Этот текст от 2005 года был для сына: собрался он поверстаться в казаки. Я не пошёл за ним.
Меня не интересовала моя родословная; достаточно было очевидного: я из рабочих и крестьян. Жаль только, что не расспрашивал бабушку, мать моей матери, о её жизни – она знала многое. К 1985-86 годам по крохам сложилось следующее.
Мой отец, Бородин Георгий Иванович, 1922 года рождения; у него была младшая сестра Александра и самый младший – брат Пётр. Все они родились и выросли в селе Саломенке (так писалось, такая деревня есть и в Белоруссии;а в Киеве есть такой район), 7 км от станции Соседка, что на железной дороге близ Пензы.
Отец закончил десять классов, поработал в сельской сберкассе до армии, точнее, до призыва на Тихоокеанский флот, во Владивосток. Здесь, в «подплаве», в школе подводного плавания на Улиссе, его выучили на моториста, но зачислили в бригаду Безверхова, в морскую пехоту, посылаемую на защиту Москвы.
Уже на вокзале из их колонны люди Берии выдернули десяток мотористов, в том числе и его, и… стали готовить их служить в Сан-Франциско, получать по ленд-лизу моторы для кораблей, катеров, подлодок. А бригада Безверхова понесла тяжёлые потери, была переформирована и стала 25-ой имени Чапаева.
Потом отца включили в экипаж подводных лодок Л-16, С-51 и С-56. Последняя прославилась, первая – погибла на подходе к США. Но он не участвовал в этой лотерее: был отправлен на сухогрузе во Фриско и пробыл там до 1944 года. Он знал легендарного Г. И. Щедрина; кстати, говорил, что был слух: Щедрин перед самой войной ездил в Германию обмениваться опытом с «Кригсмарине».
Всё же отец повоевал – ходил на подлодке в Корею в 1945 году. Между прочим, знал Николая Вилкова и делил тумбочку с Борисом Бруносом, впоследствии известным конферансье Бруновым. Женился в 1946 году, а в 1947 родился я.
Брат отца Пётр тоже был призван на ТОФ; здесь он погиб на учениях – убило током в июле 1950 года. Судя по фотографиям, были похороны с воинскими почестями на Морском кладбище.
Сестра отца, моя тётя Шура, с 14 лет работала учительницей русского языка и литературы. По мужу – Смирнова, жила в Куйбышеве (Самаре), точнее – в посёлке Прибрежный; я у неё бывал. Она – заслуженная учительница РСФСР; муж – бывший военный; работал в охране космического производства.
К моему деду, Ивану Алексеевичу, я прибыл в Саломенку годовалым на «постоянное место жительства». Он устроил мне обряд казачьего крещения: сажал на коня, вешал портупею с ножнами от шашки. Дед трижды обвёз вокруг церкви, где был тогда уже клуб.
Дед работал старшим конюхом на конезаводе в Соседке, был специалистом по буденновской породе и по орловским рысакам. Кроме того, гнал конопляное масло, обжигал кирпич, умел плести лапти и много ещё чего.
Однажды дед оставил во дворе жеребёнка, отнятого от кобылы-матери. И уехал на маслобойню. Детвора пришла на наш «хутор» поиграть не столько со мной, видимо, как с жеребёнком. Меня сажали верхом на него, «учили ездить»; потом им надоело и они исчезли. А жеребёнок пошёл сам на конезавод, и я на нём. Дед вернулся. Всё понял и рванул намётом вдогон. Говорили, я каким-то чудом проехал без седла верхом полдороги, т. е. 3-4 км. Дед сказал: «Это – казак, живучий будет!».
Его отец, мой прадед, Алексей Акимович, участвовал в русско-японской войне 1904-1905 гг. Там, в окопах, он и его друг Николай Степанович Барыкин поклялись поженить своих детей Ваньку и Мотю; так и сделали, такие были нравы.
Моя бабка Матрёна Николаевна приезжала к нам во Владивосток на месяц уже в преклонных летах, но ещё крепкая, смелая, среднего роста старуха. А я был у них по дороге в армию летом 1970 года. Был потрясён, когда увидел деда – это же вылитый я, когда буду на восьмом десятке!
Род Барыкиных мне неизвестен, к сожалению, кроме того, что они из Златоуста (или Уральска?). И ещё: прапрадед Степан Барыкин имел кличку «Кузяк – клеймёна жопа» ("кузяк" - насмешливое искажение слова "казак"? Но «жопа» – точно). Каторжный или сильно поротый? Казаки своих пороли, "клеймили жопу".
Так вот, прадед мой вернулся из Маньчжурии с шашкой; я специально уточнял – не с артиллерийским палашом. В той войне с Японией участвовали 4-ый и 5-ый Уральские казачьи полки в составе Урало-Забайкальской казачьей дивизии. Интересно бы посмотреть архивы.
Потом прадед был первой властью на селе; говорили, пользовался громадным авторитетом и имел прозвище «Стоумовый» (100 умов!). В восемнадцатом году советская власть велела сдать даже шашки; тем более, что в конце марта того года восстало уральское казачество во главе с наказным атаманом Бородиным. Прадед тянул со сдачей, пока его друг, сборщик оружия, не взмолился: «Дай мне хоть бумагу, что сдал!». Прадед купил где-то такую справку, коррупция была ещё и тогда, а шашку спрятал. Не от неё ли портупея была при моём крещении?
В 1921 году в тех местах было восстание, «антоновщина», которое подавлял Тухачевский, а непосредственно шашкой рубился с мужиками будущий маршал Жуков. «Стоумовый» не участвовал, сумел как-то, умов хватило. Пострадал он позже: волостное правление поручило ему, как неподкупному, распределять муку во время голода, а он делал это не по классовому принципу, а по едокам-детям. Припомнили ему и другие строптивости и в 1929 году стали «раскулачивать».
Многие сельчане заступились за него (тогда ещё это имело смысл), да и репрессии только разгорались; в итоге – не Соловки и даже не Северный Урал, а всего лишь дом, лучший в Саломенке, конечно, конфисковали, а самого – за километр от деревни отселили.
Именно там я и прожил второй год жизни: вокруг глинисто-каменистая пустыня, беднейшая хата впритык с хлевом и огородик за сто метров, зато ещё через двадцать метров – ручеёк илистый. Впечатление, что земля для огорода – явно принесённая. Вокруг – ни одного соседа; неудивительно, что мать моя больше года там не выдержала, и мы вернулись во Владивосток.
Отец прадеда – Аким Давыдович; он был мировой судья в своём уезде. У него был брат, Давыд Давыдович; он тоже был мировым судьёй в Тамбове или в Пензе, или в обоих по очереди.
А вот их отец Давыд, по прикидкам, 1820-40 года рождения – кто он? Видимо, не крепостной, коль обоих детей вывел в грамотные, да ещё судейские. Впрочем, говорили, что после разгрома Емельяна Пугачёва многих пленных его казаков победители забирали в крепостные. Саломенка тогда примерно и возникла. Основал её барон Шель (или Шеель), немец, который привёз откуда-то 20 семей. Мой отец помнил, как в начале 30-х годов, когда из церкви делали клуб, извлекли из подполья храма саркофаг, что висел там на цепях, а в нём лежал забальзамированный, как Ленин, барон в полном костюме времён полковника И. И. Михельсона, даже в ботфортах. Ещё он сказал, что в Москве, в архиве Исторического музея, что у Красной площади, есть материалы о усадьбе этого Шееля в Студенец-Саломенке. Наследники барона перед революцией развили там производство ковров, которые представлялись даже на выставках в Париже.
Когда я заглянул в историю Пугачёва чуть дальше школьного учебника, то поразился, как много Бородиных участвовало в восстании. Это на виду были Перфильев, Чика, Соколов-Хлопуша, Падуров, Торнов, Шигаев. Но ещё за 6 лет до появления Пугачёва там был серьёзный бунт казаков; после усмирения Екатерина II «сняла с должности» войскового атамана Андрея Бородина. Об этом есть даже в «Истории Пугачёва» у Пушкина.
Ярым противником «вора Емельки» был войсковой старшина Мартемьян Михайлович Бородин, который первым выехал с отрядом на Усиху, как только там объявился «царь». Потом в письме Бородину Пугачёв пенял: «Если б не вы с дядею, то б и разорения на народ того не было»; это намёк на восстание в январе 1772 года. Известно, что Мартемьян возглавил казачью часть конвоя пленного «Петра III» от Яицкого городка до Москвы. До Симбирска главой конвоя был А. В. Суворов. Свидетельствуют, что как-то на привале казаки пили спиртное, и Пугачёв из клетки попросил и себе чарку. Мартемьян грубо отказал; тогда пленник предсказал: «На Яик ты не вернёшься!». Действительно, на обратном пути М. Бородин скоропостижно умер.
Бывший войсковой старшина Андрей Бородин был хозяином того дома в Яицком городке, где жила Устинья Кузнецова, жена Пугачёва (вторая). Ещё один Бородин, по кличке «Шара», командовал отрядом из 400 казаков, который прошёл рейдом по уральским заводам и добыл пугачёвцам пушки. А молодой Григорий Бородин, племянник Мартемьяна, был в свите Пугачёва; 22 марта 1774 года он первый пробовал организовать заговор против Емельяна, но успел унести ноги в Оренбург.
С юности отличался сын Мартемьяна Давыд Бородин, 1760 года рождения. Он участвовал в обороне Оренбурга; потом был походным атаманом уральцев в корпусе А. М. Римского-Корсакова, пришедшего в Швейцарию на помощь Суворову. Был войсковым атаманом с 1798 года и до смерти в 1830 году с одним перерывом на 3 года. Выдающийся администратор и дипломат, последний из выборных атаманов уральцев, генерал-майор. Прямой наш предок таинственный Давыд, был его старшим современником. Между прочим, именно от отца ещё в детстве я слышал поговорку: «Атаман Бородин – во всём войске один!».
Некий майор Бородин командовал одним из отрядов, ловивших Пугачёва за Волгой. Всего я насчитал семерых известных пугачёвцев из рода Бородиных. Напомним, что Пугачёв занял Пензу ближе к концу восстания, 1 августа 1774 года, когда от него уже отставали самые дальновидные, «стоумовые». Но на Яик они уже не возвращались – там их легко бы опознали. После смерти отца мне досталась его записная книжка с адресами родственников – сплошь Златоуст, Оренбург, Уральск. Выйдя на пенсию, отец три года отработал в какой-то плавмастерской, а потом пошёл работать дежурным электриком в «Морепродукт», лампочки перегоревшие менять. И вскоре генеральный директор оплатил ему проезд в Москву и дорогую операцию по вживлению электростимулятора сердца. Когда я спросил, за какие заслуги, отец лишь загадочно улыбнулся. Этот директор, Юрий Диденко, был тогда кошевой атаман местного казачества.
Но мне отец никогда прямо не говорил о нашем происхождении: он был членом КПСС со времён Берии. Иногда прорывались реплики о «славных клинках златоустовских»; слышал я, что «казак» – значит «вольный человек». Забавно, что его деревенские друзья (один из них гулял на моей свадьбе оба дня) носили фамилию Казаковы, то есть «из казаков», «примкнувшие к казакам». Короче, у меня нет сомнений в принадлежности к известному роду яицкого казачества. А какие Бородины и в какой степени наши предки – это отдельный вопрос и, считаю, уже менее важный. Но хотел бы проверить следующих.
К большому роду принадлежал Николай Андреевич Бородин (1861 – 1937). Он закончил школу с золотой медалью и поступил на физмат Санкт-Петербургского университета, занимался также историей, этнографией, географией, статистикой, экономикой, ихтиологией, политикой, журналистикой (ну, точно, как я! Шутка ). В 1900-1906 годах – издатель и редактор первой общероссийской казачьей газеты «Вестник казачьих войск», издатель «Известий Общества сближения между Россией и Америкой» – он и основал это Общество. По образованию был физик, глава Комитета по холодильному делу. Депутат I-ой Государственной думы, затем депутат Учредительного собрания. Отречение царя воспринял как должное. Естественно, оказался в Омске, был представителем Уральского казачьего войска в правительстве Колчака. Но уже в конце 1919 года перебрался в США, преподавал в Нью-Йорке в Русском университете, а с 1928 г – в Гарвардском. Умер в Кембридже, в симпатичном мне штате Массачусетс.
Подполковник Бородин – убит революционными матросами в Выборге в конце августа 1917 года.
У Деникина во ВСЮР служил командиром отдельной инженерной роты полковник Бородин.
У атамана Дутова в Верхнеуральске был отряд подъесаула Бородина.
Довольно известен казачий генерал С. К. Бородин – командир корпуса у Колчака. Кажется, он увёл половину белых войск Приморья за границу дорогой Раздольное-Посьет в 1922 году. Потом, при Гитлере, командовал боевым отрядом, был сторонником С. П. Павлова. Под Зальцбургом, когда Доманов собрал совещание, группа атаманов, в т. ч. и Бородин, высказала мнение о Казачьем Стане такое, что их на следующий день сняли с должностей и изгнали из Стана, не предъявив обвинений и не давая объяснений. Как я понял, они не признавали генерала Власова, не хотели входить в РОА.
В отряде белого уральца-казака полковника Сладкова Т. И., 1500 шашек и 30 пулемётов, который совершил безумно дерзкий рейд и разгромил штаб 25-ой дивизии Чапаева, был заместителем командира казачий полковник, тоже уралец, Н. Бородин. Именно он во главе полусотни непосредственно штурмовал штаб Чапая и при этом был убит на рассвете 5 сентября 1919 г.
Видимо, Бородины – древний род, пришедший на Яик ещё с Дона: 15 (28) июля 1917 года в Петрограде хоронили казаков, убитых при подавлении июльской демонстрации, и среди них был станицы Голубинской 2-ого Донского округа казак Бородин Матвей Иванович. Если бы род пришёл с Урала на Дон, фамилию наверняка поправили бы – «Бородинов», как повелось там после Разина.
Думаю, у красных было Бородиных едва ли не больше. В частности, в одной квартире с известным С. А. Ивановым, (краевед, ветеран революции на Дальнем Востоке и один из первых комсомольцев Приморья) жил некий Бородин, о котором я не успел расспросить хозяина. Тут забавно то, что по материнской линии я – из рода Ивановых. Вспомним теперь их.
В Сибири, на станции Зима, жил в середине XIX века некий Василий Иванов, у которого родились четыре дочери и ни одного сына. Выкармливая их, он обнищал, надорвался и рано умер. А вдову со Степанидой, Анной, Евдокией и Натальей брат покойного Фёдор, присоединив к своей семье, привёз на Дальний Восток в станицу Павло-Фёдоровку. Но и там женихи оказались в дефиците; девицы перебрались в соседнюю деревню Успенку, ныне посёлок Кировский. Я там бывал у потомка моего «двоюродного» прадеда Бориса Иванова, известного на весь район и окрестности гармониста-виртуоза.
Что-то вынудило вдову с четырьмя девицами перебраться во Владивосток. Лет десять назад я узнал о «скелете в шкафу» этого рода: старшую, Стешу, насильно выдали замуж за дебильного сына богатого домовладельца, и не бескорыстно. Дом его, кажется, до сих пор на задах «высотки КГБ» на остановке Некрасовская. Степанида дважды бежала от мужа; её возвращали. Тогда она повесилась.
Анна (Нюра) вышла-таки замуж вроде удачно за некоего Терентьева, кажется, из матросов торгового флота, левых убеждений. Ещё лучше намечался жених для Евдокии (Дуси): моторист или даже механик торгового флота, ещё богаче. Однако пока он был в рейсе, Дуся познакомилась с фельдфебелем-фельдшером, заведующим аптекой при городской (ныне – краевой) больнице Потапом Повековечным. Ревнивый механик купил револьвер и грозил, что пристрелит обоих. Но друзья его просветили: за этим Потапом такие дружки-солдаты, что не приведи бог. Повековечный был одним из первых большевиков-подпольщиков, его хорошо знал известный революционер Яков Карпович Кокушкин. И ещё: мой дед по матери был вхож в богатый дом известного старожила Владивостока и демократа Манаева, а дочь того вышла замуж за проезжего революционера Левона Караханяна, ставшего потом замом министра иностранных дел СССР под именем Лев Карахан. Потап воровал медикаменты, бинты, хирургический инструмент, и всё это передавалось по цепочке вдоль рокадной дороги 2-го – 7-го фортов и по берегу Уссурийского залива тайному партизанскому доктору Константину Николаевичу Павленко, фельдшеру села Шкотова.
Что ещё вытворял во время гражданской войны Потап Повековечный, покрыто тайной. Известно, что его Дуся работала официанткой и посудомойкой в офицерском кабаре-казино «Лотос» (впоследствии – клуб имени Дзержинского). Далеко заполночь ресторан при казино закрывался; официантки устраивали пир на объедках, и тут появлялся Потап с друзьями. При Колчаке он, его друг Подпорин и, кажется, Терентьев одно время прятались в свинарнике, в какой-то яме, а потом известной «дорогой медикаментов» ушли в партизаны в Цемухинскую долину.
Однако в октябре 1922 года, когда уже знавшие своё безнадёжное будущее белые зверствовали беспредельно, Потапа чуть не схватили на Чуркине, в саду «Италия». Он был вынужден вплавь пересечь бухту Золотой Рог; после того болел почти непрерывно и в 1925 году умер, оставив свою Дусю с четырьмя детьми, мал мала меньше, в том числе с трёхлетней Клавой, моей будущей матерью.
Бабушка Евдокия Васильевна спокойно, но не часто, называла себя казачкой, пела все казачьи песни. А Потап Повековечный, как всякий хохол, будучи спрошен, казак ли он, наверняка ответил бы: «Отож!». Говорили, что он из полтавских. Глянув на карту Полтавской губернии 1913 года, я увидел, что ближайший к Полтаве город – Миргород; да это же окрестности хутора гоголевского Тараса Бульбы! Кроме шуток: в войне с Наполеоном создали Казачьи части Внутреннего ополчения; из 13-ти губерний по 1 – 3 полка, в основном пеших, а вот из одной Полтавской – 13 конных и 7 пеших полков!
Вдова Потапа была взята под покровительство К. Н. Павленко, которого советская власть сделала за партизанские заслуги главврачом городской, т. е. уже краевой больницы и одно время даже главой крайздравотдела. Сын Потапа Павел был моим «крестным отцом» с 1951 года, прожил он дольше всех, вырастив пятерых детей; первенец умер младенцем. Он был отличным столяром и плотником, большим драчуном; первая жена его была цыганка. Он хранил украинский пласт культуры нашего рода, казачьи песни вроде «Розпрягайтэ, хлопцы, конэй… », или ещё «Ой, при поле, при лужке, при счастливой доле, при знакомом табуне конь гулял на воле». От него я узнал, как «гетьман Сагайдачный променял жинку на тютюн, на люльку». Любимую его песню, «Чорна хмара», я и сейчас могу спеть; да и «Ревэ та стогнэ…» помню весь и от мелодии гопака млею. Его иначе как Павло и не называли.
Виктор, брат-двойняшка Павла, был с юности отличным токарем на Дальзаводе, но часто попадал в милицейские облавы из-за своего свободолюбия и приблатнённой внешности. С началом войны дал ему завод строгую бронь; но он тут же вступил в комсомол, чтобы получить направление на фронт от райкома, а против этого завод не мог пойти. Мать мне говорила, что от него почта принесла только одно письмо, с дороги, из-под Новосибирска. А на запросы приходили отовсюду ответы: «В списках убитых и пропавших без вести не значится». Когда составляли «Книгу памяти Приморского края», Павло пришёл в редакцию и потребовал: «Впишите брата!» - «А где он воевал?» - «Погиб под Сталинградом!». Так и вписали со слов; и на чугунной мемориальной стене позади лодки С-56 Повеквечный В. П. числится. (Недавно, в 2020 г., я нашёл в интернете, что Повеквечный Виктор Потапович, 1920 г. р., боец 422-ой стрелковой дивизии, пропал без вести в декабре 1943 г.; видимо, при форсировании Днепра).
У детей Потапа выпала вторая О в фамилии. А мать моя отвоевала в Маньчжурии и сама, выписывая себе справку для получения гражданских документов, убрала это О и заменила отчество на «Павловна» для благозвучия; сошло без проблем.
Младший сын Потапа Повеквечного Анатолий, искусный обмотчик электромоторов, самоучка-музыкант, игравший на всех инструментах, талантливый художник-копиист и не только; при этом пьяница, хулиган, отсидевший два года за бытовуху. Он погиб под задним колесом автобуса на остановке Некрасовская, пытаясь в дождь уехать в Моргородок.
Таким образом, по материнской линии тоже получается казачество: Иванов с казачьей станицы Зима и козаки с Украины, близ Полтавы. Но сдаётся мне, что не это главное; важнее то, что характер у меня казачий: неприятие всякого холуйства, равнодушие к признанию моей особы государством, да и к государству независимо-ироничное отношение. При этом в армию пошёл добровольцем – полковник Яковлев предлагал бесплатно «отмазать» на всю жизнь. Детей выучил сам, без государства, когда увидел, что его система делает из них чьих-то холуёв. Дочь даже умеет верхом ездить, я подготовил.
Вот получился мини-трактат «Бородины в нашей жизни». С таким названием есть шуточная диссертация, автор – Лев Фёдорович Бородин из Метеорологического института в Обнинске. Я был там в командировке, но родословными не занимался. А ещё в Москве вышла в 2000 году книга «Бородины. Семейные хроники». Любопытно; тут может быть след уважаемого мною К. В. Бородина, настоящего первостроителя города Владивостока, заслуги которого приписаны прапорщику Комарову.
А тут ещё сын вписался в казаки, внуки пошли – казацкому роду нет переводу.