ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
Вот уже пять дней Иван Петрович жил почти уединенно в своём стеклянном аквариуме. Санитарки приносили ему еду и передачи с воли, сестры ежедневно пытали капельницей, которую он теперь переносил несколько легче, врачи измеряли давление, слушали сердце, равнодушно ширяли пальцем в живот и удалялись. После ночной «задушевной» беседы с медперсоналом о своих ближайших перспективах Иван Петрович стал строго соблюдать постельный режим и самостоятельно уже не вставал. Иногда, чаще после обеда, заходил инструктор по лечебной физкультуре, и тогда они оба, вместе, очень серьёзно двигали кистями рук на счет «раз» и ступнями ног на счет «два».
Гораздо чаще медперсонала, особенно по вечерам и ночами, узника посещал таракан. Старый знакомый, тот самый, который явился в первую ночь и напугал до смерти! Однако теперь Иван Петрович уже не боялся, а даже наоборот, ждал этого визита! Он замирал, стараясь не двигаться, чтобы не спугнуть рыжего гостя, который осторожно ходил по тумбочке, стрелой подлетал к намоченному заранее кусочку сахара и начинал трапезу. Усы таракана шевелились и весь он, казалось, светился от радости при виде лакомства. Иногда, тоже в основном по ночам (так, очевидно, ему получалось спокойнее!) таракан приходил не один, а приводил своих родственников, друзей и знакомых, всех, от мала до велика. И пока эти рыжие черти наслаждались, Иван Петрович с восхищением рассматривал их, удивляясь и восторгаясь: придумает же природа такое - ведь ничем не возьмешь, ни дихлофосом, ни радиацией!
Благодаря относительно частому общению с медперсоналом Иван Петрович теперь весьма прилично разбирался во многих медицинских вопросах. Оказалось, что от его болезни умирают не все, астма бывает двух видов, блокада - это где-то внутри, а печень вместе с почками могут одновременно сесть! Уложились и некоторые весьма специфические термины - он уже точно знал, что означает «отдуплиться», «определиться», «вмазать», «поменять коньки на санки», «двинуть коней»... Оказалось, что сюда же относилось и «сделать зайчика»! Все это, как ни странно, были синонимы, и означали они одно - умереть! А почему больные делали именно зайчика - это объяснила Света, когда ставила капельницу. Оказывается всё очень просто и наглядно: когда больной умирает - («врубает», «вмазывает», «определяется» или его «посещает Кондратий Иванович») - то усопшему связывают руки и подвязывают челюсть, используя для этой цели, естественно, бинт. И вот на голове у покойника образуется бантик, который очень походит на ушки зайчика…
Теперь Иван Петрович уже знал, что МОРГ - это Место Отдыха Реанимированных Граждан, что расположенное где-то на пятом этаже операционное отделение, оперблок, все почему-то называли опферблоком [1] , а сотрудники скорой медицинской помощи - СМП - значились в медицинском мире как банда «Смерть Московским Пенсионерам».
________________-
[1] Die Opfer (нем.) - жертва.
Кроме расширения кругозора по общемедицинским вопросам представитель трезвой прослойки гегемона значительно вырос ещё и в приметах. Кто бы мог подумать, что садиться на стол - к покойнику, «жмурик» с утра - к хорошей погоде, а вот если в обед - то к деньгам! Оказывается, когда совсем «отходной» больной начинает вдруг ни с того, ни с сего материться и посылать лечащего врача на х… [2] , это - к выздоровлению. [3] И вообще, пока живешь - бузи, наслаждайся, бери от жизни как можно больше, ибо «только покойник не сс... [4] в рукомойник»!..
Много, очень много почерпнул Иван Петрович такого, чего до конца своих дней мог бы так и не узнать!
____________________
[2] Необходимо принести извинения за появление в тексте многоточий. О позиции автора по этому вопросу речь пойдет ниже.
[3] В целях скорейшего выздоровления Иван Петрович с удовольствием и сам послал бы всех туда, но пока обстоятельства складывались так, что посылали в основном его.
[4] Зашифрованное в этом месте слово можно заменить по желанию читателя любым предложенным синонимом: пИсать, мочиться.
* * *
Как нарочно спать по ночам не давали. То скрипела кровать, то, как лошади, топали тараканы, то рвалась труба, и воду убирали всем миром, то рассказывали анекдоты и ржали как лошади.
На этот раз Ивана Петровича разбудил ни хохот, ни плеск воды и ни топот многочисленных тараканьих ног. Где-то вдалеке, около страшного экстренного блока горел свет, и шла яростная ругань. Из полумрака долетали обрывки разговора, который вёлся на весьма повышенных тонах:
- Покажите приказ!
- По витальным показаниям...
- ...ко всем чертям...
- ...и так совсем ошалели!
- Мест нет!..
- Жалобу напишем...
- Катись отсюда!
К этому следует добавить, что кроме криков и монотонного гомона слышался визг, звон разбиваемого стекла и хлопанье дверей.
- С кем это они воюют? - подумал Иван Петрович и, взяв с тумбочки заветную трубочку, принял на всякий случай нитроглицерин. Тотчас же застучало в голове, легко затошнило, чаще забилось сердце. Крики около экстренного блока стихли, и любитель пива и прочих острых ощущений повернулся было на правый бок со вполне определённой целью. Однако едва он закрыл глаза, как внезапно зажёгся яркий свет и вся орущая ватага, впереди которой шагал какой-то человек в белом халате и с абсолютно лысой и блестящей, как шаровая молния, головой, вкатилась в его аквариум.
- Этот? - спросил лысый предводитель ночной команды.
- Этот! - с вызовом ответил Александр Васильевич.
- Дайте историю болезни! - потребовал человек с шаровой молнией вместо головы. - Сколько он у вас лежит?
- Двенадцать дней! Но здесь обширный инфаркт, и своей властью я не могу его перевести! - законфликтовал реаниматолог.
- Мне ваша власть не потребуется, - усмехнулся его оппонент, - я переведу его своей! Или этого недостаточно?
Александр Васильевич враз побагровел и захлебнулся соплями.
- Двенадцать дней! - лысый припал стетоскопом к несколько обросшей груди Ивана Петровича. - Переводите в кардиологию. Уже давно пора начинать активизацию! Переводите, - он обратился к группе стоявших сзади, недобро сверкавших глазами и враждебно настроенных медсестёр.
Пока человек-молния стоя писал что-то в принесённой ему истории болезни, сёстры привезли каталку и с видом оскорбленного самолюбия подкатили её к кровати Ивана Петровича.
- Перелезайте, - сказала медсестра помоложе, которая весьма вероятно являлась Таней, той, что не была сильна в сольфеджио.
Обладатель обширного инфаркта тяжело поднялся, с трудом перебарывая невесть откуда взявшуюся дурноту и головокружение, медленно перелез на каталку, ощутил спиной холод её стальных поручней и тотчас вспомнил приёмное отделение с обезьяноподобным эскулапом. С того времени прошла, казалось, целая вечность! Сёстры накрыли его сначала - видно так тут завели ещё испокон века - белой простыней, а потом сверху ещё и одеялом и, не нарушая этикета, ногами вперёд, покатили мимо страшного экстренного блока из отделения реанимации вон! Иван Петрович успел заметить над дверью часы, которые не мигая показывали 6:36. Проверить эти показания не представлялось возможным, ибо ещё со времен поступления в больницу несчастного вместе с одеждой лишили и подаренного ему профкомом к какому-то празднику «Полета», поэтому весь этот период наш герой определял время суток довольно приблизительно.
В лифт въехали со страшным грохотом. С ещё большим количеством децибелов закрыли двери и поехали куда-то то ли вверх, то ли вниз. Лифт кряхтел и стонал так, что вспомнился РАФик.
Через некоторое время остановились. Сёстры снова как можно громче грохнули дверями и выкатили каталку в коридор. Над застеклённой дверью тоже висели часы, но показывали они всего полдвенадцатого. К чести службы времени следует заметить, что и те, и другие часы нагло врали - на самом деле было полвторого ночи! Именно это время показывал старенький будильник, удобно примостившийся у самого уха мирно посапывающей в удобном кресле медсестры. Накрахмаленный колпак покоился тут же на огромном массивном сейфе, настольная лампа горела, но вокруг стоял полумрак - она была аккуратно закутана наволочкой.
Реанимационные сестры с разгона врезались каталкой с Иваном Петровичем в эту мирную идиллию, сдвинув кресло с медсестрой примерно на полметра в сторону. Сестричка тут же проснулась, с удовольствием потянулась и перевернулась на другой бок.
- Тебе подарок! - почти враждебно прошипела скорее всего Таня.
- А у меня... мест нет... - спокойно, сквозь сон, ответила сестра отделения.
- А нам приказано перевести, ваш разрешил! - как змеи зашипели сёстры реанимации.
- Ну, раз приказал, пусть сам места и ищет, - сладко зевая, протянула сестричка и снова собралась отойти ко сну.
- Мы его тебе сейчас на пол положим! - на сей раз это почти крикнула Света.
- Валяйте, кладите... Раз приказано, значит надо выполнять...
Реанимационные сестры, готовые лопнуть от злости, враз куда-то делись. Через несколько минут они со скрипом и грохотом уже тащили маленький раскладной диванчик.
- Из ординаторской? - сонно спросила сестра, готовая уснуть в любой момент. За время всей сцены она и не подумала сойти со своего кресла и только норовила поудобнее устроиться в нём.
- Да, из ординаторской! - реанимационные сёстры вопили уже в голос!
- Значит, дежурный врач будет дремать стоя, как лошадь... - медсестричка наконец-таки удобно устроилась в кресле, припала ухом к будильнику и закрыла глаза.
Тем временем реанимационные сёстры, злые как мегеры, быстро разложили диванчик, застелили его простынёй и подошли к Ивану Петровичу, молча лежавшему на каталке. Тот, памятуя пылающую домну с её палками и спицами, на сей раз проворно вскочил и мигом перелёг на диван.
- Этот будет лежать у тебя в коридоре! - гаркнула напоследок скорее всего Таня.
- И пусть лежит, - уже совсем сонно ответила ночная хозяйка отделения, - мне-то что. Не дома же у меня, а в больнице. А что в коридоре, так не граф. Лежать может, пусть лежит... Положите историю на стол, - язык её уже основательно заплетался.
Видя такое олимпийское спокойствие, реанимационные сестры, доведённые до температуры испарения мочи, схватили каталку, грохнули ею о двери лифта, потом ещё раз напоследок дверями - друг о дружку и, в конце концов, всё стихло.
Иван Петрович сразу попытался уснуть, но не тут-то было: стало ныть сердце - опять не вздохни. Вспомнился родной завод, а тут ещё сестричка, уснув так засопела, что хоть кричи! Решив во что бы то ни стало её разбудить, любитель сомнительных развлечений начал кашлять, щёлкать пальцами, попытался даже свистеть, но всё было бесполезно - сон сестры милосердия оказался крепким, как гранит!
- Ну вот, ещё одного склеротика привезли... - неожиданно недовольно проскрипело пространство. - Всю ночь перхает, спать никому не даёт... - из-за холодильника появился человек, которому на вид было лет триста. - Уж небось на погост пора, а они всё лечат, лечат!
В белой рубахе, белых подштанниках, совершенно седой и с такой же седой бородой, высокий и худой, он походил на приведение. Иван Петрович с интересом стал наблюдать за этим явлением - как никак, хоть какое-то развлечение!
- Что, браток, и тебя заграбастали? - шамкая беззубым ртом, усмехнулось приведение. - Ничего, все там будем, и анальгин не поможет... Мочишься сам?
- А? Что? - от такого неожиданного поворота Иван Петрович часто заморгал, не зная, что ответить. - А как же иначе?
- Как же иначе! - зло передразнило приведение. - А вот как, через трубку, что, не видал, небось, ни разу? - жилистые руки подняли рубаху. Ниже пупка, прямо из иссохшего тела, выходила трубка, конец которой был заткнут пробкой. Иван Петрович вздрогнул - было чего вспомнить!
- И неча тут перхать, сон тревожить. Молодым-то ох как поспать охота, да ещё б если не в одиночку... - приведение гаденько усмехнулось. - Ну-у, тогда вообще - экстра класс!
Старик подошёл к спящей медсестре и бережно накрыл её почти сползшим одеялом.
- И чтобы тихо тут у меня, не вздумай голос подавать, а то возьму грех на душу, придушу! И анальгин не поможет...
Иван Петрович выслушал ночного собеседника очень внимательно, проглотил слюну, пообещал молчать как рыба и начал в уме считать до ста. Едва на восьмой сотне он с трудом забылся, как тотчас его разбудил громкий, как набат, звонок будильника!
* * *