До войны Семёновка выглядела, конечно, более презентабельно, особенно по весне, когда буйно расцветали сады. Натурам, не лишённым романтизма, с поэзией в душе и во взгляде, она представлялась юной прекрасной девушкой в подвенечном платье, легко взбежавшей на косогор, и нетерпеливо смотревшей куда-то поверх окрестных лесов, высматривая своего суженого. А внизу, у самого подножия не высокого холма, скрываясь от любопытных взглядов в пышных зарослях черёмухи и ивняка, бормотала заклинания, ворожила неглубокая, но никогда не пересыхающая речушка с удивительным названием Василинка.
С чего вдруг такое имя? Почему? А вот об этом по здешним местам бытовала легенда, в которой говорилось о том, что когда-то давным-давно жида здесь необыкновенной красоты девица в семье очень богатого человека. Отец Василисы был насколько богат, настолько же и жаден, а ещё более жесток. Беспримерная его жестокость распространялась на всех, даже на мать девочки, которую он заставлял работать наравне с остальными батраками. Несчастная женщина с утра до поздней ночи не разгибала спины, заканчивая одно дело, и тут же принимаясь за другое, поскольку слуг в их огромном доме, кроме неё самой, не было. Единственной радостью в жизни для неё была быстро подрастающая дочь Василиса, Василинка-смешинка, как порой называла она жизнерадостную, улыбающуюся всем и каждому девочку. Как ни странно, обожал ребёнка и отец, и как никому другому многое ей прощал. Может быть потому, что являлась единственным выжившим его отпрыском, а, может, и ещё почему… Ну, не камень же у него в груди вместо сердца? Все это знали и даже пользовались в каких-то критических ситуациях: лишь её тоненькие ручонки, обвитые вокруг его шеи, и искренние ласковые поцелуи в заросшие густой щетиной щёки были способны усмирить, погасить полыхающий огонь гнева в не знающей жалости чёрствой душе.
Время неумолимо в своём движении. Наступил день, когда Василиса встретила свою шестнадцатую весну. И надо же было такому случиться: повстречался как-то ей на пути парень. Нездешний. Красавец писаный, да такой внимательный, такой обходительный, что… Встрепенулось девичье сердечко, расцвели пунцовыми маками щёчки, ярче звёздочек заблестели засверкали глазоньки… Но и он поражён не меньше, если не больше Василисушки. Подступил он к ней с расспросами:
- Чья же ты будешь, душа-девица? – спрашивает – Каких отца-матери доченька?
Василиса ответила. А ему всё мало, вновь задаёт вопрос:
- А скажи мне без утайки: есть ли кто у тебя на примете, цветик мой лазоревый?
- Нет… - окончательно смутившись, прошептала девушка – А за какой надобностью допытываешься ты?
- А за такой, что хочу заслать в твой дом сватов, милая! Я сейчас же, немедленно возвращаюсь обратно, в свой терем, и не далее, чем через десять дней упаду в ноги твоему батюшке.
- Напрасно это... Не согласится батюшка… Не позволит… - вновь прошептала девушка.
- Почему? – искренне удивился тот – Мой род весьма уважаем в нашем краю!
Ничего не ответила на это Василиса, только вздохнула тяжело, да и побрела по тропинке к дому, теребя косу русую…
И вот спустя две недели к дому Василисы лихо подкатили две лаковые брички и возок, загруженный коробами с подарками. Великолепные лошади «говорили» о состоятельности их владельцев. Звонкие, валдайские бубенцы радостно оповестили всю округу о предстоящей свадьбе.
А батюшка, вопреки опасениям Василисы, встретил сватов с вовсе ему несвойственным радушием: проворно было собрано угощение первоначального знакомства, вечером натопили жарко баню. В то время, пока гости парились в своё удовольствие, и здесь в доме, и по соседским дворам готовились разнообразные яства да кушанья для завтрашней встречи за праздничным столом, в завершение которого должен был прозвучать решающий судьбу молодых ответ. И он прозвучал. К удивлению как самой невесты, так и её матушки, в кои-то веки сидевшей хозяйкой подле своего мужа, отец дал согласие на брак, с одной лишь оговоркой: окончательное обручение должно состояться после успенского поста, т.е. в первых числах сентября.
В самой этой отсрочке никто не углядел чего-то из ряда вон выходящего: на Руси издревле осень считалась временем свадеб, поэтому обнадёженные сваты спокойно отправились в обратную дорогу, но… до дома никто из них так и не добрался… Как сквозь землю провалились… сгинули бесследно. По народу-то давно ходил слух, что в окрестных лесах пошаливают лихие людишки, а кое-кто даже осмеливался прямо намекать на то, что отец Василисы у них чуть ли не за главного, но не пойман - не вор... Конечно же, велось следствие. Урядник по целым неделям проживал в доме Василисиного отца, однако так и ничего не прояснилось. Дело вскоре закрыли и все успокоились…
Все, да не все… Ну, вот никак Василине не удавалось забыть злобного торжества в глазах батюшки. И однажды он всё-таки выдал себя с головой всего лишь одной неосторожной фразой, на которую кто-то другой, скорее всего, даже не обратил бы внимание, но не она. Несколько произнесённых во хмелю слов высветили, как лучиной, то, что он так тщательно скрывал. Василина поняла – именно он повинен во всём случившемся с её женихом, к которому она странным образом успела прикипеть сердцем. Как отцу удалось обтяпать страшное злодейство – это дело десятое… Но сомнений не осталось вовсе.
Что же такое произнёс в изрядном подпитии своей ненаглядной кровиночке батюшка родимый? А и всего-то слегка пожурил, мол, вздумала по своему вкусу выбрать? Просчиталась, девонька моя, сильно просчиталась. Знай и помни: пока я жив, будет только так, как я решу! Никогда, слышишь, никогда ты не выйдешь из моей воли! За кого захочу, за того и выдам, а не то и вовсе в старых девках оставлю, понятно тебе, али ещё разок повторить?
Поняла, как не понять, когда так доходчиво объяснили… Поняла даже больше вслух произнесённого. И поняла, и запомнила, а только и ему бы не забывать чьей дочерью она является! Внешне всегда послушная и покорная родительской воле девушка обладала тем не менее сильной волей и решимостью. И вот однажды на берегу их безымянной речушки нашли её головную ленту и новенькие кожаные башмачки…
Последним, кто смирился с гибелью Василисы был, как ни странно, её отец. Несколько дней он бродил по берегу, восклицая время от времени: доча моя, Василинушка! Но не было ему ответа, никто не откликался на его горестный зов… Лишь река громче обычного ворчала, говорила, то ли рассказывая ему о чём-то, то ли упрекая за что-то…
Что он сумел разобрать в её речах, людям не ведомо, только однажды утром мужчина собрал заплечную котомку, отдал жене ключи от всего, что нажито, да и ушёл прочь, не оборачиваясь. Куда? Кто его знает… Был слух, якобы в монастырь подался, на святую гору Афон, грехи замаливать. Только так оно или нет – ни опровержения, ни подтверждения не было. Исчез, растворился прежде грозный и вершащий судьбы других человек среди бесчисленного количества жизненных путей и перепутья…
Вот с той поры и стали люди речонку ту Василинкой называть, а деревню, всматривающуюся в гладь её вод – Семёновкой по имени разбудившего её сердечко парня… Так-то вот… Не зря говорит народ: у Бога ни одна крещённая душа не пропадает, забытой не бывает… А ещё в той легенде сказывали, как пришли сюда, на берег реки-то, с десяток крепких мужиков, да и срубили за короткое время небольшую резную да узорчатую часовенку об одном престоле. Один из них потом священником оказался, остался после завершения работ при ней. Службы вёл, требы исполнял… Долго стояла часовенка. В революцию уцелела – ни у кого не поднялась рука порушить-то, а в мае сорок первого года ни с чего занялась огнём. Свечой сгорела. Старухи-то шептали по углам: знамение, мол, нехорошее… не к добру всё это, мол… Да уж к какому же добру, когда через несколько недель война-то началась? Да… Вот и не верь в приметы, относи их все к предрассудкам…