ВАЛЕНКИ
Многие, вспоминая своё детство, заводят разговоры про бабушкины пирожки, варенья и прочие вкусные вещи. В рассказах этих людей бабушка- главный человек их детства,заступница, "жилетка", в которую всегда можно поплакаться. Из своих бабушек я помню только одну - по матери. Но близкого общения между нами не было, она жила в семье своего старшего сына - моего дяди - как и принято у ненцев.
Зато у меня был ДЕД. Из всей нашей огромной семьи(а нас у отца и мамы восемь детей) он особенно выделял меня.С самого раннего детства помню себя только рядом с дедушкой. В чуме я постоянно находилась на его половине, не встревая в споры, шумные игры, возню своих братьев и сестёр. У нас с дедом был свой отдельный столик, своя посуда.
Сейчас, глядя на прошлое взрослыми глазами, нахожу мудрыми правильными многие, если вообще не все, поступки ДЕДА. И понимаю сколь велика моя потеря. Выйдя на пенсию, дед продолжал жить с нами в тундре, помогал нашему отцу в работе и ухаживал за нами. Последнее он делал с особым усердием, почти всё время своё отдавая нам. Когда перекочёвывали на новое место, укладывали в нарты вещи, а мама разбирала чум, дед собирал нас, детей, и мы все вместе принимались убирать место своего прежнего пребывания. Мальчишки рыли ямки по указанию дедушки, а мы, девочки, укладывали в них разные банки, склянки и зарывали. Сухой мусор сжигали. Потом дед давал нам по гусиному крылу, и мы с сестрой Юлей, как старшие из девочек, выметали место, где стоял наш чум. Дедушка был человек безграмотный, но иногда любил блеснуть знанием русского языка, а потому по-русски нам советовал:- Надо вымести так, чтоб совсем лысо было.
Мы старались изо всех сил, время от времени, спрашивая деда: - Лысо?
Его возня с нами раздражала нашего молодого отца, который устав от беготни за оленями, ворчал: - И когда уже наиграется этот старик?
А мы, дети, удивлялись тому, что к концу уборки кожаная сумка деда наполовину заполнялась.Чего в ней только не было! Напёрстки, иголки, потерянные нашей молодой мамой, напильники и другие железки папы, пуговицы, нитки, крышки от банок( в то время - вечный дефицит) и ещё много разных нужных вещей.
Постоянной обязанностью деда были дрова, он сам ездил за ними, распиливал пилой-двуручкой, колол. Поэтому, если оствались на чумовище дрова,дед непременно забирал их на новое место. Складывал в печку-буржуйку, стараясь сделать это незаметно. Но папа, заметив этот груз, всякий раз норовил выбросить поленья, говоря,что оленям будет тяжело везти настолько груженные нарты. Дед всегда поступал по-своему. Он не перечил нашей маме, которая выговаривала ему: - Познали же вы нужду в дровах. Оставьте эти поленья. Леса вон сколько, за всю жизнь не истопишь.
Дед молча складывал поленья на свои нарты, под шкуру-сидушку, а поскольку я вседа ездила с ним, подзывал меня и говорил: - Ну-ка, попробуй сядь. Не жёстко? Мне не совсем удобно было сидеть на поленьях, но я постоянно отвечала: - Что ты? Очень даже мягко.
Зато на новом месте, когда мужчины из других чумов только-только выезжали по дрова, в нашем чуме уже топилась печь.
Вспомнить можно ещё очень много интересного. Дед тонко чувствовал нас, он как будто знал наперёд в чём мы будем нуждаться, каких слов ждём. Мы учились в школе-интернате райцентра. В тот год мы с сестрой были в пятом классе, братья на два класса старше. Как обычно, в конце октября нам выдали в интернате зимнюю одежду: пальто, шапки, варежки, байковые платья-халатики, лыжные костюмы и валенки. Мы с сестрой вступали в интересный возраст и, конечно, тайно мечтали о красивых нарядах Я долго не могла привыкнуть к русской одежде: постоянно выдирала пуговицы, что называется, с "мясом", теряла варежки, оставляла то тут, то там шапку. Ведь привычная мне малица представляла собой универсальную одежду: там было"три в одном". Но особенно не удавалось мне по-человечески носить обувь. Вот и в эту зиму. Проносив всего лишь месяц новые валенки, я так "зверски" истоптала их, что левый валенок получился наполовину выше правого, на котором образовалась почему-то трёхслойная подошва. Меня это убивало. Приходилось всячески заворачивать правую ногу за левую. На школьной линейке я старалась встать в задний ряд, а придя в интернат, спешно снимала валенки и бросала их далеко под кровать и надевала тапки. Я очень долго думала, как избавиться от этого злосчастного валенка. Возникала даже нехорошая мысль поменять у кого-нибудь из девочек. Хотя это было невозможно: все валегнки были подписаны хлорным раствором. На моих тоже были выжжжены мои же инициалы. Однажды решила потерять валенок. И не придуала ничего лучше, как закопать его около интерната( снега в ту зиму было очень много). Но, видимо, плохо я его зарыла. В тот же вечер наша воспитательница, идя домой со смены, обнаружила мою "потерю". Издали она приняла торчащий из-под снега валенок за щенка. Конечно, по надписи узнали, кому он принадлежит.
Сестра Юля предлагала потерпеть до зимних каникул, когда за нами приедет папа и привезёт зимнюю одежду. Но меня это не успокаивало. Я думала: очень скоро ударят морозы и уже в столовую невозможно будет бегать в тапках. Странно, что никто из интернатских не обращал внимания на мой уродливый валенок и дразнилок по этому поводу не было.
Однажды вечером, после ужина, когда мы все сидели в игровой комнате и смотрели диафильмы, вдруг вошла воспитательница и велела нам с сестрой выйти в коридор. Ничего не понимая, но почему-то взяв друг друга за руки, мы вышли из игровой. И - о чудо! В конце длинного интернатского коридора стоял наш дед. Он был в малице, выходных бокарях, а в руках держал старенький рюкзачок. То, что рюкзачок не пуст, мы заметили издали. Дедушка обнял нас обеих и повёл в воспитательскую. Мы знали, что сецйчас он достанет угощения, привезённые из тундры и примется кормить нас: так бывало в каждый его приезд. Но вместо угощения дед стал вытаскивать из рюкзака что-то чёрное. МЫ с Юлей напряжённо следили за каждым движением его рук. А когда это чёрное наполовину стало видно, я вдруг услышала стук собственного сердца, которому, как мне показалось, стало не хватать места в груди, я явственно почувствовала, что оно сейчас выскочит. Потому что из рюкзака выпали валенки. - Как ты узнал? - выдохнула я. Что это были за валенки! Новенькие, аккуратные с наклееной блестящей чёрной калошкой. Я тут же примерила их. Они оказались мне впору. - Мать сшила вам новые бокари, - сказал дед,- приедете на каникулы, станете носить. - Я буду ходить в валенках, даже когда поедем в чум, - гордо заявила я. Дед ещё немного побыл с нами и ушёл, в ночь он собирался выехать на оленях в Сидоровск, а потом - домой, в тундру. Юле, как старшей он оставил всё съедобное и велел выдвать понемногу нам с братьями: по утром -мясо, а вечером - сладости.
Я пришла в свою комнату, когда девочки уже расправляли кровати, готовясь ко сну. В новых валенках, с тапочкамии под мышкой, я гордо прошествовала к своей кровати. Сняв валенки, миинут десять думала: куда же их поставить? Ставить на батарею показалось ненужным - они ведь сухие. Под кровать? О, нет! Это было бы кощунственно, ведь там в углу валялись мои старые уродливые валенки. Я поставила их на тумбочку, предварительно протерев её поверхность влажной тряпочкой. Соседки по комнате изумлённо пялили глаза на моё сокровище. И вдруг самая здороая девочка в нашей комнате, гроза и обидчица всех интернатских, подскочила к моей тумбочкеи, схватив мои драгоценнвые валенки, стала натягивать их на свои толстые ноги. Она не смогла их надеть даже наполовину, я же, облегчённо вздохнув, предложила девочкам померить. Соседки по очереди мерили, рассматривали мои валенки, гладили руками блестящую калошку. Но ни одной из них они не подошли. Валенки впору были только мне.
Назавтра был понедельник. А всю ночь перед этим днём я плохо спала, просыпалась нескорлько раз и всё время представляла как пойду(нет, побег!у) в школу в новых валенках. На утренней линейке я встала рядом с сестрой в первый ряд. Выставив вперёд правую ногу, я вполуха слушала директора, выступавших учителей. Опустив глаза вниз, я любовалась своими валенками. В этот день я тянула руку на всех уроках, и даже если учитель просил отвечать с места я с гордо поднятой головой всё-равно выходила к доске. Принесла в интернат за этот учебный только одни отличные оценки. Ссылаясь на холодный пол, я не спешила переобуваться в тапочки.
Сейчас, уже став взрослой, поняла: дед знал как "аккуратно" я умею носить непривычную мне одежду. В каждый свой приезд он доставал из заветного рюкзачка нитки, иголки, гору разных пуговиц и принимался чинить наши вещи. Он был очень заботлив, мой дед.
А в последний раз мы виделись с дедушкой, когда сдав вступительные экзамены, приехали с сестрой в посёлок, чтоб месяц передохнуть перед учёбой. Юля поступила в Хабаровский пединститут, я - в Ленинград. Мой мудрый, безграмотный дед, узнав, что мне предстоит учиться целых пять лет, расстроился и как-то по-детски наивно спросил: - А за два года бумагу( так он назыаввал учение) осилишь? А то ведь пять лет - это очень много. Пиши там день и ночь. Старайся. Чтоб не расстраивать его, я ответила: - Я попробую. Очень буду стараться. Может, получится.
Это была наша последняя встреча.
МАРГАРИТА ПЯК