Гл. 31 и 32.
Неповиновение командиру
Наступил декабрь, ударили первые морозы. А в сильный мороз утренняя физическая зарядка заменялась прогулками в шинелях, строем. Вот и в то утро вышла рота на прогулку, но место для шествия в составе роты во дворе училища маловато. Прогуливались повзводно и четвёртая, и другие роты.
Четвёртый взвод вывел на прогулку офицер-воспитатель майор Соколов. Он был ответственным в тот день, ну и, контролируя выполнение распорядка дня всей ротой, большее время уделял всё же своему взводу. И тут что-что не понравилось взводу. Не всему, конечно. Просто случилось так, что появились уже и в четвёртом, да и в других взводах этакие неформальные, как бы сказали теперь, группки ребят, которые составили серьёзный противовес и вице-сержантам, да и комсомольскому активу.
Константинов даже не понял, что произошло. То ли майор Соколов посчитал нужным провести взвод лишний круг по морозцу, когда другие взвода потихоньку проскользнули незаметно от него в подъезд старого корпуса, то ли не понравилось вот этому ядру, пытавшемуся навязывать всем свою волю, то, что майор заставил повторить заход в здание не толпой, а в колонну по одному. Только на очередную команду майора, послышались из глубины строя шипения:
– Стоять, не ходить!
Майор Соколов скомандовал:
– Шагом, марш!
А взвод с места не двинулся. Впрочем, офицер был достаточно опытен. Он тут же подал команду:
– Первая шеренга, шагом марш!
А первая шеренга – это командиры отделений, вице-сержанты. Ну как они могли не выполнить команду? Выполнили. Сделали несколько шагов и получили команду: «Стой!»
Что же дальше?
А дальше всё просто – по тому же сценарию.
– Вторая шеренга, шагом…. марш!
Команда чёткая, отрывистая, с интервалом.
А во второй шеренге в третьем отделении Константинов, секретарь комсомольской организации роты. Вот ведь какая штука интересная получаться стала. Чем дольше учились ребята в училище, тем сложнее становилось делать своё дело секретарю, всё чаще оказывался он как бы меж двух огней.
С одной стороны, ответственность за всё, происходящее в роте, с другой, необходимость обуздывать всякие неявные, не всегда очевидные попытки завоевать свою, как бы подпольную власть в подразделении.
Тут нужно было не перегнуть ни в одну, ни в другую сторону.
Вот и на этой злополучной прогулке, что была вместо зарядки надо было принимать решение:
Офицер-воспитатель скомандовал:
– Шагом марш!
Выполнять надо, выполнять необходимо, но сзади шипят:
– Кто сделает шаг, тот трус! Вице-сержанты – трусы! Отбиваются от коллектива.
Конечно, не всё в точности и не так произносилось, но отрывочные фразы из глубины строя давали понять, что имеют в виду те, кто затеял неумную игру с командиром. На военном языке это не какая-то шутка. В военной терминологии это – неповиновение. А по приказу неповиновение – есть такое происшествие, о котором положено, по перечню номер один немедленно докладывать по команде, и доклад этот должен, тоже немедленно, доводиться до Министра обороны.
Конечно, вот этакие происшествия случались, и, конечно же, не всегда, а скорее, почти никогда о них не докладывалось, поскольку любой подобный доклад себе дороже обходился.
Повезло же Константинову быть самым рослым в отделении и стоять в строю сразу за командиром?! Собственно, не ему одному пришлось испытать неприятные минуты движения по лезвию бритвы. Не выполнить команду, значит, подставить себя не просто под наказание, а, как уж тут повернётся – и под исключение из училища. Неповиновение – самый страшный поступок. Неповиновение – это воинское преступление. Правда, в суворовском военном училище под суд военного трибунала отдать не могли и вовсе не потому, что не хотели бы делать этого. Суворовцы всё же не принимали присяги, а потому от самых суровых наказаний освобождались.
Ну а если выполнить приказ? Тогда полная потеря авторитета, путь даже ложного, во взводе и в роте. Тогда один эпитет – трус! Трус и всё тут. Хотя трусами на самом были не те, кто в первой шеренги, а те, кто в глубине, дальше, те, кто ничем не рисковал, подстрекая и подставляя под удар своих товарищей.
Но, поди, разберись, что к чему!?
Вот и решай, как быть? Самое неприятное, что в такие минуты весь взвод вдруг оказывается на поводу у этаких вершителей чужих судеб, причём, вершителей неявных, скрытых, вещающих из-за угла.
Слыть трусами и Николаю, и другим двум суворовцам, что оказались в первой – после командирской – шеренге, совсем не хотелось. Когда офицер- воспитатель походил близко и, повышая голос, командовал, они слегка сдвигались с места, но бывали тут же останавливаемы шипением.
Кто стоял рядом с Николаем впереди? Сериков, Денисов… Ребята высокие, здоровяки. Ребята, которые, в общем-то, в друзьях с теми, кто управлял взводом из глубины строя. Они стояли на месте. Стоял на месте и Николай.
Кто был в этот момент в наиболее сложном положении? Он, суворовец, Константинов? Суворовцы Сериков и Денисов?
Нет, не они. На первый взгляд может показаться странным, но в самом сложном положении был сам майор Соколов. Ведь как ни крути, а именно он каким-то, быть может, и нужным, но показавшимся несправедливым решением, довёл до вот этого детско-недетского протеста.
Что же ему-то делать? Где-то перекрутил гайки, где-то сорвал резьбу? Как же докладывать о случившемся? Ведь такой доклад не должен остаться без последствий, ведь после него необходимо принимать строгие и жёсткие меры. Нужно выявить зачинщиков, но истинных зачинщиков выявить невозможно. Значит, в зачинщиках окажутся те, кто стоял в шеренге за командирами отделений, те, кто конкретно не выполнил приказание.
Человек неопытный, человек несдержанный, человек, считающий себя непогрешимым и всегда правым, человек, себялюбивый может в такие минуты наломать дров. И полетят головы – в данном случае будут срезаны суворовские погоны – с тех, кто не является главными виновниками.
А итог? Каков итог? Будут отчислены трое, один из которых секретарь комсомольской организации роты, суворовец вполне дисциплинированный, почти отличник, «идущий» на серебряную медаль. Да и два других суворовца вовсе не закоренелые разгильдяи. Денисов – отличный спортсмен. А огласка того, что взвод вышел из повиновения? Как это отразится на авторитете самого офицера-воспитателя?
Вот где командиру нужно думать, думать и думать, прежде чем решение принимать. Вот где надо оглянуться сначала на себя. С чего всё началось? Майор Соколов наверняка уже перебрал в памяти. Взводы поочерёдно заходили в старый корпус через широкую двустворчатую дверь. Спешили – ведь мороз. Но в своём взводе офицеру-воспитателю что-то не понравилось. И он скомандовал:
– Отставить; Строиться на улице.
Все уже в тепле, а он читает нотацию. И снова:
– Справа, в колонну по одному, в расположение бегом, марш!
То есть должно забежать сначала первое отделение, а пока оно забегает, остальные должны оставаться на месте. Но снова кто-то поторопился из второго отделения. Раньше, чем положено, движение начал. И из-за него опять команда:
– Отставить. Первому отделению вернуться в строй!
А ведь холодно. Но и это не главное. Обидно! Всегда особенно обидно, когда даже вот этак наказывают не за твой проступок, а за проступок другого. Наказывают, к примеру, всю роту или весь взвод за то, что кто-то один сбил ногу, нарушил равнение.
Но командиру хочется, чтобы всё прошло без сучка без задоринки. И он опять командует:
– Справа, в колонну по одному…
Он не успевает закончить фразу, как бегут уже и из первого, и из второго отделения, причём вовсе не в колонну по одному.
Это раздражает. Снова все возвращаются в строй. Мало того, майор Соколов отдаёт команду сделать круг по двору училища строевым шагом – это уже как бы в наказание.
И вот тут-то и начинаются проблемы. Взвод отказывается идти. Быть может, если бы суворовцы, просто наплевав на команды, взяли да убежали в расположение, легче было разрулить ситуацию. Но никто ведь не был готов к непослушанию. Это непослушание возникло спонтанно, в строю. Причём стали подстрекать именно те, кто никак не попадал, как говорят, «под раздачу», те, кто в глубине строя, те, кто мог всегда ответить, мол, я-то причём. Впереди стояли, и я стоял.
Конечно, неповиновение не может не ударить по самолюбию командира. Конечно, сгоряча, иной командир и дров наломать может, а если и не сразу наломать, то затаить обиду и потом, уже с помощью стукачей выявить тех, кого будет считать своими врагами. Правда, в суворовском училище стукачи – редкость. Во взводе майора Соколова их попросту не было.
Майор Соколов был опытным воспитателем, он прошёл фронт. Ему ли воевать с несмышлёными ещё мальчишками?!
И он нашёл выход. Посмотрел на часы, ахнул, мол, пора утренний осмотр проводить и приказал:
– Старший вице-сержант Корнев, отработайте со взводом вход в расположение по отделениям в колонну по одному.
И скрылся в дверях.
Конечно же, он знал заранее, что ничего заместитель командира взвода отрабатывать не будет. Но как бы считал, что тренировка пройдёт обязательно.
Ну а Корнев встал перед строем, кивнул на дверь и сказал:
– Сейчас, минуту… Отойдёт подальше, ну и мы за ним.
А случилось это как раз в канун праздника Дня Конституции. Во второй половине дня торжественное собрание. Затем увольнение в город. Да и в праздник – тоже увольнение. Константинову было очень обидно, что попал вот в такую нелепую ситуацию. Впрочем, об увольнении ли думать. Как бы и похуже всё не окончилось. Построят училище. Выведут сегодняшних героев из строя и срежут погоны… Проступок для армии страшный! Это в детстве –непослушание. Здесь детство кончилось – здесь не-по-ви-но-ве-ни-е!
Обычно Константинова, как секретаря комсомольской организации лучшей роты по дисциплине и учебе, сажали в президиум на таких мероприятиях. Президиум-то ладно. В президиуме даже хуже, чем в зале. Он ждал любого поворота событий.
Прошли занятия, объявили построение на торжественное собрание. И тут майор Соколов как ни в чём небывало вызвал Константинова из строя и сказал:
– За мной, в президиум.
Закончилось собрание. Быстро сделали уборку. Снова команда:
– Увольняемым в город приготовиться к построению. Построение через пятнадцать минут.
Константинов не без робости пошёл в каптёрку получать парадно-выходную форму. Ждал, что старшина Петушков, посмотрев в список увольняемых, скажет: «А ты куда, Константинов. Ты вычеркнут».
Петушков ничего не сказал, выдал «парадку», аккуратно повешенную на плечики.
Вот и построение.
«Сейчас объявят, – ждал Николай. – Выведут из строя и объявят».
Не вывели и не объявили. Майор Соколов, как ответственный в этот день, проверил внешний вид, проинструктировал и приказал вести увольняемых в вестибюль для представления дежурному по училищу.
И лишь спустя несколько дней на самоподготовке, когда пришлось, как бы к слову, майор Соколов лишь косвенно коснулся того утреннего конфликта. Он рассказал о том, что грозит тем, кто доходит до открытого неисполнения приказов и неповиновения командиру.
А потом уже прямо заявил:
– Те, кто подстрекает к неповиновению стоящих впереди, как раз и являются трусами и людьми бесчестными. Надеюсь, в нашем взводе таковых не будет.
Он сказал в будущем числе – он сказал «не будет», опять же косвенно отметив, что пока таковые есть.
Теперь уже во время перерыва Володя Корнев, дружески похлопав Николая по плечу, сказал:
– Gut dann ist alles gut!
Да, действительно: всё хорошо, что хорошо кончается.
Глава тридцать первая
Два гвардии капитана в роте
Молнией пролетели зимние каникулы. Началась третья четверть, самая длинная и нудная. Остаток января – хотя какой уж там остаток, когда две трети месяца впереди. Затем, целый январь, да почти полный март. Отпускали-то на весенние каникулы числа 23, не раньше.
Погода в середине шестидесятых была довольно ровной и предсказуемой. Январь – стабильно морозный, февраль – непременно снежный и метельный.
Впрочем, полевых занятий у суворовцев не так уж и много. Основная их часть планируется на лагерный выход. Утренние физические зарядки в сильный мороз заменяются прогулками по двору училища, причём, конечно, в шинелях. Это на зарядку зимой, при умеренном морозе, в гимнастёрках выводят (в шестидесятые годы кителей ещё не было), ну а летом – в майках или с голым торсом, тоже в зависимости от температуры воздуха.
О происшествии на одной из утренних прогулок не вспоминали или старались не вспоминать. Да и майор Соколов ни разу больше не упомянул о ней. Суворовцы же не обсуждали эту тему потому неловко было вспоминать. Всё произошло вовсе не из-за нелюбви к офицеру-воспитателю.
Ну а как суворовцы относились к своему офицеру-воспитателю, стало ясно уже в феврале, когда произошли события, для роты наиважнейшие.
В один из вьюжных февральских дней в роте появились незнакомые офицеры. Это были два капитана. Оба роста среднего. Только один несколько худощав, строен, а второй – коренаст, крепок с виду и круглолиц.
Они вошли в роту, остановились возле дневального, тумбочка которого была установлена у выхода на лестничную клетку. Один из них, тот, что коренаст, продолжал отряхивать воротник шинель своего товарища. А тот спросил у дневального:
– Командир роты в канцелярии?
– Так точно. Все офицеры там.
– Мы можем пройти?
Порядок есть порядок. Тут же появился дежурный по роте вице-сержант Козырев и, приложив руку к головному убору, сказал:
– Разрешите я вас провожу?
– Да, да, конечно, – ответил стройный худощавый капитан.
Суворовцы как раз в это время только что вернулись с занятий, сновали из спальных помещений в комнату для умывания, на ходу вытирая руки белоснежными вафельными полотенчиками.
– Толик, Кто это? Не знаешь? – спрашивали ребята у Козырева, когда он возвращался от канцелярии роты к дневальному, чтобы подать команду о построении на второй завтрак.
Козырев не знал.
Спрашивали у заместителей командиров взводов, но и те ничего ответить не могли.
«Проверяющие? – подумал Константинов, но тут же и отверг предположение: – Вряд ли. Что ж капитанов для проверки присылать, если в роте четыре майора и один подполковник».
Но скоро всё прояснилось.
Подполковник Семенков на построении зачитал приказ о назначении офицера-воспитателя первого взвода майора Садыкова командиром роты. На его место был назначен тем же приказом один из появившихся в роте офицеров капитан Пучков. И ещё один пункт… Офицером-воспитателем четвёртого взвода становился капитан Каменский – круглолицый коренастый крепыш.
Суворовцы с удивлением смотрели на своего ротного. С ним-то, с ним что будет? Он оглядел строй и сказал:
– Ну а мне пора на отдых… Так-то. Выслужил я все установленные для моего воинского звания сроки. И майор Степан Семёнович Соколов тоже выслужил. Пора давать дорогу молодым.
Приём и сдача дел и должностей прошли для суворовцев незаметно. А вот к прощанию с командиром роты подполковником Семенковым и офицером воспитателем майором Соколовым готовились и офицеры, и суворовцы. Как водится, купили памятный подарок, как водится, собрались в Ленинской комнате роты.
Слово сказал новый ротный, слово сказал секретарь партийной организации. Ну и, разумеется, комсомольскому секретарю тоже дали слово.
Николай Константинов вышел перед ротой…
Сказать было что.
Именно с подполковником Семенковым прошли суворовцы первые самые трудные месяцы своего становления, именно он, уже опытный воспитатель суворовцев-семилеток, полтора года занимался первым экспериментальным набором, занимался успешно. Рота под его командованием прочно удерживала первое место в училище.
Константинов помнил, как во время мандатной комиссии, Семенков сказал по его поводу:
– Ну, у Константинова всё в полном порядке. Одна тройка по немецкому языку, остальные – четвёрки и пятёрки.
Константинов вспомнил в эти немножечко грустные минуты прощания даже то, как ротный, сидевший за длинным столом, стоявшим перпендикулярно к генеральскому, просмотрел лежавшие перед ним бумаги, и заключил:
– Предлагаю зачислить Николая Константинова в училище.
– Возражений нет? – спросил начальник училища генерал-майор Костров. – Николай Константинов, с этой минуты вы суворовец Калининского суворовского военного училища. Поздравляю вас.
Константинов помнил, как подполковник Семенков частенько называл его комиссаром. Это был офицер старой закваски, он ещё помнил, когда в армии были не заместители командиров по политической части, а именно комиссары.
Подполковник Семенков был весьма своеобразен. Всегда выдержанный, степенный, держался с чувством собственного достоинства, во всём его поведении чувствовалась основательность. Он никогда не переходил на крик, если и делал замечания, то с теми же основательностью и выдержкой, что и всё остальное.
Со стороны и не подумаешь, что это командир роты. По внешнему виду его скорее можно было принять, по крайней мере, за начальника учебного отдела, во всяком случае, за кого-то в ранге более высоком, чем ротный командир.
Садыков был иным, более подвижным, даже стремительным, несколько более резким. Да и за крутым словом в карман не лез. Может, потому что моложе Семенкова? Впрочем, вскоре и он стал меняться – каждая новая, более высокая должность, так или иначе, меняет офицера, да, наверное, и не только офицера.
Константинов, конечно, всех этих моментов в своём выступлении не касался, да и вряд ли он мог всё вот этак по полочкам разложить. Отметил главное. Под командованием подполковника Семенкова рота прошла своё становление, провела лагерный сбор и, что особенно важно, впервые участвовала в параде. С ним, первым своим ротным, она завоевала первое место в училище по учёбе и дисциплине.
Вместе с увольнением в запас подполковника Сменкова уходило в прошлое что-то незримое, не осязаемое материально, но очень важное для каждого суворовца.
Константинов вручил памятный подарок от роты. Затем в ленинской комнате соорудили нечто вроде амфитеатра для того, чтобы все – и суворовцы и офицеры, вошли в кадр при фотографировании на память.
А на следующий день в класс во время самоподготовки вошли майор Соколов и новый офицер-воспитатель капитан Каменский.
У майора Соколова, настоящего фронтовика, прошедшего горнила войны, имевшего ранения, человека твёрдого и мужественного, дрожал голос. И эта трепетная дрожь словно растекалась по классной комнате, цепляясь за глаза суворовцев, проникая в каждого, вызывая предательское першение в горле.
– Ну-у, вот, товарищи суворовцы, дорогие мои ребятки. Вот и настало время проститься с вами и передать вас новому командиру и воспитателю. Он офицер очень хороший, он, он, – майор Соколов махнул рукой и сказал: –Да сами узнаете, познакомитесь, а мне пора – и он поспешно вышел из класса, прикрывая глаза рукой, а ребята, сидевшие за столом, что у самой двери, потом уверяли, что глаза у Степана Семёновича были полные слёз.
И так ещё накануне во время прощания в Ленинской комнате настроение у суворовцев взвода испортилось, а теперь…
На капитана Каменского смотрели исподлобья, и взгляды были если и не враждебными, то и вовсе не добрыми, словно капитан сам, по своей воле, освободил себе место офицера-воспитателя, уволив Степана Семёновича Соколова и назначив себя.
– Товарищ гвардии капитан, разрешите вопрос? – несколько дерзко проговорил суворовец Казбеков, с особым нажимом произнеся слова «гвардии».
Казалось бы, что уж тут такого. Ан-нет. Суворовцы – народ особенный, ироничные, если надо, дерзкий, коль случай выпадет. Знали, что знак «Гвардия» носится только во время прохождения службы в гвардейском соединении. Там же, в соединении, и существует обращение – «товарищ гвардии капитан» ну или там майор, подполковник, полковник… Ниже капитана суворовцы звания воинские как-то не воспринимали. Звание капитанское и то с трудом. У суворовцев самый ближайший к ним, непосредственный начальник офицер-воспитатель стоит на должности, на которой предусматривается майорское звание. Попросту, как говорится в обиходе, на майорской должности.
Капитан Каменский слегка смутился и крутанул головой, словно хотел посмотреть на свой гвардейский знак, но тут же ответил:
– Конечно, можно. Только представьтесь, пожалуйста, товарищ суворовец.
– Суворовец Казбеков! Скажите, а почему вы пришли в суворовское училище? Ведь вы, наверное, здесь, в дивизии, служили. И не взводом командовали, а повыше…
– Да, я действительно командовал мотострелковой ротой в гвардейской дивизии. И носил знак, который вы видите на моём кителе. Был гвардии капитаном, ну а теперь – просто капитан. Знак не снял.., – он сделал паузу и наконец, нашёл, что сказать. – Просто красивый знак. Кроме того, дорог он мне… как-нибудь расскажу, почему дорог. Да и на кителе дырка останется. Тоже жалко.
И это простодушное объяснение неожиданно разрядило обстановку.
– Обращаться ко мне нужно просто «товарищ капитан», без» гвардии. Ну а знак сниму, пока от начальства нагоняй не получил.
По классу пролетел лёгкий шумок, причём, шумок уже одобрительный.
Капитан Каменский продолжил:
– Часто проезжал мимо училища, видел суворовцев в углу за забором. Любите там собираться, любите. Часто встречал в городе. Сердце радуется, когда смотришь на мужественных мальчишек, с детских лет вставших в армейский строй. Ну и когда узнал, что в училище требуются офицеры-воспитатели, сам попросил начальство направить меня к вам. Ну не я, так другой бы пришёл. Не я же Степана Семёновича уволил. Вижу, вижу, как вам нелегко расставаться. Вижу…И у самого в горле защипало… Но… Что же делать? Есть положения о воинской службе. Пришло время – надо собираться на отдых. И ко мне такое время придёт, да и к вам когда-то, когда будете в высоких званиях, – уже с улыбкой закончил он свой монолог.
Обстановка окончательно нормализовалась. Потеплели взгляды суворовцев, начался простой, непринуждённый и доверительный разговор, столь необходимый в таких случаях, когда расстаются суворовцы ли, курсанты ли со своим командиром, причём таким командиром, который, казалось, самый обычный, а вот оставил след в душе. Ещё месяц назад вряд ли кто назвал бы его любимым командиром. А в эти минуты слезинки всё ещё поблёскивали в уголках глаз, и говорить было нелегко, нужно было отойти, успокоиться, осознать, что происшедшее неотвратимо, и что уж никак не повинен в том, что случилось вот этот коренастый капитан с открытым лицом и очень добрым взглядом.
С ним предстояло пройти ещё очень и очень много. Учёба, майский, октябрьский и снова майский парад на Красной площади в Москве, с ним предстояло провести летний лагерный сбор в Кокошках и уже гораздо более сложную стажировку в войсках после выпускных экзаменов. Да ведь и сами экзамены с ним сдавать… И каково-то будет с ним прощаться после выпуска? Словом, время всё это ещё должно показать…
Глава тридцать вторая
Урок истории
Особенно любили суворовцы уроки истории. Быть может, отчасти даже и из-за учительницы. Ей было где-то около сорока лет. Не стройна, но и не полновата. Лицо доброе, открытое. Она входила в класс степенно, с располагающей улыбкой, держа в руках какие-то схемы, книги, альбомы. Останавливалась возле учительского стола, выслушивала доклад дежурного, поворачивалась к классу и добрым, мягким голосом говорила:
– Здравствуйте товарищи будущие генералы и маршалы!
И класс отвечал бодро, громко и чётко:
– Здравия желаем, товарищ преподаватель!
Но однажды учительница вошла в класс несколько озабоченной. Приветствовала суворовцев, как и положено: «Здравствуйте, товарищи суворовцы!» И, с опаской посмотрев на входную дверь, тихо проговорила:
– Сегодня к нам на урок придёт председатель инспекторской комиссии генерал-лейтенант Белозерский.
Суворовец Константинов встрепенулся: «Так ведь этот тот самый генерал, у которого на приёме был отец, и который направил меня в Калининской суворовское… Надо же…»
Проверка училища шла уже несколько дней. Более других проверяли роты трёхлетнего набора. Их в училище было уже три. Две роты девятого класса и одна, та, что была набрана самой первой полтора года назад – десятого.
Занятие было в разгаре, когда дверь отворилась, и в класс вошёл высокий, подтянутый генерал. Красные лампасы на брюках, да по две звезды на погонах…Суворовцы генералом такого ранга пока не встречались. Начальник училища – генерал-майор, а тут как-никак генерал-лейтенант, начальник Управления военно-учебных заведений Сухопутных войск.
Ответили на приветствие чётко, было видно, что генералу понравилось. Он взял свободный стул, поставил его близ шкафа для учебных пособий у окна, сказал:
– Продолжайте урок, как будто меня здесь нет. Не волнуйтесь, продолжайте.
И сел, открыв блокнот.
Каждый урок начинается с опроса. Как тут пропустишь?! Тем более учительницы было ясно и понятно, что вовсе не её, и не объяснение ею нового материала пришёл послушать генерал. Он пришёл послушать как отвечают суворовцы, да и вообще посмотреть, как проходит урок в общем и целом.
Конечно, учительница старалась вызывать тех суворовцев, в знаниях которых была уверена. И тут у Константинова мелькнула мысль: «Надо обязательно выступить с дополнением. Интересно, вспомнит или не вспомнит мою фамилию генерал?»
Вот эти самые дополнения стали традицией на уроке истории. Они оживляли урок, они заставляли постоянно сосредотачивать внимание на ответах товарищей, потому что учительница могла попросить любого дополнить ответ, стоявшего у классной доски суворовца.
Когда суворовец Орлов закончил рассказ, а отвечал он совсем не плохо, Николай сразу поднял руку, упреждая учительницу.
– Суворовец Константинов, вы хотите дополнить? Пожалуйста, отвечайте. Можно отвечать с места.
Николай встал, разогнал складки у гимнастёрки, чётко произнёс:
– Суворовец Константинов!
Заметил, что генерал пристально, с явным интересом посмотрел на него, сделал пометку в блокноте.
Отвечал чётко, а добавить он всегда мог, поскольку старался читать по истории что-то обязательно сверх того, что было в учебники.
– Отлично, суворовец Константинов, отлично. Очень дельный ответ, правильный ответ, – сказала учительница.
Она постепенно успокаивалась, волнение, которое было заметно в начале урока, проходило по мере того, как суворовцы отвечали всё лучше и чётче. Ведь и они поначалу волновались.
Но вот прозвенел звонок. Генерал встал, вышел на середину класса. Сказал, что подготовка взвода по столь важному для каждого военного предмету, как история, ему понравилась.
– Ну, не буду задерживать. Перемена… Суворовец Константинов, а вы, пожалуйста, подождите меня в коридоре.
Суворовцы, покидая класс, с недоумением оглядывались на него, гадая, чем вызвана такая просьба генерала.
Генерал в классе долго не задержался. Видно, сказал несколько слов учительнице по поводу урока. Вышел. Протянул руку Николаю. Рукопожатие было крепким. Чувствовались в генерале сила, уверенность в себе, воля.
– Ну, суворовец Константинов, рассказываете, как учитесь, какие успехи? Ответ ваш слышал. Он мне понравился. А как в остальном?
– Стараюсь, товарищ генерал-лейтенант. Минувшую четверть с одной четвёркой окончил. Избран секретарём комсомольской организации роты…
– Вот как?! Рад, рад за вас. Признаться, думал – избалованный у писателя сынок, когда на отметки за восьмой класс смотрел.
– Да, восьмой класс окончился с пятью тройками. А в первой четверти в училище уже троек не было, а во второй только две четвёрки.
– На медаль замахнулись?
– Так точно. Но на золотую вряд ли. На серебряную постараюсь.
Генерал стал расспрашивать об отце, о его новых книгах, похвалил те, что прочитал уже.
Они прохаживались по коридору от входа в класс и до окна. А с лестничной клетки осторожно, стараясь оставаться незамеченным, несколько раз выглядывал командир роты майор Садыков, обеспокоенный этой странной беседой генерал с суворовцем.
Белозерский посмотрел на часы, снова крепко пожал руку Константинову, пожелал успехов в учёбе и пошёл по коридору. Майор Садыков тут же покинул своё укрытие и подозвал Николая.
Спросил:
– Что, какие-то вопросы по комсомольскому бюро?
– Нет, товарищ майор. Просто так получилось, что из-за задержки с медкомиссией в военкомате, отцу пришлось ходить на приём к генерал-лейтенанту Белозерскому. С документами мы опоздали, вот и ходил. Генерал, кстати, и перенаправил меня из Свердловского в Калининское.
И Константинов коротко передал суть разговора.
– Ну, хорошо, – сказал майор Садыков. – Иди в класс, а то на урок опоздаешь.
На следующей перемене товарищи обступили Николая. Стали расспрашивать об этой его беседе с генералом.
Николай ещё раз пересказал историю со своими документами.
– Смотри-ка, неужели запомнил, – с одобрением сказал кто-то из ребят. – Сколько дел через его руки проходит, а запомнил.
По итогам проверки училище снова было признано лучшим, а лучшей ротой в училище – четвёртая рота.
И снова посыпались поощрения. На этот раз не совсем обычные, особенно для Никоолая. Снова на подведении итогов вставали, вытягиваясь по команде «смирно» командир роты, теперь уже, правда, не подполковник Семенков, а майор Садыков, секретарь партийной организации майор Пацикин, сменивший майор Соколова, ну и секретарь комсомольской организации, который пока оставался неизменным.
А однажды училище было собрано по особому случаю. Из Москвы пришёл пакет с наградой особенной.
Перед всем училищем суворовцу Константинову была вручена Почётная Грамота ЦК ВЛКСМ.
Вручал начальник политотдела полковник Сорокин. Константинов вышел на трибуну, произнёс: «Служу Советскому Союзу», а когда возвращался на своё место в зале, кто-то попросил показать грамоту, но неудачно схватился за большущий конверт, который тоже случайно попал в руки ещё кому-то. Конверт потянули, и он надорвался, но грамота не пострадала, потому что Николай держал её в другой руке. Так и остался этот памятный конверт с небольшим надрывом, а грамоту Николай всегда держал дома на видном и почётном месте. Красивая грамота, с начертанными на ней пятью орденами, которыми был награждён комсомол.
Ну а на следующий день на кителе помощника начальника политотдела по комсомольской работе появился какой-то особенный, непривычного вида комсомольский значок, увенчанный золотистой дубовой веточкой.
Но откуда он, так и осталось тайной. Старший лейтенант на такие вопросы отвечал невнятно и смущённо. Лишь много позже Николай узнал, что такие значки вручаются награждённым Почётной Грамотой ЦК ВЛКСМ, как знак отличия награждённого.
Второй год учёбы! Это уже серьёзно. Суворовцы четвёртой роты уже не были новичками, а «семилетки» признали их своими, и проводили некоторые самые безобидные «воспитательные действия» лишь в отношении суворовцев девятого класса.
А впереди ещё было важнейшее испытание – Шестая спартакиада суворовских военных и нахимовского военно-морского училища.