Ты сама во всем виновата.
Стала виноватой еще тогда, в детстве, когда улыбалась мне беззубой девичьей улыбкой, а я безжалостно выкручивал тебе руки. Спрятавшись в парке за школьной столовой, я, наконец – то, поймал тебя, когда ты бежала после уроков домой, и причинил тебе первую Боль, но ты не заплакала.
Ты улыбалась. Моя маленькая дрянь.
И поэтому сама виновата.
Когда в школе я не просто дергал тебя за косички, а выдирал клочки волос для своей коллекции, ты продолжала улыбаться со слезами на глазах. Я наблюдал за каждым твоим шагом:
ты общалась с другими мальчиками, принимала ухаживания и флиртовала, но улыбалась только мне.
Ненависть души моей. Болезнь обреченной жизни.
Я знаю, ты сама во всем виновата.
Помнишь, как в выпускном классе я поймал тебя в пустом туалете? Какая звенящая стояла тишина, как тяжело ты дышала, утомившись от быстрого бега по коридорам. Ты пыталась улизнуть от меня, моя глупенькая. И я впервые в жизни почувствовал радость от того, что напугал тебя. Наконец – то! Ты дрожала от страха, повернувшись ко мне спиной, и тогда я впервые почувствовал себя Хозяином.
Но когда ты обернулась, на твоих губах играла довольная улыбка. И я понял, это не я пытался тебя поймать, это ты заманила меня в сети. Ты играла со мной, дрянь, мучила меня своим присутствием! Своим довольством, своим бесстрашием!
Я тогда заплакал и впервые ударил тебя по лицу.
И мне было неприятно, потому что тебе это понравилось.
Я ушел, запомнив тот случай, как доказательство твоей вины.
По ночам я смотрел телевизор. Всю ночь напролет, воспаленными от усталости глазами, потому что если я закрывал их, я видел твою улыбку. Я слышал твой запах и чувствовал прикосновения к твоей коже.
Ты болезнь. Что-то вроде раковой опухоли в моей груди и я не могу дышать, когда ты улыбаешься. Извращенный мозг мой тоже болен, потому что метастазы от грудной опухоли проросли во мне и пустили корни в каждую часть моего тела:
— в мои руки, которым хочется прикасаться к тебе, сжимать, бить;
— в мои ноги, которые следуют за тобой неотступно, которые часами могут неподвижно стоять под твоим окном, охраняя твой сон;
— во всю мою плоть, которая жаждет тебя, жаждет владеть тобой и быть единственным твоим Хозяином и полноправным повелителем.
Ты очень провинилась передо мной, когда стала встречаться с тем недоноском. Очень. Дорогая моя, ты действительно думала, что у тебя получится прекратить наши игры? Стать нормальной и степенно жить с каким-то выродком? Моя смешная девочка. Моя непослушная.
Ты бесправная шлюшка, ты не могла быть ни с кем другим! Он не любил тебя, так как я! Он даже трахнуть по – настоящему тебя не мог! Ведь ты не улыбалась ему, ты продолжала улыбаться мне, когда встречала мой взгляд.
И когда я мучил свое тело под одеялом, пытаясь кончить от фантазий на тему твоего секса с другим, мне хотелось смеяться, настолько смешными мне казались ваши кроватные похождения.
Пазл к пазлу, дорогая, ты была рождена для того, чтобы слушаться меня. А я для того, чтобы наказывать тебя за провинности.
Моя ненависть к тебе сродни тяжелому камню, который кто-то положил мне на грудь и как бы я ни старался, я не могу сделать полноценный вдох.
Моя любовь к тебе как набухший гнойный нарыв, готовый прорваться и залить болью и кровью все вокруг.
Я наказал тебя. Ты сразу поняла это, когда увидела своего недоноска, удавленного на детской площадке перед твоим подъездом. Я наблюдал за тобой из - за угла и видел, как ты осознавала свою вину. И что тебе тоже теперь больно.
Потому что ты всегда была виновата, все это время.
Ты родилась той, что зародила во мне Боль. Боль, съедавшую меня изнутри. Поэтому я должен был отдать ее тебе. Я обязан был причинять тебе Боль, понимаешь?
Ты понимала. И слушалась. Ты знала, кто тут плохая девочка.
А плохих девочек наказывают.
И сегодня ты пришла ко мне. Впервые сама. Молча.
Ты пришла за своим наказанием и улыбалась. И когда я впустил тебя в комнату, ты разделась, встала на колени и зажала в зубах кожаный ремень.
Я стоял и смотрел на тебя, а по щекам текли слезы радости. Я был счастлив в тот момент. Потому что моя девочка стала послушной, она пришла, чтобы слушаться своего Хозяина и получить ту порцию Боли, что заслужила.
Я боялся, что ты снова начнешь улыбаться, поэтому мы использовали твой рот по назначению. Именно так, как и следует пользоваться ртом плохих девочек. Когда мы прерывались, я отвешивал тебе пощечины, пытаясь стереть с лица намеки на улыбку.
Ты принимала и молчала. Изредка всхлипывая и постанывая. Ты слушалась, когда я приказывал не двигаться. Ты просила, когда я приказывал попросить.
Я почти простил тебя, знаешь? Когда на твоей нежнейшей коже стали вспухать огромные кровоподтеки от порки, я было даже пожалел тебя. Я почти простил свою девочку.
Оставалось одно: накинуть тебе петлю из ремня на шею и оседлать. Дать тебе понять кто тут главный раз и навсегда. Я двигался, отвешивая тебе шлепки, которые терялись в кровавом месиве синяков на твоем заду, я овладел тобой, наконец – то, полностью овладел. Я натянул ремень, даря тебе счастье бездыханного триумфа и чувствуя, как многолетняя Боль выходит из меня с каждым толчком. Я торжествовал. Я победил. Я получил тебя, моя хорошая, смог овладеть тобой снаружи и изнутри.
А потом ты упала. Я не сразу понял, что давно не слышал твоих стонов, и я не сразу разглядел фиолетовую глубокую борозду от ремня на шее.
Но самое страшное, что когда я перевернул тебя на спину, я увидел, что ты улыбаешься. Искаженное Болью лицо не обезобразилось в предсмертной агонии. Оно довольно улыбалось примерно так, как улыбалась та девочка за школьной столовой.
Я лежу рядом с тобой, гладя тебя по волосам и нежно держа тебя за руку. Я понял, что это была твоя игра, и ты победила. Потому что я не чувствую облегчения, мне тяжелее и больнее в тысячу раз, ведь я потерял возможность мучить тебя.
Моя храбрая девочка. Моя маленькая дрянь.