ТАБЛЕТКИ ОТ КАШЛЯ
Моросил дождь. С частыми перерывами. Может быть, перерывы были бы не столь частыми, если б не нестись сквозь погоду с непогодой вокруг Москвы с юго- востока на северо- запад.
С каких- то пор перестаёт хотеться лета. Наверное, это связано с образом жизни или родом занятий. Но летать «серпом» по Малому Московскому кольцу сто пятьдесят туда- сто пятьдесят обратно незачем только зимой, когда местами, в глуши, путь либо отрезан, либо не комфортен, либо цель поездки- садово- хозяйственная деятельность- лишена смысла. В лесу вдоль дороги можно ещё заметить небольшие снежные подушки. Но всё уже- летнее: птицы, дороги, резина на авто, майки на водителях.
Дождь моросил. Я приглядел когда- то аптеку возле трассы и, дабы не терять времени на парковку в других местах, решил заехать туда. Когда у вас начинается насморк- время принимать таблетки от кашля, ведь насморк- как судьба, а кашель можно смягчить и облегчить, и лучше делать это заранее. Пусть я и не простужен, но раздувая остывшую печь и надышавшись золы, ощущал себя почти инфицированным.
Миновал храм Новомучеников, обстроенный коттеджами блюстителей крестных мук «в России просиявших», за высоким забором с шумопоглощением, шлагбаумами и ограничением скорости до сорока. Там, дальше, на горе- светофор, надо свернуть. В этом военном городке и располагалась аптека с манящим с дороги зелёным с подсветкой коробчатым крестом.
Едва успеваю притормозить- в асфальте дыры в три слоя. Нижний слой напоминает, пожалуй, о счастливых семидесятых. Выкручиваю, уворачиваюсь- не помогает, проваливаюсь и подпрыгиваю. Дальше- хуже. Асфальт исчезает почти полностью: щебень с ямами, заполненными водой. Кое- где дорога выходит на газон- газон ровнее. Показался торцами ряд домов, тоже, наверное, образца шестидесятых- семидесятых. Припаркованы авто: чем «круче» - тем старее, иномарки. (Любая новая русская машина, по крайней мере внешне- симпатичнее.) Понимаю, что путь к аптеке не так прям, придётся уйти от трассы, проследовать вдоль домов и снова к ней вернуться. Удастся ли? Дорога… дороги просто нет, бордюры и тротуары ещё о себе напоминают.
Нет, я не жил в военных городках, но за последние годы случилось побывать во многих. Я не жил в городках, но ощущаю себя почему- то отсюда родом, может быть из шестидесятых- семидесятых … И всё же- аптека. Дорога пугает, спрошу кого- нибудь. Вот бабушка. Она остановилась на тротуаре вблизи- не скажу перекрёстка- скрещивания бывших дорог. Останавливаюсь, опускаю стекло, здороваюсь. Грустная, усталая бабушка и чувствует себя плохо.
- Скажите, я так проеду к аптеке?
Оборачивается, как мы все когда- то имели свойство- с неким почтением к водителю (собственник!), лицо оживает, доброе лицо, материнское, почти любящее, оживлённое неким событием в жизни, хоть каким- то:
- Да вот же она, Вам лучше чуть вернуться и свернуть…
Благодарю и двигаюсь задним ходом. Вижу, что бабушка не наговорилась, она ещё продолжает жестикулировать и что- то уточняет. Но аптека уже видна, и путь ясен. Как они узнаваемы, наши бабушки. И в каждой почти вспоминаешь свою. А теперь и мамы наши- те же бабушки. «Сынок» становится обычным обращением к окружающим или «дочка».
Я «плыву» по ухабам этого забытого кем- то, заброшенного селения. Замечаю пару новых строений, новых, но утопающих в той же неразберихе и брошенности. «Умру, но выйду замуж за офицера»,- так писали некогда на многих училищных заборах страны и переселялись из своих скудных жилищ в «сказочный мир». Но бывали и другие истории, прямые и искренние, честные и долгосрочные, что называется, на век… И вот «век» прошёл. Случайная незнакомая машина становится событием в вашей жизни.
Нет, я ошибался. Я действительно вырос в военном городке, гарнизоне, в военной империи, на излёте которой я помню эти широковещательные голоса: «Только не применяйте оружие, это бесчеловечно!» Разумеется, после этого уже ничто не мешало упражняться в обмане: « Уж вас- то мы как- нибудь “ сделаем” .» И сделали. Той части света, а теперь уже и этой, нужно постоянно показывать оружие, иначе «ничто человеческое им не… свойственно».
Аптека… Дождь… Мамаша с коляской- колоритная «подписчица» заборов… Кошка прошмыгнула в дверную щель, но профессионал- фармацевт- на страже, всё убедительно- чисто, на современный манер. Наверное, это чья- то собственность. А дома вокруг? Люди?
Получаю свои таблетки, самые такие простые и эффективные, бросаю на сиденье рядом.
Когда- то судьба привела меня в странный, отдельно стоящий двухэтажный домик на «Беговой». Розовый кирпичный домик, частично окружённый бетонным забором. Я знал его недавнюю историю, он был пуст, разорён. Его отреставрировали, украсили, сделали Центром культурной миссии. Я бывал там часто, там даже проводились богослужения и лекции. Это было на рубеже восьмидесятых- девяностых. Так случилось, что в начале девяностых я оказался не у дел и через знакомых устроился на какое- то время служить в этой Миссии. Очень рано утром, с первыми поездами метро я добирался до «Беговой» и оставался там до вечера, занятый самыми разными вещами: от литературных переводов до помощи в гардеробе. Я помню свой первый обед в этой Миссии. Разумеется, он был бесплатным, вегетарианским, обильным и очень вкусным. Гости и, так сказать, сотрудники рассаживались на ковриках на полу рядами. Их не единожды обходили люди с огромными кастрюлями, источавшими умопомрачительный аромат, звучала древняя индийская музыка, запах благовоний не истощался. Я оказался здесь не из праздности. Серьёзно изучая предмет философии, истории, этики и космологии не первый уже год (более трёх), я оказался в жизненном тупике, в очередной раз исчезло всё, чем обычно живут: семья, работа, средства к существованию, иллюзии, планы… Возможно, я надеялся найти себя здесь уже в чисто практическом плане, так как мировоззренчески ощущал себя совершенно состоявшимся. А было это совсем не так просто: меня рекомендовали, я кого- то знал, знали и меня. И я в корне поменял свою жизнь… Но сейчас я был просто голоден и пытался есть. Именно пытался, потому что, вообще говоря, не получалось. Как только расслаблялась мускулатура горла, начинал прорываться спазм, я кашлял, глаза слезились, мне становилось неловко, будто я у всех на виду расплакался. Я делал новую попытку, но не мог поглотить почти ничего. Кажется, я так и остался голодным. Я видел эти изящные и радостные батики на стенах, отображающие фрагменты игр Верховной личности, я слышал мантры и ловил чудесные запахи, но хотелось только одного- упасть на пол и разрыдаться: я здесь, я пришёл и идти мне больше некуда и незачем. Я не знал, чего больше было в душе, радости или обиды, жизнь, обычная жизнь, отменялась… Я в очередной раз что- то проглатывал и в очередной раз заходился чем- то вроде кашля, отворачивался и прикрывал лицо рукой…
Я вспомнил об этом здесь, в городке, в машине, пытаясь проглотить таблетку и запивая её водой.
Чем мы были? Мы любили свою страну. Мы готовы были вытерпеть многое, если не всё. Каждый был в душе Героем Советского Союза. Нас научили этому наши бабушки и деды, оставшиеся на полях сражений. И кто сегодня оценит этот взгляд слегка отекших глаз с голубоватой припухлостью под ними, эту нерастраченную нежность, которую хранят при себе, потому что она уже не вызывает у окружающих ничего, кроме раздражения, она не конвертируется ни в какую валюту… Поэтому она подобна для меня одному из тех образов с батиков на стенах. Ей нет места, она уже не отсюда. Она удивляется самой себе и то ли плачет, то ли смеётся, нежность, которая не нужна. Наверное, только тот, кто не нужен сам, может оценить такую нежность. Как и этот никому уже не нужный городок, и как городки в Дрездене, Зволине, Каунасе, Гайжюнае… Только здесь ещё пока теплилась жизнь.
Я снова окунулся в моросящий дождь, я встраиваюсь в движение на трассе. Движущийся объект- не совсем объект: он есть, и его нет. Когда- то полагали, что пассажиры первых железных дорог сойдут с ума от скорости. Но разве доказано, что это не так? Выходя из машины и переставая «лететь», какое- то время приходишь в себя, как после невесомости, возможно.
Если компьютеры придумали обезьяны (нажми на кнопку- получишь банан ), то тяга к автомобилям- возможно, всё та же «ветхозаветная» мечта Ивана- дурака- ехать лёжа на печи: внутри огонёк горит, и выхлоп из трубы…
«Как я не люблю сны! » - это окончание рассказа, «Молодым быть очень плохо»- это его начало. Молодость не ведает счастья. Оно там, где её нет, где она – в прошлом, как простуда, горячка или безумие. Конечно, если посчастливилось чему- то научиться, что- то узнать… Это о рассказе Казакова «Голубое и синее.»
Я постоянно «забываю» рулить. Юношеская моторика сложилась иначе: сначала были полёты и только потом- руль. А в полёте не рулят, там сами обозначают путь, следуя почти интуитивным побуждениям и лишь перепроверяя себя..
Поработав на даче, установив бордюрные камни вдоль дорожек и площадок, возвращаюсь на другую дачу, домой. Дом пуст, все – в квартирах в ближайшем городе. У меня праздничный вечер, завтра не работать. Я буду вытягиваться и переворачиваться с боку- на бок всё утро, несмотря на рассвет и звонки будильников. Я не вспомню этого текста, зато останется то ощущение- я поймал его- ощущение совершённой кражи… Так смотрят только на сына. В первый же миг я подумал вчера о её сыне, я почти «увидел» его. Но он далеко. Жив ли? «Сколько народу перепорчено!...»- чей это рассказ, Вересаева? Первая мировая. Мать узнала о гибели сына , выходит из храма с «камнем» на сердце и почти злобой. И вот видит на станции пленных: немцы, «австрияки», ещё кто- то- хромые, замёрзшие, кто- то на носилках. И мать плачет над ними, как над своим, и сердце тает: «сколько народу перепорчено!»…
Где её сын? Страна? Дом? Никто и никогда уже не поймёт, как можно вспоминать утонувшую в лесу, как во мху, хрущёвку - с теплом…
Я как телёнок напился от чужой матери. А она всё источает и источает свою нежность.
Тихо в деревне. Шоссе больше не вздрагивает, и дома вдоль него больше не подпрыгивают от гружёных фургонов. Гудит какой- то электроприбор в доме, бежит по трубам отопления вода. На серванте- большая рамка с фотографией бревенчатого дома с наличниками, что стоял здесь прежде, лет сорок назад и фото родителей супруги. Примерно в трёх километрах отсюда на могильном камне выгравирован легендарный Ту- 16, а рядом- камень с цитатой Гоголя о Миргороде. А в Москве, на Покровском- камень с надписью: «С ратным подвигом роднится подвиг вдовых матерей. Спи же, мирная гробница. Верность павшим имя ей.»/Коротковым- Чугуновым/
Доживите до старости. И узнайте что это было. Не конвертируйтесь. Обманите обманщиков.
А таблетки от кашля в действительности не от кашля, а для. Кашляйте на здоровье, до слёз. «Молодым быть очень плохо.»
06.05.18