и попытаться сбежать – лучшего момента трудно было представить. Никитин и не думал справиться с Белкиным один на один, надежда была лишь на то, чтобы продержаться несколько секунд, пока не подоспеет помощь.
    Никитин секунду или две колебался, затем схватил Белкина за запястье, а ладонь другой руки приложил к ладони бойца. Сразу было видно, что ладони у капитана и рядового, несмотря на разницу в росте и возрасте, примерно одинаковых размеров. Никитин облегченно вздохнул. Хотя, как он напомнил себе, кровоподтеки на коже – совсем не то же самое, что отпечатки пальцев на ровной и твердой поверхности. Кто их знает, как они образуются и сохраняются, тем более на мертвом теле.
    - Ты вот что, Белкин, - сказал капитан, на всякий случай вновь встав напротив, на расстоянии вытянутой руки, - знаешь или можешь припомнить что-то такое, что позволит снять с тебя подозрения?
    - Так вы верите мне?! – дрожащим голосом воскликнул рядовой, - Верите, что я не убивал?!
    - Тише, не ори, дурак! – оборвал его Никитин, - Я пока не знаю, во что верить, и ничего тебе не обещаю. Да, я не согласен с выводами Парфенова, который назначил тебя виновным только из-за того дурацкого значка. Но мне нужны какие-то факты в твою защиту. Давай, вспоминай.
    - Что вспоминать, товарищ капитан?
    - Говорю же, любые детали, любые мелочи, даже если тебе они кажутся неважными. На слово я тебе все равно не поверю, но мне надо знать, в какой стороне копать.
    - Да я даже не знаю, товарищ капитан… Насчет значка этого я правду сказал – потерял то ли в дороге, то ли в селе уже. Кто угодно мог найти, да подсунуть… А больше я и не знаю ничего.
    - Ладно, с приключениями твоего значка после разберемся. Ты лучше скажи – с девушкой этой ты виделся накануне убийства? Говорил с ней? Может, там и значок оборонил, а она нашла?
    - Нет, клянусь! Не видел я ее ни до, ни после.
    - А не тебе ли она букет кинула, когда мы в село въезжали? - вспомнил капитан.
    Глаза Белкина округлились от неподдельного изумления.
    - Так это та самая девушка? Это ее убили?
    Никитин, полагаясь на свое знание людей и интуицию, был уверен, что эти вопросы вырвались у Белкина почти неосознанно, и он не врет. Также капитан отметил, что в отсутствии лейтенанта Парфенова Белкин говорит гораздо свободнее и охотнее, почти не запинается. Похоже, при первом допросе причиной истерики у парня было не чувство вины, а страшный политрук, орущий и угрожающий расстрелом.
    - Постой-ка, получается, ты не знаешь, как выглядела та девушка, которую убили? – скорее про себя, чем обращаясь к Белкину, произнес капитан.
    - Откуда? Я ж вам говорил, и раньше на допросе и сейчас – не виделся я с ней. С живой, в смысле. И с мертвой тоже. Я о том, что какую-то девушку убили, узнал только когда бабы голосить начали.
    Никитин задумался. Он-то верил, что Белкин говорит правду. Но веру к делу не подошьешь. Опять все строится на одних догадках, и никаких фактов.
    - Так, - решил он наконец, - Если хочешь жить, то же самое будешь рассказывать на всех последующих допросах. И ничего, кроме своих собственных записанных слов, не подписывай. Станут запутывать, угрожать, бить – стой на своем. Иначе сломают, оговоришь себя, и ничего потом уже не докажешь.
    - Понял, - с надеждой закивал головой Белкин, - Понял, товарищ капитан. А… это…?
    - Что?
    - Вам правда нужно знать, кто цветы-то поймал?
    У Никитина дрожь пробежала по спине, от того, что он чуть не проворонил эту подробность, хотя сам же первый про нее спросил.
    - Алешка Звягинцев, - не дожидаясь реакции капитана сообщил Белкин, - Я в кузове как раз напротив него сидел. Он эти цветы потом, когда в хату заселились, в воду поставил. И что-то болтал про деревенских девушек, мол, какие они неизбалованные и легко доступные… Ну, вы понимаете, какие разговоры бывают. А вечером, когда мы в хате прибирались, он ушел куда-то, его долго не было…
    - Но ночевал-то он в доме? – нетерпеливо спросил Никитин.
    - Так точно, - подтвердил Белкин, - До трех ночи. А потом он меня на посту сменил.

***

    Записку на столе Никитин заметил далеко не сразу после возвращения в «штаб». Ни старосты, ни его внука дома не было, грузовик с солдатами первого отделения укатил в каменоломню, так что Никитин сбросил сапоги и завалился на постель, отдыхая после поездки и обдумывая то, что ему удалось узнать после разговора с Белкиным.
    Через полчаса он с неохотой поднялся, развел огонь в печи и принялся готовить, как умел, бульон из купленной в Унгене тощей, но свежей курицы. Желудок капитана категорически протестовал против сухого пайка и второсортной, выпущенной в первые годы войны, тушенки. Хотя совесть и подсказывала Никитину и его желудку, что год назад в блокадном Ленинграде эту банку тушенки со всеми ее жилами и кусками желтоватого жира сочли бы царским угощением для целой семьи.
    Лишь налив готовый бульон в тарелку и сев за стол, Никитин обратил внимание на торчащий из-под солонки белый листок. Не выпуская из рук ложки, капитан другой рукой достал записку. Прочитал, нахмурился, осмотрел листок с обеих сторон и, аккуратно сложив, убрал в карман.
    Коротко просигналила полуторка, въезжая в село. Никитин доел суп и вышел встретить солдат. Он почти сразу высмотрел в группе бойцов, сгрудившихся возле грузовика, Алексея Звягинцева. Капитан постарался вспомнить, как тот вел себя во время дознания, когда оказался в числе четырех ночных караульных вместе с Белкиным. Но ни тогда, ни сейчас, в поведении Звягинцева ничего не бросалось в глаза, не казалось странным. Впрочем, к Белкину это тоже относилось. А девушку-то все-таки кто-то убил…

***

    Уже ближе к вечеру, дождавшись, когда лейтенант Парфенов уйдет по своим делам, Никитин решил позвать и с глазу на глаз поговорить со Звягинцевым. Капитан опять шел на риск, как во время встречи с Белкиным. Но, во-первых, в виновность Звягинцева ему тоже не очень-то хотелось верить, а во-вторых, он надеялся, что даже убийца не настолько глуп и кровожаден, чтобы бросаться на вооруженного офицера. Скорее, если боец и правда виновен, он постарается сбежать после того, как его вызовут в «штаб».
    Размышляя таким образом, Никитин подошел к двери, сбираясь кликнуть кого-нибудь из солдат. Но едва открыв дверь, капитан вздрогнул от неожиданности – на крыльце стоял рядовой Звягинцев.
    «Сам пришел! – растерявшись, подумал капитан, - Неужели сам догадался, что я его разрабатываю? И что он собирается делать? Убить меня?!»
    Справившись с волнением, Никитин вопросительно взглянул на бойца.
    - Разрешите обратиться, товарищ капитан? – произнес тот, - И желательно в доме, наедине.
    Никитин прекрасно понимал, что заминка с ответом или хоть какие-то признаки волнения выдадут его, но ничего не мог с собой поделать. Ему совсем не хотелось, чтобы убийца перехватил инициативу и навязывал выгодные для себя условия.
    - А… в чем, собственно, дело? – спросил Никитин, - Можно и тут обсудить, в доме темновато.
    Теперь замялся Звягинцев. Капитан автоматически отметил значок «Отличник РККА» на его гимнастерке, точно такой же, какой был найден в руке убитой девушки. Но тот факт, что значок этого бойца на месте, почему-то не успокаивал. Никитин давно догадывался, что значок – далеко не главная улика, может, вообще не улика, и придавать ему слишком большое значение было ошибкой.
    - Я бы, все-таки, предпочел поговорить без посторонних глаз и ушей, товарищ капитан, - сказал Звягинцев, - И пока нет товарища политрука. Хотел бы кое в чем признаться… Может, это имеет отношение к убийству той девушки.
    Капитан удивился. Боец выглядел скорее смущенным, чем встревоженным своим возможным разоблачением. Словом, не походил он на убийцу, хоть ты тресни. И Никитин рискнул, пригласил его в дом.
    - Присаживайся, - Никитин кивнул Звягинцеву на стул, сам же остался стоять, стараясь держать руки свободными и недалеко от кобуры, - Итак, что ты хотел рассказать?
    Звягинцев немного помолчал, собираясь с мыслями. Руки он сцепил в замок, и Никитин не мог толком прикинуть, насколько большие у бойца ладони. Вроде, больше, чем у Белкина и самого капитана. Да и сам парень чуть покрупней.
    - Тут такое дело, товарищ капитан, - начал Звягинцев, - Я, если помните, был на допросе вместе с Димкой Белкиным и еще двумя.
    Никитин кивнул.
    - Там товарищ лейтенант про значок расспрашивал, - Звягинцев непроизвольно подергал собственный значок на гимнастерке, - А потом нас троих отпустили, а Белкин остался. И его, вроде как, под арест взяли, да?
    Никитин снова кивнул, пока не понимая, к чему клонит рядовой Звягинцев.
    - Так я вот как раз насчет значка, - как-то неопределенно сказал боец.
    - Говори же, ну, - поторопил его Никитин, - При чем этот значок?
    - Знать бы, что так все обернется, я бы раньше сказал. Но я-то думал, против Белкина и другие улики есть, что он еще на чем-то прокололся или сознался. А значок… Он ведь и правда его потерял еще до приезда в село.
    - Откуда знаешь?
    - Оттуда, что я его нашел. Белкин значок еще в грузовике посеял. Я подобрал, да сразу отдавать не стал. Пусть, думаю, сам заметит пропажу, поищет, поволнуется… Ну, вроде как подшутить над ним решил. А после я бы отдал, конечно.
    - Ишь, шутник выискался, - хмыкнул Никитин, - Ну, а потом что?
    - А там погоня, перестрелка… В общем, вспомнил я про значок только на следующий день, когда…
    - Когда встретился с Марицей Златовой? – предположил капитан.
    - Так точно, - не стал отпираться Звягинцев, - Откуда вы узнали, товарищ капитан?
    - Сорока на хвосте принесла, да и догадаться нетрудно, - сказал Никитин, - Ты что же, получается, виделся с ней перед самым убийством?
    - Мы с ней познакомились еще вечером. А утром, ну… как бы свидание у нас было. Но я вам клянусь, товарищ капитан – пальцем ее не тронул. Даже слова дурного не сказал. Нравилась она мне, честное слово. И я ей, наверное, тоже. У нас и не было ничего, так, поцеловались разок-другой. Договорились еще встретиться, когда я из каменоломни вернусь. Тут-то я ей лишний значок и подарил, на память. А что? Раз их у меня два оказалось. Про Белкина я тогда и не подумал.
    - Что ж ты на допросе-то молчал про все это?! – вспылил капитан.
    - Так меня никто и не допрашивал! – огрызнулся Звягинцев, - Нас же лейтенант отпустил, откуда я знал, о чем вы там дальше с Белкиным говорили и что спрашивали? К тому же, - смутившись, признался он, - испугался я. Уж очень политрук у нас суровый, чуть что – сразу трибуналом грозит. Вдруг, начну я про встречу с девушкой да про значок рассказывать – а он на меня всех собак повесит? И сидел бы я сейчас в подполе, вместо Белкина.
    - Не исключено, - согласился Никитин, успев ознакомиться с драконовскими методами допроса лейтенанта Парфенова, - Так, со значком все понятно, его можно выбросить из головы. Давай уточним другое. С девушкой ты виделся во сколько?
    - В самом начале седьмого, как караул закончился. Наши уже проснулись, ну а я, не заходя в дом, сразу к ней. Она говорила, что по утрам коз доит.
    - Сколько времени вы провели вместе, и где?
    - Да полчаса от силы. Иначе ее отец заподозрил бы. Вышли совсем немного за околицу.
    «А тело нашли и шум подняли где-то около семи, - припомнил Никитин события того черного дня, - Выходит, Звягинцев, если он говорит правду и убийца не он, разминулся с настоящим убийцей на считанные минуты. Девушка даже не успела вернуться от места свидания к дому. Потому цело и не испачкано платье – душегубу не пришлось далеко тащить девушку, ни живую, ни мертвую».
    - Так, Звягинцев, - строго сказал капитан, - Напряги свою память и постарайся вспомнить: кого ты видел тем утром, сразу после того, как расстался с Марицей?
    - Да, встретил я какого-то мужика, - сказал Звягинцев, - Ну, как встретил? Я же не хотел, чтобы про Марицу соседи сплетничали, так что я как его увидел – стороной обошел. Он меня, вроде, и не заметил. Потом еще бабы какие-то встретились, коров уже стали выгонять. Но это было уже далеко от дома, так что я особо не прятался.
    - Что за мужик? Ты его рассмотрел?
    - Откуда ж мне знать, что за мужик? Местный, надо полагать. Не очень старый, без бороды. Я его издалека видел, всего пару секунд.
    - В чем одет был?
    - Ну… в этом… в таком, в общем, коричневом чем-то…
    - М-да, наблюдательность у тебя ни к черту, Звягинцев, - вздохнул капитан, - Ты его узнаешь, если снова увидишь?
    - Думаю, узнаю, - сказал Звягинцев, - По фигуре. Особенно если он будет в такой же одежде и стоять на том же месте.
    Никитин взглянул на часы. Уже темнело. К тому же, со двора донесся резкий голос лейтенанта Парфенова, распекающего кого-то из бойцов за неряшливый внешний вид. А с Парфеновым стоило поделиться своими мыслями, прежде чем предпринимать какие-то шаги. Причем не только касательно Звягинцева и сообщенных им сведений.
    - Ты вот что, сейчас иди, и никому про этот наш разговор не болтай, - распорядился Никитин, - А завтра с самого утра мы с тобой будем обходить село, искать того мужика. Он, может, живет где-то неподалеку от кузнеца. Постарайся за ночь вспомнить о нем все, что только можешь.
    - Слушаюсь, товарищ капитан, - Звягинцев поспешно вскочил, видимо, тоже услышав приближение политрука и не желая с ним встречаться.

***

    - Что это от вас Алешке Звягинцеву понадобилось? – спросил, входя в дом, Парфенов, - Мне он ни на что не жаловался.
    - Звягинцев поделился кое-какими сведениями, которые не помешает завтра проверить, - ответил Никитин, - В то утро, незадолго до убийства, он видел какого-то мужика. Надо бы его найти.
    - Зачем? – оживился Парфенов, - Что нам это даст? Этот Звягинцев сам-то какого лешего делал в такую рань на улице?
    - Ты не суетись, Олег. Сядь, сперва перекуси, - сказал Никитин, - А я тебе все расскажу.
    Из лучших побуждений, Никитин решил умолчать и о романтических отношениях рядового Звягинцева с погибшей Марицей, и о том, каким образом значок, принадлежащий Белкину, оказался в руке убитой. Все эти детали и обстоятельства могли еще больше запутать неопытного сыщика Парфенова. Не говоря уж о том, что с него сталось бы и Звягинцева взять под арест. Просто так, на всякий случай. Так что капитан заострил внимание на главном – недалеко от места, где впоследствии нашли тело, и незадолго до убийства, шлялся местный житель. Который, заметьте, не поспешил сообщить об этом ни самому капитану, ни старосте. Это подозрительно.
    - Кстати, мы все это время разрабатывали лишь одну версию, - сказал Никитин, - Согласно которой девушку убил один из наших бойцов. А почему это не мог быть кто-то другой? Кто-то из села.
    - Так значок же, товарищ капитан, - напомнил Парфенов.
    - Забудь ты про значок, - отмахнулся капитан, но не стал объяснять почему.
    - А как же мотив? Зачем кому-то из местных убивать кузнецову дочь?
    - Не знаю. Я просто говорю, что рассматривать следует все версии, включая эту. Поэтому я и хочу завтра со Звягинцевым найти того мужика…
    - Может, нам в придачу и Белкина освободить? – язвительно осведомился Парфенов, - И извиниться перед ним?
    - Если по-хорошему, да, следовало бы, - столь же язвительно ответил Никитин, - Но, поскольку следователи из нас отнюдь не хорошие, то пусть посидит пока. По крайней мере до тех пор, пока мы не поговорим с тем неизвестным мужиком.
    Парфенов воздержался от продолжения разговора. Молча доев ужин, он поднялся из-за стола.
    - Да, и вот еще что, - вспомнил Никитин, - Олег, взгляни-ка на это. Нашел на столе, когда вернулся.
    Капитан достал из кармана записку, положил на стол и разгладил. Парфенов в недоумении уставился на листок бумаги. Большими печатными буквами, похожими на каракули ребенка, анонимное послание гласило: «Уежайте, пока еще можите. Иначе быть беде!»

***

    Запись отца Григора Суручану в церковно-приходской книге села Берешты.

    …/10/1944
    Сегодня состоялись похороны Марицы Златовой, убитой в возрасте 19-ти лет. Пусть покоится она с миром.

***

    Наступила ночь. Светлая, благодаря яркой луне на безоблачном небе, и прохладная, благодаря октябрю месяцу на календаре. Село погрузилось в сон, ничто не предвещало беды, о которой говорилось в записке.
    Капитан Никитин полагал, что загадочная записка – чья-то глупая шутка или пустая угроза. Но лейтенант Парфенов, в отличие от капитана, не был столь беспечен.
    - Уж не собираются ли местные отбить нашего арестанта и устроить самосуд? - предположил Парфенов, с содроганием вспоминая утро убийства, когда ему пришлось стрелять в воздух и угрожать оружием, чтобы остановить напирающую толпу, - Я бы не удивился.
    - Зачем же тогда нас предупреждать? – сказал Никитин, - Да нет, скорее, кто-то просто выражает свое недовольство нашим пребыванием в селе. Двери тут запирают только на ночь, кто угодно мог войти, пока старосты не было дома. Если бы не корявый почерк и ошибки, я бы подумал на пастора Суручану. Уж очень мы ему не нравимся.
    - Это чувство взаимное, - пробормотал Парфенов, - Значит, вы считаете, что дополнительные меры предосторожности излишни? Можно хотя бы удвоить караулы.
    - Не вижу особого смысла. В каждой хате, включая ту, где сидит Белкин, по пять человек, с оружием. Один крик караульного или выстрел в воздух – и все они на ногах. А если удвоить караул – четверо из пяти не выспятся. Да и что местное мужичье может сделать? Поорут, пошумят и разойдутся.
    Парфенов не разделял спокойствия капитана, но промолчал. Какие он предпринял действия, и к чему они привели, будет известно чуть позже. А пока…
    - Те-е-емная ночь, только пули свистят по степи, - тихонько, чтобы не разбудить спавших в доме товарищей, напевал караульный, - Только ветер гуди-и-т в проводах; тускло звезды мерца-а-ют…
    Сидя на крыльце «казармы №2» и мужественно сражаясь с сонливостью, он перебрал уже почти весь известный ему репертуар патриотических и военных песен, добравшись даже до белогвардейских. До рассвета было еще далеко, а пение помогало не заснуть.
    Вдруг, когда боец сделал паузу перед очередным куплетом, его ухо уловило доносящиеся откуда-то издалека потрескивание, глухие щелчки и дробный стук.
    «Дятел что ли… - подумал боец, и тут же встрепенулся, - Какой еще дятел среди ночи?»
    Еще секунду или две он напряженно прислушивался, уставившись в темноту, а потом рванул на себя дверь хаты и крикнул:
    - Ребята! Проснитесь! Там это… перестрелка! Тре-е-во-о-о-га!

***

    Первым странный шорох услышал один из румынских солдат, когда отошел шагов на десять вглубь штольни по естественной надобности. Шум не походил ни на крысиную возню (к слову, за все дни, проведенные в каменоломне, никто не видел ни одной крысы), ни на обычные для подземелий звуки капающей воды или осыпающихся мелких камешков. Казалось, кто-то неторопливо бродит в кромешной тьме, шаркая по полу ногами и время от времени натыкаясь на стены.
    Разрываясь между страхом и любопытством, румын все же сделал выбор в пользу последнего. Нашарив в кармане коробок спичек, он зажег одну и осторожно двинулся вперед. Вскоре стало понятно, что шорох раздается из бокового ответвления штольни, куда бросили труп. Первое, о чем подумал солдат – до мертвечины добралось, каким-то образом минуя основной вход, некое крупное животное. Возможно, волк. А сходство звуков с шаркающими шагами подсказало разыгравшееся воображение.
    Спичка догорела перед самым поворотом. Румын поморщился, ощутив неприятный запах гниения. Затем, собравшись с духом и чиркнув следующей спичкой, он решительно повернул за угол. И остановился, оторопев от ужаса. Поток зловонного воздуха, вырвавшийся из пролома в дальней стене, потушил огонек спички, и наступившая тьма скрыла кошмарное зрелище. Румын попятился, хватаясь руками за каменную стену, затем развернулся и опрометью кинулся назад, вопя во всю глотку.
    Его крики заставили вскочить спавших вокруг маленького костерка товарищей.
    - В чем дело?! – рявкнул майор Лиланд, выхватывая пистолет, - Говори ты по-немецки, дьявол тебя раздери!
    Майор сперва решил, что в штольню ворвались советские солдаты. Но со стороны входа не доносилось ни звука.
    - Там! Дьявол, да! Там! Ходит! – залопотал румын, от волнения растеряв и без того скудные знания немецкого, - Тот мертвый, он живой! Но мертвый!
    Он добавил пару фраз по-румынски, и это заставило его соотечественника вздрогнуть и придвинуться ближе к костру, так, чтобы между ним и тьмой шахты оказался кто-нибудь из немцев.
    - Что за бред! – майор поворошил ногой угли костра, заставив пламя чуть ожить, - Вы как маленькие дети испугались темноты. Эй, вы двое, - обратился он к немецким солдатам, держащимся чуть более храбро и уверенно, чем другие, - возьмите винтовки и следуйте за мной!
    - Нет! Не ходите! – воскликнул румын, видевший происходящее в ответвлении штольни, - Нам надо бежать! Сейчас же! Тут… зло!
    - Куда бежать, болван? Навстречу русским пулям?
    - Пусть пули! Только не оставаться здесь! Нужно сдаваться, иначе мы все умрем!
    - Заткнись! – пригрозил ему пистолетом Лиланд, - Никто не сдастся, пока я не сказал, что пора сдаваться! Если кто-то пробрался в шахту с той стороны, - он махнул рукой во тьму, - значит, там есть другой вход. Мы найдем его и выберемся, оставив русских в дураках. За мной!
    Майор зажег свой электрический фонарик, и, держа в другой руке взведенный пистолет, быстрым шагом направился вглубь штольни. Он даже не обернулся, уверенный, что остальные последуют за ним. Немцы, похватав свое оружие, двинулись за командиром. Некоторые из них, страдающие от недоедания, сырости и холода, и сами не прочь были бы сдаться, но их удерживал стыд и страх. Румынские же солдаты, проводив взглядами скрывшихся в темноте немцев, поспешно похватали свои пожитки и кинулись к выходу.
    Повернув в ответвление каменного коридора, майор Лиланд увидел при свете фонаря – что же нагнало страху на румынского солдата, и не смог сдержать хриплого вскрика. Перед ним возник труп украинского полицая, имя которого при жизни майор не дал себе труда запомнить. Этот труп был какой-то неведомой силой поставлен вертикально и приведен в движение. То, что бывший полицай был мертв, не вызывало сомнений, даже если бы сам майор не покончил с его мучениями три дня назад выстрелом в сердце. Распухший, посиневший – никто не может выглядеть таким образом и при этом лишь притворяться покойником. Но еще ужасней и отвратительней явных признаком разложения были необъяснимые деформации, произошедшие с лицом покойного. Нос и челюсти сильно выдвинулись вперед, словно звериная морда, уши почти скрылись под отросшими темными и густыми волосами, больше напоминающими шерсть. Этой же шерстью, свалявшейся, покрытой гноем и слизью, которые сочились из каждой поры мертвого тела, заросла шея, подбородок, лоб и щеки, чуть ли не до самых глаз.
    Мертвец сосредоточенно ковырял и скреб каменную стену, отделяющую открытую часть ответвления от некой пещеры или прохода. Несколько выломанных камней валялись на полу. Но работа не ладилась. Мертвым пальцам, ногти на которых отросли и заострились, словно когти, не хватало ни силы, ни ловкости. Тело, собственно, с трудом держалось на ногах.
    Первоначальный шок майора уступил место брезгливому изумлению.
    - Что это такое? – шепнул кто-то из солдат, столпившихся за спиной майора.
    Привлеченное если не шумом, то ярким светом фонаря, мертвое тело оторвалось от своего занятия и медленно повернулось. Глаза представляли собой сплошную массу копошащихся личинок. Из гниющих губ вырвалось мерзкое пыхтение, когда тело исторгло из себя скопившиеся внутри газы. И без того зловонный воздух пополнился новыми тошнотворными оттенками. Немцы отшатнулись.
    - Что бы это ни было – убейте его! – заорал майор Лиланд, нажимая на спусковой крючок своего «вальтера», - Стреляйте!
    Грянул залп, оглушительный в тесном пространстве. Пули отбросили мертвеца к стене, от мест попаданий разлетелись клочки мертвой плоти и брызги гноя. Но едва затихло эхо после выстрелов, как тело вновь зашевелилось. На этот раз оно не спешило вернуться к работе, а с усилием переставляя негнущиеся ноги, медленно двинулось по направлению к стрелявшим.
    - Пули его не берут! – выдохнул кто-то.
    - Как можно убить того, кто и так уже мертв?! – добавил другой солдат.
    - К дьяволу! Бежим отсюда! – подвел итог и выразил общее мнение третий.
    Майор Лиланд в этот момент был далек от мысли взывать к мужеству своих подчиненных или угрожать им карами за неподчинение. Расстреляв весь магазин «вальтера» и не добившись ожидаемых результатов, он счел за лучшее поберечь дыхание для панического бегства.
    А в это время, выбежавшие из штольни румынские солдаты, оказались под прицелом сидящих в засаде бойцов «Смерша». Четкие инструкции, данные еще в первый день операции капитаном Никитиным и неоднократно подтвержденные позже политруком Парфеновым, гласили, что сдающихся в плен убивать не следует. Их следует убедить бросить оружие и поднять руки вверх. После чего крепко связать веревками или с помощью иных подручных средств.
    Но то, что казалось понятным и логичным днем и в спокойной обстановке, мигом вылетает из головы ночью, при виде несущегося прямо на тебя, орущего что-то непонятное и размахивающего винтовкой противника. У кого-то из бойцов сдали нервы, грянули выстрелы, засвистели пули. Даже если румыны и расслышали в суматохе раздавшиеся из кустов крики «хальт!» и «хенде хох!», то реагировать было уже поздно. Привыкшие к темноте глаза ослепли от вспышек первых же выстрелов; беглецы не видели, куда бегут, стрелки не видели, в кого стреляют. Воцарился хаос, частый спутник ночной перестрелки. Один из румын выронил оружие, завертелся волчком и рухнул, когда его сразила шальная пуля. Другой, в отчаянии, попытался отстреливаться, и даже успел дать пару выстрелов наугад, прежде чем очередь из ППШ перечеркнула его грудь.
    К этому времени немецкие солдаты во главе с майором Лиландом достигли выхода из штольни. Они не видели, что оба румына уже убиты, не видели, что плотный кинжальный огонь «чистильщиков» не оставляет ни шанса тому, кто попытается добежать до выхода из каменоломни. Зато перед глазами у них все еще стоял надвигающийся на них гниющий и изрешеченный пулями труп Кравчука. А это было гораздо страшней, чем перестрелка с живым и привычным противником.
    - Придется прорываться с боем! – крикнул Лиланд, - Рассредоточиться, не стоять на месте! Стреляйте без передышки!
    Когда от входа в штольню метнулись в близлежащие кусты или за камни темные фигуры, перестрелка возобновилась с новой силой. Поначалу, бойкий огонь противника, ведущийся не из одной, а из рассеянных по каменоломне точек, даже заставил бойцов «Смерша» дрогнуть. Двое или трое оказались задеты пулями или осколками камней, и со стонами пытались отползти подальше от поля боя. Но тут в дело вступил ручной пулемет сержанта Краско (а конструкции – Дегтярева), в корне переломивший ситуацию. Длинные трассирующие очереди, словно молнии бьющие от одного конца каменоломни до другого, заставили немцев залечь. Тех, кто успел.
    Стрельба стала постепенно стихать. Наконец, когда подошел к концу казавшийся бесконечным магазин, замолк и страшный пулемет. Улучив момент, майор Лиланд отбросил в сторону пистолет и высунул из-за камня обе ладони.
    - Не стреляйте! – крикнул он по-русски (несколько фраз на русском майор выучил еще в сорок втором, когда до него стало доходить, что блицкриг провалился, а немецкая армия не столь уж непобедимая, как поначалу казалось), - Я сдаюсь!
    Майор еще не знал, что использованное им местоимение «я» в данном случае более уместно, чем «мы». Все его соотечественники были мертвы или смертельно ранены. Впрочем, сейчас Лиланд мог думать только о себе… и о ужасе, оставшемся в шахте.

***

    Парфенов еще с вечера выбрал идеальное место для засады, плоскую крышу дровяного сарая как раз между двумя занимаемыми солдатами домами. Отсюда отлично просматривался двор одной из «казарм», а вторую хотя и не было видно, но путь к ней от центра села пролегал как раз мимо сарая. Резонно рассудив, что если злоумышленники приблизятся в открытую, по главной улице села, то их заметят часовые, лейтенант сосредоточил внимание на задворках. Накинутая плащ-палатка отлично маскировала наблюдателя, в темноте делая его похожим на кучу ветоши.
    Прошел час, другой, и Парфенов начал сомневаться в целесообразности своей затеи. Ну действительно, если нападение разгневанных местных мужиков на солдат сразу после известия об убийстве еще худо-бедно укладывалось в голове, то представить этих же мужиков крадущимися, как тати в нощи, чтобы свершить суд Линча, лейтенант не мог при всем желании. Любой нормальный человек, даже если это отец убитой девушки, должен был понимать, чем обернется подобное ночное нападение для самих нападающих. И для профессиональных диверсантов это была бы непростая задача, чего уж говорить о простых сельских жителях.
    Единственное, что не позволяло Парфенову плюнуть на засаду и вернуться в дом досыпать, это мысль о том, как бы он поступил на месте пресловутых профессиональных диверсантов в данной ситуации. Поступил бы лейтенант очень просто и с минимумом риска, а именно – постарался бы поджечь дом. В надежде, что солдаты выскочат, забыв про арестанта в подполе, тот задохнется или сгорит, а найти поджигателей, если их не застали на месте преступления со спичками в руках, будет проблематично. Поэтому Парфенов продолжал лежать в засаде, высматривая – не мелькнет ли где огонек, и принюхиваясь – не пахнет ли дымом?
    Сон окончательно сморил его на «Катюше». И вокальные данные исполнителя тут были ни при чем, сказалась банальная усталость и непривычка к ночным засадам. Парфенов благополучно проспал поднятую часовым тревогу, и очнулся лишь когда бойцы под руководством капитана Никитина спешно грузились в полуторку.
    - Живей, живей! Заводи мотор! – покрикивал капитан, - Где лейтенант? Его видел кто-нибудь? Олег, где ты, черт тебя возьми?! Двум караульным остаться на постах, остальные в кузов! Поехали!
    И без того неловкая ситуация осложнялась тем, что Парфенов хотя и выразил желание подежурить ночью на улице, не поставил командира в известность о выбранном для засады месте.
    Из долетающих до него обрывочных восклицаний капитана и рядовых бойцов, Парфенов, кажется, понял причину ночной тревоги – в каменоломне шел бой. Второе отделение спешило на выручку. Благо до каменоломни, даже с учетом ночной темноты, было рукой подать. Лейтенант хотел соскочить с крыши сарая и броситься к грузовику, но тут его как молнией поразило: если кто-то из жителей села и правда замыслил недоброе, то они обязательно воспользуются подвернувшимся шансом, когда большая часть солдат покинет село. Парфенов замер. Как ни хотелось лейтенанту принять участие в бою, он внушил себе, что долг обязывает его остаться здесь, в селе, и позаботиться о том, чтобы ни арестованному, ни караульным не причинили вреда.
    Полуторка затарахтела мотором, выезжая из села. В окнах некоторых домов вдоль улицы мелькнули огоньки керосиновых ламп и белые лица разбуженных селян. Но через несколько минут вернулась прежняя тишь да гладь. Парфенов бдительно наблюдал за окрестностями, стараясь не выдать себя ни единым движением. Он был уверен – если что-то произойдет, то в ближайшие минуты. Ему не хотелось даже думать о том, что его подозрения не оправдаются, ночь в селе пройдет спокойно, а во время боя в каменоломне огневой поддержки именно его пистолета окажется недостаточно.
    Через несколько минут ожидания Парфенова оказались вознаграждены. Послышался шорох одежды, топот сапог. Кто-то прошел недалеко от сарая, даже не стараясь оставаться незамеченным. Парфенов снял пистолет с предохранителя и затаил дыхание, вжавшись в доски крыши. В другой руке у него был наготове электрический фонарик.
    - Эй, ты как там – не заснул еще? – раздался голос в нескольких шагах позади Парфенова. Лейтенант вздрогнул и лишь усилием воли заставил себя замереть, сообразив, что вопрос адресован не ему.
    - Заснешь тут, как же, - ответил второй голос.
    Лейтенант узнал голоса, и понял, что двое оставшихся в селе караульных решили пообщаться, встретившись на полпути между своими постами.
    - Это что ж получается – мы в дозоре всю ночь, а днем первое отделение в каменоломне менять, и опять глаз не сомкни. А спать когда?
    - Ничего, не на курорте. В могиле выспишься. На фронте, небось, тоже люди недосыпают.
    - Так то на фронте, а мы тут… Тьфу! Так и проведем всю войну, за всяким недобитым дерьмом гоняясь, вместо того, чтобы Родину защищать.
    - Смотри, про твои разговоры политрук узнает.
    - Да плевал я на политрука. Он сам, небось, и пороха-то не нюхал, только и умеет нашего брата солдата под трибунал подводить. Как Белкина.
    Парфенов под плащ-палаткой заскрипел зубами.
    - Ты что, думаешь, не убивал он? – продолжил развивать опасную тему один из солдат.
    - Сдается мне, что не убивал. Подстава это все. А политрук и рад дело сшить.
    - А кто ж убил?
    - А пес его знает. Кто-то из местных, может. Или не всех фрицев в каменоломне заперли, кто-то в лесу схоронился, а по ночам в село пробирается. Вот ты вернешься на пост, а он там в кустах тебя уже поджидает, с финкой… Только спиной повернешься – и каюк тебе! «И полетят тут телеграммы, родных и близких известить…»
    - Да ну тебя! Не стращай!
    - Ладно, пошли по постам, а то как бы чего не сперли из домов – капитан потом голову оторвет.
    - Капитан не оторвет, он нормальный мужик. А вот лейтенант – точно оторвет, гнида этакая.
    Караульные разошлись в разные стороны, возвращаясь к своим постам. Парфенов, хоть его и разозлили нелестные слова бойцов, вынужден был признать, что доля истины в них есть. Ему раньше никогда не доводилось подслушивать подобные разговоры, и до этого момента политрук даже не задумывался о том, какого мнения подчиненные о нем лично и его методах работы. Возможно, подумал Парфенов, он далеко не такой хороший политработник, как ему казалось. Да и человек, видимо, не самый приятный. Злость сменилась грустью.
    От мысленного самобичевания лейтенанта оторвал шорох кустов, доносящийся с заднего двора «казармы №1». Парфенов присмотрелся и различил, как ему сперва показалось, темную фигуру караульного.
    «Что это он по кустам шатается? – удивился Парфенов, - По нужде пошел что ли?»
    В следующую секунду из-за угла дома появился еще один темный силуэт; лунный свет блеснул на стволе ППШ, и Парфенов понял, что это и есть караульный.
    - Эй, кто там? – негромко окликнул боец, - Серега, ты что ли?
    Вторая фигура на мгновение замерла, а потом одним стремительным прыжком покрыла отделяющее ее от караульного расстояние. Две тени слились в одну, у солдата вырвался краткий вскрик.
    «Ну вот и началось!» - успел подумать Парфенов, пытаясь одновременно вскочить на ноги и спрыгнуть с крыши сарая. Проклятая плащ-палатка запуталась в ногах, и лейтенант, вместо ловкого прыжка, исполнил что-то вроде комического падения из фильмов Чарли Чаплина, больно ударившись коленом о валяющиеся на земле вокруг сарая суковатые поленья. Что хуже, Парфенов при падении не удержал в руках ни пистолет, ни фонарик; они отлетели в траву, и лейтенант потратил лишние секунды на поиски. Пистолет нашел, фонарь – нет.
    - Отделение к бою! Тревога! Окружай дом! – крикнул он, чувствуя себя очень глупо. Неизвестный, напавший на караульного, наверняка знал, что почти все солдаты покинули село.
    Оставалась надежда только на второго караульного. Тот действительно услышал крик и ринулся на помощь, но был слишком далеко, да и бежал не к «казарме», а на крик Парфенова.
    Проклиная темноту и потерю фонаря, лейтенант побежал к тому месту, где он видел караульного. Когда он спрыгнул, или, вернее, кубарем скатился с крыши сарая, деревья, кусты и плетни заслонили обзор, и теперь Парфенов даже не был уверен, к тому ли дому он бежит. Но вот он перемахнул очередной плетень и оказался на заднем дворе «казармы №1». Где же боец? Где напавший? Ни звуков борьбы, ни выстрелов, только тяжелое дыхание самого Парфенова, похрустывание потревоженных кустов и где-то далеко топот второго караульного, который, как оказалось, в темноте сбился с пути и забежал не в тот двор.
    Тут Парфенов споткнулся обо что-то мягкое и в то же время тяжелое, скрытое травой, и едва не упал второй раз. Присел на корточки, быстро ощупал находку. Так и есть – тело караульного, бессознательное или мертвое. Лейтенант попытался нащупать пульс на шее, ощутил на пальцах горячую липкую кровь, машинально отдернул руку и вытер о штаны. Его сердце едва не выпрыгивало из груди от волнения и азарта, ведь убийца не мог уйти далеко, всего несколько секунд назад он был здесь.
    - Я тебя вижу! Стой, стрелять буду! – наобум крикнул Парфенов. И на этот раз хитрость сработала. Кто-то, видимо, поверив, что его заметили, выскочил из-за угла дома и кинулся наутек. Парфенов успел различить только крупную, явно мужскую фигуру. Он выстрелил вслед и тут же пожалел об этом; грохот оглушил, а вспышка свела на нет привычку глаз к темноте.
    Лейтенант, забыв об осторожности и не думая о том, что преступник может быть не один, бросился в погоню. Он рывком сократил расстояние до преследуемого, и теперь худо-бедно различал его силуэт в темноте, слышал топот ног, даже хриплое дыхание.
    Беглец нырнул в узкий проход между домами и на миг пропал из виду во тьме. Парфенов, не колеблясь, последовал за ним. Он выставил вперед левую руку, защищая туловище от удара ножом или кулаком. Пистолет в правой руке прижат к боку, чтобы не выбили.
    Тень, черная, как смоль, сгустилась впереди, загораживая проход, и Парфенов понял, что преступник больше не собирается убегать. Лейтенант выстрелил, и вспышка на миг выхватила из темноты лицо убийцы.
    Парфенова словно ударило молнией. То, что он увидел, не было человеческим лицом. Блеснувшие красным глаза смотрели со звериной морды, заросшей густой черной щетиной. В оскаленной пасти блестели клыки. Вытянутые вперед руки оканчивались длинными желтыми когтями. Не задумываясь, Парфенов еще дважды спустил курок, но существо словно не заметило впивающихся в тело пуль.
    Зверь ринулся на лейтенанта, перехватил его за руку с пистолетом и ударил запястьем о бревенчатую стену. Пистолет выпал. Чудовище взревело, брызгая слюной прямо в лицо Парфенову; на него в упор уставились горящие злобой и яростью красные глаза. Лейтенанта парализовал ужас, он даже не пытался сопротивляться. По онемевшим ногам заструилась моча. Принюхавшись и презрительно фыркнув, зверь с силой встряхнул человека, приложив затылком об стену, отшвырнул обмякшее тело в лужу и скрылся в ночи.

***

    Отделение под командованием капитана Никитина, несмотря на спешку и небольшое расстояние, подоспело к шапочному разбору. Увидев в свете фар бойцов у входа в каменоломню, Никитин понял, что бой окончен. Некоторые из солдат курили, кто-то перевязывал раненого товарища, двое присматривали за сидящим на камне пленным в немецком обмундировании. Никитин издалека пересчитал солдат – вроде, все живы. От сердца отлегло.
    - Что тут у вас?! – крикнул капитан, едва покинув кабину грузовика.
    К нему вразвалку подошел сержант Краско, с пулеметом наперевес. От разогретого ствола все еще поднимался едва заметный дымок.
    - Все тут у нас, товарищ капитан, - доложил сержант, - Все кончено. Эти, - он кивнул в сторону единственного оставшегося в живых немца, - решили в темноте прорваться. Да не на таких напали. Положили почти всех. У нас трое раненых; одному пулей бок ожгло, другого в руку навылет. Третьему просто осколком лоб раскровянило, хорошо хоть глаза не лишился.
    - Уверены, что всех противников устранили? – спросил Никитин, - Что-то вы прям расслабились.
    - Сейчас ребята отдохнут, и прочешем каменоломню, соберем трупы, - ответил Краско, - Или вон, пусть второе отделение поработает, зря что ли приехали. Только я вам верно говорю, товарищ капитан – они как все выскочили, так все в землю и легли. Кроме этого вот, - сержант снова указал на пленного, - Кажись, офицер. Бормочет все время что-то по-своему, только я ни бельмеса не понимаю.
    - С пленным потом разберемся, - решил капитан Никитин, который по-немецки понимал ненамного лучше сержанта. Роль переводчика в отряде выполнял Парфенов, - Сейчас главное убедиться, что никого не осталось. А то всякое бывает… Думаешь, что все кончилось, а тебе пуля в спину неизвестно откуда прилетает.
    Никитин взглянул на часы. На востоке островерхие елки уже четко выделялись на фоне светлеющего неба, но здесь, в каменном мешке каменоломни, все еще было хоть глаз выколи.
    - Не будем рисковать, - решил капитан, - Подождем рассвета, уже недолго осталось.
    Он направился к пленному, чисто из любопытства взглянуть, что за птица им досталась. Жалко, конечно, что пленный только один. Если была возможность, то капитан при аресте подобных недобитков предпочитал обходиться без стрельбы и лишних жертв. Но если те имели оружие и сопротивлялись до последнего… что ж, значит, сами выбрали такую судьбу.
    Немецкий офицер при виде приближающегося к нему Никитина оживился. Он, без сомнения, разбирался в знаках отличия советских войск, и понял, кто перед ним. Так же как и Никитин безошибочно определил звание пленного.
    Майор Лиланд был лет на десять моложе Никитина, выше и шире в плечах (впрочем, как и почти все, кто появлялся на страницах этой повести). Красивое лицо с прямым тонким носом и ясными голубыми глазами, обычно спокойное и надменное, сейчас дрожало и кривилось от волнения. На щеке сочилась кровью царапина, скорее всего от осколка камня, но вряд ли такая пустяковая рана вывела офицера из равновесия. Лиланд попытался привстать с камня, на котором сидел, но один из бойцов ткнул в спину майору стволом винтовки.
    - А ну не дергайся, фриц поганый, а то стрельну! – рявкнул солдат.
    - Спокойно, спокойно, - сказал Никитин, понимая, что у солдата после боя нервы на взводе, и дрожащий палец на спусковом крючке может запросто лишить их отряд единственного «языка», - Не надо ни в кого стрелять. Так, кто тут у нас? Ваше имя и звание? – последнюю фразу, обращенную к пленнику, Никитин произнес по-немецки.
    - Вы говорите по-немецки? – почти обрадовался Лиланд, - Господин капитан, прошу вас как можно скорее увезти меня отсюда. И сами уезжайте. Тут происходит какая-то необъяснимая чертовщина! Там, в штольне… - немецкий майор хотел было взмахом руки указать на вход в подземелье, но покосился на бдительного часового и ограничился осторожно вытянутым пальцем, - … там, в штольне на нас напали… напало… некое существо. Не понимаю, как такое возможно, но я видел… Я стрелял в него!
    - Нет, я не понимаю! – прервал его Никитин, покачав головой.
    - Вот, опять он за свое, - прокомментировал встревоженную речь немца сержант Краско, - Сдается мне, они чего-то так перепугались, что выскочили наружу, как ошпаренные. Может, на медведя напоролись? А что? Бывает, живут медведи в таких пещерах, сам видел.
    Никитин мало что понял из сказанного майором Лиландом, разве что знакомые глаголы «уезжать отсюда», «напасть» и «стрелять», но заметил неподдельный страх в голосе и глазах немца. А ведь он похож на боевого офицера, не штабная крыса какая-нибудь. Наверняка пережил немало схваток, бывал и под ураганными обстрелами, со смертью знаком не понаслышке. Да и в числе недобитков оказался не от хорошей жизни, а после окружения и сокрушительного разгрома немецких войск во время недавнего советского наступления. Что же могло его испугать? Уж, наверное, не перестрелка с отделением «чистильщиков».
    - Имя и звание? – повторил Никитин по-немецки.
    - Эрих Лиланд, - с готовностью ответил Лиланд, - Майор… или, вернее сказать, бывший майор вермахта, - для убедительности он потеребил рукав своего серого мундира, - Видите, вермахт, не СС. Я отвечу на любые ваши вопросы, только, пожалуйста, давайте покинем это место. Я не хочу оставаться тут, рядом с… этим, - майор затравленно взглянул в сторону шахты.
    К этому времени начал разгораться рассвет, заметно посветлело. Уже можно было различить несколько лежащих у входа в штольню тел, беспорядочно разбросавших конечности. Никакого движения в каменоломне не наблюдалось.
    Никитин решил отложить допрос на потом, когда в нем сможет принять участие лейтенант Парфенов, хорошо знающий немецкий. Но на один вопрос, подсказанный сержантом Краско, у капитана хватило словарного запаса немецких слов.
    - Медведь? – спросил Никитин, указывая на вход в штольню, - Там есть медведь?
    Лиланд секунду обдумывал вопрос. Нет, то, что заставило семерых вооруженных людей выскочить из надежного укрытия под кинжальный огонь противника, определенно не было медведем. Немецкий майор издал нервный смешок.
    - Не медведь, - ответил он, - Мертвец.
    Никитин понял слово «мертвец», но общую картину это не прояснило. Кто мертвый? Медведь мертвый? Значит, немцы все-таки убили его? Тогда из-за чего весь сыр-бор? Придется все-таки разбираться самому.
    Отойдя от пленного, Никитин дал команду второму отделению. Солдаты без спешки, держа оружие наготове, двинулись вслед за командиром в каменоломню. Прошли узкий проход и развернулись цепью, чтобы не пропустить ни одного куста, ни одной ложбинки или камня, за которым мог притаиться враг.
    - Этот мертв! – раздался крик бойца с одного фланга, наткнувшегося на тело.
    - Тут еще один трупешник! – почти сразу же отозвались с другого конца цепи.
    Сам Никитин остановился над лежащим ничком телом немецкого солдата, на всякий случай носком сапога отбросил подальше валяющийся рядом с трупом пистолет.
    - Позвольте, товарищ капитан? – один из рядовых бойцов потыкал тело стволом, затем, перевернул на спину, - Готов. Уже трое мертвяков, значиться.
    «Мертвые, кругом одни мертвые… - подумал Никитин, - Может, немецкий майор про то говорил, мол, все, кроме него мертвы?»
    Вскоре, были найдены и остальные тела. Их, а также найденное оружие, стащили в одно место, на ровную площадку перед входом.
    - А ведь одного не хватает, - констатировал капитан Никитин, - восемь человек было, а трупов шесть. Один живой. Где еще один?
    Капитан вопросительно посмотрел на сержанта Краско. Сержант устремил грозный взгляд на бойцов второго отделения. Те переглянулись и вразнобой заверили командира, что каменоломню они обшарили от края до края, и пропустить такой крупный объект, как мертвое или живое тело ну никак не могли.
    - Что ж, придется лезть под землю, - вздохнул капитан, - Краско, за мной. И выбери еще пару бойцов посмелее. Больше не нужно, а то перестреляем в тесноте да темноте друг друга.
    У входа в подземелье слегка попахивало гнильцой, с потолка капало. Бревенчатые крепления расшатались и потрескались, местами балки выгнулись дугой. Каменные стены, пол и потолок покрывали пятна бурого мохнатого мха. Входить внутрь Никитину категорически не хотелось. Он осторожно высунулся из-за края прохода и посветил в темный зев штольни фонариком.
    - Эй, есть там кто? Выходи, не тронем!
    Ответом была тишина. Потеряв терпение, сержант Краско оттеснил плечом капитана и осторожно вошел в штольню. Двое солдат с ППШ прикрывали его, капитан светил, подняв фонарик в вытянутой руке над головой. Углубившись шагов на двадцать, сержант остановился.
    - Вот он ваш восьмой, товарищ капитан, принимайте! – сказал Краско, - Смердит-то как!
    Вонь действительно стояла сильная. Подойдя ближе, Никитин установил ее причину. Тело в черном полувоенном пиджаке, какие обычно носили полицаи, лежало на земле лицом вниз. Оно разложилось до такой степени, что видимые открытые части тела, шея, руки – раздулись и превратились в подобие серо-бурого студня. Не было никакого смысла переворачивать и проверять – действительно ли человек мертв, да и желающих дотрагиваться до разложившегося тела не нашлось.
    «Странно, - подумал Никитин, - Всего ведь три дня прошло. Даже если парень был ранен и умер в первый же день, не мог он в прохладе пещеры так быстро протухнуть».
    Но одно было несомненно – долго находиться рядом со смердящим мертвецом не смогли бы ни немцы, ни румыны, ни даже русские солдаты. Даже сержант Краско.
    - Возвращайтесь, - велел капитан Никитин, - Я тут еще немного осмотрюсь.
    Сержанта и рядовых не пришлось долго упрашивать. Сам же капитан, зажав нос, обошел тело полицая и несколькими метрами дальше, где проход расширялся, обнаружил еще тлеющие остатки маленького костерка, сложенного из щепок и обломков крепежных бревен. Рядом валялись пустые консервные банки, какие-то тряпки, прочий мусор, Небольшой изгиб и выступ каменной стены заслоняли этот участок, делая его невидимым и непростреливаемым снаружи. Отличная, просто идеальная оборонительная позиция, но немцы ее покинули в спешке и страхе. И какого лешего они оставили труп валяться и смердеть в нескольких шагах от места, где люди три дня спали и ели? Последнее просто не укладывалось у Никитина в голове.
    Пройдя чуть дальше, до того места, где от штольни ответвлялся боковой проход, Никитин заметил блеснувшую на полу стрелянную гильзу. Затем еще и еще одну. Гильзы были новенькие, не ржавые. Воняло здесь почти так же сильно, как рядом с трупом. С трудом преодолевая приступы тошноты, Никитин свернул в ответвление. Капитан сам не понимал, чего ищет и зачем остается в зловонном подземелье. Его влекло сюда вовсе не любопытство и не чувство долга. В голове словно раздавался зов, которому трудно было сопротивляться.
    Никитин достиг полуразобранной каменной стены, отметил темные потеки и царапины от пуль на камнях. Но задумываться о причинах их появления даже не стал. В верхней части стены зияло небольшое отверстие, из которого струился ощутимый поток воздуха. К удивлению капитана – свежего, прохладного воздуха. Никитин вдруг ощутил необычайно сильное желание приникнуть к этой дыре ртом и сделать глубокий вдох. И впустить в себя вместе с воздухом то, что веками таилось в пещере. Словно в трансе он потянулся вперед, открыл рот. Зов становился все сильнее, в голове помутилось, перед глазами поплыла пелена.
    - Товарищ капитан, вы где?! – донесся до Никитина окрик от входа в штольню, - С вами все в порядке?!
    Звук человеческого голоса подействовал отрезвляющее. Никитин вздрогнул, сжал губы и отшатнулся от темной дыры. Он ощутил себя лунатиком, проснувшимся на краю высокой крыши, от падения с которой его отделял лишь один маленький шаг. Как он здесь оказался и что собирался делать? Об этом Никитин мог только гадать.
    - Сейчас иду! – крикнул Никитин, с облегчением удостоверившись, что он все еще контролирует свое тело, голос и поступки.
    Но он все-таки не мог покинуть это странное место, не попытавшись выяснить и понять, что оно собой представляет, и почему наспех сооруженная, но достаточно крепкая каменная стена отделяет его от основной штольни. Отойдя на пару шагов, Никитин сделал глубокий вдох, задержал дыхание. Затем быстро вернулся к стене и просунул в дыру руку с фонарем, так далеко, как мог. Луч света вырвал из непроглядной тьмы противоположную сторону замурованной пещеры. А на ней – причудливый и уродливый барельеф, в котором клубком сплетались фигуры чудовищных созданий, и не людей, и не животных. Словно порождения фантазии безумца, воплощенные в камне. И все это вокруг центрального изваяния, более крупного и гораздо более мерзкого. Никитину хватило лишь секундного взгляда, чтобы испытать сильнейшее отвращение. Он отскочил от стены, подумав, а не стоит ли заделать дыру валяющимися на полу камнями? Но капитану не хотелось оставаться здесь ни одного лишнего мгновения; он не был уверен, что странное помутнение рассудка, едва не овладевшее им, больше не повторится. Или что воздух, проникающий из пещеры в штольню, не оказывает на него отравляющего действия прямо сейчас.
    Никитин быстрым шагом, почти бегом, на полпути перепрыгнув через труп, добрался до выхода. Тут его ждали встревоженные солдаты и сержант.
    - Что там, товарищ капитан? – спросил Краско, и Никитин с удивлением различил в его голосе нотки страха.
    Никитин помолчал, любуясь светлеющим небом, словно отбыл в темной пещере многолетнее заключение, а не провел всего несколько минут. Воздух тут, снаружи, казался необычайно чистым и свежим, и капитан никак не мог им надышаться. Эта свежесть не была фальшивой, как у потока из дыры в стене.
    - Ничего хорошего, - ответил, наконец, капитан, - Не стоило туда лезть. Так, операция завершена, благодарю всех за проявленное мужество и выучку. Здесь нам больше делать нечего, возвращаемся.


    День четвертый

    Лейтенант Парфенов пришел в себя лишь незадолго до полудня. Первое, что он ощутил – тупую, ноющую боль в затылке. Затем, когда с трудом разлепил веки – по глазам резанул солнечный свет из окна.
    - Очнулся, Олег? – услышал он голос капитана Никитина, - Давно пора. Сколько ж можно в постели валяться.
    Парфенов повернул голову, что вызвало очередной нахлынувший приступ боли, и увидел лицо командира. Никитин, сидящий возле кровати на стуле, выглядел осунувшимся и не выспавшимся. Кровать, на которой лежал лейтенант, окружали знакомые стены дома старосты.
    - Как себя чувствуешь? – спросил Никитин, - Голова кружится?
    - Сколько… сколько я был без сознания? – хрипло произнес Парфенов. Подняв руку, он нащупал плотную повязку на затылке, - Я… тяжело ранен?
    - Могло быть хуже. Тебя здорово отоварили по голове. Шишка почти с кулак величиной, но кости черепа вроде целы. Вероятно, сотрясение мозга. Я уж боялся, что ты не очнешься, и придется грузить тебя на носилках.
    - Что… что произошло?
    - Это у тебя надо спросить, - ответил Никитин, - Я могу поручиться лишь за то, что известно мне.
    Капитан вкратце рассказал, как ему вместе с отделением пришлось спешно уехать из села, потому что в каменоломне начался бой. Вернувшись на рассвете, он узнал от старосты и его соседей, что ночью что-то случилось, раздавалась стрельба, ранен офицер. Местные нашли Парфенова без сознания, перенесли в дом старосты. Труп караульного обнаружили позже, не сразу заметили в траве.
    Никитин, узнав в лицо убитого, был поражен и раздавлен роковым совпадением и осознанием, какую совершил оплошность. Караульным оказался тот самый парень, что приходил накануне, каялся в присвоении значка Белкина и упомянул про какого-то мужика, шатающегося недалеко от места преступления. А ведь капитан запросто мог распорядиться, чтобы Звягинцева не назначали в ночной караул. Или заменить его другим бойцом перед выездом в каменоломню. Но в темноте и спешке капитан просто не заметил, кто из солдат остается в селе, а кто едет вместе с ним. Да и заметил бы – не придал большого значения. Он же не думал, что последний раз видит этого бойца живым.
    Подброшенная записка с угрозами (или, все-таки, с предупреждением?), опасения лейтенанта Парфенова и его ночная засада – вчера все это казалось несерьезным, пустой тратой нервов и времени. А сегодня лежало на совести Никитина тяжким грузом. И единственная ниточка, позволяющая продолжить расследование, оказалась оборвана.
    - А это… существо? – вдруг прервал рассказ командира Парфенов, - Его нашли?! Его должны были найти!
    - Какое существо, Олег? – недоуменно переспросил Никитин, - О чем ты?
    Лейтенант тихо застонал. Не от боли в голове, как подумал Никитин, а потому что отшибленная ударом память вдруг ожила, и вывалила на него все сохранившиеся до потери сознания воспоминания. Все виденное и пережитое, вплоть до жаркого влажного дыхания зверя на лице, и его красных глаз, словно раскаленные угли прожигающих душу насквозь.
    - Тот, кто напал на караульного – я видел его так же, как сейчас вижу вас! – воскликнул Парфенов, - Трижды выстрелил в упор! Он… или оно не могло далеко уйти! Прикажите обыскать задворки, сараи и кусты поблизости от места, где нашли меня. Оно должно быть там! Неужели никто его не видел?!
    Лейтенант попытался вскочить с постели, но Никитин положил руку ему на плечо и заставил снова лечь.
    - Успокойся, Олег! Не кричи. Тебя сильно ударили по голове, возможно, у тебя были галлюцинации. В темноте могло померещиться все, что угодно. Мы обыскали все прилегающие дворы, когда стало понятно, что произошло нападение и убийство, но ничего подозрительного не нашли.
    - Это был не человек! – настаивал Парфенов, - То есть… сперва, он был похож на человека, а потом, когда я догнал его, он… изменился! Превратился в какое-то чудовище, с клыками и красными глазами! Я видел его, стрелял в него!
    - Никто в селе не видел никаких чудовищ, - твердо сказал Никитин, - И ты не видел. Тебе показалось. Да, ты в кого-то стрелял, но промахнулся или только задел его.
    - Я не мог промахнуться с двух шагов! Товарищ капитан, я понимаю, как бредово звучат мои слова. Но вы должны мне поверить! Я видел это существо! Это что-то немыслимое, но…
    Капитан, доведенный до крайности, не сдержался.
    - Ну, все, хватит! Лейтенант Парфенов, как непосредственный командир я приказываю тебе заткнуться и прекратить нести этот бред про существо или чудовище!
    Лейтенант замолк, сжавшись, словно в ожидании удара. Он выглядел таким растерянным и сбитым с толку, что Никитин даже пожалел о своей резкости. Капитан добавил, более мягко:
    - Олег, ты получил травму, перенес потрясение. Тебе что-то привиделось. Но сейчас ты должен взять себя в руки, вспомнить, что ты офицер и коммунист, а не ребенок, который боится привидений.
    Лейтенант чуть успокоился, кивнул, но все же стоял на своем:
    - Вы можете приказать мне замолчать, товарищ капитан, и я замолчу. Но вы не можете приказать мне выкинуть из головы и забыть то, что я видел собственными глазами.
    - Слушай, а не мог это быть человек, напяливший на себя маску? – попытался найти подобие компромисса Никитин, - И что-нибудь вроде звериной шкуры, а? У нас в селе так ребятня пьяных пугала.
    Парфенов покачал головой.
    - Я видел его очень близко, хоть и в темноте. Видел, как брызжет слюна из пасти, когда эта тварь схватила меня. Видел глаза… Это не могла быть подделка или маска, - немного подумав, Парфенов продолжил, - Теперь я считаю, что это и был настоящий убийца девушки. Раны на горле могли быть оставлены только подобными клыками. А мы, сбитые с толку тем значком, пошли по ложному следу.
    - Значит, ты считаешь, Белкин невиновен? – спросил Никитин.
    - Белкин! – лейтенант вскинул руку, собираясь хлопнуть себя по лбу, но вовремя остановился, - Что с Белкиным? Вы сказали, что погиб только один караульный, а про Белкина-то мы забыли! Это существо приходило за ним!
    Никитин недовольно поморщился, видя, что лейтенант, с таким трудом успокоенный, снова разволновался.
    - Да все нормально с твоим Белкиным, - сказал капитан, - Если бы убийца действительно хотел добраться до Белкина, то напал бы на караульного возле другого дома.
    - Нет, убийца не перепутал, - тихо произнес Парфенов, - Я вечером, когда уже стемнело, велел перевести Белкина из одного дома в другой, задворками, чтобы никто не видел.
    Капитан на минуту аж потерял дар речи.
    - Ну ты даешь, Олег! – сказал он наконец, не зная, то ли ругать политрука за своеволие, то ли хвалить за предусмотрительность, - А я-то и запамятовал куда мы его сперва определили. Ладно, Белкина я освобожу, но не раньше, чем мы уедем из села, а то он опять во что-нибудь вляпается. А ты пока лежи, отдыхай. Про расследование и думать забудь.
    - Как так?
    - А так. Вечером мы уезжаем. Оставаться в селе, где скрывается хитрый убийца, что-то имеющий против нас, бессмысленно и опасно. Мы свое задание выполнили, банда недобитых немецких солдат ликвидирована, есть один пленный. Поиски же убийцы ни к чему не привели, пока на его счету была одна жертва, и ни к чему не приведут сейчас, когда убитых двое. Этим должны заниматься следователи, а не солдаты. Звягинцева придется оформить, как погибшего в бою. Так будет и нам лучше и для его родни, согласен?
    - Согласен насчет формулировки, и только, - сказал Парфенов, - Мы не можем уехать, бросив все, как есть! Какая-то тварь бродит по ночам, безнаказанно убивая и местных жителей, и наших бойцов, а мы вот так просто возьмем и уедем? Это… это трусость и малодушие, товарищ капитан! Я должен осмотреть место убийства и тело Звягинцева, сравнить следы…
    - Это ничего не даст! – отрезал Никитин, - Я уже осмотрел тело –укусы на горле точь-в-точь, как у той девушки. Да, убийца тот же, но мы ничего нового о нем не знаем, если не брать в расчет твои небылицы про чудовищ. У нас нет подозреваемых, мы не знаем где и кого искать. И у нас нет времени! Все, я должен идти. А ты оставайся в постели. Тем более… - Никитин кивнул за окно, где на веревке сушились штаны и гимнастерка лейтенанта, - Форма была вся в грязи и крови. Потом я пришлю кого-нибудь, помочь тебе одеться и дойти до машины.
    - Не стоит, товарищ капитан, - хмуро ответил Парфенов, - Не считая шишки на затылке со мной все в порядке, я могу о себе позаботиться.
    - Вот и чудненько. Тогда, я пойду проведаю настоящих раненых, - с этими словами Никитин закрыл за собой дверь.
    В смежной комнате Никитин встретился взглядом с сидящим за столом старостой Меднеком. Староста обеспокоенно поцокал языком, словно Парфенов натворил что-то постыдное, о чем не принято говорить вслух. Затем, налил в стакан на два пальца самогона и пододвинул капитану. Никитин присел, но пить не стал.
    - Вы не подумайте, товарищ капитан, что я подслушивал, - сказал Меднек, - Да только трудно было не услышать, уж очень у вашего помощника голос громкий…
    - А, не обращайте внимания, - отмахнулся капитан, - То ли просто в темноте, то ли после удара по затылку, ему померещилось черт знает что. Какое-то чудище… Ничего, полежит, отдохнет и сам выкинет весь этот бред из головы.
    Никитину показалось, что при слове «чудище» староста вздрогнул и помрачнел.
    - Гм, да уж, могло и померещиться, конечно… А все ж, я вам скажу, кто-то здорово напугал этого молодого человека. Дыма без огня не бывает…
    - Меня больше волнует, что кто-то убил другого молодого человека! – заявил Никитин, - Этот кто-то – человек из плоти и крови, и я не хочу больше слушать сказки про чудовищ.
    - Могу вас заверить, что я ни сном ни духом... – начал было Меднек, приложив руку к груди.
    - Да к вам никаких претензий. Наоборот, спасибо, что нашли, притащили домой и перевязали этого искателя приключений.
    Впрочем, один вопрос к старосте у Никитина все-таки был. Покопавшись в карманах, капитан извлек уже порядком потрепанную записку с предупреждением, найденную им на столе.
    - Может, узнаете почерк? Эту записку подкинули вчера, прямо сюда, на стол.
    Меднек внимательно осмотрел листок бумаги и пожал плечами.
    - Разве ж узнаешь такое? Как будто ребенок накарябал. И карандашом к тому же, не чернилами. Михася бы спросить, вдруг он видел, кто заходил…
    Поднявшись, староста постучал ложкой по доскам невысокого потолка.
    - Михась? Эй, Михась, ты дома? Спустись!
    Ответа с чердака не последовало.
    - Вот чертов мальчишка. Когда нужен – никогда его нет на месте, - проворчал староста.
    Несмотря на то, что записку явно написал и подкинул кто-то из местных, Никитин не верил, что убийца – один из жителей села. Наиболее очевидная догадка, что Мартин Златов пытался отомстить за смерть дочери, лишь на первый взгляд выглядела логично. У безутешного отца был мотив, да и физической силой его природа не обделила. Но вот метод… Если б кузнец бросился на кого-то из бойцов средь бела дня, размахивая молотом и вопя во всю глотку, а потом еще долго, на виду у всех соседей, топтал бездыханное тело, это не удивило бы Никитина. Представить же громадного кузнеца крадущимся во тьме по задним дворам у капитана не получалось. Кроме того, после вчерашних похорон дочери Златов снова напился и, по словам жены, дрыхал всю ночь. Видя, в каком состоянии кузнец пребывал утром, Никитин сомневался, что ночью тот нашел бы нужник в собственном дворе, не говоря уж о том, чтобы этот двор покинуть на двух, а не на четырех конечностях.
    Нет, нападение и убийство явно было спланировано и осуществлено на трезвую голову, в тщательно выбранное время и при удачном стечении обстоятельств. И не стал бы злоумышленник предупреждать о своих намерениях. Если бы не предусмотрительность Парфенова, то нападение прошло без сучка, без задоринки, и два трупа – Звягинцева и Белкина (а может еще и третьего караульного) нашли бы только утром. Больше походило на то, что действовал еще один недобиток, по какой-то причине отделившийся от остальной группы и потому неучтенный. Может, из разведчиков, парашютистов или просто опытный вояка. Девушку убил, ну… просто потому, что она его увидела и хотела позвать на помощь. А солдата… допустим, из ненависти, как врага. В придачу, решил выставить это убийство делом рук местных жителей. Вот и записка в эту версию укладывается. Складно получается: сперва убийца спровоцировал недовольство местных, направленное на солдат, затем, наоборот, перевел стрелки на поселян, мол, кто-то из них задумал и почти осуществил самосуд, да только убил не того. Не будь провокация настолько топорной и прямолинейной, жертв могло быть гораздо больше.
    Капитан представил, как поступили бы в такой ситуации немцы, будь Молдавия все еще оккупирована их войсками. Хоть немцы далеко не дураки, во всяком случае офицеры, но в ответ на провокации и убийства своих солдат они, как правило, занимались не расследованиями, а массовыми казнями. По принципу: «за каждого убитого солдата – десяток мирных жителей». Память услужливо подсказала Никитину и виселицы, на которых раскачивались «пособники партизан», включая женщин и подростков, вся вина которых состояла в том, что партизаны в окрестностях и правда давали о себе знать. И глубокие ямы, доверху заполненные телами тех, кому просто не повезло попасть в пресловутый десяток, уравновешивающий в представлении оккупационных властей жизнь одного немецкого солдата.
    - Благодарю вас за гостеприимство, - сказал капитан, - но мы вечером уезжаем.
    - Уезжаете? – удивился староста, - А разве вы не…? Я хочу сказать, ведь был убит ваш солдат. Надо с этим что-то делать…
    У Никитина не было никакого желания повторять те же доводы, что он уже озвучил в разговоре с лейтенантом, поэтому он ограничился циничной, но правдивой фразой:
    - На войне каждый день гибнут тысячи солдат.
    - Так-то оно так, конечно… - пробормотал Меднек, - Да вот только…
    - Ну что вы мямлите? – раздраженно спросил Никитин, - Если есть что сказать – говорите. Вы что-то знаете об этих убийствах такое, чего не знаю я?
    - Про эти убийства ничего я не знаю, - помотал головой староста, - А вообще… До того, как снова начались убийства, не было повода об этом говорить. А сейчас думаю – зря не сказал.
    - Что значит «снова начались»? – переспросил Никитин, - Разве были похожие случаи раньше?
    - Всякое бывало, - неопределенно ответил Меднек, - Но давно, когда каменоломня еще работала. Потом вроде как затихло…
    - Каменоломня-то тут при чем?
    - Оттуда зло шло, из каменоломни. Нехорошее место, проклятое.
    - Ну, начинается, - вздохнул Никитин, - Опять какие-то сказки. То чудовища, то проклятое место…
    Но тут ему вспомнилась замурованная пещера с отвратительными изваяниями, и то странное состояние, в которое он впал, приблизившись к каменной стене. Как ни старался Никитин убедить себя, что его рассудок помутился из-за миазмов разлагающегося трупа, темноты и нервного напряжения, он не мог избавиться от ощущения, что произошедшее с ним в штольне имеет некую мистическую, непознаваемую природу.
    - А вы послушайте сперва, товарищ капитан. Если кого из начальства в Унгене спросите – скажут, закрылась, мол, каменоломня, потому что неподалеку кирпичный завод поставили, спрос на камень упал. А я вам скажу по-другому, и все местные подтвердят. Нечисто там было что-то. Люди болели и умирали, а некоторые сходили с ума. И началось это не сразу, конечно. А когда шахту рыть стали, искали уголь или медь, бог их знает. Это давно, еще перед прошлой войной было. У меня отец там работал, в забое-то…
    - И что? – спросил Никитин.
    - И умер – вот что. Перед смертью в горячке метался и бормотал: «Не спущусь больше в забой этот, хоть убейте, не пойду!» И он такой не один был, человек десять эта шахта загубила, не меньше. А в соседнем селе работяга вернулся из каменоломни-то, да всю семью топором порешил, жену и двух дочурок малых, а после на себя руки наложил. Говорили, вселился в него бес из-под земли… Шахту забросили, потому как никто не хотел туда идти, даже за большие деньги. Слухи расплодились, сплетни всякие… А вскоре и вся каменоломня перестала работать. Проклятое место, говорю вам. Даже мальчишки наши там не лазают, боятся. И взрослый лишний раз в ту сторону и не пойдет и не посмотрит…
    Никитин задумался, не зная, как реагировать на столь чудной, но, судя по всему, искренний рассказ старосты. Затем, не осознавая, что почти повторяет слова отца Григора, произнес:
    - Что бы ни происходило вокруг этой каменоломни раньше, вряд ли это имеет отношение к убийствам, случившимся сейчас. В сказки о проклятом месте и подземных бесах я не могу поверить, уж извините. Убийства вашей девушки, нашего бойца, нападение на лейтенанта – вероятно, все это звенья одной цепи, но уж никак не отголоски событий тридцатилетней давности.
    Капитан поднялся и направился к двери.
    - Дело ваше, - отозвался Меднек, - А скажите… вы заметили седые волосы у лейтенанта на висках? Еще вчера их не было, да и молод он еще…
    Сердито отмахнувшись, Никитин вышел во двор.

***

    Дождавшись ухода командира, Парфенов осторожно поднялся с постели, в любую секунду ожидая приступа головокружения или острой боли. К счастью, последствия удара затылком об стену уже начали ослабевать, хотя выпирающая под бинтами шишка не сойдет еще долго.
    Первым делом, лейтенант подобрал лежащие на тумбочке пистолет в кобуре и портупею, хотел было по привычке перепоясаться, но с досадой осознал, что из одежды на нем лишь подштанники, а портупея предполагает наличие хотя бы штанов. Сапоги капитан тоже куда-то спрятал. Парфенов покраснел от стыда и раздражения. Мало того, что капитан не поверил ему, политруку отряда, так еще пытается удержать в постели, словно больного ребенка, лишив одежды и обуви. Что ж, придется импровизировать. Парфенов сдернул с постели простыню и закутался в нее, как в римскую тогу. В таком виде, шлепая босыми ногами и держа портупею с кобурой в руках, он вышел в горницу.
    Староста не выказал удивления, и молча подвинул по столу стакан с самогоном, от которого отказался капитан Никитин. Парфенов осушил стакан одним глотком, после чего вытаращил глаза и надрывно раскашлялся. Он лихорадочно обшарил взглядом кухонный стол и схватил соленый огурец из миски.
    - Черт! - прохрипел лейтенант, когда огонь в горле немного угас, - Я думал это вода!
    - Виноват, - сказал Меднек, - А я думал, вам не повредит глотнуть чего покрепче, чтобы восстановить силы. Воды-то напиться завсегда успеете.
    - Гражданин Меднек, - серьезным тоном обратился Парфенов к старосте, - У вас не найдется какой-нибудь запасной одежды? Штаны, куртка… И обувь. Я все верну, обещаю.
    - Найдется, отчего ж не найтись, - добродушно ответил староста, - Только вы, товарищ лейтенант, час назад лежали вроде мертвого, я уж боялся – не очнетесь вовсе. А тут вдруг куда-то идти надумали?
    - Я должен найти убийцу, - сказал Парфенов, - Еще не знаю с чего начать, но я должен хоть что-то сделать. Не могу просто лежать в постели, зная, что эта тварь бродит поблизости.
    - Похвальное рвение, товарищ лейтенант - заметил староста, - Но как насчет того, чтобы сперва все обмозговать? Как говорится: ум хорошо, а два – лучше.
    - Согласен, - кивнул Парфенов, - И давайте что ли на «ты» и без лишних церемоний. С этими «товарищами лейтенантами» мы до вечера не управимся.
    - Хорошо, - ответил Меднек, - Не скажу, что я полностью и до конца поверил в то, что ты рассказывал, но в одном ты прав - нужно что-то предпринять. Если вы уедете, это не решит проблему. Убийства не прекратятся. Зло уже разбужено. То ли виной тому немцы, проникшие в заброшенную шахту, то ли это произошло еще до вашего появления… Как мы будем жить, зная, что любой ночью кто-то может погибнуть? Зная, что жертвой может стать кто-то из близких? Уже несколько семей покинули свои дома, уехали в другие поселения. Но все уехать не могут. Сейчас, пока ты здесь, у нас есть шанс покончить с этой бедой… Ты единственный из военных, кто видел воплощение зла, и ты веришь, что это не выдумка. И… ты не боишься его.
    - Не боюсь! - воскликнул Парфенов, - Я правда хочу помочь и готов еще раз рискнуть жизнью. Но что мне делать? Как мне выследить и найти это… существо? Как мне убить его, если обычное оружие оказалось бесполезным? Как защитить жителей села? Слишком много вопросов без ответов. Хотя я столкнулся с той тварью прямо-таки нос к носу, я до сих пор не понимаю: кто или что это было?
    - Может, на этот вопрос я помогу вам найти ответ, - приглушенно послышалось с чердака, - Сейчас, погодите!
    Парфенов вздрогнул и чуть не схватился за пистолет, но узнав голос, успокоился. Заскрипели ступени приставной лестницы. Михась, внук старосты, знакомый нам по первым страницам этой повести, спустился с чердака, держа подмышкой какую-то толстую книгу. Глаза у парня горели так, словно он только что заглянул в окно женской бани.
    - И давно ты там? – напустился на него Меднек, - Почему не отозвался, когда я звал?
    - Давно, давно, - ответил Михась, - И этот разговор ваш слышал, и прошлый, с капитаном. А не отозвался… ну уж прости, деда, занят был. Много думал, книжку вот читал…
    - Темнишь ты что-то, Михась, - сказал Парфенов, - Давай, выкладывай, с чем пришел?
    Михась положил книгу на стол и раскрыл на заранее заложенном бумажкой месте. Парфенов взглянул на большую цветную иллюстрацию и снова вздрогнул.
    - Что за чертовщина… - пробормотал лейтенант.
    - С таким чудищем вы столкнулись этой ночью? – спросил Михась.
    Парфенов внимательно вгляделся в рисунок. Выполненный с душой и старанием, стилизованный под иллюстрации в средневековых рукописных книгах, он изображал огромного зверя, стискивающего когтистыми лапами хрупкую, лишившуюся чувств девицу, и отважного воина в доспехах, бросающегося с занесенным мечом на выручку. Поросшее густой жесткой шерстью туловище чудовища венчала волчья голова с красными, будто горящими, глазами. Клыкастая пасть была широко раскрыта, извергая не то клубы пара, не то зловонное дыхание, по рисунку трудно понять. Существо стояло на задних лапах, сгорбившись, но даже так было выше рыцаря на голову. Казалось, оно так увлечено созерцанием жертвы в своих передних конечностях, что даже не замечает угрозы.
    - Знаешь… есть, конечно, что-то общее, - проговорил, наконец, Парфенов, и постучал по раскрытой книге пальцем, - Только этого, сразу видно, художник рисовал не с натуры и не по памяти, а так, выдумал из головы. Что-то от волка, что-то от человека. А тот… тот не выглядел, ни как волк, ни как человек с волчьей башкой, и он был страшней. Но вообще, похоже!
    - Это что за книга? – обеспокоенно спросил Меднек, - Откуда она у тебя, Михась?
    - В прошлом году в городе на ножик выменял, - гордо сообщил Михась.
    Парфенов поднял и перевернул книгу обложкой вверх. Заглавие, как и весь текст в книге, было на румынском. Лейтенант вопросительно взглянул на старосту.
    - «Западнославянские сказки и предания», - прочитал Меднек, - Ты что это – шутить тут с нами вздумал? Вот я тебе уши-то оборву, паршивец! Мы тут о серьезных делах говорим! Сказки…
    Михась отскочил от стола и в притворном испуге прикрыл ладонями уши.
    - Напрасно вы так, дедушка Петр! Вы когда капитану про каменоломню рассказывали – он тоже сказал «сказки»… И то сказки, и это сказки, да только корни-то у сказок из одного прошлого растут.
    - Гм, а ведь, наверное, занятное чтиво, - произнес лейтенант, листая книгу в поисках картинок, - Жаль, не понимаю ни слова. Михась, так что там говорится насчет этих чудовищ с головой волка?
    - На западе их называли вервольфами, - изрек Михась с видом знатока, - У нас кличут волколаками. У вас – оборотнями, потому что они оборачиваются; днем – как обычный человек, а ночью или в полнолуние превращается в волка или в чудище с волчьей головой, как на картинке.
    - Вчера ночью была полная луна, - вспомнил Парфенов.
    Староста хотел было что-то возразить, но промолчал, лишь качая головой. И правда, что тут возразишь, когда совсем недавно он рассказывал капитану Никитину про проклятую каменоломню? В проклятие-то Меднек верил, в ведьм и колдунов – тоже. А раз так – чего ж не поверить в волколаков?
    - Но ведь эти легенды про людей, что оборачиваются зверями, наверное, зародились в незапамятные времена, - все-таки вставил староста, - Если и существовали когда-то волколаки, они не могли бы дожить до наших дней. Их бы просто перебили.
    - Всегда остаются недобитки, - твердо сказал Парфенов, - Или, возможно, до сих пор существует нечто, способное превратить обычного человека в чудовище. Так ты говоришь, Михась, большую часть времени оборотень выглядит как человек? То есть, он и живет среди людей?
    Михась с готовностью кивнул.
    - Да, во многих этих историях волколак живет в селе или городе, до поры до времени не навлекая на себя подозрений. В одной легенде дровосек отправился в лес и столкнулся там с волком. Обороняясь, он отсек волку лапу топором. Волк убежал, а на следующий день дровосек увидел своего соседа с перевязанным обрубком руки – так и понял, что это волколак.
    - Значит, и то чудовище может оказаться кем-то из жителей вашего села?
    - Выходит так, - согласился староста.
    - А ведь я так и подумал, когда гнался за ним, и он все еще был в человечьем облике, - сказал Парфенов, - Я не видел лица, но фигура, движения мне показались знакомыми. Сдается мне, я видел этого человека раньше. Может, в то утро, когда после убийства девушки собралась толпа, может, позже, в другой день… Эх, не вспомню теперь, народу там было много… И ведь капитан говорил мне о каком-то человеке, которого Звягинцев видел недалеко от места убийства; они хотели сегодня его искать! Может, это тот самый!
    Лейтенант замолчал, пытаясь привести в порядок мысли, спутанные, словно клубок ниток. То, что в первый день представлялось страшным, мерзким, но все же понятным преступлением, с ясным мотивом и определенным кругом подозреваемых, теперь превратилось в мешанину из событий, между которыми, по идее, должна быть связь, но ухватить ее не получалось. Мотивы убийцы непонятны, приметы неизвестны. В подозреваемые можно записывать хоть всех жителей села мужского пола, высокого роста и крепкого телосложения. Хотя таких и немного, но десяток-другой точно наберется. И никаких улик, одни догадки, предположения, и… курам на смех – книжка со сказками в качестве справочного пособия!
    - Должна же быть хоть какая-то зацепка, - на грани отчаяния проговорил Парфенов, - Что-то, указывающее на этого оборотня… Может, странности в поведении, или просто странные события в селе… Он же, получается, и до нашего приезда здесь жил. И никто ничего не замечал?
    Староста пожал плечами.
    - Про каменоломню я уже рассказал. А больше и в голову ничего не приходит.
    - Деда, а про собак скажи, - напомнил Михась.
    - А что с собаками? – заинтересовался Парфенов.
    - Да что там говорить? Собачий мор у нас тут приключился, - сказал Меднек, - Года полтора или около того назад. Часть собак подохли, непонятно от чего. Часть… просто пропали. Сбежали, наверное. Но я не понимаю, какое это может иметь отношение…
    - В этом есть смысл! – прервал его Парфенов, - Собаки, возможно, чуяли оборотня, даже если он выглядел, как человек. Естественно, он постарался избавиться от собак. А не помните еще каких-то странных происшествий примерно в то же время? Может, люди пропадали?
    - Война же шла, - сказал Меднек. Разве уследишь за всеми? Кто от немцев бежал, кто в армии, кто в партизаны подался, кто еще чего… Многие пропадали. А вот так, чтобы по-странному исчезали – не вспоминается.
    - Эх, и тут тупик, - вздохнул лейтенант.
    - Ты вот что, командир, попробуй-ка вернуться к началу, - посоветовал Меднек, - Да поразмысли над гибелью Марицы и вашего солдата. Почему они были убиты именно так, а не иначе?
    - То есть? – не понял Парфенов.
    - Мы считаем, что оборотень среди нас не меньше чем несколько лет, так? И все это время он избегал подозрений. Если он и нападал на людей, то это происходило где-нибудь в лесу; тела не находили, или находили уже объеденными волками. Так что же заставило его пойти на риск разоблачения – убить прямо там, где он живет?
    - Девушку он мог убить просто в припадке ярости, - предположил Парфенов, - То убийство как раз похоже на совершенное впопыхах, без плана и подготовки. А вот со вторым убийством действительно загвоздка, ничего непонятно. Зачем ему вообще было убивать Белкина, которого мы подозревали в убийстве? Не проще ему было затаиться, дождаться, пока мы уедем? Никто бы на него и не подумал.
    - Постой-ка, - сказал Меднек, - Белкин – это тот, кого после допроса в подпол посадили? Но убили-то совсем другого солдата.
    - Да, но убийца пытался добраться до Белкина… то есть, мы так считали. Он убил караульного, потому что иначе не мог проникнуть дом… Но… зачем ему вообще убивать Белкина? - повторил Парфенов, и понял, что окончательно запутался.
    - Вот именно! – подчеркнул староста, - Так может, убили-то как раз того, кого хотели убить?
    Парфенов ошарашенно посмотрел на Меднека так, словно тот заговорил на китайском. Мысль о том, что целью убийцы мог быть Звягинцев, а не Белкин, до этого момента даже не приходила ему в голову. На первый взгляд – бессмыслица какая-то, при чем тут Звягинцев? Но и смерть Белкина настоящему убийце вроде как не нужна, и даже опасна. Тем не менее, один боец жив, а другой мертв – и следует рассмотреть возможность, что именно таков был план убийцы.
    - Все это время я исходил из того, что целью покушения был Белкин, а Звягинцев просто подвернулся под руку, потому что стоял той ночью в карауле, - сказал Парфенов, - Мы-то с капитаном сперва считали, что это местные самосуд задумали. Но это имело смысл только до того момента, как я столкнулся с настоящим убийцей. А после – все рассыпается… Эх, знать бы все-таки, кто ту записку написал да подбросил – может, эта ниточка куда-то приведет?
    Михась вновь опустил глаза, и это не укрылось от внимания лейтенанта.
    - Михась, а ну выкладывай все без утайки!
    - Да я, я ее написал, - признался парень, - Нарочно так накарябал, как курица лапой, чтоб не узнали подчерк.
    - Так что ж ты раньше молчал?! – гневно рявкнул дед Михася, - Мы тут головы ломаем, а он…! Тебе башку оторвать мало!
    Парфенов же, напротив, почувствовал облегчение. Хоть одна из загадочных слагаемых головоломки прояснилась. Это внушало надежду, что и остальной клубок удастся распутать. Ругать парня лейтенант не собирался, ведь именно благодаря записке Парфенов остался ночью в засаде и стал свидетелем второго убийства, но оставались кое-какие вопросы.
    - Ты хоть понимаешь, как подставился с этой запиской? – спросил Парфенов, - Ты ведь мог оказаться причастным к нападению и убийству. Кто тебя только надоумил? Ты же не мог сам до такого думаться, признавайся?
    Михась, принадлежащий к той породе людей, которые не то что убедительно соврать, но даже просто умолчать правду не могут, неохотно кивнул.
    - Да, был один человек…
    - Кто?! – в один голос воскликнули Парфенов и Меднек.
    - Только пообещайте, что ничего плохого ему не будет, - выставил условие Михась, - Он ни в чем не виноват, просто предупредить вас хотел. И он очень просил, чтобы я ничего о нем вам не говорил. Обещаете?
    Староста закатил глаза. Парфенов же оживился, словно ищейка, напавшая на след.
    - Михась, ты вроде неглупый парень, - ласково сказал он, и Меднек сразу вспомнил допрос Белкина, когда после таких же ласковых слов последовал яростный взрыв, - Но ты, видимо, не до конца понимаешь, что происходит. Погибли два человека, причем от рук какого-то сверхъестественного существа. И еще неизвестно кто погибнет, если мы не найдем и не покончим с этим чудовищем, как можно скорее…
    - Просто скажи ему имя, - вставил Меднек.
    - Э-эх, - вздохнул парень, - Пастор это был. Отец Григор.
    Хотя Парфенов меньше всего ожидал услышать имя священника, у него уже начала иссякать способность удивляться.
    - И что же он тебе сказал?
    - Попросил предупредить, чтобы ночью вы были начеку. Посоветовал написать записку. И велел никому не рассказывать о разговоре с ним.
    - И все? Он не объяснил, почему и о чем предупреждает?
    - Не-а. Но он так убедительно говорил… Я уверен, он не желал вам зла. И он же священник, как я мог ему не поверить?
    - А о том, откуда ему было известно о готовящемся нападении, ты не подумал?! О нападении оборотня, чтоб его!
    - На роль волколака отец Григор точно не подходит, - вступился за священника Меднек, - Нечисть и нежить, хоть в человеческом обличье, хоть в каком, не может ступить на освященную землю и войти в церковь.
    - Пусть так, но он может что-то знать, - сказал Парфенов, - Я поговорю с ним позже. А сейчас остался еще один важный вопрос. Михась, в этой твоей книжке говорится, чего боятся твари, вроде оборотней? Или как их убивали?
    Михась поспешно перелистнул несколько страниц.
    - Так… сейчас. Ага, вот! Тут разное упоминается. Иногда, холодное железо. Порой чеснок… а, нет, это про вампиров. Вот, нашел – серебро! Серебряные пули. Ими можно убить оборотня.
    - Серебряные пули… - повторил Парфенов, - Пистолет у меня есть, патроны тоже… Но из чего сделать пули?
    - Ну, серебро достать можно даже в нашем захолустье, - сказал Михась, - Правда, деда? У тебя ведь есть что-нибудь серебряное, и ты можешь попросить у соседей? Крестики, монеты, какие-нибудь украшения. Все это можно переплавить.
    - Хорошо, я дам немного серебра и, возможно, соберу что-нибудь по соседним домам. Мне могут дать, если только я не стану упоминать про оборотня и серебряные пули.
    - А расплавить серебро и отлить пули может кузнец, - добавил Михась, - Только бы он не отказал… Еще подумает, что мы смеемся над его горем.
    - Он не откажет, если я попрошу, - сказал староста.
    Парфенов взглянул на часы и с неудовольствием отметил, что разговор занял слишком много времени; было уже почти три часа дня. К тому же, погода портилась. Ясное солнце, светившее последние дни, заволокло тучами, намечался дождь.
    По понятным причинам, лейтенант хотел покончить с поисками оборотня до наступления темноты. Неизвестно, способен ли убийца перекидываться при свете дня и обладает ли он, будучи человеком, той же силой и ловкостью, что в обличье зверя, но проверять это на практике у Парфенова не было ни малейшего желания. Независимо от того, будет у него в руках пистолет с серебряными пулями или с обычными.
    - Хорошо, - сказал Парфенов старосте, - Давайте встретимся у кузницы, сразу, как только вы раздобудете серебро. Михась, ты будешь за связного – не пропадай из виду. А мне сейчас нужно кое-что сделать… - лейтенант, напрочь забыв о своем древнеримском одеянии, встал и направился к выходу, но перехватил насмешливый взгляд Михася, - Что?
    - Может, сперва переоденешься? – напомнил Меднек, - Сейчас я дам что-нибудь из своего. Правда, великовато будет.

***

    - Това-а-арищ капитан, а това-а-арищ капитан?
    - Что тебе, Белкин?
    - Распорядитесь, чтоб мне оружие вернули. Что я за солдат такой – без оружия? Даже у кашеваров винтовки есть.
    - Подождешь до отъезда.
    - Това-а-арищ капитан…
    - Ну что тебе, Белкин?
    - Вы меня из-под ареста освободили?
    - Освободил.
    - Значит, вины на мне никакой нет?
    - Вроде как нет.
    - Тогда распорядитесь, чтобы оружие вернули.
    - Да зачем оно тебе, Белкин? В кого стрелять собрался?
    - Ни в кого. А только товарищи смеяться будут.
    - Не говори ерунды, никто смеяться не будет.
    - Ну това-а-арищ капитан!
    - Так, Белкин, ты ведь не отстанешь?
    - Не отстану. Хочу служить, как и раньше. Даже лучше. Чтоб никаких больше на меня нареканий не было. Хотите, так на самые опасные задания меня посылайте, хоть к черту в пекло. Только какой от меня толк без оружия?
    - Ладно. Сержант Краско, поди сюда! Сержант, вот рядовой Белкин жалуется, что ему оружие не доверяют.
    - Так вы ж сами велели, товарищ капитан…
    - Сперва велел, теперь отвелел… Ты вот что, сержант… В каменоломне, небось, весь магазин расстрелял?
    - А то ж. Пулемет – он стрельбу любит.
    - Вот и выдай рядовому Белкину сей пулемет. Пусть таскает, он парень здоровый. А патроны ему ни к чему, он стрелять ни в кого не собирается. Верно, Белкин?
    - Ну това-а-арищ капитан!
    - Отставить нытье. Выбирай – либо пулемет, либо ничего. Про то, что патронов нет, будем знать только мы с сержантом. Берешь?
    - Эх, ну давайте.
    Тут Белкин стрельнул глазами куда-то за спину капитана, и на его лице появилось затравленное выражение. Никитин, еще не оборачиваясь, безошибочно предсказал приближение человека, не так давно угрожавшего рядовому трибуналом и засадившего на три дня в сырой подпол. Капитан обернулся и едва удержался от улыбки. В широченных штанах с подвернутыми штанинами, старомодном пиджаке с прорехами подмышками и с забинтованной головой лейтенант Парфенов выглядел на редкость жалко и комично, не помогала даже кобура с пистолетом. Хуже всего, что он сам это осознавал, но поделать ничего не мог.
    Капитан поскорее отпустил Белкина с сержантом, а сам двинулся навстречу политруку.
    - Ты чего поднялся, Олег?
    Парфенов недовольно поморщился.
    - Бока уже отлежал, товарищ капитан, - ответил он, - У меня к вам просьба…
    - Только не говори, что собираешься осматривать место преступления и искать улики!
    - Нет, - ответил Парфенов, - Вернее, не совсем. Вы были правы – обычные методы расследования тут не дадут результатов. Но у меня появились кое-какие мысли… Думаю, я близок к разгадке. Прошу вас, товарищ капитан, отдать приказ солдатам перекрыть выезды и выходы из села. Никто не должен покидать его.
    Никитин обомлел. Он-то надеялся, что Парфенов отдохнет и уймется, а получилось наоборот. Что ж это у людей за жажда деятельности такая? Сперва взялся убийцу девушки искать – ну, это было в порядке вещей. Затем, та ночная засада – уж после этого-то пора сообразить, что поиск приключений на свою задницу ничем хорошим обычно не кончается! Это капитан еще про выходку Парфенова в каменоломне ничего не знал.
    - Ты соображаешь, что говоришь? – напустился Никитин на политрука, - У нас и так отношения с местным населением испортились, чуть до бунта не дошло. Люди уж из села разбегаются. А ты хочешь оцепление выставить? На каком основании? Кого ты пытаешься таким образом поймать? Того, кто убил Звягинцева и напал на тебя, давно уж след простыл!
    - Нет, товарищ капитан, - спокойно и уверенно возразил Парфенов, - Я думаю, убийца все еще здесь, в Берештах.
    - С чего ты это взял?
    - Про то, что я остался жив, лишь потерял сознание, из жителей села знают всего несколько человек. Нападавший может считать, что убил меня. Других свидетелей ночного убийства нет, никаких улик и следов, никаких подозреваемых… Так с какой стати ему убегать?
    Никитин вынужден был признать, что рассуждения лейтенанта звучат логично. Но только при условии, что убийца – местный.
    - Ну, допустим, - согласился капитан, - А с какой стати ему убегать сейчас, даже если он узнает, что ты жив?
    - Он может опасаться, что я видел его лицо и смогу опознать, - ответил Парфенов.
    - Постой-ка, «он может опасаться» или ты действительно видел его лицо? – уточнил Никитин.
    Парфенов промолчал. Но в его блестящих глазах Никитин увидел такую фанатичную уверенность и стремление во что бы то ни стало довести дело до конца, что решил в последний раз пойти на уступку. В конце концов, через несколько часов они покинут село, так пусть лейтенант проведет это время с пользой, вместо того, чтобы валяться в постели. Вдруг, чем черт не шутит, он и правда вычислит убийцу.
    - Ну, вот что, Олег, - сказал Никитин, - Сделаем так: пикеты на въезде в село я выставлю, но чисто для вида. Препятствовать выходу из села они, конечно, не станут – это лишнее. Пусть просто стоят и делают вид, будто кого-то высматривают. Если твои предположения касательно образа мыслей преступника верны, то это должно сработать.
    Парфенов неохотно согласился. Впрочем, он и сам не верил, что от пикетов будет другой толк. И, жалея и без того измотанные нервы командира, не стал упоминать, что тот убийца, то чудовище, с которым они имеют дело, скорее постарается довершить начатое и прикончить единственного свидетеля, чем станет убегать.
    - И имей в виду, - строго сказал Никитин, - Бойцы будут находиться на постах только до наступления темноты. Хватит с нас одного убитого. Если до вечера ты не найдешь убийцу – оставаться в селе еще на одну ночь мы не станем. Да, и еще… Будь осторожен, Олег.

***

    Впервые за последние четыре дня из кузницы доносилось звяканье металла, над трубой, ведущей от горна, поднимался дымок. То ли по настоянию жены и друзей, то ли вняв собственному голосу разума, Мартин Златов все-таки решил бороться с запоем самым действенным способом – принялся за работу. С отрешенным видом он постукивал молотом по железке неопределенной форме, придерживая ее щипцами на наковальне. Чем этой железке суждено было стать, ведал пока лишь сам кузнец.
    К кузнице подошел Петр Меднек, остановился неподалеку, молча наблюдая за работой кузнеца. Через плечо у старосты висела старая обшарпанная двустволка, карманы куртки оттопыривали патроны.
    - Никак на охоту собрался? – заметил кузнец, прервав работу и сунув заготовку в раскаленные угли горна.
    - Вроде того, - уклончиво ответил Меднек, - Ты-то как, Мартин? Как жена?
    - Я-то ничего, а Софья, кажись, ума решилась. По ночам стонет, орет, все Маришку зовет. То ей мерещится, что дочка по хате ходит, то в кухне посудой гремит…
    - Ну вы это… держитесь, - сказал староста, - Многие в войну родных потеряли, но жизнь-то продолжается.
    - Да держимся, куда деваться? - хмуро ответил Златов, - Вот, поработать малость решил, а то с тоски да с безделья на стенку уже полез.
    - Это хорошо, это правильно, - пробормотал Меднек, кивая головой, - А мы-то к тебе как раз насчет работы. Так, небольшая помощь нужна, уж ты не откажи.
    - Кто это «мы»? – спросил кузнец и, перехватив взгляд старосты, оглянулся, уставившись на приближающегося Парфенова. Глаза кузнеца сузились, под кожей заиграли желваки, - А этому что здесь надо? Ишь, вырядился, как чучело.
    Если Парфенов и расслышал эту обидную реплику кузнеца, то не подал вида. Пригнувшись, чтобы не задеть головой низкую притолоку, он вошел в темную кузницу, освещаемую лишь светом углей в очаге. Немного постоял, пока глаза привыкали к полумраку, затем откашлялся и произнес:
    - Товарищ Златов, поверьте, я глубоко и искренне сожалею о том, что случилось с вашей дочерью, и сочувствую вам. Но была убита не только она, но и один из наших солдат. И это может стать только началом…
    Кузнец раздраженно поморщился, вороша железкой угли.
    - Какое мне дело до ваших солдат? Если б можно было отдать все ваши жизни за то, чтобы вернуть Марицу – я сделал бы это не задумываясь!
    - Мартин! – громким шепотом встрял в разговор Меднек, - Я все понимаю, но ты думай, что говоришь.
    - Эти убийства – дело рук одного… существа, - игнорируя реплику кузнеца, уверенным и спокойным тоном продолжил Парфенов, - Этой ночью я видел его так же близко и отчетливо, как сейчас вижу вас – и это был не человек. И не зверь. Вы можете верить мне или не верить, но нам нужна ваша помощь. Не лично мне, всем. С этой тварью нужно покончить, иначе она покончит с кем-то еще. Все жители села в опасности.
    Кузнец налитыми кровью глазами уставился на Парфенова, как будто тот объявил, что они с кузнецом – родные братья, разлученные в детстве. На хмуром, перепачканном сажей лице сменяли друг друга то гнев, то удивление, то сомнение. Казалось, Златов вот-вот набросится на незваного гостя с руганью, а может и с чем потяжелее в руках. Но когда кузнец вглядывался в глаза офицера, пытаясь распознать во взгляде издевку и фальшь, он видел лишь твердую решимость, и веру в те слова, что произносили губы.
    - Ты ведь сейчас о волколаке говоришь, да? – не столько слова кузнеца, сколько тон, которым он их произнес, заставили вздрогнуть и Меднека и Парфенова.
    - Знаю, это звучит невероятно, но… - начал было Парфенов, но кузнец перебил его.
    - В нашем селе ты можешь по пальцам пересчитать людей, что всерьез отнесутся к россказням о волколаках и оборотнях. Но я из их числа. Меня не придется убеждать в существовании этих тварей.
    - Вы тоже видели его?! – воскликнул Парфенов, - Этой ночью?
    - Нет, не этой ночью, - покачал головой Златов, - Но много лет назад, когда я был подростком, волколак забрал мою младшую сестру, Дорину. Мы играли в лесу, собирали ягоды, увлеклись и не заметили, что солнце зашло и наступили сумерки. А ведь родители часто поучали говорили нам, как и сейчас мы учим свои детей – не ходить в лес после наступления темноты. Я всего на минуту потерял сестру из виду в овраге, в густых зарослях ежевики. И вдруг услышал, как она закричала. Это был ужасный вопль, как кричат от ужаса и боли. Я бросился на помощь прямо через колючие кусты, но пока продрался… было уже поздно. Я увидел нечто вроде огромного зверя, сплошь покрытого темной шерстью. Он стоял на задних лапах, а в передних сжимал окровавленное тело моей сестры. Я обомлел от страха, не мог сдвинуться с места, а чудовище со своей добычей быстро скрылось в лесу... Но если б я оказался смелее и кинулся бы на него – наверное, разделил бы участь сестры…
    - Почему ты никогда не рассказывал об этом, Мартин? – встревоженно спросил Меднек, - Я первый раз слышу о том, что случилось с твоей сестрой.
    - А кто бы мне поверил? Я ж в тот день, как домой прибежал, пытался рассказать обо всем родителям, но даже они не поверили. Решили, что я тронулся рассудком. А позже, сами убеждали меня, что Доринку растерзали волки. Мол, это так потрясло меня, что я вообразил невесть что. Но волки не могли бы утащить жертву далеко, а тело сестры так и не нашли. Лишь кровь на земле, и странные следы, вроде как волчьи… но не волчьи. Большие и вытянутые, как ступня у человека.
    - Господи… Я вот что думаю: ведь таких историй, в которые никто бы не поверил, может быть не одна и не две, - вздохнул Меднек, - Кто знает, сколько людей в округе погибли или пропали так же, как сестра Мартина. И даже если кто-то был тому свидетелем… Люди просто не хотят верить в то, чего не понимают, в то, что они веками считали сказками. Неверие защищает нечисть надежнее, чем густой лес.
    - Но… не может же такого быть, что оборотень обитал в селе или рядом с ним с тех самых пор? – в недоумении проговорил Парфенов, - Сколько лет прошло? Около тридцати?
    - Видать, то был другой, - ответил Меднек, - Я твоему командиру рассказывал про каменоломню. Как раз лет тридцать назад и поползло оттуда… Потом, вроде как, затишье наступило. А сейчас, значиться, снова.
    - Угу, про каменоломню Петр верно говорит, - кивнул кузнец, - Нечистое место, и плохое было время, пока она работала. Так вы думаете – она всему причиной? И волколаки оттуда же?
    - Мы не знаем, - ответил Парфенов, - Мы вообще мало знаем о том, что происходит. Но, думаю, та часть, что касается оборотня и убийств, случившихся в селе в последние дни – поддается разгадке и решению. Я собираюсь покончить с тем оборотнем, что убил вашу дочь и нашего бойца. А потом… потом можно будет разобраться и с этой вашей каменоломней.
    - Ты знаешь – кто он или где его искать? – спросил Мартин Златов.
    Парфенов покачал головой.
    - Пока нет, но у меня есть кое-какие догадки. Считаю, что оборотень – один из местных жителей, и искать его следует здесь, в селе, - лейтенант взглянул на небо, которое уже начало темнеть, затем на часы, - Раз вы верите мне, а я верю вам – не стоит терять драгоценное время на разговоры.
    - Тогда найди того, кто убил мою девочку! – глухо проронил кузнец, - А когда найдешь – убей! И пусть эта тварь знает, что это расплата за все.
    - Я сделаю все, что в моих силах, - ответил Парфенов, - Но мне понадобится и ваша помощь.
    Лейтенант взял протянутый старостой небольшой мешочек, вытряхнул из него на ладонь несколько простеньких серебряных украшений, нательный крестик, старинную монету.
    - Вы сможете переплавить это серебро и изготовить пули? Они нужны мне сегодня, чем раньше – тем лучше.
    - Конечно, это будет нетрудно, если есть образец, - согласился Златов, - Сделаю прямо сейчас, при тебе. Считаешь, серебро – лучшее средство?
    Парфенов не стал уточнять, что это единственное имеющееся в его арсенале средство. Он вынул магазин из пистолета, извлек три блестящих латунью патрона и вместе с серебром ссыпал в мозолистую ладонь кузнеца. Тот разложил патроны в рядок на верстаке, а серебро поместил в небольшой, похожий на глиняную кружку, тигель. После чего, вновь протянул лейтенанту раскрытую ладонь. Парфенов не сразу понял, чего хочет кузнец.
    - Ты, это… извини, если что, - пробормотал Златов, - Поначалу я ваших винил, да и вообще…
    Вместо ответа, Парфенов стиснул шершавую ладонь кузнеца в крепком рукопожатии.

***

    Никитин, несмотря на свое скептическое отношение к замыслам Парфенова, все же поступил по-честному и выставил посты в тех местах, где единственная дорога входила и выходила из села. Кроме того, патруль из трех бойцов патрулировал село по периметру. Как рассудил капитан, пусть лучше солдаты занимаются привычным делом, чем беспорядочно толпятся в доме или во дворе, обмениваясь сплетнями и морально разлагаясь.
    Но и караульным на постах, и патрулям, было дано строгое указание: местных жителей понапрасну не дергать, баб, детей и стариков вообще не задерживать. Что же касается взрослых мужиков – лишь опрашивать куда и зачем те идут, не раскрывая цели этих вопросов. Собственно, о том, зачем перед самым отъездом понадобился весь этот балаган с постами и патрулями, Никитин не стал рассказывать даже сержанту Краско и старшине Егорову. Ограничился кратким: «на всякий случай».
    Главную роль в том, что капитан пошел на поводу у политрука и чуть ли не всех бойцов отряда туда же повел, сыграли, конечно, не воспоминания о виденном и пережитом в жуткой зловонной штольне, а его вполне естественное желание помочь Парфенову в поисках убийцы. Но и мысли о том, что в каменоломне и селе происходит нечто странное, выходящее за рамки здравого смысла и, возможно, взаимосвязанное, не покидали голову Никитина. Сомнения и размышления о том, что в рассказах Парфенова и Меднека может оказаться хотя бы толика правды, вызывали у капитана нервную дрожь. Он не был суеверным, но, как и многие другие советские люди, обращал внимание на приметы, вроде переходящей дорогу черной кошки или разбитого зеркала. И хотя никто не мог бы упрекнуть Никитина в трусости, когда дело касалось службы и долга, в душе он оставался обычным человеком, со свойственному человеку страхами. Особенно унаследованным от далеких предков страхом перед неведомым и непознаваемым.
    Расстановка и проверка постов на некоторое время отвлекла Никитина от неприятных мыслей. Он проверил, как чувствуют себя раненые в каменоломне. Заглянул в кузов полуторки, куда погрузили завернутое в плащ-палатку тело убитого Звягинцева. Покончив, наконец, с этими обязанностями, он снова стал задумываться и ловить себя на том, что то и дело смотрит на часы, прикидывая, долго ли еще до захода солнца. Надо было чем-то заняться.
    Тут Никитин вспомнил о единственном захваченном их отрядом пленном – немецком майоре Лиланде. Немец под усиленной охраной сидел в том же подполе, где до этого держали Белкина. Хорошо бы его допросить, да вот незадача – единственный, кто мог бы проводить допрос на немецком – лейтенант Парфенов.
    Капитан вернулся в дом старосты, но не застал там ни Меднека, ни Парфенова, которые в это время встречались с кузнецом. Никитин хотел было плюнуть на допрос, отложить его до возвращения в город, но тут на глаза ему попался внук старосты.
    - Михась, у вас в селе кто-нибудь в немецком смыслит?
    - Мало кто. По-румынски-то многие знают. Хотя… отец Григор точно по-немецки говорит, - ответил Михась, - Когда немцы в селе были – он с ними балакал, как я с вами сейчас.
    Привлекать к допросу священника, который, по слухам, симпатизировал немцам, да к тому же наорал на капитана во время последней встречи, Никитину совершенно не хотелось.
    - А кроме него?
    - Ну, я немного знаю, - немного заносчиво сказал Михась, - В школе в Унгене учили немецкому. А вам для чего нужно-то?
    - Немного – это сколько? – заинтересовался капитан, - Переводить сможешь?
    Парню страсть как хотелось поучаствовать в допросе, да еще в качестве переводчика, но он, здраво оценив свои знания, признался:
    - Ну, не так чтобы много. Могу спросить имя, откуда родом, сколько лет и всякое такое. Военные тайны выведывать не берусь.
    - Сойдет для начала, - решил Никитин, - Ум хорошо, а два лучше. Слово ты переведешь, слово я, об остальном догадаемся. Пойдем, побеседуем с нашим недобитком.

***

    Угли в горне все еще светились тускло-красным, напоминая Парфенову глаза виденного им чудовища. Когда же кузнец энергичными движениями стал качать мехи, горн загудел, угли стали золотистыми, местами столь яркими, что больно было смотреть. Пока плавилось серебро, кузнец изготовил формы для отливки, используя для оттисков патроны от пистолета Парфенова. Сперва он аккуратно, чтобы не рассыпать порох, отделил пули от гильз. Затем, смазав пули маслом, вдавил их в кусок мягкой глины. Оставшиеся в глине углубления в точности повторяли форму пуль. Наконец, тонкой блестящей струйкой расплавленное серебро полилось из тигля на форму, заполняя углубления.
    Парфенов, типичный городской житель, никогда не бывавший в сельской кузнице, завороженно наблюдал за этими манипуляциями, с любопытством разглядывал массивную выщербленную наковальню и грубые инструменты из почерневшей от времени и копоти стали, лежащие на верстаке и развешанные на стенах. Вероятно, ими пользовался еще отец, а то и дед нынешнего хозяина кузницы. Но и на часы Парфенов не забывал поглядывать, помня, что в темноте выследить и справиться с чудовищем будет гораздо сложнее.
    - Серебро должно остыть само, - сказал Златов, - Если окунуть форму в воду, она размокнет, развалится и пули будут испорчены, придется начинать с начала. Подождем немного.
    Парфенов предложил кузнецу и старосте по сигарете, они присели на лавку и закурили. Одна мысль не переставала крутиться в голове лейтенанта. Какова же все-таки была причина первого убийства, после которого и началась вся нынешняя кутерьма? Оборотень жил в селе среди людей не день и не два, но до приезда отряда не убивал столь открыто и явно. Так что же взбрело ему в голову, чего он хотел? Подставить советских солдат? Мол, один из них пытался изнасиловать и убил местную девушку, какой негодяй! Подставить конкретно Белкина, добиться суда над ним? А кому из местных это могло быть нужно, и главное – зачем? Нет, все указывало на то, что армейский значок в руке девушки – либо случайное совпадение, либо идея, зародившаяся уже после того, как оборотень расправился со своей жертвой. От размышлений над этой, кажущейся неразрешимой, проблемой у Парфенова вновь разболелась ушибленная голова. Но он ни на минуту не позволял себе расслабиться и отбросить этот спутанный клубок, все еще надеясь найти кончик нити, что позволит его распутать.
    «Если бы мы не явились в село – произошло бы убийство, или нет? – задал сам себе вопрос Парфенов, и сам же ответил, - Скорее всего – нет. Значит, появление и какие-либо действия солдат так или иначе спровоцировали оборотня на убийство. Вероятно, необдуманное, совершенное в гневе или спешке… Так, а почему я говорю о солдатах во множественном числе? Виноват, по-видимому, лишь один. В чем виноват? Проклятье, не знаю! Хорошо, у нас есть два несомненных слагаемых преступления: убийца и жертва. И, допустим, есть некий третий – тот, кто спровоцировал или подтолкнул убийцу. Итак, важны трое; остальных можно отбросить. Марица Златова – жертва. Неизвестный убийца-оборотень. И кто-то из наших солдат – третий. Трое… Что их может связывать? Бермудский треугольник какой-то… Стоп, при чем тут Бермудский?! Треугольник ведь может быть и…».
    Парфенов вздрогнул от внезапного озарения, и одновременно от боли, когда забытая и догоревшая сигарета обожгла ему пальцы. Он отбросил окурок, вздохнул, подбирая слова, и повернулся к сидящему рядом кузнецу.
    - Товарищ Златов… - начал было лейтенант.
    - Мартин, - перебил его кузнец.
    - Хорошо, Мартин. Вы… ты извини, не хочу сыпать соль на рану, но я должен задать несколько вопросов про Марицу. О ее, скажем так… личной жизни. Если уж у кого и спрашивать – то у тебя, согласен? Это не из праздного любопытства.
    - Олег верно говорит, - поручился за Парфенова Меднек, - Ежели что спросит – значит, для дела надо. Не сердись на него.
    Златов помрачнел, но кивнул.
    - Спрашивай, о чем считаешь нужным.
    - У Марицы был ухажер? Парень, с которым она встречалась?
    - Нет, она ни с кем не гуляла. Дружила, конечно, со многими ребятами. Но это раньше, лет до пятнадцати. А потом, как война началась, парней-то ее возраста не осталось, с кем ей встречаться…
    - Точно? – Парфенов ощутил горькое разочарование; похоже, и этот путь никуда не приведет, - Может, она все-таки выказывала интерес, говорила о ком-то, к кому неравнодушна?
    - Не могу припомнить ничего такого, - подумав, ответил Златов, - Она была доброй веселой девочкой, со многими общалась, ко многим относилась тепло. Но не в том смысле, что ты имеешь в виду. Будь она в кого-то влюблена, уж я бы, наверное, заметил. Можно, конечно, жену мою спросить, да я думаю, толку не будет. В селах такие вещи долго в секрете не держатся, особенно если хоть одна баба узнает. Знала бы жена – знали бы все.
    - И мне тут нечего добавить, - сказал Меднек, - Раз уж родители ничего не знали, то я и подавно.
    Не дождавшись продолжения расспросов от Парфенова, кузнец занялся изготовлением пуль. Серебро остыло, теперь оставалось лишь извлечь пули из формы, отполировать, чтобы убрать мелкие неровности, и вставить в гильзы на замену обычным пулям. Меднек раскашлялся и вышел из кузницы наружу, подышать свежим воздухом. Парфенов закурил еще одну сигарету и, задумавшись, следил за работой кузнеца.
    - На нее-то, конечно, заглядывались, - скорее про себя, чем обращаясь к Парфенову, пробормотал Златов, маленьким напильником устраняя едва заметные неровности на кусочке серебра, - Она ж такая красавица у меня… была, доченька моя, - кузнец всхлипнул, но взял себя в руки, - Знаешь, один мужик даже всерьез свататься хотел.
    Парфенов встрепенулся и встал. Его кольнуло необъяснимое, но сильное предчувствие, что он на верном пути, близок к разгадке.
    «Все это время, перебирая возможные мотивы убийцы, я искал в глубине, не замечая то, что на поверхности. Я упускал из вида одну из самых частых причин, ведущих к убийству. То, почему мужчина может убить женщину, даже если он был в нее влюблен. Неразделенная любовь и… ревность!»
    В его памяти отчетливо всплыла картина, виденная им в первый день после приезда в село: улыбающийся до ушей молодой боец с букетом полевых цветов в руках. А следом, он же – мертвый, окровавленный, с разорванным горлом. Убийца приходил не за Белкиным. И Звягинцева он убил не потому, что тот оказался на пути; он расправился именно с тем, с кем хотел.
    - Да только я его отговорил, - стоя у верстака спиной к Парфенову, продолжал кузнец, - Он же мне ровесник, ну какой из него, к черту, жених для Марицы? Да и человек, по правде сказать, дерьмовый, хоть и знакомый мой, выпивали иногда вместе. Ни дочке, ни жене говорить ничего не стал. Чего, думаю, напрасно говорить, если я сам против и отказал ему наотрез? Опять-таки, слухи пойдут, сплетни… Мужику тому обидно будет, еще злобу затаит.
    - А тот человек что же, не женат был? – спросил Парфенов.
    - Была у него жена, да пропала. То ли сбежала, то ли в лесу заблудилась, да сгинула, то ли руки на себя наложила… Темная история, всякое говорили. Бил он ее. Да я бы такому козу не отдал, не то что единственную дочь.
    Златов закончил работу, протер напоследок ветошью три патрона с блестящими серебряными пулями и протянул их лейтенанту. Парфенов привычными движениями снарядил магазин и вставил его в рукоятку пистолета. Передернул затвор – первый патрон скользнул в ствол без малейшей зацепки, и сел плотно, как влитой.
    - Отличная работа, спасибо, - сказал Парфенов, - А когда у него жена пропала?
    - Года полтора или около того назад.
    - А собака твоя? – Парфенов, почуяв след, выстреливал вопросы один за другим, как на допросе.
    - Что – собака? – не понял Златов.
    - Собака давно ли пропала?
    - Гм, да как бы не в то же время. А собака-то при чем? Не только у меня, у всех соседей подохли или пропали, словно мор прошел.
    - Этот человек и сейчас живет в селе?
    - Живет, а как же.
    - Он был в то утро, когда стало известно об убийстве, в толпе, окружившей наших солдат?
    - Может и был, не знаю. Меня-то там не было.
    - Еще что-нибудь странное или необычное в поведении этого человека можешь припомнить? Все, что угодно, любые мелочи, которые на первый взгляд выглядят незначительными.
    - Ну, даже не знаю… Пока ты не начал спрашивать – я и не задумывался как-то. Выпить любит, да кто ж не любит. Что мне – про запах рассказывать?
    - Что с запахом? От него по-особенному пахнет?
    - Какое ремесло – так и пахнет.
    - Имя? – нетерпеливо спросил Парфенов.
    И кузнец назвал имя. Оно было знакомо Парфенову.
    Выйдя наружу Парфенов поежился, когда порыв ветра прошелся по спине, вспотевшей после пребывания в жаркой кузнице. Накрапывал дождь, грозивший перейти в ливень. Солнце совершенно скрылось за свинцовыми тучами, и далеко ли осталось до заката можно было только догадываться.
    - Кажись, гроза будет, - заметил Меднек, в ожидании Парфенова присевший на чурбан у входа в кузницу, под скатом крыши, - Только этого нам не хватало.
    У Парфенова мелькнула мысль – не вернуться ли к дому старосты, чтобы переодеться в свою, пусть и не высохшую до конца форму. Но что так, что эдак, промокнешь насквозь, а каждая минута на счету.
    - Ну, что мы будем делать теперь? – спросил староста, поднимаясь и вскидывая ружье на плечо, - Куда идем?
    - Что значит «мы»? Вам не следует рисковать, - возразил Парфенов, - Я заварил всю эту кашу – мне и расхлебывать. Я в ответе за гибель нашего бойца, я должен найти его убийцу, будь он хоть оборотнем, хоть чертом с рогами. И я не позволю какой-то ублюдочной твари убивать моих людей!
    - Все верно, - ответил Меднек, - Но эта каша заварилась гораздо раньше, чем вы прибыли в наше село. Даже раньше, чем ты появился на свет. Может, даже до моего рождения. Берешты – мое село, я тут родился, вырос и состарился. Я в ответе за село и его жителей. Чувствую, я еще пожалею о том, что ввязался во все это, но я не позволю какой-то ублюдочной твари убивать моих людей!
    Парфенов, понимая, что сейчас не время спорить, кивнул.
    - Так вот почему вы взяли с собой ружье, - произнес он, - Но у вас же нет серебряных пуль.
    - Ничего, - староста похлопал ладонью по прикладу двустволки, темному от времени, покрытому бесчисленными царапинами, - Заряд крупной дроби из этой малышки заставит остановиться и призадуматься хоть оборотня, хоть черта с рогами. А там, даст бог, и ты подоспеешь с серебряными пулями.
    - Хорошо, идемте, - решил Парфенов, - К тому же, мне все равно потребовалась бы ваша помощь в поисках нужного дома, я же не здешний. У меня есть одна зацепка, но сперва нужно кое-что проверить. Не хотелось бы опять ошибиться и вломиться с оружием наизготовку к невиновному человеку.
    - Да уж, не забывай, что серебряные пули убивают обычных людей так же верно, как и нечисть, - заметил Меднек.

***

    Немецкий офицер, сидевший перед капитаном Никитиным, уже не выглядел таким испуганным и растерянным, как при первой их встрече в каменоломне. По мере того, как шло время и увеличивалось расстояние до штольни, где ему пришлось вплотную столкнуться с необъяснимым, мысли и чувства майора Лиланда приходили в порядок. Теперь даже темнота и мышиный шорох в подполе не вызывали у него паники, как поначалу, когда его заперли там. Убедившись, что его ведут не на расстрел, а всего лишь на допрос, Лиланд приободрился. Было приятно хоть немного побыть вне сырого и тесного подпола, пусть даже с двумя вооруженными солдатами за спиной. Темнота и сырость успели осточертеть Лиланду еще в штольне.
    Никитин просмотрел свои немногочисленные записи.
    - Итак, Эрих Лиланд, служивший в звании майора вермахта, что же интересного вы можете нам рассказать? – пробормотал он про себя, - Нет, Михась, все подряд не переводи. Спроси у него вот что: когда и при каких обстоятельствах он покинул свое подразделение? Командовал ли он ротой или, может, батальоном?
    Серьезный Михась, сидящий за столом по правую руку от капитана, старательно подбирая слова, сформулировал вопросы на немецком. То, что его допрашивает местный подросток сперва показалось Лиланду забавным, но, поразмыслив, он решил, что так даже лучше – может, удастся избежать некоторых неприятных или каверзных вопросов, сославшись на несовершенство перевода.
    - Я не покидал свою роту, - ответил Лиланд, - Те солдаты, вместе с которыми я был в подземелье – и есть остатки моей роты. Все, кто выжил, после того, как мы оказались в окружении. Плюс двое из румынской дивизии, они прибились к нам позже.
    - Что вы делали после того, как была разбита ваша часть?
    - Несколько недель прятались в лесу. Потом, когда кончились продукты, стали заходить в деревни и села. В те, где не было советских солдат, конечно.
    - Грабили местное население и мародерствовали, иными словами, - прокомментировал Никитин, выслушав перевод.
    Возможно, Лиланд понял слово «мародерствовали», или догадался по интонации, потому что он поспешно добавил:
    - Мы никогда не убивали никого из местных. Хотя, каюсь, иногда приходилось угрожать и отнимать еду. Мы были в отчаянном положении, поймите. Но у нас не было намерения продолжать боевые действия против вашей армии, мы просто хотели выжить и остаться на свободе.
    - Он правду говорит? – спросил Никитин Михася.
    - В нашем селе никого не убили, это верно, - ответил Михась, - А как в других – не знаю, слухов не доходило.
    - Все, что им было нужно, чтобы выжить – вовремя сдаться. Спроси, откуда у них грузовик? Не в лесу же они его прятали.
    - Нет, мы нашли брошенный грузовик уже после того, как вышли из леса, - ответил Лиланд, - Починили, как смогли, но его хватило ненадолго. Грузовик снова сломался, едва мы выехали из этого села.
    - Кстати, - вспомнил Никитин, - Вас ведь предупредил о нашем приближении кто-то из местных жителей, не так ли?
    Михась выслушал ответ немца, задал пару уточняющих вопросов.
    - Да, по всему выходит, их предупредил один из местных. Но немец не знает имени, а по описанию неясно. Говорит, какой-то мужик.
    - Опять «какой-то мужик», - проворчал Никитин, вспомнив разговор со Звягинцевым, но даже не подозревая, что речь может идти об одном и том же человеке, - А точно не пастор ваш, Григорий? Мне этот поп сразу не понравился.
    - Не, отца Григора не с кем не спутаешь, он как-никак единственный священник в селе, - ответил Михась, - Да и не так уж важно, кто настучал… Валяйте, спрашивайте дальше.

***

    - Ты уверен, что это нужное тебе место? – засомневался Меднек, когда они с Парфеновым оказались возле церкви.
    Парфенов кивнул.
    - Да. Надеюсь, тут я смогу получить подтверждение своим догадкам. Это не займет много времени.
    - Я подожду на крыльце, - сказал Меднек, - Но постарайся не задерживаться. Сам говорил, что время дорого.
    Уже смеркалось. Погода испортилась всерьез и надолго. По небу плыли свинцовые тучи, так низко, что, казалось, вот-вот заденут шпиль церкви. Ветер яростно трепал ветви деревьев. Селяне спешили по домам, снимали белье с веревок, закрывали ставни на окнах.
    И Парфенов и староста понимали, что до вечера осталось совсем немного, и темнота наступит раньше, чем при ясной погоде. Тем не менее, лейтенант настоял на своем. Поднявшись по ступеням, Парфенов толкнул дверь, она была не заперта.
    - Эй, есть тут кто-нибудь? – позвал Парфенов.
    Внутри было пусто. Лейтенант быстрым шагом миновал ряды скамей и приблизился к неприметной дверце справа от алтаря, внизу и по краям которой пробивался тусклый свет. Никто не отзывался на крик. Прислушавшись, Парфенов не мог различить никаких звуков за дверью. Лишь поскрипывали старые рассохшиеся доски под ногами, и дождь, все усиливаясь, барабанил по кровле. Лейтенанту стало жутко, он непроизвольно опустил ладонь на кобуру и расстегнул ее.
    «Что, если наши скудные знания и догадки об оборотнях не стоят и выеденного яйца? – подумал Парфенов, ощущая, как мурашки бегут по спине между лопатками, - Что, если оборотень хитрее, чем мы думаем? Что, если он может превращаться при свете дня, по желанию? Вдруг он может ступить на освященную землю, войти в церковь? Тогда, оборотнем может оказаться даже священник. Неспроста в облике этого пастора было нечто отталкивающее. И он ждет сейчас за дверью, беззвучно ухмыляясь, потому что глупая жертва сама пришла в его логово. Он ждет, прислушиваясь к моим шагам и дыханию, готовый наброситься и убить, разорвать горло клыками или когтями. И ему это удастся, ведь серебряные пули окажутся столь же бесполезны, что и свинцовые!»
    Мелькнула мысль вернуться и позвать на помощь Меднека. Пусть он старик с ржавой двустволкой, но вдвоем будет не так страшно. Но тут Парфенов взглянул на висящее на стене распятие, и хотя в полумраке были видны лишь смутные очертания креста и фигуры, приколоченной к нему, это воодушевило лейтенанта. Нет, не может нечисть найти укрытие в доме Божьем, пусть даже это захудалая сельская церквушка. Потому что, если может – значит, зло и порождения этого зла неуязвимы и непобедимы. А такого просто не должно быть. Ведь верно? Не должно такого быть! Не позволяя себе передумать и отступить, Парфенов сильно толкнул дверь, другой рукой обхватив рукоятку пистолета.
    В крошечной комнате, где едва разместились узкая кровать, письменный стол и шкафчик с книгами, перед распятием – уменьшенной копией того, что висело на стене церкви, стоял на коленях отец Григор. Видимо, общение с Богом так поглотило святого отца, что он не заметил окриков Парфенова, или не посчитал нужным отрываться ради таких пустяков от молитвы. Руки священника были сложены перед грудью, глаза прикрыты. Вернее, были прикрыты до того, как распахнулась дверь и в комнату ворвался вооруженный тип в мокрых обносках с чужого плеча. Даже в тусклом и колеблющемся свете от керосиновой лампы, стоящей на столе, пастор совсем не походил на чудовище, или человека, который готов вот-вот превратиться в чудовище. Парфенов облегченно вздохнул, но все же ощутил и легкое разочарование от того, что его ожидания не оправдались, а страхи оказались напрасными.
    - Вы что себе позволяете?! - возмущенно произнес Суручану, - Что вы хотите?
    Затем, разглядев и узнав своего незваного гостя, священник чуть не задохнулся от гнева и утратил способность связно выражаться.
    - Вы… вы… вы?!
    - Да, это я, - просто ответил Парфенов, не зная, как еще оправдать свое грубое вторжение. Он убрал руку с рукояти пистолета и миролюбиво помахал ей, показывая, что не замышляет ничего дурного, - Извините.
    - Какого… Что вам здесь нужно?! Опять хотите что-то расследовать или допрашивать? Уж не собираетесь ли вы раскопать могилу несчастной Марицы, чтобы еще раз осмотреть тело? Я буду жаловаться вашему командиру!
    - Послушайте, отец Григор, - сказал Парфенов, - Я же извинился, что вот так вломился к вам. Знаю, у нас поначалу были некоторые, гм… разногласия. Но сейчас я пришел к вам не за тем, чтобы допрашивать или обвинять в чем-либо. Я пришел за советом, как… как прихожанин к священнику.
    Пастор фыркнул.
    - Уж не хотите ли вы сказать, что внезапно уверовали в Бога? Хотите причаститься? Исповедоваться в грехах?
    Парфенов замялся, чувствуя стыд и смятение, словно вызванный к доске школьник, не выучивший урок. Одно дело говорить, спорить и даже угрожать служителю церкви, который, в придачу, вдвое старше тебя, будучи защищенным статусом офицера НКВД при исполнении. И другое дело – обратиться к этому же человеку за помощью, в условиях, когда офицерское звание, должность и оружие не играют ровным счетом никакой роли. Да еще придется называть священника «отец», словно родителя. А что, если этот святой отец вздумает сурово отчитать, пристыдить, или, самое худшее, высмеять? Парфенов предпочел бы еще раз встретиться лицом к лицу с оборотнем-убийцей, чем терпеть подобные унижения.
    «Что ж, - подумал лейтенант, - Меня сюда никто палкой не гнал и за язык не тянул. Назвался груздем…»
    - Не знаю, - ответил Парфенов на вопрос священника, - Пока не знаю. Наверное, нет. Я коммунист… и был атеистом. Но в вашем селе я столкнулся с чем-то, что нельзя объяснить с точки зрения коммуниста и атеиста. Мой командир мне не поверил. Солдаты, если я им расскажу, будут смеяться или решат, что я спятил. Но я все еще в своем уме, хотя это стоило мне немалых усилий. Есть люди, которые верят и хотят мне помочь, но мне важно ваше мнение.
    - Я такой же человек, как и другие, - сказал отец Григор, - Но, конечно, если вас что-то гнетет, я готов выслушать и дать совет. Это мой долг.
    - Спасибо, святой отец.
    Слова и тон лейтенанта заставили пастора смягчиться. Священник сразу почувствовал, что молодой офицер пережил нечто страшное, что оставило неизгладимый след в его душе. Он напоминал человека, выжившего при падении самолета, которому предстоит вновь подняться в небо. Поэтому отец Григор постарался забыть о неприятной ссоре во время первой встречи с Парфеновым.
    Вопреки убеждению, сложившемуся у советских офицеров после общения с пастором Суручану, он не был злобным и высокомерным засранцем. Во всяком случае, не всегда. Просто Господь наградил отца Григора сложным и противоречивым характером, в котором возвышенные помыслы боролись и часто проигрывали низменным человеческим страстям. Священник временами был вспыльчив и раздражителен, но больше от осознания собственных недостатков, из-за сомнений в себе и страхов, а не потому, что его выводили из себя окружающие. Напротив, с прихожанами он старался общаться учтиво, как подобает пастырю, службы и обряды проводил обстоятельно, словно в роскошном соборе перед тысячами верующих, а уж проповеди читал так проникновенно, что подчас выжимал слезы не только у женщин, но и у суровых мужиков.
    Что касается якобы дружественного отношения пастора к немецким солдатам, явившимся в село в самом начале войны, то это была не то чтобы совсем ложь, но, скажем так, полуправда. Второй же половиной являлось искреннее стремление священника любой ценой уберечь село от разорения, а его жителей – от репрессий. Если бы для этого пришлось служить еженедельные молебны за победу германского оружия – отец Григор пошел бы и на такую жертву. К сожалению, далеко не все в Берештах это понимали и одобряли. Даже те люди, имущество и хозяйство которых сохранилось в целости, благодаря кроткому заступничеству пастора.
    - Что с вами случилось? – спросил отец Григор, обратив внимание на перевязанную бинтом голову Парфенова, - Вы ранены? Почему вы так одеты?
    - Долгая история, а у меня очень мало времени - ответил Парфенов, - Вот скажите, святой отец… Если человек сознательно выступает против некоего зла, против… скажем так, исчадия ада – может ли он рассчитывать на поддержку светлых сил? А если он никогда не ходил в церковь, не молился, даже не крещен?
    - Послушайте, я не вполне понимаю…
    - Если, столкнувшись лицом к лицу со злом, я вслух или в мыслях буду призывать на помощь Бога – это поможет? Могу ли я надеяться на… божественную помощь?
    Сказать, что пастор был удивлен – значит, не сказать ничего. Он ожидал, что лейтенант заговорит о неких собственных проблемах или переживаниях; возможно, попросит совета, касающегося личной жизни; может, даже признается в чем-то постыдном, о чем не рассказал бы товарищам – хотя такое казалось почти невероятным. Но вопросы о противостоянии добра и зла, способные озадачить даже Иоанна Богослова, исходящие из уст офицера НКВД… Это совершенно сбило священника с толку, он задумался.
    - Сын мой… вы… то есть ты не возражаешь против такого обращения? – сказал, наконец, отец Григор, - Я не до конца понимаю, что происходит, но, мне кажется, ты тоже не понимаешь, о чем просишь. Господь наш – это не инструмент и не оружие. Это нечто большее, чем противник Дьявола. И вера в Него опирается не только на противостояние добра и зла. Я мог бы объяснить…
    - … но у меня нет времени постигать основы веры, - прервал пастора лейтенант, - То есть, вы хотите сказать, что имя Божие, молитвы, крест, святая вода – все это не обладает силой само по себе?
    - Без веры, молитва – всего лишь слова, распятие – кусок дерева, а святая вода – лишь вода.
    - И серебро может оказаться просто блестящим металлом, - со вздохом произнес Парфенов, - Что ж, спасибо и на том, святой отец.
    - Я не договорил, - сказал отец Григор, - Да, веру в Бога нельзя использовать, как пистолет. Но вера способна укрепить твой дух, сделать тебя сильнее. Сын мой, если ты веришь в то, что делаешь правильное и праведное дело, в то, что выступаешь на стороне добра против зла, то не имеет большого значения – веришь ли ты в Бога. Потому что в этом случае Он все равно будет верить в тебя. И Он не оставит тебя, пусть даже это будет не совсем такая помощь, как ты представляешь. Если окажешься в беде, страх и отчаяние будут овладевать твоей душой – вспомни мои слова. Тебе станет легче, я обещаю.
    - Еще раз спасибо, святой отец, - приободрившись, сказал Парфенов, - Это именно то, что я хотел услышать.
    Он уже переступил порог комнаты священника и собирался прикрыть за собой дверь, но вспомнил, о чем так и не спросил священника, хотя собирался с этого начать.
    - Святой отец, я знаю, что это вы попросили внука старосты написать записку; он проговорился, - сказал Парфенов, и, заметив, как при этих словах изменилось лицо пастора, поспешно добавил, - Я ни в чем вас не обвиняю, наоборот! Думаю, благодаря вашему предупреждению погиб лишь один человек, а не больше. Но я должен спросить – как вы узнали? Если вы давно знали, что один из жителей села – оборотень, то почему не сказали об этом прямо, не попросили нашей помощи?
    - Оборотень? – у отца Григора вновь от удивления полезли глаза на лоб, - Господь с тобой, я ничего не знал и знаю ни о каком оборотне! Уж не шутишь ли ты, сын мой?
    - О чем же тогда вы пытались нас предупредить? – недоуменно спросил Парфенов, - Ведь только из-за записки я устроил ночью засаду и узнал, с кем мы имеем дело. Да, в вашем селе поселилось чудовище, и мне казалось, что вы что-то об этом знаете.
    Пастор нерешительно взглянул на настенное распятие, словно ожидая получить разрешение свыше.
    - Что ж, я расскажу, если ты настаиваешь и готов задержаться еще ненадолго, - вздохнув, сказал он, - Да, действительно, я пытался предупредить вас о грозящей опасности. И я очень жалею, что выбрал такой глупый способ, а не обратился к тебе или командиру вашего отряда напрямую. Но я не ожидал, что дело дойдет до убийства. Я думал… Эх, я не знаю, о чем я тогда думал. Надеялся, что Господь наставит меня, но, видимо, ему было угодно…
    - Так, постойте, - прервал малоинформативную речь священника Парфенов, - Начните с начала, святой отец, и говорите, пожалуйста, кратко и по делу. Что и как вы узнали об опасности?
    - Когда сюда приходил ваш командир, он намекнул, всего лишь намекнул на то, что священник невольно может оказаться посвящен в тайны, которые люди раскрывают на исповеди. Тайны, касающиеся совершенных или лишь готовящихся преступлений, например. Он хотел знать, как бы я поступил, услышав на исповеди что-то, касаемо убийства Марицы Златовой – тогда вы занимались его расследованием. Я вспылил и велел ему убираться. Но позже много размышлял над этим вопросом капитана, и пришел к мысли, что зря разозлился на него. Капитан поставил меня перед сложной дилеммой, но это была не его вина.
    - Прошу вас, святой отец, - почти простонал Парфенов, - Ближе к делу. О нравственных дилеммах мы с вами побеседуем, когда все кончится.
    - Да-да, извиняюсь. Если в двух словах: один из прихожан на исповеди признался в грехе, который лишь собирался совершить. Он говорил об убийстве, но не об убийстве Марицы, нет. Скорее всего, это были лишь мысли и желания, которые никогда не превратились бы в дело, но это встревожило меня.
    - Вот как? – заинтересовался лейтенант, - Кто это был?
    - Нет, даже не проси, сын мой. Это тайна исповеди. Я сказал капитану, что не нарушу ее, и тебе повторю то же. Я и так рассказываю больше, чем мог бы раскрыть другой священник на моем месте.
    Отворилась дверь церкви. Шелест проливного дождя стал громче.
    - Эй, командир, где ты там? – раздался недовольный голос старосты Меднека, - Темнеет, знаешь ли! Да и дождь хлещет, как из ведра!
    - Я скоро! – крикнул в ответ Парфенов, - Еще несколько минут.
    - Тут подожду, - сказал Меднек, присев на ближайшую к выходу скамью, - Но если вы там выпиваете вдвоем, то грех не позвать третьего, вот что я вам скажу. Бог любит троицу!
    - Петр Меднек – один из тех, кто тебе помогает? – удивился пастор.
    Парфенов кивнул.
    - Да, он сам решился пойти со мной. Но давайте вернемся к нашему разговору. Что было дальше? Вы можете не называть имен, но о своих-то мыслях и действиях можете рассказать? Как я догадываюсь, кто-то из местных жителей задумал расправиться с Белкиным, нашим солдатом, которого мы подозревали в убийстве дочери кузнеца?
    - Да. Поначалу я решил, что его слова на исповеди порождены лишь гневом и скорбью, и когда пройдет время, человек сам будет сожалеть о них. Но все же я постарался отговорить его от задуманного, убеждая, что месть и даже мысли о мести – большой грех. Мне показалось, что он понял и согласился со мной. Но… вслед за ним пришел другой, признавшийся в тех же самых помыслах. И я понял, что это больше похоже на расчетливый сговор, нежели на пустые угрозы, изрекаемые в гневе, по глупости или с спьяну. Я пытался переубедить и его, но не был уверен, что мне это удалось. После я долго молился, прося Господа указать мне, как следует поступить. Я не мог раскрывать тайну исповеди. Но и просто сидеть, сложа руки, я тоже не мог. Поэтому, я сделал хоть что-то, в надежде, что желающие отмщения откажутся от своих планов, если увидят, что солдаты настороже. К сожалению, один ваш боец все же погиб. Остальное тебе известно, сын мой. И, судя по всему, о произошедшем той ночью тебе известно гораздо больше, чем мне.
    - М-да, как все запутанно… - пробормотал Парфенов.
    Он вытащил из кармана пиджака свой блокнотик, полистал, в поисках нужного места, и протянул раскрытый блокнот пастору.
    - Я уважаю ваше решение сохранить тайну исповеди, святой отец, и потому не прошу называть имена, - сказал он, - Но, как вы верно заметили, мне и до прихода к вам было многое известно. Я подозреваю в убийствах одного из этих людей. Просто кивните, если тут записаны имена и фамилии тех, кто недавно приходил к вам на исповедь.
    Отец Григор прочел написанное на странице и кивнул.
    - Но, - добавил он тут же, - тут три фамилии. Третьего на исповеди не было. Честно говоря, с некоторых пор он вообще перестал посещать церковь, хотя до этого был примерным прихожанином.
    Глаза Парфенова загорелись, как всегда, стоило ему напасть на новый след.
    - Вы хотите сказать, что один из этой троицы раньше постоянно бывал в церкви, исповедовался, причащался или как вы там это называете. А потом вдруг раз – и перестал? Без видимой причины, без объяснений? Странно, не так ли? Когда это произошло?
    - Года два назад или чуть меньше, - ответил Суручану, - Мне тоже показалось это странным. Тот человек лишился жены, а в горе люди часто приходят к Богу. Этого же словно что-то оттолкнуло. С тех пор он ни разу не переступал порог церкви, не приходил на исповедь, я ни разу не видел его среди прихожан. Хотя, как мне вспоминается, не так уж он и скорбел по своей жене…
    - И пропала она, как я догадываюсь, при странных и невыясненных до конца обстоятельствах? Мы ведь сейчас об этом человеке говорим? – Парфенов многозначительно постучал пальцем по строчке в блокноте, - Просто кивните.
    - Тебе никто не говорил, сын мой, что у тебя редкий талант докапываться до истины? – с легкой досадой заметил отец Григор, понимая, что этими «просто кивните» лейтенант ненавязчиво выведал у него все, о чем при других обстоятельствах пастор предпочел бы умолчать.
    - Нет, святой отец. Вы первый, - сказал Парфенов, - А этот Антонаш Цуркану кто вообще по роду занятий?
    - Он… м-мясник, - пастор запнулся, понимая, как двусмысленно звучит слово «мясник», когда речь идет о подозреваемом в жестоких и кровавых убийствах.
    Перед мысленным взором Парфенова вновь возникла картина, виденная им в утро первого убийства: застывшие на крыльце, ничего не понимающие староста и капитан Никитин; взбудораженная толпа, наседающая на троих испуганных бойцов; в первых рядах мужики с искаженными от злобы лицами, выкрикивающие угрозы и оскорбления, чуть дальше плачущие и визгливо голосящие женщины и старухи. Взгляд Парфенова скользнул по одному мужчине, другому, но они не привлекли и не задержали внимание. Этот слишком высокий, тот чересчур сухопарый, третий уже почти старик…
    Но вот один из местных мужчин, до того подстрекающий народ криками и жестами, прорывается вперед и хватается за ложе винтовки, которой солдат, как барьером, отгораживался от толпы. Огромные волосатые руки мужика стискивают винтовку, дергают ее, выкручивают, и, хотя молодой боец не выпускает оружие из рук, видно, что долго ему не продержаться против этого громилы, который вдвое тяжелее его. Еще немного, и либо нападавший завладеет оружием, либо кто-то из солдат не выдержит и откроет огонь. И начнется такая бойня, после которой о несчастной растерзанной девушке просто забудут, станет уже неважно кто и почему ее убил. Но тут Парфенов, почти не задумываясь, поднимает пистолет и стреляет в воздух. Все замирают. В реальности это заняло несколько секунд, в мыслях же Парфенов имел возможность рассматривать злобного мужика, все еще не отпускающего винтовку, столько, сколько понадобится.
    Чуть наклоненные вперед мускулистые плечи и крупные, покрытые выступающими венами, руки говорили о том, что человек долгие годы занимается тяжелым трудом. Об этом же свидетельствовал кожаный фартук, который нередко носят во время работы кузнецы. Но этот человек не был кузнецом, и фартук его покрывала не сажа и копоть. А коричневая корка запекшейся крови. Были ли на фартуке, одежде или руках следы свежей, еще не успевшей потемнеть крови, принадлежащей Марице Златовой? Парфенов, как ни напрягал память, не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Могли быть. Даже если бы он и заметил кровь, то, узнав о роде занятий человека, не придал бы этому значения. Кровь на мяснике – все равно что краска на маляре или опилки на плотнике; никто не обращает на это внимания.
    Но в одном Парфенов был уверен: тот, кто удирал от него ночью после убийства караульного, двигался с таким же проворством, которого не ожидаешь от грузного и плотного человека, имел такой же рост и чуть сутулую фигуру, толстую шею и крупную голову. Обладал такой же силой, а после превращения – еще большей. Парфенов мысленно заставил лицо мясника вытянуться вперед, подобно волчьей морде. Представил, как оно могло бы выглядеть в темноте, с горящими красными глазами, в обрамлении густой темной шерсти, которая, видимо, отрастала на оборотне так же быстро, как происходили другие изменения. От осознания того, что воспоминания и воображение полностью подтверждают выводы, к которым он пришел в ходе расследования, по телу Парфенова прошла дрожь.
    - Прячь дерево в лесу, а кровь – на мяснике, - со странной усмешкой произнес Парфенов, раскрывая свой блокнот на чистой странице.
    Итак, все части головоломки сложились воедино.

***

    - Никак не могу взять в толк – что там у вас случилось в штольне, отчего поднялась стрельба? – поинтересовался у майора Лиланда Никитин, - Вы ведь первыми начали стрелять, верно?
    Допрос подходил к концу. Ничего особо важного узнать не удалось, да Никитин и не рассчитывал на это. Переводчик уже вымотался, поскольку ему приходилось не только переводить, но и по-своему перефразировать вопросы, подгонять их под свои скудные знания немецкого. Как подозревал Никитин, толкование Михасем ответов майора тоже не отличалось высокой точностью.
    - О, не в ваших солдат, нет! – ответил Лиланд и замолк, в сомнениях.
    Сразу после перестрелки в каменоломне он уже пытался рассказать советскому командиру, что произошло. Но тогда впечатления и воспоминания были свежими, яркими. Сейчас же все это казалось кошмарным сном, который хотелось поскорее забыть. К тому же, Лиланд боялся, что допрашивающий его офицер сочтет правдивый рассказ неуместной шуткой, издевкой или попыткой заморочить ему голову.
    - Думаю, мы стали жертвами массовой галлюцинации, - произнес, наконец, Лиланд, взвешивая каждое слово, - Возможно, воздух в подземелье содержал некий газ, вызывающий не отравление, но странные видения. Мы видели то, чего не было, стреляли в то, чего не может быть.
    Теперь очередь замолчать, погрузившись в собственные мысли, перешла к Никитину. С одной стороны, ему очень хотелось расспросить немецкого майора об этих видениях. О странном разложившемся трупе. И особенно, о таинственной, замурованной камнями, пещере. Но, как и Лиланд, Никитин не хотел столкнуться с непониманием и выставить себя на посмешище. Да и трудности перевода давали о себе знать.
    Так бы они и молчали, размышляя об одном и том же, если бы не Михась.
    - Вы бы, товарищ капитан, вместо того, чтобы вокруг да около ходить, спросили бы напрямик, мол, видали они чудище в шахте или нет? – дерзко заявил парень, - А если видали, то, понятное дело, в него и палили. Да только таким чудищам обычные пули не страшны.
    - Чудище? – переспросил Никитин, - Чудовище, может быть? И ты туда же с этими чудовищами… Постой, так ты небось от Парфенова и наслушался?
    - Ну, наслушался, что такого? Лейтенант правду говорил. И дед мой правду говорит, что каменоломня проклята, все зло оттуда идет. Вы спросите немца, спросите. А то сам спрошу!
    Майор Лиланд, словно поняв, о чем спорят советский офицер и местный парень, вдруг что-то заговорил, взволнованно жестикулируя. Выслушав его, Михась нахмурился, бросил взгляд за окно и поднялся со стула. До него только сейчас в полной мере дошло, что убийства в селе, совершенные, по-видимому, неким мистическим чудовищем, события в каменоломне, о которых рассказывал немецкий офицер, и эта же каменоломня, считавшаяся проклятой много лет назад – звенья одной цепи, опутавшей село Берешты и окрестности. И цепь эта затягивается все туже и туже. Охота на оборотня, казавшаяся такой захватывающей и увлекательной некоторое время назад, теперь предстала отчаянной и безнадежной попыткой пары человек, полагающихся на сведения из сказок и легенд, покончить с неким древним, но все еще могущественным злом, для которого, возможно, эта попытка так же нелепа и смехотворна, как планы муравьев одолеть человеческую цивилизацию.
    - Ну и дела… Все хуже, чем я думал. Вот что, товарищ капитан, недосуг мне тут с вами сидеть. Уже смеркается, а деда все нет, и лейтенанта вашего тоже нет. Надо бы их найти, как бы чего не случилось.
    - А ну стой! Они что же вместе ушли? – спросил Никитин, - Куда? Зачем? Выкладывай все, что знаешь! И про то, что немец сказал – тоже.
    - Вы ж не поверите… - с сомнением начал Михась.
    - Поверю, - пообещал капитан Никитин, - Мой запас неверия нынче подошел к концу.

***

    Записи в блокноте лейтенанта Парфенова:

    Осмотр тела убитой Марицы Златовой.

    Рваные раны на горле, похожие на укусы. Глубокие, не меньше 2-3 см в глубину. По обе стороны дыхательного горла, трахея сдавлена, как при удушении. Многочисленные кровоподтеки вокруг ран. Было кровотечение, кровь лице, шее, а также на платье и на земле, где было найдено тело. Но не похоже, что кровопотеря смертельная. Вероятно, девушка умерла раньше, чем потеряла достаточно много крови – от болевого шока и удушья.
    Платье сверху разорвано, внизу цело. Нижнее белье не повреждено. Попытка изнасилования под сомнением.
    Под ногтями кровь. Девушка поцарапала убийцу? Или кровь собственная? Проверить следы крови и царапины на подозреваемых!
    Резаных, колотых или другого характера ран, характерных для холодного или подручного оружия не обнаружено.
    Судя по температуре тела и свернувшейся крови смерть наступила примерно за час или два до обнаружения тела в 5-6 часов утра.

    Свидетели.

    Непосредственных свидетелей убийства нет. Показания местных жителей полны противоречий и доверять им не стоит. Как и показаниям бойцов – могут покрывать друг друга.

    Подозреваемые.

    Ночной караул (теор. имели возможность отлучиться с поста или незаметно уйти в то время, когда было совершено убийство:
    С 12 до 3 – Дмитрий Белкин, Андрей Мережко
    С 3 до 6 – Егор Пахомов, Алексей Звягинцев

    Мотив.

    Неудавшаяся попытка изнасилования? Попытка скрыть что-то? Ограбление? Бред, что у нее было брать?

    Улики.

    Значок «Отличник РККА». Найден, как говорят очевидцы, в правой руке убитой.
    Из четырех бойцов у А.Звягинцева значок «Отличник РККА» в наличии. У Е.Пахомова и А.Мережко, по их словам, такого значка не было. У Д.Белкина на гимнастерке характерная дырка, значок отсутствует. По его словам – потерял до приезда в село.
    Врет, как сивый мерин! Но в убийстве не признается. Повторно допросить через несколько дней.

    С новой страницы:

    Марку Подолян
    Антонаш Цуркану
    Василь Чепрага

    Склонны к неподчинению и враждебным действиям. Могут быть опасны в случае волнений населения. Будет время – проверить: чем занимались до и во время войны, не замешаны ли в каких-либо преступлениях? Имеют ли огнестрельное или холодное оружие?

    Рассмотреть возможность: убийство М.Златовой – дело рук неизвестного. Либо житель села, либо посторонний, скрывающийся в лесу или в селе. Немец или румын, из недобитков? Из группы в каменоломне?
    Мотив – неизвестен. Подставить наших солдат? Кому выгодно?
    Свидетелей нет. Улик нет. Тупик.

    Показания А.Звягинцева (со слов капитана А.Никитина). Местный мужчина рано утром рядом с местом преступления. Личность неизвестна. Приметы неизвестны. Допросить Звягинцева, узнать подробности? Проверить троих местных из списка?

    Улика: анонимная записка с угрозами (предупреждением?). Грубые ошибки. Допущены специально, чтобы сбить с толку? Возможно, попытка устроить самосуд или просто убить Белкина. См. выше про троицу местных – они могут быть замешаны. В.Чепрага – корчма – выпивка – пьяная бравада. Возможно, пустые угрозы. Предложить капитану Никитину усилить ночные караулы.

    Начиная с этой страницы почерк Парфенова заметно меняется, становится менее разборчивым, появляются ошибки, сокращения, некоторые слова перечеркнуты, другие подчеркнуты.

    Звягинцев убит! Раны на горле те же, что у девушки. Убийца не человек!
    ОБОРОТЕНЬ!
    Оба убийства мб. связаны? Что общего: раны (укусы), нападавший оч. силен. Нападения ночью или рано утром. Боится света (солнца) или может превращ. только в темноте? Пули не берут. Связь с каменоломней (по сл. старосты села П.Меднека). Мб. боится серебра (по сл. внука старосты М.Меднека). Пули из серебра – сделать у кузнеца.
    Отпустить Белкина?
    Оборотень – один из жителей села. Тот самый, кого видел Звягинцев в утро пос. убийства?
    Собаки – мб. чуют оборотня?! Собаки нач. дохнуть или пропадать в прош. году или чуть раньше. Пропадали ли люди?
    Записку написал пастор Г. Суручану. Откуда он знал? Проверить, взм. допросить. Пастор может быть связан с теми, кто задумал самосуд?
    Спросить у кузнеца про дочь. Мотив 1-го убийства мб. личный. Проверить отнош. девушки с парнями, круг знакомых.
    Мотив: Ревность? Марица убита, птм. что встр. со Звягинцевым. Мотив 2-го убийства – тот же, ревность и месть.

    С новой страницы:

    Подозрев. Антонаш Цуркану:

    * Хотел свататься к Марице, получил отказ от кузнеца. Взм. затаил обиду. Все еще испыт. чувства?
    * Первая жена пропала. Нехорошие слухи. Сбежала? Мог убить и спрятать тело? Живет один.
    * Точно был зачинщиком напад. на солдат в утро пс. убийства. Хотел спровоцировать нас, чтб. отвлечь от расслед. убийства Марицы? Вспыльчив – это толк. на необдум. действ?
    * Мог не скрывать следы крови на одежде, руках – он мясник. Имел доступ к сырому мясу, крови.
    * Перестал посещ. церковь. Раньше регулярно ходил. Совп. по времени с пропажей жены и собачьим мором. Связано?
    Какое отношение он может иметь к каменоломне?

    С новой страницы:

    Если я погибну при попытке найти и ликвидировать оборотня-убийцу, и эти записи попадут в руки постороннего человека – передайте их капитану Никитину из отряда ГУ контрразведки «Смерш». Или любому офицеру советской армии. Пусть опросят бойцов нашего отряда, жителей села Берешты, проверят заброшенную каменоломню неподалеку от села. Тут творится что-то ужасное, и с этим нужно покончить!
    И передайте моей маме, что я люблю ее. И что я не мог поступать иначе, не мог бросить все и убежать. Я очень боюсь, но должен пойти до конца. Это мой долг.

***

    - Что так долго? – недовольно пробурчал Меднек, - Почти стемнело уже. Тебя что там – в католическую веру обратили? Так сияешь, словно в церкви тебе явилось откровение Господне.
    Парфенов, и правда выглядевший довольным, бросил взгляд на затянутое тучами небо. Как раз в этот момент серо-синюю клубящуюся пелену разорвала первая ослепительная молния. Староста вздрогнул и непроизвольно отступил под навес над входом в церковь. Через несколько секунд долетел раскат грома, пока еще не очень сильный. Но гроза неумолимо приближалась.
    - Не совсем откровение, но что-то вроде того, - ответил лейтенант, - Теперь я знаю все, что нужно. Ваши показания, слова кузнеца и пастора, мои собственные умозаключения – все указывает на одного и того же человека. Вернее, оборотня. Все ниточки сошлись воедино. Нам остается только прийти к нему и… дальше по обстоятельствам. Если он попытается напасть на нас, неважно, в человеческом облике, или перекинувшись в зверя – я буду стрелять без колебаний. Надеюсь, серебряные пули окажутся столь же действенными, как в сказках. Но если вы боитесь – вы не обязаны рисковать. Возвращайтесь домой, никто вас за это не осудит.
    - Ну уж нет, - ответил Меднек, поправляя ружье на плече, - Боюсь или не боюсь, а одного я тебя не брошу, в такую-то темень, да еще в грозу. Идем, покончим с этим делом поскорее.
    Главную дорогу, проходящую через центр села, так размыло дождем, что она грозила превратиться в непролазную трясину. Парфенов с завистью смотрел на высокие сапоги старосты, жалея, что, переодевшись в обноски, не догадался поискать свои собственные сапоги. Скорее всего, капитан закинул их в кузов или в кабину грузовика.
    - И кто же этот человек? – спросил Меднек, - Куда тебя вести?
    Парфенов назвал имя, и брови старосты удивленно поползли вверх.
    - Антонаш? Мясник? Вот те раз… Надеюсь, эти твои ниточки и правда ведут к нему, и ты ничего не напутал. Нет, он, конечно, тот еще хмырь, никогда мне не нравился. Но чтобы оборотень… Если бы ты не сказал – я бы на него и не подумал. Хотя… ни на кого другого тоже не подумал бы.
    - Просто поверьте мне, - сказал Парфенов, - Объяснять долго. И я же сказал – стрелять я буду только если он нападет или перекинется. Далеко его дом?
    - Да нет, рукой подать.
    Через несколько минут, вымокнув до нитки и до колен измазавшись жидкой грязью, они стояли у дома Антонаша Цуркану, сельского мясника. Гроза, словно чувствуя приближающуюся развязку, разошлась вовсю. Едва затихало эхо одного раската грома, как в небе снова сверкало и вновь раздавался грохот. Даже на главной улице Меднеку с Парфеновым не встретилось ни души; все, включая солдат, попрятались от дождя по домам.
    Сквозь ставни дома мясника пробивался слабый свет, видимо, от керосиновой лампы. Больше ничто не указывало на то, что хозяин дома. Впрочем, почти любой доносящийся изнутри звук был бы неминуемо заглушен раскатами грома и шелестом дождя.
    Парфенов, подойдя вплотную к дому, попробовал заглянуть внутрь через щели в ставнях, но они были слишком узки, чтобы рассмотреть хоть что-то, кроме света лампы. Выбрав относительно сухой участок у стены, прикрытый от дождя скатом крыши, лейтенант достал пистолет, проверил, не вымок ли он, не заедает ли затвор. К сожалению, фонарь, потерянный им во время ночной погони за убийцей-оборотнем, так и остался где-то в траве.
    - Я войду через дверь, - тихо сказал Парфенов Меднеку, - А вы обойдите дом вокруг и постерегите у окон – как бы не выскочил. Чуть что – кричите и стреляйте. Не в воздух, сразу на поражение, я в ответе. Если уж он через окно ломанется – значит, почуял меня или серебро. А не почует – я его в доме прищучу.
    Староста кивнул, снял с плеча двустволку и скрылся за углом дома. Парфенов немного подождал, дав возможность Меднеку добраться до заднего двора. Затем, глубоко вздохнув, он отступил на шаг от двери и что было сил пнул ее ногой.
    Точнее, попытался пнуть, но поскользнулся в грязи и чуть не упал. От легкого толчка дверь слегка дрогнула, а внутри громко лязгнула щеколда. Проклиная дождь, слякоть и собственную нерасторопность, Парфенов снова атаковал дверь, но добился лишь треска, свидетельствующего о том, что задвижка не представляет собой совершенно непреодолимого для человеческой силы препятствия. С третьего удара ему удалось, наконец, сорвать щеколду, дверь распахнулась.
    Первое помещение, открывшееся взгляду Парфенова, пустовало. Всю обстановку комнаты составлял грубый стол, на котором среди груды немытой посуды стояла горящая керосиновая лампа, табурет, кровать, застеленная свисающим до пола грязным покрывалом, и комод, слишком низкий, чтобы в нем мог спрятаться рослый мужчина. В дальней стене виднелось еще две закрытые двери.
    Хотя после шумного взлома задвижки особого смысла соблюдать тишину уже не было, Парфенов на цыпочках подошел к кровати и отдернул покрывало. Под кроватью – никого и ничего, кроме каких-то свертков и узлов, а также огромных сгустков давно не выметаемой пыли. На всякий случай Парфенов проверил и комод, набитый обычным деревенским скарбом, бельем и одеждой.
    Рядом с комодом в углу комнаты на полу выделялся квадрат люка, ведущего в подпол – характерная деталь почти всех местных домов, построенных на сложенном из камней или кирпичей цоколе. Люк был слегка приоткрыт, подложенный чурбачок не давал крышке опуститься; видимо, подполом недавно пользовались или собирались воспользоваться. Парфенов поддел край люка ногой и откинул, направив в темный провал ствол пистолета. Но никто не выскочил, не набросился на него. Ни единого шороха не донеслось снизу.
    И тут Парфенов совершил непростительную для оперативника «Смерша» оплошность. Не проверив как следует весь дом, и поддавшись, видимо, своей интуиции, он обратил все свое внимание на подпол.
    Парфенов подошел к столу, взял лампу и подкрутил фитиль, надеясь извлечь из крошечного язычка пламени побольше света. Затем, вернувшись к люку, лейтенант попытался одновременно осветить и осмотреть подпол, не выпуская при этом из одной руки тяжелой керосиновой лампы, а из другой – пистолет. Поскольку нужно было еще чем-то опираться на край люка, чтобы не свалиться вниз, затея не увенчалась успехом. Бросать лампу в подпол Парфенов побоялся, она могла разбиться или погаснуть. Выпускать из рук пистолет казалось еще более неразумным поступком. Поэтому, сделав нелегкий выбор, Парфенов оставил лампу на полу рядом с люком, а сам, не позволяя себе засомневаться и передумать, спрыгнул в подпол.
    Почти сразу же, едва успев выпрямиться после приземления на утоптанную глину, лейтенант осознал свою ошибку. Скрипнула дверь, над головой послышались чьи-то тяжелые, но быстрые шаги. И, как показалось Парфенову, злорадное хихиканье. Лейтенант машинально схватился за край люка, хотя понимал, что вылезти уже не успеет. Единственное, что он успел за секунду, прежде чем крышка люка захлопнулась, погрузив подпол во тьму – убрать пальцы, иначе остался бы без них.
    «Ой, дурак, - с тоской подумал Парфенов, - Такому дураку не к Господу за помощью надо было обращаться, а сразу в психушку!»

***

    Никитин несколько погрешил против истины, сказав Михасю, что его запас неверия иссяк только что. На самом деле, он подошел к концу еще в штольне, но закоснелый разум упорно сопротивлялся, пытаясь отыскать правдоподобное объяснение происходящему, не включающее в себя слова «проклятие» и «чудовище».
    Разговор с майором Лиландом стал последней каплей. Никитин, даже с помощью Михася, не все и не до конца понял, но ему не нужен был полный и точный перевод, чтобы увидеть непритворный страх в глазах немецкого офицера, почувствовать смятение в его речи. Когда Лиланд рассказывал о своем военном прошлом о том, как он со своей шайкой скрывались в лесу и даже о том, как грабили местное население – он был совершенно спокоен и равнодушен, по крайней мере внешне. Его, по-видимому, не особенно волновала и дальнейшая судьба. Но стоило ему вспомнить и заговорить о ночном происшествии в штольне – он словно стал другим человеком, начал то и дело вздрагивать и заикаться, терял уверенность в собственных словах и ощущениях.
    Никитин больше не мог отмахиваться от того факта, что в Берештах и окрестностях творится нечто жуткое и необъяснимое. И это суровая и смертельно-опасная реальность, а не народные сказки или галлюцинации отдельных людей. А лейтенант Парфенов, как внезапно осознал капитан, собирается влезть в самую гущу этого кошмара, или уже влез.
    Велев отвести майора Лиланда обратно в подпол, Никитин вместе с Михасем вышел на крыльцо «штаба». Тут капитан едва не споткнулся об какого-то бойца, сидящего на ступеньках спиной ко входу.
    - Тьфу ты… А, это ты, Белкин. Почему не с остальными? – спросил Никитин, - Что сидишь тут под дождем?
    Белкин прервал свое занятие, заключающееся в старательном натирании лежащего у него на коленях пулемета комком помасленной пакли, и поднял на капитана грустные глаза.
    - Я не под дождем, товарищ капитан, - сказал Белкин, - Тут крыша, так что не капает. Вот, оружие чищу, как бы не заржавело от сырости. Может, у вас какие распоряжения или указания будут?
    - Что, товарищи издеваются? – сообразил Никитин.
    - Да нет, не то чтобы издеваются, - ответил боец, вновь продолжив елозить паклей по ствольной коробке «Дегтярева», - Так… сторонятся.
    - Это ничего, Белкин, временное явление. Вот уедем отсюда, эта история с убийствами забудется, и все придет в норму. И я велю Парфенову поговорить с остальными бойцами, объяснить им как следует, что ты оправдан и ни в чем не виноват. Ты Парфенова, кстати, не видел?
    - Нет, товарищ капитан, давно уже не видать его было.
    - Гм, где ж его теперь искать? – пробормотал Никитин.
    Михась подергал капитана за рукав.
    - Я ж вам говорил – они с дедом моим к кузнецу пошли – пули делать.
    - Так это когда было. Ладно, Белкин, ты хотел поручение – вот тебе поручение. Где кузница знаешь?
    Белкин кивнул.
    - Беги туда, поищи Парфенова и старосту. Если они уже ушли, спроси у кузнеца – куда. Как найдешь, передай им мой приказ: ничего не предпринимать без меня. Пусть вернуться сюда! Или пришлют тебя с вестями, чтобы я сам мог их найти. Ты все понял?
    - Понял, товарищ капитан! – Белкин вскочил и взвалил тяжелый пулемет на плечо.
    - Да пулемет оставь! И возьми фонарь. На, держи мой.
    - Так может я сбегаю? – снова встрял в разговор военных Михась, - Я ж и село лучше знаю, и бегаю быстрей.
    - Э, нет, - ответил Никитин, - Тебя они могут не послушать. Да и темнеет уже. Ты, Михась, отправляйся домой, запрись, и до завтрашнего утра никому не открывай. Особенно если человек один. Кроме меня, лейтенанта Парфенова, ну и своего деда, разумеется. Тут, я чувствую, та еще каша заваривается. Не хватает мне еще и за тобой следить.

***

    - Что, командир, попался? – послышался приглушенный досками пола и люка низкий хриплый голос, - Кто еще знает, что ты пошел сюда?
    Парфенов обеими ладонями уперся в люк снизу, толкнул, но тот едва ли шелохнулся. Судя по звукам, доносящимся сверху за последнюю минуту, хозяин дома не только запер люк на задвижку, но и навалил сверху что-то тяжелое, возможно, комод. Свет, пробивающийся сквозь щели в полу и вокруг люка, время от времени закрывала тень, слышалось поскрипывание досок; мясник расхаживал по комнате, то подходя к окнам, то возвращаясь к подполу.
    - Дом окружен! – попытался блефовать Парфенов, - Сдавайся, пока не поздно!
    - Не пытайся заморочить мне голову, - мерзко захихикал Антонаш Цуркану, - Я не так глуп, как тебе кажется. Я чуял тебя, еще когда ты стоял на крыльце. Чую сейчас этого старого хрыча Меднека на заднем дворе. Больше поблизости никого нет. Если б дом и правда был окружен вашими солдатами – ты бы сразу начал кричать или стрелять, чтобы привлечь их внимание.
    О том, чтобы позвать на помощь старосту Парфенов даже не думал. Наоборот, он надеялся, что Меднеку хватит ума не заходить в дом, убежать и тем самым спастись. Ситуация же внутри дома вызывала у Парфенова скорее досаду, чем страх за свою жизнь. Да, он по глупости оказался заперт в подполе. Но пока закрыт люк, убийца не сможет до него добраться, ни в человеческом, ни в зверином обличье. Если же попытается – что ж, это было даже на руку Парфенову. Пистолет он держал наготове, а необходимость протискиваться вниз через узкий люк как минимум на секунду-другую сделает из нападавшего легкую мишень. Но Цуркану, как он уже сообщил Парфенову, был не так глуп, и не собирался соваться на рожон. Тем более, он на расстоянии чувствовал близость опасного для него серебра.
    - Что молчишь? – произнес мясник, наклонившись к полу и прислушиваясь, - Коли будешь молчать, я, пожалуй, заскучаю. А коли станет скучно – выйду наружу и поговорю с твоим дружком, хрычом Меднеком. Может, он окажется разговорчивей, а?
    - Оставь в покое Меднека! – крикнул Парфенов, - Если бы не я – его бы тут не было. Что ты хочешь от меня услышать?
    - Как ты узнал?
    - Узнал что?
    - Ты отлично понимаешь, о чем я. Хочешь, чтобы я сказал это вслух? – усмехнулся Цуркану, - Да плевать! Как ты узнал, что это я убил Марицу и вашего солдата? Как ты понял, что я – это тот, кто я есть?
    - Ты что, хочешь знать все подробности этого запутанного расследования? – ответил встречным вопросом Парфенов, - Зачем? Достаточно того, что после первого убийства прямых улик, ведущих и указывающих на тебя, не было. Ты сам знаешь, что сперва я велел арестовать за убийство девушки одного из наших. И лишь после того, как ты напал на меня ночью, я понял, что рядовой ни в чем не виноват. Затем, сопоставив факты и сведения из разных источников, я пришел к выводу, что убийца – ты!
    - Да, я сглупил, показавшись тебе после превращения, и оставив в живых! – вскричал Цуркану, - Надо было разорвать тебе горло, как тому солдату!
    - Но ты этого не сделал, - произнес Парфенов, - И я догадываюсь, почему. Сказать?
    Поддерживая разговор, Парфенов одновременно вглядывался в окружающую его темень, пытаясь рассмотреть место своего заключения. Когда глаза привыкли к темноте, он стал различать каменные стены, стоящие возле них бочки, мешки. Второго люка, двери или хоть чего-то, способного служить выходом, видно не было. В подполе стоял неприятный запах, словно что-то протухло.
    Поняв, что выбраться из подземелья иным путем не получится, Парфенов сосредоточил внимание на перемещениях своего тюремщика. Тот, убедившись, что вокруг дома нет засады, перестал метаться по комнате и выглядывать в окна. Сперва он прохаживался возле люка, затем, чтобы лучше слышать слова собеседника, присел на корточки. Благодаря поскрипыванию старых рассохшихся досок и свету, пробивающемуся из щелей, Парфенов довольно точно представлял, где и в какой позе находится мясник. Лейтенанту пришлось бороться с соблазном попытать удачу и выстрелить сквозь доски. Но он не был уверен, что пуля пробьет пол и сохранит достаточную силу, даже если стрелять через щель. Кроме того, видя, что мясник пытается разговорить его, лейтенант сам в свою очередь хотел воспользоваться ситуацией и выяснить у убийцы кое-что, что до сих пор оставалось загадкой.
    - Чем дольше говоришь – тем дольше живешь, - заметил мясник.
    - Ты, конечно, убийца, - сказал Парфенов, - И, возможно, безумец…
    - И чудовище, не забывай! – хмыкнул Цуркану.
    - …но ты не похож на безумных убийц, которым все равно кого и за что убивать. Я знаю, что у тебя были причины совершить первые два убийства: отчасти благодаря этим мотивам я тебя и вычислил. Не то, чтобы эти причины тебя оправдывали, но их хотя бы можно понять.
    - Да что ты мог понять! – сорвался на крик мясник, - Что ты мог знать?! Ты – чужой человек здесь!
    - Больше, чем ты думаешь, - спокойно продолжал Парфенов, - Я знаю, что Марицу ты убил из ревности и обиды. По той же причине ты расправился с солдатом, который заигрывал с девушкой. Ты мстил им обоим за воображаемую измену, хотя Марица не была тебе ни женой, ни невестой, ни даже подругой! Неужели ты испытывал к ней такие сильные чувства, что ревность ослепила тебя и толкнула на убийство? Или причиной этих вспышек ярости была звериная часть твоей натуры? Вот этого я действительно не понимаю.
    - Я и не ожидал, что поймешь, - сказал Цуркану, уже не со злобой, а с горечью в голосе, - Да, я любил Марицу, еще до того, как стал… стал таким, как сейчас. Я на многое пошел, чтобы она стала моей. Ее отец был у меня в долгу, и я надеялся… я думал… что получится по согласию. У нас тут девки выходят замуж не как в городах. Все решают родители, как отец скажет – так и будет. Но Мартин отказал мне! – мясник в ярости ударил кулаком по доскам пола, - Он предпочел разругаться со мной, лишь бы не выдавать за меня дочь. Удивляюсь, почему я не убил его. Наверное, не хотел огорчать Марицу. И в то время… тогда превращение еще не зашло слишком далеко, и я иначе смотрел на вопросы жизни и смерти. Мне оставалось лишь терпеть и ждать. За последний год я отвадил от Марицы всех возможных женихов. Нет, обошелся тихо и без убийств; кого уговорами, кого угрозами. Кому пришлось и кулаком ума малость вложить. И тут появились ваши солдаты, черт бы их взял! И с первого же дня один из них принялся увиваться вокруг Марицы. А та и рада… В общем, подстерег я их следующим утречком. Дождался, когда они натешились и солдат ушел, а затем… Ну все, хватит! И так всю душу тебе открыл.
    - И что ты собираешься теперь делать? – спросил Парфенов.
    Цуркану промолчал, в раздумьях притоптывая ногой по полу. Оставлять Парфенова в живых у него, конечно, не было ни причин, ни желания, но и способа добраться до него, без риска нарваться на выстрел в упор, он еще не нашел.
    - Послушай, Антонаш, - позвал Парфенов, - Раз уж ты мне все выложил про свои чувства к Марице, может, ответишь еще на один вопрос? Я о многом додумался или узнал, но кое-что известно только тебе одному. Знаю, что все началось примерно полтора-два года назад, но что именно началось – не понимаю? Как ты стал оборотнем?
    - Я и сам не до конца понимаю, - усмехнулся Цуркану, - Есть тут в окрестностях каменоломня одна заброшенная, небось, знаешь.
    - Ага, знаю. Мы же все это время оттуда фрицев выкуривали.
    - Так в этой каменоломне, в штольне, давно еще отрыли пещерку. И сидел там не то черт, не то колдун какой. Сам невидимый, только голос слышен. Смердит, как дохлый козел. Кого с ума сводит, на кого просто видения всякие страшные насылает, а к кому по-доброму обращается, ласково, обещает желание исполнить. Только не за просто так, а за кровавую жертву. Как начали люди с ума-то сходить – каменоломню забросили, а пещеру ту от греха подальше камнями завалили. Да только как война началась, я нашел место и откопал. А потом, дай, думаю, убью двух зайцев - и от твари этой визгливой избавлюсь, и желание исполнится. Да только, видать, так все заведено у того черта, что желания исполняются не те, что на словах скажешь, а те, что в сердце держишь. Вот меня и оборотило…
    - Превращаешься в полнолуние, в темноте, или как захочешь?
    - И так и эдак. То само накатывает, так что удержаться мочи нет, но это только в полнолуние. А в другое время – захочу и перекидываюсь. Но ночью-то я много сильнее, чем днем.
    - А что за визгливую тварь ты в жертву принес? – спросил Парфенов, и вспомнил про загадочные исчезновения собак в селе, - Собаку что ли?
    - Вроде собаки, да не собака, - ответил мясник и заржал, - Жену я свою туда заманил, да кровь ей пустил, прям на пол. Я б ее все равно замочил рано или поздно, такая сука была. А тут – с пользой получилось. А настоящих собак я после извел – гавкать они на меня стали, видать, чуют что-то.
    Не смотря на прохладу подпола, струйка холодного пота скатилась у Парфенова по спине. Теперь он в полной мере осознал, с кем имеет дело. Не просто с некой обезличенной нечистью из сказок и легенд. А с человеком, душа которого, если она у него имелась, была захвачена и безнадежно отравлена злом. С человеком, который умышленно и хладнокровно убил свою жену ради осуществления своих желаний, еще до того, как превратиться в оборотня. И которому это превращение стало заслуженной наградой. И все же, Парфенов ощутил к мяснику слабое сочувствие, понимая, что тот в какой-то мере стал жертвой обстоятельств.
    По рассказам Меднека и самого Цуркану, выходило, что невидимое сверхъестественное зло, заключенное в каменоломне, оказывало влияние на многих людей, оказывающихся поблизости; кого-то сводя с ума, а кого-то, возможно, толкая на убийство. Если же присовокупить к этому воспоминание кузнеца Златова об оборотне, напавшем на его сестру еще три десятилетия назад, то получалось, что превращение мясника – тоже не первый и не единственный случай такого рода.
    - Может, тебе еще можно помочь? Как-то вылечить? Обратиться к врачам, ученым… – начал Парфенов, и прикусил язык, пожалев о сказанном. Попытка договориться с чудовищем-убийцей могла привести к обещанию не убивать его, а это, в свою очередь, грозило массой проблем. Но Цуркану сам с негодованием оттолкнул предложение о помощи.
    - Вылечить меня? Это еще зачем? Никогда не чувствовал себя лучше!
    - Неужели ты не осознаешь, что произошедшее с тобой, то, что ты сотворил и можешь натворить в будущем – это ужасно? Ты уже убил трех человек, включая девушку, которую любил! По твоим же словам, в каменоломне – сосредоточение зла, сводящего людей с ума и превращающего их в чудовищ. И ты теперь часть этого зла. Неужели тебя все устраивает?
    Какое-то время Цуркану молчал, раздраженно сопя и шмыгая носом. Потом произнес:
    - Глупец, понимаешь ли ты, что такое зло? Да откуда тебе. Это сила без страха, без вины… и без боли. Знаешь, командир, ты и правда о многом верно догадался. Но кое в чем ошибаешься. Я убил далеко не трех человек. Счет уж потерял сколько. И я уже не остановлюсь. Тэк! – неожиданно и резко выкрикнул мясник слово, прозвучавшее, словно удар топором по куску сырого мяса, - И ты меня не остановишь. Тэк ах лах! Я буду убивать и дальше. Я буду убивать, будучи человеком, и буду убивать, будучи зверем!
    - Нет, черт тебя возьми, не будешь! – прервал его тираду голос Меднека. Щелкнули взведенные курки ружья. Устав ждать и беспокоясь за судьбу Парфенова, староста вернулся с заднего двора ко входу в дом и тихонько проскользнул в дверь. Цуркану, поглощенный разговором с Парфеновым, совсем забыл, что лейтенант пришел не один. А может, просто не придавал этому значения.
    Цуркану исподлобья уставился на старосту и стал медленно подниматься с пола. Изо рта, вместе с тяжелым дыханием, вырывался то ли рык, то ли хрип. Его лицо, шея и руки вдруг потемнели от стремительно прорывающейся сквозь кожу шерсти. Отчетливо заскрипели, деформируясь, кости и хрящи, когда лицо человека вытянулось вперед, превращаясь в звериную морду. Затрещала по швам и лопнула ткань рубашки и штанов.
    - Бегите! – заорал Парфенов.
    Оглушительно грохнул сдвоенный выстрел из охотничьего ружья Меднека. Крупная дробь ударила оборотня в грудь и плечо, но он, словно не заметив ран, сжался как пружина и одним прыжком покрыл отделяющее его от стрелка расстояние. Меднек отшатнулся, одновременно пытаясь оттолкнуть чудовище двустволкой. Оборотень вырвал из рук старика бесполезное оружие, отбросил в сторону, после чего набросился на свою жертву, прижал к стене возле двери.
    - Нет! Отпусти его! – кричал Парфенов, в бессильной ярости стуча кулаком по крышке люка, - Тебе нужен я! Иди, убей меня! Брось старика!
    Вопли Меднека, сперва пронзительные, быстро перешли в захлебывающиеся стоны. Руки, которыми староста пытался заслониться от рвущих его тело клыков, бессильно обмякли и повисли вдоль туловища. Оборотень, удерживая жертву руками-лапами за плечи, подался вперед, вгрызаясь в горло. Вцепился как следует, помотал головой из стороны в сторону, разрывая плоть. Через секунду-другую все было кончено. Мертвое тело с глухим стуком упало на пол, доски под ним быстро окрасились красным.
    - Ах ты ж тварь! – выкрикнул Парфенов, - Вонючий урод! Справился со стариком, да?!
    Оборотень не торопясь вернулся от места кровавой расправы к люку в подпол. С морды и лап чудовища обильно стекала кровь. Но это была кровь старосты, а раны, оставленные на теле оборотня дробью, уже почти не кровоточили, и затягивались на глазах. Когда оборотень заговорил, голос звучал глухо и невнятно из-за звериной пасти, но Парфенов все-таки разобрал слова.
    - Не переживай, командир, он почти не мучился. Я его быстро загрыз. Хвать за горло – и все. Как и других, раньше. Наловчился уже.
    - Да пошел ты! Ублюдок! Я до тебя доберусь рано или поздно!
    - Так зачем долго ждать? Давай, доберись прямо сейчас!
    - Выпусти! И разберемся как мужчина с мужчиной, на равных!
    - На равных, говоришь? Что ж, давай! Откажись от серебра, что ты принес с собой. Выброси эти пули. И я даже не стану настаивать, чтобы ты вышел против меня совсем без оружия. Оставь себе пистолет, нож, все что угодно. Просто выброси это дрянное серебро! Это будет по-честному. А? Что скажешь?
    Парфенов ощутил, словно его окатили из ведра ледяной водой. Такого предложения и таких условий он не мог предусмотреть, и оказался совершенно сбит с толку. Он всего несколько часов назад узнал о том, что серебро – верное и чуть ли не единственное оружие против оборотней, но уже успел привыкнуть к этой мысли. И, похоже, серебро действительно работало, даже на расстоянии – ведь оборотень боялся откинуть люк в подпол и напасть первым. Так с какой стати отказываться от единственного средства, дающего возможность уничтожить врага? Благородство казалось неуместным.
    Поднеся, словно в поиске ответа, пистолет к лицу, лейтенант различил призрачное свечение, окутывающее ствол и затвор. Это было похоже на слабый свет гнилушек или светлячков, но не желтовато-зеленоватого оттенка, а приятного и чистого серебристого. Свет едва заметно мерцал, становясь то ярче, то бледнее, и Парфенов понял, что мерцание совпадает с биением его сердца. Это успокаивало, вселяло надежду и придавало сил. Бросить пистолет или хотя бы выщелкнуть из магазина три верхних патрона с серебряными пулями казалось несусветной глупостью, полной бессмыслицей. Если оборотень таким образом собирался заманить его в ловушку и убить, то он не на того напал!
    И тут Парфенова озарило. Ведь предложение оборотня – как палка о двух концах. Если чудовище пытается заманить его в ловушку, то что мешает в ответ расставить ловушку для чудовища? Если же оборотень, опьяненный легким убийством и кровью, не хитрил, а всерьез ожидал честной, в его понимании, схватки… что ж, тем хуже для него.
    - Я согласен! – крикнул он.
    Судя по удивленной паузе, оборотень не ждал такого ответа.
    - Бросай! – велел он, наконец, - Бросай пистолет, и я открою люк. Ну? Чего медлишь? Я все еще чувствую серебро рядом!
    Парфенов опустился на одно колено и положил пистолет на глиняный пол, по-прежнему касаясь рукояти кончиками пальцев.
    - Вот так! – рявкнул оборотень, - Пусть так и лежит! Тэк! Кан де лаш! Я чую его, чую серебро.
    Комод, придавливающий и без того закрытую на задвижку крышку люка, с громким скрежетом отъехал в сторону. Парфенов напрягся, не спуская глаз с очерченного тонкими щелями квадрата. Заскрежетала задвижка. Парфенов помнил, в какую сторону откидывается люк; поднять тяжелую и громоздкую крышку можно было только стоя напротив, будь ты хоть человек, хоть зверь. Как только люк начал распахиваться, лейтенант обхватил рукоять пистолета, выпрямился и нажал на спусковой крючок. Сейчас цель не маячила едва различимой тенью во тьме, а отчетливо выделялась в освещенном квадрате люка, и Парфенов пустил пулю прямо в голову. Но то ли оборотень ожидал подвоха, то ли его спасла необычайно быстрая реакция. Он отдернулся в сторону, и пуля, вместо того, чтобы пробить насквозь его череп, лишь чиркнула по щеке, скуле и уху, оставив длинную ярко-красную борозду.
    Оба закричали; оборотень от боли и ярости, Парфенов от разочарования. Отпущенная чудовищем крышка люка с грохотом упала на свое место. Стрелять еще раз наугад, через доски, Парфенов не стал, ведь у него оставалось всего два патрона с серебряными пулями.
    Судя по звукам, доносящимся сверху, оборотень испытывал сильную боль и был чертовски зол, но очень далек от того, чтобы упасть и скончаться. Он расхаживал взад и вперед, пиная попадающуюся на пути мебель и стены.
    - Что, ублюдок, головке бо-бо? – спросил Парфенов, чтобы хоть немного искупить горечь от неудачного выстрела.
    Оборотень остановился, склонился к полу и заговорил, шипя от ненависти и роняя на доски капли крови и слюны. К несказанному удивлению Парфенова, его речь во многом перекликалась со словами пастора Суручану, когда тот рассказывал лейтенанту о силе и символах веры.
    - Ты даже не представляешь, командир, какую глупость сейчас совершил. Знаешь, в чем был секрет? Я расскажу тебе, потому что ты все равно не выйдешь из этого дома живым. Ты мог бы одолеть меня, выйдя на бой с палкой, камнем или вовсе голыми руками – это неважно. Важна лишь вера, сила духа. Только вера наделяет символы и предметы чудодейственной силой. А ты этого так и не понял. Вера твоя слаба, а потому – бесполезна! Если бы ты, не задумываясь, отбросил свой пистолет с серебряными пулями, всей душой доверившись своему богу – у тебя был бы шанс. Но ты усомнился. Тебе не на что и не на кого положиться, кроме серебряных пуль в твоем оружии. Ты побоялся расстаться с этими маленькими кусочками блестящего металла, забыв, что без веры серебро – ничто! Тэк! Тэк, мать твою, ах лах!
    Парфенов был вынужден признать, что в словах оборотня была доля истины. Он уже жалел о том, что пошел на обман, пусть даже это был обман чудовища, кровожадного убийцы, все еще покрытого брызгами крови последней жертвы. Но, используя оружие из легенд и заручившись поддержкой церкви, следовало бы, наверное, и в остальном брать пример с благородных героев этих самых легенд или библейских праведников.
    Бросив взгляд на свой пистолет, Парфенов со смятением и почти детской обидой увидел, что красивое серебристое сияние тускнеет и исчезает прямо у него на глазах. Через секунду, пистолет стал таким же, как обычно, без всякого сияния.
    Возможно, спустись оборотень в подпол сейчас, серебряные пули причинили бы ему вреда не больше, чем обычные. Но Цуркану решил не рисковать и избавиться от врага другим способом. Подцепив когтистой лапой край задвижки, он сильным рывком загнул железный прут, так что теперь его нельзя было выдвинуть из пазов не распрямив. Затем, перекинувшись обратно в человеческий облик, мясник сорвал с себя остатки рубашки и комком тряпок промокнул кровоточащую рану на лице, застонав от боли. Эта рана, в отличие от оставленных дробью, не спешила заживать. Наскоро переодевшись, мясник остановился возле стола с керосиновой лампой.
    - Прощай, командир. Парень ты сметливый и храбрости не занимать, но в рыцари Света, прямо скажем, не годишься! – подвел он итог, и смахнул лампу на пол. Стеклянный колпак лопнул, тут же вспыхнул разлитый керосин, - Тэк! Тэк ах лах!

***

    Ждать под проливным дождем было сомнительным удовольствием, поэтому капитан Никитин вернулся в дом старосты Меднека. Сидя за столом, он все еще продолжал переваривать то, что узнал и услышал за последние часы, пытаясь набросать черновик рапорта в ГУ, после которого, как он надеялся, его не запрут в уютной комнате без окон, но с обитыми войлоком стенами. Пока наилучшим выходом казалось представить убийства делом рук кого-то из немецких недобитков, позднее застреленных при боестолкновении. Боевая операция, всякое бывает… Даже в тылу, далеко от линии фронта.
    Пару месяцев назад, на зачистке после освобождения Белоруссии, капитан за один день потерял аж пятерых излишне ретивых оперативников, устремившихся к дому, где, как считалось, укрываются безоружные дезертиры. А в доме оказались переодетые в гражданское солдаты СС, которые встретили гостей очередью из пулемета. За ту операцию капитана Никитина, конечно, по головке не погладили, но поскольку оставшиеся «чистильщики» вступили в бой и успешно ликвидировали немцев, буквально разнеся дом по бревнышку, большие потери сошли капитану с рук. Что, впрочем, не избавило его от угрызений совести, когда он писал похоронки родителям пятерых погибших солдат.
    «Так, а как мне быть с показаниями майора Лиланда?» - спохватился Никитин. И правда, что, если немецкий майор на допросе где-нибудь в ГУ контрразведки опять заведет свою шарманку про проклятую каменоломню и оживших мертвецов? Ну, допустим, рассказ немца сочтут бредом сумасшедшего, благо он единственный оставшийся в живых из шайки недобитков. Но что, если и лейтенант Парфенов не захочет молчать и начнет направо и налево рассказывать, как он выслеживал оборотня в Берештах?
    «Парфенова придется убедить держать язык за зубами, - подумал капитан, - Но для этого надо сперва его отыскать, желательно, живого и здорового. И помочь, если он успел вляпаться в историю».
    Никитин бросил взгляд на часы и поспешно поднялся из-за стола. Прошло уже почти двадцать минут, после того, как он отправил Белкина на поиски Парфенова и старосты, и до сих пор никаких вестей. Да за это время можно все село кругом обежать, и еще время на перекур останется. Белкин не вернулся – значит, либо все еще не нашел Парфенова, либо… вляпался в историю вместе с ним. Посылать еще кого-то из бойцов на поиски не имело смысла. Уже стемнело, гроза разыгралась не на шутку, и посланный скорее заблудится сам, чем найдет кого-нибудь. Рассудив таким образом, Никитин вышел под дождь и быстрым шагом направился к ближайшей «казарме».
    Бойцы отдыхали, только недавно, с наступлением темноты, вернувшись со службы. Как и ожидал капитан, расстановка по всему селу постов и патрулей не дала никакого ощутимого результата, кроме отсутствия новых убийств и прочих происшествий. Кое-кто из бойцов уже завалился спать на расстеленных по полу плащ-палатках, в уверенности, что в такую непогоду отряд все равно никуда не выдвинется до утра. Другие ужинали, приводили в порядок оружие и обмундирование, вполголоса о чем-то судачили. Судя по тому, как резко оборвался разговор при появлении капитана Никитина, речь шла о последних событиях, и, вероятно, содержала комментарии и критику в адрес непосредственного командования. Никитин даже не обратил на это внимания.
    - Так, ребятки, - произнес он, дождавшись, пока бойцы растолкают уснувших товарищей, - Понимаю, что охота отдохнуть, но есть дело. Выходите во двор, строиться. С оружием.
    - Что, ночью, под дождем? – возроптал кто-то невидимый капитану из дальнего угла комнаты.
    - Да, ночью и под дождем, - подтвердил Никитин, - Выполнять!
    Через минуту весь отряд, кроме отсутствующего Белкина и двоих караульных, оставленных по распоряжению Никитина охранять пленного немца, выстроился у крыльца. Гимнастерки и пилотки бойцов моментально потемнели от дождя, на усталых лицах застыло скорбное выражение.
    - Сержант Краско, старшина Егоров, - Никитин нашел взглядом обоих унтеров, - Разбейте людей на группы по три-четыре человека, не меньше. Нужно прочесать село и найти лейтенанта Парфенова и старосту села, Петра Меднека. Опрашивайте всех попавшихся на пути местных, стучите в дома. Кто-то мог их видеть. Обнаружившие лейтенанта Парфенова поступают в его распоряжение и выполняют его приказы. В остальном, действовать по обстоятельствам.
    - А что случилось-то, товарищ капитан? – спросил Краско.
    - Нет времени все объяснять. Но если в двух словах – Парфенов, по-видимому, напал на след убийцы Звягинцева и местной девушки, дочери кузнеца. После чего пропал, вместе со старостой, - Никитин старался подбирать выражения таким образом, чтобы не запутать и не сбить с толку бойцов. Сейчас было неподходящее время рассказывать про чудовищ и проклятую каменоломню, - Не вернулся и рядовой Белкин, посланный на их поиски. С ними могло что-то случиться. Так что будьте осторожны, держите оружие наготове и ни в коем случае не разделяйтесь! Все понятно?
    - Так точно! – хором откликнулись бойцы.
    Теперь, когда стало ясно, что командир выгнал их из теплого дома под проливной дождь не из вредности и не ради собственного удовольствия, а с важным и, не исключено, опасным заданием, ропот прекратился.
    - И вот еще что, - Никитин все же должен был это сказать, - Если столкнетесь с чем-то необычным, жутким… Я не знаю, что это может быть, если б знал – сказал… Возможно, некое страшное существо или зверь. Может, какие-то видения или голоса, звучащие словно в голове… В общем, не впадайте в панику. Стреляйте, кричите, зовите остальных, только не теряйте присутствия духа. Помните, что ваши товарищи неподалеку, они придут на помощь. Все вместе, благодаря мужеству, выучке и сноровке, мы сможем справиться с любой угрозой!
    Бойцы молча внимали, уставившись на Никитина округлившимися глазами. За все время проведения зачисток и операций, они не слышали от командира ничего подобного.

***

    Оборотень не стал дожидаться, пока пламя разгорится как следует, и сбежал. Почему бы и нет? Его противник был надежно заперт в подполе. А к тому времени, как пожар заметят односельчане и столпятся вокруг дома, передавая по цепочке ведра с водой, подпол превратится если не в духовку, то в газовую камеру. Уже сейчас сквозь щели между досками пола вместе с язычками пламени просачивались струйки удушливого дыма. А скорее всего, дом вовсе не станут тушить, сосредоточив усилия на том, чтобы не дать огню перекинуться на соседние дома.
    В первые минуты после начала пожара, Парфенов в кровь сбил руки, стараясь расшатать и выломать тяжелую крышку. Он звал на помощь, хотя понимал, что его крики не услышат даже ближайшие соседи мясника. Теперь же им овладело отчаяние, и Парфенов, бросив напрасные попытки освободиться, лег на прохладный пол. Тут еще не скопился дым, дышать было легче.
    Когда Парфенов окончательно уверился, что спасения ждать неоткуда и смерть неизбежна, отчаяние перешло в апатию. Лейтенант задумался, не пустить ли себе пулю в висок, чтобы избежать мучительной смерти от огня или удушья, но все же решил повременить. Не то чтобы у него сохранялась надежда. Но каждая оставшаяся у него минута жизни казалась слишком драгоценной, чтобы от нее отказываться. Ведь эту минуту можно было прожить. А потом, если повезет, еще минуту…
    Часто можно услышать, что у людей на пороге неминуемой смерти вся жизнь пролетает перед глазами. Парфенов, конечно, слышал это выражение, но в своих ощущениях пока не замечал ничего подобного. То ли время умирать еще не пришло, то ли умирал он как-то неправильно. Ему не хотелось сейчас ни вспоминать о недолгой прожитой жизни, ни предаваться жалости к самому себе, ни, как поступил бы герой из какой-нибудь приключенческой книжки, выдумывать и воплощать в жизнь хитроумный план спасения. Парфенову хотелось просто лежать и размеренно дышать тем воздухом, что еще был пригоден для дыхания. Интересно, сколько вдохов отделяет его от того момента, когда приступы кашля начнут раздирать легкие, спазмом перехватит горло, а мысли начнут затуманиваться от недостатка кислорода? От того момента, когда он приставит дуло пистолета к виску и нажмет, если хватит сил, на спусковой крючок.
    И тут, отрешенно глядя на пляшущие в щелях между досками веселые язычки пламени, Парфенов вспомнил разговор с пастором Суручану. Тот говорил, что Господь не оставляет в беде того, кто делает праведное дело и противостоит злу. Того, кто не предается отчаянию и не теряет присутствия духа. Даже если он неверующий.
    «Что ж, вот сейчас мне не помешала бы помощь Господа, - подумал Парфенов, - Разве я не заслужил ее? Разве не угодно Господу, чтобы я остался в живых и прикончил то гнусное порождение тьмы, которое иначе убьет еще кого-нибудь из ни в чем не повинных людей? Ну и где же Ты, Господи? Где, когда ты так нужен?»
    Парфенов прислушался, как к окружению, так и к собственным чувствам, но кроме треска пламени не различил ни звука, ни голоса. Никакого признака, что его обращение дошло до адресата и удостоилось ответа.
    «Ах да, - усмехнулся Парфенов, - Наверное, я все-таки был, есть и остаюсь атеистом. Атеистом и помру».
    Дым уже ощутимо щипал нос и горло, и Парфенов начал поднимать руку, поднося пистолет к голове.
    - Эй, есть тут кто?! – вдруг отчетливо прозвучал голос сверху.
    От неожиданности Парфенов едва не нажал на спуск.
    - Я слышу Тебя, Господи! Я здесь! Здесь! – крик вырвался из его горла раньше, чем лейтенант успел сообразить: услышанный им зов раздается явно не с небес, а с расстояния всего нескольких шагов, от входа в дом. Да и вряд ли Господь обладает точно таким же говором, как уроженец Смоленской области.
    - Товарищ лейтенант?! – воскликнул рядовой Белкин, - Вы где?! Ой, тут лежит кто-то мертвый!
    - В подполе! В подполе я! – закричал, вскочив на ноги, Парфенов. Он вдохнул скапливающийся поверху дым и натужно раскашлялся.
    К счастью и для Парфенова и для Белкина, оборотень бросил керосиновую лампу не прямо на люк в подпол, а рядом со столом, на котором она до этого стояла. Доски пола занялись почти по всей комнате, пламя уже поднималось по одной из стен, но вдоль другой, пока нетронутой огнем стены, еще можно было пробраться к люку. Особенно в солдатских сапогах с толстыми подметками и в мокрой от дождя одежде.
    Белкин бросился к люку, схватился за задвижку, зашипев от боли, когда нагретый металл обжег ему ладонь.
    - Черт! Заело!
    - Ну же, Димка, постарайся! – давясь дымом и кашлем прокричал Парфенов, - Дерни сильней!
    Белкин не сразу заметил, что конец задвижки загнут, несколько секунд он тупо дергал железный штырь туда-сюда.
    - Не получается! Простите, товарищ лейтенант, не могу открыть!
    - Стреляй в щеколду!
    - Эх! Нечем стрелять-то! – в эту секунду Белкин пожалел, что оставил тяжелый пулемет в «казарме». Против одного-двух ударов приклада задвижка бы не устояла.
    Парфенов чуть не взвыл. Похоже, чудесное спасение откладывалось.
    - А ну, посторонись! Дай-ка я! – раздался через горящие доски еще один знакомый голос и шаги.
    Пробежав прямиком по горящему полу, кузнец Мартин Златов оказался рядом с люком, оттеснив Белкина. Кузнец еще на ходу сорвал с себя плотный кожаный фартук, который обычно носил во время работы, и остервенело хлестал им по полу, сбивая пламя.
    - Скорей, братцы! Задыхаюсь! – крикнул Парфенов.
    Кузнец с первого же взгляда понял, что мешает движению задвижки, схватился за ее загнутый конец, но и ему не хватало сил распрямить железный прут, искривленный лапищей оборотня.
    - На, сбивай огонь! – рявкнул Златов, сунув Белкину в руки свой дымящийся фартук.
    Взгляд самого кузнеца заметался по комнате, в поисках подходящего предмета, которым можно было бы сбить или распрямить задвижку. Он распахнул дверцы уже начинающего тлеть комода, но изнутри вывалились лишь тряпки и одежда, тут же загоревшиеся. Наконец, на глаза попался топорик возле печки. Кузнец перепрыгнул горящий участок пола, схватил топор. Белкин тем временем сильными шлепками кожаного фартука если не сбивал огонь, то хотя бы не давал ему подобраться ближе к люку. Задыхался теперь уже не только Парфенов, но и оба его спасителя.
    И вот, сталь топора со звоном врезалась в металл щеколды. Через несколько секунд люк распахнулся; сразу четыре руки протянулись к Парфенову, помогая ему, задыхающемуся и обессилевшему, выбраться из подпола. Последний рывок по горящему полу к двери, и все трое вывалились наружу, под дождь.
    Кузнец, подметки сапог которого прогорели насквозь, бросился к ближайшей луже, остудить обожженные ступни. Белкин и Парфенов пострадали от жара меньше, но надышались дымом. Несколько минут они жадно глотали прохладный и свежий, насыщенный влагой, воздух.
    К горящему дому уже бежал народ, раздавались крики «Пожар!», звенели ведра. В деревнях и селах пожар – событие, на которое принято собираться всем, в любую погоду и без лишних напоминаний, пока огонь не успел распространиться.
    - Бе… кхе-кхе-лкин! Ты кхе-кхак тут окхазался? Кхак ты меня нашел? – спросил, между приступами кашля, Парфенов.
    - Меня за вами товарищ капитан послал, - так же кашляя, хрипя и отплевываясь ответил Белкин, - Бегу сперва в кузню – нету. Кузнец говорит – вы к церкви пошли. Я туда – опять опоздал. К попу пристал – чувствую, он знает что-то, а говорить не хочет. Уговаривать пришлось. Пока узнал, пока нужный дом нашел… Вы уж простите, что так долго.
    - Ничего, ничего. Лучше поздно, чем никогда, - заметил Парфенов, - Спасибо тебе, Димка, век не забуду.
    - Рад стараться, товарищ лейтенант!
    - А ты, Мартин, что, вместе с Белкиным бегал?
    - Нет, - ответил кузнец, вылезая из лужи и стягивая полусгоревшие сапоги, - Как ты ушел, у меня ну словно шило в заднице застряло, и все одна мысль в голове вертится: как же так, чужой человек жизнью рискует, чтобы наше село от напасти избавить, не побоялся против нечисти выйти, а я дома отсиживаюсь? Неправильно это, не по-людски. И не усидел. Понял, что ты наметился на Антонаша, к нему пойдешь. Ну я и думаю: пошатаюсь-ка возле его дома, посмотрю, что к чему. Может, помощь какая нужна. Подошел, а в доме уж огонь полыхает…
    - Молодцы, оба молодцы! – воскликнул Парфенов, - Дурак я, надо было сразу побольше народу собрать! А мы сунулись на рожон со старостой вдвоем – я в подпол угодил и чуть не сгорел. А Меднек… эх, погиб ваш староста, смертью храбрых.
    - Видел, - кивнул Златов, - У входа лежит. Жаль, хороший был человек. Сейчас, огонь потушим и вытащим.
    И он, босой, с обожженными ногами, но полный желания помочь, направился к кучке людей, уже приступивших к тушению пожара. Сейчас, пока огонь не успел объять стены и потолок, с ним еще можно было справиться и отстоять дом. Лишь бы ведра с водой почаще подносили, да ливень не прекращался.
    - Постой! – окликнул его Парфенов, - Вот что, Мартин, как затушите дом – собери народ, постарайся объяснить им, что произошло. Дело еще не сделано, убийца-оборотень на свободе. Нам понадобится помощь и содействие местных жителей. У нас же кроме меня никто и не вспомнит, как этот Антонаш выглядел. Встретят – не узнают.
    - Думаешь, он все еще может околачиваться где-то поблизости? – нахмурился Златов, - И он и вправду оказался оборотнем? Настоящим?
    - Настоящее некуда. Может, он наблюдает за нами из темноты прямо сейчас. Вы разминулись с ним на считанные минуты, он не мог уйти далеко. К тому же он ранен. А ты, Белкин…
    - Я от вас, товарищ лейтенант, теперь ни на шаг! – заявил Белкин.
    - Не угадал. Кто-то должен известить капитана Никитина и остальных наших бойцов. И кроме тебя послать мне некого.
    - Да что ж вы из меня мальчика на побегушках делаете! Вместе пойдемте, товарищ лейтенант! Мне товарищ капитан приказал вас найти и привести.
    - Пока мы будем ходить туда-сюда и объясняться с капитаном – оборотня и след простынет, - отрезал Парфенов, - Так что ты бежишь за помощью, а я… я догадываюсь, куда он может направиться, этот Антонаш Цуркану. Скажи капитану – пусть вместе с отрядом выезжает к тому месту, где от дороги отходит просека к каменоломне, там и встретимся. Фонарь есть?
    - Эх, товарищ лейтенант, - вздохнул Белкин, вытаскивая из кармана и протягивая Парфенову маленький фонарик, - Повременить бы вам немного, пока я за нашими сбегаю. Разве ж можно – ночью, в лес? В одиночку!
    - Нельзя, - согласился Парфенов, вытащил магазин из пистолета, и убедился, что два патрона с серебряными пулями на месте, - Но если очень нужно, то можно.
    Когда лейтенант вставлял магазин обратно, то ему показалось, что металл оружия вновь начинает едва заметно светиться.

***

    Погоня… Какой же детективный сюжет обходится без нее? Впрочем, положа руку на сердце, многие детективные истории вполне обходятся без погонь. В частности, уже упоминаемые лейтенантом Парфеновым рассказы про Шерлока Холмса, где герой нередко изобличает преступника, сидя в уютном кресле перед камином и покуривая трубку. Парфенов сейчас охотно поменялся бы местами с мистером Холмсом, поскольку преследование чудовища, убившего голыми руками или загрызшего нескольких человек, да еще ночью и в лесу – стояло в его воображаемом списке неприятностей гораздо выше, чем пробуждение посредством бабьего визга. Но выбора не оставалось. Вернее, единственным выбором было дать оборотню возможность скрыться, а Парфенов скорее вернулся бы в запертый подпол горящего дома. Поэтому, быстрым шагом выйдя за околицу села, он углубился в лес.
    Парфенов, конечно, не рассчитывал найти оборотня ночью в лесу. Но он надеялся, что оборотень сам его найдет.
    Столкновение в доме мясника показало, что Цуркану вспыльчивый, самоуверенный и вместе с тем слишком любопытный сукин сын. Склонен к необдуманным действиям и недооценке противника. Заметив свет фонаря и узнав преследователя, наверняка не удержится от еще одной попытки покончить с ним. Тем более, Парфенов оказался единственным человеком, кому Цуркану опрометчиво выложил всю свою историю. И оставить его в живых – значит, сохранить постоянную угрозу разоблачения.
    Ведь Цуркану, хоть и был вынужден бежать из села Берешты, не собирался провести остаток жизни, скрываясь в лесу. Рано или поздно он объявился бы в другом поселении, может, даже в городе. Скорее всего, под другим именем. И хотя теперь, после выстрела Парфенова, у оборотня появилась особая примета – глубокий шрам через всю щеку и скулу плюс изуродованное ухо, об этом опять-таки знал лишь один Парфенов.
    Слабый свет карманного фонарика едва раздвигал тьму, но хотя бы позволял разглядеть путь среди стволов деревьев, кустов и валежника, и не спотыкаться на каждом шагу о сучья и корни. Чтобы не заблудиться, Парфенов не отдалялся от дороги дальше, чем на несколько десятков шагов, постоянно держа в поле зрения просвет среди деревьев. По дороге идти, конечно, было бы удобней и безопасней, но Парфенов сомневался, что оборотень клюнет на такую приманку. Да и сам Цуркану наверняка шел напрямик через лес, кратчайшим путем.
    Преодолев примерно половину расстояния до каменоломни, Парфенов остановился передохнуть, и заодно прислушался. Дождь почти прекратился, но капли все еще падали и скатывались по листьям, ветвям и хвое, вызывая тихий, но маскирующий все прочие лесные звуки, шелест. Лейтенант выключил фонарик, экономя заряд батареи, и позволил глазам привыкнуть к темноте.
    Разглядеть что-либо, кроме окружающих его со всех сторон темных стволов деревьев, не удалось, но ухо Парфенова уловило тихое рычание, раздающееся почему-то у него за спиной, в той стороне, откуда он пришел. Парфенов напрягся, крепко сжав рукоять пистолета, но через секунду, когда звук стал громче, он понял, что являлось его источником. По дороге ехал грузовик. Дороги в окрестностях села Берешты и в дневное-то время не отличались оживленным движением, так что это мог быть только отряд во главе с капитаном Никитиным.
    «Что ж, ловли на живца не получилось, - подумал Парфенов, чувствуя одновременно легкую досаду и облегчение, - Придется действовать иначе».
    И он, снова включив фонарь, пошел к дороге. У Парфенова было несколько причин полагать, что поиски бежавшего из села оборотня стоит вести по пути или в районе каменоломни. Для начала, именно в каменоломне находилась некая пещера, от которой, словно от камня, брошенного в воду, расходились круги жутких и темных событий. Упоминание Цуркану о невидимом черте или колдуне Парфенов отнес к категории домыслов, скорее являющихся плодом воображения, чем реальных, но нечто сверхъестественное там явно было. И это нечто способно не только сводить людей с ума, но и превращать их в чудовищ. Так что обследовать штольню придется в любом случае.
    Кроме того, Парфенов предполагал, что в этой пещере может находиться не просто первопричина превращения мясника в чудовище, но и источник, способный исцелить и придать сил раненому оборотню. На эту мысль Парфенова навело признание Цуркану в ритуальном убийстве своей жены. Если тогда он принес ее в жертву, ожидая какого-то только ему ведомого результата, то и сейчас он может искать в пещере помощи и защиты.
    Наконец, каменоломня сама по себе была удобным и надежным прибежищем, расположенным совсем недалеко от села. Не случайно им воспользовалась группа майора Лиланда. Но сейчас укрытие пустовало. Не исключено, что Цуркану, уже став оборотнем, временами наведывался в каменоломню. Может, приносил и прятал там тела жертв. Или просто следил, не потревожит ли кто-то еще загадочную пещеру.
    Грузовик приближался. Еще немного, свет фар доберется до того участка дороги, к которому продирался сквозь кусты Парфенов. Не ожидая нападения, Парфенов убрал пистолет в кобуру и приготовился включить фонарик, чтобы на всякий случай обозначить себя. Оказаться случайно застреленным собственными солдатами, после всех пережитых приключений, не входило в его планы.
    Шорох, раздавшийся за спиной Парфенова, успешно потонул в реве мотора полуторки и треске веток под его ногами. Поэтому для лейтенанта стало полной неожиданностью, когда когтистая лапа, вцепившись в ворот, с огромной силой рванула его назад. Парфенов не успел даже вскрикнуть, а в следующую секунду удар спиной о землю выбил весь воздух из легких. Взорвалась ослепляющая боль в голове, там, где на затылке осталась шишка после первой встречи с оборотнем. Но на этот раз Парфенов не потерял сознание. Он чувствовал, что его схватили подмышки и поволокли, но о сопротивлении нечего было и думать; руки и ноги стали словно обложенные ватой свинцовые чушки, голова, казалось, лопнула по всем швам, глаза застила кроваво-черная пелена.
    Оборотень, подкравшись сзади, мог бы легко вцепиться противнику клыками в шею или располосовать горло когтями. Но предвкушение садистского удовольствия одержало верх над желанием поскорей покончить с врагом. Чудовище хотело насладиться беспомощностью, упиваться страхом, может, даже заставить жертву умолять о пощаде, прежде чем дать волю звериной ярости и жажде крови.
    - Ну и живучий же ты, командир, - прорычал оборотень, быстро оттаскивая Парфенова подальше от дороги, в неглубокую канаву, - Третий раз мы с тобой сталкиваемся! Но на этот-то раз тебе конец! Тэк!
    Пальцы Парфенова все еще стискивали что-то твердое, металлическое. Он попытался нащупать спусковой крючок, но понял, что это не пистолет, а фонарик. А где же оружие? Второй рукой, Парфенов провел по боку и бедру, ища кобуру. Она сбилась после падения, он никак не мог ее найти.
    Грузовик с ревом промчался мимо, не притормозив ни на секунду. Из канавы его не было видно, лишь отсвет фар на деревьях. Значит, и схватка в лесу осталась незамеченной солдатами, даже если кто-то из них смотрел в эту сторону.
    Пальцы Парфенова, наконец, наткнулись на жесткую кожу кобуры, откинули клапан, сомкнулись на рукояти пистолета. Другой рукой он включил фонарик и, что было сил, отбросил его в сторону дороги.
    - Каким же надо быть дураком, чтобы преследовать меня ночью, в одиночку и по лесу?! – издеваясь, воскликнул оборотень, наваливаясь сверху на Парфенова, - Тебе жизнь не дорога, глупец?! Тэк! Какого черта ты не образумился после того, как выбрался из горящего дома? Я не хотел убивать тебя в первый раз. Потом ты сам вынудил меня оставить тебя в подполе и поджечь дом. И вот опять ты здесь!
    Раздался выстрел. Оборотень от неожиданности отпрянул и замер, хотя пуля его даже не задела. Это секундное промедление позволило Парфенову просунуть руку с пистолетом между собой и чудовищем, и снова нажать на спуск. После второго выстрела оборотень взревел, капли его горячей слюны полетели в лицо Парфенову.
    - Бог любит троицу! – выкрикнул Парфенов, - Как тебе серебро в брюхе, жжется, а? Тэк твою мать, урод!
    Оборотень был ранен, но далеко не смертельно. Он прижал руку Парфенова с пистолетом к земле своими лапами и широко раскрыл пасть. Парфенов едва успел закрыть лицо и горло второй рукой, почувствовал, как вокруг предплечья словно захлопнулся стальной капкан. Сперва было не так уж больно, по сравнению с той вспышкой, что пронзила голову при падении, но через секунду, когда затрещали кости, Парфенов и думать забыл о голове. Извиваясь и дергаясь, как червяк на крючке, он тщетно пытался выбраться из-под навалившейся на него косматой туши или освободить вторую руку. И орал при этом, как не орал еще никогда в жизни. Наполовину от боли, наполовину от бессильной ярости. Так погибать Парфенов не хотел, только не в грязной канаве, в луже скопившейся дождевой воды, и не с сидящим на груди чудовищем, рвущим и терзающим его руку.
    Оборотень неистово мотал головой из стороны в сторону, стараясь оторвать весь кусок плоти, что оказался у него в пасти. При каждом таком движении, сломанные кости в руке Парфенова терлись друг об друга и крошились на более мелкие кусочки, делая и без того невыносимую боль – просто адской. Оборотень, поглощенный своим занятием, не обращал внимания ни на что вокруг. А между тем, после выстрелов, удаляющийся звук двигателя полуторки сменился приближающимся топотом множества ног. Солдаты бежали на свет фонарика, брошенного Парфеновым, и на его истошные вопли.
    - Свет сюда! Фонарями свети! – послышался крик капитана Никитина, - Наугад не палить, попадете в Олега!
    Первым из бойцов возле канавы оказался сержант Краско. Ему хватило всего мгновения, чтобы при свете фонаря рассмотреть сцепившихся в смертельном объятии политрука и чудовище. Сержант был вооружен ППШ, но вовремя сообразил, что даже при стрельбе в упор есть риск задеть Парфенова. Отбросив ППШ, Краско рванул из-за голенища финский нож, и с диким ревом, заглушившим даже крики лейтенанта, спрыгнул на поросшую темной шерстью спину.
    Лезвие финки сержанта не содержало ни грамма серебра, но оборотню совсем не понравилось, когда пятнадцать сантиметров отточенной стали вошли ему под лопатку, с влажным хлюпаньем вышли и вновь вошли.
    Крики Парфенова, рев чудовища, боевой клич сержанта Краско и возгласы остальных солдат слились в безумную какофонию. На какой-то момент в канаве и вокруг нее буйствовал такой хаос, по сравнению с которым недавняя перестрелка в каменоломне показалась бы размеренным и неторопливым спортивным состязанием в стрельбе. Кто-то из подоспевших солдат пытался прицелиться, другие, по примеру Краско, схватились за ножи, штыки или норовили замахнуться прикладом, задевая при этом товарищей, пара-тройка смельчаков спрыгнули в канаву, присоединяясь к рукопашной схватке, остальные столпились вокруг, подбадривая себя и окружающих криками и трехэтажным матом.
    Как не без удивления вспоминал позже капитан Никитин – страха не было и в помине. Ни он сам, ни рядовые бойцы, ни тем более сержант Краско, при первой встрече с оборотнем не выказали никаких признаков не то что страха, но даже легкого испуга. При виде огромного косматого чудовища, пытающегося отгрызть руку лейтенанту Парфенову, всеми овладела лишь одна мысль: спасти своего – убить врага! То, что враг оказался существом, мягко говоря, непохожим ни на что виденное раньше, а прямо говоря – мифическим, никого не волновало. Как потом нескладно пошутил Краско: если враг фашист – его уничтожают, если оборотень – тем более уничтожают.
    Но прямо там, в канаве, несмотря на численное превосходство и в живой силе и в вооружении, прикончить оборотня не удалось. Весь покрытый струящейся из множества ран кровью, со страшной, на глазах разрастающейся дырой в боку, куда угодила выпущенная Парфеновым серебряная пуля, оборотень все же нашел в себе силы вырваться из окружения. Разбросав попавшихся на пути бойцов, словно кегли, чудовище, огрызаясь, хромая, спотыкаясь и жалобно подвывая, кинулось в лес.
    - А вот теперь – мочи сукина сына из всех стволов! – гаркнул Никитин, и выстрелил в спину чудовищу из пистолета.
    Каждый боец, оружие которого все еще оставалось в руках, посчитал своим долгом разрядить вслед убегающему всю обойму. В запале и азарте бойцы стреляли не слишком метко, нанеся больше урона окружающей среде, чем оборотню. И тот исчез во тьме.
    Едва затихла стрельба, Никитин спустился в яму осторожно обнял и приподнял лежащего Парфенова, помогая тому опереться спиной о склон. Парфенов тяжело дышал, хрипя и всхлипывая, выше шеи был бледен, как смерть, а ниже сплошь залит своей и чужой кровью. Его левая рука выглядела так, словно побывала в мясорубке, из рваного месива во все стороны выпирали белые обломки сломанных костей.
    - Ты как, Олежка, живой? Эй, кто-нибудь, свет и ИПП сюда, живо! Олег! Ответь что-нибудь!
    Краско, вышедший из схватки с оборотнем лишь с ушибами и царапинами, но оставивший в спине врага свой любимый нож, разорвал упаковку ИПП и наложил бинт на руку лейтенанта. Бинт моментально пропитался кровью.
    - Еще бинты давайте! Туже, туже бинтуй! Перетяни руку ему выше локтя! Морфий есть? – посыпались со всех сторон советы и указания.
    Парфенов вдруг застонал и, протянув другую, относительно здоровую руку, схватил капитана Никитина за плечо.
    - Добейте… - выдохнул лейтенант.
    - Да что ты такое говоришь, Олег! У тебя бред. Сейчас перевяжем тебя, и в больницу с ветерком. К утру заштопают, через неделю в строю будешь, - с последним утверждением Никитин слегка погрешил против истины, но, в конце концов, не говорить же раненому и истекающему кровью, что тот, возможно, останется без руки. И еще повезет, если вообще выживет, при такой-то кровопотере.
    - Да не меня, - бескровные губы Парфенова искривились в подобии улыбки, - Тварь эту добейте… Нельзя дать ему уйти… Найдите… добейте… в каменоломне ищите… Недобитка… не оставляйте… в живых!
    - Сделаю, Олег, сделаю! – пообещал Никитин, - Ты помолчи, тяжело ведь говорить. Лежи спокойно, мы тебе поможем.
    Пока сержант с помощниками бинтовал раненого, капитан поднял пистолет Парфенова, стряхнул налипшую землю и мокрую хвою, проверил магазин. Оставалось еще четыре патрона. Свой боекомплект Никитин уже расстрелял, запасной магазин остался в селе.
    Парфенов заметил манипуляции командира и хотел было предупредить, что серебряных пуль больше нет, остались лишь обычные. Но прежде чем он успел произнести хоть слово, силы окончательно оставили его, и лейтенант провалился во тьму.


    День пятый

    Занимался рассвет. Ночная гроза и дождь давно прекратились, на небе лишь кое-где висели серые тучи. Но на востоке солнце поднималось в совершенно ясное и чистое небо, словно умытое дождем.
    Капитан Никитин сидел недалеко от входа в штольню, на том же камне, где недавно он допрашивал пленного майора Лиланд. На коленях у капитана лежали блокнот Парфенова и его же пистолет. Несколько солдат охраняли выход из подземелья, остальные отдыхали. Трупы немцев и румын все так же лежали в ряд, никаких загадочных изменений с ними не произошло. Даже не смердели, спасибо прохладной погоде.
    У входа в каменоломню появилась долговязая фигура сержанта Краско. За ним шли еще трое бойцов, посланных доставить раненого Парфенова в Унгень. Никитин встрепенулся, встал с камня и быстрым шагом направился навстречу. Плечи сержанта поникли, взгляд был опущен. Как сперва показалось Никитину – от усталости.
    - Ну, как он? – нетерпеливо спросил Никитин, - Он пришел в себя? Что сказал? Почему вы так быстро вернулись?
    Сержант помолчал, прежде чем ответить, взглянул на командира и снова опустил глаза. Сердце Никитина оборвалось.
    - Не довезли. Умер лейтенант по пути, много крови потерял, да и шок… Всего километра два не дотянул.
    - Эх, Олежка… - только и смог вымолвить Никитин.
    - Жаль. Хороший был парень, - сказал Краско, - Шалый, конечно. Но смелый и честный.
    Никитин не стал ничего добавлять, чувствуя, как ком пережал горло, а на глаза наворачиваются слезы. Только махнул рукой сержанту и остальным вернувшимся из города бойцам, мол, свободны, отдыхайте. Затем, Никитин вернулся к штольне.
    - Егоров, - окликнул он старшину, - Все сделал, как я просил?
    - А как же, товарищ капитан! Вот, взгляните, - старшина Егоров зашел шагов на десять вглубь штольни и продемонстрировал командиру связку из четырех ручных гранат, прочно примотанную к бревнам в том месте, где соединялись вертикальная и горизонтальная балки, поддерживающие ненадежный свод, - Бревна и так прогнили, их пни посильней – развалятся. Прикажете взрывать? А как там наш герой-то? Живой?
    - Нет, - отрезал Никитин, и старшина Егоров тихо выругался себе под нос, - Ты вот что, Егоров, привяжи к кольцам бечевку, чтобы можно было снаружи дернуть. И следи внимательно. Если я не вернусь через десять минут – взрывай. Если оттуда полезет тварь или хоть кто-то, непохожий на меня – взрывай. Даже если выйду я сам, но по виду или по голосу тебе покажется, что это не я – взрывай!
    - Постойте, товарищ капитан! – удивился Егоров, - Вы что же, один туда собираетесь? Зачем? Давайте мы просто вход взорвем? Ну, или пусть пяток бойцов из ППШ поработают. Эта тварь, может, и так сдохла. Ни звука оттуда не доносилось, ни шороха.
    Никитин покачал головой.
    - Я должен убедиться, что чудовище мертво. Обещал Олегу. И я больше не хочу рисковать жизнями наших бойцов, так что пойду один. А ты, Егоров, получил приказ – выполняй.
    - Есть, товарищ капитан, - неохотно протянул Егоров.
    Не дожидаясь, пока старшина завершит необходимые приготовления ко взрыву, Никитин вошел в штольню. В одной руке он держал пистолет Парфенова, в другой включенный фонарь. Ужасный смрад, так раздражавший обоняние капитана при предыдущем визите в пещеру, сейчас ослабел и едва ощущался. Вскоре, Никитин понял почему. Отвратительный гниющий труп, лежащий в глубине штольни, превратился в кучку сухого крошащегося праха, напоминающего угли давно прогоревшего костра. На каменистом полу были заметны свежие пятна крови.
    Миновав тот участок штольни, где несколько дней ютились недобитки из группы Лиланда, Никитин остановился у ответвления, ведущего к замурованной пещере. Не считая брызг крови на камнях, не было никаких признаков того, что оборотень поблизости. Но капитан знал, что чудовище здесь. Посветив вдоль коридора, Никитин увидел зияющую дыру в каменной стене, достаточно большую, чтобы внутрь мог протиснуться человек.
    - Я иду за тобой, сука, - произнес Никитин.
    Он сделал несколько глубоких вздохов, готовясь задержать дыхание, если ощутит что-то необычное в воздухе. Но смрад, который после предыдущего приближения к пещере сменился холодным освежающим потоком, на этот раз не давал о себе знать. Воздух был просто спертым и неподвижным.
    Никитин подошел к пещере, пару раз сильно пнул края полуразрушенной каменной стены, чтобы расширить проход. Ему показалось, что из темноты пещеры доносится тихое рычание, но это мог быть и стук падающих камней.
    Держа наготове пистолет и фонарь, Никитин пригнулся и влез через пролом в пещеру. Пол представлял собой почти правильную окружность, около пяти метров в диаметре. Капитан уже видел мельком покрывающие стены барельефы, поэтому был готов снова столкнуться с их омерзительным безобразием.
    На полу пещеры, возле центрального изваяния, в луже загустевающей крови лежала темная и мокрая туша, в которой Никитин узнал то чудовище, с которым они схватились в лесу. Тот самый оборотень, в существовании и в встрече с которым его пытался убедить лейтенант Парфенов. Еще недавно это существо было способно расправиться с человеком за считанные секунды, а теперь представляло собой жалкое и совсем не страшное зрелище. Оборотень был жив; капитан отчетливо видел, как вздымается его грудь при дыхании, и слышал тихий хрип из пасти. Веки чудовища медленно раскрылись, на капитана уставились светящиеся красным глаза, полные ненависти и злобы. Но сейчас, в луче света от фонаря, красный отблеск глаз был почти незаметен.
    Никитин поднял пистолет и прицелился.
    - Постой! – прохрипел оборотень. Из его пасти выплеснулась и стекла на грудь струйка темной крови, - Постой, командир! Не стреляй.
    Никитин молча ждал, не опуская оружия и не снимая палец со спускового крючка.
    - Выслушай меня, - продолжал оборотень. Говорить ему было трудно из-за множества ранений, но он до последнего цеплялся за жизнь, стремясь использовать любой шанс, - Мы можем договориться. Сохрани мне жизнь, и я открою тебе тайны этого святилища. Это… это нечто, что нельзя объяснить в двух словах. Нечто удивительное… Ты просто не представляешь… Мы можем владеть этим вместе… Сила, могущество – здесь ключ…
    Никитину стало противно.
    - Это за Марицу Златову, дочь кузнеца, - произнес он и выстрелил.
    Раздался оглушительный из-за замкнутого пространства выстрел. Тело оборотня содрогнулось от удара пули, он протяжно застонал.
    - За Алексея Звягинцева, рядового бойца особого отряда «Смерша», - сказал Никитин, снова нажимая на спусковой крючок. Прогремел второй выстрел.
    - Тэк! – выкрикнул оборотень, брызгая кровавой слюной, - Тэк! Ми хим ен тоу! Какой же ты глупец, командир! Как все люди! Тэк!
    - За Петра Меднека, старосту села Берешты!
    Еще один выстрел, сопровождаемый протяжным, полным боли и отчаяния стоном раненого оборотня.
    - А это за лейтенанта Олега Парфенова, политрука особого отряда «Смерша»! – повысил голос Никитин и выстрелил в четвертый раз, всадив последнюю пулю прямо туда, где у нормальных людей и зверей расположено сердце.
    Оборотень задрожал, попытался приподняться, и снова рухнул в лужу собственной крови. В его глазах ненависть сменилась изумлением и страхом. Он уставился на раны на своей груди, быстро разрастающиеся и словно обугливающиеся по краям.
    - Но… Как же так? – выдохнул он, - У тебя ведь нет… нет больше… нет серебра! Как?!
    Вся грудь чудовища почернела, по ней пробежали кроваво-красные извилистые трещины, от раны к ране. Куски плоти размером с ладонь и клоки шерсти стали быстро отваливаться от тела и падать на пол. Оборотень взревел, но это был уже не клич устрашения, а всего лишь последний отчаянный вопль умирающего. Затем, голова оборотня бессильно поникла, и из пасти больше не доносилось ни звука. Слышен был лишь шорох отваливающейся и осыпающейся плоти.
    - Есть серебро, - произнес Никитин. Он уронил на пол разряженный пистолет, запустил руку под ворот гимнастерки и стиснул маленький серебряный крестик. Никитин не смог бы объяснить, что для него лично значит этот символ веры, но крестик, подарок верующей жены, он носил всю войну, не снимая даже в бане.
    Никитин повернулся и вышел из пещеры. У него за спиной тело чудовища стремительно превращалось в такие же сухие черные головешки, что остались от трупа Пашки Кравчука. Обернувшись, капитан увидел бы, как мелкие черные хлопья поднимаются и кружатся в воздухе, словно подхваченные вихрем. А потом черный прах втягивается в пасть отвратительной статуи, у подножия которой встретил свой конец оборотень. Но Никитин не оборачивался.
    - Тэк… Тэк ат лах… - пронесся в воздухе тихий шелест-шепот, но Никитин его уже не слышал. А если б и слышал – не обратил внимания.
    Поравнявшись у выхода из штольни со старшиной Егоровым, так крепко сжимающим в руках отрезок бечевки, словно на другом ее конце был привязан тигр, Никитин бросил последний взгляд во тьму подземелья и кивнул:
    - Взрывай!
    Егоров дернул за шнур, и они с Никитиным отступили вбок от входа, под прикрытие склона. Через три-четыре секунды внутри гулко ухнуло, затем затрещали бревна и послышался грохот падающих камней. Из штольни выбросило облако пыли, так что Никитин с Егоровым поспешно отошли подальше. Когда пыль развеялась, стало видно, что штольня обрушилась не только в том месте, где были заложены гранаты, но и почти на всем протяжении до выхода. Как надеялся Никитин, по другую сторону от места взрыва разрушения были не менее основательные.
    Солдаты подошли и столпились у заваленной штольни, глядя на своего командира со смесью восхищения и недоумения. Большинство из них не знали о поручении, данном Никитиным Егорову, и взрыв стал для них неожиданностью.
    Среди рослых бойцов в форме Никитин вдруг заметил невысокую щуплую фигуру в обычной одежде.
    - Михась? Ты что здесь делаешь? – Никитин хотел было выругать подростка, за то, что тот нарушил приказ оставаться дома и пришел в каменоломню, но вовремя вспомнил, что парень и так-то был сиротой, а этой ночью потерял последнего близкого человека – деда. Глаза у парня все еще блестели от слез.
    - Сожалею, что твой дедушка погиб, - мягко сказал Никитин, - Но он погиб, как герой, ты можешь им гордиться.
    - А мне так жаль, что лейтенант умер, - Михась шмыгнул носом, - Вот кто настоящий герой был! Если б не он, никто бы и не узнал, что мясник – оборотень. А узнал бы – не поверил. А поверил бы – не решился с ним схватиться один на один.
    - Тебе есть к кому пойти? Может, кто-то из соседей?
    - Ну уж нет. Как хотите, а я теперь с вами останусь, - насупившись, заявил Михась, - Я знаю, у вас в армии бывают такие – сыны полка. Вы у меня в долгу, так что…
    - Ну и хват! – воскликнул старшина Егоров, - В долгу мы у него! А ведь и правда, что ему теперь оставаться в селе, одному? Давайте возьмем парня в город, товарищ капитан. А там пристроим, если не сыном полка, так хоть в детский дом какой-нибудь.
    - Никаких детских домов! – отрезал Михась, - Сбегу, как пить дать. С вашим отрядом хочу быть, проводником и переводчиком! Вас же, небось, опять пошлют куда-нибудь фашистов ловить; сколько еще по Молдавии недобитков бродит.
    Никитин не мог сдержать улыбки.
    - Ладно, Михась, ничего не обещаю, но твою просьбу начальству передам. И от себя добавлю. А там уж как наверху решат. Чем черт не шутит, сынов полка и правда немало.
    Выйдя из каменного мешка каменоломни, Никитин остановился и обвел взглядом окружающий его почти со всех сторон густой лес. Несмотря на чувство выполненного долга, на душе было неспокойно. И причиной была не только смерть Парфенова и других жертв оборотня. Никитин чувствовал себя словно врач, решившийся на убийство, чтобы предотвратить распространение смертельной болезни, но при этом не уверенный, что зараженный был только один. Они, ценой четырех человеческих жизней, нашли и выкорчевали лишь одно воплощение зла. Но кто знает, вдруг в этих непроходимых чащах, оврагах и пещерах скрываются другие чудовища? Вдруг, что еще хуже, чудовища живут среди людей в других деревнях и селах, до поры до времени неузнанные? Вдруг, каждый раз, когда в округе бесследно исчезает взрослый или ребенок, зло получает очередную кровавую жертву? Кто даст ответ на эти вопросы? Кто остановит и уничтожит недобитое древнее зло, если когда-нибудь оно снова поднимет голову?
    «Простите, - подумал, обращаясь неизвестно к кому, Никитин, - но я не могу. С меня хватит. Я должен вернуться домой, к жене и дочери. Я нужен им. Их я смогу защитить. А тут… Пусть кто-то другой.»
    Ели зашумели на ветру, словно шепча: «Трус-с-с, трус-с-с» Их верхушки ярко зеленели на солнце, но ниже, у земли, все еще царил сумрак. Издалека донесся едва слышимый волчий вой.