Дорогой мой, уважаемый, читающий эти строки, сегодня я выпил немного. И позволил себе писать нетрезвым. А значит, пришло время вновь рассказать про рюмочную, что находится на Гороховой.
Людей в «рюмке» всегда много (не пойму, откуда они набегают). За барной стойкой три полки разноцветных бутылок, в которых я начинаю уже разбираться. А над ними висит красная лента с надписью: «Пей чистым – оставайся честным» - меня устраивает эта истина.
Повезло, мое местечко напротив телевизора было свободно. Да и еще работал мой любимый бармен. Ведь петербуржцы ходят не в бары, а к людям (это просто к слову, у меня в этот раз случайно вышло).
Ничего толкового не происходило. Люди устало гундели, по телевизору транслировали хоккей, а я лениво ковырялся в своем блокноте, потягивая «пшеничное». Бокал менялся на бокал. Маленькая черная точка летала с одного края телевизора в другой. Пару типов вскакивали во время опасных моментов, взволновано всхлипывали и опять садились, громко обсуждая игру. Ничего толкового не происходило.
К середине второго периода рядом присел какой-то тип и пьяным голосом сказал бармену:
- Ту водка. Фор ми энд фор хим, - и указал пальцем на меня. Андрей (тот самый бармен) взглянул меня:
- Будешь водку?
Я в свою очередь отстранился от блокнота, осмотрел иностранца, тот даже и не повернулся в ответ.
- Буду.
Через мгновение перед нами стояли две стопки с дольками яблока. Мы чокнулись и выпили. Я продолжил писать. В голове шумели колючие мысли, и я старательно пытался выудить из них что-нибудь ценное (точнее найти, что за ними спрятано). В этот вечер во мне слишком навязчиво возникал образ Марты. Хотелось ей позвонить. Почувствовать ее объятия, запах моложавой кожи и услышать хриплый смех. Прелесть блокнота в такие моменты бесценна. Зачастую он все эти желания уничтожает или же прибивает гордость и страх, чтобы безрассудно позволить себе что угодно. В общем, это единственное окно, через которое можно обогнуть мою совесть.
«…вот уже две недели, как мы не виделись. И что же? Последнего слова ни за кем не было. Был лишь остолбеневший взгляд М.. И полное непонимание. А теперь мне снова хочется к ней. Хочется ее тепла и смеха. Ведь точку мы так и не поставили. Ерунда. А сердце, в свою очередь, оправдывает самые гнусные подстрекания головы и путает меня. Стыд проходит. И подсознание впутывает меня в новую головоломку. А она держится. Она не звонит. И я не должен. Говорят, М. сошлась с «ним». Хотя чего уж там. Никто этого не говорил. Это я сам додумал. Просто их встретил Лёня и не без удовольствия рассказал мне об этом. Просто на улице. Просто без лишних подробностей, оставив все остальное для моей вшивой головы. Теперь во мне полная уверенность, что они вместе. Не нужно им мешать. Хотя какого черта не нужно? Он же вмешивался в наши… Хотя, он может из чувства. Благородство? Сделал бы я на его месте так же – это точно. Но проучил бы я себя на своем теперешнем – непременно. Ерунда…»
Я отложил ручку. Глотнул пива. И мне тут же вспомнилось.
Мы поднимались по лестнице в моей парадной. Марта на три ступени впереди, я следом за ней. Я долго выверял (уже несколько дней), чтобы начать. И неожиданно для самого себя начал:
- Знаешь, почему меня никак не трогает, что ты спала с Ч.?
Я заметил, как она незаметно дернулась от вопроса. Но продолжила подниматься.
- Потому что если бы Ч. знал, что между нами есть хоть что-то, он из уважения не полез бы в это болото. По нему видно издалека, что человек он принципиальный и нравственный. Точнее, неизвестно какой, но неистово желающий, чтобы его считали за нравственного.
- Он знал,- не поворачивая головы, выпустила она на выдохе.
Тогда и меня незаметно дернуло. Но я всем видом старался не показывать. Хоть и прекрасно понимал, что она все видит. Хоть и старается показать, что не видит. В такого рода отношениях, главное постоянно делать вид «будто бы ничего и не заметно». Мы подошли к моей двери. Я молча открыл дверь. По обыкновению мы наскоро и неслышно разулись и двинулись в комнату. Ни слова не проронив до самого утра.
Я придвинул блокнот.
«…вот это и был удар. И ведь какая мне разница… какая сущая мелочь. Мне-то чего. Было и было. Чего же тогда режет смычком по сухим струнам ревности? Ну что ж. А теперь-то что? Теперь мне должно быть все равно. И неужели нужно так занудно об этом расписывать? Тем более в рюмочной, где «пшеничное» за сто пятьдесят…»
Кто-то закинул шайбу, и вся рать болельщиков взвыла. Все начали чокаться. Какой-то восторженный пьяный мужчина с огромным картофелем вместо носа, подставил свой бокал. Я ударил в него своим. Мутная желтая жидкость выплеснулась мне на рукав. Видимо, наши закинули.
«Да, скука. Привычка сильная штука. Но я же человек. И я выше привычек. Хотя, чего уж тут разглагольствовать, если я некоторое время думал, с большой или с маленькой буквы написать «человек». Дерьмо. Полное дерьмо. Чем больше я пьянею, тем больше во мне взращивается сомнений. Я пришел сюда с уверенностью, что мы никогда больше не увидимся. И это на руку нам обоим. А сейчас вроде бы и ничего, если еще разок увидимся. Полное дерьмо.
И вот интересно, что ты думаешь, человек, нашедший мой дневник. Думаешь: вот я и урод буду, если позвоню ей. Да? Ну, конечно же, да. Ведь ты у нас уж точно нравственная подстилка. Тебе лишь бы подглядывать, корить чужую жизнь и отходить пукать в угол. Так и есть.
Знаю, что не нужно ехать! Знаю, что будет больнее! Но ведь в какую-то сторону сегодня все разрешиться. Думаешь, мне все это подвластно? Эх, дурачок. Я уже столько дурных поступков натворил (хорошо, что ты предыдущие блокноты не читал). Так уж вышло, что я приучен к сомнениям. К долгому разжевыванию, но к резкому необоснованному выбору. В бокале осталась только пенка. Где Андрей? Знаю, что еще одна кружка не скрасит моего выбора. Но вот уже и Андрей идет…».
В перерыве на третий период я вышел покурить вместе с толпой хоккейных зрителей. Меня уже косило набок (русский размах не знает границ). Я долго рассматривал, как нездоровый мужик, с лицом цвета полежавшего лимона, кормил дворнягу бутербродом с килькой. Она смотрела на него виноватыми глазами и слизывала с его пальцев масло. А он по-барщински гладил ее второй рукой по голове и приговаривал: «Уй, ты шавка, хорошая какая. Ешь, ешь, не стесняйся». А потом он потормошил ей морду и оттолкнул. А она посмотрела на него, опустивши нос, но после увидела сбоку велосипедиста и поплелась с поджатым хвостом за ним. Я стоял сбоку, наблюдал, а после как-то само подумалось: «Как же тяжело быть человеком».
Когда я вернулся и продолжил писать, услышал знакомый голос:
- Ту водка. Фор ми энд фор хим.
В этот раз Андрей, не спрашивая, наполнил новые рюмки. Я хмыкнул и выпил. Иностранец повернулся. Глаза его качались как два несвязных пузырька. Он выпил за мной.
- Откуда ты?- спросил я по-английски.
- Из Австралии,- ответил он по-английски.
- Понятно.
- А ты здесь живешь?- спросил он после паузы.
- Уже да.
- Понятно.
Я придвинул блокнот. Мысль слетела с колеи. Слог порвался. Поводил ручкой по уголку тетради. Почувствовал набирающий хмель. Австралиец привстал и оперся на стойку обеими руками. Я отодвинул немного блокнот и полез в карман за деньгами. «Просто нужно встать и идти домой. Выбросить все дерьмо из головы и идти по протоптанной дороге. Наутро я буду благодарен этому поступку». Но на секунду подумал: «или вызвать такси до Марты?». И только я поднял глаза на бармена.
- Ту водка, - уже слишком окосевшим голосом сказал австралиец. «Ну, ничего не попишешь. Так, значит, так»,- подумал я и опустил деньги обратно в карман.
Он пододвинул мне рюмку, вторую сразу поднял в воздух. Посмотрел на бармена, тот в свою очередь наполнил сразу себе рюмку. Австралиец произнес на нелепом русском:
- Будем!
Я подумал: «Будем и будем». Но вслух ничего сказал. Мы выпили.
Он вытер рот рукавом. Спросил, где здесь туалет. И сразу побежал в противоположную сторону на улицу. Как я и говорил, ничего толкового не происходило.
Я хорошенько окосел. Еще немного пытался писать. Но слог был точно утерян, как и моя способность держать меж пальцев шариковую ручку. Позже встретил знакомого. Говорить нам было не о чем. Мы еще немного выпили. Я нехотя рассказал про австралийца (потому что больше нечего было говорить). Мы недолго потупились в стойку. За окнами стало медленно светать. Он вызвал такси. Как говорится: «Был рад». «Хорошо посидели». Я расплатился. И вышел на улицу.
На мосту через Мойку мне стало невыносимо грустно. Такая легкая невыносимая грусть. Вы все прекрасно понимаете, с вами это было слишком много раз. Я покурил, посмотрел в черную Мойку. Она, как и всегда, равнодушно размазывала блики фонарей. И тут я, как и всегда, все понял про себя. Немного зажмурился. Пустил скупую слезу. И прослюнявил: «Ну и мудила ты, Рубцов». Сплюнул всю свою гордость прямо в черную воду и поковылял на Миллионную.
Дома присел, на свой матрас и записал, все как есть. Закончил запись, все теми же словами, которые прослюнявил на мосту. Хотя ведь на самом деле, это было не сегодня. Да и трезв я сейчас. Вот и как верить человеку, который либо соврал «перед», что выпил для азарту, либо соврал «в конце», что трезв, для благочестия. А ведь в этом и вся соль скупых слез. Потому что, скорее всего, в тот день я все-таки поехал к Марте. Но так и не решился позвонить ей. А может она просто не подняла трубку. Или подняла и сказала то, что совсем не хотелось мне слышать, разбив тем самым мое самолюбие (употребив фразы из моего дневника). А может, и я тогда набрался добродетельных мыслей и сказал ей все как есть (и даже немного лишнего), чтобы отпустить ее существо. И поехал домой. Кто его разберет, как там было?
К чему я рассказал эту глупую, возможно выдуманную историю? Просто хотелось подчеркнуть, что кто его знает, где правду я пишу, а где вымысел. Где раздуваю из мухи слона, а где с умыслом не договариваю. И все равно ведь люблю Вас очень. Точнее учусь любить. И хочется быть с Вами до конца отрытым и честным (пусть даже и в самом конце). И, кажется, с каждым днем у меня это получатся лучше.
Кстати, косточка авокадо проросла. Скорлупа треснула, и оттуда вытянулся зеленый хоботок. Каждый день наблюдаю за его ростом. Скоро буду высаживать в землю. А, значит, и я не так плох. С этой косточкой прорастает мое умение любить.