И я ночами лишь одну пустоту осязаю,
И глядя на лимон-луну, солю текилу слезами.
Знакомых ангелов пред тем, как лечь спать,
Прошу, чтоб голос твой приснился мне опять.
И эти сны – как родники в бесконечных песках.
Ирина Богушевская
5.
Полина увидела странную сцену. Удивительное зрелище, нечто вроде того, что мог бы узреть наблюдатель, надевший былинную-сказочную шапку-невидимку, обычную такую, эпического покроя, привычным и известным атрибутом которой является это особое свойство - скрывать присутствие субъекта, имеющего наглость присутствовать при событиях не просто приватных, а, скажем прямо, почти интимного плана.
Впрочем, нечто подобное она уже видела. Ее госпожа уже была столь любезна, что познакомила свою крепостную компаньонку с теми, весьма специфическими отношениями, которые связывали ее с прежней подругой, Станиславой Пржибышевской – той, кого сама миссис Фэйрфакс с нежностью именовала Славушкой.
Однако сегодня все было совершенно по-другому. Прежде всего, в этот раз ее хозяйка не стала исполнять то, что она называла словом «транслейтинг», в адрес своей подопечной. Напротив, Полина ощутила мягкое приглашающее движение направлявшее девушку куда-то «вглубь», как бы на иной уровень внутреннего пространства. В этом движении вовсе не было никакого приказа или же принуждения. Но оно подсказывало, незримо наставляло неопытную участницу ментального общения, как ей должно поступить на этот раз.
Сейчас ее приглашали. И отказываться было попросту невежливо.
Короткое продолжение означенного движения и Полина ощутила смещение своего внутреннего пространства, его изменение от «своего» к некому другому, условно «чужому», связанному с ментальной сферой иного лица. Как будто она прошла сквозь нечто тонкое, почти неощутимое. То, что как бы условной границей отделяет сокровенное госпожи-американки от любопытных взоров досужих зевак-филистеров окружающего ее обыденного мира, но что может стать несокрушимой броней супротив тех, кто посягнет на сие запретное внутреннее пространство.
И сейчас эта пограничная субстанция помогала Полине туда войти. Просто потому, что ее, Полину, признали достойной этого вхождения и присутствия. И это честь. Особенно для той, кто всего несколько дней тому назад даже и не подозревала о том, что нечто подобное в принципе возможно.
Однако сейчас она была готова. И войти в нечто запретное. И узнать его близко, таким, какое оно есть на самом деле. И понять его...
...Она снова была в том самом доме, в Замоскворечье. В том самом, который госпожа-американка и ее крепостная уже покинули в реальном мире. Но теперь этот дом был вполне уже окончен строительством. И его хозяйкой была именно она, Полина Савельева, молодая мещанка.
Впрочем, это здание не было для нее настоящим домом. В смысле, оно не просто казалось необжитым по-настоящему. Хотя... все, вроде бы было в полном порядке. Ну что там... крыша и стены, окна, печь... Все прочее, дающее обычно достаточный комфорт для проживания горожанки.
Между прочим, Полине иногда казалось, будто этот дом иногда воистину страдает, не понимая, отчего жилище сие так не нравится юной владелице. Почему оно не кажется ей значимым местом обитания. Что же такое непонятно-странное не дает новой хозяйке почувствовать его воистину своим.
Кстати, он сейчас казался совершенно пустым. В смысле, только она, Полина, сейчас в нем присутствовала. Так было задумано. И не совсем ею.
По сути, так решила ее госпожа, миссис Элеонора Фэйрфакс. Та, по чьей воле был выстроен этот дом, который стал одним из условий вещественного обеспечения перехода в мещанское сословие той самой крепостной девушки, что теперь здесь хозяйничает. Во всяком случае, владея этим домом официально.
Да, теперь она свободна. С точки зрения любого законника Российской Империи. Но только по закону, писанному людьми и утвержденному властями этой самой страны. Страны, изначально сделавшей ее, Полину Савельеву, рабыней графа Прилуцкого. Потом дозволившей продать ее как вещь зеленоглазой американке – по сходной цене, и через посредника в лице одного местного московского стряпчего. А после продажи, писаный закон сей страны всемилостивейше дозволил покупательнице сей отпустить свою вещь на свободу. Естественно, не бесплатно, заставив потратить немалую сумму ассигнациями на то, что ее хозяйка обозначила как «натурализацию моей дорогой Паулин». В смысле, на всю эту юридически-коммерческую процедуру, по освобождению «крепостной души», проведенную с участием хитроумного стряпчего-во-законах – знающего, где и в какой строке этих хитромудрых правил-и-запретов есть какое «дышло»... и куда оно выйдет в конечном итоге.
В общем, все вышло. В точности так, как и заказывала госпожа-американка. И вот вам, как говорится, результат, глядите в оба, щупайте и не робейте.
Итак, что же мы имеем, в итоге коммерции сей. Есть дом – ценное недвижимое имущество, залог статуса Полины Савельевой, как московской мещанки. И есть сама освобожденная. Так сказать, приложение к нему. Девушка, имеющая полномочия хозяйничать здесь, в смысле владения упомянутой недвижимостью.
Чисто теоретически, эта самая девушка должна быть безмерно благодарна той, кто все это для нее устроила, таким занятным и весьма недешевым способом. Да вот только... не получается ощутить все это именно так, как положено.
Оказывается, быть домовладелицей и хлопотно, и... попросту неприятно. Да, ее госпожа позаботилась о найме нескольких служанок – приходящих, из числа мещанских женщин, проживавших на других улицах Замоскворечья, несколько в отдалении. Однако управляться с распоряжениями в отношении тех, кто совсем недавно был выше ее, Полины, по общественному положению, оказалось весьма непросто. Все время хотелось сделать все самой, да только вот... И много - ну, всего этого самого, того, что необходимо сделать по части ведения домохозяйства! И нельзя. Ибо, как говорят французы, «noblesse oblige», «положение обязывает».
Слугам – исполнять, а хозяйке –– приказывать. Даже если она сама только-только из холопьев вышла!
Откровенно говоря, в этом самом доме Полина сумела выдержать только два дня. А вот на третий день она отправила всю эту свою приходящую прислугу «в отпускную и до утра, до понедельника». Благо была суббота.
В общем, Полина осталась одна. Избавившись от навязчивого присутствия всех этих людей, ненужных для нее самой, но отчего-то крайне необходимых для исполнения всех этих забот и хлопот по хозяйству. Все они, откровенно говоря, ее раздражали, так что сей отпуск она им всем подарила без всякого сожаления. И все это утомительное присутствие слуг, лица которых были смутно похожи, но не вызывали никакого чувства, помимо неприятия, вызывало у нее раздражение, понемногу переходящее в ярость. Неутолимую злость от неумения и невозможности остаться наедине с собою.
Да, первый раз за три дня она, наконец-то, осталась одна. И взвыла. С облегчением. Ну, фигурально выражаясь.
Да, одиночество без тех, кто ей оказался столь неприятен, было не таким зудящим. Просто пустота на душе.
Очень хотелось завыть в голос от тоски, с надрывом, по-волчьи. Однако сдерживало это глупое опасение показаться странным существом, непохожим на нормального обычного человека.
Хотя... Да кто же здесь услышит-то?
И вот тогда внутри нее возникла эта самая пустота. И в душе поднялось то самое пустое отчаяние - то, которое отнимает последние силы.
Девушка почувствовала, как тупая боль пронзила ее сердце. И тогда она закричала. Нет, не вслух. Выкрикнула так, что голос ее зазвучал вовсе не вовне, а как бы изнутри самоё себя.
«Приди!!!»
Ответ на этот самый крик отчаяния пришел незамедлительно и сразу же после того, как отголоски ее ментального вопля перестали звучать этаким... внутренним эхом.
«Я иду!»
Голос, отозвавшийся во всем ее теле, принес истосковавшемуся сердцу волну облегчения. Или эта целительная волна, распространяясь изнутри, предваряла звучание слов, которые Полина даже не ожидала услышать...
«У тебя есть время подумать, стоит ли нам... встречаться», - прозвучало вежливое напоминание.
«У меня было два дня на размышление!» - отозвалась девушка.
Ответом ей были, поначалу... небольшая пауза и грустный вздох.
«Ну что же, если ты все для себя уже решила... – знакомый голос на какую-то долю секунды обозначил символическую паузу. А после продолжил, быстро, как будто та, кто обращалась к хозяйке этого дома, всерьез опасалась, что речь ее действительно прервут и адресат ее слов и вправду возьмет себе антракт для того, чтобы подумать об этом всерьез. – Тогда... я буду у тебя, примерно через час. Ты знаешь, что именно тебе следует делать».
Юная собеседница госпожи-американки по этому безмолвному диалогу поспешно кивнула, как будто хозяйка - которая сейчас находилась там, далеко! - могла увидеть этот ее жест. Впрочем, та, кто озвучила это многозначительное предложение, все равно почувствовала явное выражение согласия со стороны девушки. Нет-нет, миссис Фэйрфакс вовсе не сказала ей ничего в ответ, просто опять воспользовалась своими колдовскими чарами и задала у нее внутри еще одну целительную волну, пронизывающую все тело.
«Поцеловала в сердце», - подумала Полина и почувствовала нежную улыбку той, кто сейчас отозвалась на ее призыв.
И она улыбнулась ей в ответ. А дальше...
Ну да, Полина теперь в точности знала, что она будет делать дальше.