Глава двадцать девятая
Guten tag, genosse Pferd!
Бывают поступки, за которые потом стыдно, но последствия которых уже никак не исправишь и не загладишь. Это поступки, которые касаются прежде всего бестактности, а то и просто грубости в отношении людей, того незаслуживающих.
Каникулы позади, а настроение всё ещё какое-то взбалмошное, игривое, поведение несерьёзное.
А вторая четверть коротка. И так уж несколько дней оторвано от неё за счёт того, что осенние каникулы продлены после парада, ведь отпустили то суворовцев лишь в середине дня 7 ноября, когда школьники половину отпущенных для отдыха дней отгуляли.
Кто придумал «подшутить» над преподавательницей немецкого языка, потом и сами суворовцы вспомнить не могли. А Константинов-то, Константинов! Вот тебе и комсомольский секретарь! Не только товарищей не остановил, но и сам участвовал в злющей «шутке».
Иностранный язык в училище изучали гораздо более глубоко и серьёзно, чем в обычных школах. Семь уроков в неделю! Каждый день один урок, а в один из дней даже два урока. Вот и получалось семь академических часов.
Из этих семи академических часов два или три часа выделялись на военный перевод. Уроки по военному переводу вёл подполковник Шахнович, автор толстенного учебника, по которому занимались не только суворовцы, но и курсанты всех военных училищ.
А вот обычные уроки вела молодая женщина, высоко подготовленная, в меру строгая, но в то же время чуткая и внимательная. Одна беда. Была она некрасива – лицо вытянутое, даже чем-то напоминающее лошадиное. Ну и называли её, порою между собой, суворовцы, особенно нахватавшие двоек по немецкому языку, genosse Pferd, то есть, товарищ лошадь.
Почему товарищ лошадь?
Дело в том, что существовали строгие правила начала занятий. Когда учитель входил в класс, заместитель командира взвода командовал:
– Встать! Смирно!
И докладывал:
– Товарищ преподаватель, четвёртый взвод четвёртой роты к проведению урока готов. Отсутствуют…
Ну и называл своё воинское звание – суворовец, вице-сержант или старший вице сержант. В некоторых ротах докладывали преподавателям суворовцы, дежурные по классу.
Учитель говорил:
– Здравствуйте товарищи суворовцы!
– Здравия желаем, товарищ преподаватель! – стройным хором отвечал взвод.
На уроках немецкого всё это произносилось по-немецки. Всё, в том числе и доклад произносилось именно на иностранном языке.
В один из дней вскоре после осенних каникул учительница немецкого языка вошла в класс, выслушала доклад дежурного и поздоровалась, как всегда:
– Guten tag, genosse Suworow-Schule!
Так именовались суворовцы на немецком языке. Ну а само суворовское военное училище – Suworow-Milit;rschule.
И вот учительница произнесла приветствие, на которое должен был последовать ответ:
– Guten tag, genosse Lerelin!
Так отвечали всегда, так отвечали с самых первых уроков немецкого языка. Отвечали привычно, отвечали стройно.
И вдруг… На этот раз учительница услышала в ответ:
– Guten tag, genosse Pferd!
То есть, добрый день, товарищ лошадь.
Минуту длилось замешательство. И вдруг учительница разрыдалась и бросилась прочь из класса.
Её уход сопровождала мёртвая тишина. Никто не хохотнул, никто не отпустил шуточек. Все так и стояли по команде: «Aufstehen! Stillgestanden!», то есть, «Встать! Смирно!», которую подал дежурный перед докладом.
А через минуту в класс буквально ворвался дежурный по роте:
– Заместитель командира взвода и командиры отделений – в канцелярию! – передал он приказание, видимо, полученное от командира роты.
Вице-сержанты ушли по вызову. В классе было всё так же тихо. Постепенно суворовцы стали садиться на свои места, но кто-то продолжал стоять, не зная, что делать. Никаких реплик, никаких обсуждений происшедшего.
Урок был сорван. Все ожидали наказания. Вполне понятно, что вот так, сразу, учительница уже не могла вернуться в класс. Ведь её оскорбил не кто-то один – её оскорбили все сразу. И оскорбили жестоко – каково женщине услышать такое. Она ведь и без того прекрасно понимала, что красотою не блещет. Как не понимать? Ведь действительно была некрасива.
Николай тоже ожидал вызова в канцелярию, он понимал, что сначала проработают командиров, а потом доберутся и до комсомольских руководителей. Посмотрел на секретаря комсомольской организации взвода. Тот сидел потупившись.
Каждый по-своему переживал случившееся, равнодушных не было.
Сосед Николая по школьному столу Рома Губин проговорил, наконец, вполголоса:
– Да… Пошутили, нечего сказать.
– Зря мы так, – сказал Стасик Ткачёв, сидевший на втором ряду.
Да что там? Пожалуй, теперь уж все понимали, что зря. Но как же, как же такое произошло? Кто первым придумал столь злую шутку? Этого никто не помнил. Многие винили сами себя. Ведь говорили же в сердцах иногда, мол, ах эта «пферд», опять придирается, или ещё что-то в том же роде.
А она, эта самая «пферд» была просто требовательной. Ну а без требовательности можно ли научить чему-либо? Суворовцам предстояло перед выпуском из училища сдавать экзамены на диплом военного переводчика. Каждому хотелось получить такой диплом. Пусть он и не всегда пригодится, но приятно, да и неплохо иногда блеснуть знаниями языка. Ну а на вопрос, откуда такие знания, с гордостью ответить, мол, у меня вообще диплом переводчика.
Мальчишки же оставались мальчишками. И в чём-то мальчишками оставаться им предстояло ещё довольно долго, несмотря на строгую и суровую профессию, избранную ими.
Дошла очередь и до Николая Константинова. Его тоже вызвали в канцелярию. Навалились на него сразу и командир роты подполковник Семенков, и командир взвода майор Соколов, и секретарь партийной организации майор Пацыкин.
Вопросы, видно, не отличались от тех, которые уже были заданы вице-сержантам: «Кто придумал такую выходку?»
Ну и, конечно, стыдили: «Как мог секретарь комсомольской организации роты не только не разубедить товарищей, но и участвовать в этом безобразии?»
– Зачинщиков нет, зачинщики мы все, – отвечал Константинов. – Вот так как-то вышло. Не подумали. А как учительница выбежала из класса, все притихли, приуныли. Поняли! – и прибавлял снова и снова: – Мы извинимся! Мы всем классом извинимся.
– Да как же такое можно!? Вы же женщину обидели! Герои! Джентльмены! – говорил подполковник Семенков.
– У меня в голове не укладывается, – вторил ему майор Соколов.
– Извинятся они, – ворчал Семенков. – Как вы себе представляете это вот извинение?
– Она же вас видеть теперь не хочет, – вставил партийный секретарь. – Просит передать ваш взвод другому преподавателю.
– Эх, комиссар, комиссар, – продолжал Семенков, который любил называть Николая комиссаром, когда был в хорошем настроении, но сегодня в это наименование он вложил укор и разочарование. – Не ожидал я от вас… к-к-комиссар!
«От вас» – именно «от вас», а не «от тебя». Когда командир был доволен, говорил «ты», но сейчас он едва скрывал гнев. Да и было на что гневаться.
– За взвод должны извиниться мы – ротный и взводный секретари комсомольской организации и вице-сержанты, – сказал Николай. – Пойдём в преподавательскую и извинимся. Понимаю, что в класс учительнице заходить неприятно.
– Ну, может быть, и так, – согласился подполковник Семенков. – Если, конечно, разговаривать с вами захочет.
– Нужно послать кого-то за цветами, – предложил Николай. – Сейчас, быстро соберём деньги… А пошлём Григорьева. Он калининец.
– Не надо никакие сборы проводить, – возразил командир роты. – Вот, деньги я даю.
К нему присоединились майоры Соколов и Пацыкин.
– А сходишь сам, – сказал подполковник Семенков Константинову, к его радости, перейдя на «ты». – И чтоб одна нога здесь – другая там. До конца занятий осталось меньше часа. А учительницу сегодня наверняка пораньше домой отпустят. Настроение у неё совсем не для занятий.
Николай быстро оделся, получил увольнительную и поспешил в город.
Добежал до Городского сада. В самом саду цветов не было. Но дальше, у ограды, если повернуть с улицы Советской в переулок, что вёл к кинотеатру Звезда, был небольшой рыночек. К счастью, удалось найти неплохой для поздней осени букет.
Но, увы, когда, вернулся в училище и собрал делегацию для похода в преподавательскую, было уже поздно. Оказалось, что оскорблённую и огорчённую учительницу старший преподаватель подполковник Шахнович освободил от последнего урока и отпустил домой.
– Ну что ж, завтра с утра будем ждать в вестибюле, – сказал Николай.
– Не надо афишировать вашу выходку, – резонно заметил майор Соколов. – Пойдёте со старшим вице-сержантом Корневым вдвоём в преподавательскую. Там и подождёте. Лишние вопросы, что да почему, только повторением оскорблений получатся.
На самоподготовке суворовцы сидели тихо. Константинов заметил, что многие налегали именно на иностранный. Значит, понимали, что, если и невозможно совершенно загладить свою вину, нужно постараться хотя бы ответами отличными сделать приятное учительнице.
Суворовцы ожидали, что их будут распекать и укорять, но командир роты даже не заглянул во взвод, а офицер-воспитатель майор Соколов, который присутствовал на самоподготовке, только и сказал:
– Мне за вас стыдно. Стыдно в глаза преподавателям смотреть.
И лишь уходя перед окончанием третьего часа самоподготовки, резко бросил:
– Ну, смотрите, если учительница вас не простит…
И пошёл к выходу из класса. Корнев скомандовал: «Встать. Смирно». Майор только рукой махнул и скрылся за дверью.
– Ну что же, будем ждать, что день грядущий нам готовит, – проговорил Корнев и тут же, спохватившись, скомандовал: – Вольно. Садись!