В вестибюле частного ВУЗа, где я работал уже третий месяц, и почти привык и уже почти все знал, вахтер выдал мне ключи от аудитории. Я склонился над потрепанным и замусоленным журналом, привязанным к столу вахтера за такую же замусоленную веревочку, чтобы расписаться в нужной строчке и поставить время моего прихода в институт, но вахтер, вначале показавшийся мне сонным, вдруг вскочил с места, схватил меня за руку и воскликнул, будто я намеревался написать запретный пасквиль:
- Минуточку, товарищ, минуточку!
Он отнял у меня замусоленную книгу и протянул журнал в жесткой оранжевой обложке:
- За этот ключ надо расписываться здесь!
- Почему?
- Не могу знать - начальство что-то мудрит, нас не информирует. Спросите в деканате или в ректорате… У нас только инструкции…
В ректорат я заходить не стал, поднялся на нужный мне этаж, где отпер дверь аудитории, вошел в пахнувшее недавним ремонтом пространство и огляделся. Оснащенность помещений частного вуза цифровой электроникой сделалась для меня привычной и перестала удивлять, но здесь оборудования было явно с избытком. В аудитории висели два больших монитора, две доски, над одной из которых был установлен странный прибор, обращенный зеркалами и объективами на поле доски. Рассматривая неведомое мне устройство, я вспомнил разговоры сотрудников на кафедре. Поговаривали, будто некоторые преподаватели, используя вузовскую технику, перестали утруждать себя чтением лекций и объяснением предметов. Коллеги приносят с собой учебные фильмы и «крутят» их студентам в течение лекционных часов, не проронив при этом ни слова. Скажу наперед, что я отношу себя к добросовестным консерваторам, которые занимаются обязательной подготовкой каждой лекции, многократным штудированием материала и чтением предмета наизусть. На занятии я неотрывно наблюдаю за аудиторией, что позволяет мне контролировать реакцию студентов – делать в нужный момент паузы или, видя увлеченность материалом, стараться поддержать интерес.
Студенты, как всегда, задерживались, что в частном вузе было в порядке вещей. Я включил компьютер и, коротая время в ожидании слушателей, разыскал информацию о странном приборе, именуемом, как выяснилось, интерактивным оборудованием, позволяющим проецировать изображение на доску и управлять им, как сенсорным экраном, прикасаясь рукой к доске.
Студенты подтянулись к концу первого часа, разделись в аудитории, недолго пошушукались, отдышавшись с дороги, и, как здесь принято, дали мне отмашку:
- Начинайте!
Я не стал ни благодарить за разрешение, ни возмущаться наглостью студентов, а, стараясь сохранять напускное безразличие, приступил к чтению «Основ градостроительной реконструкции», рассказывая о видах реконструктивной деятельности и типологии городской застройки. Вскоре я заметил, что двое моих студентов, парень и девушка, сидевшие рядом, увлеклись явно не лекцией, хотя делали вид, будто слушают меня и даже конспектируют. С опаской поглядывая на меня, они что-то писали на листках, вырванных из тетради, быстро обменивались написанным, рассматривали бумаги и при этом давились от хохота, зажимая рты и носы руками, боясь выдать себя непотребными звуками. Мне стало любопытно и, продолжая свои объяснения, я медленно пошел по соседнему ряду в конец аудитории. Возвращаясь обратно, я успел заметить, что студент рисовал обнаженную женщину. Рисунок был великолепен, исполнен мастерски и напомнил мне соседку этого студента, сидевшую рядом. Я не смог увидеть, что писала или рисовала студентка, но подумал, что девушка наверняка рисует своего соседа. Да, архитекторов неплохо учат рисовать, сделал я вывод, а потом подошел к доске, взял черный маркер и, не очень задумываясь над последствиями своих действий, решил показать, что и я не лыком шит, и не хуже студентов владею искусством рисования. Я раскрыл створки доски, над которой висел тот самый странный прибор, и, вспоминая свои навыки в рисовании, изобразил фигуру оголенного Давида, которую рисовал не раз, и даже с натуры в известном музее на Волхонке. Правда, я не стал рисовать гениталии, а прикрыл их кленовым листком небольшого размера. Рисунок получился, да так, что приятно удивил меня, побудив задуматься о возобновлении моих давних занятий живописью. Насладившись собственной творческой удачей, я обернулся к аудитории и обнаружил, что студенты с нескрываемым удивлением, широко раскрыв глаза, сморят на доску. Я выдержал паузу и, обращаясь к рисовальщикам, сказал:
- А если я тоже, как и вы, буду во время лекции рисовать все, что мне приходит в голову? Как вам это понравится?
- Это будет круто! – ответил студент-рисовальщик.
- Браво! – выкрикнул кто-то с галерки и студенты, как по команде, бурно зааплодировали, - вам приходят в голову нестандартные мысли и это хорошо, - завершила галерка.
- Пошутили и хватит, - сказал я и настойчиво продолжил чтение своей лекции. Удивительно, но далее никто из присутствовавших уже не отвлекался, все смотрели на меня, но иногда и на доску, где мной был так искусно изображен обнаженный Давид, и, кажется, слушали, что было весьма отрадно. И тогда я подумал, что свершил мудрый педагогический ход, позволивший наконец-то увлечь моих нерадивых слушателей. Лекция завершилась аплодисментами студентов, что стало неожиданным, но приятным сюрпризом и ввергло меня в густую краску лица.
Студенты разошлись, а я еще некоторое время сидел за кафедрой, прокручивая в памяти прочитанную лекцию, поглядывая на свой живописный шедевр. Потом я встал, нашел губку, предназначенную для стирания записей на доске, бросил прощальный взгляд на своего Давида, пробежался по удивительно правильно проведенным линиям, очертившим совершенное тело библейского героя, по штриховке, искусно положенной в нужных местах, глубоко вздохнул и принялся стирать свое произведение, энергично работая влажной губкой. Но изображение не стиралось, оставаясь ярким и четким, будто только что изображенным. Не помогало многократное поплевывание на губку и повторное энергичное стирание обнаженного тела. И тогда я вспомнил, что видел в мужском туалете тележку уборщицы, в которой находились несколько пузырьков с моющими средствами. Недолго размышляя, я сбегал за тележкой и прикатил ее в аудиторию. Но мои последующие попытки стереть Давида с доски, используя средства для мытья стен и полов, распылители для очистки мягкой мебели и жидкость для удаления мочевого камня, не увенчались успехом. Давид оставался на своем месте, выглядел чистым, умытым и неприкосновенным. Мне не оставалось ничего другого, как поставить на место пузырьки с растворами, укатить обратно громоздкую тележку уборщицы, вернуться в аудиторию, где закрыть створки доски, запереть двери на ключ, сдать его сонному вахтеру, расписавшись в журнале, переплетенном в жесткий оранжевый переплет, и покинуть учебное заведение. По дороге домой тяжело думалось о нестираемом Давиде, однако теплые воспоминания о студенческих аплодисментах заглушили мысли о рисунке, оставшемся на доске. Правда, ненадолго. Поздним вечером зазвонил городской телефон, я снял трубку и услышал басистый голос заведующего кафедрой:
- В какой аудитории вы сегодня проводили занятия? – сходу спросил заведующий, не поздоровавшись со мной.
- А что случилось? – на вопрос вопросом ответил я заведующему, почувствовав неладное.
- Может, вы мне еще скажете, что никогда не работали с интерактивной аппаратурой? – продолжал негодовать начальник, снова игнорируя мой вопрос.
- А что это такое?
- Шутки в сторону! А знаете ли вы, что оборудование, которое вы сегодня подпортили, стоит полмиллиона рублей!
Сумма денежных средств, названная завкафедрой, повергла меня в шок. Я ощутил испарину на лбу, холодок внизу живота и почувствовал быстрое перемещение мурашек в ложбинке спины.
- Позвольте, Сергей Сергеич, но там не было никаких объявлений! Ни на дверях, ни на стенах аудитории! Что помешало их повесить или, хотя бы, заблаговременно предупредить меня об осторожности и стоимости этой адской машины? – вскричал я, соображая, что лучший способ защиты – это нападение.
- Ладно, дружище, утро вечера мудренее, - смягчил тон разговора заведующий, - завтра с утра пожалуйте на ковер к ректору. Он ждет вас для объяснений. И подумайте, как будете выкручиваться…
После разговора я некоторое время рылся в сетях и снова нашел информацию об интерактивных досках, прочитанную мной еще утром в ожидании студентов. А еще я вычитал, что рисунки и надписи на доске, сделанные фломастерами, приводят к ее поломке. Век живи – век учись. Вспомнились слова пожилого профессора – коллеги по кафедре: «Знаете, когда начинается старость? - спросил меня как-то профессор и, не дождавшись варианта моего ответа, сказал, - когда теряешь способность обучаться…»
Ночь прошла неспокойно. Сначала слышался рычащий голос заведующего, беспрестанно задающий мне непонятные вопросы, на которые я не находил ответов или отвечал невпопад, позже стали сниться кошмары, будто я в одиночестве сижу в той самой злополучной аудитории, где внезапно погас свет, аудитория на некоторое время погрузилась во мрак, но потом засветилась интерактивная доска. Она самопроизвольно раскрыла свои створки, демонстрируя мне изображение Давида с бельмами на глазах. «Не вижу, где он?» - спрашивал Давид басом заведующего кафедрой, и доска быстро хлопала створками, как слон ушами, издавая при этом невыносимой пронзительности стук. Я пытался бежать прочь, но ноги мои приросли к полу, не давая сдвинуться с места, а доска продолжала стучать, а Давид требовать, чтобы ему показали меня…
Наутро следующего дня я проснулся с головной болью, сварил кофе, выпил его как лекарство, не получив никакого удовольствия от любимого мной напитка, собрался и направился на прием к ректору. Ректор принял меня сразу и, при ближайшем рассмотрении, почему-то напомнил мне товарища Ленина. Как и вождь пролетариата, он был лысоват, носил клинышек рыжей бородки, костюмную жилетку, застегнутую на множество мелких пуговиц, и синий галстук в желтую крапинку. Я зажмурил глаза, помотал головой и даже незаметно ущипнул себя за мягкое место, но видение ректора не исчезло и оставалось явью. Было заметно, как ректор с неохотой ответил на мое рукопожатие, сначала немного поразмыслив, и только после некоторого замешательства, отвернувшись в сторону, он брезгливо протянул мне свою руку. Я сел на стул для посетителей, пододвинутый мне, а ректор, в точности как Ленин в кино, заложив ладони за проймы жилетки, стал быстро семенить по кабинету, раздумывая, как мне казалось, над мерой моего наказания:
- Надеюсь, вы догадываетесь, по какому вопросу я пригласил вас? – спросил меня ректор.
- Догадываюсь…
Ректор остановился, с удивлением посмотрел на меня, будто ожидал, что буду отпираться, а потом сказал:
- Я далек от мысли, что вы, доцент нашего вуза, и не знаете правил пользования вверенным вам оборудованием… А посему я расцениваю инцидент с интерактивной доской как акт хулиганства! А если хотите, то и вандализма!
- Но позвольте! – вскричал я в сердцах.
- Не позволю! Слава Богу, что вы еще догадались прикрыть гениталии фиговым листком! Представляете, что бы было, если бы вы их не прикрыли и всю красоту выставили на всеобщее обозрение?
- И что было бы тогда?
- И вы еще спрашиваете? Позор! Несмываемый… Крах репутации института! Пришлось бы создавать комиссию и разбираться с вашей ориентацией… И представьте себе, батенька, все следовало бы провести архи гласно и архи публично, на расширенном ученом совете… В присутствии профсоюза и министерского куратора!
- Да вы что!
- А то! Аудитория с вашим художеством уже заперта. Ее посещение я запретил. Доску мы снимем и эвакуируем, а вы, любезный друг, подумайте, как компенсировать поломку: сразу внести деньги или постепенно…
Обвинение ректора ошеломило меня и выбило из колеи до такой степени, что я, потеряв дар речи, замычал, а потом так и ушел, не в силах сказать ни слова и опровергнуть чудовищные подозрения, высказанные в мой адрес. Зайдя на кафедру, я тотчас же написал заявление об увольнении по собственному желанию и, ничего не объясняя, положил бумагу на стол заведующему, который оказался на своем рабочем месте, ругаясь с кем-то по телефону. Заведующий прочитал мою писанину, с грохотом бросил трубку на рычаг аппарата, оборвав на полуслове свой телефонный разговор. Он посмотрел на меня поверх очков, смачно сплюнул в урну и разорвал моё заявление на мелкие кусочки, послав их вслед за своей мокротой. Ни слова не говоря, я вернулся к своему столу, взял чистый листок, снова написал заявление и снова понес его заведующему, который на этот раз не стал ничего рвать, а начал выговаривать мне своим густым завкафедровским басом:
- Удрать в середине семестра? С недочитанными лекциями и непринятыми экзаменами? А где, извольте мне узнать, я найду вам замену? Где, черт вас побери?!! И что теперь прикажете мне делать, господин доцент? Рвать на себе тельняшку? Дергать последние волосы на затылке? Никуда не отпущу!!! Слышите? Ни-ку-да!!!
Завкафедрой замолчал, обмяк, потом взял ручку и нарисовал на моем заявлении большую фигу, какую любили рисовать советские карикатуристы, направляя изображенный кукиш в сторону худосочного дядюшки Сэма. Заведующий помолчал, накладывая легкую штриховку на свой рисунок, любуясь изображением, прищуривая один глаз, а затем сказал:
- Мой вам совет, дружище: поскребите по сусекам, поищите знакомого химика, «левшу», который искусно и бесследно смоет ваше художество с этой чертовой доски. По секрету вам скажу, - завкафедрой приблизился к моему уху и перешел на шепот, - я даже где-то благодарен вам, потому что этот конфуз мог приключиться и со мной тоже. Теперь я на пушечный выстрел не подойду к этой аудитории. А рисунок у вас вышел классный, - заведующий улыбнулся, - я его даже сфотографировал и показал жене – она у меня большой ценитель настенных росписей. И что вы думаете?
- Что?
- Похвалила!
Последние слова заведующего кафедрой успокоили меня. В его доверительном тоне я почувствовал поддержку, и подумал, что меньше всего хотел бы подвести этого человека, бросив его посреди семестра на произвол судьбы с недоученными студентами.
Дома я разыскал телефон Мишки Кулькова, давнего приятеля по школе, выучившегося на химика, служившего в войсках химобороны, а в последнее время работавшего в лаборатории по истреблению грызунов. Я позвонил ему. Мишка узнал меня с первых слов и, судя по восторженному приветствию, обрадовался. Выслушав мой рассказ, Мишка сказал, что проблему мою он решит, и предложил выпить. Я согласился и в свою очередь предложил выпить в той самой злополучной аудитории с испорченной интерактивной доской. А размышлял я так: если выпить в другом месте, то потом затащить Мишку в институт будет не так-то просто. А так он увидит доску, пощупает, понюхает и подскажет что с ней делать. Мишка принял мое предложение, сказал, что предпочитает пиво, и мы сговорились встретиться через три дня. Накануне встречи я купил ящик чешского «Козела», разложил бутылки по двум портфелям, что не вызвало ни малейшего подозрения у вездесущего вахтера. Мишка ждал меня в вестибюле, где мы с ним тепло обнялись, и он даже всплакнул, рассматривая меня и, наверное, вспоминая давно ушедшее детство. В аудиторию мы прошли беспрепятственно – ключ от дверей накануне передал мне завкафедрой, написав ректору то ли прошение, то ли объяснение. Начали с пива и воспоминаний, потом перешли к анекдотам и шуткам. Мишка рассказал притчу о стадиях опьянения, чем повеселил меня. Я узнал, что пьяницы бывают застенчивые, которые после принятия определенной дозы могут передвигаться только держась за стену, пьяницы бывают выносливые, которые уже не могут ходить по стенам и которых следует выносить, а еще я узнал, что пьяницы бывают вездесущие, это те, что страдают недержанием и могут помочиться даже под себя. Потом Мишка сообщил, что пока он не дошел до застенчивой кондиции, самое время осмотреть объект. Он надел белый халат, принесенный с собой в сумке, резиновые перчатки, взял лупу и, как врач-дерматолог, стал осматривать тело моего несравненного Давида.
- Ну как? – спросил я Мишку.
- Ты знаешь, что говорил мне мой тесть? – вопросом на вопрос ответил мне Мишка.
- Что?
- В этом мире, Юран, все болезни происходят от систематического недопития….
- К чему это ты?
- А к тому, что твоему Давиду следует дать пивка, он угомониться и исчезнет.
На этих словах Мишка вытащил из своей сумки тряпку, сказал мне: «Поделимся!», обильно смочил ветошь нашим пивом и приступил к стиранию изображения, которое к моему бесконечному изумлению стало у нас на глазах бесследно исчезать.
- Фантастика! – воскликнул я, ощупывая место, где только что находилось несмываемое изображение.
- Народная мудрость плюс немного знаний, - туманно объяснил Мишка, окидывая доску торжествующим взглядом.
Мы допили пиво и двинулись домой. По пути Мишка иногда держался за стены, наглядно подтверждая свою притчу о трех стадиях опьянения. Прощаясь, мы крепко обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
- Звони, если что, - сказал мне друг на прощание.
Но история с доской не завершилась на этом, а получила неожиданное продолжение.
Некоторое время спустя наш институт посетила японская делегация. В той самой аудитории делегатам стали демонстрировать оснащение вуза, показывая на той самой доске презентацию. Во время демонстрации видеофильма странным образом возникло изображение Давида, что привело делегацию японцев в дикое изумление и вызвало необъяснимую радость. Ректор, присутствующий на встрече с иностранцами, выкрутился, назвав нежданное явление мифологического героя шуткой-сюрпризом и попросил гостей, продвинутых в современных технологиях, разгадать секрет его появления. Японцы осмотрели доску, потерли изображение, а один из японцев послюнявил палец и поводил им по ноге Давида, но разгадку никто не нашел. И тогда снова вмешался ректор, высказав интересное предложение:
- Приезжайте к нам еще раз и, если вы не найдете объяснение нашей технологии, мы раскроем вам наш секрет…
- Японцы согласно закивали, стали благодарить ректора, а еще пообещали привести в подарок их последнюю разработку – интерактивную доску, управляемую звуком голоса.
После отъезда делегации мне вынесли благодарность «За укрепление международных связей», а устно попросили стереть изображение, с чем я быстро справился, купив бутылку чешского «Козела» и употребив напиток на смывание рисунка, сделав это при закрытых дверях, сохраняя в строгой тайне секрет, подсказанный мне Мишкой.
Через некоторое время в той самой аудитории повесили объявление, в котором указывалась моя фамилия, и я назначался ответственным за сохранность поверхности интерактивной доски. Пустячок, но приятно.