Ёжик сел на чью-то узкую скользкую спину и через минуту оказался на берегу.
— Спасибо — вслух сказал он.
— Не за что — беззвучно выговорил кто-то, кого Ёжик даже не видел, и пропал в волнах. «Вот так история…— размышлял Ёжик, отряхиваясь.— Разве кто поверит?!» И заковылял в тумане.
Козлов С. Е. Ёжик в тумане.
Мать Ёсими, когда она еще была здорова, часто брала Икуко с собой на прогулку в холмы близ Мисасино, и они часто подбирали и приносили домой какую-нибудь выброшенную или потерянную вещь. Нет ничего более естественного для женщины поколения матери Ёсими, чем считать, что современные люди выбрасывают вещи слишком быстро. Ничего не
поделаешь. С чем Ёсими не могла смириться — это с мыслью, что её дочь роется в помойках, и она до хрипоты спорила об этом с матерью. Что касается Икуко, Ёсими никогда не уставала внушать ей простое правило: не поднимай никаких вещей. Что бы это ни было — не трогай: это не твоё.
Судзуки Кодзи. Тёмные воды.
Мирно покачивалась под порывами летнего ветерка глянцевая в игривом солнечном свете листва немолодого дуба. Его ветви ласково колыхались, бросая подвижные и хаотичной формы тени на ствол и гнёзда лесных птиц. Вот гусеница застыла, изображая кусок коры, но синица не купилась на обман, и беспозвоночный пожиратель листвы завершил свою жизнь в её остром клюве. И ещё один, и ещё, а четвёртого и пятого синица отнесла в гнездо, где лишь два крепко сбитых и уже начавших оперяться птенца выжили в борьбе друг с другом, а прочие были выброшены ночь перед самым рассветом из ароматного гнезда на радость ёжику, который с хрустом съел троих проигравших. Им так хотелось есть так хотелось есть!
Ежик был маленьким и справедливо боялся долго находиться в траве, так как старый волк, лишившись поддержки стаи, охотился на мелочь вроде колючего малыша. И тот потрусил в укрытие. В кустах подле могучего ствола дуба было оно, и само отпугнуло бы многих. Но ёжик знал, что опасности нет, так как раскрытые челюсти были челюстями черепа, и не захлопнулись они только из-за того, что тёмная земля держала их своей сырой массой в таком положении. И именно между ними пролегал вход в его глубокую нору, куда он и шмыгнул с облегчением. И не только с облегчением: убежища туда пришла искать лесная мышь, так что дополнительно выходить за ужином ночному охотнику не пришлось в этот раз.
Довольный, он свернулся в клубочек и уснул на подстилке из свежего мха, что он давеча натаскал от дуба.
Но вскоре из глазницы черепа вылезло маленькое сероватое животное, быстро обнюхало всё вокруг похожим на хоботок носом, протёрло глаза-бусинки и с не слышным для человека писком пошло на охоту на насекомыми, которые были в кустах в изобилии. Поев, белозубка снова забралась в глазницу, поспала, а затем пошла охотиться снова. Но этот день был последним в её жизни: крохотное существо было старым, его короткая жизнь всего в год с небольшим подходила к концу, и вечером при попытке поймать жучка сердце зверька резко заболело и остановилось. Через несколько минут судорог больше крохотный охотник не двигался и не видел уже ничего.
Ёжику, который вышел на охоту, беда мелкого дальнего родича оказалась в радость, и он удовлетворился белозубкой с жуками, а затем вычистил норку от всякой грязи, считая останки жуков и одного сверчка. Да, и осиротевшая на пол-дня глазница заполнилась новыми жильцами, а треснувшая перегородка между черепной коробкой и глазницей дала возможность семейству лесных мышей.
Но череп этот принадлежал заблудившемуся выпившему охотнику, растёрзанному волками, а затем доеденному воронами и прочими падальщиками. Единственное, что зверь не может вскрыть, это череп, так следователи НКВД отличали жертв зверей от жертв людоедов в своё время. Вот череп-то один и остался целым, закатился в кусты колючей ежевики под ударами непогоды, где и застрял. И повернулся под углом в 45 градусов к травянистой земле, так что челюсти раскрылись, между ними была земля, чем и воспользовался ёжик, вырыл себе норку.
Так смерть одного стала жизнью другого. Каким бы ни был при жизни, после смерти ты – лишь ресурс для живых, и ничего более.