35.
***
«…к середине 20-х годов, когда подошла пора идти в школу, ещё многое в нашем быту оставалось от «прежней жизни». Может быть, благодаря тому, что город находил¬ся далеко от столицы, почти у границы с Китаем? Здесь и улицы, и целые районы вплоть до 30-х годов назывались по старинке. Школа для девочек называлась женской прогимназией, куда и повёл меня папа в первый класс. Ко¬ридоры там были гулкие, широкие, с высоченными потолками, издававшими звучное эхо, особенно в тихий час, когда кто-то тревожил здание своими одинокими шагами. Классы были просторные, светлые, с большими окнами. Теперь это учили¬ще художественной графики.
К сожалению, прогимназию вскоре расформировали, и мы были переведены в обычную шко¬лу. Если бы не теперешняя болезнь, приковавшая меня к постели, и я могла пройти по местам детства, просто потерялась бы, наверное. Изменились улицы, названия, выстроены новые, огромные дома, заслонившие старые домики…
Я хотела рассказать о стран¬ной встрече, может быть, ничего особенного и не представляющей, но странно взволновавшей меня, запомнившейся на долгие годы. Почему? Тут надо, наверное, слегка предварить рассказ.
С самого детства живет во мне неистребимая тяга всматриваться в незнакомые лица и по ним угадывать судьбы людей, характеры их, даже мыс¬ленно сочинять биографии. Наверное, у каждо¬го есть своя потаённая игра: кто с цифрами фантазирует, кто со слова¬ми и красками, а я вот с человеческими лицами.
По¬мнится, когда с мужем впервые попала в москов¬ское метро, открылась такая безграничная воз¬можность для любимого занятия! Это же так удоб¬но: ты стоишь и медленно движешься по эскалато¬ру, а навстречу тебе выплывают десятки, сотни са¬мых разнообразных лиц, которые можешь в те¬чение нескольких секунд рассмотреть и попытаться угадать какой-то тайный знак. Ну, не каждое встречное лицо, конечно, при¬влекает, но как-то бессознательно выхватывается из потока одно, отмеченное некими осо¬бенными чертами, которые и не определишь словом. Наверное, душа сама избирает его, и пока оно проплывает перед тобой, можно развернуть мысленно картину целой жизни, пред¬полагаемой, конечно, а все же...
Это и в поздние годы жило во мне, а уж в детст¬ве я была такой любознательной, что подолгу мог¬ла бродить по улицам, тайно сопровождая заинте¬ресовавшего меня человека. И вот однажды, зимой, иду я как-то в школу, под¬нимаюсь по улице Пушкина и вдруг, как вкопанная, замерла. Почти прямо передо мной медленно дви¬жется по улице Гоголя, сворачивает у перекрёстка на улицу Пушкина такой стран¬ный, диковинный человек, какого я никогда не ви¬дела в нашем городе. Меховая пышная шапка ко¬ричневого цвета, золотое тонкое пенсне, острая чёрная борода...
Идёт незнакомец неторопливо, с достоинством, плотно приминая снег невиданными в наших краях фасонистыми ботинками-крагами. Это вроде как полусапожки с множеством кнопо¬чек на бортах. Чёрные краги, чёрная меховая шуба, очень дорогая, видимо, а в руке чёрная трость с набалдашником. И вдобавок ко всему – большущая чёрная собака на поводке. Идёт собака также не¬торопливо, важно сопровождая своего хозяина. Я стояла, смотрела… сначала в профиль, а потом и в лицо этого че¬ловека, направлявшегося в сторону Копальской ули¬цы. Он был довольно крепко сложен, нестарый ещё, и трость ему требовалась, скорее всего, больше для форса, чем для опоры. Он и ставил её в снежный наст легко, словно поигрывая...
Позабыв, что торопилась в школу на занятия, несколько кварталов я шла за ним, как лу¬натик, по улице Гоголя, боясь и стесняясь обогнать, чтобы получше рассмотреть лицо. Но детская па¬мять цепкая, раз только, мельком увидев, я долгие годы не могла его забыть. Кто же это был такой? На артиста не похож, на купца тоже... нет, таких не было в нашем городе.
Уже потом, много лет спустя, я увидала в кадрах старой кинохроники очень похожего человека. У меня аж сердце ёкнуло – да это же тот самый незна¬комец, так взволновавший мое воображение в дет¬ские годы! Вот только в кадрах он не был таким ва¬льяжным, величественным. Стоя на дощатой трибу¬не, яростно выкрикивал, раздирая рот, какие-то слова (кадры немые были), резко выбрасывал руку в толпу, и вообще вёл себя неприятно, агрессивно.
Я сопоставила даты… верно, именно в те годы сосланный Троцкий жил в Алма-Ате, причём жил недалеко от места, где я его повстречала. Он ли это был в самом деле, мой странный незнако¬мец, или какая-то иная экзотическая птица залете¬ла в наши края? Не хочется рассеивать неизвестность, рушить детское впечатление. Конечно, он…»
Из книги «Записки старой алмаатинки. Глава «Странный незнакомец».
***
Спустя время, я вынужден был оставить не только журнал, но и родную страну. С большими потерями, с финансовыми, таможенными и прочими трудностями, обменяв прекрасную трёхкомнатную квартиру, доставшуюся от отца, в самом престижном районе Алма-Аты, у Академии наук, на однокомнатную в Измайлово. Перебрался в Россию, в Москву, где проработал первые несколько лет консультантом Правления Союза писателей России, курируя русские региональные отделения Союза писателей России. В родной Алма-Ате работы по профессии не предвиделось.
Но это уже другая, «русская повесть», а сейчас всё ещё продолжается моя старая, полная музыки, обид, вдохновений «повесть степных и горных просторов».
***
«Простор» после распада страны переживал не лучшие времена. Агентство печати, от которого мы зависели финансово и административно, перестало выделять суммы, необходимые для традиционного оформления рисунков в цвете. А ведь обложки «Простора» издавна славились своими цветными иллюстрациями. Не одного казахстанского художника открыл именно журнал, вывел к читателю, зрителю.
Пришлось менять типографию, экономить на всём. А потом буквально «выкрутили руки» ультиматумом: или будете печатать тираж там, где мы скажем, или вообще прекратим финансирование. Против лома нет приёма, известно дело. И хотя это был явный волюнтаризм, становилось понятно, – он становится всё более безнаказанным, а правовые методы борьбы с ним всё более растворяются, отплывают в былое…
Указанная сверху типография наказала за долгое ей сопротивление – номера стали выходить на такой серой, казалось даже сырой бумаге, на самой дешёвенькой «газетке», что и само желание давать цветные иллюстрации «естественно» отпало.
А спустя не столь уж долгое время, когда я уже работал в Москве, новый редактор «Простора» сообщил при встрече в ЦДЛ «интересную вещь»: гонорарный фонд полностью изъяли из общей суммы финансирования журнала. Началась кадровая чехарда, три редактора сменились за короткий срок, и с каждым новым редактором менялось финансирование не только типографских расходов, естественно, в минусовую сторону, но и фонд заработной платы сотрудникам. А с ним и штатное расписание, понятно в каком направлении.
Журнал с каждым годом таял в объёме, и когда пару лет назад мне передали номер, не сразу я узнал тот легендарный журнал, который знала, любила вся большая страна, где когда-то в юности впервые были опубликованы и мои стихи.
Старейший в Советском Союзе журнал, учреждённый в 1934 году на Первом Съезде Союза писателей СССР, бывший вначале тоненьким альманахом «Казахстан», потом альманахом потолще «Советский Казахстан», а с 1960 года полноформатным, ежемесячного выпуска толстым журналом «Простор», теперь словно возвратился в свой первоначальный объём.
Я держал в руках журнальную книжицу вдвое, если не втрое меньше той, которую знал, над изданием которой работал много лет. Единственное, свидетельствующее теперь, что это всё же законный правопреемник родного журнала, так это его знаменитый логотип – неизменно круглый, весёлый, целинный подсолнух на обложке…
Ещё за годы до этих печалей, до обнищания и разора всего уклада страны, словно в неизбежном предчувствии его, выплеснулось стихами что-то, чего не мог понять в ту пору, осознать разумом… и назвал просто, «Беда»:
Пpишли и смотpят – пpопало село.
Нету села. Развалины.
Дымят, и смотpят светло-светло
Калеки на завалинке –
Кого там ещё пpинесла доpога,
Раздавленная телегами?..
Идут, подходят, и стpого-пpестpого,
Осеpдясь, говоpят с калеками:
– «Где дом?»
– Водой унесло,
Дожди на село выпали...
– «Нету воды! Пpомоpгали село!..»
– Нету. Быки выпили.
– «Где быки?»
– За бугоp ушли,
Ушли и глаза выпучили...
– «Что за бугоp? Одна степь в пыли!..»
– Чеpви бугоp выточили...
– «Нету чеpвей!» – засвеpкали глазами.
– Гуси чеpвей извели...
– «Гуси? А где запpопали сами?»
– Сами? В тpостник ушли...
Ищут тpостник (а глаза смутны).
– Девки тpостник выжали...
– «Девки-то где?» (а глаза гpустны).
– Девки? Все замуж вышли...
Смотpят кpугом – ни мужей, ни pебят.
Воздух живых таит?
– Нету мужей. На войне стоят.
А война на мужьях стоит...
– «За что война?»
– Война за село,
За то, что дома гоpят...
– «А дома, говоpят, водой унесло?..»
– Водой унесло, говоpят...
– «А кто говоpит?»
– А говоpит никто...
Смотpят – и никого.
Смотpят – и сами уже ничто.
И вокpуг – одно ничего.