- Ты выглядишь уставшим… - Огромные серо-зелёные глаза смотрели на Вадима с неподдельной тревогой.
- Разница во времени. – Попытался пошутить тот.
Они сидели за столиком небольшого кафе на набережной Тель-Авива, заполненной «по-тельавивски» праздной толпой, декорированной яркими пятнами легких тканей. Рисунок береговой линии сильно изменился с тех пор, каким он его помнил. Море отступило, оставив высотные гостиницы ведущих мировых брендов во «втором эшелоне», заполнив «первый» причудливыми очертаниями дорогих вилл и эксклюзивных пансионов, имеющих странную тенденцию постоянно меняться. Вадим никак не мог привыкнуть к этой динамике вещей и понятий, в привычной ему аксиоматике ощущений и образов, представлявшихся незыблемыми.
- Да, - словно угадав его мысли, кивнула головой Сара – новые строительные технологии позволяют людям менять архитектурный дизайн своих жилищ, примерно так, как вы когда-то меняли одежду.
Они прибыли в Тель-Авив, оставив позади «лунные» пейзажи Аравийской долины, ставший очень мало похожим на пустыню, Негев, незыблемый Кумран, спасительной «константой» возвышающийся над акваторией Мертвого моря. Высказанное им желание не столько увидеть, сколько ОЩУТИТЬ изменения знакомого ему ПРОСТРАНСТВА, было встречено с пониманием необходимости «адаптироваться» к новому ВРЕМЕНИ. А роль «гида», естественным образом, взяла на себя Сара.
Они сняли два смежных номера в одном из «прибрежных» пансионов и, оставив вещи в гостинице, отправились в город. «Новые строительные технологии» позволяли, видимо, интегрировать старые постройки в новые, совершенно фантастические конструкции, не разрушая, но неузнаваемо меняя их облик. Так, башня Алмазной Биржи превратилась в каскад, похожих на гигантский орган, труб, бульвар Ротшильда – в, нарочито стилизованную под восточно-европейское местечко начала 20-го века, улицу, своей «нарочитостью» подчеркивающую фешенебельность бутиков и ресторанов, протянувшихся по обе ее стороны, а цепочка железнодорожных станций – в оазисы, воспроизводящие узнаваемые архитектурные символы мировых столиц всех пяти континентов.
К тому времени, когда они опустились за столик небольшого кафе недалеко от их пансиона, голова Вадима, в буквальном смысле, шла кругом, не столько от обилия впечатлений, сколько от их иррациональной новизны: будто на его глаза одели странные очки, меняющие не только очертания предметов, но некие базовые постулаты восприятия – «право» и «лево», «верх» и «низ» … Словно следуя ленивой, вальяжной ментальности места-времени, солнце неторопливо клонилось к закату.
- Меньше всего меняются люди. – Вслух подумал Вадим.
- Это хорошо или плохо?
- Это то, что есть.
Присутствие Сары наполняло пространство над столиком энергией почти непроизвольного флирта – в ее обществе хотелось быть умным.
- Расскажи мне.
- О чем?
- С чего все началось?
- Ты мне напомнила старый анекдот. Пациент приходит к врачу: «На что жалуетесь?» - «Ой доктор! Я даже не знаю с чего начать!» - «Начните с начала» - «В начале сотворил Бог небо и землю …». Время в этой истории нелинейно, а потому ответить на твой вопрос не так легко, как хотелось бы. Интересно, как бы ответили на него остальные? Наверное, для Йорама все началось с его сна, наполненного обреченным предощущением беды. Потом оказалось, что такой же сон видела Кьяра. Но для меня все началось в Риме, во время нашего свадебного путешествия. Мы будто «играли в бисер» , может быть, не очень азартно, но с удовольствием. Кьяра в своих ассоциациях с какой-то навязчивой цикличностью возвращалась к образу шестого римского царя Сервия Тулия, а однажды сказала, что испытывает странное чувство, «дежавю наоборот» - будто все это будет в каком-то прошлом. Меня еще тогда поразили эти слова: в них ощущалась пророческая «непридуманность», и от этого становилось страшно.
Порыв ветра с моря заставил Сару непроизвольно поежиться.
- Слушай, давай вернемся в гостиницу – не знаю, как ты, а я устала.
- Ты не поверишь, но мне жаль оставлять свой мартини.
- Не смеши! Закажем в номер.
Вернувшись в гостиницу, они действительно заказали в номер Вадима, бутылку «ну очень сухого» мартини. Штатный гостиничный сомелье, наполнив на высоких ножках широкие конусы бокалов, погрузил в них пронзенные деревянными шпажками крупные тёмно-зелёные ягоды олив и, пожелав им приятного вечера, наконец оставил одних. Закатное солнце наполняло комнату оранжевым теплом и это ощущение словно создало «стоп-кадр», заставив Вадима взглянуть на происходящее будто со стороны и пробудив воспоминание о другом гостиничном номере в далеком городе Ассизи, в неправдоподобно далеком прошлом, где он был с Кьярой… Внезапно он осознал, что воспоминание больше не причиняет боли, но лишь вызывает грусть.
Вдруг, как тогда, в аудиториуме, в первые часы своего пребывания в новой реальности будущего, он ощутил на себе пристальный взгляд огромных серо-зеленых глаз.
- Сколько ей было лет, когда вы встретились?
- Наверное, как тебе – двадцать шесть.
- Двадцать пять. Тебе все еще мешает ЕЕ присутствие?
- Уже нет. Это стало, скорее, воспоминанием. Все еще грустным, иногда – болезненным, но воспоминанием.
- Я тебе не нравлюсь? Или, как говорили в «твое время», я не в твоем вкусе?
- Ты очень красива…
- Что же мешает тебе проявить свое «восхищение»?
- В твоем обществе хочется быть умным.
- Поэтому ты ведешь себя как дурак?
Выражение ее лица странным образом контрастировало с откровенным посылом слов.
- Ты чего-то боишься?
- У меня ЭТО впервые.
- ?!
- Как-то не встретила человека, которому в моем присутствии «хотелось быть умным». От моего «присутствия» ожидали совсем других «ощущений». Последние двадцать пять лет это казалось пошлым. Это какая-то аномалия?
В ее словах прозвучала наивная, почти детская «обреченность», а глаза наполнились глубиной еще не скатившихся слез. И как когда-то, на пороге номера Кьяры в гостиничном корпусе Института Судьбы, он ощутил щемящую нежность, бережно почти робко прикоснувшись губами к ее губам, нарочито неторопливо освобождая ее упругое молодое тело от, вдруг ставших лишними, одежд, восхищенно любуясь ее наготой. И словно в благодарность за это восхищение, лишающее наготу инстинктивного чувства стыда, она прижалась к нему, «вся», всем телом, вибрирующей целостностью этого соприкосновения предвосхищая короткий непроизвольный вскрик и обжигающую радость наслаждения.
- Если бы мне было с чем сравнивать, я бы сказала, что ты хороший любовник. – Они лежали на спине, в блаженном изнеможении ощущая на лицах спасительную «натуральную» прохладу, врывающегося в открытые окна, бриза.
- А тебе хочется сравнивать?
- Нет…
- Значит, я хороший любовник.
- И мы проснемся вместе?
- Да только первым проснусь я и буду долго на тебя смотреть.
- Почему?
- Я тебе уже сказал – потому что ты красивая.
- А если первой проснусь я?
- Этого не случиться.
- Почему?
- Потому что я хороший любовник.
Он поцеловал ее в мягкие, все еще чуть дрожащие губы, словно разрешая забытье сна успокаивающей негой поцелуя.
Ощутив на лице теплый лучик уже яркого, но еще не обжигающе горячего тель-авивского солнца, она открыла глаза, возвращаясь в реальность из мерцающих глубин СУМРАКА, наполненных загадочными образами, создающими удивительный калейдоскоп мест и событий, воплощающихся в безотчетно-бессвязные, проносящиеся в еще не совсем ясной голове, слова – КРАСОТА, РАДОСТЬ, СЧАСТЬЕ. Вадим смотрел на нее, может быть, чуть снисходительно улыбаясь.
- Ты всегда такой обязательный?
- Нет. Только, когда мне этого хочется.
- А вот мне хочется кофе.
- Ого!.. – От неожиданности лицо Вадима непроизвольно «приняло позу крайнего удивления».
- Не волнуйся. Я сварю. Это тебе за снисходительную улыбку.
Она легко поднялась с кровати, нарочито небрежно относясь к собственной наготе и лишь затем стащила с Вадима простыню, обернув ею свое тело, тщательно подоткнув свободный край ниже левой ключицы.
- Мой гардероб в соседнем номере.
- А зачем он тебе? В такое-то утро!
- Не хочу вызвать у тебя чувство привыкания. К хорошему привыкают слишком быстро.
- Ты мудра не по годам.
- Приятно слышать это от человека, которому сто тридцать семь лет от роду.
- Напоминать пожилому мужчине о возрасте, когда он голый, в постели – не тактично. – Пробурчал Вадим вставая и натягивая махровый гостиничный халат, приятно-кремового цвета.
- А пожилой мужчина так и будет брюзжать немытым или догадается воспользоваться душем?
- Догадается! Воспользоваться! По прямому назначению…
С этими словами Вадим подхватил Сару на руки. От неожиданности она вскрикнула, но тут же непроизвольно и искренне рассмеялась. Простыня соскользнула на пол у порога каменных плит душевой. А еще через несколько мгновений, подчиняясь повелительной магии наготы под горячими струями душа Сара издала стон, ощутив его больше чем «близко» - в себе. Обхватив сзади ладонями ее мокрые бедра, он, с какой-то неожиданной для самого себя злостью, вдавливал себя в ее смуглое тело – снова, и снова, и снова … Пока хриплым, булькающим стоном из собственной груди не обозначил спасительный рубеж освобождения…
- Это было грубо. – Удивленно произнесла она, когда, набросив халаты, они наконец вышли из душа.
- Это было хорошо…
- Но это было грубо. Ты умеешь удивить девушку!
- Умение тут ни при чем – «так звезды сошлись» … Стоп!
- Что?..
- Я оказался здесь 12 декабря 2112 года…
- Да примерно полгода назад, точнее – четыре с половиной месяца.
- Подобные сочетания числа 12, согласно всем мистическим учениям, указывают на вмешательство Высших Сил. Пространственно-временная «геометрия» наших перемещений от подножия Кайласа, сама по себе была обусловлена некоей «механикой», а не разумной волей. Но совершенно очевидно, что эту механику создала некая Разумная Воля.
- Знаешь, я как-то слышала, что ты – ученый. 12 декабря 2112 года это 23 кислева 5873 года по еврейскому летоисчислению, и конечно, это какой-то день по календарю Майя, Китайскому, Индусскому и прочая, и прочая – несть числа вариантов, которые к числу 12 не имеют никакого отношения.
- Ты мне как-то говорила, что в колледже вам преподавали мою методику применения принципов объектно-ориентированного программирования к идентификации непознанного. Видимо, ты была не очень усердной студенткой. Еще Отцы-Основатели (Института Судьбы) сформулировали принцип «массовой популярности», согласно которому места, артефакты, идеи, отмеченные этим феноменом несут определенный энтропийный или судьбоносный потенциал. Я не думаю, что много людей за этим окном ответят тебе на вопрос: «Какой сегодня день по календарю Майя?». И даже тех, кто знает, какой сегодня день по еврейскому летоисчислению, будет гораздо меньше тех, кто правильно назовут григорианскую дату. А потому дата моего «прибытия» не может быть статистически случайной. Это какая-то подсказка, но на что она указывает?
- При нашей первой встрече, когда в мою лабораторию вошел директор института, ты назвал его «Гончар». Что это значит?
- А как называешь его ты и что ты о нем знаешь?
- Практически – ничего, кроме того, что он живет ДОЛГО. Создавая Институт Времени с моим легендарным прапрадедом, они выстроили многоступенчатую, но очень эффективную систему «выявления таланта», которую положили в основу кадровой политики и которую ревностно и с азартом совершенствуют лучшие «умы» института. Постепенно из наиболее одаренных сложился «ближний круг». И как-то само-собой, по молчаливому, но безусловному согласию всех членов «клуба», никто не интересуется причинами его долголетия. Он просто есть, как есть Эйфелева башня в Париже или Статуя Свободы в Нью-Йоркском порту. В конце концов, это естественно, что Институт Времени возглавляет человек, владеющий какой-то из его тайн.
- Ты только что, изумительно в своей непосредственности, описала механизм возникновения мифа: это ЧУДО, но это так ЕСТЕСТВЕННО, ибо, что может быть естественнее чуда(?!) – основа языческого мироощущения. Ты говорила, что создание института было связано с какой-то тайной. Кажется, пришло время выяснить – какой! Нам пора возвращаться.
Дорогу назад, в академгородок Аравийской долины, они проехали почти молча – слишком многое случилось за эту поездку: насыщенность ВРЕМЕНИ создавала ДЛИТЕЛЬНОСТЬ, никак не соответствующую физическим характеристикам ПРОСТРАНСТВА – проделанному пути.
Институт встретил их обычным «белым шумом» большого улья, однако, переступив порог лаборатории, они увидели Гончара, сидевшего в одном из «гостевых» кресел с видом терпеливого ожидания «непременно имеющего место быть», что было далеко не обычно, тем более, что о своем приезде они никого не предупреждали.
- И давно ты так? – Поинтересовался Вадим, тоном человека, давно разучившегося чему-либо удивляться.
- Не очень. Хотелось первым сообщить вам радостную новость – мы летим на Крит. Как прошла поездка? – Вдруг спросил он, почему-то повернувшись к Саре.
- Нормально. – Ответила та, неожиданно для самой себя отведя глаза в сторону.
- Почему? – Вадим пристально смотрел на Гончара, словно ответ должен был разрешить какую-то подспудно подразумеваемую, но невысказанную тревогу.
- Почему летим или почему только сейчас?
- Почему только сейчас?
- Пришло ВРЕМЯ. Я все объясню на месте.
Ожидавшее их на крыше, овальное «блюдце» ионолета бесшумно взмыло вверх и, набрав высоту, устремилось на запад.
* * *
- Люблю сумерки. – Гончар с видимым удовольствием вдохнул чистый прохладный воздух, чуть пахнущий морем.
Они развернули лагерь на небольшом каменистом плато у входа в пещеру, находящуюся примерно в полутора километрах от туристической «Диктейской пещеры Зевса». Собственно, «развертывания», как такового не было – конструкция ионолета позволяла быстро и «безболезненно» превратить внутренний объем в три небольших, но удобных спальных отсека, а «лагерь» представлял собой разведенный под открытым небом костер, к которому они подтащили, валявшееся неподалеку, бревно. Вадим и Сара сидели на бревне, а Гончар расположился в удобном раскладном шезлонге, напротив.
- Почему мы не идем в пещеру? – Вадим глубоко затянулся приятно ароматизированной light сигариллой. – Неужели тебе не хочется поскорее найти третью Лучезарную Дельту?
- Нет. Тем более, что я уже ее нашел …
- Ты хочешь сказать, что уже был здесь?!
- Да. И упреждая твой следующий вопрос, что здесь делаете вы, отвечу – всему свое время. Насколько я понимаю, это тебе. – С этими словами Гончар протянул ему, залитый пчелиным воском, медный тубус примерно тридцати сантиметров в длину и около десяти – в диаметре, извлеченный из, стоявшего у его ног, небольшого походного рюкзака.
Слегка трясущимися руками, Вадим соскреб воск со шва крышки деревянной рукояткой охотничьего ножа, в спешке захваченного во время торопливых сборов в институте. Тревожная уверенность в том, кто является «отправителем» этого послания, наполняла грудь странным ощущением «тесноты». Было трудно дышать. Справившись, наконец, с крышкой, он достал хорошо сохранившийся свиток из телячьей кожи, испещренный написанным на современном (во всяком случае, ему) иврите текстом. Почерк был щемяще знаком, хотя и искажен непривычными писчими инструментами и материалом.
«Мир тебе, мой гениальный, мой единственный, мой радостный возлюбленный! Я совершенно искренне желаю тебе мира и благополучия, ибо первое слово, которое приходит на ум, когда я думаю о тебе – РАДОСТЬ. Не знаю, сколько времени прошло для тебя между нашим «сеансом связи» и тем моментом, когда ты впервые развернул этот свиток. Для меня это была целая жизнь, которой я заслужила право писать эти строки. Я соврала тебе (и думаю, в глубине души, ты это понял) – шестой царь Великого Рима Сервий Тулий не был сыном невежественного сабина Спурии, он твой, а точнее, наш сын. Он очень похож на тебя. И также как ты, подвержен моментам «мечтательной задумчивости», в которой так мило проявлялся твой талант и в которой теперь так мудро проявляется его СИЛА. И тогда я просто вижу твое лицо. Я знаю, это тяжело, а может быть и больно, принять, но пусть утешением тебе будет то, что ты можешь им гордиться. К сожалению, «механика» СИЛЫ, разбросавшей нас по временной оси от подножия Кайласа, чужда (как и всякая механика) таким чисто человеческим проявлениям, как чувство гордости, радость обретения или жгучая боль невозвратимой утраты. Динамика взаимодействия этой силы с миром людей, определяется законом «энтропийного баланса ВРЕМЕНИ», или, в переводе на наш, человеческий, язык – необходимостью, ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕМ. При этом распределение тяжести исполнения предназначения изначально было очень НЕСПРАВЕДЛИВЫМ. Мой нынешний возраст (не хочу обременять тебя такой подробностью) располагает к философии: эта несправедливость является воплощением какого-то глобального диссонанса мироздания, проявляемого в мире людей как СТРАДАНИЕ. Страдание – это не наказание и даже не искупление. Это результат несоответствия нашего ВЫБОРА логике ВЕЛИКОЙ ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ, но именно это право на ошибку, СВОБОДА ВЫБОРА, делает нас людьми. Мы, я и твой сын, были ДОСТОЙНЫМИ людьми, достойно прожившими свою жизнь – исполнившими предназначение. У каждого из нас оно было разное. Твой сын создал, а точнее – воссоздал, в языческом мире прецедент совершенно новой для него социальной логики, в основе которой лежит СОВЕСТЬ. Он воссоздал его по откровениям НАШИХ Священных Книг, Священных Книг Иудаизма, оберегающую и целительную мудрость которых мне удалось взрастить в его, изначально израненной, душе. В чем же было мое предназначение?! Очень долго я думала, что оно – родить и воспитать Великого Царя Великого Рима. Но я ошиблась … А точнее – это «человеческое» воплощение целесообразности моего ПЕРЕМЕЩЕНИЯ. Механика СИЛЫ требовала другого – найти третью Лучезарную Дельту. А это уже связано с твоим предназначением, которое тебе еще предстоит исполнить. Я не знаю, в чем оно заключается. По своему опыту, могу сказать, что оно не будет простым, но только исполнив его, ты придашь смысл нашим СТРАДАНИЯМ. Странно сознавать, но на исходе своей жизни, несмотря ни на что, я ни о чем не жалею. Я ухожу с тихим и радостным ощущением ПРАВИЛЬНОСТИ ВЫБОРА и только могу пожелать тебе того же, ибо это ПРИЯТНО. Прощай, любимый!
Твоя Кьяра …»
- Ты знаешь, что в письме? – Взгляд Вадима, устремленный на Гончара, искажала странная оптика слез.
- На этот раз – нет. Если не заметил, тубус был запечатан.
- «… Механика СИЛЫ требовала другого – найти третью Лучезарную Дельту. А это уже связано с твоим предназначением, которое тебе еще предстоит исполнить. Я не знаю, в чем оно заключается…»
- Ну что ж, вот и пришло то время, о котором я говорил. В первый день твоего пребывания здесь … - Гончар на мгновенье задумался. – Странная история: «здесь» - означает локализацию места, мы же говорим о локализации ВРЕМЕНИ. Так вот, в первый день твоего пребывания ЗДЕСЬ, я уже обмолвился о существовании института наблюдателей, одним из которых являюсь я. Мы называем себя «смотрителями». Смотрителями Сириуса. Планетная система Сириуса – наиболее близкий к вам из обитаемых миров Великого Космоса. Но дело не в расстоянии – функционал, заданный на n-мерном интервале и вычисляемый вами по квадратичному алгоритму Пифагора – для нас не более, чем методическая абстракция. Наши миры связаны иначе – они являются элементами единой энергетической системы. Очень примитивно, это похоже на простейший электрический колебательный контур, где роль конденсатора играет двойное солнце Сириуса – голубая звезда и белый карлик, а роль индукционной катушки выполняет ваш мир. Вот только энергия, преобразуемая в этом «контуре» не имеет ничего общего с электромагнитной. Вы называете этот вид энергии – ВРЕМЯ. Это означает, что время в наших мирах протекает и ощущается совершенно по-разному, а главное, это означает, что разрушение любого из этих элементов приведет к гибели всей системы. Поэтому институт наблюдателей симметричен – смотрителем Земли в мире Сириуса является Ханох (Енох), седьмое поколение после Адама, а наши полномочия далеки от созерцательного любопытства. Это, в буквальном смысле, вопрос «жизни и смерти», а ваша эмоциональность, в сочетании с предоставленной вам свободой выбора, постоянно создает ситуации, склоняющие «чашу весов» в сторону последнего, что, время от времени, требует «корректирующего вмешательства». В один из эпизодов такого вмешательства оказались вовлечены вы, но каждый такой эпизод – это констатация нашего провала. Не думаю, что сильно вас удивлю, если скажу, что нашей главной задачей является профилактика. Много лет назад мне пришлось объяснить это твоим друзьям, так как соображения «профилактики» потребовали инициировать, найденную вами в Хастинапуре, Лучезарную Дельту в капсуле Козырева. Побочным эффектом этой инициации стало установление многоуровневого канала связи с мирами Сириуса, к чему вы были, да и остаетесь, совершенно не готовы. Чтобы сохранить в тайне существование этого канала и был создан Институт Времени.
- Но если «канал» уже создан, то зачем тебе третий пирамидон и, как ты очень «проницательно» заметил, что здесь делаем мы?
- Воплощаем ТВОЕ предназначение! А для этого одного пирамидона недостаточно. Необходимо синхронизировать сигнал, а это, как я уже, опять-таки, говорил, требует, как минимум, трех активных. Пирамидоны институтской крипты я уже активировал. Остался только этот. Как и Кьяра, я не стал изменять его «локацию», перемещая в институт – расстояние роли не играет, а есть в этом месте нечто, что делает его особенным… Как и твое ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ: мое время подходит к концу, я должен был назвать преемника, я назвал тебя …
- ?!!! Но разве «смотритель» на Земле не должен быть с Сириуса? – Потрясенный, Вадим сказал первое, что пришло в голову.
- Есть прецеденты. Первым из них был Метушелах бен Ханох (Мафусаил). Ваши легенды гласят, что накануне Великого Потопа, он ходил «на край Земли», к своему отцу, Ханоху (Еноху), пытаясь предотвратить неизбежное. На самом деле, он сделал то, что сейчас делаем мы – активировав три из пяти земных Лучезарных Дельт, он предстал пред отцом своим, смотрителем Земли на Сириусе, Сияющим Ангелом Метатроном, бывшим когда-то седьмым поколением после Адама, по имени Ханох. В результате, его внук, Ноах (Ной) был облечен ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕМ спасти геном всего живого на Земле.
- Ангелом Метатроном???!!!
- Видишь ли, наши миры не просто «разные» - они диаметрально противоположны. Это касается не только «физики», но и «социальной составляющей». Вы, будучи абсолютно разными даже по своей биологии, не говоря уже о способностях, провозгласили своим социальным идеалом ДЕМОКРАТИЮ, понимаемую, как равенство социальных возможностей. В нашем мире нет такого понятия, как «идеал», ибо «желание» и «необходимость» для нас – тождественные понятия. Поэтому социальной структурой планетарной системы миров Сириуса является жесткая иерархия. У нас другие отношения с Творцом, поэтому на вершине этой иерархии стоят те, кого вы называете ангелами. «Ротация» возможна только Его волей. Так Ханох стал Ангелом Метатроном.
- Но Мафусаил был Великим Воином, сражавшимся с демонами! А я не воин – я программист!
- «Воин» - это не профессия. Это состояние души, в котором ты находишься со своего рождения, ибо в твоих жилах течет та же кровь. Теперь ты обладаешь ЗНАНИЕМ, в чем состоит твое предназначение. Но только он, Ангел Метатрон, может наделить тебя СПОСОБНОСТЬЮ его исполнить. А потому, тебе предстоит проделать путь своего древнего предка, явив себя пред Сияющим Ликом Ангела.
- Значит он не вернется?! – Голос молчавшей все это время Сары был абсолютно спокоен. И даже в глазах не было ни слез ни страха – в них было страдание.
- Он обязательно вернется, ибо это и есть его предназначение.
- Но это уже будет не он. Это будет Великий Смотритель, видевший Лик Ангела Метатрона!
- Я оказался достоин твоей любви сейчас. Почему же ты думаешь, что я могу стать ее не достоин, когда вернусь?!
- Я боюсь не этого. Я боюсь, что я окажусь недостойна любви Видевшего Сияющий Лик!
- Смешные вы, люди. – Одними губами усмехнулся Гончар, от чего его глаза показались особенно грустными. – И в этом не только непреходящее обаяние этого мира. В этом ваша сила – вы всегда остаетесь людьми. Поэтому, кто кого «достоин», не зависит от ангелов. Это решать вам. Но нам действительно пора.
Звезды постепенно гасли на уже светлеющем, но еще черном небосводе. Предутренняя «зябкая» прохлада покрыла росой не только окружающие предметы, но и их лица – они даже не заметили, как прошла ночь. Сырость под сводами пещеры была более «плотной», ощутимой. Пройдя по береговой кромке подземного озера – «родовых вод Реи», они очутились перед нишей, казавшейся естественной, если бы не противоестественная, даже на взгляд, филигранность гранитных плоскостей, стоявшей на грубом постаменте, пирамиды. Из небольшого, едва заметного углубления справа от постамента, Гончар достал свитки. Не торопясь, с какой-то ритуальной тщательностью, один за другим он провел все пять свитков под пирамидой, постепенно разворачивая их по мере продвижения через узкий зазор между пирамидой и постаментом. Вокруг ниши возникло «холодное» голубоватое сияние, плавно воплотившееся в световой столб, уходящий ввысь сквозь своды пещеры. Свечение, обладало странной гипнотически-повелительной силой: оно не приглашало, оно ПОБУЖДАЛО к действию – сделать ШАГ. Шаг, отделяющий его от этого свечения.
- А как же ты? – Вадим в упор, не мигая смотрел на Гончара. – Ты еще говорил, что ваша «ротация» обусловлена тем, что вы смертны, а это означает …
- Это означает, что не должно тебя волновать, ибо не в твоей власти. Но мне неожиданно приятно твое сострадание. – Глаза Гончара, казалось, стали чуть «глубже» обычного и в них появилось что-то новое, очень «человеческое», но что, однако, невозможно выразить человеческими словами. – Наверное, я слишком долго здесь пробыл. Оказывается, человечность заразительна, но я рад, что даже у нас еще нет от этого прививки.
Повинуясь взаимному, уже не сдерживаемому порыву, они обнялись. Желваки на скулах Гончара рельефно обозначили переживаемые им ЧУВСТВА.
- Я вернусь. – Вадим повернулся к Саре, прежде чем шагнуть в очерченное СВЕТОМ пространство.
- Я знаю. Я слышала. Мужчины много обещают. Гораздо больше, чем могут дать …
- Но ты же знаешь, что я вернусь …
- Я знаю …
Он еще слышал звучание ее голоса, уже оказавшись внутри СВЕТА. Свет был не просто ярким. Он был ВСЕОБЪЕМЛЮЩИМ, «плотным», осязаемым …