С утра солнце облагодетельствовало мир нежным майским рассветом, и Полина порадовалось: хоть с погодой повезло. Не дождь.
За заботами не заметила, как проскочило мимо светлое солнечное утро, и когда позвонил Олег, который должен был отвезти ее к сыну, обрадовалась: не забыл!
Да только, как говорят, не хвали день без вечера.
– Поездку-то отложить придется, –- сказал Олег.
– Это еще почему? – обмерла Полина.
Все сроки были пропущены, все даты. Полтора года проболела, полтора года растаяли, как минута, в полусне, когда ничего, кроме отчаяния, оттого что загубили лекари мужа ее, отчаяния, отнимавшего все силы и само желание жить, скукожило ее жизненное пространство до черного уголька, которым, незаметно для себя стала и она, Полина, прежде веселая и приветливая, вся душа нараспашку: здравствуйте, люди добрые!
Жила так за мужниной спиной и не думала, что не все люди добры, а от иных такое добро, хоть вешайся.
Не знала, не ведала. Жила, как в ладошках у мужа, от всех ветров прикрытая, после того страшного известия о сыне, в которое не поверила. Не сумела, не смогла. Отказалась. И пока рядом был муж, на нем вера и держалась. Вслух не обсуждали, а только знала она, раз молчит, все в порядке. И встретятся они скоро с сыночком своим единственным, дороже которого не было сокровище на свете. Но не стало мужа – лекари решили, что достаточно пожил он, и ушли, не взглянув даже на Полину.
А она всё говорила, уговаривала кого-то. Да всё – зря.
Врачи с ней и разговаривать не стали, испарились, как верблюжья моча в пустыне, а молоденькая стажерка по кличке Катька-Заваляшка, окруженная кучкой практикантов из местного прибольничного колледжа, цинично спросила:
– Зачем это Вам? А что, если его парализует, и он еще лет 10-15 просуществует при вас, как овощ с глазами!
Ударило Полину таким цинизмом, как обухом по голове!
– А вот это не Ваше дело, – сказала она. – "Скорая" привезла моего мужа сюда в сознании, без паралича и живого! Живым я его и должна забрать отсюда, Вы поняли?
Катька-Заваляшка потерпела еще несколько часов назойливую тетку, а потом, вспомнив о возможном нагоняе, легко избавилась от нее, отправив по аптекам города за никому ненужными вещами.
И Полина, доверчиво подчинилась и помчалась по аптекам, истратив все имевшиеся деньги на непонятные вещи, которые на следующее же утро швырнули ей сквозь чуть приоткрывшуюся дверь реанимации, прямо в лицо, не разрешив даже взглянуть на мужа.
Ошеломленная, она еще стояла перед белой дверью, как та снова приоткрылась, и чья-то рука протянула ей что-то небольшое, завернутое в бумажные салфетки. Дома она обнаружила, что это челюсти мужа, вырванные с кровью, и, как замороженная, пошла в ванную, взяла его зубную щетку и любимую пасту. И долго, на помня ни о чем, пыталась смыть кровь…
А в углу палаты, куда ее не пускали, всё так же, как и накануне, лежал в черном пластмассовом мешке мертвый мужчина. Только на этот раз голые синевшие ноги его, не вмещавшиеся в мешок, были замотаны какой-то несвежей тряпицей…
И не видела Полина с того самого дня мужа своего любимого. Ее даже в морг не пустили. Сказали: зрелище неэстетичное.
Она хотела было объяснить, что не видела мужа четыре дня, но никто ничего не слышал. Словно и ее самой уже и на свете не было…
– А ты за окно посмотри!
Она аккуратно закрыла тугую крышку духовки, в которой решила посушить сухариков, чтобы хлеб не пропал, обернулась к окошку и тихо ахнула.
Словно в театр заглянула. Тяжелые, как вымя небесных черных коров, свисали полукружьями, едва не касаясь крыш, сизые, тяжелые от перенаполненности тучи, а выше за ними, чуть посветлее, толпилось юное стадо, готовое потяжелеть и заменить те, что сейчас прольются на город холодным ливнем. И так без просвета.
Всмотрелась повнимательнее:
– Ничего! – говорит. – К обеду распогодится.
– Может, тогда подождем?
– Ну, может… –- ответила неуверенно, бросив взгляд на гору приготовленного к поездке.
Подумала, как же откладывать? К обеду точно развиднеется, а что, если завтра опять прихватит, сердце непредсказуемо… Сегодня-то я ничего, хожу… А кто знает, как завтра будет?
– Так я позвоню через часок?
– Позвоните.
Села, сложила руки на колени, стала глядеть на мрачные занавеси за окном.
Но через час ничего не изменилось. Висели за окном мрачные драпировки, и, похоже, небесный режиссер не собирался менять декораций.
Снова позвонил Олег:
– Может, на другой день поездку-то перенесем?
– Может… – тихо согласилась Полина – его машина, ему решать. Чужой человек. Согласился подвезти, пешком-то не доберешься. Далековато от дома Пулковские высоты.
Посидела так еще какое-то время. За окном лил дождь и ничего не предвещало перемен к лучшему.
"Развиднеется", – подумала Полина и набрала номер таксопарка.
Попросила:
– Посчитайте, пожалуйста, сколько буде мне стоить поездка туда и обратно.
– Секундочку, – сказала приветливая вежливая девушка и назвала цифру, которая несказанно обрадовала Полину. Получалось вдвое дешевле.
– А заказать можно?
Через полчаса она сидела уже в машине, и дождь заливал окна, и от асфальту и идущих впереди машин возникал странный туман, закрывая дорогу.
– Ничего, – сказала Полина. – Подъедем – развиднеется.
Водитель почему-то уверенно согласился:
– Развиднеется!
И она удивилась этому согласию, потому что отвыкла уже, что кто-то соглашается с ней, всё было против неё все последние полтора года, с той самой минуты, как стояла она у черной ямы, в которую опускали того, кто всю жизнь оберегал ее.
И только остался внизу, в круглой низине Петербург, как только начали подниматься они вверх, к Пулковским, так дождь присмирел, и лимонная полоса высветила горизонт, как бы обещая, что есть край у этой, обложившей город сизой мглы.
– Ну вот, и развиднелось, – сказал водитель.
И только повернули они на Таллинское шоссе, как зеленым небывалым светом полыхнула юная зелень берез, омыла, очистила… Полина улыбнулась им, улыбнулась этой юности и чистоте.
И осыпалось на землю белое кружево черемух, и наливалась соком не сожженная варварами трава, и чисто было у могилы, не видела которую она почти год.
Только потемнел белый мрамор креста, и работы с эти было немало, а она всё улыбалась и говорила негромко-радостно:
– Ну, здравствуй, сынок, Ну, здравствуй. Наконец-то мама пришла, ты видишь? Наконец-то!
И доставала привезенную с собой воду и простое мыло, тряпочки и щетки и всё приговариввала что-то ласковое и молилась:
– Здравствуй, сынок…
И всё светлело небо. И было тихо. И молчал дождь.
Санкт-Петербург