67. РИМСКИЙ ПАПА
- Микеле, бамбино, останься дома, ты же видишь, к чему приводят все твои попытки устроить свою жизнь вне родных стен. Я поговорю с лучшими семьями, я сама все улажу, тебе не нужно будет нигде появляться и расшаркиваться, как ты это называешь. Просто женишься, осядешь здесь со своей семьей, появятся у нас внуки. Отец твой, хоть немножко придет в себя. Микеле, доверься мне и дай свое согласие на брак. Уверяю тебя, таких девушек, как во Флоренции, ты нигде не найдешь.
- Вот и женись сама.
- Микеле, тебе нужен дом. Каждый раз из Рима я получаю тебя в полу сознании. Если бы у тебя была своя семья, то, по крайней мере, был бы всегда рядом кто - нибудь, кто хоть воду для тебя вскипятит. Я уже не говорю о любящей жене.
- Урсула, давай раз и навсегда закончим этот разговор. Я уже стар для любви.
- Что?! Микеланджело!
- Урсула, я уже не способен реагировать ни на какие чувства. Я не хочу сейчас ничего: ни обсуждать, ни начинать никаких отношений. Я жутко устал, причем от всего и хочу лишь одного – чтобы меня оставили в покое. Все! Слышите меня! Оставьте меня в покое!
- Я более и более убеждаюсь, что тебе нужен кто-нибудь. Хорошо, Микеланджело, хорошо. Тебе не хочется затрачивать себя на проявление чувств, но каким образом ты собираешься обрести этот самый покой?
- Наедине с собой. Я хочу остаться один на один с жизнью.
- Каждая твоя такая попытка заканчивается печально.
Микеланджело промолчал. Слова закончились. Доказывать Урсуле что-либо было бесполезно. Она сама, глядя на него, узнавала в Микеланджело черты своего брата Томазо, каким он был лет сорок назад и поражалась этому сходству. Ведь они не были кровными родственниками. Как и в случае с Томазо, так и сейчас с Микеланджело, Урсула видела, что всю жизнь ей приходится проводить возле людей, которые ей очень близки, но у которых внутри есть область, над которой они никогда не получит контроль.
- Граначчи приходил несколько раз.
Микеланджело улыбнулся, незаметно для Урсулы.
- Как он?
- Рисует помаленьку. Скучает по тебе.
- Может, мне на нем жениться? – Микеланджело повернул голову к Урсуле.
- Микеланджело! – бедная женщина вся побледнела.
Микеланджело рассмеялся, получив то, что хотел.
Содерини осторожно, с опаской принял Микеланджело. В то время, когда отсутствовали современные средства связи, вести все равно распространялись с приличной скоростью. Да и понять сложившуюся ситуацию было не сложно.
- Я, безусловно, рад тебя видеть и очень бы хотел, чтобы ты расписал вторую стену Большого Зала Синьории, тем более, что роспись да Винчи постигла неудача, - гонфалоньер весь скривился, убыток от погубленной росписи Леонардо да Винчи уже давно отнял нормальный сон у порядочного хозяйственника. Микеланджело тоже знал о неудачном эксперименте с красками своего главного оппонента и испытывал весьма сильное желание «бросится в бой».
- Микеланджело, официально приглашаю тебя на работу в Синьорию до первого извещения из Ватикана, хорошо? А дальше будем действовать по обстоятельствам.
Микеланджело удовлетворенно кивнул и принялся за работу. Картон Микеланджело так и не закончил, но обнаженные фигуры, выползающих в спешке солдат долго оставались во Флоренции образцом для написания обнаженного тела. Есть версия, что художник Баччио Бандинелли разорвал в 1512 году картон из зависти. Однако, Бенвенуто Челлини утверждает, что в 1517-1518 годах, картон Микеланджело все еще оставался цел во Флоренции.
2 мая 1506 года.
- Микеле, тебе письмо, - прокричала Урсула откуда-то издалека.
- Так, официальная почта Ватикана, но без «дерева» , -а-а, Джулиано, - Микеланджело быстренько пробежал письмо. Оно было от Джулиано да Сан Галло, архитектора- флорентийца, который был приставлен к Рафаэлю и Браманте, как ассистент в разработке планов по постройке Сан Пиетро. Джулиано писал, это было совершенно очевидно, под диктовку Папы, излагая его мысли как свои собственные. Папа готов исполнить все то, что он обещал Микеланджело в отношении своей гробницы. Все привилегии будут ему возвращены, и скульптор может ни в чем не сомневаться. Главное – вернуться в Ватикан. Микеланджело сел и закрыл глаза. «Если сейчас сразу броситься Папе в объятия, то, он как капризная женщина, «проглотит меня» и тут же все забудет, все свои клятвы в любви и верности. Ну, уж нет, не на того напали Вы, Ваше Святейшество, посидите один в кампании с Вашими Браманте и Рафаэлем и вылейте все бушующее в Вас сейчас эмоции на их русые урбинские головы. Представляю себе, как он их сейчас гоняет!» - Микеланджело довольно улыбнулся и открыл глаза, - «нет, этого Юлия II надо как можно дальше держать на «голодном пайке». А Урсула еще хочет, чтобы я женился. Уф-ф-ф…
Скульптор взял перо, чернила и стал писать ответ в Рим. Слова он старался подбирать тщательно, так как знал, что это письмо предназначено, в конечном итоге, главе Ватикана. Письменная речь давалась Микеланджело легко, так как от Бога он обладал хорошим литературным стилем. Описав вкратце в начале письма о своем унижении в Папских покоях, Микеланджело добавил: «О другой причине писать не хочу. Скажу только, что, если бы я остался в Риме, первая гробница, которую пришлось бы делать, была бы не для Папы, а для меня. Вот, что было настоящей причиной моего отъезда … Вы пишите мне от имени Папы. Я же прошу прочитать Папе мой ответ. Пусть Его Святейшество знает, что я более чем когда-либо расположен кончать работу ,и, если он захочет, чтоб я продолжал эту гробницу, пусть не заботится о том, где я буду работать: достаточно, если мы согласимся, что через пять лет эта гробница будет водружена в Сан Пиетро, на месте, выбранном Папой, и что это будет прекрасная вещь, как я и обещал. Я уверен, что если это произведение будет доведено до конца, на всем свете не будет ему подобного … Я буду присылать готовые части, одну за другой, так что Его Святейшество будет иметь удовольствие их видеть так же, как если бы я работал в самом Риме, и даже лучше, так как он будет видеть только готовые части, не видя самой работы. Я обязуюсь все сделать по вкусу Его Святейшества и дам ему все гарантии, какие он только попросит: вся Флоренция может за меня поручиться… Здесь я буду пользоваться многими удобствами, которых не имел бы там, и буду работать, кроме того, с легким сердцем и спокойной душой, потому что мне не придется думать еще о разных других вещах».
Закончив с ответом, Микеланджело позвал Урсулу и велел ей отнести лично письмо к почтовому дилижансу. Успокоившись, он стал ждать. Как это и принято у гениев – ни одна из эмоций не остается холостой: все муки, переживания, боль от череды унижений, умственные и душевные усилия трансформировались в стихотворение, отражающее последние события:
Есть истины в реченьях старины,
И вот одна: кто может, тот не хочет;
Ты внял, Синьор, тому, что ложь стрекочет,
И болтуны тобой награждены;
Я ж - твой слуга: мои труды даны Тебе, как солнцу луч,
- хоть и порочит
Твой гнев все то, что пыл мой сделать прочит,
И все мои страданья не нужны.
Я думал, что возьмет твое величье меня к себе не эхом для палат,
А лезвием суда и гирей гнева;
Но есть к земным заслугам безразличье. На небесах, и ждать от них наград
Что ожидать плодов с сухого древа.(Перевод А.Эфроса)
Впрочем, во Флоренции вестей из Рима ждал не только Микеланджело. Пиеро Содерини очень сильно опасался грозного норова Юлия II, у которого начали просыпаться амбиции Цезаря. Повода, чтобы завязать ссору с кем-нибудь из тамошних герцогов, не уронив своего достоинства и не потревожив ничем своего имиджа спасителя Ватикана, все никак не предвиделось. И вдруг …
Папа, получив письмо Микеланджело, пришел в неистовство.
- Он считает себя, чуть ли не французским королем. Что он себе позволяет?! Он будет сидеть во Флоренции, и как очередную милость будет присылать статую за статуей, не желая ни видеть меня, ни, очевидно, выслушивать мое мнение о своей работе. А я каждый раз должен кланяться и благодарить Бога за то, что синьор Микеланджело Буонарроти снизошел до Римского Папы и соизволил прислать нам очередной свой шедевр из своей обожаемой Флоренции.
- Флорентийцы – гордые люди, - тихо заметил Браманте.
- Слишком! Я утверждаю, слишком гордые! – возмущению Папы не было предела.
Сбылся ночной кошмар Содерини. Он получил официальную грамоту от Папы Римского, в которой он сейчас и немедленно требовал от правительства Флоренции прислать к нему скульптора Микеланджело Буонарроти. Содерини помчался к Микеланджело. Они долго беседовали. Микеланджело взял под свою личную ответственность безопасность родного города. Юлий II прислал еще одну грамоту. Содерини перестал спать совсем и часами простаивал у Распятия в монастыре Сан Марко. Микеланджело выжидал.
8 июля 1506г. Папа прислал грамоту, в которой уведомил Синьорию Флоренцию, что скоро его войска займут Болонью, и, если Микеланджело Буонарроти, флорентийский скульптор, не явится к Папскому двору, то это может стать причиной, чтобы Папа приказал своим войскам выступить против Флоренции. Игра слишком затянулась. Содерини не был военначальником, и мысль о руководстве военными вызывала у пожизненного гонфалоньера дрожь в коленках.
- Что ты сделал Папе? Что вы с ним так рассорились, что шум от ваших личных неурядиц идет по всей Италии? Он уже в Болонье, ты понимаешь, чем это может кончиться? – Содерини, весь бледный, с красными от хронической бессонницы глазами, тряс последней официальной нотой из Ватикана, - Микеланджело, Флоренция не хочет воевать с Папой.
- Угу, - ответил Микеланджело, не отрываясь от эскиза статуи Апостола Матфея.
- Что «угу»? Посмотрите на него! Он говорит «угу», - Содерини нервно рассмеялся, - нам всем грозит опасность! Мы не хотим из-за тебя рисковать войной с Папой. Ты должен вернуться к нему. Если ты хочешь, мы дадим рекомендательные письма, так, что, если оскорбят тебя, тем самым, оскорбят Синьорию. Ты теперь согласен?
- Содерини, - Микеланджело внимательно посмотрел гонфалоньеру в глаза, оторвавшись от так сильно занимавшего его в последнее время замысла статуи Апостола Матфея, - я прямо сейчас к Папе не поеду. Не жди от меня этого. Послушай меня, не дергайся, как марионетка в руках бродячего музыканта, войны не будет. Я встречусь с Юлием II в Болонье, но не сейчас. А ты ему напиши ответ, в котором расскажи, что Микеланджело Буонарроти, флорентийский скульптор, занят непомерными заказами, но жаждет, подчеркиваю, жаждет вернуться, чтобы служить Папскому престолу, что Микеланджело жаждет лицезреть Папу воочию и как только освободится, сразу же броситься к Папскому двору.
- Как только освободится…, - Содерини бледный и несчастный, как эхо повторил слова невиданно дерзкого скульптора, - Микеланджело, ты в своем уме?
- Не в твоем, это точно. Содерини, окажи мне услугу, сделай, как я прошу, уверяю тебя, все будет хорошо, потому что или так, или никак. Ты только намекни Папе, что Микеланджело вернется к нему. Хорошо?
Гонфалоньер зашатался и вышел.
Папа прислал письмо Микеланджело лично, в котором заверял в своем полном прощении и милости мятежного скульптора и гарантировал, что сам будет контролировать ход работ по сооружению своей гробницы.
28-30 ноября 1506 года Микеланджело прибыл к Папе в Болонью.
68. БОЛОНЬЯ
Папа весьма благодушно принял Микеланджело. Чтобы закрепить в нем чувство полного благоволения к нему, Юлий II кричал и топал ногами на каждого, кто смел хотя бы косо взглянуть на долгожданного скульптора. Досталось абсолютно всем. Даже Епископу из Флоренции, лично надзиравшему, как Микеланджело будет принят Папским двором.
Юлий II брал мятежника под руку, заглядывал ему в глаза, буквально мурлыкал в ответ на каждое сказанное скульптором слово. Картина была идиллической. Похоже, что властный Папа сдался этому флорентийцу. Браманте, получив письмо из Болоньи, в котором было сказано, что Микеланджело Буонарроти опять при дворе, и Папа всячески ублажает его, почувствовал себя несчастным и брошенным. Он принял решение, как укусить Микеланджело побольнее. Браманте велел всем рабочим, занятым перестройкой древней базилики Святого Константина, на основании которой строился Собор Святого Петра, перенести весь мрамор, особенно отделенные уже Микеланджело для гробницы куски, из которых должны были быть вытесаны статуи, на строительную площадку собора. Весь привезенный Микеланджело мрамор из Каррары был разграблен.
Лапо д’Антонио и Лодовико ди Гуельмо были старые знакомые Микеланджело. Они уже работали вместе во Флоренции. Папа одобрил их, как помощников, потому что они умело смогли преподнести себя ему, сказав, что лучше их никто не сможет помогать любимому скульптору Папы – Микеланджело Буонарроти отлить статую из бронзы. Поистине, мания величия Юлия II не знала границ. Полу шутя, полу играя, он выгнал герцога Болоньи Бентивольо с его родины и решил в знак своей победы в этой драке, воздвигнуть на фасаде Болонского собора Сан Петронио свою статую огромных размеров. Ну, кому поручить это дело? Конечно, Микеланджело.
- Никуда твоя, а точнее, моя гробница, - Папа в шутку погрозил Микеланджело пальцем, - от тебя не денется. Сделаешь ты все свои сорок статуй. Я еще поживу, погляжу, как ты на меня будешь работать. Только, не вздумай, - Папа повысил голос и его резко очерченный острый подбородок задрожал, - не вздумай бегать от меня. Я тебе что, мальчишка, гнаться за тобой по всей Италии?
Микеланджело закатил глаза.
- Какой- то ты другой, Микеле, не похожий на всех. Ты не смазлив, как Рафаэль, ни незаменим, как Браманте, но уверяю тебя, я бы с войском вслед за ними не побежал. Кто ты такой, Микеланджело Буонарроти?
Папа подошел и внимательно, то ли с чувством суеверного страха, то ли даже с каким-то глубоким уважением, чувством, которое было ему практически незнакомо, заглянул своими серо-зелеными глазами в черные глаза Микеланджело.
Насколько не заметен и непривлекателен был Микеланджело в Болонье, настолько вызывающе, нагло вели себя его помощники. Тот тут, то там, шатаясь по всем публичным местам, не пропуская ни одной забегаловки, они открыто везде заявляли, что являются, чуть ли не приближенными Папы Римского, швыряли деньги, которые им давал Микеланджело в качестве жалованья, рассказывали всякие истории, якобы из жизни Ватикана и довольно неприятно отзывались о своем земляке – хозяине. Природная нетребовательность к комфорту Микеланджело не устраивала их. Он не умел и не хотел жить публично, то есть, держать свой дом открытым. Для этого надо было бы иметь дорогие вещи, которые радовали бы глаз, всегда накрытый обильный стол. Этого не было. Поживиться за счет «щедрого хозяина» не получалось, помощники стали красть его деньги, чуть ли не на его глазах, практически перестали работать. Микеланджело «забившись в угол» своей души, несколько месяцев делал вид, что ничего не видит. Он хотел сохранить хотя бы видимость мира, лишь бы отлить этот «идол». Письма из дома, приходившие почти каждый месяц то от Буонаррото, то от отца, буквально, выворачивали его наизнанку. Он чувствовал себя ответственным чуть ли не за восход солнца каждое утро. Буонаррото, отлично знавший и Лапо, и Лодовико, вовлекал Микеланджело буквально в каждое событие, происходившее в доме Буонарроти. Микеланджело не давали вздохнуть. Каждый дукат, полученный Микеланджело от Папы, Буонаррото считал своим.
Пиеро Урбино, старый друг Микеланджело, очень удивлялся терпению последнего по отношению к этим двум, так называемым, помощникам.
- Микеле, тебя обманывают и над тобой насмехаются.
- Я знаю, - не отрываясь от работы, ответил Микеланджело.
- Выгони их, иначе не миновать большого скандала. Ты знаешь, все очень нестабильно в Болонье, а вы - папские люди, чего доброго …
- Пиеро, умоляю тебя, без политики. Я так устал от всего этого. Я – человек подневольный. Я – художник.
- Микеланджело, неужели тебе приятно, когда смеются у тебя за спиной?
Микеланджело бросил огненный взгляд на Урбино, и он ответил на этот вопрос сам.
Микеланджело целый день и половину ночи прождал Лапо и Лодовико в мастерской. Кончилось все необходимые материалы, никто не заботился, чтобы маэстро ни в чем не нуждался. Микеланджело робел от мысли, что ему придется опять заниматься бронзой. Он не любил этот материал, и материал отвечал ему взаимностью. Взять других людей? Местные литейщики не хотели и разговаривать с «оккупантами», как называли тогда в Болонье всех, кто имел отношение к Ватикану. Выписывать кого-то из Флоренции? Долго и вряд ли найдутся желающие ехать на территорию, где все так нестабильно и неспокойно. Ходили слухи, что герцог Бентивольи собирает войска и хочет взять реванш у Папы, который по-разбойничьи напал на него и выгнал из собственного дома. Болонья была не в восторге от папской выходки. Город бурлил.
- Где вы были?
- Что, «мамочка»?
- Где вы были? – со скрещенными на груди руками, старавшийся держаться спокойно, Микеланджело повторил свой вопрос ассистентам.
- В городе, - весело ответили очень «веселые» Лапо и Лодовико. Лапо тогда было сорок два, а Лодовико – сорок девять.
- Я ждал вас.
- Мы все сделаем. Все, все , все, - Лапо мутными глазами старался «попасть» в глаза Микеланджело.
- Я ждал вас.
- В последний раз. Пьем на свои.
- Я ждал вас.
- Все, Больше – ни, ни…
Микеланджело развернулся и ушел.
Утром было плохо всем. Мастер не выходил из своей комнаты, явно желая показать, что не хочет даже здороваться с земляками. Лапо и Лодовико чувствовали себя как в аду. Самое страшное – денег не было, чтобы сбегать в тратторию и там, мгновенно, поправить самочувствие». Кидали жребий – кто пойдет к хозяину. Жребий выпал Лапо. Именно с ним у Микеланджело давно уже были натянутые отношения. Он был помладше Лодовико, но на десять лет старше Микеланджело. Для мужчин это особенно важно, впрочем, как и для женщин. Внезапная удача – поработать над личным заказом Папы – показалась, доселе малоизвестному флорентийскому художнику, редким подарком судьбы. Он решил выжить из этого случая все, что можно и что нельзя. Только не учел он одного – придется иметь дело с Микеланджело Буонарроти. Последний не выносил покровительственного тона, особенно облекаемого в форму назиданий. Лапо решил поучить « мальчишку» жизни. В ответ, скульптор выставил « заслон». Лапо не отличался большой чуткостью и не обратил внимания на недружелюбные сигналы Микеланджело. Он для него был лишь «счастливый случай», чтобы пробиться поближе к папскому столу. Необщительный, одаренный мальчишка, которому повезло подружиться с Папой. Надо этого Буонарроти чуток подкорректировать, и он еще может не раз пригодиться для получения подобных заказов. Больше всего Лапо раздражало то, что Буонарроти сам выдает им деньги. Это был кошмар! Каждое сольдо выдавалось исключительно на целевое употребление и в точно определенный срок. А эта манера – «купи там, где подешевле». Где роскошь, присущая папскому двору, о которой так много говорят? Где достоинство придворного художника Ватикана? Что это значит быть папским любимцем – бегать по самым разным лавкам, не брезгая даже самыми мелкими лавчонками, торгуясь до посинения из-за каждого сольдо? В общем, Буонарроти сам не пьет и другим не дает. Приходится играть в баччиа, снимать болонских блондинок и пить исключительно на свои деньги. Так вот, именно Лапо выпал жребий идти и побираться к Микеланджело утром.
Художник сидел в своей крохотной коморке, ссутулившись, поджав ноги и уставившись в окно.
- Зачем ты пришел, Лапо?
- За деньгами, - устало и просто ответил вошедший.
- Ты хочешь, чтобы я тебя пожалел?
Лапо задумался. Так глубоко и серьезно он себя не воспринимал.
- Я за деньгами пришел, - повторил он.
- Я не хочу давать тебе деньги, Лапо, - глядя прямо в глаза помощнику, ответил Микеланджело.
- Не хотите? – Лапо растерялся и разозлился одновременно. Думать не хотелось, а вот другого … Микеланджело смотрел на своего помощника испытующим взором, решая какому же из чувств, обуревавших его в этот момент, отдать предпочтение.
- Пошли, - вдруг резко сказал Микеланджело, - возьми Лодовико.
Микеланджело лично из своих денег заплатил трактирщику. Больше его помощники денег на руки не получали.
Пиеро Урбино не знал, как выказать Микеланджело свое расположение, не задев его чувств. Скульптор был в последнее время болезненно щепетилен в отношениях с другими людьми – никому не позволял предлагать себе помощь, обрывал любые попытки сделать что-то помимо того, что он сам ожидал от людей. Должны были исполняться исключительно его приказания. Урбино никогда не начинал первым заговаривать с Микеланджело о его работе, пока он сам не начнет, да и в общем, Пиеро больше слушал маэстро и не начинал разговор сам. Микеланджело был благодарен. Он настолько нарастил свой «оборонный потенциал» за последнее время, что малейший намек на «разоружение» мог закончиться трагически.
- Я могу принять Джовансимоне у себя, если тебе затруднительно это сделать.
- Ни в коем случае, - сказал, как отрезал Микеланджело. Урбино молчал. Микеланджело оторвался от наброска и посмотрел на Пиеро, - я так решил и все. Если Буонаррото напишет тебе слезливое письмо, в котором будет поливать меня грязью, с большим искусством, надо сказать, то ты волен поступать, как тебе заблагорассудиться, но знай, что я принял решение – Джовансимоне не стоит приезжать в Болонью.
Урбино кивнул головой.
Лапо было противно думать, что мальчишка одержал над ним победу во всех смыслах. Микеланджело с ним не здоровался, не говорил ни о чем, как только, если хотел попросить сделать что-нибудь относительно статуи. Лапо начал волноваться, а заплатит ли ему земляк вообще. Деньги в любых количествах были его idea fix. Он делился этим с Лодовико. Он больше молчал, но не возражал товарищу. Микеланджело Буонарроти устроил настоящую диктатуру в мастерской. Помощники не имели больше ни сольдо и чувствовали себя как медведи на задних лапах. Микеланджело все также исправно платил им по восемь дукатов в месяц, но этого хватало ровным счетом, чтобы купить себе свечи в комнату.
- Лапо, иди сюда.
- Да, хозяин, - Лапо стал паинькой.
- Мне нужен воск, семьсот двадцать фунтов, пойди и найди, где продается самый дешевый. Я не хочу переплачивать. Приди и скажи, сколько это будет стоить, и я тебе дам эту сумму.
Лапо не заставил себя долго ждать.
- Маэстро, сто фунтов можно купить за девять дукатов сорок сольди. Надо купить прямо сейчас, я еле заставил хозяина уступить нам, так как сказал, что воск нужен Вам, маэстро, а этот лавочник – большой поклонник Вашего таланта.
- Может, он уступит нам эти сорок сольди?
- Что Вы, маэстро! Болонцы - такие жадные, что не уступят ни одного сольди.
- Я подумаю, Лапо, иди, ты мне больше нужен.
Зашел Урбино.
- Пиеро, у меня к тебе большая просьба. Сохрани в секрете то, о чем я тебя попрошу.
- Слушаю тебя.
- Сколько стоит сто фунтов воска по самой дешевой цене в Болонье?
- Восемь с половиной дукатов.
- Спасибо, Пиеро.
Лапо и Лодовико были рассчитаны в тот же январский вечер 1507 года. Оба получили вознаграждение: первый – двадцать семь дукатов, второй – восемнадцать.
Микеланджело, скрепя сердце, отпускал Лодовико, так как оставался один на один с неприятным для него делом – литьем статуи из бронзы. Лодовико кое-что смыслил в литье.
- Я отпускаю тебя, Лодовико, так как ты сам изъявил такое желание. Мне неприятно, что мы так расстаемся, но понятно твое желание поддержать друга. Что, ж, это – твой выбор.
Микеланджело сел писать письмо Граначчи, в котором попросил друга понаблюдать за Лапо и Лодовико во Флоренции, ибо прекрасно осознавал, что они начнут интерпретировать по-своему все происшедшие события в Болонье. Микеланджело болезненно относился к своей репутации в дорогом его сердцу родном городе. Микеланджело попросил Граначчи объяснить все происшедшее своей семье и быть настороже относительно этих людей. Граначчи, получив письмо друга, лично отслеживал каждый вздох, направленный против Микеланджело. Лапо и Лодовико были пристыжены за то, что уронили честь Флоренции в глазах Папы и в глазах граждан Болоньи.
В марте 1507 года в Болонье началась зверская чума. Микеланджело готовился к отливке статуи и практически не замечал ничего вокруг, пока ему не сказали, что не стало около сорока человек, которых он знал или которых когда-либо видел. Пиеро Урбино оставался все время около маэстро и следил за посудой, из которой ел Микеланджело. Сам он не выходил за пределы мастерской. Микеланджело ждал из Флоренции мастера литейного дела, некоего Бернардино, рекомендованного герольдом Синьории Манфреди д'Аньоло. Фигура Юлия II уже была готова в воске. С мечом в руке, как велел сам Папа, она ожидала обрести бронзовое тело, дабы стать памятником величию этого грозного священника – воина. «Я не люблю тарабарщины», - сказал Папа, сверкнув очами на Микеланджело, когда он спросил, что хочет Папа держать в руке – меч или книгу. Конечно, меч. Папа выбрал меч. Аннибале Бентивольи, которого Папа вышвырнул, как котенка из Болоньи, набрался храбрости и солдат в дружеском ему Милане и захотел вернуться домой. Сторонники церкви, а конкретно Франческо Алидози, кардинал ди Павиа, казнивший по приказу Папы в Болонье всех кто был « не согласен», разогнал армию пришедших вместе с Бентивольи. На время в Болонье воцарился мир.
Приехал Бернардино. В конце июня 1507 года. Отлили Юлия II в бронзе. Статуя вышла ужасно. Юлий II весь растекся и выглядел как помесь медузы и жабы. Бернардино оказался дилетантом теоретиком. Он много говорил, рассуждал, рассказывал разные случаи, но долго тянул с самой отливкой. Приступал он к литью с явной неохотой и, цитируя древних авторов, беспрестанно и неумно шутя, то тут, то там, закидывая Микеланджело разными профессиональными терминами, от которых скульптор уже устал, пытался замаскировать свое явное невежество в скульптурном литье. Статуя была хороша до пояса, дальше она вышла жутким месивом. Злиться Микеланджело не хотелось, кричать и плакать не было сил.
«Мне казалось, что мастер Бернардино может плавить без огня; до такой степени я доверял ему», - писал Микеланджело Буонаррото в июле 1507 года. Вывод из случившегося скульптор сделал философский. Думаю, это одна из его лучших цитат: «только тот не рискует ошибаться, кто ничего не делает».
Прошло еще несколько месяцев. Микеланджело держался на нервах, уговаривая себя, что все, что не делается – к лучшему. Следовательно, лучшее – неизбежно. « Что за человек этот Юлий II, что не только он, а еще и его статуя изматывают меня хуже, чем эта дикая болонская жара? Невыносимо!!!» - Микеланджело практически перестал испытывать какие-то эмоции. Буонаррото постоянно слал ему письма. Микеланджело на них исправно отвечал, когда находил время. Все чаще и чаще доносились призывы Буонаррото вложить гонорар какое-нибудь семейное дело, чтобы Бунаррото стал его главой. До Микеланджело из Флоренции, от друзей - д'Аньоло, Сан Галло и Томазо Бальдуччи, как отголоски, стали доходить слухи, что его отец и браться уже не знают, как справиться с новым, охватившем их семью бедствием. Имя ему было Джовансимоне Буонарроти.
21 февраля 1508 года болонцы лицезрели заново отлитого бронзового Юлия II с мечом в руке на фасаде Сан Петронио.
69. ПЫТКА
Конечно, догадливый Браманте понимал, что Папа не придет в восторг от его выходки с мрамором, приготовленным Микеланджело для гробницы Юлия II. Надо было срочно заготовить объяснение, а лучше всего предложить Папе новый сногсшибательный проект. Браманте отлично знал своего патрона и уже давно безошибочно нащупывал у него особо чувствительные места. Папу надо было сначала захватить, потом удивить, потом заинтересовать, а потом сказать, что весь этот грандиозный замысел придумали исключительно во благо папского престола, и все это создается единственно во имя несравненного Юлия II. Папа обожал рыцарские подвиги в свою честь.
Как сделать так, чтобы не получить нагоняй от Папы, не дать возможность этому бешеному флорентийцу поднять крик на весь Рим о том, что его обокрали ( а это может кончиться плохо в политическом плане, так как Флоренция зорко отслеживает положение своих сограждан в Риме, да и везде) и попытаться погасить вновь возникшую пылкую любовь Папы к этому скульптору? Думай, Браманте, думай. Микеланджело – скульптор. Правильно. Все восхищаются его работами как скульптора. Микеланджело – гений. А гений ли он на самом деле? Ведет он себя, действительно, как Архангел Михаил, подчиняющийся лишь Господу Богу. Ну, мы его на землю быстро спустим, «крылышки подрежем» и … нет гения, а есть не в меру заносчивый, много на себя берущий тридцатидвухлетний мальчишка. Вот и угаснет тогда интерес Папы к этому «флорентийскому чуду». Отлично, Браманте!
Изучив подробнейшим образом досье Микеланджело, Браманте, холодным умом аналитика, вывел точное заключение – Микеланджело болезненно порвал с Гирландайо и учился у Бертольдо ди Джованни исключительно ремеслу скульптора. Отсюда вывод – надо незаметно дать Микеланджело работу в живописи, и если получится, то пригласить Гирландайо присоединиться к этой работе. Сюрприз! Вот будет потеха! Встреча учителя с прославившим его учеником. У Донато Браманте, аж, слюнки потекли. Он встал и потер руки.
- Что ты говоришь, Браманте? Расписать потолок фресками?
- Да, Ваше Святейшество. Рафаэль будет работать в зале дела Сеньятура. В Сиктинскую капеллу я позвал Ботичелли, Перуджино и Гирландайо.
- Кто такой Гирландайо?
- Как, святой отец, Вы не знаете Гирландайо?
- Расскажи мне о нем.
- О, я думал, Вы так близки с Микеланджело…
- Причем здесь Микеланджело? Микеланджело – скульптор.
- Но Гирлайдайо учил Микеланджело живописи, когда он был еще ребенком.
- Что ты говоришь?
- Вот я и надумал сделать ему приятное.
- Микеланджело?
- Да. Наверняка, Микеланджело будет приятно встретиться со своим учителем и заново заняться делом, с которого он когда-то начинал свой путь в искусстве.
- Он начинал как художник?
- Да, Ваше Святейшество. Да, во Флоренции, в мастерской Гирландайо.
- А-а, вот оно что. Я и не знал.
- Я думал, что Вы и Микеланджело теперь очень близкие друзья и между вами нет никаких секретов.
- Перестань, Браманте! Ты знаешь, что Микеланджело – это один сплошной секрет.
- До сих пор?
- До сих пор и навечно.
- Надеюсь, эта таинственность его натуры не помешает ему взяться за кисть и расписать потолок Сикстинской капеллы, чтобы показать нам еще одну грань своей сверхсекретной гениальности?
- Ты хочешь, чтобы Микеланджело живописал?
- А почему бы и нет?
- Действительно, Браманте, почему бы нет? Я хочу увидеть Микеланджело как художника. Я верю, что он сумеет меня удивить. Если бы ты знал, Браманте, какая сила у этого человека! – Папа даже поежился и вздрогнул. Браманте недовольно закусил губу, но тут же исправился и с обычным для себя мягким, спокойным выражением лица сказал:
- Значит, Микеланджело будет расписывать плафон Сикстины?
- Да, я хочу этого.
«Я хочу этого» из уст Юлия II означало, что на свете нет такого «нет», которое Папа принял бы как отказ. Микеланджело был приговорен. Браманте был доволен. Рафаэль был счастлив.
- Микеланджело, ну, здравствуй, дорогой мой художник, - Папа ласково и приветливо встретил своего строптивого скульптора, - спасибо тебе за Болонью. Знаю, тебе там нелегко пришлось. Ну, мы здесь тоже не дремали.
До этого тихий, ссутулившийся, исподлобья поглядывавший на рассыпающегося в любезностях Папу, Микеланджело молчал. Начало речи Юлия II не предвещало ничего хорошего. «Что он еще от меня хочет? Какой еще «шутовской колпак» на меня нацепят? Дали бы заняться гробницей, только, ведь, Браманте украл у меня весь мрамор, да, вот, кстати, про «не дремали». Микеланджело, услыхав последнюю фразу Юлия II, дернулся весь и решил заговорить об украденном мраморе. Юлий II знаком остановил его, он не был настроен выслушивать жалобы Микеланджело. Папа был поглощен новым замыслом.
- Браманте, давай, расскажи, что ты придумал для Микеланджело.
Микеланджело весь застыл и стал похож на мраморную статую. Смуглый оттенок его кожи начал пропадать и вместо этого, лицо стало приобретать грязновато-синюшный цвет. Папа спросил: «Микеланджело, что с тобой?»
Микеланджело, не отрываясь, смотрел на Браманте. Браманте прятал глаза, куда только мог. Микеланджело везде их находил и заново вперивался в них своим колючим испытующим взором.
- Эй, черноглазый, оставь моего архитектора, - Папа понял, что дело приобретает нешуточный оборот. Микеланджело очнулся и полу испуганно, полу сердито взглянул на Папу.
- Браманте, - давай, говори о своем плане, - Юлий II хотел уже закончить столь неприятно начавшийся разговор.
- Микеланджело Буонарроти, флорентийский скульптор, - мы, - Микеланджело поднял свой взор на Браманте. Браманте не отрывался от бумаги, - Папа Юлий Второй повелеваем тебе расписать плафон и фасад Сикстинской капеллы Ватикана фресками.
- Мне? Расписать? Фресками? – тихо прошептал Микеланджело и обратил свое лицо к Юлию II. Юлий II увидел лицо своего скульптора и почти пожалел о том, что дал свое согласие Браманте на этот замысел. Но отступать было не в характере делле Ровера.
- Микеланджело, мы хотим насладиться твоим гением в полной мере. Поэтому, ты, Микеланджело, поработаешь на нас как живописец.
-Но я – скульптор, _ Микеланджело чуть не плакал и говорил поэтому очень-очень тихо.
- Не шепчи, Буонарроти, что ты сказал? Ты скульптор? Ну и чудесно. Сегодня ты - скульптор, завтра – живописец. Мы знаем, ты учился ремеслу живописца у маэстро Гирландайо.
Юлий II не понял почему, но понял, что последние слова говорить было не надо.
- Причем здесь Гирландайо? Кто Вам это рассказал?
Папа как-то странно сделал движение в сторону стоящего рядом с ним Браманте. Браманте «ослеп».
- Микеле, ну не делай из всего проблему. Мы всего лишь хотели сделать тебе сюрприз и пригласить сюда твоего учителя живописи Гирландайо. Он тоже будет работать в Ватикане над фресками. Если у тебя возникнут проблемы, то ты всегда сможешь обратиться к нему за помощью. Что ты сказал, Микеле?
Микеланджело издал какой-то нечленораздельный звук, исходящий из самой грудины. Папе это не понравилось.
- Что ты молчишь, Браманте? Что ты застыл как надгробный камень? Ты видишь, я один с ним не справляюсь?
Браманте, давно превратившийся в «кучу пепла», весьма нехотя, отозвался на крик о помощи своего хозяина.
- Да-да, Гирландайо будет тебе помогать, - все, что смог выжать из себя архитектор.
- Я не буду писать Сикстинский плафон!
- Что?! – настал черед Юлия II «метать гром и молнии».
- Не буду!
- Будешь!
- Не буду!
- Будешь! Ты забыл, кто перед тобой?
Микеланджело вспомнил.
- То-то же! Не буду!!! Слыхал, Браманте? Не буду!!! – Юлий II не знал смеяться ему или сердиться, но явно сменил свой гнев на милость. Ведь это был Микеланджело Буонарроти.
Микеланджело было плохо. Было плохо всему ему целиком. Он сидел в мастерской на стуле в своей обычной позе – весь съежившись, втянув голову в плечи, скрестив и поджав ноги и положив ладони рук под себя. Он молчал. Очень долгое время ни одна мысль не посетила его голову. Да и думать то, в общем, не хотелось. Спустя довольно много времени, когда солнце, покинув свой обычный вечерний пост, стало устало склоняться к западу, оно, по пути заглянуло в узенькое стрельчатое окно. Микеланджело. Солнце постучало по стеклу. Микеланджело поднял голову и встретился лицом к лицу с ослепительным светом. Свет был очень добрый и весьма сопереживал молодому мужчине. Он покинул свой «насест» и подошел к окну. Солнечные блики разбежались по стеклу и игриво защекотали своими бриллиантовыми телами усталые и заплаканные глаза Микеланджело. «Солнышко, миленькое», - Микеланджело прижался лицом к теплому окну, - «ты такое доброе и такое щедрое. Дай мне немного твоего тепла, пожалуйста». Микеланджело провел ладошкой по стеклу. Горячий лучик стрелой впился прямо в середину его ладошки. «Спасибо, солнышко», - прошептал Микеланджело.
- Двенадцати апостолов не будет.
- Хорошо, Микеле, хорошо. Пиши все, что тебе заблагорассудиться, - Папа Юлий II с некоторой боязнью разговаривал теперь с Микеланджело.
- Будет Бог, Сам Бог – Творец, - жестко и четко начал Микеланджело и посмотрел на Юлия II. Юлий II вздрогнул. Еще никто и никогда не дерзал в Ватикане изобразить Самого Бога Отца, - я напишу Его в момент таинства сотворения человека. Момент появления в персти смертной дыхания Божественной Сущности. Единение плоти и духа. Человек, сотворяемый по образу и подобию Божиему.
- Хорошо, Микеле, хорошо, - Римский Папа был поражен силой и дерзостью замысла, но чувствовал, что сказать «нет» он не может.
- Мне не нужны помощники, - Микеланджело нервно, быстрым шагом, стараясь как можно быстрее расстаться с Браманте, почти что бежал по коридору.
- Маэстро Буонарроти, но Вам ведь нужен кто-то, кто будет разводить краски в известковой воде.
- Я возьму Урбино.
- Он один не справиться с таким грандиозным объемом работы.
- Тогда, я сам позову каких - нибудь флорентийцев.
- Я предлагаю Вам исключительно флорентийцев. Они будут наносить сырой слой штукатурки и всё. Я их только для этого и пригласил.
- Да! Ты пригласил всех, кого смог!! – прохрипел Микеланджело Браманте в лицо, резко остановившись. Браманте сгорбился и «поджав хвост» трусцой убежал от зловещего Микеланджело. Он быстрым шагом отправился в капеллу.